Две секунды после E-Book

Ксения Ладунка

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: WATTPAD. Топ на русском
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 525

Beschreibung

Белинда пытается жить дальше, когда в ее жизнь снова врывается Tом. Он молит о помощи, ведь без нее его карьера развалится. Белинда клялась себе забыть Tома, однако старые чувства не позволяют ему отказать. Подставляя себя под удар общественности, она надеется искупить вину за прошлое... Но пока Белинда пытается во всем разобраться, судьба наносит новый удар: ее прошлое в один момент оборачивается катастрофой для всех.

Leseprobe

Ксения Ладунка Две секунды после

© Ксения Ладунка, 2023

© LINK, иллюстрация на обложке

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Пролог

Полгода назад, реабилитационный центр

– Здесь не такой климат, как в Калифорнии. Совсем другой, – сказала я, устремив взгляд в панорамное окно.

Передо мной был внутренний двор с пальмами и бассейном, там в это время прогуливались другие пациенты. Женщина, сидевшая напротив меня, ответила:

– В Майами высокая влажность.

Я кивнула и нехотя перевела на нее глаза. Мой психотерапевт. Человек, которому нужно рассказывать о своих проблемах, а она, в теории, должна помочь мне их решить.

– Как прошла твоя неделя, Белинда?

– Так же невыносимо долго, как и предыдущие здесь.

Миссис Томпсон – так ее зовут – тяжело вздохнула. Она хотела услышать не это.

– Я знаю, Белинда, ты не видишь смысла в наших встречах, но ты должна хотя бы попытаться мне открыться.

– Я не понимаю, зачем вам это нужно.

– Я хочу тебе помочь. Это моя работа.

– Вы помогаете людям за деньги.

– Таков наш мир.

Я закусила губу. Единственного человека, который искренне хотел помогать мне, я потеряла. И теперь сидела здесь, пытаясь подавить в себе протест и хоть что-то сказать, потому что мой отец за это заплатил. Через силу я выдавила:

– Всю неделю я думала, что хочу выйти отсюда и сорваться.

Миссис Томпсон кивнула.

– И что тебя остановило?

– Не знаю, – усмехнулась я. – Охрана?

– Тебя не держат здесь насильно. Ты можешь уйти в любой момент.

– Тогда чувство вины.

– Так, – протянула она, – продолжи эту мысль.

Я вздохнула. Мне не хотелось говорить, потому что не хотелось ничего вспоминать и испытывать боль. Но чем быстрее я сделаю это, тем быстрее отсюда уйду.

– Я виновата перед людьми. Перед своей семьей. И перед Томом. – На этом имени мой голос сорвался. – Я ужасно с ними поступала. Я просто… кусок дерьма. Я не заслуживаю быть здесь. Я вообще не заслуживаю ничего из того, что имею, особенно хорошего отношения.

– Почему ты думаешь, что такие вещи нужно заслуживать?

Я раздраженно дернула головой. Ее уточняющие и наводящие вопросы меня бесили.

– Не думаю, что кто-то что-то должен заслуживать. По-моему, такое говно, как я, не имеет на эти вещи прав.

На лице миссис Томпсон появилось сожаление. Я отвела взгляд, чтобы не смотреть.

– Из твоих слов понятно, как сильно ты себя ненавидишь.

– Это не новость – все, действительно, так.

– Признание проблемы – важная часть ее решения.

Мне хотелось возразить, что это никакая не проблема, это моя жизнь, но я промолчала.

– Ты хочешь еще что-то сказать? – спросила миссис Томпсон.

Я нерешительно пожала плечами.

– Хорошо, – она кивнула, – Белинда, твоей жизнью и твоими эмоциями управляет вина. Тебе нужно себя простить.

Я сильнее натянула рукава кофты и посмотрела на свои руки.

– Даже не знаю, как это… Просто, понимаете, мне не нравится жаловаться или ныть, и все такое, но… – Я глубоко вздохнула, пытаясь собрать слова в нормальное предложение, – я знаю, что виновата во всей своей жизни. Если бы я была другой, если бы иначе себя вела… наверное, и в моей семье все было бы не так. Мама любила бы меня, и у них с отцом все было бы хорошо. Может, это глупая мысль, но не могу не думать о том, что это я все испортила.

Психотерапевт нахмурилась и кивнула. Потом сказала:

– В твоей семье происходили ужасные вещи.

– Да, – тихо согласилась я.

– И ты с детства чувствовала вину.

Я кивнула и опустила взгляд в пол.

– Ты думала, что виновата в происходящем, – добавила миссис Томпсон.

– Когда мы все это озвучиваем, ситуация кажется бредом. – Я подводила итог нашей беседы. – Как может ребенок быть в чем-то виноват, ничего не сделав? Но… я жила в своей семье. И понимала, что так считают и другие.

– Ты чувствовала обвинение от родителей?

– Да.

Повисла пауза. Врач смотрела на меня, а я на свои руки.

– Белинда, – мягко сказала она, вынуждая взглянуть на нее, – ты молодец, что говоришь об этом. Я понимаю, как тебе больно.

– Спасибо, – прошептала я, боясь заплакать.

– Как чувство вины влияет на твою жизнь?

Я задумалась. Немного помолчав, ответила:

– Мне хочется умереть или сделать себе больно. Или принять наркотики, потому что… черт, это невыносимо.

– То есть ты пытаешься облегчить чувство вины и наказать себя? И всю жизнь ищешь наказание?

Где-то в солнечном сплетении стало очень больно. Мне не нравилось, что все мои поступки можно так грубо разложить по полочкам и обобщить. Моя жизнь всегда казалась мне сложной, но… По сути, она была примитивной.

– Да, – сказала я, – наверное, это правда.

Отец навестил меня спустя две недели нахождения в рехабе[1]. Мне по-прежнему было невыносимо стыдно перед ним, но я была очень рада его видеть. Чувствовала, что обо мне помнят. За пределами этого места продолжает идти жизнь, и, кроме режима уборки и программы реабилитации, в этом мире есть что-то еще. Мы гуляли по двору, на улице было душно, солнце скрылось за тяжелыми тучами. После долгого разговора ни о чем, я сказала:

– Ты не ответил на прошлой неделе, когда я звонила.

– Если я не отвечаю, значит, работаю, – объяснил папа. – «Нитл Граспер» скоро начнут записывать альбом, нужно, чтобы к тому времени все было готово.

Я вздохнула. Не винила отца за занятость, но мне, правда, было грустно, когда в свободное время все болтали с родными, а мне никто не отвечал.

– Мне выдают телефон раз в неделю по субботам с пяти до шести. В следующий раз, пожалуйста, ответь…

– Я постараюсь, Бельчонок.

– Ты привез мне плеер? – я сменила тему.

– Конечно, как просила! – радостно ответил папа.

Мы прошли внутрь клиники, и он достал из рюкзака большой прибор, который я видела первый раз в жизни.

– Ого! И как этим пользоваться?

Отец закатил глаза и ответил:

– В мое время были только такие.

– Пап, не начинай, а?

Он улыбнулся и принялся объяснять. Дело в том, что здесь были запрещены телефоны или любые другие программируемые устройства. Музыку слушать было можно, но только с плеера, который проигрывает диски. До этого я даже не знала, что такие существуют.

Отец привез мне свой старый, но наушники взял новые. Было приятно, что он обо всем позаботился. Когда папа показывал мне, как открывать дисковод и воспроизводить песни, я спросила:

– А диски взял?

– Ну, конечно, взял.

– Как я просила?

– Не все получилось достать, но большинство да.

Я стала копаться в них в надежде увидеть самые желанные…

– Где «Нитл Граспер»? – возмутилась я.

Папа устало вздохнул. Я никогда специально не слушала эту группу, но сейчас мне было жизненно необходимо услышать голос Тома.

– Я привез все альбомы, – сказал он, в то время как я увидела нужные обложки.

– Спасибо, пап! – Я улыбнулась.

Немного помедлив, обняла его. Он погладил меня по голове и сказал:

– Белинда, я очень хочу, чтобы ты справилась. Не забивай свою голову ничем лишним, прошу тебя, думай только о выздоровлении.

Я отстранилась от него и неловко кивнула.

– Ты же знаешь, что наркомания не лечится. – Попыталась перевести тему. – Болезнь может только уйти в ремиссию.

Отец поджал губы. Наверное, он подумал, что я, как обычно, ничего не поняла, но это не так. Папа не хотел, чтобы я вспоминала о Томе. А я не могла о нем не думать. Я буквально жила только благодаря мыслям о нем. Мне было больно, но я изо всех сил держалась за мгновения, что у нас с ним были. Я не могла его отпустить, наверное, умерла, если бы сделала это.

– Ты по-прежнему слушаешь его песни? – спросила миссис Томпсон.

– Да… – протянула я, – каждый день.

– И что ты чувствуешь?

Я опустила голову и снова посмотрела на свои пальцы. В горле и глазах закололо. Когда дело касалось Тома, я начинала плакать.

– Мне больно, – ответила тихо, – мне очень больно. Я сделала ему столько дерьма, что не могу об этом думать…

Слезы полились из глаз, и я всхлипнула. Потом выдавила из себя:

– Простите…

– Ничего страшного, – ответила миссис Томпсон и протянула мне коробку салфеток.

Я взяла, но лицо все равно вытерла руками.

– Что ты сделала Тому? – спросила она.

– Я была ужасной эгоисткой… Вообще не думала о нем, о его чувствах, о том, как ему сложно… Я просто хотела, чтобы он был мой, мне нужен был этот сумасшедший кайф рядом с ним. А что происходит с Томом, мне было неважно.

– Но ведь быть эгоистом – нормально.

– Не до такой степени. Я ведь люблю его по-настоящему! Как можно было так наплевательски к нему относиться? – Мой голос сорвался, пальцами я поймала слезы у глаз и смахнула их. – Но я поняла это только сейчас, когда мы больше не вместе, и в этом нет никакого смысла.

– Он бросил тебя в самый тяжелый период жизни, – напомнила миссис Томпсон. – Это тоже было эгоистично, ты так не считаешь?

– Он… – я запнулась, потому что никогда не думала в таком ключе. – Ему было плохо, понимаете? Правда плохо, я видела. А еще я устроила ему ад на земле. Слабо понимаю, как он вообще продержался так долго и не послал меня раньше. Нет, его можно понять.

– Но тебя тоже можно понять. Ты больна, у тебя наркозависимость, – она пожала плечами, – ты встречалась с Томом, когда употребляла. Болезнь управляла тобой, ты была не в силах с ней справиться. Не могла думать о нем, потому что все мысли были о наркотиках.

– Зато теперь я хочу вылечиться, чтобы хоть как-то загладить вину. Может, это глупо, но я надеюсь, что у меня появится шанс его вернуть.

На лице психотерапевта отразилось сочувствие. Она кивнула и сказала:

– Но ведь он мог поддержать тебя в этом деле. Мне кажется, тебе было бы проще.

– Не знаю… – задумалась я. – Может, он просто меня разлюбил.

– Этого мы не можем исключать.

Было больно такое слышать. Проигнорировав ее слова, я сказала:

– Я живу призрачной надеждой, что мы снова будем вместе. И если этого не случится, то я просто не знаю, как мне жить дальше. Я не представляю своего будущего без него, не представляю, что смогу влюбиться в кого-то другого.

– Нужно время, чтобы стало легче.

Я грустно улыбнулась.

– Это звучит как издевательство… Прекрасно понимаю, что никто и никогда не будет любить меня так, как любил Том. Таких, как он, больше нет. Даже родители обо мне так не заботились.

Повисла пауза. Я обратила внимание на приоткрытое окно, из которого дул прохладный свежий ветер. В небе собирались тучи, а пальмы качались. Люди, гуляющие во дворе, начинали заходить обратно в здание.

– Тебе не хватало заботы родителей? – спросила миссис Томпсон.

Я очнулась и посмотрела на нее.

– Да. Просто… Кто еще будет заботиться о тебе, если не родители? Любым другим людям это не надо, всем плевать. Но мама меня не любит, а отец любит, но… ему по большей части не до того, что со мной происходит.

– То есть Том дал тебе то, чего не давал твой отец?

Я закусила губу и уставилась на нее, покачав головой.

– Да, но… Слушайте, я знаю, как это звучит. Но это ничего не значит. Том – просто хороший человек и так проявляет любовь. То, что эти вещи совпали – случайность.

– Как думаешь, твой отец и Том похожи? – Она нахмурилась.

– Возможно, в чем-то. Они же друзья. А друзья всегда похожи, это логично.

– И как много в Томе черт твоего отца?

Тревога и тошнота сдавили грудь. Я сглотнула и сжала челюсть.

– Я понимаю, к чему вы клоните. Вы думаете, что я вижу в Томе отца.

– Я думаю, что ты переносишь роль отца на Тома, а он отчего-то с радостью ее выполняет.

– Вы ведь не должны давать оценку моим или его действиям, психологи так не делают, правильно?

Миссис Томпсон пожала плечами.

– Ты сложный пациент, и я пытаюсь говорить с тобой так, чтобы ты меня поняла.

– Меня тошнит от этой мысли, – бросила я, – давайте о другом.

Она кивнула.

– Честное слово, Белинда, у меня нет коварного плана. Мы будем говорить только о том, о чем ты сама захочешь.

– Ладно.

Я снова замолчала, а психотерапевт не торопилась прервать тишину. Спустя время она все-таки спросила:

– О чем ты хочешь поговорить?

– Не знаю. Предложите вы.

– Хорошо, – миссис Томпсон улыбнулась. – Как твои ощущения от приема лекарств?

Я задумалась. Мне прописали антидепрессанты и еще какие-то таблетки почти сразу, как приехала. Пичкали ими исправно каждый день, вот уже три недели.

– Ну, у меня больше нет тревоги, я не бьюсь в истериках и не пытаюсь себя убить. Я стала спокойнее, но… не могу сказать, что чувствую себя замечательно. Сами понимаете.

Она покивала.

– Лекарства должны поддерживать тебя, но основная работа – это психотерапия.

– Я понимаю. На самом деле, меня просто убивает мысль, что нужно использовать костыли, чтобы быть нормальным человеком.

– Ты нормальный человек. Просто твой мозг работает немного неправильно. Таких, как ты, много.

Я кивнула. Мне нужно было время, чтобы смириться с тем, что теперь всю жизнь я буду сидеть на таблетках.

Я оперлась о подоконник руками и посмотрела в окно. На улице шел ливень: летом в Майами сезон дождей. Сейчас было свободное время, отведенное на встречи с родными. Я никого не ждала, отец точно не стал бы приезжать ко мне две недели подряд, так что проводила время наедине с собой.

В наушниках играли «Нитл Граспер». Том пел совершенно прекрасную, но до боли грустную песню. Про одиночество, разбитое сердце и непрекращающееся похмелье. Я чувствовала, насколько он был разбит в этой песне. Хотя никогда не видела его таким в жизни. И даже не подумала бы, что такой, как он, может чувствовать себя подобным образом.

И в то же время трек был про меня. Том как будто озвучивал все то, что сейчас происходило со мной. Не в силах больше себя жалеть, я переключила на следующий трек, но и он был печальным. Черт, почему у «Нитл Граспер» так много грустных песен? Можно включать и плакать, а потом резать вены.

Меня вдруг тронули за плечо, и я вздрогнула, стягивая с себя наушники.

– Белинда? – спросила работница клиники.

– Да, это я.

– К вам пришли.

– Что? – сердце бешено забилось. – Ко мне? Вы уверены?

– Да, я уверена, пройдите в зал для встреч.

– А кто там? – не унималась я.

– Простите, я не в курсе, меня просто попросили передать.

– Хорошо.

Женщина ушла, а я почувствовала нервный мандраж. Руки затряслись и вспотели, дыхание сбилось. Ко мне кто-то пришел, и это точно не отец. Это… я одернула себя от предположений, но я была уверена, я чувствовала, я знала. Это он. Кто кроме него?

Войдя в зал, я пыталась успокоить слетевшее с катушек сердце. Искала знакомую высокую фигуру с черными взъерошенными волосами. Я судорожно обводила помещение глазами, как вдруг наткнулась на свою мать.

Все органы провалились вниз. Воздуха не хватало, я не могла вдохнуть, не могла выдавить слов или сдвинуться с места. Она сказала:

– Ну, привет, Белинда.

– Мама… – вылетело у меня.

– Я похожа на кого-то другого? – она свела брови и добавила: – И все-таки ты в психушке.

Я поджала губы и отвела взгляд.

– Зачем ты приехала?

– Как зачем? Я твоя мать.

Мне хотелось заплакать, несмотря на всю ту эмоциональную отрешенность, что появилась из-за таблеток. Мама взяла меня под руку и повела за собой.

– Сядем, поговорим.

Я не хотела с ней разговаривать, но сопротивляться не могла. В ее руках я была тряпичной куклой, с которой можно делать что угодно.

Мы дошли до ближайшего свободного столика и сели друг напротив друга.

– И о чем нам с тобой разговаривать? – сквозь зубы спросила я, злясь на свою слабость перед ней и ее полную бесчувственность.

– Ну, как о чем… например, о том, что ты наркоманка, а твой отец хочет обрубить наше с тобой общение.

– Почему у тебя всегда дело в отце?! – возмутилась я. – Мама… это я не хочу тебя видеть, я не хочу с тобой общаться! Почему ты не можешь оставить меня в покое, ты ведь так ненавидишь меня!

Мама задрала подбородок и подняла брови. Потом поставила локти на стол и, сцепив руки в замок, сказала:

– Говоришь, я ненавижу тебя, – она кивнула. – Это не так, но ты можешь думать что угодно.

Мама сделала паузу, с пренебрежением оглядев всех находящихся в комнате, и внутри меня поднялась тревога.

– Ты совсем не понимаешь, что я пытаюсь для тебя сделать?

Я прервала ее:

– Все, что ты делаешь, – это делаешь мне больно!

Не отреагировав на мои слова, она продолжила:

– Тебя всегда тянуло к тому блядству, которым живет твой отец. С самого детства было понятно, что ты его копия.

Я сжала ладони, сдерживая злость, в то время как она была абсолютно спокойна.

– Ты могла бы стать нормальным человеком, могла учиться, денег у твоего папаши много, он мог бы оплатить тебе хоть Гарвард, – мама покачала головой. – С ресурсами, как у твоего отца, люди становятся президентами. Ты, наверное, не знаешь, но некоторые убивают друг друга за такие возможности.

Она замолчала специально, чтобы сделать на этих словах акцент. И чтобы я сполна почувствовала себя последней тварью.

– Но ты предпочла ширяться и спать со взрослым мужиком. Все, что ты делала – это тратила впустую время и просила у отца деньги на новые айфоны, когда разбивала старые. Представь, что будет, когда он умрет…

– Мама! – вскрикнула я.

Она вздохнула:

– Это все равно случится, Белинда. С таким образом жизни очень скоро. Половина его денег отойдет лейблу, на который он работает, остальная половина тебе. Когда-нибудь они закончатся. Что ты будешь делать дальше?

Я проглотила ком в горле и замолчала. Понимала, мама будет ждать моего ответа и не продолжит, пока я не скажу.

– Не знаю, – буркнула я, лишь бы это скорее закончилось.

– Ты думаешь, я тебя ненавижу, но я всего лишь хочу, чтобы ты не сливала свою жизнь в унитаз, потому что этого хочет любая мать.

Все тело обожгло изнутри, и я сказала:

– Я знаю, что вы меня не хотели и поженились только по залету.

Мама замерла, но в лице не изменилась. Потом пожала плечами.

– Я решила, что тебе не надо об этом знать. Но кто-то, видимо, думает по-другому.

– Теперь я хотя бы понимаю, что к чему.

– Что случилось, то случилось.

Я сжала челюсти и посмотрела в сторону, пытаясь сдержать слезы. Слышать о своей жизни, как о чем-то просто «случившемся», – невыносимо.

– Я не знаю, как ты будешь дальше, – сказала мама, – если продолжишь так жить, сопьешься вместе со своим папашей и кучкой его рокерских выродков.

– Я на реабилитации, как ты и хотела, что еще надо? – тихо спросила я.

– Это не реабилитация, это каникулы в Майами. Полное здание таких же избалованных мажоров, как и ты, которых все жалеют и облизывают. Нахождение здесь тебе не поможет.

Мне хотелось уйти, но я не могла. Мне хотелось послать ее, но я не могла. Мне хотелось не обращать внимание на ее слова, но и это я не могла. Только сложила руки на груди и посмотрела на нее со всей злостью, что была во мне.

Лицо мамы осталось безэмоционально, но я привыкла. Она облокотилась на спинку стула и вздохнула.

– Ты безнадежна, и я пытаюсь хоть что-то с тобой сделать. Всю жизнь пытаюсь, но ты воспринимаешь это как издевательства.

Я закусила губу, а мама скрестила руки на груди и продолжила:

– Вы с отцом сделали из меня самого худшего злодея на свете. И, как обычно, у вас во всем виновата я.

– Ты… – я запнулась, потому что не могла понять, что из огромного вороха мыслей хочу сказать. Мама перебила меня:

– Я всегда хотела сделать из тебя нормального человека. Если бы не твой отец и его влияние на тебя, у меня бы получилось. И, может, тогда ты бы не сидела сейчас здесь и не тратила полгода своей жизни, просто чтобы перестать быть животным.

Я почувствовала злость таких масштабов, что мир вокруг схлопнулся и перестал существовать. Кроме меня, матери и этой злости больше ничего не осталось.

Она еще что-то говорила, но я не слышала. Немного совладав с собой, я сказала:

– Знаешь что, мам? Я не хочу тебя знать. Я не хочу тебя видеть, не хочу с тобой общаться. Я бы предпочла вообще забыть о том, что у меня есть мать. Не собираюсь больше терпеть это. – Вздохнула и, не дав ей вставить слова, продолжила: – Ты пролетела полстраны, чтобы сказать мне, что я животное? Замечательно, а теперь лети обратно и живи своей жизнью «настоящего человека». А я пошла. Пока.

Я встала, с грохотом отодвинув стул. Мама проследила за мной взглядом и сказала:

– Если ты думаешь, что можешь так легко распрощаться со мной, то глубоко ошибаешься.

Я впилась ногтями в кожу ладоней, развернулась и ушла прочь.

– Я слышала, к тебе приезжала мама, – сказала миссис Томпсон, заглянув в свои записи.

– Да, – ответила я. – Приезжала.

– И как прошла встреча?

Я замолчала, задумавшись.

– Как всегда.

Она покивала, прищурилась и спросила:

– Что ты чувствуешь рядом со своей матерью?

– Ужас, – без колебаний выдала я. – Ненависть. Я ненавижу ее и до смерти боюсь.

– Твоя мать – жестокий человек, – напомнила психотерапевт.

– Да, – тихо согласилась я.

– Как ты думаешь, она отдает себе отчет в том, что делает?

– Да, она прекрасно все понимает.

Миссис Томпсон снова кивнула.

– Знаете, – не выдержала я, – мне очень больно от этого, правда. Даже больнее, чем от отсутствия Тома. И эти вопросы, которыми я с детства задаюсь… «почему так», «за что это»… Я понимаю, что они не имеют смысла.

– Не почему и ни за что, – согласилась она.

– Да.

Я замолчала и снова взглянула в окно. Там начался дождь. Миссис Томпсон не дала мне переключить внимание:

– Ты можешь спрашивать «для чего» и «что с этим делать», – предложила она.

Я посмотрела на нее и усмехнулась:

– Что, скажете, я должна простить ее?

Она вскинула брови:

– Ты? Свою мать? Ни в коем случае.

Я сглотнула. Почувствовала облегчение и удивление.

– Просто все вокруг удивляются, как можно ненавидеть маму, это же мама… И все вокруг требуют ее простить. Как будто бы я не имею права на те чувства, что к ней испытываю.

– Все вокруг не были на твоем месте, – миссис Томпсон поставила локти на колени и подалась ко мне: – Твоя история особенная, Белинда. Прости за прямоту, но твоя мать – психопатка. Она не причиняла тебе боль случайно, как большинство других мам, она делала это осознанно.

Я поморгала.

– Психопатка?

– Не совсем верное, с медицинской точки зрения, определение, но… да. То, о чем ты рассказываешь: контроль и доминирование, конфликт как способ общения, навязывание чувства вины, – это говорит о ее психическом расстройстве.

Я на несколько секунд впала в ступор, а потом выдавила из себя:

– Ничего не понимаю.

– Скажи, как ты думаешь, твоя мама испытывает эмоции?

– Эмоции?

– Да, обычные человеческие эмоции.

Покопавшись в себе и обведя помещение глазами, я ответила:

– Иногда мне кажется, что нет.

– Тебе кажется? Или так оно и есть? – уточнила миссис Томпсон.

– Я слабо понимаю, как можно не испытывать эмоции.

– Но ты же знаешь свою мать.

Я напряглась. Она пыталась добиться от меня ответа, который я не знала. Поэтому попросила:

– Объясните.

– Хорошо, – кивнула она. – Я скажу, только попрошу тебя не отвечать сразу.

– Ладно… а когда можно будет ответить?

– Например, на следующем сеансе.

Я пожала плечами, и она сказала:

– Такие люди, как твоя мама, не испытывают эмоций – ни переживаний, ни страданий. У них есть только голый инстинкт выживания. Отношения с людьми они строят исключительно из своей личной выгоды. Не любовь, не доверие – только эксплуатация.

Она сделала паузу, наблюдая за мной. А у меня сердце стучало в ушах, и выступил пот на спине.

– Когда отношения с человеком перестают быть полезными, у таких людей они списываются в утиль. Без сострадания, сочувствия или сожаления.

Она снова замолчала, а я подумала об отце и их с матерью браке.

– Если такие женщины рожают ребенка, то чтобы удовлетворить какую-то потребность или решить проблему. Но не потому, что они хотят детей.

Я поморгала, прогоняя пелену с глаз. Дрожащим голосом спросила:

– И какая ей выгода от меня? Она ненавидит, но не оставляет в покое.

– Контроль. Она реализует свой контроль.

Повисла тишина. Я была готова согласиться с ней и сказать, что такая моя мать и есть, но решила послушаться и промолчать. Миссис Томпсон что-то отметила в своих записях и перевела тему:

– Ты говорила, что хочешь сорваться.

Мне потребовалась целая минута, чтобы успокоиться и переключиться:

– Хочу. Если честно, в какой-то момент я думала, как бы поскорее отсидеть здесь, чтобы потом заново вернуться в прежнюю жизнь. Первую неделю в клинике эта мысль заставляла меня жить. – Я сделала паузу. – Потому что это очень сложно – бороться с самой собой. Проще послать все к черту и…

Я махнула рукой, не желая говорить это вслух. Миссис Томпсон обнадежила:

– Победа над зависимостью – это ежедневная борьба.

– Я знаю. Но, понимаете, некоторые не могут отказаться от бургеров. А тут речь о наркотиках.

– Сейчас у тебя нет физической зависимости, так что ты мало чем отличаешься от того, кто хочет съесть бургер.

– У меня ставки намного выше.

– Это правда.

Я поставила локти на колени и опустила голову на ладони.

– Я хочу бороться, – сказала сдавленно. – Я готова, и я делаю это. Просто очень сложно и, если честно, будь я на воле, то давно бы уже сорвалась.

– Именно поэтому ты здесь, а не где-либо еще.

– Да. Но я не понимаю, как можно справиться с этим невыносимым желанием.

Немного помолчав, психотерапевт ответила:

– Ты сможешь. Я в тебя верю.

– Спасибо, – грустно усмехнулась я.

Я посмотрела в окно. Дождь превратился в ливень, и во дворе клиники собирались большие лужи, которые не успевали стекать в сливы.

– Кажется, наше время закончилось, – вдруг сказала миссис Томпсон. – Сегодня ты очень постаралась, могу тебя похвалить.

– Я, правда, стараюсь, – тихо сказала я, неловко проведя руками по коленям, потом поднялась с дивана. – Тогда до завтра.

– До завтра, – попрощалась она, и я вышла из кабинета.

Глава 1

Я наблюдаю за Томом, стоящим у панорамных окон в кабинете моего отца. Его челюсть напряжена, взгляд устремлен куда-то за горизонт. Руки скрещены на груди, и он явно сильно встревожен произошедшим. Я сижу на стуле рядом с большим рабочим столом и нервно постукиваю по нему пальцами.

Том… Как много я думала о нем в своем заточении, сколько пролила слез. Не понимала, обвиняла, злилась, а потом приняла его выбор и отпустила. Отпустила и почти забыла. Но сейчас… сейчас мое сердце снова трепещет при одном только взгляде на него.

Он кладет ладонь на подбородок, прикрывая рот. Том очень взволнован, намного сильнее, чем я.

В это время, привлекая наши взгляды, в кабинет заходит отец. Он не смотрит на нас, тяжело дышит и выглядит так, словно бежал марафон. Сев за стол, раскладывает перед собой бумаги.

В помещении гробовая тишина. Я оглядываюсь на Тома, он по-прежнему стоит у окна, выжидающе наблюдая за отцом. Не выдержав паузы, говорю:

– Пап… – и склоняюсь к нему, проскальзывая рукой по столу.

Он поднимает на меня тяжелый, недовольный взгляд. Я осекаюсь, понимая, что отец зол. Черт, конечно, он зол. Сто раз просил нас с Томом быть осторожнее, но каждый раз мы игнорировали его, предпочитая купаться в своей страсти и ни о чем не думать. Что ж, теперь нас настигли последствия.

– Значит, ситуация такая, – он обводит меня и Тома мрачным взглядом. – Вы должны понимать, что убрать порно из интернета очень сложно. Люди скачивают его и распространяют, и, чтобы следить за этим и удалять, нужны колоссальные ресурсы.

Покачав головой, он трет переносицу.

– Колоссальные ресурсы, которые требуют огромных денег.

Я слышу, как сзади Том переминается с ноги на ногу. Это заставляет меня насторожиться.

– Как вы понимаете, удалить все и сделать вид, что ничего не было – не получится. Так что я поздравляю вас с тем, что ваша обычная жизнь навсегда закончилась.

Внутри все сжимается. Отец нагнетает так, будто нас поразила смертельная болезнь, и теперь мы обречены на мучения.

– Ближе к делу, – стальным голосом говорит Том, и у меня сводит мышцы.

– Со всех крупных порносайтов ваше видео удалено, но дальше распространение предотвратить невозможно. Поэтому мы приняли решение – прекратить эти попытки.

Наступает тишина. Нам нечего сказать, потому что говорить что-то нет смысла: огромная корпорация приняла решение, и оспорить его невозможно. Отец продолжает:

– Поскольку эта… – он отводит глаза, пытаясь подобрать слова, – ситуация несет для нас репутационный ущерб… нам нужно возместить убытки. Точнее, возмещать их придется вам двоим.

Я встревоженно озираюсь на Тома. Он кидает на меня секундный взгляд.

– Ну, и… – говорю я и пожимаю плечами, – что это значит?

– Это значит, что мы оседлаем волну шумихи и будем использовать ее в своих целях. Затмим один инфоповод другим. Превратим плохое в хорошее.

– Билл, – наседает Том и, подбегая к столу, ударяет по нему ладонью. – Говори уже!

Отец смотрит на Тома, сжимая челюсть. Сквозь зубы произносит:

– Вы будете изображать счастливую пару, попавшую в ужасную ситуацию. Двух до беспамятства влюбленных людей, с которыми судьба сыграла злую шутку. Будете из кожи вон лезть, чтобы люди вам поверили. Исполнять все, что вам скажут, лишь бы вами прониклись, любили и забыли про это гребаное порно!

До меня очень медленно, но все же доходит смысл сказанного. И чем лучше я понимаю, что он имеет в виду, тем сильнее хмурюсь.

– Потому что иначе этот скандал не утихнет, – продолжает отец, – если мы оставим это висеть в воздухе, то вся наша пятнадцатилетняя работа пойдет прахом. В ином случае на тебе, – он смотрит на Тома, – навсегда останется клеймо насильника и педофила, которое закроет все двери перед тобой и твоей группой.

– Пап… – я ошеломленно поднимаю на него взгляд.

– Есть что сказать? – наседает он.

– Вообще-то, да.

Отец поднимает брови, как бы позволяя мне открыть рот.

– Я этого не хочу, – коротко говорю, смотря ему в глаза, – и не буду этого делать!

Пытаясь найти поддержку, я смотрю на Тома.

– Ну, скажи что-нибудь! Скажи, что это бред и делать необязательно!

Но Том молчит, словно оглушенный. Отец машет рукой в мою сторону:

– Давай, скажи ей. Скажи, что так нужно, это необходимо для твоей работы и бла-бла-бла… Ведь ты-то должен понимать, что вариантов больше нет.

Том качает головой и закрывает глаза. Понимая, что помощи ждать бесполезно, я защищаю себя сама:

– Пап, но я только стала жить своей жизнью! Я хожу на работу, посещаю группы, пытаюсь завести друзей. Я не хочу все это обрывать, я просто не могу! Ведь я только стала жить как нормальный человек!

– Да, дочка, – кивает папа, вдруг становясь более мягким. – Я тоже не хочу втягивать тебя в это, не хочу подвергать опасности и делать мишенью критики. Не хочу, чтобы ты находилась в том обществе, которое может плохо на тебя повлиять. Не хочу подвергать твое здоровье риску.

Он замолкает на секунду, и в тишине мое бешено стучащее сердце звучит оглушающе громко.

– Том, давай скажем честно, – говорит отец и смотрит на него, – это полностью твоя проблема. Это твоя карьера, твои риски и твой выбор. Мы предлагаем готовое решение и ожидаем, что ты примешь его. Если согласен, я готов идти с тобой до конца, но в ином случае… думаю, ты и сам понимаешь. Поэтому, – отец встает с кресла, направляясь к выходу и оборачиваясь: – Уговаривай ее. Приводи аргументы, давай обещания, проси о помощи. Сейчас это твоя ответственность, а я не приложу к этому никаких усилий.

Потом он выходит, оставляя нас с Томом вдвоем в гробовой тишине.

* * *

От шока я не могу пошевелиться. Том тоже стоит неподвижно, но потом берет себя в руки, подходит и медленно опускается на колени рядом с моим стулом.

– Белинда, – говорит он и берет меня за локоть, – прости за то, что я сейчас скажу, но… Твой отец прав. Выйти в свет как пара – единственная возможность сохранить репутацию. Показать, что мы… делали все добровольно.

– Том… у меня нет репутации, и мне ничего сохранять не надо.

Он поджимает губы, смотря на меня снизу вверх.

– Да. Это касается только меня. Поэтому я просто… прошу тебя о помощи.

У меня пылают щеки, уши, начинают трястись руки. Я хочу накричать на него, сказать, что вообще-то я пытаюсь начать жить заново. Я стремлюсь отстроить ее после того, как он бросил меня в самый тяжелый момент и разрушил то единственное, что у меня было. А теперь он просто просит о помощи и хочет надолго связать меня с собой.

Видя, что я погрузилась в мысли и не отвечаю, Том тянется к моему виску и медленно гладит волосы.

– Бельчонок…

– Не надо, – отстранив его руку, я отворачиваюсь.

– Пожалуйста, помоги мне. То, что сказал твой отец, – правда. Я останусь без работы, и все парни из «Нитл Граспер» останутся без работы. А у них семьи, дети… родители.

Я прикрываю глаза, желая погрузиться в какой-нибудь другой мир, только бы не принимать решение, от которого зависят судьбы многих и многих людей.

– Белинда, – Том слегка встряхивает меня, заставляя посмотреть на него. – Я выгляжу жалко. Мне очень тяжело, но я готов унижаться. Ради группы я готов на все. Пожалуйста, в память о нашей любви. Подумай обо всем, что я для тебя сделал, о том, как помогал тебе, и ответь мне тем же. А я сделаю все, чтобы защитить тебя в этой ситуации, возьму за руку и проведу за собой. Я буду рядом каждый день, каждый миг. Ты будешь не одна.

Я грустно улыбаюсь, думая о том, что мне не привыкать быть одной, и меня это не пугает. Вот уже полгода я иду по своему жизненному пути в гордом одиночестве.

Посмотрев Тому в лицо, я вижу в нем того самого человека, которого любила и глубоко в душе люблю до сих пор. Того самого мужчину, который сделал для меня много хорошего, говорил о любви и по ночам нежно и с исступлением ласкал, доставляя невиданное ранее удовольствие.

Глубоко вдохнув, говорю:

– Я помогу тебе. В благодарность за то, что ты когда-то сделал для меня.

Том шумно выдыхает, будто его отпускает сильнейшее напряжение. Он сдерживает улыбку и говорит:

– Спасибо, – а потом утыкается лицом мне в колени.

Да, Том, я помогу тебе. Забыв о том, что именно ты бросил меня, когда я остро нуждалась в твоей помощи. О том, что оставил в одиночестве посреди руин. О том, что за полгода в реабилитационном центре ни разу меня не навестил. О том, что, когда я вернулась в Окленд и приглашала всех на новоселье, ты один не пришел. Единственное, что я получила в итоге, – это твои редкие визиты ко мне на работу, и то потому, что ты ходил туда и до этого. Я забуду обо всем плохом, буду помнить только хорошее и помогу тебе. Сделаю то, что ты когда-то сделал для меня.

* * *

Отец показывает мне договор, и я прихожу в ужас. В нем расписание Тома на ближайший год и то, как планомерно туда вплетают меня. Сначала несколько случайных появлений вместе, будто папарацци застали нас врасплох. Потом – официальные выходы, аккурат под премьеру нового альбома «Нитл Граспер». Дальше: интервью, красные дорожки, премии. Все выглядит, как огромная рекламная кампания новых песен, которая благодаря мне станет сильнее. Превратить плохое в хорошее, так говорил мой отец?

Я должна завести профиль в Инстаграм[2]. Вести соцсети с определенным графиком. Стать публичным человеком. Сделать то, чего я всегда избегала, – открыться людям.

Меня начинает мутить от осознания того, на что я подписалась. Понимаю, что мне придется заниматься нелюбимым делом и отдавать ему всю себя. Придется круглосуточно находиться рядом с человеком, который причиняет мне боль одним своим существованием. Я с огромным усилием подавила чувства к нему и теперь буду видеть его каждый день. Не этого я хотела, когда принимала решение жить обычной жизнью.

Отложив договор, поднимаю взгляд на отца, который присел на стол и, скрестив руки, напряженно смотрит на меня. Кажется, я понимаю, что он имел в виду, когда говорил «я не хочу этого для тебя», – потому что даже на бумаге такое расписание и условия выглядят пугающе, а что будет по факту…

– Ты согласна на это? – спрашивает папа.

Хотелось бы мне отказаться, но я пообещала, а значит – не отступлю.

– Да, но что если… я не потяну?

Отец пожимает плечами.

– Придется стараться. Потому что иначе будешь платить огромные штрафы.

– Я помогу, – вмешивается Том, заглядывая мне в лицо, – я буду рядом и сделаю все, чтобы тебе было проще.

Папа еле сдерживается, чтобы не закатить глаза. Я вздыхаю, сажусь за стол и беру ручку. Пару секунд колеблясь, откидываю лишние мысли и подписываю все листы договора. Когда заканчиваю, громко вдыхаю, понимая, что все это время не дышала. Только что моя жизнь сделала резкий кульбит, кардинально изменившись. И теперь абсолютно все будет другим.

Глава 2

На следующий день мне провели инструктаж и приставили собственного менеджера, который будет консультировать меня в процессе. От серьезности того, во что я вписалась, потеют и трясутся ладони. У «Нитл Граспер» начинается промоушен нового альбома, и я будто запрыгиваю в уходящий поезд, который с бешеной скоростью несется в неизведанное для меня и оттого страшное место.

Еще через день мы с Томом прилетели в Лос-Анджелес, чтобы сделать наши первые фото. После этого, по условиям контракта, я должна открыть Инстаграм и периодически транслировать туда свою жизнь. Удовлетворять интерес людей, поддерживать шумиху. Я уговариваю себя, что мне будет несложно публиковать фотографии и снимать в истории завтрак – я и так это делаю, ничего не изменится, но мысль о том, что это увидит куча людей, ввергает меня в ступор. Я боюсь представить, во что это выльется.

Мы заселяемся в отель под чужими именами – оказывается, звезды часто так делают, чтобы сохранить анонимность. Для нас забронирован большой светлый люкс с несколькими комнатами. По правилам, мы должны жить в одном номере, чтобы в случае утечки информации не вызвать подозрений, но спальни у нас разные – и я бы очень возмутилась, если бы это было не так.

На часах восемь утра, к нам для подготовки приезжает команда Тома – стилисты и менеджеры. Одна из них – Джуди, с которой мы уже давно знакомы, подходит ко мне и говорит:

– Белинда, сейчас нам нужно придумать твой образ.

– И тебе привет, – отвечаю, усмехнувшись.

Джуди улыбается. Подводит меня к шкафу, в котором заранее подготовлены вещи для меня, и начинает подбирать одежду для нашего с Томом первого совместного выхода.

Она настаивает, чтобы я надела облегающее черное боди с длинными рукавами и круглыми разрезами на плечах.

– Твои невероятные точеные плечи должны увидеть все, – говорит стилист, прикладывая костюм к моему телу. – Срочно натягивай.

Я повинуюсь, и следом Джуди вытаскивает большие черные джинсы – примерив их, понимаю: они с заниженной талией, и из-за высокой посадки боди, мои костяшки остаются открытыми.

– Твоя фигура позволяет, – кивает Джуди, когда я засматриваюсь на себя в зеркало.

На ноги мы выбираем черные «Доктор Мартинс» с белыми шнурками и большой подошвой. Их почти до пят прикрывают широкие штаны, и нижняя часть ног выглядит массивно, но эффектно. Финальный штрих – украшения: пара серебряных цепочек на шею, браслеты и натуральный макияж, подчеркивающий черты лица.

Посмотрев на себя в зеркало, я чуть не теряю дар речи. Это правда я? Неужели я могу выглядеть настолько круто? Почти как супермодель.

Украдкой бросаю взгляд на Тома – в его стиле все неизменно: черные джинсы, конверсы и большая кожаная куртка, разрисованная белыми надписями. Я представляю, как мы будем смотреться вместе, и у меня перехватывает дыхание.

Менеджер Тома зовет нас на выход, и я понимаю: начинается. Под моей старой жизнью подводится черта, и наступает новая глава. Прямо в этот момент, прямо сейчас.

* * *

Суть нашей съемки состоит в следующем: нас с Томом «случайно» застанут в машине на заправке. Папарацци будут ждать в нужное время в определенном месте, где мы, конечно же, не заметим их, и будем любить друг друга так, как если бы нас никто не видел.

Окруженные охранниками, спускаемся на парковку. Тому передают ключи от машины, мы забираемся в последнюю модель белого «Рэндж Ровера» и отправляемся в путь.

– Ты вернул права? – спрашиваю Тома, наблюдая, как он ведет машину. Он смотрит на дорогу и отвечает:

– Да, получил, пока ты была на реабилитации, – говорит он, глядя на дорогу.

Я чувствую болезненный укол, потому что у него было свободное время, он занимался своими делами и, наверняка, мог найти момент, чтобы навестить меня, но не стал этого делать.

– Смотрю, ты проводил время с пользой, – говорю я обиженно.

Том бросает на меня взгляд, и мы на секунду встречаемся глазами. Он не отвечает, и от этого в салоне повисает напряженная тишина. Отвернувшись к окну, я наблюдаю за изменяющимися городскими картинами, лишь бы не смотреть на Тома и сделать вид, что меня здесь нет.

Навигатор показывает, что до заправки осталось совсем чуть-чуть, и меня начинает потряхивать. Внутри нарастает напряжение, и от волнения я по очереди прокручиваю кольца на пальцах.

Когда мы подъезжаем к колонке, Том глушит машину, кладет руки на руль и смотрит на меня.

– Готова?

Взяв себя в руки, я коротко киваю.

– Тогда как репетировали.

Он резко выходит из машины, хлопая дверью, я повторяю за ним. Оказавшись снаружи, слышу затворы фотоаппарата. Черт. Справляясь с желанием оглянуться и выяснить, откуда идет звук, я подхожу к Тому так, будто ничего не замечаю. Он мягко смотрит на меня, берет за руку и тянет за собой. Щелчки затвора становятся яростнее – будто ни одна секунда нашего появления не должна быть упущена.

Мы подходим к автомату для оплаты, и Том начинает вводить нужные данные, достает банковскую карту. Я вдруг понимаю, что перед выходом из машины не проверила, как выгляжу. В панике я поворачиваюсь к Тому:

– У меня все в порядке с волосами?

Отвлекаясь от экрана автомата, он оглядывает меня, потом касается моих волос и слегка приглаживает.

– Все отлично, – отвечает он, не убирая руку.

Я слегка кошусь на его ладонь. Слишком близко. Слишком долго.

– А с лицом?

Том отшучивается:

– Все на месте, – и касается моей щеки большим пальцем, невесомо проводя им по скуле.

Дернувшись от электрического разряда, прошедшего по телу, я кладу ладонь, чтобы убрать его руку, но останавливаюсь. Он трогает меня не потому, что ему хочется, и не для того, чтобы задеть, а потому что так надо. Он не виноват, что меня прошибает молниями от его прикосновений.

Том убирает руку, возвращаясь к оплате бензина. Я вдруг вспоминаю, что мы на заправке под прицелами фотокамер. Неподалеку раздаются щелчки. Он убирает кредитку в задний карман и отходит к машине.

Сердце становится таким тяжелым, словно огромный камень повис на шее. Несколько секунд я стою на месте, но понимание того, что нас снимают, заставляет меня сделать шаг. Я подхожу к Тому. Открыв бензобак, он вставляет в него заправочный пистолет. Затворы фотокамер создают беспорядочную какофонию звуков, капая на нервы. Я тревожно бегаю глазами по заправке, пытаясь найти источник шума и создать видимость контроля. Где же они затаились, черт возьми…

– Эй, – Том мягко берет меня за подбородок, обращая лицо на себя. – Нельзя смотреть в камеру, помнишь?

Я прикрываю глаза.

– Меня это раздражает.

– Я тебя понимаю. Меня тоже, но надо потерпеть. Если паникуешь – держись за меня, только не теряйся, будь поблизости.

Сделав глубокий вдох, я стараюсь успокоить сердцебиение, близкое к паническому. Одной рукой Том держит шланг в баке, а другую плавно перемещает мне на щеку. Против своей воли я прижимаюсь к его ладони.

– У тебя отлично получается держаться перед ними, прямо как у настоящей звезды, – улыбается он, подбадривая меня.

Я смотрю на него снизу вверх. Том ныряет рукой мне в волосы, поглаживая висок. Закусив губу, я думаю, что все это неправильно. Не удержавшись, я хватаюсь за его предплечье. Щелчки затвора, означающие, что нас фотографируют, ускоряются. Мы делаем это для фотографий. Только для них. Это ничего не значит…

Том делает шаг, прижимая меня к машине. Его колено оказывается между моих ног, и я пораженно вздыхаю, широко открывая глаза.

– Том… – говорю я опасливо.

Он склоняется надо мной, разглядывая шокированное лицо. Берет второй рукой мою талию, я же, найдя его запястье, впиваюсь в него ногтями.

– Я не хочу в это играть, Том, – говорю серьезно, но с каждой секундой моя хватка слабеет.

Он с силой сжимает меня, причиняя боль. Я чувствую его напряженные, каменные пальцы и понимаю, что убрать руку мне не хватит никаких сил.

– Ты просто представить себе не можешь, как этого не хочу я, – выдавливает он сквозь зубы.

Том приближается к моему лицу, будто сопротивляясь. Мое сердце замирает, а живот сладко напрягается. Я чувствую от его кожи легкий запах сигарет, перемешанный со свежим парфюмом, и меня словно накрывает приход. Он касается моего носа своим, склоняет голову сначала в одну сторону, потом в другую. Шумно выдохнув через рот, я сжимаю руки на его плечах, чувствуя каждую мышцу. Они такие твердые, будто сейчас взорвутся от напряжения…

Облизываю губы, и Том тут же накрывает их своими. Чувство, будто меня захлестнуло бурлящей волной, а я не успела задержать дыхание. Грудь Тома высоко вздымается, он тяжело дышит мне в рот, мягко углубляя поцелуй.

У меня подгибаются колени, между ног сводит судорогой. Я кусаю его губы, начиная яростно целовать, и он подхватывает, словно изголодавшийся зверь. Мы стукаемся зубами, впиваемся друг в друга пальцами, царапаем, со всей силы вжимаемся телами. Том стягивает мои волосы на затылке, и, если бы он не держал меня, я бы уже давно упала.

Между нами запредельное напряжение, от которого вот-вот взорвется воздух. Словно в атмосфере рассеян взрывоопасный газ, а мы – спичка и коробок, готовые воспламениться.

Взрыв будет через три, два, о… Я вдруг слышу, как пищит заправочная колонка, и застываю. Том останавливается, не отнимая губ. Потом так же тяжело, как и приближался, отстраняется. Первую секунду я неосознанно тянусь следом, но потом вдруг понимаю: я не должна. И всего этого тоже не должно было быть.

Его руки, тело и запах пропадают. Я стою, словно окаменевшая, пока Том вынимает шланг из машины и закрывает бак. Слышу, как нас фотографируют, но, когда мы целовались, никаких звуков не было. Неужели я… черт! Какого хрена Том только что сделал?! Щеки вспыхивают, сжав челюсть, я гневно смотрю на него.

Он быстро садится в машину, я следом. В груди бушует буря. Злость скапливается в огромную энергию, готовую разнести все вокруг.

Когда Том отъезжает от заправки, я почти кричу:

– Какого… – задыхаюсь, – хрена ты делаешь?!

– Что значит какого хрена? – возмущается он. – Я делаю то, что должен.

– Ты поцеловал меня! Господи, мы полгода не общались, и теперь ты просто целуешь меня!

Том рявкает, моментально выходя из себя:

– Белинда, черт возьми! Прекрати! – потом делает вдох и говорит: – Если ты забыла, то я должен был тебя поцеловать. Это было в плане.

– В каком, на хрен, плане?

– Для папарацци, Белинда! Они должны были заснять наш поцелуй. Поцелуй, понимаешь? Иначе нафига им сюда ехать, смотреть, как мы держимся за ручки?!

В момент я оседаю, привалившись к спинке кресла. Они должны были заснять поцелуй. Гребаный поцелуй. Черт, конечно. Неужели я не понимала? Неужели, правда, думала, что мы и пальцем друг друга не коснемся?

– Я не знала… – говорю себе под нос. – Мне не говорили, что мы должны будем целоваться.

Или, может, я дура, и всем, кроме меня, и так было понятно, что поцелуй будет? Том молчит, уставившись на дорогу и сжав руль. Отвернувшись к окну, я закрываю глаза. Зачем? Зачем я на это подписалась? Никто не предупреждал, что наши фиктивные отношения должны включать настоящие поцелуи. Если бы я знала… Черт, неужели я, действительно, настолько глупа, что не предположила такого исхода?

Грудь сдавливают рыдания. Еще минуту назад мое сердце трепетало и изнывало от страсти, а теперь разрывается от боли. Мои чувства заставили воскреснуть, а затем убили снова.

Только в этом никто не виноват, кроме меня. Я сама согласилась на все, искренне желая помочь Тому. Но если бы я знала…

Том. Я молча смотрю на его напряженное лицо. Смогла бы я отказаться? Вряд ли. Сколько бы боли он ни причинил мне, я все равно люблю его и хочу, чтобы у него все было хорошо.

– Белинда… – вдруг тихо говорит он. – Прости. Не стоило этого делать. Не надо было следовать никакому плану.

Я мотаю головой и отвечаю:

– Все в порядке. Я знала, на что шла.

Глава 3

Пролистнув очередную порцию комментариев под нашими снимками, я читаю:

«Отлично. Гребаный педофил!

> Она не ребенок, черт возьми.

>> Это смешно, когда вы говорите, что она не ребенок, когда ей НЕДАВНО исполнилось 18, а ему 33.

>>> Если ты говоришь это, когда совершеннолетний встречается с совершеннолетней, то какой возраст считается законным, умник?

>>>> Мозг не развит полностью до 25 лет. Если бы ей было 25, а ему – 40, вопросов бы не было. Но в их отношениях огромный дисбаланс власти, когда ему за 30, а она едва стала совершеннолетней.

>>>>> Она дочь его продюсера, какой еще дисбаланс власти?»

«О, да. Молодая девушка, смотрящая на мужчину в два раза старше нее восхищенными глазами, когда тот совращал ее с самого детства. Браво! Отличный пример для малолетних фанаток.

> Боже, он был женат на другой женщине, ему было плевать на нее. Она взрослая и может сама решать, встречаться с ним или нет.

>> Ему нужно быть аккуратнее со своими фанатками, которые посмотрят на это и посчитают, что встречаться со взрослыми мужчинами, когда ты очень молода, – это нормально».

«Я точно знаю, что взрослый мужчина не может знать маленькую девочку с самого детства, а потом начать встречаться с ней, когда ей исполнилось 18.

> Он совершенно точно совратил ее.

>> Он был женат в то время, вы все просто ненормальные

>>> Старики не имеют права встречаться с людьми, которые еще даже не могут пить алкоголь».

«Она выглядит крайне высокомерно, если она думает, что встречаться с ним – это круто, то я могу ее расстроить, он ей в отцы годится, это отвратительно».

«Плиз, скиньте их видео, не могу найти».

> НАПИШИТЕ, КОМУ НУЖЕН ВИДОС, СКИНУ ССЫЛКУ».

«Марта была лучше #вернитеМарту».

> #вернитеМарту».

«Я не знаю, почему, но она мне не нравится.

> Потому что она смотрит на всех, как на говно?».

«Лицо, не обремененное интеллектом».

> Лицо реально какое-то тупое».

«А ему вообще есть о чем с ней поговорить?»

«Посмотрел их видео, почему все о нем говорят? Оно же никакое, девчонка плоская, и ничего толком не видно».

«Она слишком тощая для такой одежды».

«Ну уж, волосы-то можно было привести в порядок, у него что нет денег сводить ее в салон?»

Почувствовав свой предел, я блокирую телефон и откладываю подальше. Утыкаюсь лицом в ладони, глубоко дышу, пытаясь успокоить сердцебиение, и сижу так несколько минут. Ощущение, будто меня унизили. Прокричали гадости вслед и плюнули под ноги. Облили отходами и поглумились над тем, как я теперь выгляжу.

До того, как на меня посыпались тысячи таких комментариев, я и не осознавала, насколько Том известен. Казалось бы, какая разница, кто кого трахнул в туалете? Нет, оказывается, каждый, знающий Тома в лицо, имеет на это свое мнение. Каждый, кто хоть раз слышал его песни, считает важным высказаться. Сделать выводы, посмотрев на несколько фотографий, или по факту нашего порно – и осудить, либо выразить свои предрассудки. Кто-то пишет, что я глупая шлюха, потому что откровенно одета и у меня туповатое лицо. Кто-то – что я всех презираю, потому что якобы смотрю на людей свысока. Могут скинуть член в директ, потому что меня и так дерут на всеобщее обозрение. И даже пожелать мне смерти, аргументировав это тем, что я шалава, которая мечтает набрать популярность за счет публичного секса.

За ночь на меня подписалось около ста тысяч человек, а хэштег с обсуждением нашего секс-видео вышел в тренды Твиттера. Прошли миллионы лет эволюции, общество стало гуманным и высокотехнологичным, но самым интересным для людей по-прежнему остается секс. Если бы человечество высадилось на Марс параллельно с новостью об этом скандале, я уверена, мы были бы популярнее.

Вздохнув, я встаю с кровати и подхожу к своему чемодану. Сегодня утром Том уехал по каким-то делам, связанным с новым альбомом. Я не спала всю ночь и под утро слышала, как он собирался. Интересно, он видел, что происходит в интернете? Мне попалась пара комментариев, где его назвали педофилом. Ему тоже пишут гадости или достается только мне, потому что я девушка?

Откинув ворох вещей (которые я до сих пор не разобрала), я достаю толстый ежедневник с плотной кожаной обложкой и магнитной застежкой, его купил и привез отец, когда в рехабе мне понадобился блокнот. В нем я отмечала пункты программы реабилитации «12 шагов», а еще считала дни трезвости.

Открыв нужную страницу, я следую глазами за числами, которые записывала: от первого дня и до сто девяносто второго, вчерашнего. Взяв ручку, прикрепленную к обложке, вписываю сегодняшнюю дату и номер: сто девяносто три.

Каждый раз, когда мне тяжело или я хочу сдаться, я говорю себе: возьми ежедневник и посмотри, какая ты сильная, как много прошла и какую работу проделала. Сто девяносто три дня, Белинда. После такого ты способна на что угодно.

Ты справилась с собой, Белинда, а значит, справишься и с травлей. Победить себя намного сложнее, чем чьи-то предрассудки, поэтому тебе ничего не стоит это сделать.

* * *

Немногим позже к нам с Томом в номер заваливаются только что приехавшие в Лос-Анджелес «Нитл Граспер». Они окружают журнальный стол, оккупировав диван и кресла, раскидывают на столешнице бумаги, какие-то рисунки, фотографии. Я сажусь поодаль от них и наблюдаю.

Том закидывает ноги на край стола и с характерным пшиком открывает бутылку колы, взятую из мини-бара. Марк, басист, тянется к стопке фотографий, берет их со стола и, нахмурившись, пристально изучает.

– Как тебе эта? – говорит он и протягивает одну из фотографий Тому.

Тот отпивает газировки, внимательно изучая изображение.

– Безусловно, красивая, но это не она.

Том передает фото сидящему напротив гитаристу Джеффу, и тот меланхолично кивает, соглашаясь без пререканий.

– Но из всех вариантов по твоему описанию она подходит больше всего, – не унимается Марк.

Развернувшись к нему, Том говорит:

– Мне нужна не просто модель, понимаешь? Мне нужна та, которая поймет и прочувствует то, что я имел в виду, та, которая станет частью альбома, сольется с ним, станет им самим и просто одним взглядом передаст все, что мы вложили в тринадцать песен.

Отец, стоящий около дивана, складывает руки на груди и закатывает глаза.

– Проще вообще не выпускать этот альбом, чем сделать обложку, которая тебя удовлетворит! – взрывается он.

Том смотрит на него исподлобья.

– Это не вопрос моего удовлетворения, это вопрос целостности альбома! Это произведение, сплетенное из миллиона разных нитей, и если хоть одна из них порвется…

– Если ты не определишься к сегодняшнему вечеру, будем снимать с этой девушкой, – папа кивает на фотографию, которую обсуждали парни. – Уверен, она хорошо справится.

Пока все разговаривают, Бен, барабанщик, носится по комнате из угла в угол не в силах усидеть на месте. Он несколько раз подмигивает мне, играя бровями, а потом пальцами растягивает улыбку на своем лице, как бы говоря: «Улыбнись». Я пытаюсь, но, кажется, получается оскал. Настроение ни к черту, потому что я не могу забыть те комментарии в интернете и постоянно прокручиваю их в голове. Неужели у меня, правда, тупое лицо? Почему никто и никогда не говорил мне об этом раньше? Я даже не думала, что так выгляжу, но десятки одинаковых мнений потихоньку заставляют поверить в это.

Я вдруг замечаю, что Марк и Том о чем-то тихо переговариваются, поглядывая на меня. Нервно поежившись, я начинаю выдумывать, что и они обсуждают мое глупое лицо.

– Так пусть Белинда снимется, – вдруг кидает Бен, от чего у меня все внутри сжимается.

– Ч-что?.. – не понимаю я.

Том и Марк поднимают на него глаза, отец тоже смотрит в нашу сторону.

– Да ладно, ни для кого не секрет, что этот альбом о ней, значит, логично, что для обложки лучше всех подойдет она?

Я вжимаюсь в кресло. Что Бен вообще такое говорит? О чем он, черт возьми?

– Раньше это было невозможно, но теперь она здесь, с нами, так почему нет?

Мы с Томом встречаемся взглядами, и я пытаюсь найти поддержку, мысленно умоляя объяснить, что происходит.

– Я против, – отрезает отец.

– Да, Бен, ты прав, – тут же отвечает Том в противовес, – я уже говорил, что Белинда подойдет лучше всех.

Поддавшись панике, я отрицательно мотаю головой.

– Я? О чем вы говорите? Почему я? Я не подойду, я…

Том перебивает:

– Ты слушала альбом?

– Еще нет. И почему это он про меня?

– Тогда послушай и все поймешь.

Я растерянно оглядываю людей в комнате, но никто не спешит объяснить или хотя бы сказать, что это шутка.

– Она не может сниматься, – протестует отец, – она не профессионал, не знает, как это делать, и усложнит всем работу.

Я хмурюсь. Почему это он считает, что я не могу сниматься? Что сложного в том, чтобы просто сделать фотографию? Папа думает, что я не справлюсь с такой простой задачей?

Том вскакивает с дивана, чтобы быть с отцом на одном уровне.

– А с чего ей не знать, как это сделать? Это ее жизнь, ее история, и уж она точно знает, что я имел в виду. Да и зачем искать кого-то, похожего на Белинду, если можно попросить саму Белинду?

Все в комнате обращают взгляды на меня. Папа мотает головой:

– Дочь, не стоит. Ты не знаешь, как это сложно.

– Пап, – останавливаю его, – я понимаю твою заботу, но буду решать сама.

На лице Тома я вижу улыбку, которую он сдерживает, и сразу пресекаю его радость:

– Но это не значит, что я согласна.

Неловко встав с кресла, я оглядываю людей. Надеющегося Тома, недовольного папу и выжидающих участников «Нитл Граспер». Отец думает, что я не справлюсь, но я почти на сто процентов уверена, что смогу. Я бы без колебаний согласилась, не поступи это предложение от человека, который игнорировал меня полгода, а теперь ведет себя так, будто ничего не было. Если я и соглашусь, то только для себя. Сегодня сотни человек написали, что у меня тупое лицо. Получив такой негатив в свою сторону, любой обзавелся бы комплексами, но только не я. Мне всегда было плевать, что говорят другие люди, и пусть их слова ранят, я хочу доказать самой себе: они ничего не значат и никаким образом на меня не влияют.

Так что жду не дождусь возможности обрадовать всех хейтеров своим «тупым» лицом на обложке. Пусть брызжут слюной, а я посмотрю на них с высоты музыкальных чартов, когда треки из нового альбома начнут покорять весь мир и завоевывать премии. Посмотрим, что в таком случае они скажут. Хотя, мне плевать.

* * *

Отец берет меня за локоть и наклоняется к лицу:

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

– Это по поводу обложки, да? Пап, я все решила, уже сказала…

Отец оглядывает «Нитл Граспер», которые продолжают обсуждать альбом, но теперь по другим вопросам. Том украдкой поглядывает на нас с папой, явно переживая за то, что тот заставит меня передумать.

– Спустимся в ресторан. Чтобы нам никто не мешал, – заметив обеспокоенность Тома, говорит папа.

Я успокаиваю в себе дикое желание поспорить с ним и соглашаюсь сходить на обед. Я все равно не передумаю и, что бы он ни сказал, останусь тверда в своем решении.

Заняв столик в самом углу, мы напряженно изучаем меню. И я, и он готовимся к разговору и ожидаем чего-то плохого. Мы ведь хорошо друг друга знаем и понимаем, чем все закончится. Сделав заказ и подождав, пока официант отойдет, отец делает глубокий вдох и начинает:

– Бельчонок…

Я смотрю на него исподлобья.

– Я не против обложки как таковой. Я против того образа жизни, который влечет за собой эта творческая работа…

– Пап, я уже в том образе жизни! Я играю роль девушки Тома и, между прочим, это твоя идея!

– Роль этой девушки под моим контролем! – рявкает он. – Здесь, рядом со мной, ты защищена, и никто не в праве заставлять тебя делать что-то лишнее или помыкать тобой! Здесь ты моя дочь, и никто ничего не скажет против! Но если ты идешь дальше и выбираешь какую-то стороннюю деятельность… Белинда, там я не смогу тебе помочь.

Я глубоко вдыхаю, успокаиваясь, и говорю:

– Пап, во-первых, со мной будет Том…

– Я не доверяю Тому, когда дело касается тебя.

– А во-вторых, я никогда не стану делать того, чего не хочу. Ты ведь меня знаешь…

Он кивает, прекрасно понимая, о чем я.

– Да, но есть вещи, которые ты хочешь, но тебе нельзя.

Я резко поднимаю на него глаза.

– Я боюсь за твое здоровье. Боюсь, если тебе понравится такая жизнь… – он морщится и отмахивается. – Ты снова вернешься к зависимости, потому что наркотики и алкоголь будут всегда где-то рядом.

Я поджимаю губы, вдруг понимая, что он, действительно, волнуется за меня и что это вполне оправданно. Официант приносит нам еду и пока расставляет тарелки на столе, я собираюсь с мыслями.

– Пап… – говорю, когда мы остаемся наедине. – Я не вернусь к зависимости, мне не нравится такая жизнь. Просто… послушай, ты видел, что происходит в интернете? Все считают меня никчемной. Я хочу, чтобы люди увидели меня на этой обложке и заткнули свои гнилые рты. Я просто хочу утереть этой массе нос. Они не имеют права так себя вести.

Нахмурившись, отец приступает к обеду. Немного помолчав и обдумав мои слова, он говорит:

– Хорошо, Бельчонок. Я понял тебя, но все же… пожалуйста, будь осторожна. И не подпускай Тома слишком близко. Он не принесет ничего хорошего в твою жизнь.

Натянуто улыбнувшись, я киваю, удержавшись от ответа, что я лучше знаю, что делать. Это зыбкое позволение сфотографироваться с его стороны важнее, чем отстаивание своего мнения.

* * *

Вечером, когда все дела закончены, Том стучится ко мне в комнату и тихо заходит. Я оборачиваюсь на него, отвлекаясь от раскладывания вещей по шкафам. Становится неловко и неуютно, мне до сих пор странно находиться с ним наедине. Как будто что-то не так, как будто меня что-то грызет.

– Белинда… – Том застревает в дверях. – Хотел сказать спасибо.

Аккуратно сложив футболку и засунув на полку, я пожимаю плечами.

– Не за что. Если бы мне самой не было интересно попробовать, я бы не согласилась. Так что преследую исключительно корыстные цели, – хихикаю и улыбаюсь я.

Том тоже улыбается и расслабляется.

– Ты не послушала альбом?

– Я не взяла с собой диск, прости… Слишком много всего случилось, и я очень торопилась.

– Я могу отправить тебе треки в «аймесседж», чтобы ты поняла, что там за настроение.

Я тянусь за следующей футболкой, мну ее в руках и все же не выдерживаю:

– Ты, правда, написал обо мне альбом?

Том замолкает, а потом говорит:

– Я посвятил его тебе.

У меня загораются щеки, горло сжимается, а дыхание сбивается. Что все это значит?