Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Krimi
- Serie: Звезды мирового детектива
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2023
Роман "Королевство слепых" продолжает серию расследований старшего инспектора Армана Гамаша. Этот обаятельный персонаж создан пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи. Полгода назад Армана Гамаша временно отстранили от работы, его дальнейшая карьера под угрозой, но совесть инспектора чиста и он наслаждается этой передышкой в кругу друзей и близких в деревне Три Сосны. Однако каникулы продолжаются недолго: инспектор получает письмо от нотариуса с приглашением прибыть по указанному адресу. Гамаш приезжает в заброшенный дом и выясняет, что назначен душеприказчиком в завещании незнакомой женщины, которая работала уборщицей и при этом называла себя баронессой. Сумасшедшая? Почему при взрослых наследниках она выбрала исполнителями своей последней воли троих незнакомых людей? Вскоре после оглашения завещания заброшенный дом рушится, и под обломками находят тело одного из наследников. "Мотив вполне основательный. Убийства совершаются и за двадцать долларов. А тут речь идет о миллионах". Значит, титул и баснословные деньги — вовсе не выдумка? Тем временем в нотариальном архиве найдено другое завещание, датированное 1885 годом, и вопросов становится еще больше... Впервые на русском!
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 527
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Louise PennyKINGDOM OF THE BLINDCopyright © 2018 by Three Pines Creations, Inc.All rights reserved
Перевод с английского Григория КрыловаСерийное оформление Вадима ПожидаеваОформление обложки Татьяны ПавловойИллюстрация на обложке Екатерины Бороздиной
Пенни Л.Королевство слепых : роман / Луиза Пенни ; пер. с англ. Г. Крылова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2020.
ISBN 978-5-389-18100-7
16+
Роман «Королевство слепых» продолжает серию расследований старшего инспектора Армана Гамаша. Этот обаятельный персонаж создан пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи.Полгода назад Армана Гамаша временно отстранили от работы, его дальнейшая карьера под угрозой, но совесть инспектора чиста, и он наслаждается этой передышкой в кругу друзей и близких в деревне Три Сосны. Однако каникулы продолжаются недолго: инспектор получает письмо от нотариуса с приглашением прибыть по указанному адресу. Гамаш приезжает в заброшенный дом и выясняет, что назначен душеприказчиком в завещании незнакомой женщины, которая работала уборщицей и при этом называла себя баронессой. Сумасшедшая? Почему при взрослых наследниках она выбрала исполнителями своей последней воли троих незнакомых людей? Вскоре после оглашения завещания заброшенный дом рушится, и под обломками находят тело одного из наследников. «Мотив вполне основательный. Убийства совершаются и за двадцать долларов. А тут речь идет о миллионах». Значит, титул и баснословные деньги — вовсе не выдумка? Тем временем в нотариальном архиве найдено другое завещание, датированное 1885 годом, и вопросов становится еще больше...Впервые на русском!
© Г. А. Крылов, перевод, 2020© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020Издательство АЗБУКА®
Посвящается Хоуп Деллон,моему редактору и другу.
Вот это да!
Глава первая
Машина еле ползла вперед и наконец остановилась на занесенной снегом проселочной дороге.
«Вот оно», — подумал Арман Гамаш и, тронувшись с места, проехал между двух высоких сосен и вырулил на полянку.
Там он притормозил и, сидя в теплом салоне, принялся разглядывать пейзаж. Стоял холодный день. Снежные пушинки падали на стекло и таяли. Теперь они летели чаще, немного мешая ему видеть то, на что он смотрел. Гамаш перевел взгляд на письмо, которое получил днем ранее: оно лежало на пассажирском сиденье.
Надев очки, Арман потер лицо и снова перечитал письмо. Оно представляло собой нечто вроде приглашения в это заброшенное место.
Гамаш выключил двигатель, но остался сидеть в машине.
Особой тревоги он не испытывал. Недоумение перевешивало беспокойство.
И все же происходящего хватало, чтобы включить тоненький тревожный сигнал. Нет, пока еще не сирену. Но старший суперинтендант уже был начеку.
Арман Гамаш не родился трусом, но по характеру вовсе не был чужд осторожности. А иначе ему было бы не выжить в высших эшелонах Sûreté du Québec1. Хотя уверенности в том, что он выжил, Гамаш отнюдь не испытывал.
Он полагался на свой рациональный ум и инстинкты.
А что они говорили ему теперь?
Они совершенно точно сигнализировали: «Ты попал в странную ситуацию». Но потом он с усмешкой подумал, что те же слова могли ему сказать его внуки.
Арман достал сотовый, набрал номер, приложил телефон к уху: один гудок, второй, потом ответ.
— Salut, ma belle2. Я приехал, — сказал он.
Между Арманом и его женой Рейн-Мари существовала договоренность: зимой, в снежный день, добравшись до места назначения, они непременно звонили друг другу.
— Как доехал? В Трех Соснах снег вроде бы усиливается.
— Здесь тоже. Добрался легко.
— И где ты? Что за место такое, Арман?
— Описать его довольно затруднительно.
И все же он попытался.
То, что видел Гамаш, когда-то служило жилищем. Потом стало домом. А теперь являло собой просто сооружение. Но и в таком качестве оно вряд ли сохранилось бы надолго.
— Это старый фермерский дом, — сказал он. — Но вид у него нежилой.
— Ты уверен, что приехал туда? Помнишь, ты как-то забирал меня из дома брата, но приехал не к тому брату? И утверждал, что я у него.
— Так то случилось сто лет назад, — усмехнулся он. — К тому же дома в Сент-Анжелик все одинаковы. Да и если уж по-честному, то и все твои сто пятьдесят семь братьев на одно лицо. К тому же он меня не любил, а я практически не сомневался: он хотел, чтобы я уехал и оставил тебя в покое.
— И ты можешь его винить? Ты приехал не в тот дом. Хорош детектив.
Арман рассмеялся. Их любовная история началась давным-давно. С тех пор члены ее семьи потеплели к нему: они увидели, как она любит его и (а для них это было важнее) как сильно он любит Рейн-Мари.
— Нет, я приехал туда, куда надо. Тут еще одна машина стоит.
Другой автомобиль был слегка присыпан снежком и простоял на своем месте, по прикидке Гамаша, около получаса. Не больше. Потом он перевел глаза на дом.
— В доме некоторое время уже никто не живет.
Чтобы прийти в такое состояние, нужно немалое время, отсутствие заботливого хозяина в течение многих лет.
Теперь дом представлял собой не более чем скопище материалов разного рода.
Ставни покосились, деревянные перила прогнили и покривились, встали под углом к наклонившейся лестнице. Одно из окон на втором этаже заколотили досками, и ему показалось, будто дом подмигивает ему, словно знает что-то такое, чего не знает Гамаш.
Он наклонил голову. Кажется, дом слегка скособочился? Или это его воображение преобразило дом в один из детских стишков его внука Оноре?
Жил на свете человек,Скрюченные ножки,И гулял он целый векПо скрюченной дорожке.А за скрюченной рекойВ скрюченном домишкеЖили летом и зимойСкрюченные мышки3.
Перед ним был скрюченный дом. И Арман Гамаш подумал: уж не найдет ли он внутри скрюченного человека?
Попрощавшись с Рейн-Мари, он снова обвел взглядом другую машину во дворе, ее регистрационный номер с девизом Квебека на нем: je me souviens.
Я помню.
Когда он закрывал глаза (как сделал это и сейчас), на него наплывали незваные воспоминания. Живые и яркие, как и в то время, когда происходили события. И не только события того дня прошлым летом, когда косые лучи веселого солнечного света упали на его окровавленные ладони.
Он видел все дни. И все ночи. И всю кровь. Свою и других людей. Людей, чьи жизни он спас. И тех, чьи забрал.
Но чтобы не сойти с ума, сохранить человечность, самообладание, ему требовались и радостные воспоминания.
Встреча с Рейн-Мари. Рождение сына и дочери. А теперь и внуков.
Их переезд в Три Сосны, деревню, ставшую для них местом отдохновения.
Отец его доброго друга, пораженный старческой деменцией, умер недавно. Последний год жизни он не узнавал семью и друзей. Оставаясь добрым со всеми, при виде некоторых он сиял. Это были те, кого он любил. Больной знал их инстинктивно и держал в безопасном месте — не в своей ущербной голове, а в сердце.
Оно помнит гораздо надежнее, чем голова. Вопрос только в том, что же люди хранят в своем сердце.
Старший суперинтендант Гамаш знал немало людей, чьи сердца переполняла ненависть.
Он посмотрел на перекосившийся дом перед ним и подумал: какие воспоминания поглощают его?
Инстинктивно запомнив регистрационный номер машины, он оглядел двор.
Отметил большие сугробы, под которыми, как он догадался, ржавели машины. Разобранный грузовичок. Старый трактор, превратившийся в металлолом. И что-то похожее на танк, но, вероятно, являющееся емкостью для масла, а не боевой машиной.
Он надеялся.
Гамаш надел вязаную шапочку и уже собирался натянуть перчатки, но задумался и снова взял письмо. Короткое. Несколько немногословных предложений.
Ничуть не угрожающие, они звучали чуть ли не комично, и над ними можно было посмеяться, если бы их не написал мертвец.
Эти строки, нанесенные на бумагу нотариусом, просили, чуть ли не требовали, чтобы Гамаш приехал на эту отдаленную ферму в десять часов утра. Ровно. Пожалуйста. Не опаздывайте. Merci.
Он отыскал этого нотариуса в Chambre des Notaires du Québec4.
Мэтр Лоренс Мерсье.
Умер от рака шесть месяцев назад.
Гамаш держал перед глазами письмо от мертвого Мерсье.
Ни электронного, ни какого-либо другого адреса не прилагалось. Имелся, правда, телефонный номер, но на звонки Армана никто не ответил.
У него возникло искушение проверить мэтра по базе данных полиции, но он решил не делать этого. Нет, Гамаш вовсе не был нежелательным лицом в квебекском отделении. По крайней мере, не совсем уж нежелательным. Теперь, будучи временно отстраненным после событий прошлого лета, он чувствовал, что ему не следует просить услуг у коллег. Даже у Жана Ги Бовуара. Его заместителя. Его зятя.
Гамаш снова посмотрел на когда-то прочный дом и улыбнулся. Он чувствовал родство с этим сооружением.
Вещи иногда неожиданно разлетаются на части. И независимо от того, ценили их или нет.
Он сложил письмо, сунул его в нагрудный карман. Когда Арман начал выходить из машины, зазвонил его сотовый.
Гамаш посмотрел на номер. Всякие признаки веселья исчезли с его лица.
Отважится ли он ответить?
Отважится ли не ответить?
Вызов не прекращался. Гамаш посмотрел на лобовое стекло. Снег теперь стал еще гуще, видимость ухудшилась еще сильнее, и теперь он видел мир неотчетливо.
Детектив подумал: а не станет ли в будущем ему вспоминаться этот момент каждый раз, когда он увидит старый фермерский дом, или услышит тихое падение снежинок, или вдохнет запах влажной шерсти, а если будет, то с чувством облегчения или ужаса?
— Oui, allô?
Человек стоял у окна, напрягал зрение.
Изморозь на стекле мешала видеть, но он все же сумел разглядеть ехавшую машину, потом смотрел с нетерпением, как она остановилась, а водитель остался сидеть на своем месте.
Минуту спустя или около того приехавший вышел, но к дому не пошел. Он стоял у машины, прижав сотовый к уху.
Это был первый из les invités5.
Человек, конечно, узнал этого первого гостя. Да и кто бы не узнал? Он достаточно часто видел его, но только в выпусках новостей. Никогда лично.
И он был более чем уверен: этот гость приедет.
Арман Гамаш. Бывший глава отдела по расследованию убийств. Нынешний старший суперинтендант Sûreté du Québec, временно отстраненный.
Он почувствовал легкое возбуждение. Гамаш был своего рода знаменитостью. Человеком в высшей степени уважаемым и в той же степени хулимым. Часть прессы считала его героем. Другая часть — негодяем. Человеком, воплощающим в себе все самое плохое, что есть в полиции. Или лучшее. Человеком, злоупотреблявшим властью. Или отважным руководителем, готовым пожертвовать репутацией, а может, и чем-то более серьезным ради большего блага.
Гамаш делал то, чего не осмеливался делать никто другой. Или был готов к этому.
За стеклом, покрытым изморозью, за снегом, наблюдатель видел человека лет шестидесяти. Высокого — ростом не менее шести футов. И плотного. В пуховой куртке тот казался тяжеловатым. Его лицо не было одутловатым, оно выглядело усталым. Наблюдатель увидел морщины у глаз, а потом, во время телефонного разговора, брови незнакомца сошлись у переносицы.
Он плохо разбирался в выражениях лиц. Видел морщины, но не мог их прочесть. Ему показалось, что Гамаш сердится, но, возможно, он просто размышлял. Или удивлялся. А еще человек подумал, что видит изъявление радости.
Но в этом он сомневался.
Теперь снег стал еще сильнее, но Гамаш не надевал перчатки. Когда он вышел из машины, они упали в снег. Так многие квебекцы теряли варежки, перчатки и даже шапки. В машине эти вещи лежали у них на коленях, забытые к тому времени, когда нужно было выходить. Весной земля открывалась, усеянная собачьими какашками, червями и мокрыми варежками, перчатками и вязаными шапочками.
Арман Гамаш стоял под падающим снегом, подняв руку без перчатки к уху. Сжав телефон и слушая.
А когда наступила его очередь говорить, Гамаш наклонил голову, костяшки пальцев у него побелели, когда он крепче сжал телефон, а может быть — от мороза. Затем он сделал несколько шагов от машины, повернулся спиной к ветру и снегу, заговорил.
Человек в доме не слышал, что другой говорит в трубку, но потом одну фразу подхватил ветер, пронес ее по заснеженному двору, мимо когда-то ценных вещей и в дом. Когда-то тоже представлявший ценность.
— Вы пожалеете об этом.
Потом внимание человека привлекло какое-то движение во дворе. Туда въехала еще одна машина.
Второй из его les invités.
1 Квебекская полиция (фр.). — Здесь и далее примеч. перев.
2 Привет, красавица (фр.).
3 Перевод Корнея Чуковского.
4 Нотариальная палата Квебека (фр.).
5 Приглашенные (фр.).
Глава вторая
— Арман?
Улыбка узнавания и появившееся было выражение облегчения застыли на ее лице, когда она увидела его взгляд.
Движение Гамаша, когда он повернулся к ней, было чуть ли не агрессивным. Его тело напряглось, он весь насторожился. Детектив словно готовился к возможному нападению.
Хотя она прекрасно умела читать лица и понимала язык тела, выражение на его лице оставалось ей непонятным. Если не считать наиболее очевидного.
Удивление.
Но за ним было и что-то еще. Гораздо большее.
А потом оно исчезло. Его тело расслабилось, и Арман на ее глазах произнес в трубку одно слово, потом дал отбой и сунул телефон в карман.
Последнее выражение, которое покинуло это знакомое лицо, прежде чем маска учтивости полностью скрыла его, удивило ее еще больше.
Выражение вины.
А потом появилась улыбка.
— Мирна, бога ради, что вы тут делаете?
Арман попытался придать естественность своей улыбке, хотя это оказалось делом нелегким. Лицо его онемело, чуть ли не обледенело.
Он не хотел казаться ухмыляющимся идиотом, не хотел переусердствовать в этом. Не стоило раскрываться перед этой очень проницательной женщиной. Которая к тому же была его соседкой.
Отставной психотерапевт Мирна Ландерс владела книжным магазином в Трех Соснах и давно стала добрым другом Рейн-Мари и Армана.
Он подозревал, что она видела и поняла его первоначальную реакцию. Хотя он к тому же подозревал, что она не сумела осознать всю ее глубину. Или, уж конечно, догадаться, с кем он говорил.
Гамаш настолько погрузился в разговор, в подбор слов, во внимательное восприятие ответа. И тона. В модуляции собственного голоса. Что позволил кому-то незаметно подкрасться к нему.
Слава богу, этот человек оказался другом. Но вполне мог оказаться и врагом.
Будучи кадетом академии, агентом полиции, инспектором, главой отдела по расследованию убийств, а потом и главой всего отделения, он постоянно вынужден был оставаться начеку. Он тренировал себя до такой степени, что это стало его второй натурой. Или, точнее, первой.
Нет, он не шел по жизни, каждую минуту ожидая чего-то плохого. Просто бдительность стала ему присуща, как цвет глаз.
Стала частью ДНК, частью того, как развивалась его жизнь.
Арман знал: проблема не в том, что он сейчас расслабился. Напротив. Он настолько был начеку, настолько напряжен, что в критические минуты ничего другого не воспринимал. Он не услышал приближения машины. И тихого поскрипывания сапожек по снегу.
Гамаш, человек вовсе не пугливый, испытал озабоченность несколько иного рода. В данном случае последствия оказались «доброкачественными». А в другой раз?
Угроза не обязательно должна быть угрозой жизни. Будь она таковой, он бы ее не пропустил. Она всегда оставалась довольно пустячной.
Пропущенный или неправильно понятый сигнал. Мертвая зона. Миг отвлечения. Такая полная сосредоточенность, что все вокруг подернуто туманом. Ложное допущение, принятое за факт.
А потом...
— С вами все в порядке? — спросила Мирна, когда Арман подошел и поцеловал ее в обе щеки.
— Со мной все отлично.
Она чувствовала холод его кожи, влагу от снега, упавшего на лицо и растаявшего. И еще — напряжение, кипевшее под внешним спокойствием.
От улыбки в уголках его карих глаз появились морщинки. Но сами глаза не улыбались. Они оставались проницательными, настороженными. Внимательными. Хотя тепло из них никуда не ушло.
— Отлично, — сказал он, и она, несмотря на снедающее ее беспокойство, улыбнулась.
Они оба понимали этот код. Отсылку к их соседке по деревне Три Сосны. Рут Зардо. Талантливой поэтессе. Одной из самых именитых в Канаде. Но ее талант обволокло облако безумия. Имя Рут Зардо произносилось в равной мере с восхищением и со страхом. Словно в опасении вызвать некое волшебное существо, креативное и деструктивное одновременно.
Последняя книга Рут называлась «У меня все ОТЛИЧНО». И все было бы ничего, пока вы не понимали (нередко когда уже было поздно), что ОТЛИЧНО — аббревиатура, которая расшифровывается как Отвратительно, Тошнотворно, Лейкозно, Истерично, Чахоточно, Нудно, Омерзительно.
Да, Рут Зардо была многосторонней. К счастью для них, одна из ее ипостасей сегодня здесь отсутствовала.
Арман наклонился и поднял варежки, которые упали в снег с мощных коленей Мирны. Прежде чем вернуть владелице, он отряхнул их о свою куртку. А потом, поняв, что и его перчатки отсутствуют, вернулся к машине и нашел их почти занесенными снегом.
Человек наблюдал за всем этим из-за своей сомнительной защиты в виде дома.
Он никогда не видел только что приехавшей женщины, но уже испытывал неприязнь к ней. Она была крупной, черной, и женское так и перло из нее. Ни одну из этих особенностей не находил он привлекательной. Но что еще хуже, Мирна Ландерс приехала с пятиминутным опозданием и, вместо того чтобы поспешить в дом, принести извинения, стояла там во дворе и болтала. Словно он их и не ждал. Словно он неясно выразился касательно времени приезда.
А он выразился точнее точного.
Впрочем, его раздражение слегка смягчалось мыслью о том, что все же она приехала.
Он внимательно наблюдал за ними двоими. Такая уж у него была игра — наблюдать. Пытаться определить, что люди могут сделать дальше.
Этот человек почти всегда ошибался.
Арман и Мирна достали письма из карманов.
Сравнили их. Дословно одинаковые.
— Все это, — она огляделась, — выглядит немного странным, вам не кажется?
Он кивнул и проследил направление ее взгляда. Старый, разваливающийся дом.
— Вы их знаете? — спросил он.
— Кого?
— Тех, кто здесь живет. Жил.
— Нет. А вы?
— Non. Понятия не имею, кто они или почему мы здесь.
— Я звонила по этому телефону, — сказала Мирна. — Но мне никто не ответил. Связаться с этим Лоренсом Мерсье невозможно. Он нотариус. Вы его знаете?
— Non. Но кое-что я знаю.
— И что?
Мирна предчувствовала: сейчас она услышит что-то неприятное.
— Он умер шесть месяцев назад. От рака.
— Тогда что...
Она понятия не имела, как продолжать, а потому замолчала. Посмотрела на дом, потом на Армана. Мирна была почти одного роста с ним, и, хотя в куртке она выглядела грузной, в ее случае это не было иллюзией.
— Вы знали, что отправитель письма умер полгода назад, и все же приехали, — сказала она.
— Любопытство. А вы?
— Ну, я-то не знала, что он умер.
— Но вы знали, что история какая-то мутная. Так почему приехали?
— По той же причине. Из любопытства. А что такого уж плохого могло случиться?
Мирна понимала, что ее сентенция звучит довольно глупо.
— Если услышим органную музыку6, то бросимся наутек, верно, Арман?
Он рассмеялся. Ему, конечно, было известно, что может случиться. Сколько раз опускался на колени подле распростертых на земле жертв в таких случаях. Его соседка, запрокинув назад голову, принялась разглядывать крышу, просевшую под слоем снега, образовавшегося за несколько месяцев. Увидела потрескавшиеся стекла, окна, зияющие пустотой. Она моргала, чувствуя снежинки — большие, мягкие и неотступные: они падали на ее лицо, попадали в глаза.
— Но ведь это не опасно, правда?
— Не уверен.
— Не уверены? — Ее глаза распахнулись чуть шире. — Значит, все же опасность есть?
— Я думаю, единственная опасность исходит от самого здания, — он кивнул в сторону прогнувшейся крыши, наклонившихся стен, — а не от того, кто в нем находится.
Они подошли к дому, он поставил ногу на первую ступеньку крыльца, и та сломалась. Гамаш посмотрел на Мирну, вскинув брови, и она улыбнулась.
— Я думаю, это в большей степени объем съеденных круассанов, чем объем сгнившего дерева, — сказала она, и он рассмеялся.
— Согласен.
Арман помедлил секунду, глядя на ступеньки, потом на дом.
— Вы не уверены, опасно там или нет, верно? — спросила она. — Опасен ли сам дом или тот, кто внутри.
— Да, — признал он. — Я не уверен. Вы не хотите подождать здесь?
«Да», — подумала она.
— Нет, — сказала Мирна и пошла следом за ним.
— Мэтр Мерсье, — представился человек, выходя к ним навстречу и протягивая руку.
— Bonjour, — сказал Гамаш, вошедший первым. — Арман Гамаш.
Он оценил обстановку, начав с человека.
Невысокий, стройный, белый. Лет сорока пяти.
Живой.
Дом был отключен от электричества, а потому и от отопления: воздух в доме был холодный и застоявшийся. Как в большой морозильной камере.
Нотариус не снял куртки, и Арман видел: она заляпана грязью. Хотя и куртка Гамаша выглядела не лучше. Выйти из машины или влезть в нее зимой в Квебеке было практически невозможно, не заляпав одежду грязью и солью.
Но куртка мэтра Мерсье казалась не просто грязной, а сплошь покрытой пятнами. И поношенной.
Он и сам имел вид несколько небрежный. Человек, как и его одежда, казался потрепанным. Но в нем чувствовалось и достоинство на грани высокомерия.
— Мирна Ландерс, — сказала Мирна, делая шаг вперед и протягивая руку.
Мэтр Мерсье взял ее, но быстро отпустил. Скорее прикосновение, чем рукопожатие.
Гамаш отметил, что поведение его соседки слегка изменилось. Страх ушел, она глядела на хозяина чуть ли не с жалостью.
Есть в мире существа, вызывающие такую реакцию. У них нет ни брони, ни ядовитых зубов, ни способности летать или даже бегать, но есть что-то такое, что делает их не менее могущественными.
Они выглядели такими беспомощными, такими нелепыми, что не могли представлять собой угрозу. Некоторые даже брали их под свое крыло. Защищали. Воспитывали. Признавали.
И почти всегда жалели потом о своих поступках.
Пока еще было слишком рано говорить, что мэтр Мерсье представляет собой что-то подобное, но первое впечатление он производил именно такое, даже на столь опытного и прозорливого человека, как Мирна Ландерс.
Гамаш почувствовал это даже на себе. Его защитные механизмы в присутствии этого печального маленького человека расслабились.
Хотя и не отключились полностью.
Арман снял шапочку, разгладил свои седеющие волосы, огляделся.
Наружная дверь открывалась прямо в кухню; такое нередко встречалось в фермерских домах. Казалось, тут ничего не менялось с шестидесятых. А может, и с пятидесятых. Шкафы были изготовлены из фанеры, выкрашенной в веселенький синий цвет, в цвет васильков, столы из расцарапанного желтого ламината и полы, покрытые затертым линолеумом.
Все, что имело какую-то ценность, было унесено. Весь инвентарь отсутствовал, стены остались голыми, если не считать давно остановившихся мятно-зеленых часов над раковиной.
Он на мгновение представил себе кухню такой, какой она, вероятно, была прежде. Сверкающая, не новая, но чистая, ухоженная. Двигаются люди, они готовятся ко Дню благодарения или к рождественскому обеду. Дети, гоняющиеся друг за другом, как дикие жеребцы, а родители пытаются их приручить. А потом сдаются.
Гамаш отметил прорези на дверном косяке. Отметки роста. А потом время остановилось.
«Да, — подумал он, — эта комната, этот дом когда-то были наполнены счастьем. Весельем».
Он снова посмотрел на мэтра. Нотариус, который существовал, хотя и умер. Может быть, этот дом был его домом? Был ли он когда-то счастливым, веселым? Если так, то никаких признаков этого Гамаш не видел. Все с него было содрано.
Мэтр Мерсье сделал пригласительный жест в сторону кухонного стола. Они сели.
— Прежде чем мы начнем, я бы хотел, чтобы вы подписали это.
Мерсье пододвинул по столу лист бумаги Гамашу.
Арман откинулся на спинку стула, подальше от документа.
— Прежде чем мы начнем, — сказал он, — я бы хотел знать, кто вы и почему мы здесь.
— И я тоже, — произнесла Мирна.
— В должное время, — ответил Мерсье.
Странно было услышать такие слова — и потому, что такой оборот вышел из употребления, и потому, что он полностью отвергал их требование. Причем весьма обоснованное и исходящее от людей, которые вовсе не были обязаны приезжать сюда.
Мерсье выглядел и говорил как диккенсовский персонаж. Причем отнюдь не героический. «Интересно, — подумал Гамаш, — чувствует ли Мирна то же самое».
Нотариус положил авторучку на лист бумаги и кивнул Гамашу, который и не собирался прикасаться к ней.
— Послушайте... — сказала Мирна, положив большую руку на руку Мерсье: она почувствовала, как дернулась его рука под ее ладонью. — Дорогой... — Ее голос звучал спокойно, тепло, ясно. — Либо вы отвечаете на вопрос, либо я ухожу. А я предполагаю, вы этого не хотите.
Гамаш оттолкнул лист назад к нотариусу.
Мирна похлопала Мерсье по руке, и тот уставился на нее.
— А теперь скажите, как вы воскресли из мертвых?
Мерсье посмотрел на нее так, словно сумасшедшей была она, потом отвел глаза, и Гамаш и Мирна, проследив направление его взгляда, увидели, что он смотрит в окно.
Подъехала еще одна машина. Маленький грузовичок. Из двери выпрыгнул молодой человек, уронил рукавицы в снег. Но быстро наклонился и поднял их.
Арман перехватил взгляд Мирны.
На новоприбывшем была высокая шапка в красно-белую полоску. Ее конус заканчивался хвостообразным помпоном, который доходил до самой земли и потащился за ним по снегу, когда он двинулся от машины.
Заметив это, молодой человек поднял «хвост», один раз обернул им шею, словно шарфом, а потом набросил на плечо таким щеголеватым движением, что Мирна не смогла сдержать улыбки.
Кто бы он ни был, он излучал энергию в той же мере, в какой от мертвого Мерсье исходило бессилие.
Доктор Сьюз7 встречается с Чарльзом Диккенсом.
Кот в шляпе собирается войти в Холодный дом8.
Раздался стук в дверь, потом он вошел. Огляделся. Его взгляд задержался на Гамаше, который встал со стула.
— Allô, bonjour, — сказал веселый молодой человек. — Месье Мерсье?
Он протянул руку, и детектив пожал ее.
— Non. Арман Гамаш.
Рука у пришедшего была мозолистая, сильная. Рукопожатие твердое, дружеское. Уверенное, без принуждения.
— Бенедикт Пулио. Salut. Надеюсь, я не опоздал. Трафик на мосту просто ужас.
— Это мэтр Мерсье, — сказал Арман, отходя в сторону, чтобы новоприбывший увидел нотариуса.
— Здравствуйте, сэр, — сказал молодой человек, пожимая руку Мерсье.
— А я — Мирна Ландерс, — представилась Мирна, пожимая руку молодому человеку и улыбаясь слишком уж, на взгляд Армана, широко.
Хотя, глядя на миловидного молодого человека, всякий улыбнулся бы. Не потому, что он вызывал смех. Просто он казался любезным и вел себя без всякого кривлянья. Пулио смотрел на них задумчивыми яркими глазами.
Бенедикт снял шапку, прошелся пятерней по светлым волосам, подстриженным на манер, какой Мирна никогда прежде не видела и надеялась, что больше не увидит. Спереди волосы у него были выстрижены чуть не под машинку, а к ушам становились длинными. Очень длинными.
— Итак, — сказал он, потирая руки в предвкушении и, возможно, из-за холода. — С чего мы начнем?
Они все посмотрели на Мерсье, который не отрывал взгляда от Бенедикта.
— Что — прическа? — спросил молодой человек. — Это сделала моя подружка. Она учится на стилиста, и выпускной экзамен у нее — создание уникальной стрижки. Что вы скажете?
Он провел рукой по волосам, остальные тем временем помалкивали.
— Вид великолепный, — сказала Мирна наконец, лишний раз подтверждая для Армана истину, согласно которой любовь или обольщения воистину слепы.
— Она вам и шапку сделала? — спросил Арман, показывая на удивительный головной убор, лежавший в конце стола.
— Да. Выпускные отметки в ее дизайнерском классе. Вам нравится?
Арман издал нечто, как он хотел думать, похожее на уклончивое мычание.
— Вы прислали письмо, верно, сэр? — спросил у Мерсье Бенедикт. — Что теперь? Вы хотите устроить мне экскурсию или мы посмотрим планы? Это ваш дом? — спросил он у Армана и Мирны. — Если откровенно, то я не уверен, что его можно спасти. Он в крайне бедственном состоянии.
Гамаш и Мирна переглянулись, поняв, что говорит Бенедикт.
— Мы не вместе, — со смехом сказала Мирна. — Мэтр Мерсье пригласил нас так же, как и вас.
Она, как и Арман, вытащила письмо и положила его на стол.
Бенедикт наклонился над письмами, потом выпрямился:
— Я в недоумении. Я думал, меня пригласили с намерением предложить работу.
Он положил на стол и свое письмо. Оно было идентично двум другим, исключая адрес и получателя.
— Чем вы занимаетесь? — спросила Мирна, и Бенедикт протянул ей свою визитку.
Она была кроваво-красного цвета, имела форму алмаза и какое-то невообразимое тиснение.
— Это ваша подружка? — спросила Мирна.
— Да. Ее визитка.
— Выпускные отметки?
— Oui.
Мирна протянула карточку Гамашу, который надел очки для чтения, понес визитку к окну, чтобы лучше видеть, покрутил в руках.
— Тут нет ни телефона, ни адреса электронной почты.
— Да. Они опущены. Так меня пригласили ради работы?
— Нет, — сказал Мерсье. — Садитесь.
Бенедикт сел.
«Скорее щенок, а не кот», — подумал Гамаш, садясь рядом с Бенедиктом.
— Тогда зачем я здесь? — спросил Бенедикт.
— Мы хотим знать то же самое, — сказала Мирна, оторвав глаза от Бенедикта и уставившись на нотариуса.
6 Имеется в виду кинематографический прием, называемый «диссонирующий саундтрек», часто применяемый в фильмах ужасов: использование музыки (например, органной), ничуть не отвечающей жутким событиям на экране.
7Доктор Сьюз — американский писатель, более всего известный как автор детских книжек, в том числе «Кот в шляпе».
8«Холодный дом» — роман Чарльза Диккенса.
Глава третья
— Назовите ваше имя, пожалуйста.
— Вы знаете мое имя, Мари, — сказал Жан Ги. — Мы много лет работали вместе.
— Прошу вас, сэр, — произнесла она любезным, но твердым голосом.
Жан Ги уставился на нее, потом на двух других офицеров, собравшихся в зале заседаний:
— Жан Ги Бовуар.
— Должность?
Он теперь смерил ее откровенно непристойным взглядом, но она выдержала и это.
— Временно исполняющий обязанности главы отдела по расследованию убийств Sûreté du Québec.
— Merci.
Инспектор посмотрела на экран ноутбука перед ней, потом снова на него:
— Вы будете рады узнать, что речь идет не о вас. — Она улыбнулась, он — нет. — Ваше отстранение было прекращено несколько месяцев назад. Но у нас по-прежнему остаются серьезные вопросы к месье Гамашу.
— Старшему суперинтенданту Гамашу, — сказал Бовуар. — И с какой стати у вас остаются к нему вопросы? Вы уже задавали все вопросы, какие можно, и он на все ответил. Вы к этому времени должны были снять с него все подозрения. Уже почти полгода прошло. Бросьте. Хватит, сколько можно!
Он опять посмотрел на тех, кого считал своими коллегами. Потом снова на нее. Его взгляд стал менее враждебным и более недоуменным.
— Что происходит?
Жан Ги прошел немало подобных допросов и был уверен, что сможет контролировать ситуацию, зная, что все они на одной стороне. Но теперь, видя их взгляды с противоположной стороны стола, он понял свою ошибку.
Входя сюда, Бовуар предполагал, что его ожидает формальность. Последний допрос, перед тем как шефа оправдают и допустят к работе, как это сделали и по отношению к нему.
Атмосфера и в самом деле была приятельская, чуть ли не жизнерадостная. Поначалу.
Бовуар не сомневался: сейчас ему скажут, что составляется выдержанная в строгих тонах декларация, объясняющая, что проводилось тщательное расследование. В ней будет выражено сожаление в связи с тем, что операция под прикрытием, проводившаяся полицией летом, закончилась таким кровопролитием.
Но в конечном счете будет выражена поддержка тем необычным и отважным решениям, которые принял старший суперинтендант Гамаш. И неколебимая поддержка команде полицейских, чьи действия привели к таким успешным результатам. Одобрение будет выражено Изабель Лакост, главе отдела по расследованию убийств, чьи действия спасли столько жизней и которая заплатила такую высокую цену.
И на этом все закончится.
Старший суперинтендант Гамаш вернется к работе, все войдет в нормальную колею.
Хотя сам факт того, что расследование, начавшееся летом, до сих пор продолжалось, в самый разгар квебекской зимы, сам по себе настораживал.
— Вы были заместителем у своего тестя, когда принимались решения, которые привели к тому, что мы расследуем? — спросила инспектор.
— Да, я был со старшим суперинтендантом Гамашем. Вы это знаете.
— Да, с вашим тестем.
— С моим начальником.
— Да. С человеком, который несет ответственность за то, что случилось. Мы все знаем это, старший инспектор, но спасибо, что прояснили нам.
Остальные закивали. Сочувственно. Они с пониманием отнеслись к той деликатной ситуации, в которой оказался Бовуар.
Они, как отметил для себя с некоторым удивлением Бовуар, приглашали его дистанцироваться от Гамаша.
Для него было бы легче дистанцироваться от собственных рук и ног. Его ситуация вовсе не была деликатной. На самом деле он занимал весьма твердую позицию. Вместе с Гамашем.
Но у него в глубине души появилось какое-то болезненное ощущение.
— Никто из нас не виноват, mon vieux9, — сказал ему Гамаш несколько месяцев назад, когда началось неизбежное расследование. — Ты это знаешь. Такие вопросы после случившегося должны быть заданы. Беспокоиться тут не о чем.
«Не виновен», — поправил его тесть. Но он не сказал, что они безгрешны. А они, конечно, были далеко не безгрешны.
С Жана Ги сняли все обвинения и назначили временно исполняющим обязанности главы отдела по расследованию убийств.
Но старший суперинтендант Гамаш по-прежнему был отстранен от работы, хотя Бовуар и пребывал в уверенности, что это вскоре закончится.
— Одно последнее заседание, — сказал он этим утром жене, когда они кормили сына, — и с твоего отца будут сняты все обвинения.
— Ну-ну, — ответила Анни.
— Что?
Он хорошо знал жену. Хотя она и получила образование адвоката, вряд ли кто-то смог бы найти более циничного человека. И все же он понимал, что сомнения остаются.
— Эта история уже столько длится, что, я думаю, она стала политической. Им нужен козел отпущения. Отец упустил тонну опиоидов. А он мог задержать и эту партию наркотиков. Им нужно найти виноватого.
— Но бóльшую их часть он вернул. И потом, выбора у него не было. Правда. — Он встал и поцеловал жену. — К тому же тонны там не набиралось.
Оноре швырнул комок овсянки, тот попал в щеку Жана Ги, а с нее упал на макушку Анни.
Жан Ги вытащил ошметок из ее волос, рассмотрел и сунул себе в рот.
— Ты стал настоящей гориллой, — хмыкнула Анни.
Супруг принялся ощупывать ее голову, подражая обезьяне, ищущей блох у своей «половины»; Анни рассмеялась, а Оноре опять кинул шарик из каши.
Жан Ги предполагал, что Анни никогда не будет самой красивой женщиной в собрании. Посторонний человек и не посмотрит на нее во второй раз.
Но если бы кто пригляделся, то, вероятно, обнаружил бы то, что Жан Ги смог увидеть лишь спустя много лет и ценой развалившегося брака. Увидеть, как прекрасно счастье. А Анни Гамаш излучала счастье.
Ему было известно наверняка, что она всегда будет не только самым умным человеком в любом собрании, но и самым красивым. А если кто-то этого не видел, то это уж были его проблемы.
Он отстегнул от стула сына, взял его на руки и пошел с ним к двери.
— Желаю хорошего дня, — произнес он, целуя обоих.
— Секундочку, — сказала Анни. Она сняла с Жана Ги нагрудник, вытерла его лицо и предупредила: — Будь осторожен. Боюсь, как бы это не оказалось сортиром на два очка.
— Глубокая выгребная яма? — Жан Ги отрицательно покачал головой. — Non. Это последнее заседание. Думаю, им придется признавать, что проведенное расследование было тщательным. А куда деться? И поверь мне, когда они разберутся в фактах, им придется поблагодарить твоего отца за то, что он сделал. Они поймут, что выбор у него был говенный и он сделал то, что должен был сделать.
— Пожалуйста, не произноси таких слов в присутствии ребенка. Ты хочешь, чтобы слово на букву «г» стало первым словом, которое он произнесет? — сказала Анни. — Я согласна. У папы не было выбора. Но они могут посмотреть на дело по-другому.
— Тогда они слепцы.
— Тогда они люди, — вздохнула она, беря Оноре. — А людям нужно местечко, где они могли бы спрятаться. Я думаю, они прячутся за его спиной. И готовятся вытолкнуть папу в клетку с хищниками.
Бовуар быстро прошел до метро и поехал на последний, как он не сомневался, допрос, перед тем как все вернется к норме.
Он шел, опустив голову, сосредоточившись на тротуаре, припорошенном снежком, под которым скрывался лед.
Один неверный шаг — и жди неприятностей. Вывернутой лодыжки. Сломанной кисти при попытке предотвратить падение, а может, и расколотого черепа.
Сильнее всего тебя ударяло то, чего ты не видел.
И теперь, сидя в зале заседаний, Жан Ги Бовуар спрашивал себя: а не была ли права Анни и не упустил ли он что-то?
9 Старина (фр.).
Глава четвертая
— Кто вы? — спросил Гамаш, подаваясь вперед и вглядываясь в человека, сидящего во главе стола.
— Вы уже знаете, сэр, — сказал Бенедикт.
Пулио говорил медленно. Терпеливо. Мирне пришлось опустить голову, чтобы скрыть удивление и удовольствие.
— Он — но-та-ри-ус.
Молодой человек чуть ли не похлопал Гамаша по руке.
— Oui, merci, — поблагодарил Арман. — Я это понял. Но Лоренс Мерсье умер шесть месяцев назад. Так кто же вы?
— Здесь все написано, — сказал Мерсье. Он показал на неразборчивую подпись. — Люсьен Мерсье. Лоренс — имя моего отца.
— И вы тоже нотариус?
— Да. Я принял практику моего отца.
Гамаш знал, что в Квебеке нотариусы скорее выполняют функции юристов, чем клерков. Они занимаются всем — от сделок с недвижимостью до брачных контрактов.
— Почему вы используете его бланки? — спросила Мирна. — Это вводит в заблуждение.
— Это экономично и экологично. Я ненавижу бесполезные траты. Я использую бланки отца, когда руковожу тем, что было его бизнесом. Клиентов это избавляет от ненужной путаницы.
— Не могу сказать, что так оно и есть.
Люсьен извлек четыре папки из своего портфеля и раздал три присутствующим.
— Вы здесь, потому что вы названы в завещании Берты Баумгартнер.
Последовало молчание: они осознавали услышанное. Наконец Бенедикт сказал:
— Правда?
Одновременно с ним Арман и Мирна проговорили:
— Кто такая?
— Берта Баумгартнер, — повторил нотариус, потом произнес это имя в третий раз, потому что Гамаш и Мирна продолжали смотреть на него недоуменно.
— Но я в первый раз про нее слышу, — сказала Мирна. — А вы?
Арман задумался. Он встречался со множеством людей и не сомневался: это имя запомнил бы. Но его память молчала. Это имя ни о чем не говорило ему.
Гамаш и Мирна посмотрели на Бенедикта, на красивом лице которого застыло выражение любопытства, но не более того.
— А вы? — спросила Мирна, но тот отрицательно покачал головой.
— Она оставила нам деньги?
«Этот вопрос был задан не стяжательски», — подумал Гамаш. Скорее с удивлением. И да, возможно, с некоторой надеждой.
— Нет, — радостно ответил Мерсье, а потом уже без всяких эмоций отметил, что на лице молодого человека не появилось выражения разочарования.
— Так почему мы здесь? — спросила Мирна.
— Вы исполнители ее завещания.
— Что? — сказала Мирна. — Вы шутите.
— Исполнители завещания? Это что еще такое? — спросил Бенедикт.
— Чаще это называется душеприказчики, — пояснил Мерсье.
Выражение недоумения не сошло с лица Бенедикта, и тогда Арман добавил:
— Это означает, что Берта Баумгартнер хочет, чтобы мы проследили за исполнением ее последней воли. Обеспечили исполнение ее желаний.
— Так она мертва? — спросил Бенедикт.
Арман уже хотел было сказать «да», поскольку это было очевидно. Но слово «мертвый» уже продемонстрировало сегодня свою несостоятельность, а потому он не исключал, что мадам Баумгартнер...
Он посмотрел на нотариуса в ожидании подтверждения.
— Oui. Она умерла чуть больше месяца назад.
— И перед смертью она жила здесь? — спросила Мирна, посмотрев на прогнувшийся потолок и прикидывая, сколько ей понадобится времени, чтобы добежать до двери, если прогиб перейдет в обрушение. Или ей лучше будет выброситься в окно.
Посадка, скорее всего, будет мягкой ввиду слоя снега на земле и ее упаковки на манер плюшевого мишки.
— Нет, она умерла в доме для престарелых, — сказал Мерсье.
— Так это что — наподобие обязанности становиться присяжным заседателем?
— Что-что? — переспросил нотариус.
— Ну, вы же знаете, если ваше имя выпало. Что-то вроде гражданского долга. Быть... как вы это назвали?
— Исполнителем завещания, — сказал Мерсье. — Нет, это не похоже на гражданский долг. Она выбрала конкретно вас.
— Но почему нас? — спросил Арман. — Мы ее даже не знали.
— Понятия не имею, и, как это ни печально, спросить у нее мы уже не можем, — сказал Мерсье без всякой печали.
— Ваш отец ничего не говорил на этот счет? — спросила Мирна.
— Он никогда не говорил о своих клиентах.
Гамаш посмотрел на плотную пачку бумаги перед ним и увидел красный штамп в верхнем левом углу. Он не в первый раз видел завещания. Невозможно дожить почти до шестидесяти лет и не прочесть несколько таких бумаг. Что Гамаш и сделал, включая и свое собственное.
Перед ним и в самом деле лежало законное, зарегистрированное завещание.
Быстро пробежав первую страницу, он отметил, что оно было составлено двумя годами ранее.
— Перейдите, пожалуйста, на вторую страницу, — произнес нотариус. — В четвертом разделе вы увидите ваши имена.
— Но постойте... — сказала Мирна. — Кто такая Берта Баумгартнер? Хоть что-то вы должны знать.
— Я знаю только, что она умерла, а мой отец присматривал за ее собственностью. Потом дело перешло ко мне. А потом к вам. Пожалуйста, вторая страница.
И да — они увидели там свои имена. Мирна Ландерс из Трех Сосен, Квебек. Арман Гамаш из Трех Сосен, Квебек. Бенедикт Пулио, дом 267 по рю Тайон, Монреаль, Квебек.
— Это вы?
Мерсье переводил взгляд с одного на другого, и они по очереди кивали. Он откашлялся и приготовился читать.
— Постойте, — сказала Мирна. — Это глупость какая-то. Незнакомый нам человек наугад называет нас исполнителями ее завещания? Она может так делать?
— О да, — подтвердил нотариус. — Вы можете хоть папу римского назвать, если хотите.
— Правда? Вот здорово! — сказал Бенедикт, проворачивая в голове варианты.
Гамаш не полностью соглашался с Мирной. Разглядывая имена в завещании Берты Баумгартнер, он сомневался, что выбор делался случайно. Их имена. Очень четко. Арман подозревал, что существовала какая-то причина, по которой они там появились. Хотя что это была за причина — оставалось неясным.
Коп, владелица книжного магазина, строитель. Двое мужчин, одна женщина. Разные возрасты. Двое живут за городом, один в городе.
Никаких совпадений. Ничего общего у них не было, если не считать того, что их имена оказались в одном документе. И факта, что никто из них не знал Берту Баумгартнер.
— И тот, кто назван в завещании, обязан делать то, о чем там сказано? — спросила Мирна. — Мы обязаны это делать?
— Нет, конечно, — сказал Мерсье. — Вы можете себе представить святого отца, продающего эту собственность в качестве исполнителя завещания?
Они попытались. Но, судя по улыбке на лице Бенедикта, только ему это и удалось.
— Значит, мы можем отказаться? — спросила Мирна.
— Oui. Вы хотите отказаться?
— Я не знаю. У меня не было времени обдумать это. Я понятия не имела, зачем вы меня сюда приглашаете.
— А что вы подумали? — спросил Мерсье.
Мирна откинулась на спинку стула в попытке вспомнить.
Утром перед получением письма она находилась в своем книжном магазине.
Налила себе кружку крепкого чая и села в удобное кресло с точным отпечатком ее тела.
Плитка была включена, а за окном стоял яркий, солнечный зимний день. Небо отливало идеальной синевой, и покрытые свежим снегом сверкали белизной поляны, дорога, хоккейная площадка, снеговик на деревенской площади. Вся деревня сияла.
В такие дни человека тянуло на улицу. Хотя и было понятно, что лучше этого не делать. Как только ты выходил на улицу, холод хватал тебя, обжигал легкие, запаивал ноздри, перехватывал дыхание. В глазах у тебя появлялись слезы. Ресницы смерзались, так что тебе приходилось раздирать веки.
И все же, хотя и хватая ртом воздух, ты оставался стоять. Еще чуть-чуть. Побыть частью этого дня. Прежде чем вернуться к печке и горячему шоколаду или чаю. Или к крепкому, ароматному кофе с молоком.
И электронной почте.
Она читала и перечитывала письмо, потом позвонила по указанному в письме телефону, чтобы спросить, по какой причине нотариус хочет ее видеть.
Не дозвонившись, Мирна взяла письмо и отправилась поговорить в бистро за ланчем с друзьями и соседями, Кларой Морроу и Габри Дюбо.
Те вели дискуссию о снежных скульптурах, турнире по хоккею с мячом, конкурсе на лучшую шапочку, закусках на приближающийся зимний карнавал, и Мирна почувствовала, что ее внимание рассеивается.
— Привет, — сказал Габри. — Кто-нибудь есть дома?10
— Что?
— Нам нужна твоя помощь, — обратилась к нему Клара. — Гонки на снегоступах вокруг деревенской площади. Один круг или два?
— Один для возраста до восьми лет, — сказала Мирна. — Один c половиной для возраста до двенадцати, и два для всех остальных.
— Да, это убедительно, — согласился Габри. — Теперь команды снежных боев...
Мысли Мирны снова поплыли. Она как в тумане отметила, что Габри встал и подкинул несколько полешек в каждый камин бистро. Он остановился, чтобы поговорить с кем-то из клиентов, в это время вошли другие с холода, потопали, стряхивая снег с обуви, потерли захолодевшие руки.
Их встретило тепло, запах кленового дымка, пироги со свининой прямо с пылу с жару и неизменный аромат кофе, которым пропитались даже балки и доски пола.
— У меня есть кое-что — хочу тебе показать, — прошептала Мирна Кларе, пока Габри занимался клиентами.
— Ты почему шепчешь? — Клара тоже понизила голос. — Это что-нибудь грязное?
— Нет, конечно.
— Конечно? — переспросила Клара, вскинув брови. — Я тебя слишком хорошо знаю для такого «конечно».
Мирна рассмеялась. Клара ее и в самом деле знала. Но и она знала Клару.
Каштановые волосы ее подруги торчали во все стороны, словно ее слегка ударило током. Она немного напоминала спутник... спутник средних лет. Что объясняло и характер ее искусства.
Картины Клары Морроу были не от мира сего. И в то же время оставались глубоко, мучительно человечными.
Она писала то, что представлялось портретами, но было таковыми только на поверхности. Прекрасно выписанная плоть растягивалась и иногда истончалась; на ранах, на празднествах. На пропастях потерь и вспышках радости. Клара писала мир и отчаяние. И все это в одном портрете.
Кистью, полотном и краской Клара и пленяла, и освобождала своих героев.
А еще ей удавалось с ног до головы измазаться краской. Краска была на щеках, в волосах, под ногтями. Она сама представляла собой незаконченный портрет.
— Я тебе покажу попозже, — сказала Мирна: к столику вернулся Габри.
— А грязь уж лучше потом, — добавила Клара.
— Грязь? — повторил за ней Габри. — Выкладывай.
— Мирна считает, что взрослые должны участвовать в соревновании голыми.
— Голыми? — Габри посмотрел на Мирну. — Не то чтобы я ханжа, но дети...
— Да бога ради, — сказала Мирна. — Я ничего такого не говорила. Клара все выдумала.
— Конечно, если проводить соревнования ночью, когда дети спят... — сказал Габри. — Развесить факелы вокруг деревенской площади... Да, это было бы неплохо. Мы бы наверняка поставили несколько рекордов скорости.
Мирна сердито посмотрела на Клару. Габри, президент зимнего карнавала, воспринимал дурацкую шутку серьезно.
— Или пусть не голые, потому что... — Габри оглядел собравшихся в бистро, представляя их без одежды. — Может, лучше в купальных костюмах.
Клара нахмурилась, но не с порицанием, а удивленно. Вообще-то, идея была не так уж и плоха. В особенности еще и потому, что большинство разговоров в бистро во время долгой-долгой, темной-темной квебекской зимы велось о том, что хорошо бы сбежать в тепло. Полежать на бережку, пожариться на солнышке.
— Можно назвать это бегством на Карибы, — сказала она.
Мирна тяжело вздохнула.
Пожилая женщина в другом конце бистро увидела это и сочла, что пренебрежительный взгляд предназначался ей.
Рут Зардо ответила тем же.
Мирна перехватила ее взгляд и подумала о несправедливости природы: старость избороздила лицо поэтессы морщинами-извилинами, но отнюдь не добавила ей мудрости.
Хотя мудрость в ней была, если рассеивался туман виски.
Рут вернулась к своему ланчу из выпивки и картофельных чипсов. В блокноте, лежащем на столе перед ней, не было ни рифм, ни смысла, но между затрепанными страницами проглядывало ее внутреннее состояние — комок в горле.
Она посмотрела в окно и написала:
Острые, как льдинки,ребячьи крики пронзают небо...
Утка Роза на диване рядом с Рут забормотала «фак-фак-фак». Впрочем, может, она говорила «дак-дак-дак». Хотя глупым казалось, чтобы утка говорила «дак»11. И те, кто знал Розу, чувствовали, что «фак» — гораздо более вероятно.
Роза вытянула длинную шею и аккуратно взяла чипс из тарелки, пока Рут смотрела, как дети катаются с горки — от церкви к самой деревенской площади. Потом она написала:
Или в засыпанной снегом деревенской церквивстать наконец на колени и помолитьсяо том, чего нам не будет дано.
Подали ланч. Клара и Мирна заказали палтуса с семенами горчицы, листьями карри и помидорами на гриле. Что касается Габри, то его партнер Оливье приготовил ему рябчика с жареным инжиром и пюре из цветной капусты.
— Я собираюсь пригласить премьера, — сказал Габри. — Он мог бы открыть карнавал.
Дюбо каждый год приглашал Жюстена Трюдо. Но ответа ни разу не получил.
— Может, он поучаствует в гонках? — спросила Клара.
Глаза Габри широко распахнулись.
Жюстен Трюдо. Гоняется вокруг деревенской площади. В плавках.
С этого момента разговор пошел вкривь и вкось.
Сердце Мирны в этом не участвовало, как не участвовал и ее разум; хотя на мгновение она и задержалась на образе Трюдо, но мысли тут же вернулись к письму в кармане.
Что случится, если она никуда не поедет?
Солнце окрашивало снег за окном в розовые и голубые тона. До них доносился детский визг, в котором слышалась смесь удовольствия и страха от скоростного спуска на санках с горки.
Картинка казалась такой идиллической.
Но...
Но если по какой-то прихоти судьбы на небо накатывали тучи, когда ты находился вдали от дома, а редкий снежок переходил в круговерть метели, тогда тебе оставалось только надеяться на удачу.
Квебекская зима, такая веселая и спокойная, могла ополчиться на тебя. Могла убить. И делала это каждый год. Осенью мужчины, женщины, дети, живые и здоровые, не замечали надвигающейся метели — и уже больше никогда не встречали весну.
За городом зима была прекрасным, великолепным, блестящим убийцей.
Квебекцы с сединой в волосах и морщинами на лицах дожили до преклонных лет благодаря мудрости, благоразумию и предусмотрительности, которые вовремя приводили их домой. Они наблюдали за метелью, сидя у веселого огонька с чашкой горячего шоколада или бокалом вина и хорошей книгой.
Если для канадцев мало что было страшнее, чем оказаться в метель под открытым небом, то и мало что было приятнее, чем сидеть в тепле у камина, когда за окном бушует непогода.
И жизнь вмещала в себя столько всякого разного, что, как это хорошо знала Мирна, всего один шаг отделял радость от горя.
Пока Габри и Клара обсуждали достоинства «все включено» против других курортов, против круизов, Мирна, поразмышляв о письме, решила предоставить все судьбе.
Если будет снег, она останется дома. Будет ясно — поедет.
И теперь, сидя в несуразной кухне за несуразным столом со странным нотариусом и чудаковатым молодым строителем, Мирна смотрела в окно на усиливающийся снегопад и думала...
Долбаная судьба. Опять обманула.
— Мирна права, — сказал Арман, положив на завещание большую руку. — Мы должны решить, хотим ли мы заниматься этим. — Он посмотрел на собеседников. — Что скажете?
— Мы можем сначала прочесть завещание, а потом решить? — спросил Бенедикт, похлопав по пачке бумаг.
— Нет, — ответил нотариус.
Мирна встала:
— Я думаю, нам следует поговорить. Приватно.
Арман обошел стол, нагнулся к сидевшему там Бенедикту и прошептал:
— Если хотите, можете к нам присоединиться.
— О да, здорово. Хорошая мысль.
10 Отсылка к известной песне «Есть кто-нибудь дома?» канадского рок-ансамбля «Our Lady Peace»; песня, по словам ее авторов, посвящена тому, как утешить человека в отчаянии.
11Duck — утка (англ.).
Глава пятая
Гамаш, выходя из кухни в столовую, остановился у дверного косяка, чтобы рассмотреть отметки.
Наклонившись, он смог разглядеть рядом с линиями процарапанные имена.
Энтони, три года, четыре, пять и так далее до самого косяка.
Кэролайн, три года, четыре, пять...
Потом Гуго. Но здесь линии были плотнее. Словно кольца старого дуба, который не торопится расти. Или уже очень вырос.
Гуго отставал от брата и сестры, когда они были в таком же возрасте. Но неожиданно рядом с его именем у каждой слабой линии был стикер. Лошадка. Собачка. Мишка. И если маленький Гуго не отличался ростом, то вот такое отличие у него все же имелось.
Арман заглянул в кухню, в которой почти ничего не осталось, потом в пустую столовую с обоями в потеках воды.
«Что здесь случилось?» — спрашивал он себя.
Что такого случилось в жизни мадам Баумгартнер? Почему она была вынуждена выбирать незнакомых людей на роль душеприказчиков? Куда делись Энтони, Кэролайн и Гуго?
— Крыша протекает, — сказал Бенедикт, проведя большой рукой по пятну на обоях в столовой. — Влага просачивается по стенам. Все гниет. Жаль. Посмотрите на эти полы.
Они посмотрели. Старая сосна. Покоробленная.
Бенедикт пошел дальше, осматривая комнату, вглядываясь в потолок.
Он расстегнул молнию своей зимней куртки, под которой оказался свитер, отчасти ворсистый, отчасти плотно вязанный, а примерно треть выглядела так, будто ее изготовили из стальной стружки.
Мирна не могла поверить, что человек может чувствовать себя удобно в таком свитере, но было вполне вероятно, что изготовила эту вещь его подружка.
Вероятно, он любит ее. Сильно любит. А она любит его. Все, что она создала, предназначалось ему. То, что ее творения выглядели ужасно, ничуть не умаляло ее заботы. Правда, не исключалось, что она делала их такими специально. Не только для того, чтобы он выглядел идиотом, но и чтобы причинить ему физическую боль: свитер из стальной стружки наверняка царапал и натирал молодую плоть под ним.
Она либо сильно любила Бенедикта, либо презирала его. Сильно.
А он либо не видел этого, либо ему нравилась боль, оскорбления — есть люди, которым приятны такие вещи.
— Ну, так вы хотите быть исполнителем завещания? — спросила Мирна.
— А что я должен буду делать? — спросил Бенедикт. — Что мы все должны будем делать?
— Если завещание простое, то немногое, — сказал Арман. — Смотреть, чтобы платились налоги и оплачивались счета, чтобы завещанное доставалось тому, кто назван в завещании. Потом продажа собственности. С этим помогает нотариус. Душеприказчиками обычно становятся члены семьи и друзья. Люди, которым доверял завещатель.
Трое переглянулись. Никто из них не находился в родстве с Бертой Баумгартнер, никто не был ее другом. И все же они оказались здесь.
Арман осмотрел влажные стены — не осталось ли на них старых фотографий, потом пол — не упали ли они туда. Что-нибудь такое, что сказало бы им, кто такая Берта Баумгартнер. Но он так ничего и не увидел. Только неясные отметки на дверном косяке. И лошадка, собачка, мишка.
— Звучит не так уж страшно, — сказал Бенедикт.
— Это в случае, если завещание простое, — сказал Арман. — Если нет, то на это может уйти много времени. Очень.
— Ну несколько дней, да? — спросил Бенедикт. Не получив ответа, он добавил: — Недели? Месяцы?
— Годы, — сказал Арман. — На исполнение некоторых завещаний уходят годы, в особенности если между наследниками возникают споры.
— А такие споры — дело нередкое, — сказала Мирна. Она развернулась на триста шестьдесят градусов. — Причина тому в жадности. Но похоже, они уже вывезли отсюда все, что можно. И я не могу себе представить, чтобы для дележа осталось что-то ценное.
Арман рядом с ней проворчал что-то про себя.
Она посмотрела на него и кивнула:
— Я знаю. Нам это может казаться чем-то нестоящим, но людям, у которых ничего нет, немного сверху может показаться целым состоянием.
Он продолжал хранить молчание.
Гамаш думал не совсем так. Завещание, собственность — за этим может крыться нечто большее, чем деньги, собственность, вещи. Если кто-то получил больше других, это может толковаться как предпочтение, оказанное ему покойным. Есть разные виды жадности. Нужды́.
И завещания иногда использовались для нанесения последнего оскорбления, последней пощечины от призрака.
— Наши труды оплатят? — спросил Бенедикт.
— Может быть, немного. Обычно это делается как услуга, — сказал Арман.
Бенедикт кивнул.
— И как мы можем узнать, простое это завещание или нет?
— Мы это можем узнать, только прочтя завещание, — сказала Мирна.
— Но мы его не можем прочесть, пока не дадим согласия, — заметил Бенедикт.
— Уловка двадцать два, — произнес Гамаш, однако лицо молодого человека не осенила искорка понимания. — Я думаю, мы должны исходить из худшего и решать, хотим ли мы возложить на себя такие обязанности.
— А если не захотим? — спросила Мирна. — Что тогда?
— Суд назначит других исполнителей.
— Но она хотела нас, — сказал Бенедикт. — Не могу понять почему. Наверное, у нее имелись какие-то основания. — Он замолчал, задумался на секунду. Они чуть ли не слышали, как вращаются шестеренки в его голове. Наконец он отрицательно покачал головой. — Нет. Ничего такого в голову не приходит. Вы ведь знаете друг друга, верно?
— Мы соседи, — сказала Мирна. — Живем в одной деревне минутах в двадцати езды отсюда.
— Я живу с подружкой в Монреале. Никогда не выезжал в эту сторону. Может быть, она имела в виду какого-то другого Бенедикта Пулио.
— Вы живете на рю Тайон в Монреале? — спросил Арман, а когда молодой человек кивнул, Гамаш продолжил: — Она имела в виду именно вас.
Бенедикт внимательно посмотрел на Армана, словно только сейчас увидел. Он поднес руку к виску, выставив указательный палец.
— Ух какой у вас шрамище! Что произошло? Несчастный случай?
Арман поднял руку и провел пальцами по затянувшемуся шраму:
— Non. Повреждение.
«И не одно», — подумала Мирна, хотя ничего не сказала.
— Это случилось некоторое время назад, — успокоил Арман молодого человека. — Сейчас я в порядке.
— Наверно, было здорово больно.
— Да. Но я думаю, другим было больнее.
«Он явно понятия не имеет, кто такой Арман», — подумала Мирна. И увидела, что Арман не собирается об этом говорить молодому человеку.
— Так или иначе, мы должны решить, — сказала она, подходя к окну. — Снегопад усилился.
— Вы правы, — сказал Арман. — Мы должны поспешить. Так мы участвуем или нет?
— Вы? — спросила у него Мирна.
Он уже принял решение. Это случилось в тот момент, когда нотариус объяснил, почему они здесь.
— Я понятия не имею, почему мадам Баумгартнер выбрала нас. Но она нас выбрала. Я не вижу причин отказываться. Я участвую. Кроме того, — он улыбнулся Мирне, — я любопытен.
— Это точно, — сказала она, потом посмотрела на Бенедикта. — Вы?
— Вы говорите, годы? — спросил Бенедикт.
— В худшем случае — да, — сказал Гамаш.
— У нас могут уйти годы, и все забесплатно, — повторил Бенедикт. — Да и черт с ним. Я участвую. Насколько плохим может это быть?
Мирна посмотрела на красивого молодого человека с отвратительной прической и в свитере из стальной стружки. «Если он смог смириться с этим, — подумала она, — то смирится и с вызывающими досаду незнакомцами, грызущимися из-за цента».
— Вы? — спросил Арман у Мирны.
— Ну, я-то всегда участвую, — с улыбкой сказала она.
И тут окна сотряслись и загремели: порыв ветра обрушился на дом. Он заскрипел, потом издал резкий треск.
Мирна почувствовала, что ее охватывает паника. Ощутила резкий вброс адреналина. В доме для них было небезопасно. Но и снаружи тоже.
А им еще предстояло возвращаться домой в Три Сосны.
— Нам нужно уезжать.
Быстро пройдя в кухню, она выглянула в окно. Свою машину ей почти не было видно: та теперь была покрыта летящим, падающим и крутящимся снегом.
— Мы участвуем, — сказала она Люсьену. — И уезжаем.
— Что? — спросил Люсьен, встав.
— Мы уезжаем, — сказал Арман. — И вам тоже нужно ехать. Где ваш офис?
— В Шербруке.
До Шербрука было не менее часа езды.
Они не снимали ни курток, ни ботинок, а теперь схватили варежки и шапки и бросились к задней двери.
— Постойте, — сказал Люсьен, снова садясь. — Мы должны прочесть завещание. Мадам Баумгартнер написала, что мы должны сделать это здесь.
— Мадам Баумгартнер мертва, — сказала Мирна. — А я планирую пережить этот день.
Она натянула шапочку на голову и следом за Бенедиктом вышла из дома.
— Месье, — сказал Арман, — мы уходим. Все, включая и вас.
Бенедикт и Мирна пробирались к ее машине по снегу, который местами уже доходил до колен. Молодой человек вытащил лопату из сугроба и уже начал откапывать ее машину.
Люсьен откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.
— Вставайте, — сказал Арман, а когда нотариус не шелохнулся, он ухватил его под руку и поднял на ноги.
— Одевайтесь! — приказал он, и, потрясенный такой бесцеремонностью, Люсьен после короткой паузы повиновался.
Арман посмотрел на свой айфон. Сигнала не было. Метель не пропускала волны.
Он взглянул на снежную круговерть, потом на потрескивающий, скрипучий, скрюченный дом.
Они должны уходить.
Гамаш сунул бумаги в портфель, протянул его нотариусу:
— Идем.
Открыл дверь, и ветер ударил ему в лицо. У Армана перехватило дыхание. Он закрыл глаза и сморщился: снежные шарики, хлеставшие в лицо, начисто ослепили его.
Звук стихии был оглушающим.
Воющее, лупящее, яростное движение. Оно обрушилось на них, подавило собой. Мир разбушевался. И они оказались в самом эпицентре этого буйства.
Снег налипал на лицо Гамаша, и ему пришлось отвернуться. Он увидел Бенедикта, яростно борющегося со снегом лопатой: он освобождал машину Мирны из образовавшегося вокруг нее сугроба. Не успевал молодой человек очистить какой-то участок, как снег уже снова залеплял его.
Единственным небелым предметом, видимым глазу, была шапочка Бенедикта; ее длинный, в красно-белую полоску помпон казался пятном крови на снегу.
Мирна очищала лобовое стекло.
Грузовичок Бенедикта был уже весь засыпан, а машина нотариуса исчезла полностью.
Когда Арман добрался до остальных, его ботинки и рукава были полны снега, который набился и под шапочку, и за воротник.
Мирна пыталась открыть дверь машины, но ветер дул с такой силой, что она не могла этого сделать.
— Снег слишком глубок! — крикнул Арман в ухо Мирны. — Оставьте это! — Потом он подошел к Бенедикту, орудовавшему лопатой сзади, ухватил его за руку. — Даже если мы сумеем откопать всех, дороги слишком плохи. Мы должны держаться вместе. Ваш грузовичок, пожалуй, лучшее, что у нас есть.
Бенедикт посмотрел на свою машину, потом снова на Армана.
— В чем дело? — прокричал тот, чувствуя, что тут что-то неладно.
— У меня нет зимних покрышек.
— Нет зим... — Но Гамаш оборвал себя на полуслове. Когда горит дом, искать виноватых — неподходящее время. — Ладно. — Он повернулся к Мирне и Люсьену. — Моя машина немного защищена машиной Мирны, которая действует как щит. Мою нам, вероятно, удастся откопать.
— Но я должен вернуться в Шербрук, — сказал Люсьен, показывая на свою машину, которая теперь представляла собой еще один сугроб во дворе.
— И вернетесь! — прокричала Мирна. — Только не сегодня.
— Но...
— Выкапывайте, — сказала Мирна, показывая на «вольво» Армана.
— Чем?
Арман показал на портфель Люсьена.
— Нет, — сказал нотариус, прижимая портфель к себе, как плюшевого мишку.
— Отлично, — сказала Мирна.
Она выхватила портфель из его рук и принялась спихивать им снег с дверей; Бенедикт тем временем работал лопатой, а Арман оторвал деревянные планки с крыльца дома, подсунул их под задние колеса, ботинками надежно забил их подальше.
Люсьен продолжал стоять.
Наконец им удалось открыть двери. Мирна силой затолкала нотариуса на заднее сиденье, села рядом с ним.
— Вы за рулем! — прокричал Бенедикт Арману, показывая на водительское сиденье. — Я буду толкать.
— Non. Когда мы начнем двигаться, мы не должны останавливаться. Мы опять застрянем. Тот, кто толкает, останется здесь.
Бенедикт задумался.
«Бог ты мой, — подумал Арман. — Он и в самом деле думает, не остаться ли ему».
— Садитесь! — приказал он.
Молодой все еще в нерешительности уставился на пожилого.
— Все получится, — сказал Гамаш. На сей раз он говорил мягче, а снег продолжал падать, и драгоценные мгновения уходили. — Садитесь.
Бенедикт протянул было руку к водительской двери, но Арман остановил его.
— Садитесь, — с улыбкой сказал он и показал на пассажирскую дверь.
Мирна во второй раз проверила, пристегнулась ли она, потом закрыла глаза и вздохнула. Глубоко. И помолилась.
