Потревоженный демон E-Book

Инна Бачинская

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Детектив сильных страстей. Романы И. Бачинской
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 352

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Весь мир — театр, а люди в нем — актеры. Эта шекспировская фраза как нельзя лучше подходит для описания того, что случилось в небольшом провинциальном городе: здесь происходят какие-то невероятно «театральные», будто показные, преступления. Одно убийство совершено стрелой из лука, другое — просто кулаком, одним ударом в сердце. Еще одну жертву заточили на несколько дней в заброшенном подвале, в полной темноте, под аккомпанемент записанных на диктофон ужасающих женских воплей… Как ни странно, следы всех этих преступлений ведут в городскую библиотеку, где с недавним пор работает клуб любителей английского языка «Спикеры». И сейчас «Спикеры» как раз репетируют спектакль…

Leseprobe

Инна Бачинская Потревоженный демон

© Бачинская И.Ю., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Все действующие лица и события романа вымышлены, любое сходство с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Автор

Зверь спущен. Вот она, потехаРазоблаченных палачей.Звериный лик. Раскаты смеха.Звериный голос: «Бей! Бей! Бей!»

К. Бальмонт. Зверь спущен

Пролог

Человек сидел на щербатой средней скамейке под синим пластиковым навесом – на остановке второго троллейбуса их три, – свесив голову на грудь. Похоже, спал. Прилично одетый, при галстуке, не пьянь подзаборная, что странно – нечего такому человеку делать в пять утра на остановке троллейбуса, который появится только в шесть десять. Уличный пес, бежавший по какому-то своему важному делу, вдруг приостановился с вытянутой лапой и настороженно замер. Потом нерешительно подошел ближе и вдруг, подняв голову к сереющему сумеречному еще небу, дурным голосом завыл. Дворничиха, шоркающая метлой поблизости, перестала шоркать и посмотрела в его сторону. Подошла. Вгляделась, тронула человека за плечо, позвала: «Эй, мужчина, вы спите? Подъем!»

Тот не ответил, остался неподвижен. Она, все еще не понимая, чуть встряхнула его, и человек тяжело завалился набок. Она отпрянула и пробормотала: «Да что же это… Господи!» Достала мобильный телефон, набрала номер и, оглянувшись, начала говорить.

Оперативная бригада приехала через двадцать минут…

Глава 1 Из жизни Эмилия Ивановича

– Эмочка, я тебя люблю! – воскликнула эмоциональная Ирина Антоновна, бросаясь на шею молодому человеку по имени Эмилий Иванович. – Ты не представляешь, как ты нас выручил! Сию минуту позвоню ребятам! До вечера!

Она унеслась звонить ребятам, а смущенный Эмилий Иванович остался. Вздыхая и улыбаясь, он еще некоторое время смотрел Ирине Антоновне вслед. Когда она скрылась в глубине аллеи, он обвел рассеянным взглядом столетние деревья – дубы, клены и липы, – высокие кусты отцветшего жасмина, длинные клумбы с осенними каннами и майорами, задрал голову, прищурясь, посмотрел в просвет деревьев на еще по-летнему жаркое солнце. В это время – слегка после полудня – парк был почти пуст, безмятежен, задумчиво тих, и был разлит в нем мягкий зеленоватый свет. Сияли белые стены и золотые маковки храмов, летали, жужжа, цветочные мухи и бабочки; по аллее мимо губернской канцелярии и стоящего на крыльце Эмилия Ивановича неспешно катила коляску с младенцем молодая женщина в красном платье. Глаза их встретились, и Эмилий Иванович кивнул. Молодая женщина улыбнулась…

Это был замечательный старинный парк, с которого чуть не тысячу лет назад зачался город. Отсюда открывался вид на плавную реку с длинными песчаными пляжами и заречьем до самого горизонта с одной стороны и на город с другой. Там тоже плыли среди зелени и синевы белые храмы и золотые луковицы. Насмотревшись на эту благодать, Эмилий Иванович запер дверь и по стеночке, на ощупь, отправился к себе в кабинет. Почему на ощупь, спросите вы. По той простой причине, что в домике губернской канцелярии было темно из-за мощных полутораметровых стен и крохотных окон-бойниц, не пропускающих дневной свет или пропускающих, но в очень малых количествах. Умирающая лампочка же на стене светила слабым голубоватым светом. Здесь было темно, прохладно и слегка пахло тленом. Дом губернской канцелярии – приземистый, кирпичный, двухэтажный особняк в стиле барокко, с фигурными выступами, всякими фризами и контрфорсами – насчитывал пару сотен лет, а то и больше и был предметом распри между несколькими культурными ведомствами города. Сегодня он принадлежит историческому музею, и здесь квартирует отдел старых документов, рукописей и книг. Бо́льшая часть коллекции занесена в картотеки, многое по-прежнему в ящиках. Задачей Эмилия Ивановича было привести все это хозяйство в порядок. Эмилий Иванович – современный молодой человек, а потому ведет не карточные каталоги, как было принято до него, а компьютерные и все сделанное в прошлом веке, не торопясь, ретроспективно конвертирует туда же. Работы много, и Эмилий Иванович иногда сидит допоздна, так как торопиться ему некуда – он холост, живет один, не считая пушистой черно-белой собачки Тяпы, и подруги у него нет. Он, можно сказать, счастлив, хотя один его знакомый сказал, что от такой жизни и такой работы сей секунд повесился бы. А Эмилию Ивановичу нравится. Он проработал несколько месяцев учителем истории – у него диплом истфака местного педагогического университета, – а еще директором магазина «Книжный червь», куда попал совершенно случайно, через благодарного пациента мамы Стеллы Георгиевны. С подрастающим поколением он не сработался, а магазин, увы, закрылся. Но это к лучшему, потому что Эмилий Иванович побаивался и смущался своих подчиненных – нескольких бойких на язык молодых женщин, от которых он спасался в собственном кабинете и сидел там тихо, как мышь под веником. Эти глазастые молодые женщины замечали и разные носки у него на ногах – был за Эмилием Ивановичем такой грешок по рассеянности, – и плохо выглаженную рубашку, и майку, надетую наизнанку; Эмилий Иванович постоянно чувствовал на себе их пронизывающие, как рентген, взгляды и ежился от их хихиканья. Благодаря счастливому стечению обстоятельств освободилось место в отделе рукописей городского музея, и Эмилий Иванович прекрасно прошел интервью. Правда, других желающих не было вовсе.

Здесь у Эмилия Ивановича есть все, что нужно для счастья нормальному человеку без особых запросов: интересная работа, электрическая плитка, маленький хромированный кофейник и красная мельничка для кофе с блестящей металлической ручкой – исключительно для декора, так как механизм электрический. Ну и, кроме того, пара красивых фаянсовых кружек дизайнерской работы: с изображением вороны с иронической мордой (из этой кружки пьет сам Эмилий Иванович) и радостного снегиря (на случай внезапного гостя). А также запасы сухариков, сахара и кофе в зернах. Иногда под настроение он покупает пакетик сливок, хотя считает, что сливки портят вкус кофе. Иногда – пирожное «Наполеон», что уже высший пилотаж и лишние калории, если честно.

Вот и сейчас Эмилий Иванович направился в крошечную комнатку без окон, где располагается «пищеблок», или «камбуз» – как вам больше понравится, – и засыпал кофейных зерен в мельничку, которую из-за прозрачного пластмассового колпака называет Астронавтом. Астронавт включил зеленую фару, заскрежетал, зигзагами задвигался по столу, и тут же по воздуху поплыл волшебный, сбивающий с ног дух настоящей арабики. Эмилий Иванович даже глаза закрыл от удовольствия, невольно сглотнул и вспомнил маму, которая считала, что кофе вреден, а потому не одобряла. Мамы нет уже шесть лет, но Эмилий Иванович вспоминает ее всякий раз, когда слышит запах кофе. Это уже стало чем-то вроде ритуала: скрежет Астронавта, сумасшедший запах кофе и всплывающее перед мысленным взором неодобрительное лицо мамы Стеллы Георгиевны с приподнятой бровью, врача-терапевта третьей городской поликлиники. Стелла Георгиевна вела здоровый образ жизни и даже купалась в проруби. Эмилий Иванович же рос довольно болезненным и хилым ребенком – какая там прорубь! Кроме того, он не то чтобы предавался гастрономическим излишествам, но покушать любил. И кофе любил. И пирожное «Наполеон». И шоколад. И готовить любил, как оказалось, когда не стало мамы. Особенно ему удавались борщи и пельмени, которым в подметки не годился магазинный продукт. Эмилий Иванович усаживался перед телевизором, когда показывали политическое ток-шоу, слушал вполуха и смотрел вполглаза, вздрагивая от какого-нибудь особенно громкого полемического вопля, и лепил пельмени, аккуратно укладывая комочек фарша, сдобренного специями, на тончайший кружок теста из рисовой муки под названием «кожа дракона». После чего окунал палец в чашку с водой, смачивал кружок по ободу и тщательно заклеивал. В круглой коробочке с китайскими иероглифами и красным драконом на крышке – сто кружков, значит, на выходе – сто первоклассных пельменей. «Кожу дракона» привозил Эмилию Ивановичу сосед Жорик, бизнесмен, который закупал в Китае всякий ширпотреб – его квартира была забита копеечной ерундой, как то: китайскими фонариками, витыми шнурами с кисточками и колокольчиками, пластмассовыми цветами, меховыми зверушками, календарями с китайскими красавицами, толстыми младенцами и драконами, фаянсовыми буддами и лысыми китайскими мудрецами с посохом. И жена его, настоящая китаянка по имени Ли Мэй, словно сошла с глянцевой странички календаря. Она очень нравилась Эмилию Ивановичу, который любил все необычное. Кроме того, она научила его делать дамплинги. Пельмени, по-нашему.

Дамплинги порхали в кипящей воде, как бабочки, то взмывая кверху, словно норовя выскочить из кастрюли, то опускаясь на дно, трепеща шелковыми рисовыми крылышками. Эмилий Иванович, затаив дыхание, отлавливал их сачком-шумовкой и укладывал на большую тарелку из фамильного сервиза, который мама разрешала брать только по праздникам, а Эмилий Иванович справедливо рассудил, что дамплингам нужна соответствующая посуда. На вкус же они были – восторг, упоение… просто ах! И слов-то сразу не подберешь. Особенно под соевым соусом. И непременно закатить глаза и жевать не торопясь. Можно под пивко.

Эмилий Иванович, как уже упоминалось, одинок. Не старый холостяк, нет – ему не то тридцать три, не то тридцать четыре, возраст вершины, – а просто одинок. Так сложилось. Была лет десять назад какая-то история любви с девочкой из предместья, которая не понравилась Стелле Георгиевне. Знаем мы таких искательниц приключений, а потом квартиру разменивай! Да и где знакомиться с девушками? На дискотеки Эмилий Иванович не ходит, в конкурсах караоке на площади не участвует, друзей с безмужними сестрами и племянницами у него немного, вернее, вовсе нет, а знакомиться на улице не всем дано. Да и не та у Эмилия Ивановича внешность, чтобы знакомиться на улице. Нет, нет, не подумайте чего, но… Ему бы сбросить килограмм десять-пятнадцать живого веса, да в фитнес-клуб, да постричься красиво, да очки поинтереснее, да последить за осанкой… Например, стоять, прислонясь спиной к стенке, по десять минут в день, что ли… и вообще. Тогда бы да. Ведь говорят же, что про всякого зверя есть ловец и про всякого купца товар… как-то так.

Эмилий Иванович уселся на крыльце губернской канцелярии, имея в руке дизайнерскую чашку с иронической вороной, наполненную замечательным кофе. Вокруг сиял безмятежный день позднего лета, было тихо, зелено и благостно, не шевелилась ни одна травинка, разве что гнулась, когда проползала по ней неторопливо какая-нибудь досужая разноцветная букашка. Эмилий Иванович уже в который раз подумал, что у старинного парка особенная аура, что не удивительно, так как раньше люди умели выбирать места для зачина городов. Даже сверкающие там и сям редкие желтые листья добавляли в мироощущение вполне уместную и допустимую нотку грусти и наводили на мысль о том, что все проходит. Но мысль эта была легкой и нежной, не было в ней ни надрыва, ни горечи, а один лишь светлый философский смысл, невесомый, как паутинка бабьего лета.

Он не без удовольствия вспомнил, что завтра вечером придет Ирина Антоновна, Ириша, со своей шумной командой, вернее, труппой, и праздник продолжится. Только бы до начальства не дошло.

– Спикеры, надо же! – Эмилий Иванович до ушей улыбнулся и отхлебнул кофе…

Глава 2 «Спикеры»

«Спикеры»… Ох уж эти спикеры! Они с гордостью носили звание спикеров. Нет, нет, не подумайте, ничего общего ни с политикой, ни с парламентом. Упаси боже! «Спикер» – от «ту спик», что по-английски значит «говорить». То есть те, кто способен говорить, в нашем случае по-английски. Говорить или сказать хоть что-нибудь. В общем, если дословно, то те, кто говорит. «Говорители» или «говорящие». Можно «ораторы», но это не про них, слишком круто. А вообще речь идет о Клубе английского языка при центральной городской библиотеке, всего-то. Три года назад двадцать разношерстных пионеров собрались для создания клуба, прочитав объявление в местном «Курьере» и услышав по радио призыв: «Всем, всем, всем! Научим, образуем, в оригинале, в совершенстве, задаром! Только придите!»

Пришло, как уже упоминалось, человек двадцать, среди них оказались самые разные личности. В том числе бывший лектор общества «Знание», почтенный старец лет восьмидесяти от роду, которому не хватало общения и хотелось поговорить на тему: «Тогда и сейчас»; студент местного истфака Иван Цехмистро, в своем роде знаменитость, которому нужна была аудитория для донесения собственных взглядов на политику, международные отношения и мироустройство в целом. Иван оказался умным и эрудированным студентом, спорщиком по любому поводу, даже самому нестоящему. Когда он взбирался на кафедру, в аудитории начинался гул, топот и свистки. Иван обижался и называл сокурсников варварами. А тут вдруг подвернулась свежая аудитория, где его еще не знали.

Пришла пенсионерка, которой нечем было себя занять – дети выросли и разлетелись, а муж уехал в Португалию на заработки, – милая, тихая, ее звали Зоя; пришла необычного вида девушка средних лет, у которой была манера уставиться в журнал или газету, раскачиваться и тихонько тянуть бесконечную ноту, якобы про себя, что производило странное впечатление.

Пришел сварливый молодой человек Павел, который цеплялся к Ирине Антоновне и критиковал ее методику преподавания как бесперспективную и несовременную. Никакого образования он меж тем не имел вовсе.

Пришел преподаватель музыкальной школы, собирающийся в аспирантуру, необыкновенно красивый мужчина, который оказался впоследствии абсолютно невосприимчивым к английскому, несмотря на совершенный музыкальный слух.

Словом, потянулись всякие разные, и оказалось, что в городе полно необычных особей. С одной стороны, чудаки украшают жизнь – издалека, правда; с другой – в быту лучше держаться от них подальше. И главное, никогда с ними не спорить – бесполезно, задавят дурацкими аргументами и опытом. Кроме того, не стоит забывать, что чудаки неутомимы. Как правило, это люди с огоньком, инициативой и поголовно оптимисты. Бьюсь об заклад, вам никогда еще не попадался депрессивный чудак.

Ну, да ладно, собрались, расселись, все такие разные, как уже было упомянуто. Рассмотрели друг дружку, представились, рассказали короте́нько о себе, и тут посыпались разные интересные предложения. Походы в театр, встречи, конкурсы и викторины. Много было криков и споров до драки насчет названия. Предлагались «Британика», «Лондон», «Англосаксы», «Челси», «Честерфилд», «Гай Фокс», «Тауэр» – одним словом, все, что имело прямое или непрямое отношение к Англии. Мнения разошлись, гвалт стоял страшный. Народ был горячий, каждый со страстью отстаивал свои взгляды. Потом рассудительный художник-оформитель Саша Немет, оказавшийся там в ту пору, не кандидат в члены клуба, нет, а случайный посетитель, – сказал: «А что вы собираетесь тут делать, уважаемые господа?» На миг воцарилась недоуменная тишина. Учить язык, ответил он весомо. Зачем? Клубмены переглянулись. Чтобы говорить, сказал Саша. Значит, вы кто? «Кто?» – было написано на лицах присутствующих. Значит, вы спикеры. Почему? Потому что «ту спик» по-английски значит «говорить».

Спикеры? Ну, в принципе, пожалуй, что спикеры. Кто «за»?

Через пару недель балласт отсеялся, остались около десятка мотивированных бойцов, и пошла писать губерния. Художник-оформитель, кстати, чувствуя себя крестным отцом, тоже стал появляться. Правилом номер один клуба было: говорить, говорить, говорить, и черт с ними, с ошибками! Попав в незнакомую языковую среду, вы мобилизуете все накопленное, случайно услышанное или подслушанное и выдаете результат. Можно привирать или даже врать на полную катушку. Меня зовут Саша. Я художник. Я живу в Лондоне. Ура! Я робот! Меня зовут Мултивак. Я… я… я пою в опере! Я инженер! Космонавт! Карлик! Владелец казино! Мэрилин Монро! Мне пятнадцать, сорок, семьдесят, сто пятьдесят три! Я миллионер! У меня пять… как будет «яхта»? Замок в Шотландии. Я арабский шейх, у меня гарем. Сколько? Э-э-э… пятнадцать! А детей? Сорок пять! И «Бентли»! Два!

И стишки на память: «Маленькая птичка пела в декабре!», «Твинкл, твинкл, литтл стар!»[1]

А также походы на пляж, за реку, пикники, дни рождения – и все по-английски. Ну, по возможности. Они нашли себя сами, и это было здорово!

А однажды, сидя на закате на длинной скамейке с видом на реку – а кто не уместился, на траве, – спикеры притихли, задумались: чего бы это еще придумать? А если театр? Пьесу? Можно добавить городского колорита, изобразить известных лиц, которые на виду и на слуху. А судьи кто? То есть благодарные зрители? Как это кто! А спецшколы? А иняз местного педа? А кафедры трех городских вузов? Да от желающих отбоя не будет! Плюс родственники, друзья, поклонники, а также разномастные любители и самоучки.

Значит, театр? Решено! Даешь театр! Ура!

Повторные мучения насчет названия, крики и озарения… Шекспировский «Глобус»? «Медвежий садок» – оттуда же? «Метрополия»? По новой – «Британика»? И так далее.

Мы кто, весомо спросил художник Саша Немет, дождавшись паузы. Мы спикеры. Согласны? «Ну!» – ответил озадаченный коллектив. Чего плодить клички, только людей зря путать, сказал Саша. Клуб «Спикеры», театр тоже «Спикеры». Спикер, он и есть спикер. Кто «за»?

Саша Немет был так немногословен и так убедителен, что с ним не поспоришь. Сказал – как припечатал. Клуб «Спикеры» – первая ступень, для начинающих, театр «Спикеры» – вторая, для продвинутых, тех, кто ощутил в себе сценический зуд. А начинающим роли без слов, чтобы не обидно.

– Ага, е-два е-четыре, и не надо ездить публике по мозгам, – сказал Юра Шевчук, ерник и циник. – Нормально.

Потом долго выбирали пьесу. Чтобы не арт-хаус, не слишком сложная и вполне узнаваемая. Ирина Антоновна мечтала о «Пигмалионе», но увы. Сложная лексика, тонкий юмор… Рано. Остановились на «Золотом ключике», который превратился в «Пиноккио». Потом распределяли роли. Девиз театра: «Каждому по роли!» «По роли в зубы», – сказал Юра Шевчук. Или ролью по зубам. Под девизом: «Ежели персонажей не хватает, то их надо выдумать». Даже молчаливая пенсионерка Зоя получила роль, правда, без слов – служанки в гостинице, где «вышивали» злокозненные котяра Базилио и лиса Алиса. Потом ее повысили до черепахи Тортилы. «Тилипаха», – стал называть ее младший внучок, трехлетний Коляныч. Так и прилипло.

Костюмами особенно не заморачивались – каждый персонаж обеспечивал себя сам, в силу фантазии и темперамента. Текста было минимум, во избежание ляпов, но зато было много пантомимы, криков, жестикуляции, прыжков и танцев. Динамики, подогретой стробоскопом до ряби в глазах. Одним словом, пошлый балаган, как сказал Юра Шевчук, он же кот Базилио, который в образе кота танцевал канкан. Пусть балаган, зато весело и творчество. Насчет пошлости – извините-подвиньтесь. Скорее, капустник.

Центральный персонаж – бедный старый папа Карло. Однозначно, Саша Немет. Большой, красивый, бородатый, с косичкой. С нарисованными на лбу морщинами. Он так выразительно чесал в затылке, так достоверно крутил ручку шарманки, под которую загримировали старый баян, извлекая дикие, режущие ухо звуки, так потирал поясницу, чесал нос, кашлял и сдвигал на затылок красную бейсболку, так печально смотрел на холст с нарисованным очагом, что слова были излишни.

А Пиноккио изображало тощее, вертлявое, визгливое существо – цыганка Марина из оседлой цыганской слободы. Да, да, настоящая цыганка, с таборными песнями и гитарой, правда, без слуха, и устрашающим, сиренной мощи голосиной. По прозвищу сначала цыганка Аза, потом Пиноккио – по роли, потом Буратино и, наконец, Буратинка. Темперамент – бешеный! Как она запрыгивала на шею папе Карло, как дрыгала ногами, как пронзительно верещала: «Папочка Карло, дэдди, я буду самым умненьким, самым благоразумненьким мальчиком на свете!» В ушах звенело. А деревянная судорожная походка! А ручки-ножки как на шарнирах! А длинный нос, цепляющий все вокруг! И полосатый колпачок с кисточкой на макушке.

Считалось, что она влюблена в папу Карло – уж очень надолго зависала у него на шее! Да что там Марина! В папу Карло были влюблены все.

Хромой кот Базилио и лиса Алиса – вообще песня. Котяра в старом обвисшем спортивном костюме с дыркой на колене, с надписью на спине «VasyaAdidas» как бы с намеком на известного городского легкоатлета Василия Г.; с черным кружком на глазу – то правом, то левом – под настроение; с торчащими вороньим хвостом усами, без передних зубов, что, разумеется, сказывалось на произношении – он страшно шепелявил и плевался. Зубы, как вы понимаете, были заклеены черными бумажками.

А как он хромал! А как тыкал палкой в окружающие предметы, притворяясь слепым! А как вращал здоровым глазом! Изображал его единственный в команде профессионал-филолог, учитель английского из пригорода Юра Шевчук, тот, что танцевал канкан. Был это остроумный циник, ерник и насмешник, как уже упоминалось, и больших трудов стоило удержать его от ненормативной лексики и выпадения за рамки текста. Тем более он всякий раз привносил в роль что-нибудь новенькое, нахватавшись у своих учней, и его распирало от желания пустить новые знания в дело.

– Филистеры! – кричал Юра, размахивая костылем. – Мухи дохнут! Разговорная речь должна быть «грязной»! Тем более у кота. Ну, хотя бы пару «факов»! И вообще, бей козлов, люби бобров! Ирка, а ну, переведи!

– Через мой труп! – кричала в ужасе Ирина Антоновна. – Только попробуй! Там же будут дети!

– Дети! – закатывал глаза Юра. – Да эти цифровые вырожденцы дадут тебе фору с твоими старорежимными заморочками. Будь проще, Ирка!

– Папа Карло, скажи ему!

– Базилио, ты прав и не прав, – степенно отзывался папа Карло, сдвигая бейсболку на затылок. – Пара «факов» для выразительности, с одной стороны, никому не повредит, а с другой – я думаю, пока не надо. Премьера, дебют, первый выход, все такое. Давай пока в рамках, а там посмотрим. О’кей? Можно проголосовать.

Юра послушался, но тем не менее при каждом удобном случае склеивал кукиш, неприлично дрыгал хромой ногой и невнятно бормотал неприличные слова. Уличенный, кричал, что все инсинуации и вранье, просто у него так складываются пальцы, совершенно случайно, а «у вас грязное воображение!». Что же касается до хромой ноги – то в ней с детства нервный тик.

– Балаган! – прижимала пальцы к вискам Ирина Антоновна. – Приличные люди придут, преподаватели вузов, учителя, а ты со своими ненормативными жестами и словесами!

– Не парься, они тоже люди! – фыркал нахальный котяра. – Мы ставим комедь, а не трагедь, или я чего-то не понял? И не надо пить мне кровь, хватит мне родного директора.

– Кстати! – хлопнула себя по лбу лиса Алиса. – Надо книгу отзывов! Для истории. Я куплю альбом! Завтра же! Саш, разрисуешь? И фотки.

Лиса Алиса… Татьяна Соболева. Редкая красотка – черные глазищи с поволокой, прекрасные волосы, характер нордический, бойцовский… не характер, норов. Диплом университета, работа в котельной, где сама себе начальник. Начальница то есть. Да, да, вы не ослышались – в котельной! Сутки работаем, трое дома – самосовершенствуемся: читаем древних философов, смотрим культовое кино, пишем стихи. В знак протеста против подлости мира и босса, который вздумал протянуть лапы. В результате едва не лишился глаза – почти лишился, – вызывали «Скорую», а Таня, хлопнув дверью так, что она слетела с петель, удалилась со щитом, но без работы. Попадаются в наше сложное время и такие.

Она была хороша в роли лисы Алисы! Облезшая горжетка из бабушкиного сундука, распространяющая удушливый запах нафталина, страшный допотопный ридикюль, жеваная фетровая шляпка с бесформенным букетом, длинная юбка и тонкие ножки, обтянутые черными чулками, в здоровенных штиблетах на пуговках. Еще хвост, тоже облезший.

Репетиции в иностранном отделе, в читальном зале, что не всегда удобно – читатели недовольны. Крик, споры, креативные находки. Ирина Антоновна всю голову себе сломала, что делать. И тут вдруг заглянул на огонек Эмилий Иванович…

Он заходил иногда полистать иностранные журналы по дизайну и графике, несуразный, нескладный, трогательный Эмилий Иванович, с которым Ирина, можно сказать, дружила. Симпатизировала, другими словами, в силу бросающейся в глаза безобидности и деликатности. Он часами сидел в библиотеке, шуршал страницами, зарисовывал что-то в тетрадку. В очках с толстыми линзами. Он всегда приносил ей в подарок то цветок, то шоколадку или яблочко, то еще какой-нибудь пустячок, вроде брелка или фигурки лешего или домового, которые продавались в местных сувенирных киосках по дороге в библиотеку. И тут Ирине вдруг пришло в голову…

– Эмочка, а ты работаешь один? – зашла она издалека. – Или с коллегами? В губернской канцелярии, кажется?

– Один, – с готовностью отвечал Эмилий Иванович, даже привстал. – В губернской канцелярии.

– И от музейного начальства далеко, правда? – дипломатично вела дальше Ирина Антоновна.

– Правда. А что?

– А если мы попросимся к тебе, а? Один разик! У нас на носу премьера… «Спикеры», я имею в виду? Можно? Завтра, на пару часиков? Нам негде репетировать.

– Премьера? – удивился Эмилий Иванович. – Репетировать?

– Ну да. Мы ставим «Пиноккио», Молодежный пообещал зал для премьеры. Наш клуб «Спикеры». Помнишь, я тебя приглашала? А теперь у нас еще и театр, тоже «Спикеры». А репетировать негде. Читатели возмущаются, директор зудит. Можно мы к тебе?

Эмилий Иванович задумался. Потом спросил:

– Народу много?

– Человек шесть, – порозовела Ирина Антоновна. – Мы тихонечко! Я после работы забегу посмотреть, лады? Условия, в смысле – куда можно прилепить декорации, и вообще.

Эмилий Иванович неопределенно кивнул. Его одолевали сомнения, но отказать Ирише он не мог. На пару часиков, шесть человек, раздумывал он. Приличные люди, читающие, английский клуб «Спикеры», по радио рассказывали. И она забежит сегодня… нужно купить свежего кофе и чего-нибудь еще. Он невольно улыбнулся и кивнул еще раз.

Ирина Антоновна, Ириша…

Она нравилась ему, и он тайком ее рассматривал, делая вид, что занят журналом. Бросал стремительные взгляды, тут же уводил глаза и утыкался в статью или картинку. Ирина Антоновна была в курсе. Всякая женщина в курсе, когда на нее смотрят. Тем более когда смотрит такой робкий и стеснительный молодой человек, как Эмилий Иванович, поминутно краснеющий, прикрывающий глаза рукой и подглядывающий сквозь пальцы.

Подружка Алина из статистики поддразнивала Ирину Антоновну и называла его «твой Эмилька». Ты знаешь, Ир, твой Эмилька ничего, его бы приодеть, а то он как недоросль, ты бы занялась! А ведь хороший парень! Умный, добрый, порядочный, толстый, правда. Имей в виду, такие на улице не валяются. Ну почему как приличный мужик, так вроде Эмильки? Вопрос вполне риторический, ответа на него нет да и не требуется. Почему, почему… Потому! И точка.

Все так, все правильно про Эмилия Ивановича. Но… если честно, всем, кто с ним сталкивался, казалось, что из детства он сразу шагнул в зрелость, но при этом остался ребенком. И одет странновато – Эмилий Иванович носит короткие широкие штаны – такие в юмористической литературе называются «боцманскими», – пенсионерские рубахи и сандалии на пуговке, чем напоминает переростка-акселерата из глубинки, внезапно выросшего из своих старомодных одежек.

Откуда он их выкапывает, хихикает Алина. Не иначе как из бабкиного сундука. Ты бы подсказала, Ир, а то полная безнадега. А ты заметила, что у него разные носки? То черный с синим, то серый с коричневым! Алина хохочет.

Ирина Антоновна укоризненно качает головой: ну и язык у тебя! Да я не против подсказать, но как? Как сказать ему про одежду? И про носки? Может, у него с деньгами туго, сейчас все страшно дорого, ну а какая у них там в музее зарплата, сама знаешь, кот наплакал. На джинсы и футболки должно хватить, говорит неугомонная Алина. Не женат, внебрачных детей нет, платными сексуальными услугами вроде бы не пользуется. Или все на жрачку уходит? Девушки смеются…

…Ирина Антоновна, Ириша, забежала в домик губернской канцелярии, как и обещала, вечером, после работы, и они пили кофе. Эмилий Иванович купил в «Золотом ключике» пирожных – два тирамису и два с маринованной вишенкой. Ириша только ойкала, что нельзя, калории, то-се, но парочку все-таки съела и пообещала себе сегодня не ужинать. Таким образом, вопрос с репетицией был улажен. Зал на первом этаже – прекрасная сцена, там еще есть ступенька, на которую усядется папа Карло, а в торце можно повесить плакат с очагом.

– Прекрасно! – с энтузиазмом воскликнула Ирина Антоновна. – Ты себе не представляешь, Эмочка, как ты нас выручил. Завтра часиков в шесть, добро? Ой, собачка! – Она заметила Тяпу, вылезшую из-под стола. – Какая хорошенькая! Твоя?

Эмилий Иванович кивнул.

Она убежала, а Эмилий Иванович и Тяпа, стоя на крыльце, смотрели ей вслед…

* * *

…Они прибыли в половине седьмого. Пестрая, развеселая компания во главе с Иришей, и было их, как прикинул опешивший Эмилий Иванович, человек пятнадцать. Он задержал взгляд на здоровенном парне с полосатой подушкой под мышкой. Перевел на долговязого и тонкого с подсакой.

– Карабас-Барабас, – Ириша поймала его взгляд. – Подушка для усиления живота. А это Дуремар – Володя.

Дуремар взмахнул подсакой и присел в реверансе. Был это бледный тонкий юноша с бородкой а-ля кардинал Ришелье.

Папа Карло нес шарманку, тощая девушка в длинной цветастой юбке – здоровенное картонное полено. Еще одна девушка была в странного вида шляпке, а ее спутник с черным кружком на глазу. Он устрашающе вращал здоровым глазом и хромал, заваливаясь набок.

«Лиса Алиса и кот Базилио», – догадался Эмилий Иванович, вспоминая культовых героев любимой детской книжки. Правда, в той книжке герой назывался Буратино.

– Танечка Соболева и Юра Шевчук, – представила парочку Ирина Антоновна.

– Подайте бедному животному на пропитание! – Кот вцепился в Эмилия Ивановича. – Же не манж па сис жур! Дай, дай, дай! Жрать охота! И пить.

Эмилий Иванович отскочил и неуверенно улыбнулся.

– Пьеро и Арлекин!

Эмилий Иванович поклонился.

– А это наш спонсор и меценат Эмилий Иванович, – объявила Ирина Антоновна. – Добрая душа, старинный друг иностранного отдела. А это мы! Спикеры! – Она сделала округлый жест рукой. – Папа Карло – Саша Немет. Это Мариночка – Пиноккио. Карабас-Барабас – Миша Савченко. Черепаха Тортила – Зоя Павловна. Мальвина – Валерочка Костик. – Девушка в голубом паричке улыбнулась, и Эмилий Иванович с удовольствием задержал на ней взгляд. – Пьеро – Славик. А это наши технари – художник по свету Кирюша из Молодежного театра и фотокор Костя. – Осветитель Кирюша, бледный худой парень незначительного росточка, помахал Эмилию ручкой; Костя с камерой на груди важно кивнул – был он толст, серьезен, даже слегка насуплен. Клички у них были, как открыл на ушко Эмилию Ивановичу Карабас-Барабас, соответственно Кирюша, – Свет очей и Фото-Мэтр, или Тонкий и Толстый. Кирюша уже деловито прикидывал, куда воткнуть шнуры от софитов и стробоскопа.

– Здрасте, Эмилий Иванович! – посыпалось со всех сторон.

– Добрый вечер, Эмилий Иванович!

– Спасибо вам огромное, Эмилий Иванович!

– Ой, как тут таинственно! А что там?

– А вам тут не страшно, Эмилий Иванович?

– А тут есть привидения?

– Археологи говорят, тут подземный ход до Ильинской церкви! Правда?

– Ой, компьютер! В этих стенах! С ума сойти!

– А почему у вас на постере кошка и «Мона Лиза»?

– Поступайте к нам в почетные спикеры!

– Кто за почетного спикера Эмилия Ивановича?

– Ура! Единогласно!

– Папа Карло нарисует вам диплом!

– Ой, собачка! Это ваша? Как ее зовут?

Испуганную Тяпу потащили из-под стола, и она залилась визгливым лаем. Эмилий Иванович тоже растерялся, не привык он быть в центре внимания, не умел в компании. Но растерялся по-хорошему, даже покраснел. От растерянности он попытался пересчитать гостей, но после двенадцатого сбился. Потом попытался отвечать на вопросы, но безуспешно, так как вопросы сыпались градом и ответов никто не ждал. Тяпа лаяла, переходя из рук в руки, и облизывала новым знакомым щеки.

В итоге народ разбрелся по канцелярии, скрипел и хлопал дверьми, щелкал туда-сюда выключателями, стаскивал с полки фолианты, поднимая тучи пыли, всюду совал нос, пихался, прятался за углами и выскакивал с дурным «бу», вызывая визг девочек. К изумлению Эмилия Ивановича, взрослые люди вели себя как школьники, которых он вспоминал с содроганием. Он умоляюще посмотрел на Иришу, и она закричала:

– Начинаем! У нас всего два часа. Сцена первая. Папа Карло, очаг и бревно. Поехали!

– Эмилий Иванович, у тебя случайно нет холодильника? – Карабас-Барабас отвел хозяина канцелярии в сторону.

– Холодильника? – обалдел Эмилий Иванович. – Зачем?

Карабас-Барабас кашлянул и пошевелил пальцами:

– Бухло поставить. В библиотеке, сам понимаешь, дыхнуть нельзя, а у тебя здесь спокойненько. Да ты не парься, всего бутылек красненького, восстановиться после репетиции. И закушать. Только Ирише пока ни слова, а то визгу не оберешься, она у нас женщина нервная.

Эмилий Иванович кивнул и повел артиста к крошечному холодильнику в кофейной подсобке.

– Папа Карло! Бревно! На сцену! – кричала Ирина Антоновна. – Время!

– Где моя шляпа? Кто помнит, я был в шляпе? Кто спер шляпу?

– Саш, ты оставил ее в библиотеке!

– Папа Карло, давай без шляпы. Тихо!

– Все заткнулись! Шат ап![2] Поехали. Тишина!

Вспыхнул ослепительный свет, Эмилий Иванович, скромно притулившийся сбоку, вздрогнул и закрыл глаза. Ему было непривычно радостно и немного тревожно: а вдруг директор музея вздумает прогуляться в канцелярию, так, на всякий случай? И застанет вид на Мадрид? Но тут же он подумал, что рабочий день закончен, директор давно ушел, и единственный комплект ключей – у него. Запремся изнутри и никого не впустим. А завтра можно соврать, что забыл выключить свет. Вряд ли толстый Алексей Трофимович полезет заглядывать в окна. Эмилий Иванович подивился легкости, с которой придумал, что соврать. Творческое начало заразительно, не иначе.

– Бревно, на сцену! Эмилий Иванович, можно мы очаг на стенку скотчем? Мы его потом осторожненько снимем!

– Папа Карло!

– Бревно! Марина! Спрячь локти, выпирают!

– Тихо! Начинаем!

– Тяпа, тихо!

– Начали!

На сцене на табурете сидит папа Карло, печально смотрит на очаг. В углу – бревно, здоровенная кочерыжка с сучками.

Щелканье блица – Костя Фото-Мэтр на корточках ищет удачный ракурс. Снимки для истории. Эмилий Иванович снова вздрогнул и зажмурился.

– Poor me, poor me![3] – причитает папа Карло, раскачиваясь из стороны в сторону. – Один, совсем один! Ни жены, ни деток! Вот заболею, так и стакан… гм… некому подать! В смысле, воды. А был бы у меня сынок… – Он замолкает и прислушивается. Слышен явственный писк. – Кто здесь? Мыши?!

Писк повторяется. Папа Карло вскакивает, озирается, с опаской заглядывает в шкаф. Там пусто. Под стол – там тоже пусто.

– Хи-хи-хи! – слышится явственно.

Папа Карло испуганно шарахается, цепляется за ножку стола и во весь свой великолепный рост растягивается на полу. Сверху, визжа, падает бревно. Хохот. Один из софитов гаснет. Кирюша – Свет очей бросается к шнурам.

– При чем здесь упад бревна! Какого лешего ты падаешь? – орет кот Базилио. – Тебя еще не вырубили!

– Не вытесали!

– Нечаянно! – пищит Буратинка из бревна.

– Сначала! – командует Ирина Антоновна.

И так далее, и тому подобное. Актеры раздеваются – софиты жарят, как южное солнце, – и бегают в подсобку попить.

В половине девятого наконец последняя сцена – все радостно вопят и танцуют. Мигает стробоскоп; по стенам мечутся тени, заливается громким лаем Тяпа.

Отбой! Возбужденные, голодные, уставшие, актеры валятся на пол. Гаснут прожекторы, становится темно. Темноту встречают дружным визгом. Жалкие лампочки в обители Эмилия Ивановича после ярких софитов вполне бесполезны. Карабас-Барабас, не теряя времени, ныряет в холодильник, вытаскивает свертки и бутылку. Лиса Алиса достает бумажные стаканчики.

– Это что? – удивилась Ирина Антоновна. – Вино? А Эмилий Иванович разрешил?

– Разрешил! Правда, Эмилий Иванович?

– Эмилию Ивановичу тоже! Карабасик, давай! За новоселье!

– За премьеру! – поднимает бумажный стаканчик папа Карло. – Пьем стоя.

Хохот – все и так стоят, так как сидеть в канцелярии не на чем.

– За хрен с ними и за удачу с нами! – говорит кот Базилио.

Новый взрыв хохота.

Еще примерно полчаса обсуждений, крика, перепалки, и спикеры дружно выкатываются на крыльцо. Эмилий Иванович запирает дверь, и они гурьбой идут по главной аллее к выходу. Людей в парке нет, вечер прохладный, да и день будний. В светлом небе с двумя невесомыми облачками сияет полная луна. Вскрикивают потревоженные птицы в верхушках вековых лип; вот пробежал ветерок, качнулись ветки. В свете луны блестят чугунные дула старинных пушек, размещенных по периметру старого парка. Вся обстановка напоминает декорации к пьесе о чародеях, магах и всякой запредельщине. Тем более в полный накал сияет голубоватая луна… так и таращится сверху. Облачка разлетелись, серо-черное небо, пустое и бесконечное, накрыло остывающую землю непроницаемым колпаком. И вот уже легкий прозрачный туманец воспаряет из кустов, ложбинок и неровностей; и смутно белеют храмы по широкой плавной дуге, тускло светятся золотые купола на горизонте…

– Красотища! – восклицает лиса Алиса, девушка безудержная и восторженная. – И домой не хочется.

– Можно на реку, искупаться, – предложил Дуремар.

– Ага, сам купайся! Вода уже холодная. И пиявки!

– Сама ты пиявка! В реке пиявок нет. А вода еще теплая. А правда, пошли! Детское время!

– Я домой. Устала, – Ирина Антоновна зевает и закрывает рот ладошкой. – Еще раз спасибо, Эмилий Иванович, ты нас очень выручил. Еще пару репетиций, и мы готовы. Ой, моя маршрутка! Спокойной ночи всем!

И она бежит на остановку. Эмилий Иванович с сожалением смотрит ей вслед. Художник-оформитель Саша, папа Карло, тоже смотрит ей вслед. Буратинка перехватывает его взгляд, иронически хмыкает.

– Можно ко мне в мастерскую, – предлагает папа Карло.

– Ура! – радуется кот Базилио. – А горючее?

– Найдем.

– Хорошо вам, мазилам, – говорит кот Базилио. – Бабло не считаете. А я, например, гол как сокол и нищ, как паук в туалете. Пошли!

– Ура! – вопят спикеры, и им отвечают хриплым карканьем потревоженные вороны.

* * *

Ирина Антоновна вскочила в пустую маршрутку, рухнула на сиденье и закрыла глаза. На площади еще гулял народ, но чем дальше от центра, тем пустыннее становились городские улицы. Раздрызганный пикап подбирал редких пассажиров, в салоне едва слышно мурлыкала музыка. Ирина Антоновна задремала. Разбудил ее рык водителя: «Конечная! Приехали!»

Она пробежала через темный двор к своей пятиэтажке. Их район довольно спокойный, никаких чепе, но поди знай. Она влетела в слабо освещенный подъезд и стала подниматься на свой пятый этаж. На четвертом лампочка не горела, и там стоял неприятный серый полумрак. Ирина Антоновна взлетела к себе на пятый, едва не наткнулась на сидящего на верхней ступеньке мужчину, шарахнулась и вскрикнула, испытав мгновенный ужас…

* * *

В мастерской спикеры расположились кто где, и папа Карло включил электрочайник. Лиса Алиса полезла в шкафчик за чашками и ложками. И началась роскошь общения. Они выпили по несколько чашек чаю каждый, съели все сухари и каменные пряники, валявшиеся в мастерской с незапамятных времен, обсудили спектакль, Ирину и главного режиссера Молодежного театра, который с какого-то перепугу пообещал им сцену для премьеры. Иными словами, от души посплетничали.

– А не боится чувак, что мы его переиграем? – спросил кот Базилио. – Говорят, его продукция – полный отстой.

– Ты что! Отличные спектакли, билетики спрашивают за три квартала! – воскликнула лиса Алиса. – Виталя Вербицкий – большой мастер! Правда, с приветом.

– Мастер-ломастер с очень большим приветом! – фыркнул кот Базилио. – Может, сходим как-нибудь?

– Можно. Соперника надо знать в лицо.

И так далее, и тому подобное…

…Оставив пределы мастерской гостеприимного папы Карло, спикеры распрощались на площади и разлетелись по домам. Папа Карло остался один. Домой ему не хотелось. Мысленно он перебрал друзей, к которым можно завалиться просто так, в любое время дня и ночи. Получалось, есть парочка, но если честно… если честно говорить, объяснять что-то и, главное, пить ему не хотелось. Хотелось коньяку в одиночку и помолчать. Спикеры – отличные ребята, но уж очень шумные. Особенно Буратинка! Как включит децибелы… Да и лиса Алиса – девушка горластая, аж в ушах звенит.

Недолго думая, он зашел в бар «Тутси», что около театра…

…Он сидел за барной стойкой, пил коньяк и поглядывал одним глазом на экран висящего в конце стойки телевизора. Показывали фильм о любви, звук был приглушен. Женщина рыдала, цепляясь за уходящего мужчину. Он снимал с себя ее руки, что-то говорил – наверное, рассказывал, что он ее не стоит. Папа Карло ухмыльнулся – вечно одни и те же байки. Я тебя не стою, ты замечательная, ты еще встретишь своего парня – что угодно, лишь бы побыстрее свалить после ночи любви. Прощальный поцелуй в лоб, а рука за спиной уже нашаривает замок. «Я позвоню!» – и низвержение по лестнице, не дожидаясь лифта. Уф! Конечно, позвоню. Когда-нибудь. Сколько их у всякого нормального мужика, этих случайных подруг?

Женщина на экране рыдала, мужчина что-то бормотал, лицо у него было несчастное. Слабак! Тут надо действовать быстро и, главное, не вступать в долгие разговоры и выяснения отношений. Что выяснять? Разве и так не ясно? Пришел вечером, ушел утром, снова пришел, снова ушел… А она впускает, она рада – надеется, что однажды придет и останется. И все в итоге остаются при своих.

Папа Карло допил коньяк, сделал знак бармену. Вспомнил, как упала на него тощая Буратинка, и рассмеялся. Друзья удивляются – на хрен ему этот клуб? У него своя компания, старые проверенные дружбаны, правда, почти все женаты, многие по второму заходу, общие интересы, а тут какое-то детство, честное слово. Учу английский, отвечает он. Он иногда заглядывал в библиотеку полистать журналы – дизайн, графика, антиквариат, музеи – в поисках плодотворных идей. Однажды случайно попал на их сборище, стоял страшный гвалт, доходило чуть не до драки – обсуждали название клуба. Он сидел, листал журналы, а потом не выдержал – сказал: «Можно мне? Советы постороннего». Они замолчали, уставились на него, и Юра Шевчук спросил: «А ты кто?» «Я? Сказал же – посторонний, сижу, слушаю… Цель у вас какая? Говорить? Ну и не надо выдумывать велосипед. Спикеры! Клуб «Спикеры».

Потом ему позвонила Ирина Антоновна, пригласила на очередное заседание клуба «Спикеров», сказала: «Вы же теперь вроде крестного отца». Он пришел. Юра Шевчук обрадовался, хлопнул по плечу: «Как насчет по пивку опосля? А то тут одни трезвенники, блин!»

Потом загорелись ставить пьесу, долго выбирали. Ирина Антоновна написала текст на английском, даже песню придумала – сперли музыку из «Комарово», куклы пели противными тонкими голосами. Не пели, а нарочито визжали.

На роль папы Карло он прошел единогласно. Актером он еще не был. Грузчиком был, сторожем был, маляром, рекламщиком, теперь вот оформителем, а выступать не пришлось. Он сказал: «Вы что? Забудьте». А сам уже представлял, как он «сделает» папу Карло. Походка, одежда, грим, интонации.

Ирина страшно обрадовалась, когда он сказал, что согласен. Вообще, между ними словно искра узнавания проскочила…

После одного из заседаний клуба – кот Базилио называл их планерками – он увязался провожать красотку Таню Соболеву. Они болтали обо всем и ни о чем, с ней было легко и просто. Она была остроумна и не боялась щекотливых тем – любовь, секс, – бросалась, как в омут головой. Около ее дома он поцеловал ее в щеку и, к своему удивлению, не почувствовал ответного трепета. Девушка превратилась в соляной столб, заклякла, и он понял, что болтовня и раскованность ее не что иное, как бравада и поза. Небось девственница, подумал он, а жаль – не обломится. Но, с другой стороны, как повторял не стеснявшийся в выражениях Юра Шевчук, не надо срать там, где работаешь. Золотое правило. Женщин вообще много…

Папа Карло и папа Карло. Согласиться на папу Карло стоило хотя бы из-за одной Буратинки. Этот визгливый сгусток энергии налетал шаровой молнией, метался по сцене и заряжал настолько, что несколько бессонных ночей после репетиции им всем были обеспечены. Юра Шевчук – кот Базилио – откровенно валял дурака, непристойно дрыгал ногой и порывался танцевать канкан; Таня, лиса Алиса, оказалась природной актрисой! Голос, интонации, движения – все было преисполнено природной гармонии. Он не поверил, когда она сказала, что работает в котельной – а что, там читать можно, полная свобода! На вопрос, что же она читает, девушка ответила – ну мало ли, Монтеня, например. Ирина только пожала плечами: если ей нравится в котельной…

Он не заметил, как сдружился с ними. Даже не сдружился, а сроднился. Скажи ему кто, что он, трезвый, спокойный, расчетливый Алекс Немет, вступит в какой-то клуб, будет играть на сцене, тратить драгоценное время на репетиции и задаром писать задники…

Он допил коньяк, взглянул на экран. Там шел мультик – кто-то за кем-то гонялся с ружьем. Папа Карло кивнул бармену и пошел из зала.

…Он позвонил в знакомую дверь. Прошелестели быстрые шаги, мигнул блик в глазке, и ему открыли. Он подумал, что она ждет. Несмотря ни на что, ждет, а он скотина…

Глава 3 Триумвират

Мгновенье… и в зале веселой и шумнойВсе стихли и встали испуганно с мест,Когда я вошел, воспаленный, безумный,И молча на карту поставил свой крест.

Н. Гумилев. Крест

– Привет, Савелий! Как жизнь, дети? А где философ?

Так обратился капитан Коля Астахов к Савелию Зотову, который с королевской точностью пришел на встречу друзей и уже минут пятнадцать маялся в одиночестве. И тут появился слегка припозднившийся капитан.

Дело происходило в баре «Тутси», излюбленном месте сходок триумвирата: философа Федора Алексеева, в прошлом оперативника, капитана полиции, сменившего, по его собственным словам, военный мундир на академическую тогу; бывшего его коллеги, тоже капитана, но в настоящем, Коли Астахова, человека решительного и далекого от всякой философии; и главного редактора отдела дамских романов местного издательства «Ар нуво» Савелия Зотова. Савелий – человек, воспитанный на чтении дамских романов, как того и требует его работа, а потому несколько оторванный от жизни, на что ему часто пеняет трезвый реалист Коля Астахов. Оторван-то Савелий оторван, но тем не менее есть что-то в его замечаниях… что-то или нечто этакое, некое жемчужное зерно, только нужно рассмотреть его и правильно истолковать. Капитан отмахивается, а Федор Алексеев толкует – он вообще человек вдумчивый, склонный к пространным рассуждениям, как и надлежит философу. «Мутный философ с мутной философией» называет его капитан, человек, как мы уже знаем, прямой и решительный, чуждый всякой мути.