Темные празднества E-Book

Стейси Томас

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Total black: новый темный роман
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 492

Beschreibung

Истории никогда не бывают новыми. Все обвинения написаны одними и теми же чернилами. Англия, 1645 год. Меня зовут Николас Пирс. Я бастард и начинающий драматург. Внезапно отец приказывает мне вернуться в отчий дом и стать помощником судьи Уильяма Персиваля, бывшего охотника на ведьм. Только тогда он обещает раскрыть имя моей матери. Но, как известно, бывших ловцов не бывает, поэтому я должен соблюдать осторожность. Ведь с мертвыми у меня больше общего, чем с живыми. Возможно, я унаследовал от матери темный дар. Мертвые поют мне о своих горестях, а я, слушая их песни, пишу свои пьесы. Но теперь меня самого втянули в очередную темную охоту. Угроза костра оказывается близка, как никогда. Я чувствую себя марионеткой в руках судьбы. Смогу ли я спастись? Для поклонников Бриджет Коллинз.

Leseprobe

Томас Стейси Темные празднества

Посвящается Саскии,

которая напоминала мне,

что я способна на все.

Stacey Thomas

THE REVELS

Copyright © Stacey Ellis 2023

All rights reserved.

© Сазанова А., перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава первая

Лондон, конец января 1645 года

Смерть – это песня. И хотя мне с самого рождения был знаком ее ритм, он и сейчас заставляет меня вздрагивать. В окне на первом этаже колышутся шторы. Через несколько мгновений дверь отцовского дома распахивается, и Стивенс, папин камердинер, торопливо шагает в мою сторону. Он постарел за те несколько месяцев, что мы с ним не виделись, и словно стряхивает с себя сутулость, как нежеланный груз.

– Николас, – мягко говорит он, теребя черную траурную ленту, повязанную на плече.

– Он скончался? – Мрачное выражение на лице Стивенса лишает меня всякой надежды, и я роняю дорожную сумку на пол. Именно он написал мне, что Фрэнсис заболел лагерным тифом. – Дороги из Оксфорда затопило. Если бы не это, я бы приехал раньше…

– Даже к лучшему, что вы задержались, – бормочет он. – Вы бы его не узнали.

Стивенс дрожит и одергивает свою ливрею. Он замерз, а я устал после целого дня в пути, но ни один из нас не предлагает другому пройти в дом. Вот что такое смерть. Натянутые приветствия и любезности, которые не слишком помогают в том, чтобы скрыть правду: Фрэнсис умер. Мой брат умер.

Поморщившись, Стивенс проводит меня через серебряную подкову, прибитую к порогу: средство борьбы с магией, которое, как считается, не позволяет ведьмам войти внутрь. Подобные зрелища были редкостью, когда на лондонском троне восседал король Карл. Большинство английских ведьм были казнены во время правления его отца, короля Якова. Но война довела людей до отчаяния, и газеты пестрят заметками о людях, продавших душу дьяволу в обмен на магические способности.

Все блестящие поверхности в коридоре дома занавешены черным шелком. Уезжая в Оксфорд в прошлом году, чтобы продолжить там свою учебу, я даже не предполагал, что когда-нибудь вернусь. Король Карл покинул Лондон после неудачной попытки арестовать за государственную измену своих самых ярых критиков из Палаты Общин. За три года, прошедших под его правлением, его штаб-квартира в Оксфорде превратилась в дворцовые руины, наводненные нечистотами и заполненные солдатами, придворными и смертью. Несмотря на это, я не скучал по дому. Но вот я снова здесь, в его полумраке.

Я выпрямляю спину, внезапно осознавая, что мне следует нести себя с достоинством в доме, где я провел большую часть жизни, прячась в тени. Явно удовлетворенный этим зрелищем, Стивенс поднимается по винтовой лестнице.

Сладкий, приторный запах, висящий в воздухе, липнет ко мне, словно мед, и тянет меня в гостиную. Отец и его жена, миссис Софи Пирс, сидят друг напротив друга, склонив головы над его величайшим достижением, лежащим теперь между ними. Я подхожу к своему брату, которому всегда будет семнадцать. Увенчанный гиацинтами, он лежит в гробу из темного вяза. Несмотря на холод, пощипывающий мою кожу, словно ледяной сквозняк, воздух пропитан его разложением. Приподняв голову, я моргаю, глядя на свет, и отец, отмечая мое присутствие, бросает на меня короткий взгляд.

– Вы приехали, – замечает моя мачеха, и я делаю осторожный шаг в ее сторону. Утрата пошатнула ее величавую осанку и слишком рано посеребрила пряди ее каштановых волос.

– Мадам, я соболезную вашей потере. – И другим потерям тоже: речь о младенцах, которые умерли еще до того, как отец смог дать им имена.

– Вы так добры, – отвечает она мне, и дрожь в ее голосе – намек на раздражение, которое она всегда испытывала, будучи вынужденной воспитывать меня вместе со своим родным сыном.

Отец снова встречается со мной взглядом.

– Я поговорю с тобой наедине. – Он поворачивается к жене. Та сжимает кулаки и прислоняется лбом к гробу Фрэнсиса. – Нашему сыну нужны были заклинания, а не церковные службы, – резко добавляет он. Существует поверье, что после смерти душа человека разбивается на кусочки. Считалось, что ведьмы ловят то, что осталось, и способны воскресить усопшего, прошептав заклинание сквозь петлю в нити и затянув узелок. Покойный король Яков сделал подобную практику преступлением, достойным наказания в виде повешения, так что потерявшим родных для успокоения души оставалось лишь молиться.

Она бросает на отца испепеляющий взгляд, но тот никак не реагирует. Поверженная, Софи встает, и из-под ее темного подъюбника показываются розочки на туфлях, напоминающие незаживающую рану.

– Его больше нет, – говорит отец, когда мы оказываемся наедине, и удивленно смотрит то на меня, то на моего умершего брата. Нас разделяло всего шесть месяцев, и, несмотря на то, что общей в нас была лишь отцовская кровь, мы были достаточно похожи, чтобы сойти за близнецов. Мое присутствие лишний раз об этом напоминало.

– Мне так жаль. – Его сжатые кулаки – словно мягкое предупреждение. Он никогда и ничего от меня не ждал, даже сочувствия. Мужчина проводит пальцами по редеющим седым волосам. – Его предательство дорого ему обошлось. А смерть – еще дороже.

Я гляжу на брата, не желая верить, что отец все еще зол по поводу денег, которые он заплатил Парламенту, чтобы тот проигнорировал побег Фрэнсиса с целью примкнуть к армии роялистов.

Когда я поднимаю глаза, скорбная гримаса на лице отца превращается в презрительную усмешку. Я вжимаю подошвы ботинок в турецкий ковер, чтобы прийти в себя.

– Мой сын погиб смертью солдата, пока ты тратил время на написание пьес.

Как же легко прощают умерших.

– Слова нельзя недооценивать. За них ведутся битвы, – отвечаю я, напоминая о жестоком сопротивлении, с которым столкнулся король Карл, когда попытался навязать своим шотландским подданным обновленный молитвенник.

– Борьба идет не за слова, – возражает отец, и мы оба хватаемся за эту передышку от потери, лежащей между нами.

– А война не имеет никакого отношения к деньгам, – парирую я прежде, чем он сможет в очередной раз высказать мне свою избитую критику в адрес склонности короля к обложению незаконными налогами. – И к тому, что король превышает свои полномочия или не способен и дальше реформировать Церковь Англии. Речь о власти, и неважно, какие аргументы предъявляют Парламент и король. Его Величество набрал себе больше, чем ему полагается, и мы все за это боремся.

– Ты никогда ни за что не боролся, – произносит он со знакомой ухмылкой. Я для него – не более чем попрошайка. Богато одетый и образованный, но всего лишь попрошайка.

– Мне предложили работу, – сообщаю я, сжимая кулаки, чтобы успокоиться.

– И что нужно делать? – удивленно спрашивает он.

– Писать.

Он усмехается.

– Где? Лондонские театры за последние три года позакрывались. Королева, похоже, не собирается возвращаться из Франции, а роялисты в Оксфорде хотят хлеба, а не зрелищ.

Отец складывает руки на груди, и я заставляю себя продолжить разговор. Я рассказываю папе о своей дружбе с мистером Додмором Роупером. Мы вместе учились в Оксфорде, и он бросил учебу, чтобы заняться развлечениями для королевы.

– Он купил одну из моих пьес и пообещал мне работу при дворе роялистов во Франции.

Отец вздыхает.

– Ты такой же, как твоя мать. Она тоже всегда возлагала надежды на красивые слова и ложные обещания.

Я стараюсь не демонстрировать своего удивления. Я мало что знаю о своей матери. Она умерла спустя несколько дней после моего рождения, и отец никогда не старался рассказать о ней достаточно, чтобы я воспринял ее как реального человека.

Мимолетное воспоминание о Фрэнсисе заставляет меня наклонить голову так, как сделал бы и он.

– Вот так ты ее и покорил?

Отец смеется, но по тому, как он сверлит меня взглядом, я понимаю, что задел его.

– Я встретил ее во время путешествия и привез с собой.

– И? – Я ощущаю, как меня гложет тоска.

– Я женился на твоей мачехе месяц спустя. Наши пути с твоей мамой разошлись, когда она обо всем узнала. У нее были более грандиозные планы. – Он отмахивается от этого воспоминания.

– Как ее звали? – умоляюще спрашиваю я, но он лишь стучит костяшками пальцев по стулу, не желая еще больше углубляться в прошлое.

– Мое снисходительное отношение к твоим поэтическим амбициям было лишь данью ее памяти, но после смерти твоего брата я его утратил. – Отец достает из дублета запечатанный свиток. – Теперь все, что однажды принадлежало Фрэнсису, – твое, – заявляет он.

Пергамент легкий, словно перышко, но мои руки дрожат под его весом. Законность моего положения подтверждают небрежная подпись отца и печать Парламента, но эта награда меня не радует. Это – лишь вынужденный дар, связанный со смертью моего брата, впрочем, я не тороплюсь выпускать его из рук.

– Твоя жена никогда не позволит мне занять его место.

– Софи уже смирилась с ситуацией, – говорит он, и я замечаю на его руке след от укуса. Наши взгляды встречаются, и я с содроганием вспоминаю осанку Софи и ее рыжие локоны.

– Поползут слухи. Люди меня не примут.

– Я научу тебя пробивать себе путь, – усмехается он. Когда началась война, отец сразу же заявил о том, что встал на сторону Парламента, чья поддержка людей среднего класса дала ему шанс проявить себя в чем-то новом, чем-то королевском. Он провозгласил себя торговым королем, и никто не будет проверять его происхождение.

– Ты собираешься принять предложение мистера Роупера?

Я ловлю на себе его взгляд и задумываюсь, как можно спрашивать о подобном, когда между нами лежит умерший человек.

– А как иначе?

Заметив мой удивленный взгляд, он продолжает:

– Я узаконил твое положение, чего еще можно пожелать?

Хотя Стивенс сделал мою жизнь здесь сносной, именно благодаря Фрэнсису я чувствовал себя как дома. Без него все это было бы не более чем подобием склепа, пленником которого мне совсем не хотелось становиться.

– Прости, что не смог стать тебе лучшим сыном.

– Твоя мама… – Он улыбается, когда я поднимаю глаза. – Спроси меня о ней что-нибудь. Ее любимое стихотворение, драматург… ее имя, – поддразнивает он меня, а потом в повисшей тишине достает перо и бумагу из стоящего рядом шкафчика. Он что-то нацарапывает на клочке бумаги и машет им над телом Фрэнсиса. – Ее имя, – повторяет он, когда я вскакиваю, чтобы его заполучить, – начиналось на букву «Г».

Он прижимает листок кулаком, словно пресс-папье, и я довольствуюсь лишь тем, что провожу пальцем по изгибу буквы.

– Остальное получишь за те годы, что будешь обучаться делу.

Скрытность отца должна была заставить меня порвать со своим прошлым. Осознать, что я совсем один. Он в предвкушении облизывает губы и ослабляет хватку. Внезапно я бросаю взгляд на гроб Фрэнсиса, и стыд заставляет меня отшатнуться.

– Ты все еще подумываешь о том, чтобы отказаться. Ты забрал у меня сына. Теперь я заберу всего тебя взамен. – Он швыряет в меня еще один лист бумаги.

На нем – письмо, которое я написал Фрэнсису прошлой весной. Мои слова приободрили его достаточно, чтобы сбежать из Лондона и присоединиться к армии короля, захватив с собой отцовский мушкет и высокую репутацию нашей семьи в Парламенте.

Ближе всего я пересекался с войной во время постановочных битв в театрах. Но чувство потери, которое я испытываю сейчас, так и не омрачило те захватывающие батальные сцены.

– Я этого не хотел. – Я смотрю на Фрэнсиса в надежде обрести прощение, но его лицо неподвижно. Я возвращаю отцу письмо, словно заряженное оружие.

– Люди уходят на войну и погибают, а те, кто остался, учатся на своих ошибках. – Он сжимает губы. – Я заплатил мистеру Роуперу, чтобы он потакал твоим амбициям.

Моя юность протекает в тени ожесточенной борьбы между королем и Парламентом, но это откровение меня ошеломляет.

– Ты врешь, – произношу я дрожащим голосом.

Он медленно качает головой.

– Я хотел, чтобы ты чем-нибудь занимался и был в безопасности. У меня уже был наследник, и мне не хотелось, чтобы ты путался у него под ногами.

Я вспоминаю свое общение с Додмором и все те победы, которых, как мне казалось, было так сложно достигнуть.

– Я был твоей игрушкой всю свою жизнь.

Он пожимает плечами.

– Я лишь потакал твоему тщеславию… Я не рассказал твоей мачехе, что ты убил нашего сына. – Эти слова заставляют меня присесть. Софи никогда не простила бы мне потерю Фрэнсиса. – Я предлагаю тебе богатство и безопасность, – подытоживает отец.

– То же ты обещал и своей жене. – От этого напоминания его лицо напрягается. Моя мачеха променяла свои привилегии на богатство отца. И она все еще сожалеет об этой потере, несмотря на благополучие, которое благодаря этому обрела она и ее семья. – Вы оба оказались в ловушке из-за этой сделки с дьяволом.

– Моя ловушка лучше, чем ее, – возражает он, и по его лицу я понимаю, что он не пойдет на уступки.

Я сделал слова своей профессией, но предательство отца лишило меня ремесла. Если он все расскажет Софи, ее семья приложит все усилия, чтобы помешать мне найти другой способ честно зарабатывать себе на жизнь. Я выхватываю из его рук инициал матери.

– Через год ты мне расскажешь, в каком городе родилась мама.

Выражение его лица смягчается.

– Даю себе четыре года на то, чтобы слепить из тебя свою замену, – торгуется он со мной. – После этого ты получишь все мои деньги и сможешь как угодно распорядиться всем, что мне известно о твоей матери.

Эта трансформация сделает меня слишком похожим на него, чтобы захотеть что-то узнать о ее прошлом.

– Я не буду слеплен по твоему образу и подобию, – протестую я.

На его лице проскальзывает презрение.

– Хотя Фрэнсис и носил мое имя, ты уже гораздо больше на меня похож. Я, как и ты, вел людей к погибели в погоне за выгодой.

У меня внутри все горит. Я ни капли на него не похож.

– Похороны завтра. Ты останешься в своей комнате.

Я поднимаю голову. Мне отказывают в праве оплакивать собственного брата?

Он вздыхает.

– Я уже все устроил, чтобы ты уехал через три дня. Семья твоей мачехи думала, что я выберу замену из ее рода. Твое временное отсутствие даст мне время, чтобы подготовить будущее объявление.

Я для него – не более чем инструмент. К тому же тупой инструмент, судя по тому, как легко он принимает то, как я на все согласился, пренебрежительно со мной прощаясь.

– И куда мне податься? – спрашиваю я.

Он останавливается возле двери.

– Твоя мачеха любезно воспользовалась своими связями. Ты будешь клерком у судьи Уильяма Персиваля.

– Но ведь он – охотник на ведьм, – возражаю я. Веками придворные писцы занимались тем, что вели скромную летопись ведьм. Гвидо Бонатти, Нострадамус и Джон Ди положили их открытия в основу новой науки и воспользовались своими знаниями, чтобы получить должности астрологов и некромантов при королевских дворах. Решимость короля Якова покончить с магией не стала для них препятствием. Под давлением монарха они оставили свои учения, учредив комиссию по охоте на ведьм, где судья Персиваль и провел юность, занимаясь истреблением колдуний.

– Теперь – судья, – заявляет он.

– Я не выдержу общества подобного человека.

– Судья Персиваль карает ведьм, а не убийц, – бросает он мне на прощание.

Гостиная – живое напоминание о молодости моего отца, которую он провел, путешествуя по всему миру с Ост-Индской компанией в поисках богатств. На стенах, обшитых панелями из темно-красного дерева, – коллекция сокровищ, которые он собирал годами: золотые тарелки, картины, пузатые китайские фарфоровые вазы и лоскуты пестрого шелка и хлопка из его недавних поездок в Китай и Индию. Я поворачиваюсь, чтобы рассмотреть греческий гобелен, висящий возле эркера. Вышитые глаза Кастора и Поллукса обращены к Фрэнсису, который все еще дремлет. Даже в темноте его лицо словно светится, а темные волосы пронизаны золотыми прядями. Я провожу рукой по шраму – размытому овалу приподнятой побелевшей плоти на правой кисти. За свою жизнь я сыграл сотни ролей и отрезáл от себя куски, чтобы соответствовать требованиям. Но я так и не смог стать Фрэнсисом. Мои пальцы впиваются в кожу, пока брат не превращается в кровавый силуэт.

Стивенс входит в гостиную и, бросив беглый взгляд в мою сторону, направляется к камину.

– Вы ему поддались, – замечает он, нагнувшись и повернувшись ко мне спиной. Я не свожу глаз с Фрэнсиса. Мое сердце сжимается. Тепло огня никак ему не поможет. Его больше нет. – Так что? – настаивает Стивенс.

– Вы подслушивали, – обвиняю я его.

Он качает головой.

– Я догадался, что задумал ваш отец, еще когда он попросил меня подготовить для вас комнату Фрэнсиса. Вам надо вернуться в Оксфорд.

– Не могу. Я дал ему слово. – Мое лицо напрягается, когда я вспоминаю угрозы отца.

Стивенс встает и поворачивается ко мне лицом.

– И он его взял.

Я абсолютно уверен, что Стивенс оправдал бы меня, если бы я рассказал ему, какую роль сыграл в гибели Фрэнсиса. Я отворачиваюсь от него. Будучи маленьким мальчиком, я провел слишком много времени, представляя себя на месте Фрэнсиса, чтобы сейчас считать, что ни в чем не виноват.

– Пожалуйста, – продолжает Стивенс, почти умоляя. – Будь это кто угодно, кроме судьи Персиваля, я бы не стал вас останавливать. Его учителем был лорд Говард.

– Судья Персиваль слишком молод, чтобы иметь какое-либо отношение к суду над ведьмами Пендла, – бормочу я, не решаясь встретиться с ним взглядом.

– Он все равно из этого проклятого рода, – бросает он, и я поднимаю глаза. В этой хрупкой тишине я вспоминаю его рассказы о судах над ведьмами, которые произошли в Ланкастере почти тридцать лет назад, когда Элизон Дэвис наложила заклинание смерти на одного торговца. Пока охотники на ведьм добрались до Пендла, молодая ведьма успела вовлечь в эту историю свою семью и один соперничающий клан. Ведьм из Пендла судили, признали виновными и повесили, но их гибель не утолила жажду лорда Говарда, бывшего писца и предполагаемого автора «Демонологии» короля Якова, основавшего комиссию по охоте на ведьм, чтобы прочесать страну в поисках новых жертв. В их сети попалась и мать Стивенса.

– Выберете его – вернетесь сиротой. – В голосе Стивенса сквозит неуверенность, но он не отказывается от своих слов. Как и многие родственники обвиненных в ведьмовстве, Стивенс был осквернен наследием матери. Будучи человеком практичным, он принял решение положить конец своему роду. Эта же черта характера побудила его стать отцом для нежеланного бастарда своего хозяина.

Всю мою жизнь он, словно молчаливая тень, оберегал меня, но сейчас я заставляю себя с ним не согласиться:

– Я уже однажды осиротел. Переживу это и во второй раз.

Он взволнованно уходит, унося с собой все, что когда-то было между нами. Я поднимаюсь, чтобы догнать его, но останавливаюсь, бросив потерянный взгляд на Фрэнсиса. Что погибло, не оживить.

– И папа, и Стивенс хотят, чтобы я принял их сторону, – шепчу я. – Думаю, ты посоветовал бы мне пойти собственным путем и сбежать в Новую Англию. – Его неподвижность прерывает мой смешок. – Я недостаточно хорошо себя знаю, чтобы сделать выбор. Боюсь, что к моменту, когда отец закончит свою работу со мной, я потеряю все хорошее, что во мне было. Я уже лишился кое-чего и утратил почти все, когда ты умер… Я не желал твоей смерти. – В моих словах сквозит сомнение. Отцовские обвинения начинают разъедать меня, словно гниение, и я поднимаю глаза на гобелен с Кастором и Поллуксом, гордо стоящими в шлемах и с копьями в руках.

В детстве мы с Фрэнсисом видели в этом мифе отражение себя. Сводные братья и в каком-то смысле близнецы, которых не может разлучить даже смерть. Мы были слишком маленькими, чтобы осознать темную сторону этой истории. В своем опубликованном трактате о колдовстве король Яков провел различие между двумя классами магии: магией низшего уровня и узелковой магией. Первой занимались знахарки, использовавшие свои нехитрые средства, чтобы читать и придумывать заговоры, предсказывать будущее и продавать неуловимые яды и целебные снадобья для лечения любых болезней. Вторая же была сферой узелковых ведьм, шептавших заклинания сквозь нитяные узлы и накладывавших с их помощью мощные любовные привороты и мороки, вызывая ветер, пожары и даже воскрешая мертвых.

Когда его молитвы к Зевсу остались без ответа, Поллукс использовал заплетенный узел, сделанный из их с братом волос, чтобы привязать дух Кастора к земле. Я рассматриваю потертый узел, который держат братья, и нож в руке Поллукса. Смертность брата его тяготила. Бессмертному Поллуксу не хотелось, чтобы она омрачала его жизнь.

Я наклоняюсь над Фрэнсисом, и мой обнаженный кинжал сверкает в темноте, словно молния. Из всех существующих заклинаний узлы смерти – самые отвратительные. Я состригаю пряди наших волос и взвешиваю их на ладони. Нерешительный первый шаг, за который любого практикующего магию бы прокляли. Я уже обречен, так что прокручиваю в голове слова отца и без колебаний связываю вместе наши пряди. Моя тьма затмевает его свет, я запечатываю петлю, нашептав в нее, и застываю в ожидании.

Глава вторая

Лондон, февраль 1645 года

Я вторгаюсь в жизнь усопшего, как грабитель. Обрамленный позолоченной рамой зеркала, я стою неподвижно, словно мертвец, пока Стивенс облачает меня в одежду моего брата. Через эркерное окно я краем глаза улавливаю вид Сент-Джеймсского парка – белый заснеженный пейзаж, запятнанный движущимися силуэтами прохожих. Серый свет просачивается с улицы и сквозь зеркало. Я рассматриваю синие вены на шее Стивенса, напоминающие паутину. Он ловко орудует пальцами, покрытыми пятнами, а губы его сжаты в тонкую линию. С прошлой нашей встречи он со мной не разговаривал и нарушил молчание, лишь чтобы сообщить мне о скором прибытии судьи Персиваля. Моего брата вчера похоронили. И вот я стою на его месте, словно нечто аморфное, ожидающее, что ему придадут форму для какой-то важной цели.

– Красный.

По моей четкой команде Стивенс огибает желтую кровать с балдахином и достает из гардероба дублет.

– Цвет роялистов, – предостерегает он.

– Цвет Фрэнсиса. А теперь – мой, – возражаю я, вздрагивая от воспоминания о том, как провел ночь над гробом своего брата, пока приближающийся рассвет не заставил меня признать тот факт, что я – не ведьмак.

Стивенс щелкает зубами, и по его просьбе я надеваю бриджи и приподнимаю руки, чтобы он смог натянуть на меня расшитый красными бусинами дублет Фрэнсиса. Сам процесс одевания разворачивается, словно танец, в котором я нерешительно выполняю полузабытые па под музыку собственного сердцебиения. Все это начинает действовать мне на нервы, потому что запах моего брата проявляется все сильнее с каждым предметом одежды, который Стивенс накидывает на меня поверх других, подобно савану.

Я нащупываю узелок из наших с Фрэнсисом волос, который храню под рубашкой, и осматриваюсь в поиске его вещей. После гибели брата его спальня превратилась в нечто вроде мавзолея. Не считая его одежды, все осталось в том виде, в котором он оставил. На шкафах красного дерева видны его смазанные отпечатки и инициалы «ФП». На письменном столе, стоящем у окна, – груда развернувшихся пергаментов, сборник анекдотов и курительная трубка, наполовину спрятанная под кучей разных мелочей. Его присутствие делает атмосферу в этой комнате тяжелой, но я совсем не хочу избавляться от этого груза.

Стивенс наклоняет голову, отмечая таким образом завершение этого круга танца. Наша с ним связь начинает рушиться, и в мгновение, когда он уйдет, она полностью прервется.

– Стивенс. – Он кладет ладонь на дверную ручку. – Отец пообещал мне назвать имя матери.

Он ставит на пол мою дорожную сумку и поворачивается ко мне лицом.

– Ее имя вряд ли вас сильно утешит, – отвечает он, но я замечаю, что его тон немного смягчился.

– Вы можете мне о ней что-нибудь рассказать? – умоляю я.

– Я знаю ее лишь как миссис Пирс. Мы встречались однажды – в день, когда вы родились. – Он отбрасывает от себя воспоминания и быстрым движением отдает мне свернутое письмо, которое достал из рубашки. – Я должен был раньше вам его передать. Это последнее письмо, которое Фрэнсис вам написал. Он поручил мне хранить его до вашего возвращения.

Предсмертное письмо.

– Я не позволю вам его сжечь, – предупреждает он, бросая многозначительный взгляд на мой дневник, который я этим утром кинул в камин.

– Я его сохраню, – бормочу я, засовывая письмо под рубашку.

– Николас, – наконец решается он. – Ваша мать… была достаточно хороша собой, чтобы забрать с собой на тот свет улыбку вашего отца.

– Но не все, что у него были, – парирую я. Несколько улыбок, которые у него оставались, он приберег для Фрэнсиса.

– Не хочу, чтобы то же произошло и с вами. – На мгновение он подходит ко мне, словно собирается взъерошить мои волосы, как делал раньше, когда я был маленьким. Он всегда почтительно вел себя лишь с наследником, и его опущенная рука – символ того, что наша крепкая связь, подобная отношениям отца и сына, утрачена.

– Сэр, – бормочу я ему вслед, но он отворачивается, и выражение его лица словно отделяет мальчика, которым я был раньше, от мужчины, в которого я превратился. Он забирает с собой все, что осталось от того мальчика.

Я поворачиваюсь, чтобы рассмотреть в зеркале проделанную им работу. На мне – туфли на каблуках, темные бриджи, красный дублет и черный плащ; в мои ножны вставлена рапира. Я поднимаю голову, чтобы увидеть мертвеца, глядящего на меня через стекло.

До меня доносится приближающийся звук семенящих шагов, напоминающих порхание птиц, и я направляюсь к дверям. Эсме, служанка Софи, обутая в широкие паттены, спотыкается и падает в мои объятия. Как только она выпрямляется, я отпускаю ее, вспоминая, что Фрэнсис, поддразнивая девушку, порой обнимал ее так долго, что на ее лице выступал румянец. Щеки у Эсме порозовели от морозного воздуха, и она прячет подбородок в шаль, исподлобья меня рассматривая. Я поразительно похож на Фрэнсиса. Богатый наряд усугубляет это сходство, и Эсме очень сложно скрыть удивление, видя мой яркий образ.

– Хозяин велел мне привести вас, сэр, – передает она.

Эсме покидает комнату, и ее уходящую фигуру плавно задерживают пышные шерстяные юбки и взгляд, который она на прощание бросает мне через плечо. Я мысленно добавляю ее во все растущий список вещей, которые украл у брата. Шаги слуг на первом этаже и ржание лошадей напоминают барабанную дробь. Дверь в мою старую комнату приоткрыта, и я рассматриваю узкую кровать, потертый ковер и перерытый шкаф. Заглядывая туда глазами моего брата, я вынужден признать, насколько убого и непривлекательно все это выглядит.

Через окна, расположенные наверху лестницы, виден вход в дом, где Стивенс привязывает сумку Фрэнсиса к чужой карете. Мою сумку. Я борюсь с желанием выскочить через распахнутую входную дверь и бежать, бежать. Мысль о том, что и Фрэнсис испытывал это непреодолимое желание, однако примчался лишь к преждевременной гибели, выталкивает меня в гостиную, где я, незаметный для всех присутствующих, колеблюсь на пороге.

Отец и Софи перешептываются о чем-то с судьей Персивалем, который наконец приехал, чтобы меня увезти. Судья уже заработал себе репутацию к тому моменту, когда восемнадцать лет назад король Карл упразднил охоту на ведьм. С тех пор колдуньи превратились в забытую историю, детскую сказку на ночь. Однако нынешние разногласия их воскресили.

Судья стоит ко мне спиной, и все, что я вижу, – это его белый воротничок и густые каштановые волосы. За спинами у отца и Софи пылает камин, и они растворяются на янтарном фоне.

– Ассизы состоятся через двенадцать дней, в день святой Иларии, в Йорке, – разносится по комнате сдержанное объявление Персиваля.

– Неблизко, – замечает Софи.

– Я должен вершить правосудие во всех судах, как бы далеко они ни находились, – объясняет Персиваль. – У меня нет права возражать, по крайней мере, сейчас, пока мои ожидания так скромны.

Софи выражает ему сочувствие. Изгнание короля из Лондона привело к тому, что Персиваль был уволен из ныне распущенной Звездной палаты, пока Парламент оценивал, в чем именно заключалась его лояльность. Лишь в последнее время он начал снова зарабатывать, обеспечив себе место в комиссии в качестве судьи на ассизах.

«Не более чем карьерная ступенька», – фыркнул Стивенс прошлой ночью. Парламент утверждает, что корни появления сверхъестественного – в нашей праздности, и ходят слухи, что и сам король – ведьмак. Если Парламент добьется своего, то не за горами день, когда Персиваль возобновит свою комиссию по охоте на ведьм.

Отец прерывает его, закашлявшись. Север сильно пострадал во время войны, и я втайне надеюсь, что он выразит беспокойство по поводу того, что еще одного его сына втягивают в конфликт. Но вместо этого он делится своим негодованием по поводу того, что потерял партию древесины во время осады Парламента в Йорке, в прошлом году.

Софи нетерпеливо дергает себя за прядь волос. Ее пальцы – длинные и изящные, примерно такие же были и у ее сына. Ладонь женщины скользит, чтобы погладить медальон с фотографией Фрэнсиса, висящий у нее на шее на тонкой черной ленточке. Отец стискивает зубы, и по его молчаливой команде она выпрямляется и опускает руки. Папа чешет заостренную бороду пальцами, покрытыми мозолями еще со времен работы подмастерьем, пока не замечает меня, и его взгляд перемещается с моего лица на мой красный наряд. Хотя он и сохраняет стоическое выражение лица, глаза его темнеют, словно он вспомнил о монетах, с которыми ему пришлось расстаться, чтобы заплатить городским олдерменам в обмен на то, чтобы они закрыли глаза на предательство Фрэнсиса.

Я отдаю дань памяти умершему, заявив о своем присутствии. Софи еще крепче сжимает медальон, висящий на шее. Персиваль оборачивается, и у меня перехватывает дыхание от его взгляда. Несколько лет назад Фрэнсис уже виделся с судьей, но то, как хладнокровно тот оценивает мои черты, убеждает меня, что он способен заметить тонкие различия в нашей внешности, например, шрам над моей бровью или тот факт, что глаза и волосы у меня темнее, чем у брата.

– Вы очень похожи на своего брата, – замечает он, когда я приветственно снимаю шляпу. Я пользуюсь этим коротким моментом, чтобы восстановить дыхание.

У него серые глаза и длинные волосы, а выглядит он на возраст примерно посередине между моими семнадцатью годами и папиными пятьюдесятью. Одетый в пурпурный плащ, он словно пришел сюда прямо с королевского двора. На шее у него висит оберег против ведьм: кулон в виде флакончика с зеленой жидкостью. Считается, что при приближении ведьмы амулет начнет нагреваться.

Он отворачивается, и его пренебрежительное отношение поднимает во мне волну ярости. Фрэнсис не постеснялся бы продемонстрировать свое недовольство тем, что его заставляют служить человеку, который находится в немилости. Я – не мой брат, но уже и не тот, кем был раньше, поэтому не позволю себя игнорировать.

– Я выше, чем он.

Отец смотрит на меня с осуждением. Ты его сердишь, – говорит его измученное выражение лица.

Персиваля веселит моя реплика, и я выдерживаю его пристальный взгляд, полностью отдавая себе отчет в иронии судьбы, которая связала его с родным сыном одного из самых богатых купцов в городе. Он первым отводит глаза, но перед этим просит меня называть его Уиллом. Я склоняю голову и замечаю, что Стивенс следит за нами из коридора. Он исчезает, как только я ловлю на себе его мрачный взгляд, которым он наблюдает за тем, как легкомысленно я себя веду в компании охотника на ведьм.

Софи встает, сославшись на головную боль. Она хватает меня за плечи и напряженно рассматривает, перестраивая в уме мои черты, пока я полностью не превращусь во Фрэнсиса. Ее потрескавшиеся губы шипами прикасаются к моей щеке, когда она наклоняется, чтобы поцеловать меня на прощание.

– Присматривай за ним, – говорит она Уиллу с почти игривым предостережением. – Мой пасынок достоин твоего внимания.

Я прищуриваюсь. Говорят, что дьявол прилагает руку к человеческой удаче, и лишь одного небрежно брошенного замечания хватит для того, чтобы люди заподозрили, что я использовал заклинание, чтобы устроить гибель брата.

К разочарованию отца, Уилл отказывается выпить с ним кларета.

– Я оставлю вас попрощаться наедине. Примите мои соболезнования в связи с вашей утратой, – торопливо произносит он формальности, которые отец тут же игнорирует.

– Николас бы с тобой не согласился. Он извлек из этого выгоду.

Невозмутимая улыбка Уилла его обезоруживает. А еще – то, как предсказуемы для него подобные резкие высказывания, судя по непринужденности, с которой он уходит.

Отец никак не реагирует на то, что последний из оставшихся ребенок от него уезжает. С самого моего рождения я лишь досаждал ему. Теперь я стал чем-то бо2льшим, но сомневаюсь, что он когда-нибудь примирит внутри себя эти две мои версии.

– Я – неблагодарный сын. – Я указываю на свой наряд. – Я превращаю себя в мима, оставляя все, чем на самом деле являюсь, чтобы изображать жизнь Фрэнсиса. За это я тебя не поблагодарю.

– А я этого и не ожидал, – грубо бросает отец, и этот резкий ответ лишает меня всяких сил. Его внимание переключается на окно позади меня. – Николас. – Я жду, что он мне скажет. – При таком освещении… Ты почти мог бы сойти за Фрэнсиса. – Я готовлюсь к очередному словесному столкновению. Его голос становится хриплым: – А по поводу того, что ты был моей игрушкой… Я это не со зла. Твоя мать любила театр гораздо больше, чем меня. Когда-то я именно за это ее и полюбил. Казалось, это было лишь мгновением, но стоит мне взглянуть на тебя, и я понимаю, что привязан к нему.

Я молча смотрю на отца, осознавая, что речь идет о сделке, а не о жесте доброй воли. Если бы не я представлял себе, как он наблюдал за медленным угасанием Фрэнсиса, то отказался бы от нее. Я подхожу все ближе к окну, пока меня наконец не заливает свет утреннего солнца. Что-то в лице отца переламывается, когда я принимаю позу Фрэнсиса. Я никогда не был настолько далек от самого себя, но в этот момент мне удалось уйти достаточно далеко.

– Отец. – Исчезающие солнечные лучи внезапно лишают его мягкости, и он поворачивается ко мне спиной. – Мертвые не подводят, – говорю я ему. – И я тоже не подведу.

Мое присутствие – словно оковы, ослабевающие лишь после того, как я выхожу из дома. Снаружи Стивенс ждет возле двери кареты. Он старается не смотреть в сторону Уилла. Слуга кладет мне в руки хлеб с сыром, завернутый в ткань, пока я выдавливаю из себя неловкое прощание. Он сжимает мою ладонь в безмолвном предостережении, оставляющем за собой сероватый след. Лошади бьют копытами по земле, и под их беспокойное фырканье я забираюсь в карету, и Уилл, которому уже не терпится поскорее уехать, стучит костяшками пальцев по стенке еще до того, как я успеваю занять свое место. Мы трогаемся. Стивенс, а вместе с ним и мощный кирпичный особняк, в котором я прожил, словно тень, большую часть своей жизни, исчезают из вида.

Глава третья

Лондон – драконий клад, полный королевского золота и британского колорита. Из окна кареты мне предстает унылый пейзаж, состоящий из разрушенных войной домов, разбитых окон и военных гарнизонов. Жуткое зрелище, но все равно лучше, чем вид того, кто сидит напротив меня.

– Какое расточительство. Война нас всех разорит, – отмечает Уилл. Это – его третья попытка завязать со мной разговор с тех пор, как мы уехали вместе этим утром, и я в который раз отвечаю ему утвердительным мычанием.

Его попытки познакомиться со мной поближе удивляют. Я думал, что охотник на ведьм, пусть и бывший, будет более суровым и что его будет тяготить груз его прошлой службы. Фрэнсис не оставил бы без внимания обаяние Уилла. Но я вырос, зная историю Стивенса. Его раны стали моими, и, даже если бы у меня была возможность, мне не хотелось бы забывать о том, что представляет собой Уилл. Я смотрю в окно, довольный тем, как он со вздохом смиряется с тишиной, повисшей между нами.

Через какое-то время карета останавливается возле обшарпанного постоялого двора в Cент-Олбансе. Солнце село, и меня пронизывают мощные порывы ветра, пока трактирщик не приглашает нас внутрь.

– Сначала мы поедим, – говорит Уилл, и слуга отводит нас в тихий уголок переполненной таверны.

– Это он, – слышу я, как трактирщик говорит одному из посетителей.

«Он», – повторяют гости, и я сутулюсь, пытаясь отогнать от себя эту волну всеобщего благоговения. Уилла, похоже, никак не задевает их перешептывание: он глотает внушительную порцию похлебки, приготовленной трактирщиком.

– Насколько хорошо ты знаешь латынь? – спрашивает он меня и снова набивает рот, после чего начинает нетерпеливо стучать пальцами по деревянной столешнице.

– Достаточно хорошо, – отвечаю я.

– Твой отец сказал мне, что ты немного разбираешься в законах. Учился в Мидл-Темпл?

Я делаю паузу.

– Кажется, мой отец меня немного переоценил. – Редкость с его стороны. Помимо учебы в Оксфорде, мое образование состояло из того, что я сопровождал Фрэнсиса во время его шатаний по городу или проверял папины финансовые отчеты.

Уиллу надоедает ждать, когда я еще что-нибудь скажу, и он решает разобрать письма. Окружающие проявляют к нему огромный интерес, но Уилл все так же невозмутим. Когда обладаешь властью, легко перестать обращать на нее внимание.

– Парламент! – выпаливаю я, глядя на печать на одном из писем.

– Любопытство – это ящик Пандоры, – делает он мне замечание, не отрывая взгляда от письма. – Это запрос.

Я выпрямляю спину, но, несмотря на риск, который это может за собой повлечь, не удерживаюсь от вопроса:

– Повторный?

Он кивает.

– Парламент просит моего содействия в возрождении комиссии по охоте на ведьм.

Должен ли я испытывать перед тобой благоговение или бояться? Я задаю себе этот вопрос, пока он пристально на меня смотрит. Вся моя жизнь была спектаклем. Я был лишь разными версиями себя, созданными, чтобы соответствовать ожиданиям моего отца. Срочно дайте мне реплики, иначе я пропал. Но выражение его лица – все еще настороженное, поэтому в попытке получить хоть какую-то подсказку я решаю дать ему максимально обтекаемый ответ:

– Сам король заявил несколько лет назад, что в Англии ведьм не осталось.

– Парламент не воспринимает слова короля всерьез, – возражает он. – Война – дорогостоящее мероприятие, и с их стороны было бы глупо игнорировать доход, который может им подарить продажа лицензий охотников на ведьм.

Я ерзаю на своем стуле, ощущая любопытные взгляды посетителей.

– Глупо или нет, но желания монарха нужно уважать. Он ведь все-таки король, – настаиваю я.

Он отставляет кружку с элем.

– Король, не король, но его околдовала его собственная жена, королева Генриетта Мария.

Католиков всегда изображали как союзников ведьм, а их молитвы сравнивали с заклинаниями. Эти домыслы вдруг превратились в правду, когда Гай Фокс нанял ведьму, чтобы та помогла ему взорвать Парламент. Разногласия между королем и Парламентом усугубились, когда последний отказался передать монарху контроль над армией для подавления резни английских протестантов ирландскими католиками четыре года назад. В то время ходила молва, что король Карл одобрил эти зверства. Этот слух не имел под собой никаких оснований, но его было практически невозможно опровергнуть из-за властного присутствия католической королевы.

Нет, Уилл им не подчиняется, думаю я, глядя на его кислую мину. Он с ними на равных или, по крайней мере, делает вид, что это так.

– Итак, он был сломлен, – признает Уилл, когда я с недоверием фыркаю. – Подавлен собственной женой и сторонниками Католической церкви, которые его окружали. Так заявляет Парламент. И эту версию люди примут за чистую монету. – Он протягивает мне письмо и гусиное перо, которое достает из сумки. – Я как твой наставник не позволю тебе бездельничать.

Я пробегаю глазами по короткому посланию.

– И как я должен на это ответить?

– C моим самым искренним отказом, – дает мне инструкцию Уилл и жестом просит налить ему еще эля. – Сверхъестественные силы представляют угрозу, но пусть с ними разбираются круглоголовы, ведь они лучше меня умеют их выслеживать, сидя на верхушках деревьев, – шутит он, вспоминая, как каскад пуль от круглоголовых прервал веселье ведьмы, плясавшей на реке Ньюбери.

Вскоре он оценивающе перечитывает мой ответ.

– У тебя твердая рука, – признает он.

– Такая реакция на запросы Парламента рано или поздно перестанет действовать. Они решат, что ваш отказ – лишь переговорная тактика.

Уилл кивает.

– Они верят в успех Северного судебного округа, а еще что письма от нуждающихся в моих услугах меня переломят.

– А вы сломаетесь, сэр? – спрашиваю я, но внезапное появление рядом с нами трактирной служанки становится подобием ширмы, за которой он прячет свои мысли.

Город Ланкастер выглядит мрачновато. Мы с Уиллом заселяемся в «Золотое руно» – кирпичный постоялый двор с алебастровыми колоннами. Наше путешествие в Йорк сопровождается полными беспокойства остановками в гостиницах, враждебным отношением городской стражи и ожиданием писем от Парламента, от которых мы все никак не можем оторваться. Затяжной ливень, который идет уже два дня, не дает нам двигаться дальше, а гостиница такая переполненная, что мы вынуждены проводить все время в комнате. Уилл сидит за письменным столом, сосредоточенно изучая очередную депешу от Парламента, которую нам вручили сразу по прибытии. Он еще не отдал ее мне, чтобы я написал отказ. Возможно, он пытается сделать вид, что это будет последним его ответом.

Мне нечем заняться, и я смотрю в окно, изучая прохожих, дрожащих от холода и снующих туда-сюда в тени, которую отбрасывают рушащиеся стены замка Конисбро. Солдаты, подпоясанные оранжевыми кушаками, бредут по главной улице, скользкой от дождя и потертой колесами карет и лошадиными подковами. Я отмечаю все, что вижу, в своем дневнике. В ту первую ночь я догадался, что Стивенс достал из камина то, что оставалось от сгоревших страниц. Тот дневник мне подарил Фрэнсис, и я записывал в него свои пьесы. Это – единственная из вещей, принадлежащих мне, которые я ношу с собой, не считая письма от Фрэнсиса и напоминания о неудавшемся заклинании, которое висит на моей шее, словно петля. Нить, ведущая ко мне из прошлого, которую мне сложно разорвать, даже будучи так далеко. Я резко захлопываю дневник и оборачиваюсь к Уиллу.

– Скучаете по ней? – спрашиваю я, поняв, что произнес свои мысли вслух, лишь когда он поднимает голову. – По охоте на ведьм?

– Иногда, – отвечает он, но затем снова переключается на письмо от Парламента.

– Интересно, как становятся охотниками на ведьм.

Он откидывается на стуле.

– Обычно это происходит, когда кто-нибудь говорит тебе, что ты в этом преуспеешь.

Я сажусь к нему за стол.

– Раньше мне хотелось стать драматургом, – объясняю я, когда он бормочет мое имя, выгравированное на зеленом корешке дневника. – Брат сказал, что я в этом преуспею, – добавляю я, когда он удивленно поднимает на меня взгляд. – Он подарил мне этот дневник, чтобы поддержать в моих начинаниях. – Произнеся эти слова, я мрачнею, задумавшись, не была ли похвала Фрэнсиса якорем, который не давал мне двигаться вперед, и не подтолкнул ли я его к тому, что с ним произошло, чтобы вдохнуть полной грудью.

– Когда доберемся до ассизов, – легкомысленно произносит Уилл, – ты услышишь самые фантастические истории в своей жизни. Обвинители – это участники представления, а присяжные – зрители.

– А кто же судья? – наклоняюсь я к нему, рассматривая серебристые отблески на его амулете.

– Распорядитель празднеств.

– Отец выбрал для меня неправильную профессию.

– Неправильный выбор – тот, который ты позволяешь сделать за тебя другим. – Он замолкает на время. – Торговый король позовет своего князька домой. Насколько я его знаю, он не захочет, чтобы его сын потратил жизнь на службу ассистентом на ассизах.

– Это место никогда не было моим домом, – признаюсь я. Оно было чем-то вроде площадки, на краях которой я неуверенно балансировал всю мою жизнь. И даже теперь, находясь в самом ее центре, я не могу твердо встать на ноги. Толкни меня – и я упаду. – Я не планирую возвращаться, – заявляю я, на мгновение забывая, что мне не позволено самому принимать решений. К тому же мне нельзя слишком раскрываться перед ним.

– А я-то думал, что один из нас избежит медленного ухода в неизвестность – я имею в виду Северный судебный округ. – В голосе Уилла нет ни капли сожаления, и этим он начинает мне нравиться еще больше. Судья пододвигает ко мне бокал вина. – Пей, – настойчиво говорит он, бросая письмо от Парламента в огонь.

– Спасибо, – бормочу я, но его взгляд прикован к языкам пламени. Я пальцем прижимаю к груди через ткань узелок из волос Фрэнсиса и с не свойственным мне легкомыслием выдаю тост: – За неизвестность.

Я отмечаю свой триумф, глядя, как он улыбается, и ощущая, как по моему горлу стекает горькая жидкость.

Глава четвертая

– Кажется, словно что-то пытается выбраться из-под земли, – отмечаю я, изучая йоркширский пейзаж, мелькающий за окном нашей кареты. Мы с Уиллом этим утром направились в Йорк. Дождь, который лил вчера, ослаб, а морозная погода превратила слякоть на дорогах в лед.

– Это мертвецы хотят сбежать, – протягивает Уилл, и у меня внутри что-то сжимается. – Вообще-то я всю свою жизнь провел, стараясь позабыть об этих местах.

– Вы здесь выросли?

Он морщится, осознавая, что зря завел эту тему, и прислоняет голову к окну.

– Многие из людей Ферфакса заболели тифом еще до окончания осады. Их тела захоронили в братских могилах за городскими стенами Йорка. Неудивительно, что по ночам можно слышать, как воют их призраки.

– Не очень умная шутка, – бормочу я, засовывая руку под плащ, как вдруг замечаю, что он разглядывает мой шрам.

Его внимание внезапно переключается на то, что происходит за окном, после того, как наш кучер, изрыгая брань, обгоняет другие кареты, пока мы поднимаемся к воротам Миклгейт. Городские стены Йорка были построены еще в древние времена и стоят до сих пор, несмотря на атаку со стороны принца Руперта. Теперь это – гарнизонный город, сияющий от опутавших его цепей. Приближаясь к мощным каменным воротам, мы наблюдаем, как десятки солдат надзирают за жилистыми рабочими, укрепляющими оборону города. Вскоре наш экипаж резко тормозит, и мы едва успеваем перевести дух, как к нам подходит бравый военный.

– Цель вашего визита? – строго спрашивает он, положив ладонь на висящую на бедре дубинку. С тех пор, как началась война, путешествия стали редкостью, и солдаты с подозрением относятся к тем, кто может оказаться вражескими шпионами, пытающимися просочиться в город. Расслабленное настроение Уилла улетучивается. Выражение его лица становится строгим, и теперь он выглядит, как человек, привыкший получать все, что ему нужно. Эта перемена – мягкое напоминание о том, как изменился мой статус, так что я выпрямляюсь и принимаю такую же напряженную позу, как и он.

Он протягивает солдату наши проездные документы.

– Я – судья Персиваль. Нас ожидает лорд-мэр.

Солдат с почтением снимает каску и передает о нашем приезде в сторожевые будки, расположенные наверху. Мы проезжаем через темную арку, где копошащаяся масса из людей и лошадей делает финальную часть нашего путешествия похожей на движение улитки. Шум снаружи заглушается звоном колоколов собора. Я наблюдаю, как круглоголовые маршируют попарно под серым небом, натянутым, словно одеяло, и вижу несколько разрушенных зданий и вмятины от ядер Ферфакса на городских стенах.

– Этот разговор доставил вам удовольствие, – замечаю я, как только наша карета останавливается.

– Власть действует отравляюще, – усмехается Уилл, а затем приказывает кучеру выгрузить наши сумки.

Уилл оборачивается на меня через плечо, и я вижу искорки в его глазах. Несомненно, он ожидает от меня остроумного ответа, но мне приходит на ум лишь правда.

– Я никогда в жизни не обладал властью.

– Так укради ее, – с настойчивостью советует Уилл, – нужно было и мне так поступить. – Он ускоряет шаг, а затем, присвистнув, останавливается. – Мне сообщили, что нам, возможно, придется ограничить себя в некоторых излишествах.

Его внимание переключается на толпу прохожих, которые словно по команде расступаются в стороны, открывая вид на наше будущее жилище.

– Ограничить? – повторяю за ним я. Постоялый двор судьи представляет собой жалкое зрелище среди стройного ряда современных городских зданий. Наше пристанище напоминает изящный скелет, обтянутый плотью из камней, стекла и гниющей древесины.

– Есть ли поблизости гостиница? – спрашивает Уилл кучера.

Тот еще не успевает ему ответить, как вдруг рядом с нами возникает тучный, мрачновато одетый мужчина и, задыхаясь, представляется нам:

– Прошу прощения за опоздание. Я – лорд-мэр Хейл. К сожалению, ремонт вашей резиденции был отложен.

До войны прибытие в город королевских судей сопровождалось бы торжественным приемом с фанфарами, колоколами и музыкой. Но лорд-мэр не придает большого значения такому убогому приему, и Уилл слегка озадачен отсутствием привычной помпезности.

– Сочту за честь, если вы остановитесь в моем доме на время вашего визита, – настаивает Хейл. Мы не успеваем отказаться, потому что он сразу же приказывает кучеру доставить наш багаж в свою резиденцию. – Я устрою вам экскурсию по городу, – продолжает он, удаляясь от нас. Нам не остается ничего другого, как следовать за ним.

Унылый городской пейзаж состоит из обветшалых башен. Хейл изо всех сил старается отвлечь наше внимание от обветшавших зданий и угнетенного настроя местных жителей.

– Вот Йоркский собор, – указывает он на песчаного цвета силуэт церкви, нависающий над городом.

Мы проходим вдоль сточной канавы, по которой проплывают требуха и кровь. Руины – именно так назвал их Хейл – состоят из зданий, нависающих друг над другом с большой высоты, и напоминают продолговатую челюсть. Жилые дома покоятся на деревянных насестах магазинов, ближайший из которых украшен подвешенными тушами животных. Запах мяса теряется в ароматах кожевенных мастерских, расположенных неподалеку, и дыма, пока мы подходим к кузнице.

Хейл – не такой уж новичок на посту мэра, поэтому он не может остаться незамеченным горожанами. Многие из них приветствуют его со сдержанным уважением. Огромное количество солдат в оранжевых кушаках, разбросанных по улицам, словно фонари, не позволяет забыть о сдаче замка Болтон сэром Джоном Скрупом, которая случилась лишь после того, как он и его люди доели своих последних коней. Сражение при Марстон-Муре, случившееся в прошлом году, позволило Парламенту установить господство на севере страны. Теперь Йорк оккупирован, а армия требует заплатить ей за эту невыносимую ситуацию. То же самое случилось и в Оксфорде. Многие горожане жаловались на насильственное размещение солдат в их домах. Хуже того, некоторых солдат жажда денег заставила грабить местных жителей. Йорк же хранил в секрете и свою обиду, и цвета монарха. Он был побежден, но не сломлен как минимум, пока король продолжает мобилизовать свои силы. Я готовлюсь к схватке.

На меня, а особенно – на Уилла с любопытством смотрят несколько человек.

– Охотник на ведьм, – шепчет незнакомец, и смесь страха и возбуждения в его голосе передается окружающим.

– Наверное, вы испытываете облегчение, когда видите, что ваше бывшее ремесло снова в таком почете. – Хейл привлекает наше внимание к магазинчику, рекламирующему услуги охотников на ведьм.

– Не верю в такое единодушие, – прямо произносит ему Уилл.

– То дело Грея из прошлого давным-давно забыто, и не сказал бы, что вы имели к нему какое-то отношение, – признает Хейл.

На лице Уилла возникает натянутая улыбка. Конец охоты на ведьм был ознаменован жутким скандалом. Тогда мальчик по имени Джозеф Грей заявил, что его украли ведьмы. Его делом занялся один местный охотник, который стал возить ребенка по деревням, чтобы тот показал ему тех, кто совершил это преступление. За этим последовала череда казней через повешение, пока обвинения Грея не были сняты после того, как король Яков лично взялся за расследование этого инцидента. К тому времени Уилл уже ушел из профессии, но бесчисленные смерти невинных вызвали протесты, что ознаменовало конец этой практики, по крайней мере в Англии. В то же время отсутствие санкций со стороны Парламента и обвинения ведьм в помощи солдатам-роялистам побудили многих пойти в это ремесло. Север всегда остерегался папизма и ведьмовства, и люди поспешили этим воспользоваться.

– В последнее время все здесь чувствуют себя такими растерянными. Некоторые ищут утешения в устаревших практиках, – признается Хейл.

Уилл останавливается.

– Те, кто так поступает, наверное, будут разочарованы моим прибытием.

Хейл замолкает, а я пытаюсь скрыть облегчение, которое испытал, когда услышал эти слова Уилла.

– Давайте пойдем куда-нибудь, где можно согреться? – предлагает Хейл, как только приходит в себя.

– Да, – соглашаюсь я с ним от лица своего наставника и дергаю себя за плащ, словно держа щит.

Вырезанные из камня фрукты над серой входной дверью дома Хейла причудливо оттеняют мрачные здания, стоящие вдоль его улицы. Кирпичные фасады перемежаются широкими окнами, и я краем глаза замечаю, как на втором этаже мелькают ярко-рыжие кудряшки, прежде чем Хейл приглашает нас внутрь.

В интерьере дома преобладают тяжелые деревянные панели, а узкая лестница извивается и разветвляется, пронизывая многоэтажное здание. Глубокие оттенки мебели красного дерева оттенены бежевым цветом стен и гобеленами, висящими вдоль коридора. Я морщу нос, учуяв странный запах, но еще до того, как мне удается его идентифицировать, я отвлекаюсь на пару ловких рук, которые начинают снимать с нас с Уиллом плащи. Слуга проводит нас в наши комнаты, чтобы мы смогли переодеться с дороги перед тем, как спуститься на ужин.

Уилла приглашают в комнату дальше по коридору, а меня отводят в маленькое помещение для гостей, окна которого выходят на улицу. Комната почти пуста, не считая находящейся в ней молодой женщины, чье внимание привлек гобелен, украшающий стену.

– Как мило. – Она оборачивается ко мне, и ее силуэт обрамляет изображение злосчастного романа Пирама и Фисбы, вышитое золотыми, коричневыми, синими, серебряными и красными нитями. Под моим пристальным взглядом ее лицо заливает румянец, и она торопливо заправляет рыжие кудри под белый чепчик служанки.

– Запоздалый свадебный подарок, – рассказывает девушка о гобелене. Она – примерно моя ровесница, у нее высокий лоб, а кожа, залитая светом, струящимся через окно, кажется почти прозрачной.

– Странный подарок для невесты, – замечаю я.

Она расправляет фартук, и ее темные глаза скользят вверх-вниз по моей фигуре.

– Вы не очень-то похожи на охотника на ведьм.

– А как он должен выглядеть? – интересуюсь я. Она высокая – почти моего роста, но как только я подхожу, немного сутулится.

– Не такой молодой, – отвечает она, и, чтобы разрядить обстановку, я смеюсь и делаю шаг назад. Я привык, что в поисках моего отца или Фрэнсиса люди смотрят сквозь меня, и что-то внутри меня оживает от ее пристального взгляда.

– А я и не охотник на ведьм, – объясняю я. – И мой господин – тоже. Он ушел из ремесла.

– Не бывает бывших охотников на ведьм, – заверяет она меня, и я краснею от ее откровенности. – Люди в восторге от того, что судья Персиваль приехал. Но предупреждают друг друга, что нельзя корчить рожи, в гневе проклинать соседей или делать заговоры на скот, а то их обвинят в колдовстве.

Служанка улыбается, и из ее тона уходит всякая серьезность.

– Ты забыла упомянуть гадания на будущее, – поддразниваю ее я, довольный тем, что мне так долго уделяют внимание.

Внезапно на ее лице появляется задумчивое выражение.

– Это ведь не всегда считалось преступлением. Писцы, до того, как стали охотниками на ведьм, читали по звездам и предсказывали монархам их судьбу.

Когда-то ведьмы и писцы были ветвями одного дерева, впрочем, из-за предательства первых им никогда не было суждено соприкоснуться.

– Зря они это делали. Вся магия – дар дьявола. Король Яков описал это в своей «Демонологии», – говорю я ей. Эта книга была одним из многих инструментов, которые использовал король Яков, чтобы внушить людям, что колдовство имело дьявольское происхождение.

– Но ведь при этом его предшественница, королева Елизавета, воспользовалась помощью ведьмы, чтобы сбить с курса вторгшуюся испанскую Армаду, – объясняет она. – И монархи, которые были до нее, тоже не гнушались использования ведьминских заклинаний.

Она удерживает меня взглядом, словно оценивая.

– Твой господин приказал тебе меня допросить? – спрашиваю я ее, набравшись смелости.

– Мой господин? – В глазах девушки мелькают веселые искорки, и она одергивает фартук. – Я ему подчиняюсь, но он не имеет власти над моими мыслями.

Беззвучно подошедший Уилл, одетый в коричневый бархатный костюм, застает нас обоих врасплох.

– Ты совсем не изменилась, – замечает он. Сделав короткий реверанс, девушка уходит, а я прошу дать мне минутку, чтобы переодеться в черный дублет. Я про себя проклинаю легкость, с которой попался в ловушку Хейла.

– Это моя жена Сара, – представляет нас Хейл, когда мы через какое-то время присоединяемся к нему на первом этаже.

Нас проводят в столовую, где слуги спешат разжечь огонь и сервировать стол, возле которого уже стоит миссис Хейл. Она напоминает узкий лоскут черной ткани, увенчанный белым чепцом. Взгляд, которым она смотрит на супруга, слегка смягчает ее ледяную осанку.

Молодая женщина, с которой я говорил ранее, проскальзывает в комнату и делает реверанс, чтобы извиниться за опоздание. Сменив наряд служанки на богатые синие шелка, она садится за виолу да гамбу, стоящую в углу.

– А это – моя дочь, Альтамия, – ласково улыбается Хейл.

Альтамия краснеет, а ее глаза сияют от радости, пока она рассматривает нас с Уиллом.

Уилл делает изящный взмах шляпой и подталкивает меня к тому, чтобы сделать то же самое. Альтамия затмевает сдержанное приветствие своей матери искусным реверансом. Нахмурившись, миссис Хейл проводит нас к столу, по пути бросив мимолетный взгляд в мою сторону. Глядя на ее нерешительное выражение лица, я хочу убедить миссис Хейл, что я не любитель пофлиртовать и у меня нет привычки коллекционировать чужие сердца или разбивать их. Чтобы успокоить ее, я наклоняю голову, чтобы продемонстрировать, что я принял к сведению ее невысказанные тревоги, и, чтобы не задеть самолюбие ни одной из присутствующих дам, делаю такое выражение лица, словно мне это чего-то стоило.

Нас с Альтамией сажают в самом конце стола, возле камина, но достаточно близко, чтобы при желании время от времени участвовать в разговорах старших, беседующих в золотом свете канделябра и капающих сальных свечей. Я стараюсь не встречаться с ней взглядами. Сейчас я не в игривом настроении.

Один слуга остается рядом, чтобы нам прислуживать, и вскоре моя тарелка наполняется постной едой: маринованной сельдью и овощами. Интересно, сколько еще порций рыбы я должен в себя впихнуть до того, как наконец смогу попробовать печенье, источающее чудесный аромат аниса и мускатного ореха, но стоящее слишком далеко, в центре стола. Бокалу вина не удается смыть мою тоску.

– Если бы вы не задержались в Донкастере, то могли бы стать свидетелями шествия в честь Джека-поста, – говорит Альтамия, с наслаждением откусывая маринованную селедку.

Я не жалею, что пропустил празднества, поэтому стараюсь скрыть облегчение. Каждый год соломенное чучело провозят по городу лишь для того, чтобы затем забросать его камнями и запинать, поливая оскорблениями, в Пепельную среду. Мучения его заканчиваются на кострище в Вербное воскресенье.

Альтамия кладет ладони на белую льняную ткань и продолжает забрасывать слова, словно рыбацкую сеть, но я отказываюсь попадаться в ее ловушку. Меня все еще злит ее предыдущая выходка, и, к ее ужасу, я переключаюсь на вторую порцию главного блюда.

Беседы на другом конце стола сопровождаются звоном бокалов, стуком столовых приборов и хрупким молчанием миссис Хейл. В надежде на передышку Уилл наклоняется к нам и просит прощения в ответ на то, что Альтамия сказала нам раньше.

– К нашему превеликому сожалению, мы задержались из-за погоды.

– Увеселения проходили прямо под моим окном, я словно была зрительницей спектакля. Хотя когда в городе были король с королевой, мне разрешали выйти на улицу, чтобы их посетить. – Игривый тон Альтамии плохо сочетается с легкой напряженностью в ее голосе, и миссис Хейл откладывает в сторону нож.

– Ситуация тут весьма деликатная, – поясняет мэр, стараясь как можно скорее смягчить замечания дочери, – особенно если учитывать присутствие солдат. Моя работа не позволяет мне стать полноценным сопровождающим для дочери.

– Женщинам безопаснее оставаться дома, – добавляет миссис Хейл.

Альтамия пропускает слова матери мимо ушей.

– Если останетесь тут до Пасхи, возможно, у нас будет возможность всем вместе посмотреть, как местные жители сжигают несчастного Джека.

– Я – не большой поклонник развлечений, – отвечаю я, но понимаю, что мне очень сложно сдержать раздражение. Она напоминает мне оксфордских женщин, попавших в ловушку войны, но все равно полных решимости развлекаться везде, где получится.

Не услышав возражений от отца, Альтамия расплывается в улыбке.

– Это – языческая практика, – жалобным тоном произносит миссис Хейл. – Я уверена, что судья Персиваль и его… ученик к тому времени уже уедут.

Я стараюсь не обращать внимания на тот факт, что она намеренно подчеркнула отсутствие у меня титула.

– Я точно буду здесь, а вот Николас, вероятно, меня покинет, чтобы заняться своей карьерой драматурга, – подначивает меня Уилл. – Он такой талантливый.

Несмотря на явный скепсис со стороны родителей Альтамии, он стоит на своем. Хотя меня и пугает внимание со стороны Уилла, я позволяю себе поверить его словам хотя бы отчасти.

– Вы пишете? – обращается ко мне Альтамия.

– Преуспеваю в этом гораздо меньше, чем в чтении.

– И все равно мне хотелось бы познакомиться с вашими работами, – говорит она.

– Вряд ли они вас развлекут. Мои истории обычно заканчиваются трагически.

– Я не против, – настаивает девушка, и ее прямота заставляет готовый вырваться отказ неловко застрять на моем языке.

Миссис Хейл поворачивается к Уиллу:

– Удивительно, как человек с таким прошлым, как у вас, может насмехаться над его амбициями.

До своего роспуска Парламентом пять лет тому назад Звездная палата успешно использовалась, чтобы подавлять новости о реальном положении дел внутри страны и любое противодействие политике короля Карла. Инакомыслящие, поэты и драматурги превращались в особую категорию врагов. Уильям Принн критиковал королеву Генриетту Марию за участие в придворных маскарадах – и был наказан, оставшись без ушей. А еще ему поставили клеймо на обе щеки. Наверное, Уилл помогал одобрить это решение.

Он разряжает обстановку, блеснув белозубой улыбкой.

– Николас – незаурядный и храбрый человек. Он пошел наперекор меркантильным амбициям, которые были уготованы для него его отцом, потому что захотел стоять на страже закона, а теперь разочарует и меня своей любовью к небылицам.

– Ваша семья работает в торговле? – интересуется миссис Хейл.

– Его отец – купец Фрэнсис Пирс-старший, – уточняет Уилл, пока я смущенно киваю. – А его мать, достопочтенная Софи Пирс, наследница семьи Рейнальд. – Хейлы одобрительно реагируют на имена моих родителей.

– Полагаю, в такой семье у вас есть свобода выбора профессии, – говорит миссис Хейл, но, несмотря на то, что ее лицо смягчилось, я не могу расслабиться. Затем она так же ненавязчиво спрашивает о моем возрасте.

– Семнадцать, – повторяет она за мной, и я вспоминаю шутливую реплику Фрэнсиса: «Возраст, когда уже можно жениться, и профессия, которая не даст ее дочери быстро овдоветь».

Уилл с ухмылкой наблюдает за происходящим.

– Достопочтенная Софи Пирс – моя мачеха, – уточняю я, не желая, чтобы нас посчитали родственниками.

Хейл хмурится.

– Не знал, что ваш отец когда-то овдовел.

Я ощущаю внутри себя вспышку необузданной энергии, которая была присуща Фрэнсису.

– Мой отец был женат лишь однажды. Моя мать умерла. – Есть какое-то привычное утешение в тишине, которая повисает за столом, пока Хейл торопится выпить, чтобы моя незаконнорожденность перестала быть ему столь отвратительной.

– Мне так жаль, – продолжает Альтамия, пока родители с неодобрением на нее смотрят, – что ваша мама умерла.

Откровенность ее признания меня обескураживает. Никто и никогда еще не придавал никакого значения памяти моей матери.

– Спасибо, – бормочу я.

Ее родители перекидываются взглядами, после чего мистер Хейл возвращается к беседе об ассизах:

– Судья Персиваль, вам предстоит присутствовать на судебном заседании над ведьмами.

Миссис Хейл сердито смотрит на мужа, и по ее молчаливому указанию слуга шевелит дрова в камине. У меня намокает лоб, когда языки пламени начинают подбираться к моей спине.

– Парламент не упоминал это дело, когда я принимал его запрос. – Хотя лицо Уилла и спокойно, он вдруг крепко сжимает бокал вина.

– Леди Кэтрин Тевершем лишь недавно обвинили, – объясняет Хейл.

– Поспешное решение, – хмурится миссис Хейл и собирается добавить что-то еще, но ее муж начинает качать головой.

Оценив безвыходное положение своих родителей, Альтамия поворачивается к нам с Уиллом.

– Леди Тевершем намерена доказать, что ее невестка – ведьма. Она убедила себя и присяжных, что ее бывшая служанка, леди Кэтрин, воспользовалась любовным узлом, чтобы приворожить ее сына, лорда Гилберта, и выйти за него замуж.

Елизавета Вудвилл применила тот же метод к королю Эдуарду Шестому, и приворот привел к ее коронации. И хотя за их союзом последовала неразбериха в стране, леди Кэтрин, судя по всему, решила, что цель оправдывает средства.

– Леди Тевершем также заявляет, что ее невестка с помощью магии довела до смерти ее мужа. Он был настроен против этого мезальянса еще решительнее, чем его жена, – добавляет Хейл.

Уилл допивает вино.

– А нашли ли на этом человеке какие-то нитки? С узелками или распутанные?