Седьмое небо E-Book

Татьяна Устинова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Татьяна Устинова - Первая среди Лучших
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 447

Beschreibung

Лидия Шевелева, корреспондент газеты «Время, вперед!», и не подозревала, что стала пешкой в большой игре, когда получила из анонимного источника потрясающие материалы. Это был компромат на главу юридической службы холдинга олигарха Тимофея Кольцова – Егора Шубина. С ведома своего начальства она написала убойную статью о Шубине – подлом воре с внешностью английского лорда. И уничтожила его. Кольцов выставил Егора на улицу и дал неделю на разбор ситуации… Иначе смерть. Но судьба любит шутить, и она столкнула врагов, Шевелеву и Шубина, вновь, причем Лидия помогла Егору в схватке с бандой подонков, чуть не убивших его младшего брата. Эта встреча поломала планы постановщика игры – Лидии стало ясно, что Егор не мог двурушничать. Понимая, что их хотят уничтожить, Лидия и Егор объединяются, чтобы вычислить общего врага…

Leseprobe

Татьяна Устинова Седьмое небо

Большая игра начнется завтра, и к ней все давно готово: документы, бумаги, люди, которые должны оказаться в нужное время в нужном месте. Выверены и согласованы все детали, даже самые мелкие. Предусмотрены любые неожиданности. На этот раз все должно пройти без сучка без задоринки. Никто не узнает, кто заварил эту кашу, а бороться вслепую так же глупо, как тушить лесной пожар минеральной водой из бутылки.

Завтра. Наконец-то.

Хорошо, когда все наконец готово и точно известно не только когда и как начнется большая игра, но и когда и как она закончится. В ежедневнике была отмечена еще одна дата – двадцать пятое декабря. Очень хорошая дата. Просто отличная дата, и выбрана не просто так, а с совершенно определенным смыслом.

Новый год будет новым во всех отношениях.

Основные участники большой игры останутся в старом году навсегда. Для них двадцать пятое декабря – идиотский слюнявый западный праздник, которым все так упиваются в пос леднее время, – не кончится никогда.

Они умрут в Рождество.

Разве не забавно?

Ну вот опять!

Кто-то что-то, как всегда, прошляпил, а она должна спасать положение, пропади оно все пропадом! Разве она виновата, что гениальный корреспондент с многозначительным именем Гриша Распутин опять запил, или закурил, или что там у них принято, у наркоманов?.. Она в сердцах лупила по клавиатуре, и истязаемый старенький компьютер стонал почти человеческим голосом. Он был ни при чем, но Лидия его в этот момент ненавидела.

– Лидия, ты чего? – спросил, протискиваясь мимо, Саша Воронин, корреспондент отдела культуры. – Ты пытаешься компьютер разбить или работаешь?

– Работаю, – процедила Лидия не оглядываясь. Сашка был большой и сильный и не мог пролезть в узкое пространство между ее креслом и стеной, но от злости она даже на сантиметр не подвинулась, хотя чувствовала, как он пыхтит, пытаясь ее сдвинуть. – И не мешай мне, Христа ради! Надо тебе в коридор, выйди, как все люди, а меня не дергай!

Сашка в конце концов протиснулся и сказал осуждающе:

– Я тебя и не дергаю. Больно надо…

– Ее, видишь, Игорь запряг на ночь глядя, – сказала из угла спокойная и добродушная редакторша Нина. – Гришка опять в отключке, материал не сдал, который в номер давно заявлен…

– Гришка через день в отключке. – Саша остановился на пороге и закурил. В комнате курить было нельзя, за это шибко гоняли пожарные, зато в коридоре можно, и все курили, стоя одной ногой в комнате, а второй в коридоре – так, чтобы и телефон слышать, и пожарных не злить. – У Игоря запасного варианта нету, что ли?

– Лидия у него запасной вариант. – Нина закурила прямо в своем углу. Она проработала в этом здании лет пятнадцать и никого не боялась. – Может, тебе сделать кофе, Лидия?

– Отстаньте от меня немедленно и навсегда, – пробормотала та, лихорадочно читая только что написанное. – Ты не знаешь, Нинуль, у нас в принтере бумага есть еще?

– У нас в принтере бумага с утра кончилась, – ответила Нина с удовольствием.

Она любила, когда что-нибудь кончалось. Добыть в хозотделе бумагу, картриджи, кассеты и всякую прочую необходимую мелочь не мог никто, кроме нее. Почему-то заведующая этим самым хозотделом свою работу понимала как непримиримую борьбу с журналистами, которые изводили кипы бумаги, тысячи картриджей и тонны ручек. Все это она прятала, зажимала, не давала, лично убеждалась в том, что все ручки действительно рассосались в редакционном пространстве, а принтер не печатает, и тогда скрепя сердце выдавала требуемое. Только Нине она почему-то доверяла как себе самой, поэтому на поклон к Нине то и дело ломился редакционный люд, жалобно стенающий и посыпающий пеплом свои гениальные журналистские головы.

– Нинуль, – привычно заныла Лидия, не отрываясь, од нако, от текста, – сходи к своей мадам Плюшкиной, а? Если я сейчас в другой отдел понесусь распечатывать, я точно ничего не успею. Игорь еще смотреть должен и править, а он на выпуске, мне его ловить надо…

– Ладно уж, – согласилась Нина, – докурю только и схожу.

Собственный текст Лидии не нравился, выходило как-то коряво и неубедительно, несмотря на то, что материала было много. Работать в такой чудовищной спешке она никогда не любила, хотя знала, что в этом есть определенная журналистская удаль – сел и за пять минут наваял нечто вполне читаемое и приличное.

– Черт бы их всех побрал, – пробормотала она сквозь зубы, имея в виду и некстати впавшего в нирвану Гришу Распутина, и зама главного редактора Игоря Леонтьева, которому пришла фантазия заткнуть Гришкину дырку ее, Лидиной, статьей, а уже конец дня, и очень хочется домой, и понятно, что туда она теперь попадет не скоро – пока напишет, пока Игорь прочтет, пока она все поправит, а потом сдаст на выпуск…

Злясь на весь свет, она зажала ладонями уши, пытаясь осознать, что именно не так в ее тексте и как это можно быстро исправить, но озарение не приходило.

– Я пошла к Галине, – прямо в ее ладонь, прижатую к уху, прокричала Нина. Галиной звали ту самую хозяйственную даму. – Ты все-таки телефон слушай.

– Да пусть он сгорит, этот телефон! – проворчала Лидия, отнимая от ушей руки и вновь принимаясь яростно печатать.

Сашка у двери покачал головой.

– Ты что? – спросили из коридора.

– Да вот смотрю, как люди работают, – ответил Сашка с сарказмом. – Как звери!

В дверь заглянули. Лидия даже не обернулась посмотреть, кто именно.

– Надо же, – сказали от двери с уважением, – и впрямь как звери.

Лидия встала и, печатая шаг, как солдат у Мавзолея, подошла к двери и захлопнула ее перед самым Сашкиным носом.

– Надоели, – пробормотала она, возвращаясь за стол. Ко гда минут через пятнадцать пришла Нина и гордо плюхнула на стол две пачки финской бумаги и затейливую коробочку с новым картриджем, Лидия продолжала все так же ожесточенно печатать. Сашка давно ушел.

– Сама поставишь? – спросила Нина у Лидиной спины. – Все равно никого из компьютерщиков нет давно. Один какой-то остался, самый захудалый, пасьянс раскладывает, я сейчас мимо двери в их отдел проходила, видела…

– Поставлю, – сказала Лидия, задумчиво глядя в экран. – Спасибо, Нинуль. Я завтра тебя по-человечески поблагодарю, а сейчас никак не могу, прости.

Нина одевалась за шкафом, гремела вешалкой и ботинками.

– Ладно. – Она выбралась из-за шкафа, обошла стол и поцеловала Лидию в щеку. – Пока. До завтра.

– До завтра, Нинуль, – скороговоркой произнесла Лидия, которой в голову пришла очередная гениальная мысль. – Мы бы все без тебя просто пропали.

– Ну естественно, – согласилась Нина и вышла, заботливо притворив за собой желтую учрежденческую дверь. Моментально стало не то чтобы тихо, а как-то глухо. Редакционная жизнь отдалилась, как шум горной речки, скрывшейся за поворотом дороги.

Хорошо бы хоть полчаса никто не приставал, не торопил, не лез с вопросами про Гришку, Игоря и неожиданный аврал. Всего только полчаса, и она закончит… Полчаса. Полчасика…

Зазвонил телефон.

Лидия подпрыгнула в кресле, потеряв сразу и мысль, и место в тексте, которое только что сосредоточенно правила, и оглянулась на телефон. Он разливался бодрым утренним звоном, и ему было совершенно наплевать на то, что он сбил Лидию с мысли.

– Пошел вон! – закричала она, отыскивая потерянную строчку, но он не унимался. – Я все равно не подойду, – громко сказала Лидия, упрямо глядя в компьютер. – Можешь не орать.

Но телефон не поверил в серьезность ее намерений.

Да какой идиот может звонить в учреждение в девятом часу вечера и надеяться, что кто-то снимет трубку?! Она, Лидия, трубку ни за что не снимет.

Телефон звонил.

– Да!!! – проорала она, дотянувшись и нажав кнопку громкой связи на замызганном «Панасонике». – Да! Алло! Алло, черт вас возьми!

В недрах «Панасоника» что-то потрескивало, шуршало и шелестело потусторонним шелестом, но даже отдаленно это не было похоже на человеческую речь.

– Я слушаю, – смирившись с судьбой, уготовившей ей на этот вечер все возможные испытания, проговорила Лидия и подъехала в кресле поближе. – Слушаю вас!

– Большая игра начнется завтра, – вдруг сказал «Панасоник» отчетливо.

– Что? – переспросила изумленная Лидия и сорвала трубку с бледного пластмассового телефонного тельца. – Алло, кто это говорит?!

Но в трубке уже уныло гудел отбой.

Лидия посмотрела сначала на трубку, потом на аппарат, потом послушала монотонные гудки, зачем-то нажала и отпустила кнопку громкой связи.

– Чушь какая! – громко возмутилась она и брякнула трубку обратно на телефон. – Больные какие-то звонят…

Она вернулась к своему столу и уставилась в текст, подрагивавший на голубом экране.

«Противостояние различных властных группировок приняло в пос леднее время не просто уродливые, а какие-то, скажем прямо, почти комедийные формы. Спросите у своих друзей, чем один воскресный телевизионный вечер отличается от другого, и скорее всего вам ответят, что отличаются они количеством и качеством помоев, какими потчуют друг друга не только политические деятели, но и журналисты.

Чего только мы не узнали в последнее время о сильных мира сего, а также об их женах, братьях, сестрах, любовницах, детях и внуках! Стереотип срабатывает на все сто – при слове «семья» нам первым делом приходят в голову не собственные мама и папа, а президентское окружение. Как вы думаете, к чему бы это? Я знаю точ но – к выборам!»

– О господи, великий боже, я написала это ровно три минуты назад. Почему я никак не могу понять, о чем вообще идет речь?

«Большая игра начнется завтра».

Какая игра? Почему она завтра начнется и кому понадобилось сообщать об этом Лидии?!

Может, завтра футбол, и это какие-то сумасшедшие фанаты балуются? Какой завтра день недели? Среда?

– Что ты переполошилась, как курица? – строго спросила у себя Лидия, и собственный голос в тишине просторной пустой комнаты показался ей до смешного жалким. – Мало ли придурков звонят нам каждый день?!

Она покосилась на молчащий телефон, встала, прошлась по комнате, стараясь не зацепиться любимыми брюками за костистые углы громоздких и очень неудобных канцелярских столов, и заглянула в чайник. Как ни странно, в нем была вода. Должно быть, Нинулька налила, зная, что Лидии непременно потребуется кофе. Чайник – «Щелк! И вода в нем согреется за одну минуту!» – сразу приятно зашумел, и Лидия насыпала кофе в громадную белую кружку с нарисованным на боку красным сердцем и надписью, сообщавшей почему-то, что «я люблю Нью-Йорк».

«Какая, к черту, большая игра?! Мне нужно работать. Сейчас с воплями ворвется Леонтьев, не дождавшийся на выпуске моей статьи, и будет мне по первое число, а также по второе. Завтра на летучке у главного он начнет долго и нудно объяснять коллективу, как я их подвела, что на меня нельзя положиться, а это была такая замечательная возможность отличиться, поэтому в командировку в ЮАР отправится Павел Владимирович Гефин, а вовсе не Лидия Шевелева… Мне нужно быстро дописать эту дурацкую статью, не отвлекаясь на сумасшедших, которым пришла в голову фантазия набрать редакционный номер».

Лидия залила водой кофе и вновь задумчиво посмотрела на телефон.

Что-то тут не так.

Это звонил не сумасшедший.

Звонил кто-то, кто хотел, чтобы именно она, Лидия Шевелева, сняла трубку и услышала этот бред про большую игру. Она была в этом совершенно уверена.

И голос какой-то непонятный – не мужской и не женский. Невразумительный какой-то голос…

Дверь, жалобно скрипнув, отлетела в сторону, Лидия дернулась, взвизгнула со страху и облилась кофе.

– Ты что? – спросил с порога зам главного.

– Ты меня напугал, – ответила она с облегчением и, пристроив кружку на компьютер, стала стряхивать с водолазки кофейные ручьи. – Что ты врываешься, ей-богу? Хоть постучал бы…

Зам главного вдвинулся в комнату и посмотрел на Лидию с любопытством.

– Чего это я должен стучать? Никогда не стучал, а теперь должен стучать?

– Не знаю! – сказала Лидия сердито. – Ты меня напугал, и все. То больные какие-то звонят, то ты врываешься… Кофе будешь пить?

– Буду, – согласился зам главного. – Девчонки на выпуске даже не предложили.

Он сел верхом на стул, пристроил на спинку локти и сцепил ухоженные загорелые руки в белоснежных манжетах трехсотдолларовой рубашки.

– Готов материал?

Лидия налила ему кофе в кружку с надписью «Я люблю чай» и отрицательно покачала головой:

– Нет пока, Игореш… Мне еще полчасика надо… Если б не этот придурок, который позвонил, я бы…

Игорь перебил ее с досадой:

– Плохому бегуну, Лидия, всегда кроссовки жмут. Сказано – сдать через полчаса, значит, и надо сдавать через полчаса. При чем здесь звонки какие-то?

– Он меня отвлек, – Лидия жалобно посмотрела в лицо начальнику, – и из равновесия вывел. Представляешь, позвонил и сказал, что завтра начнется большая игра…

– Завтра? – переспросил зам с недоумением. – Завтра нет никакой игры. Игра в среду. Наши с немцами играют. Это тебя заранее предупредили, чтобы ты не пропустила.

– Ты что? – спросила Лидия с подозрением. – Смеешься?

У них были странные отношения.

Года два назад случилась у них внезапно короткая и бурная любовь, которая так же быстро и бестолково закончилась.

Игорь Леонтьев был женат уже лет двадцать, имел взрослых и умных детей и такую же взрослую и умную жену, которая на шалости талантливого мужа смотрела сквозь пальцы. Или это редакционным барышням казалось, что сквозь пальцы?

Лидия влюбилась в шефа, с которым к тому времени проработала уже больше года, неожиданно и сильно, изменив своему главному жизненному правилу – никогда не связываться с женатыми мужиками.

Потом… потом он так же неожиданно охладел к ней, а она к тому времени уже насочиняла себе сказок о том, как хорошо они будут вместе жить, какие у них будут дети и выходные на даче. Конечно, никаких детей и дач Игорь Леонтьев и не думал планировать, и Лидия выползала из этой никому не нужной любви долго и трудно.

Понеся значительные потери, войска отступили на заранее подготовленные позиции.

Не было никаких подготовленных позиций.

Потери были, а подготовленных позиций не было.

Она чуть с работы тогда не ушла, но уходить было особенно некуда, а зарабатывать нужно, и каждый день начинался с кровавой борьбы с самой собой, и каждый день она напоминала себе, что нужно жить и работать, и есть, и спать, и дышать…

В конце концов она привыкла работать, дышать, есть и спать, не напоминая себе поминутно, что жизнь все-таки еще не кончилась.

Она не любила об этом вспоминать. Сам же «предмет», как называла ее кавалеров бабушка, ничего не замечал.

Он так же легко и блестяще работал, делая карьеру одной левой – так, по крайней мере, это выглядело со стороны, – менял любовниц, сюсюкал по телефону с женой и дочкой и к Лидии относился с ровным покровительственным добродушием, однако ошибок не прощал и никаких скидок не делал.

– Шевелева, ты же классный журналист, что ты несешь про какие-то телефонные звонки, которые тебя расстраивают до невозможности? – спросил шеф, прихлебывая кофе и неприятно морщась. – Распустились вы все от того, что я вас загружаю мало. Ну что ты смотришь?

Иногда, как вот сейчас, Лидию раздражали разговоры о лени и нерадивости сотрудников. Сотрудники были как сотрудники, не более и не менее нерадивые, чем все остальные люди на планете Земля. Иногда, когда им задерживали или не давали зарплату, они работали хуже, чем нужно, иногда, особенно в дни больших потрясений, которые случались то и дело, журналистский азарт брал свое, и тогда все работали не за страх, а за совесть. И газета у них отличная, одна из самых профессиональных, уважаемых и читаемых.

– Игорь, я сейчас допишу, – пообещала Лидия подхалимским тоном. Не объяснять же ему, что она не разделяет его взглядов на всеобщую лень! – Пропусти меня к компьютеру!

– Валяй, – разрешил он и подвинулся. – Дай только я одним глазом гляну, что ты там насочиняла.

Она всегда ужасно волновалась, когда он читал ее тексты. Все-таки журналист он был от бога, и, когда он говорил «плохо», это означало, что написанное на самом деле никуда не годится.

Читал он секунд сорок.

– Вот это ни к черту… и здесь тоже. Перепиши. Не просто поправь, а перепиши. Все остальное нормально, не трогай, а то увязнешь совсем. Поняла?

Это был высший балл, редкая удача. «Все остальное нормально, не трогай…»

– Хорошо, Игореш, – пробормотала благодарная Лидия. – Я быстро управлюсь, быстрее даже, чем за полчаса.

– Давай, я жду, – сказал он уже из-за двери. Лидия подождала, пока затихнут в коридоре его всегда легкие и стремительные шаги, которые она узнала бы и через сорок лет, и повернулась к верному компьютеру.

– Ты меня прости, – сказала она ему. – Тебе сегодня попало…

Он был старый, умный и всепрощающий, как пес. Они с Лидией всегда понимали друг друга.

Она погладила его по пыльному боку и вытряхнула из пачки сигарету. Уже вчитавшись в текст, который надлежало переписать, она вдруг вспомнила про телефонный звонок.

Нет.

Речь шла явно не о футболе.

– Егор Степанович, я вам больше не нужна?

Он не сразу сообразил, что кто-то о чем-то его спрашивает.

Секретарша застыла в дверях с каменной неподвижностью, как жена Лота, обратившаяся в соляной столб.

– Что? – спросил он, помедлив.

Так и есть. Она осмелилась нарушить суверенные границы монаршего кабинета и сделала это не вовремя. Самое легкое наказание – казнь на электрическом стуле.

– Вы что-то сказали? – переспросил он с убийственной вежливостью. – Или мне показалось?

Секретарша у двери совсем перепугалась. Он чувствовал, как волны ее паники разливаются по кабинету и вот-вот достигнут подножия трона – кресла, в котором он сидел.

Ему стало ее жалко.

Нагнал на всех страху, ничего удивительного нет в том, что теперь от него шарахаются сотрудники. А секретарша как раз и ни при чем. Запугивать ее совсем не входило в его планы.

– Вы домой хотите уйти? – спросил он почти человеческим голосом, и она судорожно закивала, боясь не угодить даже словом.

Он усмехнулся.

– Идите, – сказал он, опуская глаза на разложенные бумаги. – Только оставьте где-нибудь на видном месте мое завтрашнее расписание.

Даже не глядя на нее, он понял, что паника ее отпустила.

Она была отличной секретаршей – умненькой, вежливой, хорошо вымуштрованной в той секретарской школе, где ее обучали ремеслу, но держать удар не умела совершенно.

Егор еще не решил окончательно, что будет с ней делать – воспитывать или увольнять. Впрочем, можно не увольнять, а подарить кому-нибудь из замов…

– Расписание, Егор Степанович, – тоненьким голосом сказала она от двери в кабинет и почему-то пристроила папку на край стола для совещаний.

– На мой стол положите, – приказал он, начиная раздражаться. – Спасибо.

Тихо, как мышка, она прошмыгнула по иранскому ковру, устилавшему кабинет, к его столу и беззвучно опустила папку, придавив вчерашние факсы, которые он еще не видел, а должен был бы посмотреть с утра.

Шеф продолжал пялиться в бумаги, а на нее даже не глянул.

– До свидания! – освобожденно произнесла она от двери.

Он кивнул.

В приемной что-то зашелестело, открылась и закрылась дверь шкафа, тоненько запахло какими-то сладкими детскими духами – он ненавидел такие духи, – глухо протопали по ковру каблучки, вежливо скрипнула тяжелая дубовая дверь.

Ушла, слава богу!

Невозможно работать, когда собственная секретарша так раздражает.

Он кинул на бумаги драгоценный любимый «Паркер», потянулся всем телом так, что даже потемнело в глазах и что-то зазвенело внутри головы, вытащил себя из кресла и снял пиджак. Подумал, развязал галстук и закатал рукава рубахи.

Теперь можно работать дальше.

Ему хотелось есть, но тащиться в буфет было лень, а рыться в холодильнике не было времени.

Подумав, он набрал номер. Ответили сразу же.

– Принесите мне чаю, пожалуйста. – Егор откинулся в кресле и с трудом подавил зевок. – Если можно, с лимоном. И бутербродов каких-нибудь.

– Вы сегодня не обедали, Егор Степанович? – душевно поинтересовались в трубке.

– Нет, – буркнул он.

Когда ему обедать, если на краю стола до сих пор лежат вчерашние факсы, которых он в глаза не видел и не знает, что в них такое!

В ожидании чая с лимоном он просмотрел еще десятка два бумажек, сортируя их по срочности и важности. Ничего особенного, обычная текучка, но из-за этой текучки он никак не мог выкроить время, чтобы как следует позаниматься предстоящим делом, которое уже назначено к слушанию.

Конечно, он выиграет и это дело – мало ли он их выиграл! – но подготовиться все же не мешало бы.

– Ваш заказ, Егор Степанович. – Пожилая дама в сказочном белом переднике и с крошечной кружевной наколкой на волосах внесла в кабинет поднос, держа его полными уютными руками бережно, как шкатулку с драгоценностями. – Разрешите, я накрою?

– Конечно, Катерина Иванна, – сказал он, сразу приходя в хорошее настроение. – Накрывайте.

То ли потому, что Катерина Ивановна его кормила, когда он уставал и хотел есть до беспамятства, то ли потому, что она всегда была похожа на бабушку из старых иллюстраций к сказкам Андерсена, Егор радовался, если ужин ему подавала именно она. Бутерброды казались вкуснее и чай крепче.

Катерина Ивановна ловко раскинула на краю стола хрустящую крахмалом льняную салфетку – и ни одна бумажка у нее не шелохнулась и не покинула своего места, словно волшебный остров вынырнул неожиданно из глубин бумажного моря! – поставила тонкую фарфоровую чашку с блюдцем, и серебряный чайничек с чаем, и еще блюдечко с прозрачными ломтиками исходящего соком лимона, при одном взгляде на которые у Егора стало кисло во рту, и блюдо с бутербродами, и еще одну крахмальную салфетку – для рук.

Откинувшись в кресле, Егор улыбался блаженной улыбкой, глядя на все эти вкусные приготовления.

– Налить, Егор Степанович? – Катерина Ивановна критическим взглядом оглядела свою работу и чуть-чуть поправила завернувшийся уголок салфетки. Все остальное было идеально.

– Налить! – согласился Егор весело. – Спасибо.

– Вы сегодня опять допоздна? – спросила она.

Чай из серебряного чайничка лился в блестящее фарфоровое сердце чашки и закручивался там в крошечный водоворот. От чашки поднимался ароматный пар.

Черт, наверное, все-таки нужно обедать. Он с таким вожделением смотрит на эту чашку, как будто это не чай, а бог весть какие разносолы.

– Вы меня о чем-то спросили, Катерина Иванна? – Ему показалось, что он что-то пропустил, пока глотал слюни и умильно смотрел на чайник.

Сказочная бабушка аккуратно вернула чайничек на подставку и повторила:

– Вы сегодня опять допоздна?

Вряд ли кому-нибудь из обслуживающего персонала пришла бы в голову мысль задавать шефу подобные вопросы, но Катерина Ивановна была не просто обслуживающий персонал. Она была для него «своя», за что-то он ее любил, она прекрасно об этом знала и умела этим пользоваться.

– Мы с вами, как всегда, на дежурстве, – пошутил он. Есть хотелось с каждой минутой все сильнее, но при ней он почему-то стеснялся откусить от бутерброда. Может, боялся нарушить гармонию ее идеальной сервировки?

– Приятного аппетита, – быстро пожелала догадливая Катерина Ивановна и бесшумно ретировалась.

Егор подождал, пока стихнут в приемной ее осторожно-тяжелые шаги, и только тогда, как голодный мальчишка-беспризорник из старого фильма про революцию, вцепился зубами в бутерброд и даже заурчал тихонько – так ему показалось вкусно.

Он не будет есть и читать. Черт с ними, с бумагами, он вполне может позволить себе пять минут не заниматься делами. Он осторожно глотнул огненного чая – в животе сразу стало тепло, как будто хлебнул водки.

Стар стал, решил про себя Егор. Стар и слаб. Чай вместо водки пьешь – и счастлив.

Зазвонил телефон. Не выпуская чашку из рук, Егор оглянулся на аппарат.

Странно. Звонили на его личный номер, минуя не только ресепшэн компании, но и приемную. Личный номер был только у «своих», а они не могли знать, что он вернулся в Москву. Он должен был прилететь лишь завтра под вечер.

– Алло, – сказал Егор недовольно.

Ему не хотелось ставить родственников в известность, что он уже в Москве. У него совсем не было времени заниматься семейными делами. Он и прилетел до срока специально, чтобы хоть один день поработать спокойно.

– Алло! – повторил Егор потому, что в трубке молчали. – Алло, дед, это ты?

– Завтра начнется большая игра, – доверительно сообщила трубка.

– Что? – переспросил Егор. – Вы ошиблись, наверное…

Но в телефонных глубинах уже пиликал отбой.

– Черт знает что, – пробормотал Егор и кинул трубку на аппарат.

Это и вправду было черт знает что, потому что номера его личных телефонов – мобильного, домашнего, рабочего – по идее, должны были быть защищены от идиотов, развлекающихся глупыми звонками кому ни попадя. Значит, все-таки добрались и до его линии. Козлы…

Егор дожевал бутерброд, вытер руки льняной салфеткой и набрал номер.

– Алло, дед, – сказал он и улыбнулся. – Это я. Как ты там? Жив?

– Жив, – бодро проговорил дед в трубку. – Жив и здоров. А ты откуда звонишь?

– Из Москвы, – признался Егор со вздохом. – Хотел, понимаешь, в подполье на денек уйти, но не получается.

– Мы тебе надоели? – спросил дед с сочувствием. – Но ты не переживай, я тебя не выдам. Уходи в свое подполье и ни о чем не волнуйся.

Егор засмеялся.

Своего деда он обожал.

Деду было восемьдесят шесть. Два часа в день он посвящал физкультуре, а в остальное время читал по-английски Шекспира, решал математические головоломки – «чтобы мозги не захрясли!» – и вел их общее с Егором хозяйство.

Егор жил с дедом последние тридцать лет. Дед забрал его у матери, когда Егору едва-едва исполнилось десять. Всю жизнь дед был такой несгибаемый и бодрый, что казалось, он будет жить вечно. По крайней мере, в жизни Егора Шубина дед был единственной постоянной величиной. Егор и делами семьи занимался только потому, что они волновали деда, а внук никак не мог этого допустить. Если бы не дед, Егор давно перестал бы носиться с родственниками и предоставил им разбираться с жизнью, как они знают, но многочисленные проблемы большого и разобщенного семейства имели значение для деда, и Егору приходилось, скрипя зубами, бесконечно всем помогать…

– Дед, меня никто не искал из нашей… психушки? – Егор повернулся спиной к телефону, сполз в кресле пониже и положил ноги на хлипкий компьютерный столик. – Никому я срочно не был нужен?

– Ты всегда всем нужен срочно, – пробормотал дед. – Подожди, дай я вспомню… Нет, вроде никто особенно не приставал. Твоя мать звонила дня три назад, но я, по-моему…

– Да, – сказал Егор тихо, – ты мне передал, что она звонила. А еще кто-нибудь? Племянники? Племянницы? Кузены и кузины? Зятья, снохи, шурины и что-нибудь в этом духе?

– Не что-нибудь, а кто-нибудь, – поправил его дед. – Нет, ничего особенного… А почему ты спрашиваешь?

Дед был любопытен, как мартовский воробей.

– Да мне показалось…

– Что? – спросил дед.

– Ничего особенного, – уверил Егор.

Дед был не только любопытен, но еще имел привычку беспокоиться за него, как будто Егору было не сорок лет, а четырнадцать.

– Просто кто-то позвонил и сказал что-то невразумительное. Вот я и думаю: родственники это или какие-то чужие козлы?..

– Егор, – заявил дед, подумав, – у нас с тобой, конечно, родственники… не сахар. Но никому и в голову не придет просто так тебе звонить.

– Да кто их знает. – Егор снял ноги со столика, боясь, что и столик, и компьютер вот-вот рухнут на пол. – Ладно, дед. Спасибо. Я сегодня буду поздно, ты меня не жди, у меня еще дел полно. И если кто-нибудь из психов позвонит, скажи, что я прилетаю завтра.

– Скажу, – согласился дед. – Хотя врать нехорошо.

Егор засмеялся и повесил трубку.

Чай почти остыл, но он допил его с удовольствием. Когда теперь придется поесть – неизвестно. Домой он попадет скорее всего ночью, а есть ночью – идиотизм. Остатки пиршества он составил на поднос и переставил на переговорный стол.

Где-то тут было завтрашнее расписание, которое ему напоследок принесла перепуганная девочка Юля. Ага, вот оно…

С утра встречи, встречи, встречи.

В два совещание у шефа, нужно будет доложить, что с тем самым процессом, к которому Егор никак не может приготовиться.

В четыре совещание у него самого, а он про него и забыл.

«Зачем же я его собираю? Что-то ведь у меня было в голове, когда я его назначал, из-за границы звонил, просил в расписание внести… И зачем?»

Тяжко вздыхая, Егор потер затылок.

«Ничего не помню, как склеротичная бабка. Ну ладно, авось к завтрашнему дню вспомню. На худой конец, опять устрою прочистку мозгов всей юридической службе. Просто так, чтобы жизнь медом не казалась.

Господи, каким же идиотом меня, наверное, считают сотрудники! Отвратительным, въедливым, придирчивым, несправедливым, злобным трудоголиком.

Мужчина в период климакса. Кажется, в литературе это называется более благозвучно – кризис среднего возраста.

Звонки…

В десять – разговор с министром юстиции, в двенадцать – с судьей, который будет разбирать то самое дело, в полпервого – с главой юридической службы «Кока-колы», они вместе спонсируют очередное футбольное мероприятие в Москве и в Лондоне. Все остальное – мусор, можно разговаривать, а можно продинамить».

Егору очень нравилось это слово – продинамить.

На глаза попался еще один предполагаемый звонок, и Егор скривился. Заместитель главного редактора газеты «Время, вперед!». Голову бы оторвать тому, кто придумал такое название. Или не голову…

А в общем, газета неплохая: читаемая, уравновешенная и не слишком скандальная. Контролируется дружественной группировкой и ни в чем таком, скользком и сальном, не замечена. Но вот пристали как банный лист – подавай им интервью с шефом, да еще накануне процесса! Пресс-служба перевела все стрелки на Егора потому, что он никак не хотел давать разрешение на это интервью перед самым слушанием. И не даст он такого разрешения, как бы они ни приставали.

На ленч, что ли, пригласить этого самого заместителя главного редактора… как там его… да, господина Леонтьева. Правда, зам главного редактора газеты, даже очень влиятельной и популярной, Егору явно не подходил по статусу, но Егор был тертый калач и знал, что статус статусом, но разговаривать нужно прежде всего с тем, кто действительно принимает решения. Очень даже может быть, что в этой газете решения принимает именно зам, а не главный редактор и не генеральный директор.

«Выяснить, что такое Игорь Леонтьев и откуда он взялся», – записал Егор в ежедневнике. А пока не выяснили – будем его потихоньку динамить вместе с его газетой.

Жаль, что чай он уже выпил, а больше никаких радостей жизни сегодня вечером не предвидится. Егор еще раз с удовольствием потянулся и принялся за бумаги.

Неподалеку от него человек посмотрел на белый пластмассовый телефон и усмехнулся. Игра объявлена и началась. Тебя предупредили. Сам виноват, раз не понял. Что ж ты за юрист, если не понимаешь самых простых вещей?!

Человек с удовольствием засмеялся. Ничего-то ты не знаешь, Егор Степанович Шубин. Ничего-то тебе не страшно. Ты храбр, силен и уверен в себе, как американский морской пехотинец из кино, а величия и силы твоей осталось ну, может, на неделю-другую, а может, и меньше.

И падать ты будешь долго и трудно. Так долго и так трудно, что тебе покажется, будто ты падаешь вечность. И ты еще будешь проклинать тот день, когда вознесся к своим сияющим вершинам, которые кажутся недосягаемыми.

Проклинать, и заливаться слезами, и умолять о пощаде…

А потом ты умрешь.

Еще из-за двери Лидия услыхала телефонные трели, но, как всегда, когда нужно открыть дверь очень быстро, она почему-то не поддавалась. Ключ беспомощно крутился в замке. После каждого оборота Лидия что есть силы кидалась на дверь, но та и не думала открываться и распахнулась, конечно же, в тот самый момент, когда телефонные песни обиженно смолкли.

Звонила мать, в этом не было никаких сомнений.

Лидия аккуратно прислонила портфель к стене, расстегнула пальто и посмотрела на себя в зеркало.

Под глазами синие тени. Щеки и виски желтые от усталости и почти четырнадцатичасового сидения в помещении. Волосы, старательно уложенные утром, давно уже перестали изображать прическу и свисали по бокам унылой физиономии неровными прядями.

Хороша. Что и говорить.

В ванну и спать.

Поесть бы, но есть после десяти она себе никогда не позволяла. Вспомнив, что и поесть нельзя, Лидия вдруг страшно рассердилась.

Ну что это за жизнь?!

Что это за жизнь, если некогда даже сходить в парикмахерскую и отросшие волосы, на которые с утра было потрачено почти сорок минут, лезут в глаза и их приходится то и дело заправлять за уши?! Что это за жизнь, когда целыми днями сидишь на работе, а когда к ночи попадаешь домой, то даже поесть не можешь себе позволить?!

«Почему я должна вкалывать за троих, писать вместо кого-то, по пять раз переделывать уже готовый материал?! Почему мной затыкают какие-то дыры и кидают на ликвидацию каких-то задниц, которые возникают вовсе не по моей вине?! Почему я не могу работать легко и весело, не напрягаясь, как будто работа – это вовсе не образ жизни и источник пропитания, а просто веселая шутка, способ развлечься!»

Лидия знала с десяток журналистских барышень, совершенно не отягощенных никакими соображениями профессионального долга или – господи Иисусе! – трудовой дисциплины. Тем не менее жили они замечательно, все успевали, отлично зарабатывали и время от времени пописывали что-нибудь более или менее бессмысленное.

«Почему же у меня-то так не получается?!»

Никакого определенного ответа в зеркале не вырисовывалось, и Лидия, прихватив портфель, отправилась на кухню. Может, все-таки смалодушничать и поесть? А то ведь никаких сил нет…

Кофе можно выпить, пожалуй. В нем нет калорий.

Лидия поставила чайник и, волоча за собой портфель, поплелась в спальню. Попутно она включила компьютер на маленьком столике. Ей еще предстоит посмотреть кое-какие материалы об уральских машиностроительных заводах и отправить по электронной почте несколько сообщений.

Она уже сняла костюм и, стуча зубами от холода, рылась в гардеробе в поисках любимой байковой пижамы, неизвестно куда засунутой в истерической утренней спешке, когда телефон опять зазвонил.

Трубка, конечно, валялась неизвестно где, вовсе не на аппарате, и Лидии пришлось сделать несколько кругов по квартире, прежде чем она нашлась.

– Да! – В трубке сухо щелкнуло и загудел отбой.

– Да что же это такое?! – спросила Лидия у трубки дрожащим голосом. – Кто это развлекается?! Завтра же куплю определитель номера!

Чем именно ей поможет определитель и что будет делать с номером, который определится, она хорошенько не знала, но сама по себе мысль была утешительной.

Вдалеке за кухонной стеной щелкнул чайник. Можно приступать к кофе. В нем нет калорий.

О боже, боже…

Лидия натянула носки, пижаму, а сверху еще толстенный махровый халат до пят, сунула трубку в карман и пошла на кухню.

Телефон зазвонил, когда она задумчиво водила ложкой внутри медной турки и думала об Игоре Леонтьеве.

Лидия выхватила из кармана нагревшуюся трубку. Ответить или нет?

Почему-то ей вдруг стало страшно.

– Да? – решившись, спросила она.

– Что так поздно? – Голос матери, нежный, журчащий и переливчатый, как горная речка весной, приятно потек Лидии в самое ухо, и от облегчения она прислонилась лбом к белой дверце кухонного шкафчика.

«Господи, да что же это я так перепугалась? Смешно, честное слово!»

– …уже третий раз, и даже на работу. Где ты пропадала? У тебя свидание?

– Нет у меня никакого свидания, мам. – Лидия достала с полки большую кружку и старинную пузатую, розового стекла сахарницу с неровными тяжелыми кусками настоящего сахара. Она признавала только такой. Как отец. И бабушка. – Просто задержалась на работе. Сдавала материал вместо Гришки Распутина. У Гришки очередной загул. Начальство в бешенстве, ну и мне пришлось срочно выдумывать что-то такое…

Неизвестно, зачем она все это излагала. Матери не было никакого дела до ее работы да и до нее самой. Может, просто для того, чтобы подольше не спрашивать «А как ты?».

Лидия улыбнулась и остановилась на полуслове.

– Ну а ты как? – спросила она, пристраиваясь с ногами в продавленное кресло, покрытое клетчатым пледом. Придерживая ухом трубку, Лидия накинула плед на ноги и осторожно взяла со стола кружку.

Ну вот. Теперь можно жить дальше.

Она отхлебнула кофе, обернула кружку пледом и стала греть руки о старую, моментально нагревшуюся шерсть. Мать говорила, не останавливаясь:

– …кроме того, это зависит еще и от мнения Бориса Исааковича, а ты прекрасно знаешь, как Боря ко мне относится еще с институтских времен. Если бы твой отец не был так влюблен и я не боялась, что он что-нибудь сделает с собой, если я предпочту другого…

Все это Лидия слышала два миллиона раз и даже знала наизусть некоторые отрывки из текста.

Сейчас мать обязательно скажет, что ее скромное искусство хоть и не приносит денег и славы, но все же служит утешением не только для нее, но и для тех, кто любит ее и понимает…

– …и хотя за всю свою жизнь я не заработала даже на приличную одежду, моя живопись служит утешением не только для меня, но и для тех, кто ценит и понимает мои рисунки, а таких очень, очень много, гораздо больше, чем может представить себе ограниченный ум…

Сколько бы раз в день они ни созванивались, мать всегда говорила много и истово, как будто спорила с кем-то, кто в чем-то ее упрекал. Лидии казалось, что всю жизнь мать спорит с бабушкой и отцом.

– …семья твоего отца никогда, никогда не понимала и не поддерживала меня, – говорила в трубке мать, – мне приходилось искать утешения в работе, и, может быть, именно поэтому сейчас мои работы так высоко оценены и признаны именно теми людьми, чье мнение мне важно и дорого.

Господи, как длинно, как гладко, без единой паузы!

Лидия поставила кружку на стол и, высвободив из пледа руки, потерла щеки. Щеки были холодные, а руки горячие, и ухо вдруг очень устало от льющегося в него переливчатого горного ручейка.

Лидия посмотрела на часы.

Перебивать нельзя.

Перебьешь до времени – жди беды. Мать обидится, смертельно и горячо, как ребенок, у которого в песочнице отобрали ведерко и совок. Она бросит трубку и не будет отвечать на звонки Лидии. Ответит она только ближе к полуночи, но помириться сразу не удастся – мать заплачет горючими слезами, и Лидии придется пройти весь путь до конца – рассказ о молодости, об огромных надеждах, которые подавала мать, пока не встретилась с отцом, о мещанской семье, в которую она попала, выйдя замуж, о творческом поиске, о немногочисленных тонких ценителях, которые по-настоящему разбираются в искусстве, об интригах в издательстве, о попытках престарелого Бориса Исааковича наладить с ней романтические отношения, о цикле лекций, которые ей предстоит прочесть в Музее Востока.

И еще так: «Мне ничего не нужно от жизни, кроме осознания того, что я прожила ее не зря, что – хоть иногда! – я дарила людям радость!»

А потом так: «Твой отец в конце концов убедил тебя, что мой творческий поиск слишком затянулся, что я ничего не могу дать тебе не только как мать, но и как художник, и все это только потому, что я всю жизнь была на голову выше того мира, в который он старательно затягивал меня, а я сопротивлялась иногда из последних сил…»

Отец ушел, когда Лидии исполнилось восемнадцать и умерла бабушка. Некому стало их мирить, и увещевать, и караулить под дверью кухни, чтобы успеть вмешаться и отвести беду.

Отец ушел, оставив мать в тягостном недоумении. Всю жизнь она была неотразима. Кроме сказочной красоты, у нее были талант, и тонкость восприятия, и бездна вкуса, и блестящее окружение. И еще она была «на голову выше мира», в котором жил отец. Всю жизнь она пестовала и обожала свое чувство долга, которое не позволило ей бросить любящего ее человека на произвол судьбы. И вдруг этот человек… сам ее бросил?!

– …ты не могла бы поехать? – вдруг выловила Лидия из журчания горного ручейка и как будто проснулась.

Господи, что именно она пропустила?! Прошло уже… Лидия посмотрела на часы. Прошло… – ничего себе! – почти пятнадцать минут.

– Ты могла бы мне переводить, а то я боюсь, что мой собственный немецкий сейчас не слишком хорош.

По-немецки мать говорила, как любой послевоенный школьник – то есть никак, – но у нее были своеобразные представления о собственных способностях.

– Почему ты молчишь? – спросила мать, хотя у Лидии еще не было ни одной возможности что-нибудь произнести. – Я понимаю, конечно, что мои дела – это только мои дела и на помощь, даже самую минимальную, мне не приходится рассчитывать, но и тебе это могло бы быть интересно, Лидия…

Каждую субботу, если не было срочной работы, Лидия ехала на рынок и покупала продукты для матери, а потом полдня убиралась у нее в квартире и готовила нечто «объемное», чтобы хватило до следующей субботы. Мать никогда не умела за собой ухаживать и искренне гордилась этим. Почему-то в ее представление об истинной интеллигентности и утонченности входила полная бытовая беспомощность. Ни разу в жизни Лидия не ездила в отпуск – мать просто умерла бы с голоду во время ее отсутствия, но ни за что не осквернила бы себя прикосновением к сковородке.

– Мам, – нервно сказала Лидия и закурила, – ну что ты… Я же все-таки тебе помогаю.

– Ты?! – изумилась мать. – Господи, она мне помогает! Чем? Дурацкими щами, которые ты варишь раз в неделю?! Ты вполне можешь их не варить, мне это совершенно не нужно! Разве ты делишь со мной мою… жизнь? Мои проблемы? Мои заботы и разочарования? Разве я обременяю тебя всем этим?! Ведь я не прошу тебя о чем-то… таком… примитивном, но съездить в Гамбург – это же… это же удача!

Так, значит, вот зачем нужен немецкий язык! Гамбург. Как бы осторожненько выяснить, что именно там будет происходить, в этом Гамбурге?

– Мам, а когда начинается этот… эта…

– Художественный форум? – подхватила мать. – Через две недели. Представляешь, Боря даже выхлопотал мне в том подразделении ЮНЕСКО, которое проводит форум, бесплатный билет. Тебе, конечно, придется за свой заплатить, но я уверена, что это будет очень полезно для твоей… журналистской писанины. О нетрадиционном искусстве сейчас так много пишут!

Художественный форум приверженцев нетрадиционного искусства в Гамбурге через две недели. Какая прелесть.

– Мам, я сейчас ничего сказать не могу, я даже не знаю, отпустят ли меня с работы.

– Ну что за глупости? – сказала мать снисходительно. – Никуда не денется твоя работа. Да я просто уверена, что твоего отсутствия никто и не заметит. Мы, люди творческих профессий, не можем так… закабаляться. Это неправильно.

«Она уже все решила, – поняла Лидия, – и теперь ни за что не отстанет. Так что в самое ближайшее время мне светит нетрадиционное искусство. По полной программе».

– Мам, это ты творческий человек, а я просто работающая женщина. Делаю то, что мне начальство прикажет.

– А ты разве с ним не спишь, со своим начальством? – безмятежно спросила мать. – Не может же быть такого, что бы твой любовник не отпустил тебя на недельку в Германию!

Лидии стало так жарко под шерстяным пледом, что загорелись щеки. Она спустила ноги с кресла и с раздражением откинула плед.

– Мам, он уже давно не мой любовник. И вообще я не хочу это обсуждать. Если смогу – поеду. Нет – значит, нет.

– Когда ты станешь матерью, Лидия, поймешь, как важно, что бы твои дети тебя понимали и ценили. Я так и не узнала, что это такое – любовь и понимание взрослых детей, которым я отдавала все, которым я служила верой и правдой, для которых…

– Мама! – У Лидии заныло в левом боку, кажется, где-то неподалеку от сердца. – Я же сказала, что постараюсь! Я, честное слово, очень постараюсь, но точно обещать ничего не могу.

– Так я и знала, – прошептала мать и всхлипнула так, чтобы Лидия обязательно услышала, а потом положила трубку.

Лидия протяжно застонала и легла щекой на холодную поверхность стола.

Значит, Гамбург, неформальное искусство, и все это через две недели.

«Билет, конечно, придется купить, и отель тоже никто не оплатит. Две недели я буду, как машина-переводчик, бормотать то по-русски, то по-немецки, донося до заинтересованных сторон мнение друг о друге. Естественно, восторженное. Все эти форумы собираются исключительно, чтобы долго и цветисто хвалить друг друга, оптом и в розницу. Самое интересное и возбуждающее в этом деле то, что мне абсолютно наплевать на нетрадиционное искусство вообще и на немецкое в частности. Но боже мой, разве можно сказать об этом матери, не поссорившись с ней до конца жизни?! Я еще буду умолять ее простить меня за сегодняшний разговор и «равнодушное отношение», и она, прежде чем простит, всю душу из меня вынет».

– Мне нужно посмотреть почту и почитать про «Уралмаш», – сказала она вслух. – Хватит изображать Веру Комиссаржевскую в последнем акте «Бесприданницы».

Решительный тон не помог. Все равно ей было очень жалко себя – усталую, задерганную, перегруженную работой и странными отношениями с собственной матерью.

Нужно поесть, решила она. Когда поешь, жизнь кажется не такой мрачной. Одно-единственное нарушение режима – не в счет.

Через пять минут в кипятке булькали две огромные розовые сардельки, а Лидия, торопясь от голода, кромсала в миску помидоры, огурцы и чуть привядшие листья салата. Еще у нее были греческие маслины в банке, больше напоминавшей флакон для дорогих духов, соленые огурцы и в морозилке – покрытый толстым слоем инея древний батончик мороженого.

И пошло все к черту!

Лидия накрыла на стол, поминутно таская из салата помидоры, выгрузила на тарелку толстую огненную сардельку, но до стола не донесла – откусила прямо на ходу, урча и причмокивая.

Кошмар какой-то!

Разве может молодая интеллектуалка, столичная штучка и неземное создание поедать сардельку, как голодная подъездная кошка?

«Впрочем, никому нет дела до того, как я ем. Это просто замечательно – есть и не думать о том, что ты насмерть перепугаешь мужчину, которому пришла фантазия разделить с тобой ужин». Игорь Леонтьев с Лидией никогда не ужинал, а те, что были до него, в счет не шли – это была далекая пионерская молодость, и там вообще все было по-другому, не так, как сейчас.

Тогда почему-то казалось, что любовь должна быть непременно жертвенной, трудной и… вечной. Трудностей иногда не хватало, и их приходилось выдумывать. Да и с вечностью все оказалось как-то не так… однозначно.

Лидия усмехнулась, подъедая с тарелки все до крошечки.

Хорошо-то как, просто не верится, что может быть так хорошо. А впереди еще чай с мороженым!

С огромной, пышущей жаром чашкой и заиндевевшим мороженым она уселась перед компьютером. После еды моментально и непреодолимо потянуло в сон. Соблазн был велик, но наплевать на работу Лидия не могла.

Прихлебывая чай, она разбудила отдыхавший компьютер, подключила модем и стала дожидаться. Соединилось на редкость легко. В почте лежало всего три новых сообщения, одно, судя по обратному адресу, из ее родной газеты, а два других – от каких-то неизвестных адресатов.

Из редакции пришел окончательный вариант ее статьи, которую Леонтьев еще раз поправил. Лидия прочитала его со смешанным чувством удовольствия и страха.

Завтра, когда она возьмет в руки свежий номер, собственные слова покажутся ей совсем чужими, как будто написанными другим человеком, и она станет внимательно всматриваться в них, изучать подробно и придирчиво, выискивая изъяны и недостатки, и ей будет ужасно стыдно оттого, что собственный текст вызывает у нее такие бурные эмоции.

Зевая, она открыла следующее сообщение.

«Если вы придете в пятницу в клуб «Две собаки», получите важную информацию, связанную с вашей работой. Она не бесплатная, но дело того стоит. Столик для вас заказан. Подробности на месте».

Лидия замерла с открытом ртом, так и не зевнув до конца.

Что за номера?!

Она пробежала сообщение еще раз. Все правильно, и адрес ее, никаких ошибок.

Какую информацию она получит в пятницу в клубе «Две собаки»?!

Как у любого журналиста, пишущего на политические и околополитические темы, у нее были свои осведомители в различных «государственных и коммерческих структурах». Толку от них было мало, как правило, они всего боялись, а у Лидии не было возможности платить им столько, сколько платили ее более богатые или «раскрученные» коллеги. До настоящей собственной агентуры следовало еще дорасти, и Лидия точно знала, что дорастет она не скоро.

Тогда что означает это сообщение?!

Она вовсе не так знаменита, чтобы информация сама шла к ней в руки.

И что значит «не бесплатная»?

Не бесплатная – это значит платная, так сказала она себе. Но что можно считать платной? Сто долларов? Пятьсот? Десять тысяч?

И адрес… Как его нашли? Просто бродили по Интернету да и нашли? Почему именно ее адрес?

Лидия со стуком поставила кружку на стол, подумала и написала сверху загадочного послания: «Я не понимаю, о чем идет речь. Проверьте адрес, вероятно, вы ошиблись» – и щелкнула «мышью» в окошко «ответить».

Компьютер покорно мигнул, словно собираясь с силами. Лидия настороженно ждала.

«Сообщение отправлено», – доложил компьютер.

Ушло?! Лидия удивилась. Она была совершенно уверена, что переслать ответ не удастся. Ну что ж, подождем…

Через пять минут ей надоело сидеть, уставившись в экран, и она открыла последнее сообщение в сегодняшней почте. Это оказалось вполне приземленное коммерческое предложение от каких-то дилеров мобильных телефонов. Лидия зачем-то прочла его три раза и удалила из памяти.

В компьютерных недрах приятно звякнул колокольчик – получено сообщение. Лидия прямо-таки чувствовала разгорающийся то ли в желудке, то ли в его окрестностях пожар любопытства, смешанного со страхом и оттого еще более возбуждающего.

Это был все тот же текст, к которому она сверху приписала свое послание. Неизвестный отфутболил его обратно, только теперь сверху было написано: «Никакой ошибки. Не валяйте дурака. Вам очень повезло. О цене договоримся позже».

«О господи, это действительно прислали именно мне. Кто-то знает меня, хотя всю жизнь я пишу под разными псевдонимами; кто-то знает мой электронный адрес и место моей работы».

От этого Лидии вдруг стало не по себе.

Она никогда не думала, что журналистская известность – это некая реальность. Конечно, есть журналисты такие же знаменитые, как поп-звезды или даже больше. В основном это телевизионщики, физиономии которых ежевечерне выглядывают из присутствующих в каждой квартире «ящиков», и двое-трое из пишущей братии. Пишущих в лицо, как правило, никто не знает, все больше по фамилиям, и известность у них не слишком… широкомасштабная. Но она-то, Лидия Шевелева, в категорию известных никак не попадала. Такое сообщение еще, пожалуй, мог получить Игорь Леонтьев, но не она.

Может, кто-то шутит, как давеча про большую игру?

Читать про «Уралмаш» ей что-то совсем расхотелось.

И что это за клуб «Две собаки»? Она никогда про такой не слышала.

Ну что? Звонить Игорю или подождать до завтра? Конечно, срочности никакой нет, таинственное свидание назначено на пятницу, а сегодня только понедельник, кроме того, Игорь – она уверена! – ее засмеет. Скажет что-нибудь вроде того, что это такой модный способ с девушками знакомиться.

«Отстань от меня, Шевелева, со своими вечными глупостями!»

Но она уже знала, что даже если Игорь ее засмеет, она все равно пойдет на это свидание. Недаром она стала журналисткой, а не зубным врачом, к примеру.

С самого детства ее разбирали любопытство и живейший интерес ко всему, что происходило вокруг нее. Она умела видеть то, чего не замечали остальные, и из-за этого частенько попадала во всякого рода переделки.

Лидия задумчиво распечатала сообщение, сложила листок пополам и сунула в портфель.

Она даже не подозревала о том, что «переделка», в которую она угодила на этот раз, совсем не так безобидна, как большинство прежних, и что ее компьютер оказал бы ей неоценимую услугу, если бы сгорел в тот самый момент, когда пришло загадочное сообщение.

Машина устало затормозила у въезда в подземный гараж, как будто клюнула носом, засыпая.

Егор зевнул, не разжимая челюстей.

Все хотят спать – и люди, и машины. Нужно срочно ехать в отпуск. Только вот куда?.. «В Москву, в Москву!» – восклицали чеховские барышни, и их тонкие натуры трепетали от одной мысли о столице. Что бы такое придумать, от чего затрепетала бы тонкая натура Егора Шубина?

Он засмеялся и передернул плечами. Холодно, а он, как всегда, в одном пиджаке. Благородные кашемировые пальто в машине мнутся, как самые обычные, неблагородные, а куртки носить не позволял раз и навсегда выбранный стиль преуспевающего делового человека. Черт бы побрал этот стиль, черт бы побрал эту работу, черт бы побрал все на свете…

Покопавшись в бардачке, он выудил громоздкий брелок с дистанционным управлением гаражных ворот и нажал кнопку.

Ворота не шелохнулись. Егор протяжно вздохнул и нажал кнопку еще раз.

Потом еще.

Потом снова нажал и долго не отпускал, уже понимая, что в гаражных мозгах что-то заклинило и сейчас придется вылезать из машины, звонить в звонок и ждать, когда охранник проснется и откроет ему вожделенный путь домой. Откройся, Сезам…

Какой длинный день, какой чудовищно длинный день, и он все никак не кончится!

Соблазн бросить машину у ворот и пойти спать был велик, но Егор пересилил себя. Бросить, конечно, можно, но утром он точно найдет ее без колес, приемника и ветрового стекла. Это мы уже проходили, спасибо, не надо. В припадке безнадежной жалости к себе он еще раз нажал и отпустил кнопку дистанционного управления.

Ничего.

Тогда он от души послал подальше ворота, машину и всю свою неудавшуюся жизнь и открыл дверь.

Плотный холодный ветер рванул полы пиджака, закинул за плечо галстук, хлестнул по лицу, как будто сырой перчаткой. Егор поймал галстук и быстро застегнул пиджак. Только бы охранник спал не слишком крепко…

Неясная тень мелькнула за полированным боком машины, и Егор настороженно оглянулся. Конечно, район спокойный и дом охраняется всеми способами, которые только можно купить за деньги, но все же в Москве живем, не в Женеве…

Фонарь освещал машину и пятачок асфальта перед воротами, а сзади и сбоку растекалась непроглядная осенняя темень, и в ней невозможно было ничего разглядеть.

Ключи… А, дьявол, ключи он оставил в зажигании. Идиот!

Тень мелькнула снова, уже ближе и определеннее, и Егор вдруг подумал, что под этим чертовым фонарем его самого отлично видно, а он не может рассмотреть ничего, что выходит за границы магического круга, очерченного желтым светом. Он сделал еще шаг и поднял руку, чтобы позвонить, ко гда из темноты на него прыгнуло нечто тяжелое, кожаное, воняющее перегаром и давно не мытым телом. Прыгнуло, отбросило занесенную руку и пробормотало в ухо:

– Не рыпайся, мать твою…

Егор и не думал рыпаться. Чего-то в этом духе он и ожидал, ко гда заметил шевеление за машиной, а дергаться, пока он не рассмотрел, с кем имеет дело, было бессмысленно.

Ну и день. Просто петь хочется от радости.

– Посмотри в карманах! – скомандовал из темноты второй. – Может, у него там пистолет.

Пистолет у Егора был, но не в кармане. Сдерживаясь, чтобы не врезать наугад по сопящей от страха и напряжения морде, он дал себя ощупать. Ясное дело, никакого пистолета в карманах не обнаружилось. Зато обнаружился бумажник, который был так лихо выужен, что затрещала подкладка. Жалко пиджак, Егор надел его только во второй раз. Сволочи, такую вещь испортили…

– Поставь его лицом к стенке, – продолжал руководить второй. – Ну ты, давай поворачивайся, твою мать!..

– Чего надо? – спросил Егор, тоскуя о порванном пиджаке. – Надо-то чего?

– Давай мордой к стенке, сволочь! – заверещали из темноты. – Ну?!

Тот, который шарил по его карманам, вцепился Егору в волосы и сильно толкнул вперед, к кирпичной стене. На ногах Егор удержался, но споткнулся и выставил руки, чтобы не упасть. Ладони размазало по кирпичам, и стало больно. От этой неожиданно сильной боли Егор вдруг озверел. Его никто не бил уже лет двадцать.

– Тащи его сюда, мать его! – скомандовал невидимый руководитель операции. – Там кругом охрана, мать ее…

Должно быть, это выглядело живописно – темная ночь, беспомощный, напуганный мужчина в дорогом костюме, с закинутой головой, шипящий от унижения и боли, и два матерящихся сопляка, чувствующих, что «наша взяла». В том, что на него напали какие-то сопляки, Егор уже не сомневался. Пожалуй, он даже знал, что им от него нужно.

Стараясь не делать лишних движений, чтобы не получить по физиономии – завтра на работу! – Егор послушно шагнул в темноту и оказался прижатым к холодной железной решетке, огораживающей двор его дома.

Рыбьей чешуей блеснула сталь, и Егор почувствовал у горла холодное лезвие.

Все по правилам, как в кино.

Вот козлы!

Глаза быстро привыкли к темноте. Еще в армии ему говорили, что он видит в темноте, как кошка. Очки придавали ему элегантно-отстраненный вид, но видеть не мешали. Впрочем, придуркам об этом не было известно.

Рука, заломленная за спину, сильно ныла, и ладонь, кажется, кровоточила. Этого еще не хватало.

Тот, первый, продолжал ломать его руку и тяжело сопеть в ухо, второй приблизился, придирчиво осмотрел Егора, понял, что он не представляет никакой опасности, и вдруг ни с того ни с сего рванул его за галстук.

Егор хрюкнул – галстук впился в шею, мгновенно стало трудно дышать и потемнело в глазах.

– Ну ты! – сказал второй ласково и приблизил физиономию к покрасневшей щеке Егора. – Небось давно уже в штаны наложил, а? Смотри, Вован, дяденька уже в штаны наложил, а мы ему даже больно не сделали. Эй, дяденька! Мы тебе еще больно не сделали, а ты уже… Мы с тобой поговорить хотим, дяденька. Ты не бойся, мы тебя сильно бить не будем. Немножко только поучим, мать твою… Мы с тобой поговорим малость, а ты нам бабок дашь. Ты же не жадный, а, мужик? Мы жадных не любим! Пошел в машину, быстро!

И он снова дернул Егора за галстук.

Егор решил, что с него хватит.

Свободной левой рукой он быстро и точно ударил по шее разговорчивого сопляка и даже успел заметить в его глазах несказанное изумление, прежде чем тот захрипел и рухнул на асфальт. Остолбеневшему от неожиданности Вовану он коротко заехал в физиономию, поймал выскользнувший, как рыбка, нож и положил в карман пиджака. Вспомнив про пиджак, он посмотрел на присевшего от удара противника и ударил еще раз. Просто так, от злости. Калечить их он не собирался.

Пока они, кашляя, ковырялись на асфальте, Егор осмотрел свои руки. Кожа кое-где была содрана, и правая ладонь сильно кровоточила, а ему завтра с шефом встречаться!.. В самый раз обмотаться бинтами – и к шефу. Полный вперед.

Морщась, Егор посмотрел под ноги, стряхнул с ладони кровь и за шиворот поднял руководителя операции.

Руководитель закатывал глаза и шумно сглатывал. Опасаясь, что юнца вырвет прямо на его многострадальный галстук, Егор брезгливо отстранился, но куртку не выпустил.

– Я же спрашивал, – сказал он и встряхнул то, что болталось внутри куртки, – чего нужно? Когда взрослые спрашивают, отвечать надо.

Руководитель высунул язык и коротко задышал, как перегревшаяся на солнце собака. Ему было плохо – и хорошо станет еще не скоро, это Егор знал точно. Из собственного опыта.

– Еще раз спрашиваю, – повторил Егор устало, – что нужно? Давай, давай, соображай быстрее!

Руководитель вытаращил бессмысленные белые глаза, силясь сфокусировать взгляд на Егоре.

– Ну что? – поторопил Егор. – Вспомнил? Вспоминай, холодно очень.

– Димка… – пробормотал руководитель, делая судорожные движения горлом, – он денег должен… Пашке Хвосту… Пашка… послал…

– Ко мне послал? – уточнил Егор и еще раз встряхнул куртку.

– Все знают, что у Димки… братан богатый… Мы и решили…

– Решили! – фыркнул Егор и разжал руку. Юнец повалился на колени, потом встал на четвереньки и стал раскачиваться из стороны в сторону. Ему было даже хуже, чем предполагал Егор. Слабоват оказался руководитель. Слабоват и хлипок. Его напарник сидел, привалившись спиной к ограде, и заунывно стенал, закрыв лицо руками.

– Сколько денег? – Только спросив про деньги, Егор вспомнил, что бумажник они у него вытянули. Носком ботинка он слегка пнул в бок стенающего Вована и протянул руку. Бумажник мгновенно ткнулся ему в ладонь сытым кожаным брюхом. Егору стало смешно.

– Триста… – кашляя, выдавил из себя руководитель.

– Стоило так надрываться… – пробормотал Егор и, вытащив три бумажки, кинул их в лужу. Бумажки задрожали, разлетелись. Юнцы как по команде повернули головы и уставились на доллары, плывущие по сморщенной от ветра луже к другому берегу.

– Больше ко мне не ходите, – предупредил Егор, засовывая бумажник в карман. – Денег не дам. И Пашке вашему передайте, пусть он лучше с Димкой никаких дел не имеет. Это вам повезло еще, что охрана не выскочила. Отметелили бы всерьез. Они ребята дотошные. Все ясно?

Несостоявшиеся головорезы завороженно смотрели на него, как бы опасаясь, что он передумает и сам начнет их «метелить» всерьез.

– Пока, ребята, – попрощался Егор и пошел к освещенному подъезду.

Господи, какой идиот его брат! Сто раз говорил матери, что парень пропадет, если никто так и не удосужится обратить на него внимание, так нет же! Дошло до того, что какие-то молокососы из-за Димкиных шалостей пристали к Егору. Сдохнуть можно от смеха…

Железная дверь, примостившаяся рядом с гофрированными воротами, распахнулась в тот самый момент, когда Егор поднял руку, чтобы нажать кнопку домофона.

– Егор Степанович! – выпалил заспанный, но рьяный охранник и заглянул Егору за спину. – Я смотрю, машина ваша подъехала, а вас нет…

– Все в порядке, – сказал Егор. – У меня брелок опять не работает.

И, проследив за взглядом охранника, тоже оглянулся в темноту. Двое из лужи улепетывали, спотыкаясь и чуть не падая. Охранник вытаращил глаза.

– Все в порядке, – с нажимом повторил Егор, не в силах ничего объяснять.

Раньше надо было проявлять служебное рвение, сердито подумал он про охранника. Теперь чего же… А Димку он отлупит, как только до него доберется.

– Можно я уже заеду? – спросил Егор вежливо. – Третий час…

– Да я сам заеду, Егор Степанович, – заторопился охранник и еще раз оглянулся в темноту, где стихали шаги молокососов. – Поднимайтесь к себе. И рука у вас…

– Царапина, – усмехнулся Егор и вытер кровь о кирпичную стену. – Спокойной ночи. Ключи в зажигании.

«Ну, родственники, погодите… Вы меня еще не знаете. Привыкли относиться ко мне, как к доильному аппарату, из которого можно бесконечно надаивать деньги, не хватало еще из-за вас в уличные потасовки ввязываться…»

Егор ввалился в квартиру и, сердито сопя, стал стаскивать с ног ботинки. В глубине квартиры горел свет – дед, должно быть, ждал его, как обычно, до глубокой ночи.

Расшвыряв ботинки, Егор прошлепал в ванную и открыл воду. Ранения оказались поверхностными и незначительными – просто содрана кожа. От воды ладони сразу защипало, и Егор стал шарить на полках в поисках йода.

Где в их квартире может быть этот растреклятый йод?!

Он с силой захлопнул пижонскую зеркальную дверцу и очутился нос к носу с дедом, который маялся у входа в ванную и не решался войти.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

– Что так поздно? – наконец бодро спросил дед. – Я тебя раньше ждал.

– Я гулял, – заявил Егор тоном восьмиклассника, опоздавшего к семейному просмотру программы «Время». – А что? Я пропустил что-то интересное?

– Что у тебя с рукой? – спросил дед. Когда ему не нужно было прикидываться беспомощным стариком, он становился зорким, как горный орел, вылетевший на охоту.

– Шальная пуля, – объяснил Егор терпеливо.

Он вышел из ванной, обошел деда и отправился в кухню.

– Дед! – закричал он оттуда. – Ты не знаешь, у нас есть еда?

– Какая шальная пуля? – спросил дед, появляясь на пороге. – Что произошло, Егор?

– Произошло столкновение с реальностью, – сказал Егор и распахнул холодильник. – Два-ноль в мою пользу. Будешь омлет?

– Все живы? – осведомился дед. – Обошлось без жертв?

– Без жертв не обошлось, но все живы. – Егор налил в миску молока и стал ожесточенно взбалтывать. – Поставь на плиту сковородку.

– Егор, ты можешь говорить по-человечески? – Дед зашел наконец в кухню и водрузил на полированный пластик плиты плоскую сковородку. – В конце концов, я твой единственный дед и ты должен разговаривать со мной уважительно.

– Уважительно не могу, – ответил Егор, продолжая болтать вилкой в миске. – Есть очень хочется.

– И пиджак порван, – заметил дед осторожно. – Ты что? И вправду… дрался?

– Я не дрался. – Егор вылил яйца на раскаленную сковородку. – Я бил морду. Точнее, не морду, а две. Дед, все это совсем неинтересно. Я никого не покалечил, если ты об этом…

Дед присел к столу и положил на светлое дерево узловатые красные руки. По тому, что он не сел на свое любимое место – в кресло с высокой спинкой, стоящее вплотную к окну, – Егор понял, что он действительно сильно волнуется. Это уж совсем ни к чему…

– Дед, я же тебе говорю, что все в порядке! Что это ты разнервничался? Мало ли придурков по ночам шляется…

Он приподнял ножом край омлета, проверяя его готовность. Есть хотелось так, что Егор готов был съесть его сырым.

– Это из-за Димы, да? – спросил дед тоном провинциального трагика, дающего бенефис. – Все случилось из-за Димы?

От столь неожиданного всплеска проницательности Егор оторопел.

– С чего ты взял?

Адвокат в нем часто брал верх над обычным человеком, и поймать его на слове было непросто.

– Что это тебе в голову пришло?

– Он здесь, – сказал дед несчастным шепотом. – Он здесь часов с шести, и мы знали, что ты будешь сердиться.

– Кто здесь?! – переспросил Егор, начиная раздражаться. – Димка?

– Он спит, – торопливо предупредил дед. – Мы тебя ждали, ждали, и он уснул. Не буди его, пожалуйста.

– Я его сейчас отлуплю, – мрачно пообещал Егор, глядя в омлет. – Что ему нужно? Зачем он приехал?

– Ты бы поел сначала, – посоветовал дед. – Смотри, у тебя сейчас все подгорит.

– Дед, не увиливай! – прикрикнул Егор.

– Я не буду разговаривать с тобой о Диме, пока ты не придешь в себя! – отрезал дед. Упрямство у них было фамильной чертой. – Садись и поешь, а потом поговорим.

– Не буду я с тобой разговаривать, – пробормотал Егор. – Я сейчас пойду, подниму этого ублюдка с постели и надаю ему по физиономии. Ясно тебе?

– Егор! Дед! Чего орете? – раздался с порога хриплый голос. – Спать не даете.

Егор и дед разом повернули головы.

Держась за косяк, в дверном проеме стоял лохматый верзила в джинсах и мятой майке навыпуск. У него была отекшая физиономия с кучками юношеских прыщей и неопрятной щетиной и громадные, как у орангутанга, ручищи.

– Хочешь в морду дать? – спросил верзила у Егора. – Ну давай, чего ты ждешь-то? А приехал я не к тебе. Я к деду приехал, я даже не знал, что ты уже вернулся. Я сейчас уеду. Мне твоя квартира на фиг не нужна.

– И мои деньги тебе тоже на фиг не нужны, я так понимаю? – спросил Егор холодно.