Амур с оптической винтовкой E-Book

Галина Романова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Детективная мелодрама. Книги Г. Романовой
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 340

Beschreibung

Диана и Роман жили в одном доме, сидели за одной партой, дружили, вместе занимались спортом. Внезапно отец Романа, известный в городе бизнесмен, исчез - просто ушел на работу и не вернулся... После этого жизнь подростков изменилась: Рома бросил школу и спорт, перестал общаться с Дианой, лишь наблюдая за ней из окна. Вскоре сестру Дианы посадили в тюрьму, а мать строго-настрого запретила девушке даже смотреть в сторону Романа. Но ведь сердцу не прикажешь... Когда Роману понадобилась помощь в подтверждении алиби на момент смерти матери, Диана, не задумываясь, подтвердила его. Однако серьезные игры взрослых людей готовили отнюдь не хэппи-энд для молодой пары!..

Leseprobe

Галина Романова Амур с оптической винтовкой

© Романова Г. В., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Глава 1

Двор дома, в котором она жила с детства, был непригляден даже в яркий солнечный полдень. Серая бетонная четырехподъездная многоэтажка. Нелепые клумбы с чахлыми цветами между подъездами. По скамейке у старого щербатого бордюрного камня, венчающего нелепые клумбы. Две детские песочницы, в которые давно справляли нужду все дворовые коты. Некое подобие турника, давно позабытого местными спортсменами и облюбованного тетками с первых этажей, цепляющих за него и ближайшие стволы деревьев бельевые веревки. Между песочницами – единственный на весь двор дощатый стол, обитый куском затертого до дыр линолеума. По бокам стола – две скамьи.

В зависимости от того, кто раньше поспел, на скамейку усаживались либо шахматисты, либо картежники, либо гопники со всего микрорайона. Шахматисты сидели тихо, чинно. Расставаясь, пожимали друг другу руки. Картежники шумели, ржали, как ненормальные, пили пиво, оставляли пустые пакеты из-под рыбы и чипсов. Рук при расставании не жали, все больше матерились. Гопники принимались материться сразу, не дожидаясь конца посиделок. Бренчали гитарой, ноя про несчастную любовь и, конечно же, неверность, обещали в песнях скорую расправу неверным любимым. Пить начинали серьезно и почти сразу. Потом дрались. О головы разбивались бутылки, гитары. Несколько раз на ее памяти в ход пускали нож. Правда, все больше для устрашения. Серьезно никто не пострадал. Ее приятель Ромка – тоже. Он вообще считался молодцом. Ею считался. Он всегда умел отскочить. Всегда ходил по самому краю, но ни разу не свалился.

Наверное, причиной тому, что Ромка до сих пор не сел и не умер от чьей-то руки, было воспитание, данное родителями с раннего детства. Когда Ромкина семья поселилась в их проклятом доме, их сразу окрестили «интеллигентами». Прозвище, к слову, не очень почетное на этой улице. Интеллигенты не так жили, не так проводили выходные, не так воспитывали ребенка, заставляя его таскаться в спортивные секции и к репетиторам.

– В школе надо учиться! – презрительно фыркала ее мать, провожая взглядом из окна Ромкину стройную широкоплечую фигурку. – Не сидеть, раззявив рот, а учителя слушать. Тогда и репетиторы не понадобятся. Блажь какая – деньгами сорить! В школе надо учителя слушать внимательно. Правильно, дочка?..

Она послушно кивала, хотя протестные настроения уже зрели в ее неокрепшей подростковой душе. И она втихаря улыбалась Ромке, если встречалась с ним у подъезда, во дворе или в школе на перемене. Ромка учился в параллельном классе с углубленным изучением физики и иностранного языка. И это ее немного интриговало. И еще интриговали его занятия фехтованием и борьбой. Отчаянно хотелось посмотреть, как он это делает. И она ему улыбалась и кивала при встречах.

Но она все равно послушно соглашалась и матери не перечила. Если та считает, что репетиторы – это блажь, значит, так оно и есть.

Вдруг прошел слух, что Ромкина семья скоро съедет. Что его отец, чем-то там промышляющий, строит где-то для них огромный дом. И весь двор замер, ожидая, когда же это семейство съедет.

А потом вдруг все стремительно поменялось в Ромкиной жизни и «интеллигентском» статусе их семьи. Куда-то подевался его отец. А мать, недолго думая, принялась пить. Репетиторов стало оплачивать некому. Секции – тоже платные – пришлось оставить. И из класса с углубленным изучением физики и иностранного Ромка перевелся в их – обычный. И сразу, по умолчанию, занял место рядом с ней. Даже не спросив для порядка, не против ли она. Она, конечно же, была не против. Сколько себя помнила, сидела одна, потому что считалась окружающими странной и замкнутой особой. Но спросить-то он мог? Не спросил. Как и потом ни разу не спросил, чего конкретно хочется именно ей.

– Завтра идем в спортзал, – говорил он после уроков.

– Зачем? Что за спортзал?

– Тренер знакомый позвал, тренирует своих ребят.

– Чему тренирует?

– Там… – Он поднимал глаза к небу. – Всякие боевые искусства. Смешанные, короче. Нужное дело. Главное, бесплатное.

– А-а-а, понятно. И мне это нужно?

– Конечно! – фыркал Ромка, молотя ее сильной ладонью по худенькой спине. – Всегда пригодится!

Она, убей, не понимала, зачем ей смешанные боевые искусства, но не спорила с Ромкой. Он за тринадцать прожитых ею лет был единственным ее другом. Она с ним соглашалась. И тут же лихорадочно принималась сочинять собственную историю для матери, объясняющую ее занятость после уроков. Выходило складно. Мать верила.

Потом к боевым искусствам добавился тир, где у нее отчаянно слезились глаза от пороховой вони и закладывало уши от грохота, потому что тир был какой-то странный. Не такой, где стреляли из «мелкашек». И дарили плюшевые игрушки за меткий выстрел. А самый настоящий боевой полигон, с настоящими пистолетами и даже автоматами. И мишени двигались, предлагая взглянуть, куда именно ты попал.

Ей всегда было жутко наблюдать, как движется к ней щит с нарисованным человеческим силуэтом, в который она метко вбивала пулю за пулей. Она ежилась и отворачивалась от картонного силуэта с пробитой головой и областью сердца и совсем не понимала ободрительных возгласов солидных плечистых мужиков.

– У тебя большое будущее, детка, – сказал ей как-то один из них – мужчина с седой головой и широким шрамом на левом плече и, обращаясь к Ромке, проговорил: – Береги ее, сынок…

И сынок принялся ее беречь! И по ее представлениям, сильно перестарался, потому что, когда она однажды прижалась к нему всем телом и полезла целоваться, он рассмеялся и оттолкнул ее.

– Маленькая ты еще! – фыркнул он тогда и почему-то ушел.

А она была вовсе не маленькой. Ей уже шел семнадцатый год. И ей казалось, что она Ромке очень нравится. А он взял и ушел. А потом и вовсе влетел.

Это мать так сказала, когда Ромка вдруг пропал со двора, перестал ходить в школу и не отвечал на звонки.

– Ромео своего высматриваешь? – оскалилась старшая сестрица Настя, пару дней наблюдавшая за ее силуэтом в кухонном окне.

– Отстань! – огрызнулась она и прижалась лбом к холодному стеклу. – Просто смотрю.

– Ну-ну… Смотри… Пока глаза не лопнут…

Настя взяла из вазы огромное яблоко с бабкиной яблони и ушла в свою комнату. А мать, скорбно поджав губы, несколько минут рассматривала младшую дочь, а потом сказала:

– Нет его, дочка. Влетел он.

– Куда влетел? – не поняла она ни черта.

– Не куда, а за что! – Мать нервно поморщилась. – Ох, чуяло мое сердце, что не так просты эти «интеллигенты»! Ох, чуяло с первого дня!

– Мам, ты можешь говорить внятно? – Она позволила себе непозволительную грубость. – Что случилось?!

– Ромку твоего взяли с дружками на точке с наркотиками, – методично, как учитель географии, начала рассказывать мать. – То ли сам употреблял, то ли паковал, то ли к продаже готовил. Не знаю. Но сидит твой Ромка. – И повторила снова: – Влетел он!

Она тогда очень переживала за него. И даже плакала ночами, вспоминая, каким он был добрым с ней, смелым и… красивым. Она больше не знала ни одного парня с такими крепкими руками, широкими плечами, непослушными волосами, насмешливым ртом и добрыми-предобрыми черными глазищами. Ни одного!

– Влепят ему теперь по полной, – ядовито ухмылялась потом целую неделю ее старшая сестра Настя, это когда Ромка находился под следствием, взаперти. – Выйдет беззубым старичком…

Влепили неожиданно ее сестрице! Десять лет общего режима! За что и почему, она так и не узнала. Мать на все лето отправила ее к бабке в глухую деревню, где даже мобильник не ловил. И по возвращении отказалась отвечать на вопросы.

– Не твое дело! Школу заканчивай да поступи уже куда-нибудь! – рычала мать, отворачиваясь от нее и от соседей, когда проходила по двору. И тут же добавляла: – И не дай бог, увижу тебя с этим «интеллигентом»! Не дай бог!!!

Так она догадалась, что Рому выпустили. И тайком от матери сходила к нему домой, в соседний подъезд на третий этаж, потому что очень соскучилась, потому что была очень рада его освобождению, потому что хотела сказать, что набрала в школьной библиотеке учебников и для него тоже.

Но Ромка неожиданно повел себя очень странно. Он уперся кулаком ей в грудь, когда она хотела повиснуть у него на шее, и буркнул:

– Держись от меня подальше, поняла!

– Ром, ты чего?! – Она чуть не заревела от обиды. – Это же я! Я!

– Вот именно! – Его губы плотно сжались, минуту он ее рассматривал, а потом проговорил со вздохом: – Загорела… Красивая… Вали отсюда!..

Все, больше они не общались. В школу он не вернулся. Поговаривали, что перешел в вечернюю. Учебники ей пришлось сдать обратно в школьную библиотеку. Снова пришлось одной ходить в школу и из школы, снова одной сидеть за партой. Она по-прежнему считалась странной и неконтактной.

А Ромка без особых проблем влился в компанию гопников, орущих песни про несчастную любовь под их окнами. Время от времени дрался, время от времени сам получал. И на нее, что особенно было больно, не смотрел вовсе.

Прошла осень, потом зима. Еще осенью она поступила на подготовительные курсы в местный университет, успешно училась, готовилась к олимпиаде по физике. Из окна наблюдала за активной Ромкиной жизнью в компании районных гопников. Настырно кивала ему издалека, если он вдруг случайно посмотрел в ее сторону. И переживала, если он делал вид, что не замечает ее.

Мать ее тоже почти не замечала. Общались только по необходимости. Ей иногда казалось, что матери было бы намного легче, если бы в тюрьме оказалась она вместо Насти. И соседи Настю любили, а ей шипели что-то неприятное в спину, когда она, коротко им кивнув, проходила мимо.

Однажды она расслышала, как одна из них сказала:

– Вот ведь противная девка! Вроде ничего и не сделала такого, а вот несет от нее злобой какой-то! Противная…

– Не противная, – возразил кто-то. – Опасная…

И дома, встав перед зеркалом, она долго пыталась понять, что же такого в ней окружающие видят опасного, чего не видит она?

Высокая, худенькая, с аккуратными ступнями и руками, аккуратной скромной прической – высокий хвост на самой макушке. Добродушное губастое лицо без хищного алчного взгляда. Глаза голубые, взгляд открытый, нос самый обычный с легкой горбинкой. В чем опасность-то?! В том, что она умеет тремя выстрелами снять сразу трех противников за несколько секунд? Или против двух сильных мужиков может выстоять в рукопашном бою? Так об этом мало кому известно. Ромке только. Да еще инструкторам. Так забыли они о ней давно, она уже год не посещала ни секцию, ни тир.

Она сочла все это соседскими придирками, оделась и тут же позабыла. На носу были олимпиада по физике и экзамены…

Глава 2

Шел дождь. Вторые сутки мощные потоки воды топили в грязи пробивающиеся ростки скучных цветов в клумбах. Загаженный бродячими котами песок расползался сквозь широкие щели старых детских песочниц. Дворовые скамейки набухли, сделались черными, как…

Как гробовая доска.

Почему-то ему гробовая доска виделась именно такой – разбухшей, черной, воняющей прелыми листьями и свежей вскопанной землей.

– Мы с тобой, Ромео, теперь повязаны до самой гробовой доски, – вспомнил он тут же опасный шепот своего старшего товарища. – И ты мне должен…

Он всем и всегда оказывался должен, черт бы всех побрал!!!

Сначала должен был своим родителям соответствовать какому-то надуманному статусу и таскаться по секциям и репетиторам. И если первое ему нравилось, то со вторым он едва мирился.

Потом, когда отец исчез из их жизни, он стал должен своей матери. Должен стал ее поддерживать, оберегать. Хотя понятия не имел, как можно поддержать сползающую на самое дно жизни алкоголичку! Он пытался бороться с ее недугом, но тщетно. Мать губила себя в алкоголе и, кажется, делала это намеренно.

Потом стал должен этому чертову старшему товарищу, от звука голоса которого он всякий раз просыпался с криком, если тот ему вдруг снился.

И ведь, что характерно, он сам был в этом виноват! Сам!!! Как-то так вышло, что он сам обратился к этому гаду за помощью. Принял за чистую монету его проницательный взгляд, добродушный смех, желание помочь. А потом…

А потом превратился в его раба! Послушного, беспрекословно подчиняющегося, безвольного. А следом превратился и…

Рома крепко сжал подоконник сильными пальцами. Мышцы на животе и плечах напряглись.

Как так вышло, а? Как так получилось, что он стал тем, кем стал?! Как так получилось, что он потерял тех, кем дорожил?! Круг его друзей редел день ото дня, остался один человеческий мусор.

И Диана… Он никогда не простит себе, что потерял ее…

Дверь соседнего подъезда распахнулась. Под козырек, словно по зову его мыслей, вышла она – Дианка. Высокая стройная фигурка замотана в нелепый серый плащ, на голове такая же серая косынка, ниже плаща темные джинсы, на ногах грубые черные кроссовки. В руках дерматиновая сумка.

Будь его воля, он никогда не позволил бы ей надевать подобные вещи. И сумки такие в руки брать. Она создана для других вещей. Для другой жизни. И… для других людей.

Тебе не было теперь места с ней рядом, забыл? И воли твоей теперь не было. Воли, распространяющейся на нее. Ты ее потерял. Навсегда.

Дианка нахлобучила поверх косынки капюшон, но, прежде чем шагнуть под дождь, подняла взгляд на его окна. Она всегда так делала. Заученно, машинально. Он знал. И ему пришлось резко податься назад, чтобы она не видела, как он смотрит на нее.

Как именно он смотрит на нее!!!

Поймай она его взгляд, который непременно рассмотрела бы – у нее было невероятно острое зрение, она бы все поняла. Она бы поняла, что он тоскует по ней. И, может, поняла бы, что он страшно жалеет о том дне, когда оттолкнул ее от себя и назвал маленькой.

Как она доверительно жалась к нему тогда! Как тянулись ее губы к его губам! Он чувствовал своим телом всю ее – горячую, жадную, не знающую, что будет дальше. Он знал, поэтому оттолкнул. Не мог же он взять эту неумеху прямо на лестничной клетке! Стащить до коленей ее джинсы, задрать кофточку и под стон старого лифта взять ее в пыльном заплеванном подъезде.

Это не для нее, это не для ее жизни. Она у нее должна быть другой. Красивой и удачливой. Без грязи и пошлости.

– Не нужна она тебе, сынок, – раздалось неожиданно со спины.

Рома обернулся. Мать, сильно постаревшая сразу после исчезновения отца и превратившаяся в развалину после нескольких запойных лет, стояла, согнувшись, в кухне и смотрела через его плечо в окно на удаляющуюся под дождем Диану. Светлые волосы, поредевшие и немытые, были скомканы на затылке в какой-то лохматый пук и затянуты резинкой. Халат до коленей, старый, почти истлевший, хорошо что чистый. Стоптанные тапки.

– Зачем ты встала? – спросил он, отворачиваясь. – Ты же больна.

Последний месяц у нее сильно скакало давление.

– Больна, – подтвердила мать. – Но если я стану лежать, моя болезнь не пройдет.

– Водки не будет! – жестко отрезал Рома.

– А и не надо. – Мать прошаркала подошвами стоптанных тапок до подоконника, выглянула на улицу, вздохнула: – Какая мерзость на улице… И в душе… А в твоей душе, Ромео, как?

Он промолчал, хотя и был сильно удивлен ее вопросу. Последние несколько лет – а с исчезновения отца прошло пять лет – она его, казалось, вообще не замечала. Упивалась горем и водкой. А тут вторую неделю не пьет. В квартире навела порядок. Вопросы задает. Странно. Не помирать ли собралась?

Он представил мать под разбухшей черной гробовой доской и передернулся. Как ни надоели ему ее запои, смерти он ей не желал. Она, по сути, осталась единственным человеком, с кем ему не нужно было притворяться. И она не могла его предать. Никогда! В этом он был уверен.

– Плохо тебе, сынок, да? – Мать присела к столу, погладила старый пластик. – Я вижу, что плохо. Только не очень понимаю, почему? Есть подозрения, но…

– Но что?

Рома со вздохом сел напротив матери. Дианка исчезла за углом дома, можно было в окно больше не таращиться.

– Но ты ведь не расскажешь мне, нет?

Поблекшие глаза матери глянули на него неожиданно остро и требовательно. Он уже и не помнил, когда она так на него смотрела. В классе пятом, может быть. Когда еще отец был с ними.

– Не расскажешь… – Ее сморщенные ладони снова погладили по столу. Голова слегка качнулась. – Я очень виновата перед тобой, сынок. Очень!

– Мам, не начинай. – Он сморщился.

Подобных разговоров ему и с ее пьяных глаз было предостаточно.

– Погоди, не перебивай. – Грудь матери судорожно колыхнулась, раздался странный всхлип. – Знаю, что я долго пила, долго ныла. Помощи никакой. И ты… Ты совершил большую ошибку. И в этой твоей ошибке виновата я…

Роман почувствовал, как бледнеет.

– Я виновата, Рома. Только я. И не смей никогда винить себя в том, что случилось, – почти шепотом закончила мать, и снова странный клекот разбавил ее голос.

– Откуда ты…

Его бледность стала почти болезненной. Кажется, даже щеки заломило. И не стало хватать воздуха, чтобы дышать. Стены кухни сдвинулись, сомкнулись над его головой. Не зареветь бы, вот что! Он же не слюнтяй! Он же мужик! Сильный, пусть и не вполне независимый.

– Откуда ты знаешь про мои проблемы, про мои ошибки, мам? Откуда ты можешь знать? – сдавленным голосом спросил Рома.

– Я пила эти пять лет, но не была безумной, сынок. – Бесцветные губы матери скривились. – Когда тебя взяли на точке будто бы с наркотиками, я сразу поняла, что это.

– И что?

– Из тебя сделали подсадного! Из тебя сделали… суку! – выдохнула она с благоговейным ужасом. – Если бы был жив отец…

– Жив?! А он что?! Умер?! Не сбежал – умер?!

Из всего, что она сказала, он услыхал только это. И это его придавило, прибило! Больше, чем то, что она, оказывается, все, все, все про него знает. И даже, кажется, осуждает. Впрочем, как и сам он себя.

Отец – что? Умер?! Господи! Он столько лет надеялся, он столько лет ждал! Первый год вскакивал с постели, когда глубокой ночью громыхала подъездная дверь, скрипел поднимающийся лифт, слышалось осторожное шарканье чьих-то подошв по бетонным ступенькам подъезда. Он вскакивал и, замерев, стоял, приложив ухо к входной двери. И слушал. И надеялся. И закрывал глаза, моля бога, чтобы сейчас, ну вот сейчас, в дверной замок вошел ключ и дважды провернулся. И отец вошел, и…

И тогда все было бы по-другому.

А он что – умер??? Она знала все эти годы и не сказала ему???

Он же не знал. Он же потом начал ненавидеть его! Своего отца! Ненавидеть за предательство, за подлость, за бегство, за трусость. За то, что он сделал с матерью. С ним…

– Он умер?! Мам?! Говори!

Он с такой силой хватал ртом и толкал из груди воздух, что колыхались листочки отрывного календаря, висевшего над обеденным столом. Календарь был старым. Ему было пять лет. Отец любил отрывать за завтраком странички и зачитывать им дурацкие приметы и рецепты. И смеялся при этом звонко и заразительно. И находил это забавным. И находил забавными тех людей, которые следуют этим приметам и используют календарные рецепты.

После его исчезновения никто этих страниц больше не трогал. И со стены календарь не снимался. И ежедневно на них таращилось с пожелтевшего маленького прямоугольника тринадцатое число августа месяца пятилетней давности. И ежедневно приходилось рассматривать замахрившиеся ребра оставшихся страниц. Страниц, не оторванных рукой отца.

– Отца давно нет, сынок, – произнесла через силу мать и прикрыла дрожавшими пальцами правой руки глаза. А левой ткнула в численник. – Нет с тринадцатого августа.

– А где он?! Почему?! Почему так все скотски?! Мы его не хоронили!!! Я тебе не верю!!!

Рома вскочил с табуретки и заходил по тесной кухне. Три шага до окна, три обратно, до двери. Три шага до окна…

Там снова Дианка! Чего вот она сегодня душу ему рвет?! Стоит под дождем, стащив капюшон серого плаща и сняв косынку. И смотрит на его кухонное окно. И острые струи дождя бьют ее по голове, по лицу, делая больно. Ей же наверняка больно!

И он не выдержал.

– Я сейчас! – крикнул он матери, так и сидевшей с прикрытыми рукой глазами.

Выскочил за дверь, едва всунув ноги в стоптанные летние туфли. Сбежал с третьего этажа в две минуты. Лифта ждать не стал. Пока этот старый пенал со скрипом спустится, пока, лязгая всеми механизмами, распахнет свои обшарпанные двери, он уже будет на улице.

– Ты чего тут?! – заорал он на девушку, дергая ее за руку и втаскивая из-под дождя к себе в подъезд. – Ты чего мокнешь, дура, что ли?!

– Рома… – шепнула Диана посиневшими от холода губами, ее мокрые ресницы заметались. – Здравствуй, Рома.

– Привет, – буркнул он и на всякий случай отошел от нее на два шага. Оглядел всю: от мокрых спутанных волос до промокших насквозь грубых кроссовок. И снова буркнул: – Промокла вся, как курица. Посмотри, на кого похожа!

А она, вместо того чтобы обидеться, чтобы наговорить ему гадостей, оттолкнуть, убежать, просто послать его – идиота – куда подальше, едва заметно шевельнула губами, пытаясь улыбнуться. И проговорила:

– Я так рада тебя видеть, Рома.

– Рада она! – фыркнул он.

И снова перехватило в груди от недостатка кислорода, и теперь уже подъездные стены начали смыкаться над головой, заключая его в страшный бетонный куб, напоминающий тюремную камеру, в которой ему было жутко. Камера все время казалась ему кубическим безвоздушным пространством.

– Рада, – кивнула она. И улыбнулась чуть убедительнее. – Я так скучала!

– Скучала она! – возмутился он. – Я же сказал тебе: держись от меня подальше! Чего ты вот…

– Это не я. Ты сам, – возразила Диана, тараща на него свои неподражаемо голубые глазищи. – Ты сам вышел… Ко мне…

– А чего мокнешь, как дура?

Он убрал руки за спину, с силой сжал кулаки, уставился на нее злым, исподлобья взглядом. Он изо всех сил старался, чтобы взгляд был именно злым, почти ненавидящим. Он старался.

Но он не мог ненавидеть все то, что видел, не мог, не мог! Черт!!! Как же тяжело быть беспристрастным! Где же этому учат, черт?! Где учат ледяным взглядам, спокойному биению сердца, волевому равнодушному дыханию?!

– Я не дура, Ром. Я просто… – Ее нижняя губа предательски задрожала, и Дианка прижала ее верхними зубами на мгновение.

– Просто что? – Кулаки, от того, с какой силой, он их сжимал, онемели.

– Я просто люблю тебя… кажется, – едва слышно пискнула она и заплакала, опустив голову.

– Кажется ей!

Он так плотно стиснул зубы, что воздух сквозь них снова перестал попадать в легкие. И там так жгло в груди. Так нещадно жгло!

– Нет, не кажется. – Диана горестно всхлипнула, вскинула голову, глянула на него самыми распрекрасными на свете голубыми глазищами, в которых замерли слезы. – Я люблю тебя, Рома. Очень люблю! Не могу без тебя просто. Даже дышать не могу!

– Дура… – простонал Рома, на мгновение зажмуриваясь. – Какая же ты дура, Дианка!

Пальцы разжались. Он шагнул вперед, протянул к ней руки, погладил ее по плечам, затянутым в шуршащий серый плащ, насквозь промокший от дождя. Вцепился в них. И почувствовал, что она дрожит. Замерзла? Дотянулся подбородком до ее головы, потерся о мокрые спутавшиеся волосы. И снова зажмурился. И снова шепнул:

– Какая же ты дура, Дианка. Господи, какая же ты дура!

– Почему?

Она стояла и не шевелилась. Боялась намочить его яркую рубашку с оторванной пуговичкой у воротника или спугнуть. Боялась, что он снова оттолкнет ее и обзовет маленькой.

– Нам же нельзя… Нельзя быть вместе. – Он прижался щекой к ее виску, обхватил пальцами ее затылок. – Нам нельзя…

– Можно.

Диана запрокинула голову, нашла его губы своими и очень осторожно прижалась.

– Даже целоваться ты не умеешь, дурочка. – Он тихо рассмеялся. – Маленькая… Какая же ты маленькая еще!

– Нет!

Она так испугалась, что он снова ее оттолкнет, снова исчезнет и она снова будет месяцами ловить силуэт в его кухонном окне или выглядывать сквозь свое окно на улице в дурной компании. Забыла, что в промокшем плаще. Забыла, что их могут увидеть и доложить матери, а она запрещала…

– Нет! – Диана крепко обвила его руками, прижала голову к его груди, в которой сильно бухало. – Нет! Не уходи! Прошу! Я не могу! Я не могу без тебя! Мне плохо, Рома! Мне больно! Мне ничего не нужно без тебя, Рома! Ничего…

– Мне тоже.

Он взял ее лицо в ладони и поцеловал. Умело, по-мужски, ломая сопротивление ее неопытных губ, разжимая ее зубы, требуя ответа. А потом оттолкнул. И долго рассматривал в упор ее смятение, застывшее на выдохе.

– Я… Я не маленькая, – дребезжащим голоском произнесла Диана, совсем не так все поняв. – Я просто… Просто целоваться не умею. Не бросай меня, Ром, а?

Он отвернулся. Отвернулся, чтобы устоять. Чтобы не схватить ее за руку и не втащить к себе на третий этаж и там, закрывшись в собственной спальне, делать с ней все, что хотелось.

– Уходи, – буркнул он, начав подниматься по ступенькам.

– Рома! – ударил ему в спину отчаянный крик. – Пожалуйста! Я научусь! Научусь целоваться! Честно, честно.

– Вот дура, а! – Он тихо рассмеялся, оглядываясь и повисая на перилах. – Научится она! Я тебе научусь! Иди домой, Дианка. Пока иди домой.

– Ты меня не бросаешь, нет?

Она топталась возле подъездной двери, не замечая, как отвратительно чавкает вода в старых худых кроссовках. Серый вымокший плащ, перетянутый в талии, стоял колом. Под подмышкой зажата большая дерматиновая сумка. Мокрые волосы сбились комком на воротнике. Веки припухли от слез. Губы…

Она была смешной, нелепой и самой прекрасной для него. Она была его женщиной. Женщиной, которую он выбрал.

– Я сам научу тебя всему, Дианка, – проговорил Рома, не сводя глаз с ее рта. – Сам. Только я. Сбереги себя, хорошо?

– Да. – Она закивала часто-часто. – Да… Да, Рома. Так ты меня не бросаешь? Нет?!

– Нет, – сказал он и пошел наверх, уже не оборачиваясь.

А про себя добавил: нельзя бросить того, кем не обладаешь. Нельзя! И сразу сделалось тошно.

И мать еще тревоги добавила. Когда он вернулся, она говорила с кем-то по телефону, что само по себе было поразительным. Он больше года не видел ее с трубкой. С бутылкой – да. С телефонной трубкой – нет. А тут заперлась у себя в комнате и с кем-то говорит. И голос непривычно резкий. Она давно так не говорила. Обычно, разбавленные алкоголем, слова у нее выходили длинными, с затянутыми гласными.

Он встал под дверью ее спальни и прислушался. И подумал, что, не дай бог, она знакомых таксистов просит водки ей привезти.

– Я слушаю, слушаю! И не перебиваю! – громко произнесла мать, когда его ухо прижалось к ее двери. Помолчала. А потом со злостью воскликнула: – Да что ты?! И не знаешь?! Хочешь, я тебе скажу?!

Снова тишина, нарушаемая скрипом старого деревянного кресла, стоящего в углу в ее комнате. Кресло было раритетным, доставшимся отцу от деда. Стояло в их комнате музейным экспонатом. Мать на нем, на памяти Романа, не сидела ни разу. Утверждала, что сидение на нем напоминает пытку. Чего сейчас уселась? И с кем говорит? И телефон-то, телефон откуда?! Она свой год назад пропила за семьсот рублей. Так ему сказала. Может, просто потеряла?

– Не смей, сволочь!!!

Рома вздрогнул от резкого материнского крика после тишины, разбавляемой лишь скрипом старого деревянного кресла.

– Не смей втягивать его в свои грязные дела!!! Не смей, или я… – Она замолчала, видимо, ее перебили. И потом вдруг: – Я знаю, гад, под каким могильным камнем ты его спрятал. Сказать адрес безымянной могилы?..

Глава 3

– По статистике, дорогой, вы самые неустроенные в семейном плане люди, – проговорила Наталья, сбрасывая с кровати длинные ноги и поднимаясь чрезвычайно грациозно.

Спинка прогнута, попка зазывно оттопырена. Наверняка репетировала подобный подъем не единожды. Наверняка знала, как он отреагирует. Он и отреагировал. Тут же поймал ее за коленку, дернул на себя и снова заставил улечься на соседнюю подушку. И не выпускал потом из кровати полчаса. Выдохся и тут же задремал. И, как следствие, проспал запланированную с Лешкой рыбалку. И Наталья, как и хотела, получила его к завтраку, над которым долго трудилась.

Молодец! Все продумала! Хитрая. И главное, упрекнуть ведь не в чем. Он сам ее схватил, сам проспал. Самому теперь и перед Лешкой извиняться. Его пропущенных вызовов Артем насчитал с десяток. И одно пропущенное сообщение, в котором друг утверждал, что их дружбе на этом конец, что его закадычный друг Артем последний скот и что променял его на…

Дальше было не очень прилично, и Артем поспешил сообщение удалить. Если Наталья, не дай бог, прочтет, она из кожи вылезет вон, но на самом деле их дружбу похоронит, тщательно все продумав и обустроив все так, что упрекнуть ее будет не в чем.

– Доброе утро, – проговорил он неуверенно и окинул взглядом стол. – Ничего себе! Гостей ждем?

– Нет. Все для тебя, дорогой. – Девушка, на которой он уже полгода собирался жениться, но всякий раз почему-то откладывал, лучезарно улыбнулась. – Прошу к столу.

Каша, омлет, блинчики, сок в графине, кофе в кофейнике, еще творожный крем, взбитый с замороженной черной смородиной, сметана. Все это еле уместилось на его обеденном столе. Артем со вздохом оседлал стул. И тут же вспомнил свои прежние холостяцкие завтраки с Лехой в «стекляшке», через дорогу от отдела.

Что они там обычно ели? Что придется? Правильно! То глазунью с желтком, подернувшимся окаменевшей сморщенной пленкой. То манную кашу с комками и запахом пригоревшего молока. То пончики или беляши, плоские и жесткие, как подошва. Оладьи тоже там случались со сметанной каплей вприкуску. Все стоило гроши. Съедалось залпом. И даже казалось сносным.

Потом там все поменялось. Поменялся персонал, поменялись завтраки и поменялись цены на них. Старые пластиковые столы заменили деревянными, застелили скатертями, поставили салфетки. И неожиданно им с Лехой перестало там быть вкусно.

– Может, мы с тобой какие-нибудь ущербные, Тёма? – с тоской чесал отраставшую за три часа щетину напарник. – Красиво ведь стало, вкусно. Это тебе не манная каша с комочками! И не остывшие сырники с кусочками непромешенного творога. А нам «стекляшку» жаль. Что с нами не так?

Артем, честно, не знал. Но по «стекляшке» тосковал тоже.

– Что-то не так, дорогой? – Наталья, в миленьком домашнем костюмчике ярко-красного цвета, удивительно оттенявшем ее жгучую красоту, потянулась к нему через стол. – Тебе не вкусно?

– Все замечательно, – пробубнил он с набитым ртом, даже не поняв, что только что положил себе в рот. – Ты умница.

И он не врал. Наталья была умницей. Во всем. Упрекнуть было не в чем.

– Спасибо. – Она тепло улыбнулась и вдруг спросила: – Леша не звонил?

– Звонил, – ответил он тут же и подозрительно сощурился. – Только почему-то я не слышал его звонков. Не знаешь, почему?

– Тёма-а-а… – Она рассмеялась красиво и игриво и погрозила ему пальчиком. – Ты все забыл? Ты же вчера вечером, когда тащил меня в койку, сам поставил на беззвучный. Забыл?

Сам? Когда? Вечер, вечер, вечер…

А что было вечером? Он пришел со службы поздно. Принял душ, поужинал. Потрещал с Лехой. Договорились на утро на рыбалку. Потом Наталья перед ним уселась в чем мать родила. И он завелся. И она! Она, черт возьми, посоветовала ему убавить звонок. Чтобы не мешали. Чтобы не спугнули. И он сам, да, да, сам, своими руками убрал звонок, чтобы не мешали, чтобы не спугнули в самый ответственный момент.

Упрекнуть не в чем! Ее снова упрекнуть не в чем. Как же это она все так мастерски устраивает, а? Он, получается, бредет, будто и не по указке, но как-то так получается, что у нее на поводу. И вроде сам решения принимает, но какие-то почему-то неправильные, не его.

Артем схватил стакан с соком, сделанным из нескольких фруктов, оттого с непонятным приторным вкусом, сразу ему не понравившимся. Прикрылся стаканом от Натальи, не пропускающей ни единого его движения. Внимательно вгляделся.

Что с этой девушкой не так? Почему он медлит? Почему не берет ее в жены? Еще полгода назад купил кольцо, и оно до сих пор у него в сейфе на работе пылится в бархатной коробочке. Постоянно какие-то причины находились, и он оттягивал и оттягивал важный судьбоносный момент.

Она красива? Несомненно! Более чем! Высокая, фигура потрясающая. Ноги бесподобно стройны и длинны. Черные глаза, ласковые, сверкающие. Был бы поэтом, что-нибудь такое сочинил про них, про глаза. Нос обычный, маленький, прямой. Рот нормальный, аккуратный. Скулы, лоб, все в норме. Тоже можно было бы что-нибудь сочинить и про них, умей он. С характером тоже вроде ничего такого. Не истерит, не обижается, когда он задерживается или когда его дергают по вызовам. Ни разу не упрекнула его ни в чем. Хотя, на его взгляд, можно было бы. Кроме алчного секса, он ни на что такое не способен, ни на какую романтику. А девушкам это просто необходимо, Леха говорит. Они без этого жить просто не могут, опять же с его слов. А Наталья не требует. Почему? Ее все устраивает? Или притворяется? Или просто приручает его? Это снова Леха, его цитата.

– Милый, все в порядке? – Наталья тронула его за голое плечо, погладила нежно. – Тебе не нравится сок?

– Почему? – Артем поставил стакан на стол, в нем убавилось на палец.

– Ты почти не выпил.

Между ее бровей пролегла крохотная складочка, Наталья осторожно потрогала ее кончиком пальца, видимо, знала о ее существовании и тревожилась.

– Странный рецепт, в самом деле. Рекомендован, как сжигающий калории. Больше так делать не буду. Хочешь, сделаю тебе другой?

Нет, ну золото, а не женщина! Другая бы сейчас губы надула. Или орать принялась, что он бездушный и неблагодарный. Что она старалась, готовила, пока он дрых. А он неблагодарный просто скот! Это Лехина жена так надрывалась, если он молча что-нибудь сжирал и не нахваливал. А Наталья…

«Тёма, хорошая она, хорошая, – восклицал все тот же Леха, когда Артем вставал на защиту своей девушки. – Но… Но с каким-то подвохом!»

Артем сейчас, в упор рассматривая свою девушку, убей, не находил в ней подвоха. Стройная, в миленьком домашнем костюмчике – штанишки по колено, кофточка без рукавов, сидит себе, нога на ногу, локоточки на столе, смотрит на него с любовью. Не капризная, не обидчивая, не склочная.

Что еще надо-то? Зачем рыть так глубоко?

– Какие планы на день, Тёма?

Наталья встала и начала убирать со стола. Если ее и обидело то, что он почти ничего не съел, она никак это не проявила.

– А какие у нас планы, Натуль?

Он попытался вспомнить, что еще планировал, кроме рыбалки с Лехой, на единственный выходной, выпавший как раз на воскресенье. Не вспомнил. С Наташей точно ничего не планировал. И это снова говорило в ее защиту. Ее снова не в чем было упрекнуть. Не она саботировала его прогул рыбалки. Он сам.

– Я не знаю. – Она встала у раковины к нему спиной, принялась мыть посуду. – Что скажешь? Я со всем соглашусь.

Золото, а не женщина, вздохнул Артем. И тут же вспомнил свою бывшую возлюбленную, с которой, случалось, даже сходился врукопашную. Тина, сокращенное от Кристины, была просто бешеной! И в постели, и в жизни. Она алчно жила, алчно его любила и точно не хотела его делить ни с кем и ни с чем: ни с работой, ни с друзьями. Но Леху, что странно, терпела. И он к ней относился нормально. И никаких подвохов в ее необузданном характере не находил. Считал это для бабы типичным.

«Они все ненормальные, – кивал он, прикладывая к синяку на локте друга замороженную щучью голову. – Моя тоже как разойдется…»

С Кристиной они разбежались неожиданно и легко. Она просто съехала, забрав свои вещи, и все. Ни записки, ни объяснения. На звонки два месяца не отвечала. Потом позвонила сама и попросила прощения. И сказала, что выходит замуж за нормального мужика. А он, стало быть, ненормальный? Она нормальная, кидавшая в гневе в его сторону все, что подворачивалось под руку, а он ненормальный.

«Здорово!» – ахнул тогда уязвленный в самое сердце Артем и прекратил разговор.

И больше никогда ее не видел и не слышал. А потом появилась Наталья. Любящая, нежная, услужливая. И его мама, познакомившись с ней, сразу сказала, что именно на таких женщинах и следует жениться. И он с ней согласился. И кольцо купил. А прошло полгода – и ничего. Кольцо так и лежит.

Почему?

– Может, съездим к моим за город? – неожиданно предложила Наталья, не поворачиваясь.

Она будто боялась увидеть его недовольную гримасу. Артем терпеть не мог общаться с ее папашей – грубым, горластым, без конца требующим внуков. Гримаса и в самом деле появилась, и даже в желудке закололо от перспективы бесконечной игры в шашки с будущим тестем. Тот обожал эту игру и слушать ничего не хотел, усаживая Артема часа на три за игровой стол.

– Так что, съездим? – повторила Наталья вопрос с легким нажимом и покосилась на него через плечо. – Мама пироги затеяла. Со смородиной.

– Пироги – это хорошо, – отозвался Артем едва слышно.

И тут же проклял себя за то, что забыл вчера вернуть телефону громкий звонок. Сидел бы сейчас с Лехой на берегу под старой скрипучей лозинкой – их любимое место. Слушал треск хвороста в костре, смотрел на воду, рябую от легкого ветра. Слушал бы Лехино нытье и был бы если не абсолютно, то вполне счастлив. Потом бы они наварили ухи из рыбы, которую Леха ухитрялся поймать, кажется, даже в луже. Выпили бы по сто граммов коньячку, поговорили бы за жизнь. Обсудили бы кое-что, о чем нельзя было говорить ни дома, ни на службе, ни в машине. Потому что везде есть уши. Постарались бы что-то понять, подумать, что можно было предпринять.

А теперь что? Тащиться за город к родителям Натальи? Сидеть полдня в старом дощатом доме, пропахшем насквозь мышами. Играть в шашки со старым придурком. А потом жрать пироги со смородиной, от которых у него непременно случалась изжога. Странно, да? В «стекляшке», что ни съедали бы, ни разу не жгло. А у тещи будущей…

– Звонят, – навострила уши Наталья, свесив в раковину мокрые руки. – Артем, кажется, звонят?

Точно, звонили на домашний. Из дежурки звонили. Вызов нарисовался.

Вот поверить сложно, но так обрадовался! Даже то, что единственный выходной, случайно выпавший на воскресенье, будет теперь проведен на месте происшествия, настроения не испортило. Лучше там, чем на даче у будущих родственников.

– Я пошел.

Он оделся за три минуты. Вошел на кухню. Обнял со спины Наталью, которая все еще возилась с чем-то у раковины. Поцеловал ее в шею, вкусно пахнувшую кремом и духами.

– Не скучай тут. Хочешь, к родителям съезди, – предложил, уловив ее подавленный вздох.

– А может, ты недолго? – Она повернулась, прильнула к нему, потерлась носом о гладкий подбородок, мокрые руки держала на весу. – Может, одна нога там, а вторая уже тут? И мы вместе тогда съездим?

– Может. – Он даже пальцы скрестил, чтобы было не так. – Позвоню.

– Ага. – Она послушно подставила обе щеки для поцелуя, вздохнула и повторила: – Ага…

Ехать пришлось на адрес на своей машине. Все уже были на месте происшествия.

– Что там? – Артем поздоровался с водителем дежурной машины, кивнул на подъезд.

– Ясно что – жмур! – хохотнул водитель Степа, обладавший уникальным черным чувством юмора. – Не было бы жмура, не было бы вас, Артемий Николаевич.

– Понятно…

Артем окинул взглядом двор четырехподъездной многоэтажки. Серо, сумрачно, народу никого.

– Что это зрителей нету? – удивился он.

– Так на что смотреть-то? Алкоголичка удавилась! – фыркнул Степа весело. – Зрелище не из приятных. И, думаю, ожидаемых. Похмелки не случилось, видимо, вот в петлю и полезла. Ты ступай. Ступай, Артемий Николаевич, там напарник твой уже шустрит.

– Алексей? – удивленно выгнул брови Артем. – Он здесь?

– А то как же! Прямо с маршрута его вернули. На рыбалку он, вишь, собрался, деловой! А тут другая рыбка на веревочке мотается. – И зычно заржав, Степа полез в машину. – Лови, не хочу!

Артем вошел в пыльный подъезд, где было холодно и отвратительно воняло кошками. Поднялся на третий этаж, именно там обнаружилась настежь распахнутая дверь. Вошел в квартиру. Начал привычно осматриваться прямо в прихожей.

Обычная «трешка», знавшая лучшие времена. Ремонт давно не делался. Дорогая мебель обветшала. Ковры вытоптаны или затоптаны, черт разберет. Ребят из группы он обнаружил в спальне, что поменьше. Двое опрашивали высокого темноволосого парня, видимо, родственника покойницы. Эксперт стоял на коленках над трупом, уложенным на пол. Леха сидел на корточках с другой стороны и очень, очень задумчиво рассматривал тело.

Женщина, не старая, но спившаяся. В стареньком выцветшем, но странно чистом халатике. Босая. Ступни, что поразило Артема, с идеальным педикюром. И ногти на руках, уложенных вдоль тела, тоже ухожены. Хотя кисти морщинистые. То ли женщина всегда за состоянием своих ногтей следила, то ли к смерти подготовилась.

– Что здесь?

Артем подошел поближе к телу, наклонился, коротко поздоровался с экспертом и напарником. Последний не удостоил его даже кивком – обижается.

– Здесь у нас, Тёмочка, суицид, – нараспев произнес эксперт Стасик.

Мужик под шестьдесят, маленький, кругленький, с абсолютно гладким черепом. Жена звала его любовно – Шарик. И они все подхватили. Стасик не обижался.

– Стопроцентный суицид. Ни тебе следов борьбы. Ни тебе свежих синяков. Ни тебе оторванной пуговицы на халатике, – продолжил нараспев Шарик. – Суицид, к гадалке не ходи. Но точнее скажу после вскрытия, конечно.

– Она была в состоянии алкогольного опьянения, когда повесилась? – спросил Артем, старательно пытаясь поймать взгляд обиженного друга.

– Ты знаешь, не похоже. Характерный запах отсутствует. – Шарик выкатил нижнюю губу, втянул шумно носом воздух, еще ниже склоняясь над покойницей. – Не похоже, Тёмочка. Но ты сам знаешь теперешних алкашей, могут чего-нибудь такого нажраться, что только тщательный анализ…

– Ноготь… – скрипучим, наверняка от обиды на друга, голосом произнес Леха и ткнул пальцем в правую руку покойницы.

– Что – ноготь? – спросил Артем одновременно с Шариком.

– Ноготь сломан, видишь? – Леха упорно обходил его вниманием, обращаясь лишь к Стасу.

– И что? – Эксперт взял бледную до синевы руку женщины, внимательно осмотрел все пальцы.

– А то! Все ногти целы, а один сломан. Почему?

– О господи, Алексей Сергеевич! Что вы, в самом деле!!! – запыхтел бедный Стасик, успевший обрадоваться тому, что случай не срочный и вскрытие можно отложить до понедельника. – Она могла его изгрызть, когда в петлю собралась!

– Не могла. Сломан он. Я его нашел, – настырно покачал головой Леха и впервые глянул на друга. – Под кроватью нашел, в пыли. И еще кое-что обнаружил на самой кромке этой пыли.

– Что?!

Артем почувствовал привычный азарт, который Лехе удавалось разбудить в нем легким движением бровей.

– След. Посторонний след.

Леха резко поднялся с корточек. Поморщился, поскольку отсидел ноги. Дошел до широкой кровати, заправленной странно чистым для комнаты алкоголички атласным покрывалом. Задрал его край, поджав губы, кивнул на пол:

– Что там?

Артем послушно рухнул на колени, глянул под кровать. Пыли было немного, видимо, пол женщина все же мыла. Но и того, что обнаружилось под кроватью, оказалось достаточно для того, чтобы рассмотреть четкий отпечаток носа мужского ботинка. Этот оттиск был сделан не тапком и не женской туфлей, это точно был мужской ботинок. Вопрос: когда он сюда наступал?

– Роман! – громко позвал Леха.

Высокий черноволосый парень выглянул из-за спин сотрудников, которые его опрашивали.

– Иди сюда, – повелел Леха.

Парень подошел. Под метр девяносто, узкий в кости, но с великолепно вылепленной мускулатурой. Видимо, чем-то занимается, решил Артем, тут же поджимая живот, чуть провисший за последние полгода.

Как-то так само собой получилось, что он перестал ходить в зал. Почему? Это же было для него святым: три раза в неделю на тренажеры. Наталья запрета не вводила, упрекнуть ее нельзя. А почему ходить-то перестал?

Он поймал ядовитую Лехину ухмылку и, как пацан, покраснел. Гад, догадался обо всем сразу!

– Рома, мать последнее время пила? – спросил Леха.

– Третья неделя насухо, – ответил парень, старательно не глядя на тело матери, над которым все еще стоял на коленках Шарик.

– Уборку делала?

– Да. Позавчера. Мена на диван загнала с ногами, со шваброй по всей квартире бегала. – Рома опустил голову, прерывисто задышал. Потом еле выдавил: – Это не она.

– Что – не она? – Леха с Артемом привычно переглянулись.

– Она не могла с собой это сделать. – Рома прижал к глазам большой и указательный пальцы правой руки. Замотал головой. – Она не могла, понимаете!

– Хочешь сказать, ее убили?! – фыркнул один из тех, с кем Роман говорил до этого, подошел к ним. И чуть не со смехом повторил: – Хочешь сказать, ее убили?!

– Хочу, а что?!

Роман вскинул голову, и взгляд его, обращенный на их коллегу, Артему не понравился. Очень опасный взгляд был у мальчишки. Пацану хорошо если было восемнадцать, а взгляд взрослого мужика и дерзкий до невозможного. Артем снова понимающе переглянулся с Лехой.

– Если ее убили, то кто? Кого подозреваешь? – уже с откровенной издевкой спросил коллега Артема и Лехи. Он скрестил пальцы в паху и качнулся на каблуках. – Кого из ее собутыльников подозреваешь, сынок? Кто у кого стакан отобрал?

И дальше…

Они с Лехой даже ничего толком не поняли. И едва сумели потом вспомнить, что пацан – да, точно – вскинул руку и коснулся какого-то места на шее их коллеги. Не ударил, нет. Просто коснулся, будто погладил. И, оп-па, – коллега уже сидит на заднице, привалившись спиной к стенке. Коленки разъехались, рот приоткрыт. Глаза в одну точку.

– Ты чего, гад, сделал??? – завопил второй коллега, которого Артем не очень хорошо знал. – Нападение при исполнении!!! Да я тебе…

Леха спокойно перешагнул через коленки отключившегося остряка, подхватил его спутника под руку и поволок из спальни. Артем слышал, как его друг настойчиво шипел про превышение должностных полномочий и нарушение процессуального порядка на месте происшествия.

– Стас! – позвал Артем эксперта, продолжающего возиться с телом покойницы. – Что с ним?

– Все в порядке, не переживай, – зевнул Шарик и глянул на парня с опаской: – А ты профи, сынок…

Поговорить с Романом им удалось лишь спустя полчаса. Пока паковали и выносили тело, пока шел опрос соседей, сын погибшей сидел на кухне. Сидел на табуретке возле окна спиной к двери. Когда Артем с Лехой вошли, он, не поворачиваясь, спросил:

– Когда можно будет ее похоронить?

– Мы сообщим, – ответил Алексей и потребовал: – Повернись.

Роман приподнял ноги и крутанулся на табуретке, очутившись к ним лицом. Хмурый, осунувшийся, глаза пустые, губы плотно сжаты.

Леха вытащил табурет из-под стола, сел напротив парня. Артем остался стоять возле двери.

– Расскажи, – произнес Леха. – Расскажи о матери.

– Что интересует?

– Как давно она пила?

– Последние пять лет. Сразу после того, как отец…

Его болезненный взгляд метнулся к отрывному календарю, на котором замерла дата, – тринадцатое августа пятилетней давности.

– Отец умер? – уточнил Артем.

– Пропал.

– То есть как пропал? – Друзья переглянулись.

– Без вести. – Губы Романа предательски затряслись. – Ушел из дома и больше не вернулся.

– Он не сбежал? Нет? – продолжил приставать Леха.

– Нет. Хотя я так думал какое-то время. Но пару дней назад… – Он судорожно вздохнул. – Мать заявила, что отец умер. Откуда она знала – понятия не имею. И мне ничего не говорила. Могилу я его не видал.

– Понятно…

Леха вопросительно приподнял брови на Артема. Тот пожал плечами. Семейка, в которой сегодня утром обнаружился суицидальный случай, оказалась с секретами.

– А с чего ты решил, что мать не могла сама, а?

– Она пить бросила пару недель назад. Все говорила, что сильно виновата передо мной. И я тут пару дней назад разговор один ее подслушал.

– С кем?! – спросили друзья одновременно.

– Не знаю. Она по телефону говорила.

– По мобильному?

– Да. Хотя понятия не имею, откуда он у нее. Свой она… – Он поискал слова и соврал: – Потеряла. Давно. А тут я возвращаюсь с улицы, а она в своей спальне говорит с кем-то по телефону. Резко говорит, на нервах…

– Имена называла?

– Нет. Часто замолкала. Я решил, что собеседник ее перебивает. Потом она закончила разговор. Странно закончила. – Широкие плечи парня зябко поежились.

– Что показалось тебе странным?

– Не могу сказать дословно, но она сказала, что, типа, знает, под каким могильным камнем он его похоронил.

– Он?! Его?! – не поняли друзья.

– Ну да. Она так своему собеседнику сказала: «Я знаю, под каким могильным камнем ты его похоронил». И спросила: сказать место безымянной могилы?

– Считаешь, разговор шел о твоем отце? – сощурился Леха.

– А о ком еще?! Больше мать на моей памяти никого не хоронила. Родни ее не помню вообще. Об отце говорили точно. – И он снова с тоской посмотрел на пожелтевший листок численника с черной цифрой «тринадцать».