Приятельница мадам Мегрэ E-Book

Жорж Сименон

• Herausgeber: Иностранка
• Kategorie: Krimi
• Serie: Звезды мирового детектива
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2018

Seitenzahl: 180

Beschreibung

Комиссар Мегрэ — типичный парижанин. Он носит пальто с бархатным воротником, не расстается с трубкой и обожает греться у огня. Однако в любое время суток он готов покинуть свою уютную квартирку на бульваре Ришар-Ленуар или прокуренный кабинет на Набережной Орфевр, чтобы прийти на помощь оказавшемуся в беде человеку. Разгадывая самые сложные преступления, распутывая самые причудливые интриги, Мегрэ руководствуется одним безотказным принципом: чтобы найти виновных, нужно прежде всего понять смысл их поступков… Представляем читателям сборник романов о комиссаре Мегрэ в лучших переводах, настоящий подарок всем ценителям увлекательной литературы!

Leseprobe

Оглавление

Выходные сведения

Приятельница мадам Мегрэ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Georges Simenon

L’AMIE DE MADAME MAIGRET

Copyright © 1950, Georges Simenon Limited

GEORGES SIMENON ®

MAIGRET ® Georges Simenon Limited

All rights reserved

Перевод с французскогоТ. Ворсановой

Серийное оформление В. Пожидаева

Оформление обложки В. Гореликова

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

СименонЖ.

Приятельница мадам Мегрэ / Жорж Сименон ; пер. с фр. Т. Ворсановой — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2018. (Иностранная литература. Классика детектива).

ISBN 978-5-389-15439-1

16+

Предлагаем вашему вниманию повесть Ж. Сименона "Приятельница мадам Мегрэ". 

Комиссар Мегрэ — типичный парижанин. Он носит пальто с бархатным воротником, не расстается с трубкой и обожает греться у огня. Однако в любое время суток он готов покинуть свою уютную квартирку на бульваре Ришар-Ленуар или прокуренный кабинет на набережной Орфевр, чтобы прийти на помощь оказавшемуся в беде человеку. Разгадывая самые сложные преступления, распутывая самые причудливые интриги, Мегрэ руководствуется одним безотказным принципом: чтобы найти виновных, нужно прежде всего понять смысл их поступков…

ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2017Издательство Иностранка®

© Т. Ворсанова (наследник), перевод, 2017

Приятельница мадам Мегрэ

Глава 1

Дама с ребенком в Антверпенском сквере

Курица тушилась с прекрасной рыжей морковкой, большой луковицей и целым пучком петрушки, хвостики которой торчали наружу. Мадам Мегрэ пригнулась и убедилась, что маленькое пламя горит ровно и не погаснет. Потом она закрыла окна повсюду, кроме спальни, на секунду задумалась, не забыла ли чего, глянула в зеркало и, вполне удовлетворенная своим видом, вышла из квартиры, закрыв дверь на ключ и опустив его в сумочку.

Было самое начало одиннадцатого, и над Парижем сияло яркое, но еще не греющее мартовское солнце. Дойдя пешком до площади Республики, мадам Мегрэ могла бы сесть на автобус, доехать до бульвара Барбес и быть на Антверпенской площади вовремя, к одиннадцати, как ей и назначили.

Но из-за дамы с ребенком она спустилась в метро, благо станция «Ришар-Ленуар» была в двух шагах, и проделала весь путь под землей, лениво разглядывая на каждой станции знакомые афиши на грязных стенах.

Мегрэ подтрунивал над ней, но не слишком, уж очень он был занят последние три недели.

— Ты совершенно уверена, что хорошего дантиста ближе не найти?

Мадам Мегрэ еще никогда в жизни не приходилось лечить зубы. Мадам Роблен, соседка с пятого этажа, — дама с собачкой — столько раз и так выразительно рассказывала о докторе Флореско, что она наконец решилась его посетить.

— У него руки пианиста. Вы даже не почувствуете, как он работает у вас во рту. И если придете от меня, возьмет с вас вдвое меньше, чем любой другой.

Это был румын, он принимал в своем кабинете на четвертом этаже здания на углу улицы Тюрго и проспекта Трюдена, прямо напротив Антверпенского сквера. В седьмой или восьмой раз она к нему шла? И всегда он ей назначал на одиннадцать. Так уж повелось.

В первый день она пришла заранее, боясь, что заставит себя ждать, и была вынуждена чуть не полчаса промаяться в жаркой приемной. Во второй раз она опять явилась слишком рано. И оба раза ее пригласили только в четверть двенадцатого.

В третий раз, когда весело светило солнышко и в сквере щебетали птицы, мадам Мегрэ, дожидаясь своего времени, решила посидеть на скамейке. Именно так она познакомилась с дамой и малышом.

Теперь это вошло у нее в привычку, и она нарочно выходила пораньше, да еще добиралась на метро, чтобы выиграть время.

Было приятно смотреть на траву, на полураскрытые почки на деревьях, ветки которых выделялись на светлой стене лицея. В солнечный день с лавочки хорошо было видно движение на бульваре Рошешуар: зелено-белые автобусы похожи были на больших зверей, а между ними сновали маленькие такси.

Дама уже сидела там, в голубом, как всегда, костюме и белой шляпке, которая ей так шла и казалась такой весенней. Она подвинулась, уступая место рядом с собой мадам Мегрэ; та протянула ребенку принесенную для него плитку шоколада.

— Скажи спасибо, Шарль.

Шарль был двухлетний малыш с поразительно большими черными глазами, огромные ресницы делали его похожим на девочку. Вначале мадам Мегрэ даже не могла понять, говорит ли он, точнее, похоже ли то, что он произносит, на какой-нибудь язык, и только потом ей стало ясно, что они — иностранцы, хотя даму она, конечно, не рискнула расспрашивать.

— Для меня март, несмотря на ливни, самый лучший в Париже месяц, — говорила мадам Мегрэ. — Некоторым больше нравится май или июнь, но март настолько свежее!

Время от времени она оборачивалась, посматривая на окна Флореско, с ее места хорошо была видна голова пациента, обычно до нее сидевшего в кресле стоматолога.

Малыш в это утро был очень занят: он пришел с ярко-красным ведерком и совочком. Возясь в песочнице, ребенок выглядел чистеньким, он вообще всегда был опрятно одет, за ним явно хорошо смотрели.

— Мне, наверное, осталось раза два прийти, — вздохнула мадам Мегрэ. — Доктор Флореско сказал, что сегодня возьмется за мой последний зуб.

Дама, слушая мадам Мегрэ, улыбалась. Говорила она по-французски блестяще, с легким намеком на акцент, только добавлявшим очарования ее выговору. Без шести или семи минут одиннадцать она все еще улыбалась, только теперь малышу, отправившему себе в лицо, к собственному изумлению, целый совок песка, а потом вдруг явно что-то увидела на проспекте Трюдена, на секунду, похоже, растерялась, затем поднялась и быстро проговорила, обращаясь к мадам Мегрэ:

— Вы ведь побудете с ним минуточку? Я сейчас же вернусь.

В тот момент мадам Мегрэ даже не слишком удивилась. Просто ей очень хотелось, чтобы мамаша вернулась скорее и не подвела ее; из деликатности она не обернулась и потому не увидела, куда та пошла.

Мальчик вообще ничего не заметил. Сидя на корточках, он насыпал песок в ведерко, а затем тут же высыпал его, неустанно проделывая это снова и снова.

Мадам Мегрэ была без часов. Они не шли у нее уже несколько лет, но ей и в голову не приходило чинить их. Какой-то старик (должно быть, здешний, она уже видела его тут) подсел к ней на скамейку.

— Вы не будете любезны сказать мне, сколько времени?

У него, должно быть, часов тоже не было, и он ответил:

— Около одиннадцати.

Пациент в окне у зубного врача уже исчез. Мадам Мегрэ забеспокоилась. Ей было стыдно, что она заставляет ждать такого милого, внимательного доктора, он так бесконечно терпелив.

Она обвела глазами сквер, но молодая дама в шляпке все не появлялась. Может, ей вдруг стало плохо? Или, может быть, она увидела кого-то, с кем срочно понадобилось переговорить?

Через сквер шел полицейский, и мадам Мегрэ кинулась к нему, чтобы узнать время. Было ровно одиннадцать.

Дама не возвращалась, а минуты шли. Ребенок посмотрел на скамейку, увидел, что матери нет, но вроде не испугался.

Если бы только мадам Мегрэ могла предупредить врача! Всего-то улицу перейти и подняться на четвертый этаж. Она чуть было сама не попросила старика присмотреть за мальчиком, пока она сбегает предупредить доктора Флореско, но не осмелилась и так и стояла, с нарастающим беспокойством оглядываясь по сторонам.

Когда она в следующий раз узнала у прохожего время, было уже двадцать минут двенадцатого. Старик ушел. На скамейке она сидела одна. Пациент, который бывал у врача до нее, вышел из подъезда и двинулся в сторону улицы Рошешуар.

Что было делать? Может, с этой милой дамой что-нибудь случилось? Правда, если бы ее сбила машина, собралась бы толпа, люди бы бежали туда. Но вот ребенок того и гляди забеспокоится.

Смешная вышла история. Мегрэ опять будет подтрунивать над ней. Лучше, пожалуй, промолчать. Сейчас она позвонит доктору и извинится. Стоит ли ему рассказывать, что с ней приключилось?

Мадам Мегрэ так разнервничалась, что ей стало жарко — кровь прилила к щекам.

— Как тебя зовут? — спросила она малыша.

Но он молчал и не сводил с нее своих темных глаз.

— А где твой дом, ты знаешь?

Мальчик не слушал ее, он, конечно же, не понимал по-французски.

— Простите, месье, скажите, пожалуйста, который час?

— Без двадцати двух минут двенадцать, мадам.

Мать ребенка все не шла. И когда повсюду прогудело двенадцать и строители оккупировали соседний бар, она тоже не пришла.

Из дома напротив вышел доктор Флореско, сел в маленькую черную машину, а мадам Мегрэ так и не решилась оставить мальчика и подойти извиниться.

Сейчас ее больше всего тревожила курица, оставленная на огне. Мегрэ сказал, что почти наверняка в час придет обедать.

Может, предупредить полицию? Но и для этого надо отойти. Если она уведет с собой ребенка, а мать тем временем вернется, она же с ума сойдет от беспокойства. Бог знает, куда она кинется и где они тогда встретятся! И крохотного малыша тоже не оставишь одного посредине сквера, в двух шагах от снующих туда-сюда машин и автобусов.

— Простите, месье, будьте любезны, скажите, пожалуйста, который час?

— Половина первого.

Курица, конечно, уже горит; вот-вот придет Мегрэ. И впервые за столько лет супружеской жизни ее не будет дома.

Позвонить ему невозможно, ведь для этого пришлось бы оставить мальчика и зайти в бар. Хоть бы тот полицейский снова появился или любой другой, она бы сказала, кто она, и он позвонил бы мужу. Как назло, ни одного поблизости не видно. Она смотрела во все стороны, садилась, вставала, то и дело ей казалось, что она видит знакомую белую шляпку, но всякий раз это была не та, которую она ждала.

Она насчитала больше двадцати шляпок за полчаса, четыре их обладательницы были к тому же в голубых костюмах.

В одиннадцать часов, как раз когда мадам Мегрэ начинала волноваться, оставшись посреди сквера с малышом, комиссар надевал шляпу, отдавая последние распоряжения Люка. Покинув свой кабинет не в самом лучшем настроении, Мегрэ шел к маленькой двери, соединявшей полицию с Дворцом правосудия.

Так уж повелось, что примерно с тех пор, как мадам Мегрэ стала ездить к своему зубному врачу в Девятый округ, комиссар с утра приходил в следственный отдел. Там на скамьях, ожидая своей очереди в коридоре, всегда сидели на редкость странные люди, некоторые даже между двумя полицейскими. Мегрэ стучал в дверь, где была табличка: Судебный следователь Доссен.

— Войдите.

Доссен был самый высокий юрист в Париже, и всегда казалось, что он стесняется своего роста, словно извиняется за свой аристократический силуэт русской борзой.

— Садитесь, Мегрэ. Курите свою трубку. Вы прочли сегодняшнюю заметку?

— Я еще не видел газет.

Доссен положил перед ним газету, на первой странице которой крупным шрифтом был набран заголовок:

Дело Стёвельса

Г-н Филипп Лиотар обращается в Лигу прав человека

— Я долго обсуждал это с прокурором. Мы не можем отпустить переплетчика хотя бы из-за язвительности самого Лиотара.

Всего пару недель назад это имя во Дворце правосудия почти никому не было известно. Серьезных дел Филипп Лиотар, которому едва исполнилось тридцать, никогда еще не вел. Пробыв пять лет секретарем под крылышком у знаменитого адвоката, он только-только начинал самостоятельную жизнь и обитал пока в плохонькой, мягко говоря, квартирке на улице Бержер, неподалеку от дома свиданий.

С тех пор как разразилось дело Стёвельса, газеты что ни день писали о Лиотаре; он давал скандальные интервью, делал широковещательные заявления и даже мелькал со своим всклокоченным чубом и саркастической улыбочкой в теленовостях.

— У вас ничего нового?

— Ничего заслуживающего внимания.

— Вы надеетесь найти человека, давшего телеграмму?

— Торранс в Конкарно. Он очень расторопный.

Дело Стёвельса, уже три недели будоражащее общественное мнение, подавалось с заголовками, достойными бульварного романа.

Началось с такого:

Подвал на улице Тюренн

По случайности это все происходило в квартале, который Мегрэ очень хорошо знал, даже мечтал одно время жить там, в пятидесяти метрах от площади Вогезов.

Оставляя за спиной узкую улочку Фран-Буржуа, с угла площади повернув на улицу Тюренн, ведущую к площади Республики, по левую руку видишь желтый дом, в котором расположилось бистро, потом молочную Сальмона. Рядом застекленная мастерская с низким потолком, на пыльной витрине потускневшие буквы: «Художественный переплет». В соседней лавочке вдова Рансе держит торговлю зонтиками.

Между мастерской и витриной с зонтиками — ворота, над ними полукруглый свод, здесь же каморка консьержки, а в глубине двора — старинный особняк, в котором теперь полно и контор, и частных квартир.

Труп в печке?

Публика только не знала (полиция в свой черед позаботилась, чтобы об этом не пронюхала пресса), насколько случайно все вскрылось.

Однажды утром в своем почтовом ящике сыскная полиция обнаружила замусоленный обрывок оберточной бумаги, где было написано:

«Переплетчик с улицы Тюренн сжег у себя в печке труп».

Подпись, разумеется, отсутствовала. Бумажка в конце концов попала на стол к Мегрэ, он отнесся к ней весьма скептически, — даже не стал беспокоить старых своих инспекторов, а отправил малыша Лапуэнта, который жаждал проявить себя и просто рвался в бой.

Лапуэнт выяснил, что на улице Тюренн действительно живет переплетчик, фламандец, переехавший во Францию уже двадцать пять лет назад, некий Франс Стёвельс. Выдав себя за сотрудника санитарной службы, инспектор осмотрел помещение и вернулся с подробным планом его квартиры и мастерской.

— Стёвельс, господин комиссар, работает, если можно так выразиться, в витрине. Мастерская его, все более темная по мере удаления от окна, разгорожена, за перегородкой у Стёвельсов устроена спальня. Лестница оттуда ведет в полуподвал, там кухня, а при ней — маленькая комнатка, она служит им столовой, внизу целый день горит свет; еще у них есть подвал.

— С печкой?

— Да. Очень старого образца, и сохранилась она у них не в лучшем виде.

— Но работает?

— Сегодня ее не топили.

В пять часов с обыском на улицу Тюренн отправился Люка. По счастью, он предусмотрительно взял с собой ордер, без которого переплетчик, заявивший о неприкосновенности своего жилища, не позволил бы ему даже войти.

Так что бригадир Люка чуть было не вернулся несолоно хлебавши, и теперь, когда дело Стёвельса стало кошмаром для всей сыскной полиции, на него почти сердились, что кое-что ему удалось найти.

Разгребая пепел в самой глубине печки, он нашел два зуба, два человеческих зуба, которые и отнес немедленно в лабораторию.

— Что за человек этот переплетчик? — спросил у Люка Мегрэ, в те дни лишь издали наблюдавший за тем, как продвигается дело.

— Ему лет сорок пять. Он рыжий, на лице следы от оспы, глаза голубые; похоже, человек он мягкий. Жена его, Фернанда, хоть и намного моложе, опекает его, как ребенка.

О Фернанде, тоже ставшей теперь знаменитостью, было известно, что она приехала некогда в Париж, что называется, «в люди», но, проработав какое-то время прислугой, долгие годы затем прогуливалась по Севастопольскому бульвару.

Ей было тридцать шесть, она жила со Стёвельсом уже десять лет, и три года назад они без каких-либо видимых причин поженились в мэрии Третьего округа.

Лаборатория прислала результаты экспертизы. Зубы принадлежали мужчине тридцати лет, плотного, вероятно, сложения, который еще несколько дней назад был жив.

Стёвельса привели в кабинет Мергэ, и допрос начался. Стёвельс сидел в зеленом бархатном кресле лицом к окну, из которого открывался вид на Сену. В тот день лило как из ведра. Десять или двенадцать часов кряду, пока шел допрос, дождь стучал в окно и вода клокотала в водосточном желобе. Переплетчик носил очки с толстыми стеклами в тонкой металлической оправе. Его густые и длинные волосы растрепались, галстук съехал набок.

Это был образованный, много прочитавший на своем веку человек, спокойный и вдумчивый; его тонкая белая кожа, расцвеченная веснушками, легко становилась пунцовой.

— Как вы объясняете тот факт, что в вашей печке обнаружены человеческие зубы?

— Никак не объясняю.

— У вас в последнее время зубы не выпадали? Или у жены?

— Ни у меня, ни у жены. У меня вообще все вставные.

Он вытащил изо рта вставную челюсть и таким же привычным жестом вернул ее на место.

— Расскажите, пожалуйста, чем вы были заняты вечерами шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого февраля.

Допрос шел вечером двадцать первого, после того как Лапуэнт и Люка побывали на улице Тюренн.

— Пятница не приходилась на один из этих дней?

— Шестнадцатое.

— Тогда я, как и каждую пятницу, был в кино «Сен-Поль» на улице Сент-Антуан.

— С супругой?

— Да.

— А что вы делали два других дня?

— В субботу в полдень Фернанда уехала.

— Куда?

— В Конкарно.

— Эта поездка была намечена давно?

— Мать Фернанды парализована, она живет с другой дочерью и зятем в Конкарно. Утром в субботу мы получили телеграмму от Луизы — так зовут сестру жены, — что мать серьезно заболела, и Фернанда с первым же поездом туда уехала.

— Без звонка?

— У них нет телефона.

— Матери действительно было очень плохо?

— Нет, она вообще не была больна. Луиза телеграммы не посылала.

— Кто же ее послал?

— Мы не знаем.

— Вы уже были когда-нибудь жертвами подобных мистификаций?

— Никогда.

— Когда вернулась ваша жена?

— Во вторник. Она воспользовалась тем, что оказалась у своих, и побыла с ними еще два дня.

— Что вы делали все это время?

— Работал.

— Один из жильцов утверждает, что в воскресенье из вашей трубы весь день валил густой дым.

— Возможно. Было холодно.

И правда. Воскресенье и понедельник были очень холодными, а в пригороде даже отмечались заморозки.

— В каком костюме вы были в субботу вечером?

— В том, который и сейчас на мне.

— После закрытия мастерской к вам никто не приходил?

— Никто, только один клиент зашел забрать свою книгу. Сказать вам его фамилию и номер телефона?

Это был известный человек, член общества «Сто библиофилов». Стараниями Лиотара о них еще заговорят, почти все они — люди с именами.

— Ваша консьержка, мадам Салазар, слышала в тот вечер, около девяти часов, как в вашу дверь стучались. Несколько человек довольно громко разговаривали, они были возбуждены.

— На тротуаре возле дома, возможно, они и были, у меня никого не было. Вполне вероятно, что они и стукнули раз-другой по витрине, если они были «возбуждены», как уверяет мадам Салазар.

— Сколько у вас костюмов?

— Поскольку у меня одно туловище и одна голова, я ношу один костюм и одну шляпу; кроме того, у меня есть старые штаны и свитер, в которых я работаю.

Тогда ему показали темно-синий костюм, найденный у него в шкафу.

— А этот?

— Это не мой.

— Каким образом он оказался у вас?

— Я его никогда не видел. Кто угодно мог положить его в мой шкаф, когда меня не было дома. Я уже шесть часов как здесь.

— Примерьте, пожалуйста, пиджак.

Пиджак был ему впору.

— Вы видите пятна, похожие на ржавчину? Это кровь, и по заключению экспертов — человеческая кровь. Пятна тщетно пытались вывести.

— Я не знаю, что это за костюм.

— Мадам Рансе, которая держит торговлю зонтами, часто видела вас в синем костюме, особенно по пятницам, когда вы ходите в кино.

— У меня был другой костюм, тоже синий, но я выбросил его больше двух месяцев назад.

После этого первого допроса Мегрэ здорово приуныл. Он долго разговаривал со следователем Доссеном, а потом они оба пошли к прокурору.

К тому самому, который взял на себя ответственность за арест.

— У экспертов сомнений нет, ведь так? Остальное, Мегрэ, — за вами, это ваша забота. Действуйте. Нельзя же этого молодца выпустить на свободу.

На следующий день из безвестности выплыл месье Лиотар и теперь буквально преследовал Мегрэ, как злобная собачонка.

Среди разных заголовков в газетах был один, привлекший внимание публики:

Чемодан-призрак

Малыш Лапуэнт и в самом деле уверял, что видел коричнево-красный чемодан под столом в мастерской, когда приходил туда как инспектор санитарной службы.

— Это был обычный дешевый чемодан, я еще нечаянно задел его ногой и здорово удивился, что мне стало так больно. Я понял, в чем дело, когда попытался передвинуть его: чемодан оказался невероятно тяжелым.

Однако Люка, явившийся с обыском в пять часов, чемодана уже не застал. Точнее сказать, чемодан-то был, и тоже коричневый, тоже дешевый, но Лапуэнт утверждал, что не тот.

— С этим чемоданом я ездила в Конкарно, — заявила Фернанда. — У нас никогда никакого другого не было. Мы ведь, собственно, не путешествуем.

Лапуэнт был непреклонен, он твердо стоял на своем: чемодан другой, первый был более светлый и ручка была подвязана веревкой.

— Если бы мне нужно было починить чемодан, — возражал Стёвельс, — я бы без веревочки обошелся. Не забывайте, что я переплетчик и работаю с кожей.

Филипп Лиотар тем временем принялся собирать свидетельства библиофилов, и выяснилось, что Стёвельс — один из лучших переплетчиков в Париже, возможно даже лучший, которому коллекционеры доверяют самую деликатную работу, по преимуществу он занимается реставрацией старинных книг.

Все сходились на том, что этот тихий человек почти всю свою жизнь проводил в мастерской, и считали, что полиция совершенно напрасно копается в его прошлом — нет там ничего сколько-нибудь подозрительного.

Конечно, всплыла история Фернанды. Когда Стёвельс с ней познакомился, она занималась проституцией, и именно он вытащил ее из прежней жизни. Но и за Фернандой с тех довольно давних уже времен ничего сомнительного не водилось.

Торранс уже четыре дня сидел в Конкарно. На почте нашли оригинал телеграммы, написанный печатными буквами. Сотрудница, принимавшая телеграмму, вспомнила, что у окошка вроде бы стояла женщина. И Торранс выверял все, составлял списки приехавших в последнее время из Парижа, опрашивал по двести человек в день.

— Хватит с нас этой пресловутой непогрешимости Мегрэ! — заявил однажды журналисту Лиотар.

И тут же завел разговор о частичных перевыборах в Третьем округе, в связи с которыми кое-кому в политических целях было выгодно затеять здесь скандал.

Следователю Доссену тоже досталось, и эти нападки, мягко говоря бестактные, порой вгоняли его в краску.

— Как у вас, ничего нового, за что можно было бы зацепиться?

— Я ищу. Нас десятеро, иногда и больше: есть люди, которых мы уже двадцать раз допрашивали. Люка надеется найти портного, который шил синий костюм.

Как обычно, когда общество так взбудоражено, ежедневно поступали сотни писем, отнюдь не облегчающих работу; почти все они направляли на ложный след, масса времени тратилась попусту. Тем не менее все скрупулезно проверялось, выслушивали даже сумасшедших, которым казалось, что они что-то знают.

Без десяти час Мегрэ вышел из автобуса на углу бульвара Вольтера и, как всегда взглянув на свои окна, был очень удивлен, что освещенное ярким солнцем окно в столовой закрыто.

Он тяжело поднялся по лестнице и нажал на ручку двери — она не открылась. Впрочем, мадам Мегрэ, переодеваясь, запирала дверь. Он открыл своим ключом и оказался в голубом чаду. Поспешив на кухню, он выключил газ. Курица, морковка и луковица в жаровне превратились в один черноватый комок.

Он открыл все окна, и когда получасом позже мадам Мегрэ, едва дыша, вошла в квартиру, она застала его в столовой, перед ним был кусок хлеба с сыром.

— Который час?

— Половина второго, — спокойно ответил Мегрэ.

В таком состоянии он ее не видел никогда: шляпа набок, губы дрожат.

— Только, пожалуйста, не смейся.

— Я не смеюсь.

— И не ругай меня. Я не могла поступить иначе и хотела бы видеть, каково было бы тебе на моем месте. Когда я думаю, что у тебя на обед — кусок сыра!

— Зубной врач?

— Я к нему не попала. С без четверти одиннадцать проторчала в Антверпенском сквере, не имея возможности даже отойти.

— Тебе было плохо?

— Разве мне когда-нибудь в жизни было плохо? Нет. Это из-за маленького. И еще когда он стал плакать и топать ногами, я вообще выглядела как воровка.

— Из-за маленького? Какого такого маленького?

— Я рассказывала тебе о даме в голубом костюме и ребенке, но ты меня никогда не слушаешь. О той, с которой я познакомилась, пока ждала очереди у зубного врача. Сегодня утром она вдруг вскочила и убежала, попросив минуту присмотреть за малышом.

— И она не вернулась? Что же ты сделала с мальчиком?

— В конце концов она появилась, четверть часа назад. Я приехала на такси.

— И что она сказала?

— Самое интересное, что она ничего мне не сказала. Я торчала посреди сквера, поворачиваясь во все стороны, как флюгер, а мальчик кричал, привлекая внимание прохожих. Наконец я увидела, как на углу проспекта Трюдена остановилось такси, и узнала белую шляпку. Дама даже не дала себе труда выйти из машины. Она приоткрыла дверцу и махнула мне рукой. Мальчишка бежал впереди, я боялась, что он упадет. Он подбежал к такси первым, а когда подошла я, дверца уже захлопывалась.

«Завтра, — крикнула она. — Я все объясню вам завтра. Простите меня». Она даже спасибо не сказала. Такси двинулось к бульвару Рошешуар, а потом повернуло к площади Пигаль.

Мадам Мегрэ замолчала, переводя дух, и сняла шляпку так резко, что волосы ее рассыпались.

— Тебе смешно?

— Да нет.

— Признайся, что это тебя рассмешило. И все же она бросила своего ребенка больше чем на два часа с незнакомой женщиной. Она ведь даже не знает, как меня зовут.

— А ты? Ты знаешь, как ее зовут?

— Нет.

— А где она живет, тоже не знаешь?

— Я вообще ничего не знаю, кроме того, что я не попала к врачу, что моя чудесная курица сгорела, а ты сидишь и ешь сыр на уголке стола, как... как...

И, не найдя нужного слова, она заплакала и пошла переодеваться в спальню.