Путешествия Лейлы E-Book

Дания Жанси

• Herausgeber: Инспирия
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Loft. Современный роман. В моменте
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 400

Beschreibung

Лейла — востребованный экспат, человек мира и свободная душа. А может, «безродная космополитка» XXI века, которая бесцельно блуждает по странам, переживает из-за чужих предрассудков и теряет связь с реальностью. Мир вокруг движется ко все большему абсурду, пока героиня вовсе не оказывается запертой в клинике посреди пустыни, где ставят под вопрос любые ее высказывания и учат «быть нормальной». Только как быть, если все теперь — нонсенс и часто переходит грани допустимого? Примет героиня свою ненормальность, будет искать дорогу назад в старый мир или попытается изменить этот? А еще ее преследуют белые сны, в которых она не может ни пошевелиться, ни проснуться... Роман на стыке жанров, географий и культур «Путешествия Лейлы» покажет наш мир как он есть. Даже если кто-то его просто выдумал.

Leseprobe

Дания Жанси Путешествия Лейлы

© Жанси Д., 2024

© Оформление. ООО Издательство «Эксмо», 2024

Часть I. Мир

Глава 1

Как тут странно и неудобно, в этой клинике. Но и легко, как никогда …

«Не волнуйся, Лейла, не волнуйся» – она боится этой фразы. Потому что в каждом тихом, нежном здесь-и-сейчас все же таится липкая паутина сомнений. И что они заладили свое: «Не волнуйся, Лейла». Будто если не волноваться, все неровности тут же сгладятся. Только мысли позитивно, заботься о себе, заботься о других. Со всем соглашайся.

Может, с ней все же что-то не в порядке? Может, поэтому лоскутки настоящего так часто расходятся с треском. Может, может … Может, все пошло не так с трагедии в Довиле. После очередного ее обморока.

Трагедия.

Для Лейлы это слово давно утратило форму и вкус, слишком часто его повторяли: на работе, пресс-конференциях, встречах с семьями погибших. Внутри она, трагедия, долго еще жила неназванной, глубоко личной. Просто затасканное слово отношения к ней больше не имело.

Грузовик на набережной. Фарс, нелепица. Показ круизной коллекции ее модного дома, того, на который она работает. Работала. Муляжи белых лилий и роз вдоль подиума, из них торчат малиновые рапиры женских шпилек, все огромное или, говоря словами пресс-релиза, экзальтированное. Тема показа отражает ценности бренда – память о корнях и открытость миру. А также посыл новой коллекции – празднование уязвимости в мужчинах и утонченной силы в женщинах. Показы идут уже пару дней, и вот шоу для Лейлиной группы редакторов и «лидеров мнений». Наконец-то, последние сутки Лейла только и делала, что решала их проблемы: в таких поездках подопечные всегда становятся как дети. Гости заполнили ряды и проходы, набережную облепили зеваки. И началось. Яркий свет, дым, труппа карликов в корпоративных цветах, белом и малиновом, танцует брейк-данс. На подиум выходят модели. Разумеется, самая капризная блогерша из группы опоздала, не увидела стул со своим именем. Окей, где коллеги из Парижа и стул? Нашли. Вот только все наладилось, только Лейла выдохнула … И началось …

Сперва приглушенные крики с разных сторон, как в кинотеатре с объемным звуком. Лейла подумала еще: такого не было в сценарии, она же читала его в самолете. Потом увидела смуглую итальянку с полными солнца кудрями. Та округлила глаза, рот – крика не было слышно, Лейла просто его видела, ощущала. Волна паники прошла от девушки к Лейле и дальше до неба, до края горизонта. Голосили теперь ясно и громко. Все еще играла фоновая музыка, модели вышагивали по подиуму. Неужели и это – часть плана? Мировая какофония становилась ближе и ближе, цеплялась угловатыми звуками и вспышками, накрывала все. Люди бежали куда-то, и Лейла тоже.

Только потом, спустя вечность, послышались сирены и хлопки. Рядом оказалась та самая блогерша, и Лейла повторяла ей снова и снова: не паникуй, все хорошо, не паникуй, все хорошо, не паникуй, все хорошо. Искала сообщения в рабочих чатах, телефон не слушался подушечек пальцев, не открывал сразу что надо. «На шоу ворвались грузовики с неизвестными». «Террористов обезвредили». «Исламские радикалы». Так потом говорили в новостях. Лейла и ее коллеги долго еще повторяли одни и те же слова – ключевые месседжи – журналистам и родным погибших. Слова о трагедии. Это стало новой работой. При каждом повторении душа готова была обжечься. Но слова эти только холодили, как большие замороженные рыбины, от которых немеют пальцы.

«Терроризм не имеет национальности и религии» – так звучал один из таких месседжей. Может, поэтому, несмотря на арабское имя, общаться с родными погибших от имени компании часто отправляли ее. Ничего не объясняли, говорили только: можешь отказаться в любой момент. Но впервые за много лет Лейла знала, что делает что-то нужное. Не переписывает, как из года в год, пресс-релизы о дерзких экспериментах и открытиях в новых коллекциях, не работает живой вешалкой одежды для блогеров и редакторов. После разговоров с ней этим родственникам становилось хотя бы немного легче, и она чувствовала свою нужность, настоящесть.

Лейла тогда много времени провела в Центре заботы о близких в Довиле. Туда приходили и звонили люди, чьи родные были на шоу и пропали. Заботу о близких организовал «мировой лидер в управлении бедствиями», чей промысел – большие трагедии в разных странах, клиенты – крупные компании и правительства, а стоимость услуг – ох. Почти все, кто работал в этом центре, были добровольцами из сытых благополучных стран, откуда часто ездят поспасать мир во время отпуска или на пенсии. Каждый день сотрудники не высыпались, сидели на месте с раннего утра до вечера, не важно, зашел ли сегодня в центр хотя бы один родственник или нет. Каждый день долго и с шумом выбирали ланч с доставкой. Каждый день их вытянутый и почти прозрачный директор, точно не доброволец, подолгу распинал такую же субтильную коллегу. Особенно разозлился, когда та вставила в отчет цифры с сайта главного конкурента, другого мирового лидера в управлении бедами.

Сотрудники центра праздновали день рождения этого директора в ресторане гостиницы, где и жили. Задорная белоруска-администратор устроила конкурс с визгами и лопанием шариков между ног, именинник вспоминал, как год назад отмечал свой день тоже во Франции, недалеко, на месте авиакатастрофы, а за год до того на взрыве молла в Кении. В том же ресторане они и без того ужинали вместе каждый вечер: в свободное время рекомендовалось не уходить далеко и не привлекать к себе внимания.

Но и этот центр, и странный праздник тоже вписывались еще в Лейлины рамки, хотя так и норовили вылезти за них. Невыносимо стало потом, когда в головном офисе все улеглось и вернулось в свою колею. А ведь ненадолго почти все стали настоящими, старались изо всех сил помогать друг другу и пострадавшим. И вот снова начали фальшивить, притворяться, ждать того же и от нее. Лейла сбегала в путешествия, книги. Решилась наконец на фэтграфтинг: когда твой жир берут из одной части тела и вкачивают в другую. Она хотела убрать бедра и добавить грудь, списалась даже с клиникой в Таиланде, вот-вот должна была туда полететь. Кто-то ушел во фриланс. А один коллега родом из Туркменистана купил красный «Порше» в кредит на несколько лет. Жизнь коротка и конечна.

* * *

Мир запросто мог сдвинуться и раньше, еще до показа, когда Лейла бродила по транзитному Сингапуру, голодная и злая. Весь перелет не кормили толком. В бизнес-классе одной из лучших авиакомпаний и партнера их показа в Довиле не нашлось второго овощного салата вместо блюда с запретными тогда углеводами. Двадцать часов из Новой Зеландии в Сингапур, пересадка в Австралии, где еду нельзя провозить даже транзитом. Еще и посадили в проходе, почти у эконома, с надменной улыбочкой спросили, умеет ли пользоваться креслом. Как будто очевидно, что Лейла не такая, как другие пассажиры здесь. Пусть и летела по служебному билету, который повысили до бизнеса только в последний момент. Сколько она уже перевидала этих кресел.

Лейла так ждала двадцать три транзитных часа в Сингапуре, так предвкушала. А пришлось долго ругаться в дорогом вроде бы ресторане, который рекомендовали все коллеги. Ее не хотели сажать одну за большие столы на террасе с видом на город, подсовывали дурацкий столик в закутке. Да она бы, может, заплатила там как за троих. Ох. И вот Лейла бродила по округе, искала и искала в трипэдвайзере другое место с хорошим видом и отзывами, не находила. Все раздражало, от голода тошнило, Лейла не спала почти сутки, много курила, а обычно почти не курила, пусть станет еще нестерпимее, пусть, и в какой-то момент … темнота, затем свет.

Пришла в себя на стуле уличной кафешки. Видела только небо, разные по цвету и форме верхушки небоскребов. Лейла и сама плыла там, высоко, пока не стала возвращаться, осознавать угрюмо, с безнадежностью, где она и кто. Не хотелось из хорошо знакомого нигде приходить обратно в себя, на соломенный стул, в мокрые теплые брюки. Что за бессилие перед телом, стыд, стоит на секунду потерять контроль. Просила помощи у компании молодых людей за соседним столиком. Только никто не откликнулся, как будто старались не замечать. Пришел официант, начал суетиться. «Nashatir, nashatir» – Лейла подносила пальцы к носу, изображала головокружение и вдох резкого запаха. Официант исчез надолго, потом вернулся зачем-то с серым хлебом и водой, застыл в послушной улыбке.

Тогда Лейла встала и пошла, ее гостиница была рядом. По пути искрился на солнце, журчал фонтан, и никогда еще не было в жизни такой радости и простоты. Яркий мир, Лейла в нем. У входа в гостиницу громко окликнул симпатичный высокий европеец или, как она позже узнала, бур из Южной Африки с корнями откуда-то из Европы. Да, точно, они летели вместе из Дубая в Стамбул несколько месяцев назад и проговорили весь полет, а по телефону он отвечал кому-то на немецком. Было в его улыбке и глазах что-то настоящее, бесхитростное, а еще он был так крепко, надежно сложен, хорошо одет.

В тот первый раз в аэропорту искал ее глазами на паспортном контроле: Лейла убежала в туалет сразу, как приземлились, и стояла в очереди позади, проверяла соцсети и почту после долгих часов полета, было не до живого общения. В другое время, в другом мире она бы приятно удивилась этой новой встрече в Сингапуре, поговорила с ним опять, оставила контакты. Но после обморока лишь помотала головой с улыбкой и побрела дальше к номеру, к кровати.

Добравшись до постели, открыла почту на смартфоне, отменила все брони и конференц-звонки на следующие два дня. Лежала без движения, без ускорения, без мыслей. Перекатывалась через пустоту и боль в голове, через слабость. Радовалась, что хотя бы сейчас можно просто лежать и смотреть на серую в тени штор стену, не надо ни к чему стремиться, не надо быть лучшей сразу во всем. Много раз потом думала: может это тогда, из обморока в Сингапуре, она и очнулась в другой реальности, как бы сотворила ее сама. И на злосчастный показ в Довиле она летела оттуда.

* * *

Или мир сдвинулся лет десять назад, когда Лейла окончательно оторвалась от земли, стала жить тут и там, в самолетах? Или совсем на днях, после другого обморока, в море, во время короткой остановки на Кипре по пути из Токио? Сколько их было: и перелетов, и обмороков. Скоро, уже скоро целый месяц никуда не лететь, целый месяц не путешествия даже, а неспешной жизни в Таиланде. Так много знакомых ездили туда на чекапы и пластику.

Душно, влажно, но Лейла обещала себе плавать или бегать каждый день. Особенно перед операцией, после которой на месяц-полтора придется исключить любые нагрузки … пришлось бы … Не поспав даже, поев только орехи с сухофруктами, спустилась к консьержу в гостинице, арендовала машину, поехала на ближайший пляж. Дикий, без людей. Как она устала от людей. Окунулась целиком, поплыла. Как всегда. Только в этот раз вода была теплая, маслянистая, она обволакивала неприятно, хотелось быстрее выйти. В сумерках и земля, и небо рябили волнами, или так виделось без очков. Лейла нащупала уже ногами песчаное дно и шла к берегу. Только бы дойти до травы и сесть, хотя бы до песка дойти. Видимо, не успела.

И она снова там, где нежность обнимает. О ней заботятся, она дома. В покое, любви, чреве матери. Надо просто расслабиться, отпустить. Нет ни времени, ни пространства: радость, счастье. Но что там было … море … трава … Лейла куда-то плывет, идет … а дальше? Что-то не бьется, не вяжется с этой идиллией. Что-то не так.

И начинаю: «Просыпайся, Лейла, просыпайся». Плыву куда-то, рвусь. «Отдайся безмятежности, не старайся, не сопоротивляйся. Нет. Просыпайся, Лейла, просыпайся». Пока не протискиваюсь, наконец, куда-то и не вырываюсь, не прихожу в себя. Со-пор-со-пор-сопор-ти-вле-ни-е.

Так она очнулась в этой клинике в первый раз, прибитая к постели, как после наркоза или ночного бреда. Тогда и появились белые сны.

Холодно, беззащитно, белым-бело. И не пошевелиться.

* * *

Каким он был, мир до белых снов? Размытым по причине и плохого зрения, и нелюбви к оптике. До вождения машины Лейла вовсе обходилась без очков или линз. С ними реальность становилась чрезмерной, наваливалась сразу: избыточная, искусственная. Вот зачем так подробно видеть вывески на обочине дороги или коллег в другом конце опенспейса, борьбу внутренних демонов ли, гормонов ли на лице шефини? Снять очки иногда было спасением. Очки или линзы, кроме как за рулем, Лейла надевала только на важные мероприятия и прогулки по новым городам или природным чудесам света. С волнением погружалась в высокое разрешение продуманного до мелочей мира, каждый раз ненадолго.

Без очков Лейла теряла в нюансах, не всегда читала между строк. Языковой барьер она давно преодолела, даже вышла за свои культурные рамки, но и в чужие загонять себя не стала. Вместе с выбранным отказом от зоркости это делало ее человеком особенным, с ограниченными социальными возможностями. Зато было легче охватить целый мир, удержать равновесие и самой не рассыпаться на кадры и картинки, без конца перескакивая из одной реальности в другую.

В мире Лейла ориентировалась как никто, но в какой-то момент потерялась и она. Вспоминала учебу в школе для золотомажорных детей небольшого российского городка. Тогда она еще не видела других стран и жила в бывшей коммуналке. Звонить одноклассницам можно было только от соседей: худенький сосед часто ворчал, мол, открыли тут переговорный пункт, а толстая, с резким селедочным запахом соседка шикала на мужа и лоснилась от улыбок Лейле. И все учительницы в школе умилялись: настоящая татарочка, кудрявая, опрятная.

Лейла рано узнала, о чем-то лучше молчать. Например, что папа из далекой восточной страны – волшебной, казалось в детстве. Помнила и налоговые рейды в полуподвальном офисе в Москве (беги, Лейла, беги, у тебя нет регистрации). Первую «младшую» должность в международной компании, работу по двенадцать часов в день, гречку с майонезным соусом всю неделю до зарплаты, потертую шубу, оставшуюся со школьных поволжских зим. Потом сытые, яркие годы в Лондоне и Дубае, командировки и путешествия по миру. Надоевшие приемы и ужины, концерты мировых звезд, матчи, презентации, пресс-конференции, показы.

В Дубае поначалу было невыносимо беззаботно, поверхностно. Все смеялись, обсуждали какую-то ерунду: сериалы, бранчи, бассейны. Со временем Лейла втянулась, стала ценить красоту всего осязаемого – в одежде, кулинарии, архитектуре, искусстве. Научилась легкости: легкости бегства от отношений, легкости пустоты, легкости мечтаний обо всем идеальном. И только то, что всегда ранило, чего-то и стоило: мысли о ее веселом стареющем Джонни, таком нетипичном англичанине. В скольких командировках Лейла начинала плакать, стоило остаться наедине с темнотой своего номера.

Oh my love is like a white, white wineThat perfectly goes with shrimps …

Дубай – и оазис в пустыне, и новый Вавилон – обещал стать долгожданным берегом для таких как она, для нее. Полукровок, заблудившихся в идентичности и мире, дорогостоящих специалистов непонятно уже и в чем. Но для Лейлы им так и не стал. Где угодно, когда угодно, при первой возможности она ныряла и плыла: в маленьком бассейне деловой гостиницы, в холодном осеннем озере, в ночном, уже тревожном море, в незнакомом океане у скалистого берега. И только там, в воде, Лейла не слушала лекций, вебинаров и аудиокниг, не висла в рабочей почте и соцсетях.

Мир всегда был понятней с экрана телефона: отлежавшаяся, очищенная от ненужного емкость жизни на фото и видео. Или в лентах соцсетей – смотри, именно такой была твоя жизнь до этого самого момента. А еще наглядней и по-настоящему все в чужих лентах, в чужой жизни. Что там сейчас, в этих сотнях и тысячах новых постов ее френдов … Пальцы давно перестали зудеть при мысли о смартфоне, Лейла оставила мечты еще раз подержать его в руках.

Пожалуй, она скучала только по морю, по временам, когда плавала подолгу на рассветах и закатах, даже без очков или линз видя сплетения друг в друге неба и волн. Каждый раз захлестывал восторг. Одновременно темно-синяя и алая, зеленоватая, розовая, оранжевая бесконечность. Здесь, в клинике, очки и не были нужны. В пределах комнаты она хорошо все видела, а горизонт пустыни и контуры здания за окном, если прищуриться и натянуть уголки глаз, почти не менялись.

* * *

И все же, когда именно реальность скукожилась, обернулась новой и непонятной? Борьба за мир одних против мира других, обиженные и обижающие в ответ, стены между странами, простыни переписок и цифровая вечность, пылесосы-шпионы. Категоричность зашкаливает, чрезмерность душит. Президенты в развлекательных шоу, за диджейским пультом и упряжкой животных. Все в поисках себя, даже искусственный интеллект придумывает новый язык, непонятный людям. Коллапс природы и финансов. Мир сдвинулся куда-то не туда. Может, просто нового стало слишком много, даже для Лейлы?

Глава 2

Первое воспоминание о клинике: проснулась в облаке темно-золотого. Тогда сквозь марево проступила сначала люстра с канделябрами и хрустальными серьгами, чуть позже – картина на коричневой стене, пятнистая абстракция. Тело Лейлы вытянуто на узкой кушетке с цветными кнопками по бокам. Удивило скорее нелепое сочетание обстановки и предметов. Что там делала она сама, Лейла и не задумалась тогда. В последние годы доводилось просыпаться в разных местах.

Толстая игла впивалась в левое запястье и тянулась прозрачным проводком к капельнице. Шею не повернуть из-за тугого воротника. В правых глазнице и виске зарождался, наполняя все вокруг, болезненный туман, а Лейла пробивалась сквозь него наружу. Не двигалось и не думалось, как всегда после обмороков.

Скоро зашла медсестра, быстрая филиппинка с послушной улыбкой, приподняла голову Лейлы, напоила водой. Появилась легкость, захотелось встать. Пусть с капельницей, но выйти за дверь. Узнать, что там. Лейла повернулась на бок, отталкиваясь от кушетки.

– Мэм, вставать не надо. Доктор сказал, сначала покушать надо. Но нельзя пока. Через два часа. – Медсестра пела на плохом английском, заглатывая слоги.

Лейла не привыкла слушать кого-то вне стен офиса, тем более работников сервиса, поэтому рывком поднялась и села. Белым-бело. И опять, опять, опять из состояния гармонии и тихой радости ее кто-то назойливо стал тянуть. Уже две медсестры. Лейла злилась, злилась, так злилась. Хотела даже ударить, но сил не было и на пару слов. Под ней потеплело, стало предательски мокро. Филиппинки приподняли Лейлу, быстро заменили простынь, переодели в сухую рубашку, исчезли. Лейла проваливалась куда-то много раз, просыпалась. Опять медсестры, подняли спинку кушетки, покормили безвкусными рыбой и картофелем.

По клеткам кожи, как по чешуе, рябила дрожь, но с ней появлялись и силы. В комнате снова одна медсестра, она одобрительно кивнула, и Лейла аккуратно, без резких движений села. Потом привстала, осторожно шагнула. Держась за стойку капельницы, покатила вперед. Мотнула головой в сторону двери: мол, выйди. Медсестра растерянно отошла и застыла, виновато улыбалась: не положено. Хорошо, Лейла может научиться кого-то не видеть. В офисе она так делала постоянно.

За окном на солнце блестело крыло того же здания, а за ним до самого горизонта стелились пески и редкая травка, как в степях Казахстана. Неестественно белая, покатая клиника снаружи напоминала дешевые пластмассовые виниры или поселения на Марсе из фильмов. На стене в комнате висел черный телевизор, Лейла вспомнила про медсестру и пантомимой изобразила, как включает экран. Та сразу достала из кармана пульт. По всем каналам – музыка и видео с природными стихиями. Лейла оставила водопад и что-то этническое, похожее на напевы Энии. Подошла к стене. Коричневые с золотым обои на ощупь как бархат, ворсинки под пальцами влажные, проседают.

Лейла толкнула дверь у телевизора и вошла, попала во вполне обычный светлый туалет. Смотрела на себя в зеркало: кирпичные круги вокруг глаз, такого же цвета ссадина на щеке. Растрепанная прическа, колтун волос. Медсестра в зеркале подалась вперед, и Лейла остановила ее жестом, не поворачиваясь. «Странно, вроде я уже давно не красила волосы», – разглядывала темные корни на голове и опухшие как от герпеса губы. Расстегнула халат: рыжие и бордовые гематомы, ссадины. Боли не было. Тело стало как бы наливаться слабостью, тошнотой. Странное, не свое тело. Лейла развернулась, медленно прошла обратно к кушетке, подталкивая капельницу и отмахиваясь от робкой медсестры.

Думать не хотелось. Мысли скользили по стенам куда-то туда, в пустыню. Лейла уснула.

* * *

Медсестры заходили время от времени, поили таблетками и растворами, кормили безвкусными кашами, овощами и чем-то белым, похожим на соевый сыр. Вынули наконец из запястья толстую иглу и укатили капельницу: «Можете гулять теперь».

И Лейла подолгу бродила по комнате, рассматривала степь или пустыню за окном, часто просто лежала без сил. От скуки давила по кнопкам на бортике кушетки. Подшучивала над собой: вот сейчас посыплется цветное конфетти. Или вид за окном изменится на берег океана, красные крыши или хмурые высотки города. Нет, из двери выскочит один из хороших знакомых, сколько их по всему миру. С чем-нибудь дурацким в руках вроде надувных шаров, он, смеясь, расскажет про очередную непонятную традицию, известную тут всем другим, розыгрыш, ха-ха.

Но кнопки ожидаемо вызвали медсестру. В дверь вошла одна из уже знакомых филиппинок, более грузная и низкая. «Мими», – было написано на бейджике.

– Да, мэм?

Лейла хотела уже объяснить, что не вызывала медсестру, но вспомнила про работу и маму. Надо бы им написать. Не терпелось узнать, что происходит в офисе и в мире, в какие еще пока незнакомые места занесло друзей, то есть знакомых. Предвкушая погружение в яркую сладость соцсетей, впервые соскучившись даже по потокам рабочих имейлов, спросила:

– У вас лайк … нет моего телефона?

– Нет, мэм.

– И где это я эт олл?

– Вы в клинике, мэм.

– В клинике где? – Лейла выделила последнее слово.

– В клинике, мэм.

«Тупые филиппинки, – думала она, полуприкрыв веки и с шумом выдыхая, – где их вообще набирают». Опять улыбнулась, на этот раз нарочито вежливо и неприятно:

– Ну а как я сюда попала?

– Вы спросите доктора, мэм, потом, – напевала филиппинка.

– Окей, – похоже, от медсестер здесь ничего дельного не узнаешь. – Ну а есть тут какой-нибудь планшет или лэптоп? Которые я могу поюзать пока. Есть здесь вайфай?

– Простите, мэм, я вас не понимаю.

«О господи, ну кого сюда набирают! Откуда она? Хоть бы тренинг какой дали по благам цивилизации …» Вспомнила, как на позапрошлой работе долго обсуждали дизайн наклеек для самолетов, чтобы на рейсах из совсем уж диких стран люди правильно пользовались унитазом.

– Ну, интернет, веб, вэвэвэ. И лэптоп, лайк компьютер …

– Нет, мэм, такого у нас, наверное, нет.

– Послушай, ты, – Лейла стала громко, медленно говорить по слогам, как с сумасшедшей или маленьким ребенком, – ИН-ТЕР-НЕТ, «ФЕЙС-БУК»[1], ЛЭП-ТОП, – руками в воздухе открывала ноутбук, начинала на нем печатать.

– Простите, мэм. – Филиппинка казалась теперь еще более грузной и неповоротливой.

Внутри Лейла кричала от очевидного нежелания медсестры что-то делать и вместе с тем показной покорности.

– Окей, ну, может, позовешь тогда кого-нибудь из коллег?

– Да, мэм, нажмите еще раз на кнопку вызова, пожалуйста.

– Рилли … ну, ладно. Хотя почему я должна делать твою работу. – Лейла несколько раз с силой вдавила кнопку вызова.

Пришла вторая филиппинка, маленькая Лавли. Эта казалась расторопней, и с английским было получше.

– Да, мэм.

– Послушайте, ваша коллега, похоже, лайк не понимает меня.

– Извините, мэм.

– Мне нужен планшет, лэптоп или любой девайс с выходом в интернет, пожалуйста.

– Простите, мэм?

– Ох, ну что тут с вами со всеми?!

– Извините, мэм.

– Сириосли, ты меня не понимаешь или в чем вообще дело? – Злость, злость волной откуда-то снизу.

– Мэм, все будет хорошо. Вы должны отдыхать, мэм. Вам нельзя нервничать.

Ох, еще не хватало, чтобы ее поучали филиппинки.

– Давайте я принесу воду и витамины. Вы позже зададите вопросы доктору, мэм.

В голове крутилось разное. Но Лейла сдержалась, волна опустилась из груди и отошла. В конце концов, разговоры с этими двумя бесполезны. Она молча повернулась на правый бок и уткнулась в бортик кушетки, чтобы никого не видеть. Медсестры скоро ушли.

* * *

Вечером с филиппинками вошел упитанный блондин с застывшей улыбкой: «Добрый день, приветствую, ваш лечащий врач, доктор Альфредо, очень приятно». Лейла обрадовалась европейцу, хотя вслух обычно громко выступала против любой дискриминации.

Присев на кушетку, начала сыпать вопросами: где она, почему, что с ней, где доступ в интернет, какова стоимость лечения, сколько калорий в рационе, какие ей дают лекарства. Старалась выглядеть мило и в меру беспомощно. Доктор лишь мотнул головой издалека: «Все хорошо, милая, все хорошо, солнышко», продолжая деловито расспрашивать о чем-то медсестер. Подошел, внимательно осмотрел лицо, уши и рот Лейлы, оттянул воротник, прощупал шею. Его прозрачные глаза сахарились, как и улыбка. Медсестра развязала узелки на спине Лейлы, забрала рубашку, и врач долго осматривал ее голую. В комнату вошел темный сухощавый араб, тоже в белом, постоял где-то у двери и вышел. Лейла замерла, чувствуя себя морской свинкой или экспонатом на выставке: глупо, странно. Но не сопротивлялась, даже не пыталась что-то понять. Только ждала, когда все закончится и можно будет лечь.

– Как вас зовут? – прозвучало, как только медсестра опять надела на нее рубашку.

В голове Лейлы откуда-то возникло, что называть свое имя сейчас никак нельзя. Но и придумывать ничего не хотелось. Так и сидела молча, с усилием раздвигая уголки губ в улыбку, не уверенная, что получается.

– Где вы? Какой сейчас год? Откуда вы? – продолжал Альфредо.

Лейла терялась, загнанная, как дикая лань или первый слоненок Джамбо, которого приручил и передал в зоопарк суровый охотник. К чему эти расспросы, не надо никакой конкретики, только страх едва позвякивает внутри. Как бывает, когда проверяют на сайтах, что не робот, простыми, но с подвохом заданиями. Чуть придя в себя, Лейла сжала лоб пальцами и соврала:

– Сорри, болит голова. Надо прилечь.

Доктор наговорил ласковостей и вышел вместе с медсестрами. Чуть позже кто-то приглушил свет, потемнело.

Хочу написать другу, когда-то соседу по Холланд-парк: все хорошо. И родителям. Только не пошевелиться. Что-то яркое, белое режет глаза. Рядом люди. Не вижу, чувствую их. И ни пальцами на руках, ни головой не двинуть. И не сказать ничего: язык отек, губы отекли. Тяжелые. Такая усталость, невозможная. Сопорт, сопорт ми. Ты здесь совсем одна, Лейла. Опять падаю в сон, другой. Темный, бессюжетный.

Проснулась уже наутро в палате.

* * *

Начались обследования. Лейлу будили посреди дня и ночи, куда-то катили, ничего не объясняли. Стуки и вспышки света, огромные аппараты, мокрые следы от электродов, шум, хлопки. Не спать ночью, крутить педали, смотреть на картинки, кружиться, закрыть глаза, идти. Пульс и сердце, свет в зрачки, череп, руки, ноги, разрядики тока. В каждой комнате по филиппинке или филиппинцу в голубых костюмах. Лейла не всегда уже понимала, где именно находится. Все молчат, покорно улыбаются. От этого она почти срывалась на крик, но не выпускала его, и тогда он оглушал изнутри.

Зато мир расширился до коридоров и холлов, тоже чудных и торжественных. Красных, сиреневых и темно-зеленых, с золочеными сводами, мраморными, как непрозрачный лед, полами. Огромные стеклянные люстры ярких цветов, еще нелепей, чем в палате. Скульптуры, белые или раскрашенные: женщины и мужчины в тогах, мальчик-арапчонок с фруктами. Комнаты для анализов пусть и напоминали привычную больницу, тоже были отделаны мрамором.

Возили повсюду на кресле-каталке, хотя Лейла прекрасно могла ходить сама. Но это не важно, все далеко, все не важно. Никого, кроме работников клиники, она по пути не встречала, отчего нарядность залов казалась особенно надуманной, ненужной.

Только переходы между зданиями дышали легкостью, воздухом и светом. За толстым стеклом стен белели крылья необъятной клиники, а в промежутках – желтый песок, стеклянные коридоры и большие кубы с зеленой растительностью внутри. Редко, издалека Лейла видела других пациентов в коридорах или кубах и, глядя на привычную оранжевую пустыню, думала о базе на Марсе или секретной лаборатории в Сахаре. Куда это ее занесло …

* * *

Время от времени заходил доктор Альфредо. Лейла пыталась еще пару раз узнать, где она и как надолго, но в ответ ей только бессвязно излагали что-то непонятное медицинское. Говорил врач медленно, до приторности мягко. Как с ребенком или ненормальной какой, подумала Лейла. Тут же кольнула мысль, что и она так говорила с филиппинками.

Альфредо этот был избыточен, неопрятен и совсем не располагал к себе. Он часто пытался ее растормошить, спрашивал, что удается вспоминать о жизни перед клиникой. Но даже свое имя Лейла так ему и не назвала. Хотя иногда начинала вести беседу, проверять, как звучат ее слова и мысли.

– Так, так, интересно, интересненько … Говорите, вы невероятно много летали? Потеряли даже счет времени? Не всегда отдавали себе отчет, где именно находитесь? Интересненько … Выросли в России, родились в Союзе, каком Союзе? Интересненько. Ага, Советском … так … и это часть России? А, наоборот? Окей, занятненько.

Со слов Лейлы доктор увлеченно записывал что-то в блокнот, с энтузиазмом поддакивая. Круглая шея краснела, а белые кудри смешно качались в такт голове. Даже в очках взгляд казался размытым и прозрачным, да и весь этот Альфредо был как патока. Может, дело в том, что Лейле итальянцы не нравились в принципе, особенно в самой Италии. Ни дать ни взять все поголовно – прямые потомки Цезаря, осколки великой империи. Столько апломба, даже у мороженщика с тележкой на углу улицы.

– А ваши родители, драгоценнейшая моя?

– Скажите лучше лайк, где я сейчас и что все это вообще значит? – Лейла опять не увидела в ответ никакой осмысленности во взгляде. – А про родителей – лонг стори.

– Расскажите-ка-расскажите, я весь внимание.

– Уф-ф. Ну, если кратко: мама живет в одной стране, у нее лайк новая семья, папа в другой, но я его и не видела толком. Такой вот гостевой папа. Я в третьей. Ну … в разных. Хотя вот где я сейчас, это вы мне расскажите, плиз.

– Так, так, любопытно, занятненько. А в Палестине вы уже бывали, значит?

– Ну, я была в Израиле один раз и по арабской части немного гуляла, ай мин, думаю, это считается, что и в Палестине была … во всяком случае, я ее отметила …

– Интересненько, гениальненько … Так, то есть, возможно, были, но не уверены?

– Думаю, что была. Экчуалли, я побывала в пятидесяти четырех странах.

– То есть вы, моя замечательная, не уверены, в каких странах были или нет, но точно знаете, что были в пятидесяти четырех?

– Ну да, я как раз считала в аппликейшине на телефоне недавно, знаете, есть такое, лайк спешл?

– Эм-м … поясните, прекрасная наша… – Лицо Альфредо задвигалось, на миг оживилось.

– Ну, это такое приложение, не помню, как называется.

Доктор кивнул, Лейла продолжила безучастно:

– Вы пойнт … отмечаете страны, которые посетили, телефон их автоматически суммирует, ну, считает.

– Что, телефон что-то считает?

– Ну, не телефон, приложение… – Лейла устала от показной дружелюбности и отсутствия смысла.

– Приложение к чему, моя драгоценная?

– Э … приложение на телефоне, – закатила к потолку глаза, как с медсестрами, когда те не понимали очевидного, – ну, давайте я вам покажу. Можно воспользоваться вашим телефоном, пожалуйста?

– Простите?

– У вас нет телефона? – Лейла невольно повысила голос, хотелось быстрей закончить с этим.

– Есть, разумеется, есть, но здесь, боюсь, воспользоваться им не получится никак. Не волнуйтесь. Не волнуйтесь.

Лейле стало не по себе. Не любила она эти «не волнуйтесь».

– Ох, слушайте-ка … И лайк, какое вы имели право забирать мой? Да что это за буллшит вообще? – Внутри рос огненный шар, готовый вырваться наружу.

Что за идиоты, в самом деле. Может, они вообразили, что находятся где-нибудь в штаб-квартире Пентагона? С чего все здесь делают вид, что мобильной связи не существует? Допустим, нельзя проносить телефоны внутрь здания, такое бывает, но дураков-то зачем из себя строить, а тем более из других. Больше всего, даже после многих лет в корпоративном мире, Лейлу задевало именно это вежливое игнорирование.

– А вдруг мне срочно надо кому-то написать? Ну вдруг?! – почти кричала она. Откуда им знать, что по большому счету и писать некому. Или уже залезли в голову. – Вотс гоинг он? Где мы вообще? Может, все-таки ответите на мои вопросы? Еще и спрашиваете непонятно что.

– Вы, вы … вам надо успокоиться.

Лицо Альфредо стало красным, оно лоснилось и подрагивало. Рыбьи глаза раздувались через линзы очков.

– Вам надо успокоиться, не волнуйтесь, не волнуйтесь, не переживайте, – повторял он, как в трансе.

В ее горле и груди клокотало. Несмотря на ощутимую дрожь, Лейла вдруг ясно осознала, что разговор пошел не туда и может слететь в кювет. Повернулась снова к доктору и почти ровным тоном, каким говорила бы с не вполне адекватными коллегами или партнерами, выдавила:

– Да, окей, вы правы, у меня болит голова, надо отдохнуть. Давайте поговорим немного позже.

Она терпеть не могла непрофессионализм в любом проявлении. Это доктор, не она, перешел сейчас какую-то черту. В конце концов, Лейла – пациент, она отвечала на его вопросы, нравилось ему, что он слышит, или нет. В любом случае, окей, это Лейла будет вести себя как на работе.

Доктор Альфредо кивнул, сминая блокнот:

– Спасибо, мы отлично поработали сегодня. Отдохните теперь, расслабьтесь.

Он встал и вышел с нарочито серьезным видом.

* * *

Итальянец еще несколько раз заходил и спрашивал что-то. Лейла не вникала, отвечала короткими фразами. Не надо спорить, здесь она явно не в выгодном положении, хотя у нее и вызывало сомнения ментальное здоровье других. Говорите, думайте что хотите, Лейла будет вежлива и отстраненна. Хотя медсестры-филиппинки все больше раздражали.

В потоке ничегонеделания пришла, казалось, остроумная идея. Лейла надавила на кнопку вызова, а когда вошла медсестра, тоном недовольного покупателя спросила:

– А вы можете позвать вашего супервайзера? Ну, то есть не вашего лично, а всех врачей вообще? Лайк менеджера, а?

Филиппинка, на этот раз шустрая Лавли, как всегда послушно кивнула. «Опять со всем соглашаются и ничего не сделают», – досадовала про себя Лейла. Но спустя пару часов медсестра вернулась, а с ней – тот подозрительного вида худощавый араб, Лейла уже видела его мельком. В дверях остановился и доктор Альфредо, вперился в комнату круглыми стеклянными глазами, потом ушел.

Вошедший представился: доктор Даниэль Натансон, владелец клиники. Расспрашивал о самочувствии, а она млела от благородного низкого голоса и красиво построенных фраз. Мудрое, злое, совсем негармоничное лицо – дохнуло холодом картин любимого художника Врубеля. Лжеараб напомнил отца и одновременно бывшего бойфренда, Джонни. Что долго потом удивляло Лейлу, этот доктор сразу назвал ее по имени, еще до того, как она успела представиться.

Даниэль с ходу объяснил, что у нее небольшая травма головы, тело заживает после ушибов и гематом, что в целом она легко отделалась. Что она пока на сильных обезболивающих, и потому все может казаться необычным. Что должна быть к себе добрей, дать организму время на восстановление. Что все будет хорошо и о ней позаботятся.

– Вас нашли выброшенной на берег Средиземного моря, почти как Афродиту.

Лейла впервые за многие дни засмеялась, поймала взгляд доктора. Думала теперь, что же понравилось больше – шутка, комплимент или тот, от кого они исходили. Встрепенулась:

– Но это же точно входит в мою страховку, ю шуа? У меня международная страховка «Алрозан». Мне же не надо будет потом ни за что платить самой, правильно?

– Не стоит ни о чем беспокоиться. Вы наш особенный гость, – успокоил Даниэль, – оплачивать вас ничего не попросят.

Отлично, хотя бы по одному вопросу ясность. С этими медицинскими счетами надо осторожней, где ни окажешься. Посыл нового доктора тоже казался здравым: все отпустить и быть к себе добрей. Довериться надежным рукам опытного врача, которому и она, кажется, понравилась. Даниэль объяснил: они продолжат обследования, чтобы убедиться, что с ней все в полном порядке. Но не надо пока думать ни о чем, гораздо важнее набираться сил. Доктор добавил, что все это в знак уважения к их общему другу-художнику.

– Видишь, даже здесь его картина. Чтобы как дома. – Он указал на большое полотно напротив кушетки. Лейла и раньше подолгу всматривалась в эту абстракцию, похожую то на пустыню и оазис, то на экзотический берег у моря.

– Да, спасибо, – хотя совсем не понимала, о ком или о чем идет речь. Иногда случалось, что на английском Лейла не до конца улавливала некие тонкости, очевидные для остальных, и она не любила этого показывать.

– Доктор, подскажите, лайк а все-таки могут мне дать какой-нибудь девайс с выходом в интернет, пожалуйста?

Тот уже стоял в дверях:

– Все хорошо, Лейла, не волнуйтесь, вам нужно отдыхать, направьте силы на восстановление.

* * *

Появилось новое развлечение – каждый день Лейла выходила в сад рядом с палатой. То, что все здесь и она сама называли садом, было малюсенькой оранжереей в прозрачном кубе, с черными шлангами, тянущимися к рядам цветов и пальме. Растения тоже были будто под капельницей. За стеклами день ото дня передвигались барханы, едва меняя форму, но сохраняя направление песчаных волн. Много отдыха и сна, легкая еда, тишина и какой-никакой, но садик с цветами. Вакуум покоя, пусть все идет как идет. Лейла смаковала все новые оттенки «от тебя ничего не зависит». Никто ничего не ждет. Она нежилась в пустоте мыслей, в мягких мелодиях, которые играли повсюду. Только бы не пошатнуть волшебное ничего-в-нигде.

Идиллию эту иногда нарушала то едва уловимая, то нарастающая неправильность. Но чего только Лейла не повидала уже, без остановки летая между разными точками на планете. Впечатления нагромождались завалами фото в архивах телефона или давно заброшенной полупрофессиональной камеры. Слишком много нового, яркого, так похожего на чужие мечты. За одной вспышкой такое-бывает-только-раз-в-жизни следовало много других, а она в этом хаосе старалась просто жить, надеясь когда-нибудь отоспаться. Странным образом мечта сбылась. Даже филиппинки не казались теперь такими невыносимыми.

Часто заходил доктор Натансон. При первом взгляде мрачный и насупленный, в разговоре он всегда преображался. Совсем не хотелось спорить с ним или перебивать его. Филиппинки обычно держались рядом с доктором, но на почтительном расстоянии.

– Вы делаете большие успехи в лечении. – Он всегда хвалил, а Лейла раскрывалась, как цветок в оранжерее. – Но слышал, у вас были какие-то конфликты здесь. Расскажите.

– Да ну, просто мисандерстендинг с персоналом. – Лейла думала о вязком Альфредо и медсестрах, но во время прогулки с Даниэлем даже они казались терпимыми. – Да неважно. Скажите, могу я все же воспользоваться интернетом тут где-нибудь, хотя бы отправить письма родным и на работу?

– Лейла, без проблем, давайте отправим письма вашим родным, я попрошу кого-нибудь помочь. – Доктор рассеянно смотрел на один из шлангов или траву вокруг него. – А насчет работы не беспокойтесь, у вас точно нет никаких проектов в ближайшие полгода. Так куда вы хотите отправить письма?

– Ну лайк как куда, на почту.

– Это я понимаю, а в какие страны?

– Эм-м … какая разница. Допустим, в Бельгию … эм … Ливан. Еще Россию и Англию. И в Эмираты… в Дубай.

– Вот это разброс, – растерянно улыбался доктор. – Вы меня озадачили, Лейла, честно. Так. В Ливан будет легко, и в Аравийский Союз … в Бельгию тоже. В Россию можно попробовать, но что там происходит на самом деле – только их царь и знает. А вот с Англией я бы на вашем месте был осторожней.

– Эм, простите? – удивилась Лейла. Возможно, английский совсем забылся за последние недели, или же она опять понимает что-то не так.

– Только вы уверены, что нужно отправлять все эти письма, вы помните точные адреса с индексами и префиксами? Может, лучше пока отложить, отправите потом из дома? Я обязательно попрошу, чтобы вам помогли.

– Да я про электронную почту… – Лейла еще надеялась, что недопоняла или не так сказала что-то. – Мне просто нужен любой компьютер с доступом в интернет, и все.

– Лейла, дорогая, я не знаю, что вы имеете в виду под электронной почтой. А то, другое название, которое вы употребили, советую забыть и больше не повторять. Я имею небольшое представление о нем совершенно случайно и в силу … впрочем, неважно. Все равно никто не поймет, и это может только доставить вам неприятности, поверьте.

Лейла пыталась тянуть губы в улыбке, но лицо не слушалось. Доктор тоже застыл, только складка меж бровей стала глубже, а зрачки быстро двигались вправо и влево. Несколько секунд не покидала уверенность, что она находится в затянувшемся эпизоде реалити-шоу с шутками и розыгрышами. Или ее обожаемый доктор, как и другие здесь, не вполне адекватен. Или Лейла оказалась внутри закрытой Северной Кореи, а там на самом деле вот так. Один вариант из трех.

– Простите, Лейлочка, я даже забыл о вашем нездоровье, настолько удивился. – Даниэль через мгновение взял себя в руки, от него повеяло привычной расслабленностью и покоем. – Вы, по всей видимости, где-то услышали это слово. Знаете, мы получаем осознанно только небольшую часть информации, остальное поступает в мозг, минуя сознание. Может, еще и последствия вашей травмы. С вами все в порядке? Не молчите же.

– Эм-м … да… – Лейла видела новое в Даниэле, фальшь или, наоборот, что-то подлинное. Он суетился и не казался уже таким мудрым и всемогущим.

– Все хорошо? Не беспокойтесь, все прояснится с вашим выздоровлением.

– Да, спасибо, доктор Натансон. Лайк ясности в голове и правда пока не хватает.

Не хотелось врать или ставить Даниэля в неловкое положение. Лейла пыталась смотреть с одобрением, уважением, не показать, что тот сказал что-то не то. Интуиция подсказывала: он по-настоящему заботится.

Его слова про интернет были бредовыми, но какой смысл спорить дальше. И даже хорошо, что пока не надо непрерывно проверять телефон в страхе пропустить важное сообщение или имейл. Политические новости или посты «френдов» тоже совсем уже не интересовали. Да и писать-то на самом деле некому … Разве что шефине перед началом очередного сезона. Ох, нет. Кстати, а что такое имел в виду Даниэль, говоря про ее работу? Неважно, к своим дурацким фешен-шоу и проектам с блогерами она точно не рвалась. В голове – долгожданная пустота, в теле – расслабление, пусть и с тошнотой иногда. Точно как после обморока.

* * *

– Лейла, а вы интересно сказали тогда, помните? Что мир вокруг стал как бы сходить с ума? А вы перестали за ним поспевать. – Доктор смотрел по-особенному, хотелось верить, что только на нее так. – Когда вы в первый раз почувствовали это?

Они гуляли вместе по садику, вжатому между стенами здания, как делали каждые несколько дней, когда заглядывал Даниэль. Похоже, он навещал ее всякий раз, как приезжал в клинику. Разговоры шли легко, доктор как бы угадывал и точно формулировал ее собственные мысли. Лейла давно мечтала о таком собеседнике или наставнике и не находила. Всегда в аккуратном халате, накинутом на костюм, с холеными руками, приятно пахнущий, он напоминал папу. Того героя из детства, который врывался несколько раз еще в Ташкенте в их с мамой жизнь. Не другого, затухающего и не интересного ни себе, ни окружающим старика, чужака в собственной стране. Хотя ей ли судить кого-то.

– Не знаю даже … ивенты, много ивентов, разных … чрезмерность, ту мач всего, излишества. Я, если пробую вспомнить что-то, отсчитываю года лайк теми фешен-шоу, на которые ездила или которые делала сама. А сколько их было… – Лейла поймала чуткий взгляд доктора, продолжила: – Только вот одно из последних … Так много было работы, хэлл оф работы, и уже без всякой магии. Каждая деталь до скуки знакома. Только кто же знал, что все пойдет не так, совсем не так. Это … эм-м …

– Что-то случилось тогда, расскажите?

– Эм … по… – Лейла замолчала, а дальше четко и старательно выговаривала каждое слово, – погибли люди. Несколько грузовиков вылетели на набережную, стали всех давить. Вы слышали в новостях, наверное, про Довиль?

Заглянула доктору в глаза. Тот легко покачал головой.

– Нет? Тогда это звучит странно, может, виерд. Или даже циникал. Но так ведь и было. Бежали карлики, их обгоняли … они танцевали там, в начале шоу. А люди все рвались в эти кабинки для переодевания, с именами знаменитостей. Только двери были ну … блокд. Много людей погибло. Страшная тр-р… – Лейла замолкла.

– Действительно, страшная трагедия, мои соболезнования, – закончил фразу Даниэль. – Вы видели погибших?

– Нет. Ай мин, во всяком случае, не помню. Что-то бережет от самых тяжелых моментов. – Вдруг она затараторила: – А еще, если говорить про сюр. Как-то я сидела ночами в офисе, еще в Лондоне, в пиар-агентстве, вычитывала русскую версию репорта о крушении самолета. Был у нас очень специфик клаент, компания по управлению катастрофами. Правда, потом, уже на новой работе, это я стала их клиентом. Но не важно … Я тогда лайк так сильно влюбилась: такая была матрешка из чувств внутри и еще страх. Так боялась, что опять поверю, а это окажется иллюзией, выдумкой. Глупо звучит, наверное …

– Расскажите про этого человека, похоже, это важно для вас.

Лейла осознавала, что говорит путано, но доктор на удивление хорошо ее понимал.

– Он был старше и уехал как экспат в другую страну, ну, работать. То мы переписывались целыми днями, то он исчезал. А ночами я вычитывала эти отчеты об авиакатастрофе. И там все повторялось про со-ма-то-гра-фи-че-скую иллюзию. Слышали про такое?

– Напомните, пожалуйста.

– Это когда все пять органов чувств говорят одно, а на самом деле все по-другому. Ну лайк … например, пилот уверен, что самолет задрал нос вверх, толкает штурвал от себя что есть сил, чтобы выровнять угол, но только уходит в крутое пике и через секунды … краш … носом в землю … Но то просто изначально ложные ощущения, слишком много усилий не в том направлении. Я так много об этом читала и писала тогда. – Лейла удивилась, сколько всего наговорила, что никогда еще не произносила вслух. – И вот так же бывает в отношениях, наверное … Ох, я в таком отчаянии была в те дни, даже спросила один раз в сообщении: не иллюзия ли он, мы?

– И как? – улыбнулся Даниэль.

– Ну, эт лист, я его не выдумала, – Лейла усмехнулась, – но потом да, была моя личная катастрофа. Но уже потом. И уже в другой части света.

– Расскажите, Лейла, я вас внимательно слушаю.

– Наверное, не стоит, доктор Натансон, извините, мэйби, в другой раз.

– Понимаю, не беспокойтесь. А было еще такое, когда реальность … расходилась по швам? Хорошо вы это сказали.

– Спасибо. Ю ноу, еще про моменты, когда все – сюр. Так было, когда я лет в восемнадцать попала в Мемориал Холокоста в Вашингтоне.

– Где-где?

– В Вашингтоне, который Ди Си, столица Америки, не штат, – объясняла Лейла.

– Америки, которая другой континент?

В вопросах доктора звучала необычность, но Лейла продолжала, так хотелось выговориться:

– Ну да. Меня привела туда одна подруга намного старше, чер … афроамериканка, ей тоже кто-то показал этот музей в восемнадцать лет. Там было лайк четыре или пять этажей, и все про эту катастрофу.

– Какую катастрофу?

– Ну как какую, Холокост. Ай мин, я и до слышала что-то про это, конечно, но отрывочно. А там все было так наглядно. Столько документов, фото, видео, даже товарный вагон тех времен. Но особенно поразили фильмы, агитационные фильмы нацистов. Рилли. Ты смотришь и вроде соглашаешься с каждым доводом: да, да. Но вот ролик заканчивается, а ты с ужасом понимаешь, к чему это все привело тогда, всего пятьдесят лет назад. А вот если опять кто-то сумасшедший, забавный поначалу, придет к власти, и все повторится. Так было страшно от этой мысли. Я потом много разного и с разных сторон узнала про весь этот кошмар. Но тот первый шок. Не понимала, до сих пор не понимаю: какой урок человечество должно усвоить – и все никак.

– Лейла, дорогая, не старайтесь думать сразу за человечество. У вас богатый духовный мир, вы творческая и ранимая. Я глубоко очарован вами. Только вы не допускаете, что все это, может быть, лишь плод вашего воображения?

– Ну о чем вы, доктор? Лайк, что вы имеете в ви-ду? – Она уже искала слова для начала следующей истории, из Израиля, но запнулась.

– Такого не было и не могло быть. Во всяком случае, в мире, который известен мне, ученым, да и всем вокруг. Может, это были сны? Ваши прекрасные сны? Во сне мозг тоже проделывает огромную работу.

– Не очень-то прекрасные. Ну ладно, мейби. – Лейла замолкла, встрепенулась опять: – Ну нет, не понимаю как это. И я вообще-то делюсь очень личным, – услышала в своем голосе капризные нотки.

– Я понимаю. Вы можете допустить, что ваш мозг пытается так уйти от каких-то других воспоминаний, возможно, более тяжелых? О которых и подумать боитесь.

– Не знаю. – Лейла задумалась о своей мимике, насколько она под контролем сейчас. Заморожена. Дистанция между ней и доктором стала вдруг огромной, как и со всеми другими. – Может, мне об этом почитать? Книги-то еще существуют?

– Лейла, старайтесь не перегружать себя, у вас сильная тяга к информации. Отпустите это. Дайте мозгу время для восстановления, ему и так пока тяжело. Все сложится само собой, но позже, поверьте. Не нужно для этого изучать энциклопедии, природой все уже придумано.

– Но вы же не хотите сказать, что лайк все, о чем я рассказала сейчас, это были сны?

– Возможно.

* * *

Сны. В клинике она видела их часто. Полеты над бесконечными зелеными долинами с реками и водопадами, свобода, счастье. Ветер, брызги воды. Лейла определенно летала так сама когда-то наяву, может, в парке виртуальной реальности? Грезила прогулками по городам, где бывала, по выученным наизусть Лондону и Москве. И тот самый, идеальный город с гостиницей за поворотом от площади, в которой на средних этажах – воздушный холл с видом на небо и крыши внизу. Она много раз видела сны про эту гостиницу, узнавала, но так и не могла вспомнить, где это. Было так и с большой, как из каменных замков, гостиной, на удивление уютной и теплой – в углу там горел настоящий огонь в настоящем камине. Дом.

Снилось, как взбирается по очередным горам с пленительными видами в Бутане, странах Африки или Европы. Как скользит по широким трассам Дубая, огибает полукруги дорожных развязок, которые уходят в небоскребы, море, пустыню, всегда безоблачное небо. Как плывет в кристальном озере Охрид в окружении гор Македонии и Албании или в прозрачном океане на Мальдивах мимо вилл на воде. Как рыбы и кораллы охватывают и замыкают ее в разноцветной подводной мозаике. Может, так же приснились и Музей Холокоста, и все фешен-шоу, и Довиль, и Джонни, и отчеты о крушениях лайнеров …

Приходил и тот белый сон, сковывал холодом. Когда не могу пошевелиться. И все вокруг как по-настоящему. Только на периферии зрения люди, их скорее чувствую, узнаю смутно. Белые тени. Это, кажется, мама, это сестренка, сидят рядом, говорят. Нет, не они, и не понятно ничего, ни слова … Делают что-то с моими руками и ногами, поднимают таз, опускают. Не ощущаю этого. Вижу размыто, краем глаза, догадываюсь. Сопортивляйся, Лейла. И как под тяжелым водным одеялом. Не подать ни знака.

Лейла решила не делиться больше ничем важным и с доктором Натансоном. Отвечала в общих чертах, сама задавала вопросы. И хотя Даниэль тоже не рассказывал о себе, между ними, Лейла была уверена, оставалось что-то особенное: симпатия, родство. С доктором было легко соглашаться, хотя это «Не волнуйтесь, Лейла» страшило даже из его уст.

А что, если она действительно сумасшедшая и все придумала? Нет, просто не может быть. Но пусть даже так, Даниэль же не просил отказываться от воспоминаний, по его мнению, ложных. И если правда все то, что говорит он, то надо дойти до своей настоящей памяти. Что такого ужасного могло случиться с ней? Наверное, все это какое-то недоразумение, вся эта клиника.