Спрингфилд E-Book

Сергей Давыдов

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 129

Beschreibung

«Спрингфилд» ни при каких обстоятельствах не может быть издан в современной России, и не только из-за «неправильной» ориентации главного героя. Я нашёл этот роман по ссылке из фейсбука. Со словами «это посильнее «Эдички» разослал друзьям. Писателям обидны сравнения с другими, поэтому скажу так: это роман поколения. Поколения тридцатилетних, раздавленного российской действительностью, уничтожающего всё живое и непохожее на мейнстрим. Прочитать необходимо. Весь первый военный год я думал о создании свободного издательства. Прочитав «Спрингфилд», понял, что таким романам и таким авторам это издательство нужно. Если не Freedom Letters, то кто? С Сергеем был подписан договор номер 1. Именно с этой книги мы начинаем. Георгий Урушадзе

Leseprobe

№ 1

Сергей Давыдов

Спрингфилд

Роман

Freedom Letters2023

От издателя

«Спрингфилд» ни при каких обстоятельствах не может быть издан в современной России, и не только из-за «неправильной» ориентации главного героя.

Я нашёл этот роман по ссылке из фейсбука. Со словами «это посильнее «Эдички» разослал друзьям. Писателям обидны сравнения с другими, поэтому скажу так: это роман поколения. Поколения тридцатилетних, раздавленного российской действительностью, уничтожающего всё живое и непохожее на мейнстрим. Прочитать необходимо.

Весь первый военный год я думал о создании свободного издательства. Прочитав «Спрингфилд», понял, что таким романам и таким авторам это издательство нужно. Если не Freedom Letters, то кто? С Сергеем был подписан договор номер 1. Именно с этой книги мы начинаем.

Георгий Урушадзе

ГЛАВА 1

Когда мама в девяностые годы

приехала в Тольятти из Таджикистана

она посмотрела на Автозаводский район и сказала:

это Америка

это Нью-Йорк.

Посмотри какие широкие улицы

какие тут перспективы

как много тут

молодости и всего.

Со временем сетка кварталов

станет для неё клеткой.

Потом из-за новых законов

сгорит её бизнес

поднимутся цены

появится Крым

накроют кредиты

и она уедет к своей маме в деревню в Белгородскую область

и оставит меня продавать всё наше имущество.

Я сбежал от неё лишь бы просто не жить там не жить

и никогда больше не возвращаться.

Но я буду долго ходить по нищему городу

в поисках хоть какой-то работы без опыта

селить за три тысячи гопников в маминой спальне

общаться с коллекторами

и покупателями офисной мебели и оборудования

продавая по полочкам её бизнес наш быт нашу прошлую жизнь.

Когда совсем плохо я буду ходить на водохранилище

и думать про затопленные дома и деревья старого Ставрополя

глубину воды

и вспомню как раньше мы ездили отдыхать через ГЭС

и мне рассказывали про замурованные тела строителей-арестантов в его стенах

и как мне будет страшно, если меня замуруют

в этих стенах

как страшно

задохнуться в бетоне

и что после разложения тел возникают пустоты

и тогда ГЭС обрушится и унесёт всех с собой в глубокую воду

снесёт город огромной стеной

вместе с пустыми квартирами и гаражами потому что все уезжают.

И всё это я представлял

таким же яростным летом

и воздух был крепкий, как водка.

Мы с Матвеем родились в Тольятти в Автозаводском районе, уехали из него в один год в Самару и поступили в один университет, но не были знакомы в Тольятти.

Теперь мы снимаем однушку в новостройке на самой окраине, ходим в «Ашан» и IKEA, ездим в город на одной и той же маршрутке, врём соседям, что братья, ржём, много трахаемся, ругаемся, ходим дрочить в туалет, готовим, висим на турнике, устраиваем лютые вечеринки и представляем, что это вовсе не русская бедность из обзора Варламова, а сонный американский пригород, и мы типа панки или чуваки из сериала. И каждый день мы мечтаем отсюда уехать. Но сейчас мы ходим на работу, а по вечерам скучаем, как в фильмах Ван Сента, под трескучие ЛЭПы, пиво и сигареты.

Летний «Кошелев», он же самарский микрорайон «Крутые ключи» — это русский Спрингфилд из трёхэтажек за чертой города и железнодорожного полотна, с современными баскетбольными площадками и доступным жильём, танком, фонтаном и днём ВДВ.

До поэтов, инженеров и гопников на самарской земле жили древние венгры. Они были кочевниками, и от них остались стоянки. Одна из них была найдена в Кошелеве. Экскаваторы выгребли венгров и построили доступное жильё для новых кочевников — молодых бедных, как мы. Мы поживём тут, подкопим вещей из IKEA и поедем дальше прерывать довременье.

Венгры схоронили ненужное в землю и свалили в Венгрию. Они такие, наверное: «Так-с, так-с, что нам нужно для счастья? Карпатские горы — о, точно, оно. Дунай, Будапешт, вечеринки. Средиземное море — збс. И вроде Европа, а не эти вот курмыши. Венеция, Вена — пара часов на автобусе. А тут через пару часов только Чапаевск», — подумали и поехали дальше. Они оставили нам Жигулёвское море, губернатора финно-угорца, суровые зимы, калифорнийское лето и горы размером с холмы.

Сегодня я встал с Матвеем в десять утра, чтобы он потащил меня по жаре и похмелью в «Ашан», который я ненавижу.

— Ты так интеллигентно блюёшь, — сказал Матвей.

— Говорил, — отвечаю.

Похмельный Матвей похож на кота Тома, который не познакомился с Джерри, — добрый и рассеянный. Постепенно он становится недовольным, как обычно:

— Бери эти, — говорит Матвей, показывая резиновые сланцы со стенда.

— Они белые, — отвечаю я.

— Они по скидке.

— Я изговняю.

— Ходи аккуратно. — Матвей поправил маску на подбородке.

— Они для трупов. Трупы не ходят.

— Андрей, ты должен учиться ухаживать за собой.

— Сорок три размер. Мне нужен сорок два.

— Они по скидке.

— Сорок три мне только на хуй повесить.

— Давай ещё посмотрим?

— Я хочу курить.

Я понимаю, что он стремится быть полезным, но он меня бесит. Он вечно тыкает в свою ухоженность и физическое превосходство, хотя у него крохотный член. Я люблю этот член, потому что он для меня абсолютно родной. Он эргономичный, как любая вещь из IKEA, которую он так любит. Особенно сильно он любит фрикадельки и просит меня приготовить их точно, как в IKEA. Я делаю фрикадельки, а он говорит, что у него оргазм рта. Иногда мне кажется, что он со мной встречается лишь потому, что любит поесть. Я могу приготовить соус из брусники без брусники.

— Пошли, мне не надо, я в носках хожу, — говорю. — Хватит пялиться! На меня смотри.

— Я тебя вижу чаще, чем свой хуй.

— Неправда, ты часто ссышь.

— Смотреть необязательно. У меня хуй с системой оптического наведения и GPS. Как айфон, но не вибрирует.

Я типа не смеюсь.

Матвей всё равно берёт сланцы. Я начинаю дурачиться: встаю на тележку и качусь по залу «Ашана», представляя себя Феррисом Бьюллером из фильма Джона Хьюза. В голове играет Don’t stop believin by Journey. Песни не было в фильме — это моя режиссура. Да и фильм я почти не помню. Мэт раздражается и строго говорит:

— Это выглядит придурочно.

Я сильно хочу снова расстаться с Матвеем, и уже насовсем.

Матвей смотрит вещи, поправляет очки, потом совсем их снимает, чтобы протереть. Без очков он похож на Питера Паркера, его любимого героя. Мне не нравится Спайдермен, но нравится Питер Паркер, потому что он подлинный. Без очков Матвей бывает только в двух случаях — когда спит и занимается сексом. В обоих я его люблю. А очки вдавливают его глаза в череп, сужают виски, и Матвей становится злой, раздражённой училкой.

Я проезжаю несколько метров, но Матвей не намерен со мной веселиться. Он аддиктивно всматривается в вещи, выискивая скидки. Я злюсь, останавливаюсь и хочу вести себя агрессивно, но вспоминаю, что «Ашан» — это храм терпения.

— Что мы ещё посмотрим? — спрашиваю тихо и вроде как ласково.

— Трусы. Тебе нужны трусы.

— Мои новые.

— Они проперженные.

— Ты ведёшь себя как пидор.

— Я и есть грустный пидор, — отвечает.

— Трусы не сделают тебя лучше.

— Это улучшит качество жизни.

Мне очень хочется физически вдолбить в Матвея, что зацикленность на вещах и порядке — это страх развития. Что он неуверенный, слабовольный и завистливый, как его родители, которых он сам называет «нереализовавшимися личностями». Они не дали ему ничего, кроме красивого имени. Потом я думаю, что не прощу себе таких слов. Я думаю, что я зазнавшийся и не очень красивый мальчик. Я ищу способ простить себя, и, чтобы не злиться, я пытаюсь вспомнить какой-нибудь романтичный момент между нами. Вспоминаю, как мы ходили в СПИД-центр на Ново-Садовой.

Мы сидели в очереди за результатами. Рядом — женщины, похожие на продавщиц из «Пятёрочки», и мужик-дальнобойщик, у которого одна рука была коричневая, а другая белая. В самом дальнем углу сидела пролетарская гей-пара средних лет, но они пытались делать вид, что не знают друг друга. Мы сидели в одинаковых позах и смотрели мемы на телефоне Мэта, потому что у Мэта отличное чувство юмора. Я потел, а Матвей незаметно гладил мой мизинец своим, чтобы я не боялся.

— Андрей, держи хуй бодрей, — ухмыляясь говорил он супергеройским голосом и поправлял очки. — Проверка на ВИЧ должна быть нормой жизни.

— Окей, пап.

Я не возражал, ведь ранее мы практиковали секс с другими партнёрами.

— Ты знаешь, почему парочки любят ходить на ужастики? — спросил я шёпотом.

— Ну?

— Я читал исследование на «Киберленинке». Совместное переживание страха усиливает влечение. Ну то есть они не думают прям вот так, но интуитивно понятно.

Матвей посмотрел на тётеньку из «Пятёрочки». Тётенька тоже посмотрела и, хотя всё про нас было ясно, не подала виду, потому что перед СПИДом, как перед Богом.

ВИЧ у нас не обнаружили. От радости хотелось целоваться. Конечно, мы не могли этого сделать. Одна из тётенек мне улыбнулась, а геи, что вдвое старше нас, отвели взгляд. Мы вышли из СПИД-центра и пошли в булочно-кондитерский комбинат на Московском шоссе. Я как можно громче стучал ногами по нерастаявшему апрельскому снегу. Я победил смерть, я обожаю побеждать. А ещё я хотел жрать. Мы похавали беляшей на комбинате, а вечером смотрели в общаге «Драйв» с Гослингом.

И в сущности, мы с Мэтом очень похожи. Нам чуть за двадцать и у нас ничего нет. Наши матери живут в других городах, и если звонят, то только лишь рассказать, как им плохо и что в этом виноваты именно мы. Мы зарабатываем копейки и не очень понимаем, кто мы, и поэтому просто хотим быть крутыми. Я хочу быть документалистом и писателем, а Матвей — Питером Паркером, потому что больше ничего не придумал.

Я всё это вспоминаю, внимательно смотрю в лицо Матвея и вижу Питера Паркера.

Матвей берёт пачку с трусами, сковыривает с неё белую защитную полоску вместе с полиэтиленом и засовывает пачку в рюкзак. Я, не раздумывая, встаю сбоку от Матвея, чтобы никто не видел, как он ворует для меня трусы.

ГЛАВА 2

Дома у нас никогда не было. Сперва были общаги, а после универа — Крутые ключи. В моей общаге кто-то вечно напивался, курил спайс и пытался подраться. На этаж приходил однорукий охранник, и его спускали с лестницы. Комендантша была уверена, что я наркоман, потому что тусил с неформалами на заброшках и был серый от безденежья. Я вечно пытался придумать, кто я, перебирая персонажей из книжек и фильмов, но никто не был похож на меня в достаточной степени.

Учился я плохо и на совершенно не подходящей мне специальности — матметоды в экономике. Вместо пар я работал или просто бухал, деньги тратил на еду, пиво и взятки преподам, которые давал практически профессионально, а мать звонила и говорила, что я не справляюсь с жизнью.

Я помню голод и горящий желудок от холодного дешёвого пива. В месяц она присылала пять или десять тысяч рублей. Я работал официантом в ночном клубе, курьером, раздатчиком листовок. Работал, и всегда было мало, потому что нужно на взятки.

Потом, с началом пандемии, она окончательно разорилась и через год уехала из Тольятти в белгородскую деревню к своей маме. Они жили на деньги с проданного имущества, которые я присылал, и две пенсии — свою и бабушкину, потому что маме было почти шестьдесят, а родила она меня, когда ей было около сорока, и она честно говорила, что детей никогда не хотела и у неё было пять абортов до меня, но так вышло. «Я не умею быть мамой, и ты меня сломал, — она говорила. — Я полюбила тебя, — она добавляла, — и теперь ты для меня самое главное». А ещё она любила звонить и говорить, что это я во всём виноват. Что я — её величайшее разочарование. Если бы я бросил универ, вернулся в Тольятти и сел в её офисе вместо неё, то она б как-то вырулила и не потеряла бизнес. Она любила выпить и сказать: «Я мечтала на старости иметь виллу в Испании», а после всегда переводила тему и спрашивала, сколько у меня денег. А денег у меня не было, и это будто было подтверждением её правоты.

В детстве она всегда считала меня слабым, поэтому специально закаляла в классе, где каждый день мне приходилось драться и ощущать свою бесконечную бесправность.

О моей гомосексуальности класс узнал, когда мне было четырнадцать. Я показывал презентацию на уроке по основам проектной деятельности, и она оказалась настолько хорошей, что одноклассник попросил у меня флэшку, чтобы её скачать. Я дал флэшку, потому что хотел дружить, а друзей у меня не было, и забыл, что на ней, кроме презентации, гигабайт порно. Я вырвал из компьютера флэшку в момент, когда класс наблюдал, как один парень делает другому парню глубокий минет. Я засунул флэшку в карман, выбежал из класса и вспомнил слова матери: «Ты должен учиться преодолевать свои трудности».

Я пришёл на следующий урок с опозданием. Сидел с бордовым лицом, и во рту был металлический вкус, как когда пробежишь километр. А они смотрели на меня. Самый смелый, Гурин, прокричал «пидорок» прямо посреди урока. Учительница сделала вид, что не слышала. Это случилось ещё три раза, пока я не встал и не ударил его. Учительница сказала, чтобы я вышел из класса. Я ушёл совсем — просто ушёл домой. Раздевалки закрывали на ключ, чтобы школьники не сбегали раньше конца уроков. Я побежал по февральскому льду в туфлях и пиджаке, добежал до дома и лежал на кровати, сжавшись в кулак и повторяя себе: все будет хорошо, хотя ничего не может быть хорошо.

Мама не знала о моей гомосексуальности, не понимала, что происходит, и вновь говорила: «Ты должен учиться преодолевать трудности», — хотя видела синяки и вечно не спавшее лицо, и даже плакала по ночам, но терпела, терпела. Я не спал почти каждую ночь, шёл в школу, а потом сбегал из неё, чтобы просто сидеть одному в квартире и придумывать свою свободу. Я смотрел англоязычные блоги на Youtube, в которых заморские люди совершают каминг-аут или трансгендерный переход, а родители оказывают поддержку своим детям, и радовался за них.

Потом я убегал всё время. Я мог попроситься в туалет посреди урока и уйти домой. Я мог открыть окно в классе, пока учителя не было, и вылезти с первого этажа. Однажды за мной через окно сбежала половина класса, и меня обвинили в организации побега, хотя мне меньше всего хотелось, чтобы за мной кто-то шёл. Я стал курить, потому что я представлял себя героем «Панка из Солт-Лейк сити» или Куртом Кобейном. Мне хотелось чувствовать себя крутым парнем из молодёжной комедии, но геи в России очень быстро понимают своё место, поэтому легче представить себя прикольным чудиком, который скоро умрёт. Я воровал книги в «Читай-городе» из той оранжевой серии «Альтернатива» с Палаником, хотя они были старые и обычно по скидке, и ощущал это еженедельным ритуалом освобождения. Мать не купила бы мне таких книг. Она дарила мне много игрушек и всякой одежды — привозила всё из Москвы и Европы, пока я оставался один или со знакомыми. Она раскладывала их по комнате, любовалась и опять становилась начальником. Иногда резко теплела, но ненадолго. Мои желания не учитывались. Мои желания всегда были глупостью. И я научился сам заниматься своими потребностями.

Одно из ранних воспоминаний детства — как мы играли с игрушечной змеёй по имени Каа, как в «Маугли». Она держала её голову перед своим лицом и говорила: «Доверься мне». «Ты меня не обманешь?» — спрашивал я. «Нет, конечно».

Я обнимал змею, а она набрасывалась на меня и душила. Мы смеялись, играли, и мама говорила: «Никому нельзя доверять».

И больше ни с кем в мире я не чувствовал связи.

«Ты моя собственность», — говорила она и ласкала.

И я понимал, что в будущем всё кончится грандиозным провалом.

Став подростком, я зачитывался Палаником, Могутиным и прочими борзыми и талантливыми гомосексуалами и верил, что однажды тоже стану крутым вопреки всем. Я читал их и пытался найти свой сюжет. Я не понимал, почему мужская гомосексуальность в российских медиа ассоциирована с болезнями, «детьми порока» и бесконечно декоративными второстепенными друзьями главных героинь, которые лишь подчёркивают их гетеросексуальность, потому что никогда себя так не чувствовал. Моя маскулинность была совершенно обычной, трафаретной, радикально не выделяющейся, как мне казалось, и я совсем не старался вести себя как-то специально.

Однажды парень из одиннадцатого класса покончил с собой. Я видел его только мельком: высокий, сутулый и с кучей анимешных значков на рюкзаке. Я догадывался, что он тоже квир, но никогда не подходил. Он прыгнул с «винтухи» — это недостроенная башня с винтовой лестницей в медгородке. Потом к нам в класс пришёл какой-то мужик с погонами и стал рассказывать о вреде гомосексуализма, аниме и пользе патриотизма. Я разозлился и сказал ему в лицо: «Этими беседами вы убиваете детей. Вы очень глупый». Сказал и ушёл, а потом долго мысленно ему пересказывал статью об эпидемии суицидов квир-подростков из-за социальных факторов, которые создали такие, как он.

В одиннадцатом классе я абсолютно не понимал, что мне нужно, и сдавал сразу пять ЕГЭ, но ни к одному толком не готовился, потому что не понимал, что важнее. Мать говорила, что я должен стать финансовым директором, крутым мужиком и реализовать всё то, что она хотела сама. «Ты объект моих инвестиционных вложений», — говорила она.

А я хотел просто сбежать из этого умирающего города и от матери, которая всё детство то любила и хвасталась успевающим сыном, то била ногами за двойки. Я прекрасно осознавал своё будущее: вечный стыд, скрытый потным, завонюченным одеколоном пиджаком муниципального взяточника, тухлые бани с девочками и солидными мужиками. При этом я прекрасно понимал её благие намерения: будучи в прошлом женщиной на госслужбе в России девяностых, она бесконечно завидовала мужчинам, их карьерным перспективам и той силе, которую они воплощали. Она была красивой женщиной в гомогенных мужских коллективах и привыкла, что, если с ней кто-то ласков, значит, хочет либо её тело, либо её возможности. Женская привлекательность стала для неё исключительно инструментом, который она оттачивала так же, как силу воли, профессиональную компетенцию и хитрость, в которой сильно проигрывала. Позже, в конце нулевых, когда она была вынуждена покинуть пост главы департамента экономики города Тольятти из-за смены администрации, она понимала, что на этом её политическая карьера закончилась, поэтому ушла в бизнес. Новый мэр никогда не возьмёт в свой аппарат главного соратника прежнего мэра, тем более понимая, что это конкурентная женщина. Тем более понимая, что наступила новая политическая реальность, где нет места либеральным политикам, выступающим за расширение местного самоуправления — а она являлась именно таким политиком. Забавно, что с детства я свободно владел политической терминологией — мы использовали её в повседневном общении, как и таджикские диалектизмы.

Я был первым за пять поколений, кто родился в России. Остальные родились в Душанбе. И если бы не война, я бы тоже был душанбинцем.

И мне всегда казалось, что моя настоящая родина где-то не здесь. Я не понимал Россию.

Когда мать приехала из Таджикистана бежав от войны

она сказала себе что железобетонная.

Она выжила победила войну

заработала на квартиру

родила сына и говорила:

я научу тебя ходить по трупам

ты объект моих инвестиционных вложений

и ты всегда будешь со мной

говорила она.

А я отвечал что на такое я не согласен

и что единственный труп на который приходится наступать

это Тольятти.

Она считала что воспитание

должно быть достаточно жёстким

потому что вся жизнь война.