За старшего E-Book

Шамиль Идиаттулин

• Herausgeber: Редакция Елены Шубиной
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: РЕШ: страшно интересно
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 415

Beschreibung

Сотрудник Службы внешней разведки должен срочно найти данные о новейшей американской технологии. Менеджер компании, работающей над этой технологией, должен срочно получить заказ Пентагона. Владелец российского военного завода, разрабатывающего аналогичную технологию, должен сесть в тюрьму за убийство, которого не совершал. Друг жертвы, офицер Следственного комитета, должен найти настоящих преступников. И помочь всем, кто должен, может лишь один человек. Которого, в принципе, не существует. И который никому ничего вроде и не был должен. Пока не остался за старшего.

Leseprobe

Шамиль Идиатуллин За старшего

© Идиатуллин Ш.Ш

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Пролог

Сочи

8–14 октября

Юлия Большакова

Началось всё скверно, а кончилось быстро.

Артем всегда был с подзаскоками, но обычно это не слишком бросалось в глаза – а может, он как-то сдерживался. В Сочи сдерживаться перестал. Сразу.

Юля терпела два дня. В конце концов, Артем действительно долго ждал этого отпуска. Артем действительно много высадил за путевки и билеты – даже Испания была бы, наверное, дешевле, но страстно хотелось посмотреть, впрямь ли Сочи стал таким сказочным, модным и правильным местом, как трубят со всех сторон. Артем действительно угадал: Сочи стал, может, не самым правильным, но довольно приятным местом. И Артем действительно был милым и добрым парнем. До поры.

А потом достал.

Юля просто попросила его малость сбавить обороты – например, не пить хотя бы днем. Артем возмутился, начал выяснять, это он алкаш получается, что ли, – но быстро утих и пообещал. Вернее, не пообещал, но сказал, что ладно-ладно, не дергайся, больше не буду, иди сюда. Сказал – а он мужик ведь.

Оказалось, не мужик.

За обедом сразу потребовал бокал пива. Юля сдержалась. Лучше тогда уж пиво. Оказалось, не лучше. Высосал бокал в два приема, виновато покосился на Юлю и затребовал еще бокал. Юля зашевелилась, но снова смолчала. Может, зря. А может, и не зря.

Артем добил пиво еще до горячего, крякнул, не стирая пенные усы, прицельно осмотрел отбивную, сказал: «Ну, это без водочки совсем нельзя» – и позвал официантку.

– Артем, не надо, – сказала Юля.

– Молчи, – посоветовал Артем и крикнул: – Девушка, обратите уже на меня высочайшее внимание!

– Ты обещал.

– Слышь, не начинай, – предупредил Артем, повернувшись к ней напряженным лицом с пенным следом, очень подходящим к белобрысой челке и очень противным. Губы у Артема надулись. Юлю всегда это забавляло и казалось милым. Теперь хотелось смазать по этим губам чем-нибудь мягким. Или не мягким.

Юля закрыла глаза, чтобы не видеть ни пены, ни губ, ни любопытных за соседними столиками, и сказала на последних остатках выдержки:

– Артем, пожалуйста. Я сейчас уйду. И…

– И что?

– И всё, – сказала Юля, открывая глаза, чтобы увидеть, какую мерзкую рожу, оказывается, скорчил Артем. Видимо, ее передразнивал.

Артем пожал плечами и громко пропел, размахивая задранной рукой:

– Де-вуш-ка-а! Я ту-ут!

Юля со скрежетом отодвинула стул и пошла прочь.

Вслед смотрели – кажется, все, кроме Артема. Артем беседовал с официанткой.

Надо было сразу улететь, но билетов не было. Вообще. Бархатный сезон.

На втором часу дозвонов Юля сдалась и пошла на ресепшн просить о размене номера. Она ждала отпуска не меньше – и имела право на отдых, море и солнце. Пусть этот козлина квасит, а мы будем вялиться и отмокать.

Размен – хорошее слово, подумала Юля почти весело. И разбег – тоже: быстрое и с перспективой. Куда лучше, чем развод. Как хорошо, что я не замужем.

К счастью, Юля взяла с собой деньги – хотя мама говорила: «Не выпендривайся, пусть кавалер платит, ты за ним как за стеной». Застенчивая такая, ага.

Деньги не помогли – прилизанная девушка на ресепшен знай разводила руками и талдычила: «Извините, мест нет, совершенно», гадина. Ну, не гадина – прилиза честно шарила в компьютере, перебирала карточки и звонила куда-то, даже предлагала варианты в братских отелях и пансионатах. Чтобы снова убитым голосом извиниться и сказать, что ой, оказывается, уже нет. Юля делала вид, что впадает в истерику – а может, и впрямь была готова в нее впасть, не чувствуя ничего, кроме тупого изнеможения. Хотелось сесть на чемодан, а то и лечь рядом с ним, спиной к залитой солнцем веранде отеля, чтобы не видеть и не слышать неуместно счастливого моря. Лечь и уснуть – и пусть сами дальше придумывают, что с нею делать и куда девать. Вот прямо сейчас лягу, и пусть силой поднимают.

Прилиза спросила: «Может, такси вызвать?» – и тут же поспешно добавила: «Или вы чуть позже подойдете?». Юля с ненавистью подумала сперва «Обойдусь», потом – «Не дождешься», а потом – «А гори оно всё». Отвезла чемодан к креслам в прохладном углу лобби и села, основательно и удобно. Буду здесь жить. И плевать – пусть выгоняют, орут и над ухом жужжат. Настойчиво так.

Что такое?

– Как вы на это смотрите? – прожужжали над ухом. Нет, все-таки спросили. Мужской голос, красивый и ненавязчивый, хоть вроде уже давно звучит.

Узнаешь сейчас, как я смотрю, злобно подумала Юля, поднимая глаза на докучливого. Докучливый был даже красивей голоса, рослый, в соку и по-столичному ухоженный: мускулы, осанка, прическа. И улыбка, конечно. Чего лыбишься-то, красава?

Красава, оказывается, ждал ответа на вопрос. И Юля, оказывается, сама от себя давно уже ждала ответа – пока лихорадочно отматывала проскочившую мимо головы речь, вдумывалась и яростно искала подвоха. Потому что не бывает так. Вот бесплатный сыр бывает – известно где.

Она улыбнулась и вежливо сказала:

– У меня деньги есть.

– Ну отлично, – обрадовался красава. – Компотиком за меня проставитесь. А то мои орлы насухую ужас какие строптивые.

Все бы такими строптивыми были.

Орлы оказались мечтой библиотекарши: симпатичные, умелые, спокойные и остроумные. Валера, Валерий Николаевич, был у них звеньевым, сам так сказал, а Эдик, Слава и Миша составляли, опять же по словам Валеры, «звездочку неполной комплектации». Они приехали в Сочи не за свои, а от какого-то небедного предприятия – «это называется соцпакет с человеческим лицом», объяснил позже Эдик. Должны были приехать всей «звездочкой», поэтому заказали и оплатили три номера, одноместный и две двушки – но почему-то случился недокомплект, так что Миша жил в двушке один. И Валера, услышав про Юлины неприятности, согласился отдать свой номер ей, а сам переехал к Мише. Потом-то Юля, придя в себя и набравшись смелости, допытывалась, со всеми ли они такие благородные, и не проще ли было сдать номер в обмен на деньги. Ну и сама деньги совать пыталась, конечно. Эдик принялся ржать и поперхнулся компотом, Слава с Мишей быстренько ушли к пирсу, а Валера посмотрел, как умеет. Юля и заткнулась.

Сперва она ждала, что ребята попробуют стряхнуть с нее долг, как говаривала Людка, немонетарными методами. Пусть только рискнут, я им устрою, думала Юля, с каждым днем всё более остро и томно. Не дождавшись ничего, заподозрила, что ребята не по женской части мастера, как в столицах принято, – и приуныла. Нормальный человек поменяет разве сьют на подселение? Но через денек подозрение развеялось так, что Юля чуть глаза этим шлюшкам не выдрала – с чего бы, казалось. Но ограничилась тем, что ушла в номер пораньше. И без нее комплект образовался.

В любом случае Валера вернулся в свой номер через полчаса и вроде не в помаде. Юля, наблюдавшая из ближней беседки, успокоилась, обругала себя последними словами и решила, что пусть будет как будет.

А ничего и не было.

То есть был отличный отдых в прекрасной ни на что не претендующей компании. Были купание, прыжки, нырки и две обалденных вылазки на природу, не подпорченные даже новой Мишкиной подружкой, которую он после первого салатика увел под ироничные взгляды товарищей и привел к куриным крылышкам в таком виде, что Юле стало неудобно и малость завидно. Было свежее до сладкой оторопи море под улыбчивым солнцем. Артем тоже был – где-то в районе горизонта. Сперва попадался навстречу, выгуливая то одну, то другую смехотворную барышню. Потом подкатил с извинениями и объяснениями. Юля его осмотрела, сказала: «Молодец, что не пьешь» – и пошла дальше, не слушая, что он там шипит вслед.

Ее ждал шахматный дэдматч, объявленный Эдиком.

Дэдматча, впрочем, не получилось. Валера от участия уклонился. Мишка убежал окучивать очередную рыженькую – Юля опасалась, что очень разнообразно окучивать, вазелина им и взаимного уважения. Сама Юля продержалась в режиме одновременной игры минут пять, хотя и полагала себя неплохой шахматисткой, в детстве год занималась. Впрочем, Эдику проигрывать было не обидно, наблюдать за тем, как он сокрушительно обувает Славика, смешно, а вести при этом умные беседы с Валерой – дико приятно. Даже на щекотливые темы.

– Юленька, вы знаете, что такое дуализм? Ну, инь-ян, лед и пламень?

– Проходили, – спокойно сказала Юля.

– О, до сих пор проходят, значит? Вячеслав Евгеньевич, слышите?

– Босс!.. – умоляюще сказал Слава, не отрывая взгляда от доски.

А сидевший напротив Эдик, подмигнув Юле, сказал:

– Отвлекай, отвлекай его! Мне еще ферзя с доски стырить надо.

– Ферзя, – протянул Слава значительно, качнулся и повторил другим тоном: – Ферзя. Ой, ферзя…

– Заметил, – трагическим шепотом сообщил Эдик. – А я думал, не заметил. А он у нас снайпер, всё…

Валера махнул на них рукой и сказал сильно и низко, так что у Юли натянулось что-то посреди организма:

– Так вот, Юленька, дуализм вы проходите не зря. Есть мужчина и женщина – отсюда жизнь, так?

Юля пожала плечами, стараясь не краснеть и вопя на себя так, что голове тесно стало: что как дура-то, не плыви, не лыбься, у тебя клык кривой, спокойно сиди! Без толку. Ладно, он всё равно видит насквозь – ну и пускай видит. Юля постаралась расслабиться и даже улыбнуться, испугалась, что это может оказаться совсем невпопад, и от отчаяния услышала лишь завершение фразы:

– …Труд и отдых тоже. Отсюда мораль: не путай отдыхающего человека с работающим. Это здесь я пьяное быдло в караоке, а дома я ответственный слесарь шестого разряда, примерный и партийный. Так что на своего – Артема, так? – ты, пожалуйста…

– Да уж, вы точно пьяное быдло, – быстро согласилась Юля и захихикала, кажется, слишком громко, но никто вроде не заметил.

– Я-то как раз нет, а вот Эдик… – невозмутимо начал Валера, а всё видящий и слышащий Эдик так же невозмутимо перебил:

– Босс, завидовать нехорошо. Если тебе медведь не только на ухо, но и на печень…

– Шах! – воскликнул Слава, и Эдик тут же прервался, задрал палец и сказал:

– О!

– Чего такое? – забеспокоился Слава.

Эдик ласково пропел:

– Сюда смотрим… Руки убираем, на коленочки, так, молодчинка… Смотрим, да?

– Смотрим, смотрим, – буркнул Слава.

– Ну вот: это был шах, да? А теперь мы вот так пешечкой, да? Нет шаха, да? И ваш ход, да?

– Ха, – сказал Слава с презрением, протягивая руку к доске. Рука повисла в воздухе, поднялась к голове и вцепилась в воронье гнездо, полчаса назад бывшее клевой прической. – Ой ты бли-и-ин.

– Что такое? – всполошился Эдик, подмигивая Юле. – Голова болит?

Юля захихикала. Валера, усмехнувшись, сказал:

– И так каждый день. Господа шахиншахи, идемте уже на пляж. Солнце садится.

Шахиншахи кивнули с разной степенью готовности. Слава тут же с облегчением откинулся на спинку грозно сыгравшего назад кресла и томно протянул:

– Мне скучно, босс.

И тут у Валеры запел телефон.

Юля встала, поправляя платьице, и прислонилась к перилам, щурясь от лучиков, которыми море протыкало листву. В разговор Юля не вслушивалась – тем более что он был невнятен и плохо слышен, хотя Валера, кажется, не таился. Но она ведь не глухая.

Юля хотела спросить сразу, едва Валера завершил разговор и аккуратно положил телефон на столик, но решила подождать. Нельзя сбивать человека с мысли – а Валера что-то обдумывал. И Эдик со Славой молча смотрели на него, будто команды ждали.

Дождались.

– Всё, ребят, кончился отпуск. Вызывают.

– Из цикла «Отдохнули», – сказал Слава.

Эдик с грохотом смахнул оставшиеся фигуры с доски и принялся складывать их в коробку.

– А куда? – спросил Слава.

– Ну чего мы Юлю грузить будем, – сказал Валера и продолжил, повернувшись к Юле и так нежно, что у нее внутри пусто стало: – Юленька, прости, но наш дуализм, похоже, иссякает. Труба зовет…

– А не факт, кстати, – выпалила Юля.

Валера поднял бровь. Юля сообразила, что он может неправильно ее понять, и торопливо объяснила:

– Вы же в Чулманск едете, так? Вы «Байтаково» сказали – это же чулманский аэропорт. А я как раз…

Валера переглянулся с ребятами. Юле стало смешно, и она продолжила:

– А Сабирзян Минеевич – это ж мой начальник, тут уж не совпадение, таких сочетаний и не бывает больше. Его новички-идиоты Обезьян Минетовичем зовут, но он хороший дядька, хоть и олигарх почти.

– Начальник? – уточнил Валера.

– Ну, не прямой, но всё равно – я ж в «Потребтехнике» работаю, в отделе кадров, а он генерал и, ну, хозяин. Вот.

– Вот, – повторил Валера и уверенно продолжил: – Вот так же не бывает.

– Хотите, пропуск принесу? В дирекцию, с подписью Сабирзян Минеевича? В номере лежит. Я сейчас.

– Стоп, – скомандовал Валера и снова посмотрел на ребят.

Юля обернулась было к ним, но Валера уже, кажется, пришел в себя.

– Слушай, и действительно – забавно как получается. Я, главное, недоумеваю, что за Чулманск, как туда ехать – а тут у нас живой гид, оказывается. Ну, Юль, мы вас порасспрашиваем тогда перед отъездом – я вот только служебное задание уточню, а то пока едем как царевичи, за тем – не знаю чем. Слав, ты давай билетами…

– А давайте я вместе с вами поеду! – неожиданно для себя выпалила Юля, ужаснулась и тут же загорелась идеей. – В самом деле, давайте, а?

– Ну как… – неуверенно сказал Валера, не успевавший за полетом Юлиной мысли.

– Ну так: у меня ж три дня осталось, это ерунда, я всё равно улететь раньше хотела, да билетов не было. А вы если четыре достанете, то и пять сможете, так? А я вам за это всё расскажу, и покажу, и проведу, и познакомлю со всеми! – вдохновенно протараторила Юля, улетая в мечты о том, что́ она сможет показать, с кем и по какому поводу познакомить – да и мало ли куда улетают девичьи мечты, пока девица болтает.

И Валера согласился. Принял решение – и начал его выполнять. По-мужски.

Он сказал:

– Хорошо. Только, Юль, есть у нас еще одно дело. Может, прогуляемся?

– Куда? – всполошенно спросила Юля, чувствуя, что багровеет скулами и вообще выглядит непристойно.

– Ну, есть там пара вопросов, – уклончиво ответил Валера, потупив глаза, как маленький, понял, видимо, что выглядит забавно, и деловито обратился к Эдику со Славой: – Казанову нашего сюда, быстро. Ну и потом… Билеты и всё остальное, вы знаете. Я через часок буду.

Через часок – это вряд ли, сквозь прилившую кровь с трудом подумала Юля.

Они вернулись через два часа. Юля вспоминала эти два часа почти до самого конца. И ни о чем не жалела – почти до самого конца.

Началось всё скверно, а кончилось слишком быстро.

Зато Юля даже не успела испугаться.

Часть первая Отеческий долг 20–21 ноября

Глава 1 Фоксборо Тим Харрис

Пока Тим лежал неподвижно, нога почти не болела. Чуть ныла, чтобы помнил: шевелиться не стоит.

Тим не хотел шевелиться. Он хотел умереть. Смысла жить больше не было.

Мама заходила каждые десять минут, каждый раз в новой роли: мамы жалеющей, мамы понимающей, мамы-подружки, мамы-подбери-нюни-рохля, наконец, мамы отчаявшейся. Тим жалел ее, но успокоить не мог. Себя было жальче.

В общем, мама закусила пальцы, быстро вышла и снова позвонила папе. Тим старался не слушать, но мама была не в том состоянии, чтобы следить за голосом, а Тим – не в том состоянии, чтобы накрываться подушкой. Мама сперва не хотела говорить папе все подробности, а у него было много дел, и он уговаривал отложить беседу до вечера. Тут мама и закричала: про тренировку, про колено, про проклятый соккер и про операцию. Это слово вытягивалось в тонкий вой – два раза подряд. Еще она воскликнула: «Нет, нет, не перелом, но, Расти, он плачет!». Тиму стало стыдно, и он заплакал.

Тим был не то чтобы железный парень, но последний раз показывал слёзы отцу лет восемь назад, еще до школы. Кот Макферсонов на глазах у Тима задрал голубя и подло не позволил Тиму задрать себя. Папа тогда рассказывал про выживание, звериную природу, настоящее горе и мужское к нему отношение так долго, что Тим пообещал себе: больше родители плачущим его не увидят. И обещание держал – до сегодняшнего дня. С сегодняшнего дня обещание, как и всё остальное, потеряло смысл.

Сырое отчаяние опять пробило Тима насквозь. Он чуть не завыл – и держался на этой грани «чуть», пока внизу не хлопнула дверь. Папа пришел. Вернее, примчался. Тим понимал, что боль и страдания длятся долго только для того, кто страдает. Для остальных это – щелчок и дуновение.

Мама при виде папы, конечно, вздумала снова рыдать, хотя после разговора оставалась спокойной – во всяком случае, беззвучной. Теперь она была слышна, как будто стены стали бумажными. А может, у Тима обострился слух от темноты и неподвижности. Папа выслушал маму сколько вытерпел, что-то некоторое время говорил почти беззвучно – а, про ее лекарства, – и затих.

Через полминуты по косяку двери в комнату Тима деликатно застрекотали костяшки. Тим проморгался, начал вытирать слёзы, подумал – а какого чёрта, тем более что темно ведь, – и вытер еще тщательней. Папа стрекотнул контрольно, и в полумрак воткнулась ослепительная плоскость.

– Тим, можно войти?

Полумрак горестно молчал. Тим тоже.

– Тимми?

Полумрак зашелестел и горестно всхлипнул. Тим удивился, понял, что это он сам, и постарался сдержаться.

Слепящая плоскость распахнулась на полкомнаты и исчезла. Папа вошел, осторожно прикрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной.

– Болит? – спросил он почти равнодушно.

Колено не позволяло уткнуться в подушку, потому Тим уставился туда, где при свете был виден плакат команды, а сейчас неровно висели пятна чуть светлее прочей тьмы. Лицо папы казалось таким же пятном.

Пятно бодро сообщило:

– Сейчас как раз не слишком больно, наркоз еще не отошел. Вечером будет хуже, ночью накроет. Но таблетки у нас есть, боль снимем. Зато потом…

– Потом я не смогу играть! – звонко выкрикнул Тим и постарался отвернуться.

Папа ничего не понимал, как и все остальные.

Обычно он понимал всё. Он сам отвел Тима в секцию, и потом отыскивал секцию в каждом городе, куда они переезжали, договаривался с менеджером и тренером, и снова приводил Тима. Он водил Тима на все домашние матчи «New England Revolution» и даже на пару выездных – конечно, если сам не был на далеком выезде. Из последнего выезда, вчера, он вопреки всем календарям игр привез футболку с автографом Месси – не просто с автографом, а с надписью «Тиму мечты – от», и ниже знаменитая галочка с буквами «Лео». Он не называл футбол соккером. Он объяснял Тиму, как отвечать тупарям, которые обзывали соккер женской игрой, причем объяснял несвойственными папе жесткими словами. Он сам никогда не выходил на поле даже размяться, не перебрасывался с сыном мячом, вообще не трогал мяч и, возможно, до сих пор не разобрался в правилах игры. Но он всё понимал.

Оказывается, не всё.

Тим иногда тоже не понимал папу. Когда тот переходил на другой язык, например, беседуя по телефону, и ладно, если на испанский. Или когда папа в разгар спора с кем угодно извинялся и на несколько секунд прикрывал глаза, чуть улыбаясь, – а когда открывал, спор превращался в дружескую беседу на совсем другую тему, и Тим никак не мог уловить, как это случилось.

А два года назад Тим вовсе испугался. Это было в ночь после внезапного семейного пикника, обильного, веселого и устроенного ни с того ни с сего. Тим выдул бочонок чаю со льдом, так что счастливо и ненадолго проснулся вместе с солнцем. А на обратном пути в спальню заметил светящуюся щель под дверью в папин кабинет и потихоньку заглянул. Из любопытства. И увидел, что папа стоит на коленях и кланяется непонятно кому.

Тиму стало страшно, до кровати он почти бежал, долго не мог уснуть, а на следующий день спросил маму, не террорист ли папа. Папа как раз уехал опять куда-то за границу. Мама сперва удивилась, потом, засмеявшись, объяснила, что нет, не террорист, а наоборот – работает иногда на правительство и всегда на свою Родину. Он просто верит в Бога не так, как многие. С детства верит. И с детства не меняет других странных привычек – мясо ест не всякое, алкоголь совсем не пьет, – с детства, представляешь, это ведь трудно, да, Тимми? – зато пьет горячий чай, и вечно нас от всех болезней прививаться заставляет, и не нам с тобой его переучивать. Тим хотел спросить еще, но видел, что и так сильно обеспокоил маму рассказом про ночную молитву – теперь она знала, что папа собирался в какую-то рисковую поездку. Но папа вернулся уже на следующий день, живой, невредимый и веселый, – и вопросы Тима как-то забылись.

А сейчас было не до них. Да и ни до чего еще.

– Это кто такое сказал? – спросил папа деловито.

Про то, что Тим не сможет играть.

Тим не хотел разговаривать, особенно на эту тему. Но папа ждал. И не собирался, кажется, жалеть, сюсюкать и рычать про подбери-нюни-рохля. Он беседовал – по существу. По-мужски. Надо соответствовать. Тим глотнул (слишком громко) и сказал:

– Хирург, который всё делал. Он сказал.

– И что он сказал? Что ты не сможешь год заниматься, или два, или никогда не сможешь?

– «Сынок, если ноги нужны, о футболе забудь», – очень спокойно процитировал Тим.

– По-моему, это не слишком похоже на «Играть ты не сможешь», – заметил папа.

– Да какая разница.

Папа вздохнул и принялся объяснять – не как ребенку, а как мистеру Дарски по телефону:

– Во-первых, разница есть. Во-вторых, формально он прав: если забыть о футболе и о всяком спорте, о движении даже, ноги будут целыми. Но слабенькими. Всё равно не поспоришь, так? Погоди, я не об этом. В-третьих и главных, хирург – он спортивный врач?

– Меня Энди к нему прямо с тренировки повез, у нас же нет своего…

– Тим, я понимаю, я не про это. Скажи мне, пожалуйста, этот хирург – спортивный врач, который лечит спортсменов, разбирается в их травмах и определенно знает, кто чем сможет, а кто чем не сможет заниматься?

Папа опять начал говорить странно: все слова – знакомые, предложение составлено правильно, но смысл ускользает. У него такое бывало. Тим нахмурился, размышляя. Папа, кажется, понял, что слишком закрутил вопрос, и хотел пояснить, но Тим решил ответить коротко и по существу:

– Пап, это обычный врач из обычной клиники на Эштон-лейн.

– Тим. Я уважаю обычных врачей, ты знаешь. Но при всём уважении – врач лечит, приводит человека в правильную форму. А как эту форму применить, человек уже сам решает. И сам выбирает, нужны ли ему ноги, не так ли?

Тим откашлялся, собираясь с мыслями. Мыслей было много, но ответ из них не складывался. Папа как бы решил подсказать:

– Я надеюсь, ты уже определился с тем, нужны ли тебе ноги?

Издевается, что ли, удивился Тим – и вполголоса рявкнул:

– Да, сэр.

– Какой я тебе сэр. Я тебе отец. Итак, ты определился. И что, нужны?

– Да, сэр отец, нужны.

– И давно определился?

– Ну да.

– А почему сегодня передумал?

– Я не передумал. Просто…

– Что – просто? Кто тебя срубил-то?

Тим замолчал. Майки был дебил и тварь, но закладывать его Тим не собирался.

– Сейчас скажешь, что сам упал, – предположил папа. – О мяч споткнулся, может быть, да?

Тим буркнул:

– Какая разница.

Папа вздохнул и сказал:

– Сам понял уже, какая разница, да?

– Да.

Папа поощрительно такнул. Тим понуро процитировал:

– Я не должен подвергать опасности жизнь и здоровье, в первую очередь – мои, во вторую очередь – окружающих. Пап, я все-таки не понимаю, почему окружающие – во вторую очередь.

– Не уводи разговор. Всё ты понимаешь, я сто раз объяснял. Увлекся сегодня, да? Выпинывал мяч, равновесие потерял, а на тебя ногой пошли, и увернуться не мог, так?

Тим полежал, вспоминая, и с удивлением протянул:

– Кажется, да… А ты откуда?

– Просто предположил. Я мениск ровно так же выбивал. Правда, мне чуть поменьше было, двенадцать, что ли… Да, двенадцать. Мы как раз… Неважно. Словом, полуфинал, на кону всё золото мира, счастье и кубок в придачу, нулевая ничья, три минуты до конца. Я выхожу против двух защитников, обвожу одного, вратарь слишком выбегает из сетки влево, я улетаю вправо, чуть не носом в землю, но равновесие из последних сил удержал, мяч обрабатываю на колено-живот, на последнем прыжке замахиваюсь – и слева прилетает второй защитник. Бутсой в мяч – и в колено. По касательной. Прямо бы шел – нога навыворот согнулась бы, как у этого… как у лошади. А так – мениск, повязка, и вот я перед вами, веселый и красивый.

Папа замолчал, будто рот себе с размаху заткнул. Тим, наоборот, распахнул рот. Надо было срочно задать сто вопросов, но непонятно было, с какого начать. А папа будто продиктовал, четко и размеренно:

– Тим, для движущегося объекта существенны только законы физики. Это надо четко понимать. Законы социального развития и юридические законы обойти можно. Или перешагнуть. Или переписать. А физические – никогда. Просто запомни это.

Тим задумчиво смотрел на отца. Формулировка была подозрительно красивой – обычно папа так не говорил. Можно запомнить, чтобы блеснуть в классе. Мистер Суарес, преподававший общественные науки, за одну такую формулировку кучу плюсов нарисует.

– Слушай, пап, – медленно сказал Тим, – ты никогда не говорил, что играл в футбол. Где, в Ларкане, что ли?

– Ну, мы много ездили, – как бы объяснил папа. – А так и команда была, да. И чемпионат целый… Слушай, Тим, сейчас времени абсолютно нет, прости. Потом расскажу.

Потом, подумал Тим. Опять потом.

Он уже сидел, забыв про боль и про полное отсутствие смысла во Вселенной.

– Правда расскажу, обязательно, – сказал вдруг отец. – Ты сейчас одну вещь пойми. Человек может всё – если верит, учится, старается и не торопится. Это позволит ему оказаться в нужном месте и сделать то что надо. Ты же футболист, Тимми, и сам понимаешь: ты можешь бегать быстрее всех, но мяч с игры не забьешь, потому что не учился этому. А можешь быть одноногим снайпером, который способен забить мяч с любой точки и умеет до нее добираться. Главное – учиться тому, что пригодится, и всегда точно помнить, что́ ты можешь, а что – нет.

Он подумал и добавил:

– Это не про футбол на самом деле. Но и про футбол тоже, конечно.

Сын и отец некоторое время разглядывали друг друга в полумраке. Глаза у обоих были привыкшими к темноте, сухими и спокойными. Отец шагнул к сыну, потрепал заросшую макушку и сказал:

– Ну, до завтра. Сегодня я поздно возвращаюсь.

– Ага, – сказал Тим. – А ты седьмого дома будешь?

– Должен вроде. А что?

– «Revolution» играет, – напомнил Тим почти без укора.

– А. Сходим, раз играет. Ты заживай давай.

Тим кивнул, сощурился на свет из-за открывшейся двери и все-таки успел спросить вдогонку:

– И ты играл после этого?

– Играл, – чуть помедлив, сказал папа. – А потом у нас тренер поменялся, всё посыпалось – ну и мы переехали. Как раз в Ларкану. А там с футболом…

– И ты все-таки не стал футболистом.

– Ага. Но кем-то я стал, нет? – сказал папа очень серьезно. – Ну вот. Ох, Тим, всё. Увидимся!

Тим кивнул, глядя вслед.

На следующий день они не увиделись. Папа улетел рано утром, а Тиму было не до чая с ночными блужданиями.

Глава 2 Москва Леонид Соболев

– Зайдите ко мне, – сказал Егоров и отключился.

– И вы здравствуйте, дорогой Андрей Борисович, – сообщил Соболев гудящей трубке, выключил компьютер, убрал бумаги в сейф и пошел. Не ожидая ничего хорошего.

Конечно, оказался прав.

– Как у нас со Штатами? – спросил Егоров, все-таки поздоровавшись в ответ.

«Укомплектованы», – хотел ответить Соболев, но молча повел плечом. Егоров смотрел. Соболев нехотя сказал:

– Без изменений.

– А почему?

Соболев подышал и сказал:

– Андрей Борисович, ну давайте я съезжу – и начну там всех искать и всё такое?

– Вы уже в Норвегию съездили, – естественно, напомнил Егоров. Он считал, что это смешно.

Соболев так не считал, но спорить было бессмысленно и унизительно.

– Ладно, простите, – сказал Егоров. – Вы не виноваты, виноваты суки, их не достать, вы года два невыездной, вы понимаете, я понимаю, – всё, сняли. Только с начальством в результате что делать?

Соболев снова повел плечом – теперь имел право. Егоров, не дождавшись испуганных уточнений, начал заводиться. Впрочем, он по-любому начал бы.

– С начальством, говорю, что делать? Требует оно, значит, информацию по техническим изменениям охранных систем для гарнизонов и спецобъектов в Восточной Европе и на Ближнем Востоке. Системы «Хеймдалль» и «Сумукан», конкретно. Что, мол, такое, почему, поставщики, принципиальные схемы, стоимость, степень новизны, возможности нейтрализации. С меня требует, понимаете, да? Я хэзэ его, что отвечать. – Егоров посмотрел на Соболева и добавил: – Вариант «С вас требует, вы и отвечайте» не принимается, ок?

Соболев смущенно засмеялся.

– Леонид Александрович, вы мне тут не смейтесь, я не КВН, – ласково предложил Егоров. – Вы мне лучше подготовьте справочку с этими данными – и не из головы, даже не из интернета или там из «Jane's Defence», а с поля, от доверчивого, чтобы был уникальный и достоверный. Вот тогда уже я посмотрю, смеяться или нет. Вопрос рассматривается десятого, вам крайний срок, соответственно, шестое. Две недели. Нормально, я считаю.[1]

Всё к этому и шло, но Соболев всё равно сперва растерялся, потом возмутился, потом хотел закосить под дурачка. В итоге тихо спросил:

– Андрей Борисович, как я это сделаю?

– А я не знаю как, – радостно сказал Егоров, которому явно было не по себе. – Вот я откуда знаю? Вы у нас замнач по оперативной части, вам видней.

Соболев дернулся, Егоров упредил:

– А два месяца, Леонид Александрович, – это тем более нормальный срок. Даже с учетом обстоятельств нормальный, так что не надо тут. Не надо, не надо. Вы должны были уже штук пять доверчивых воспитать. Или завербовать. Или втемную задействовать. В общем, не знаю – хотите, через бритов или Канаду ползите, хотите, вон, коллег потрясите, может, они чем поделятся.

– Каких коллег? – тяжело спросил Соболев.

– А вы не знаете. На Украине, в Литве, в Венесуэле. У них диаспоры, их не громили, а связи вы сами должны были наладить. Не успели – так сейчас наладите. Время есть. Да хоть на Ходынке, я хэзэ его, по-братски так. Все, двадцать девятого доложите промежуточное, шестого жду справку. Идите.[2]

Соболев пошел и даже принялся послушно, при этом не выпадая из терминального состояния, выполнять рекомендации начальства. Часа два он прочесывал источники, говорил с кем можно, подмаргивал кому нельзя и едва не сунулся на Ходынку, раскидывал запросы с намеками, залез, конечно, к «Jane's», в фонд Джеймстауна и на пастбища глашатаев Армагеддона типа «DEBKA». Наконец откинулся на спинку кресла и с ненавистью посмотрел в окно. Окно было хмурым. Будущее тоже. Ни надежды, ни просвета.

За год отдел был разгромлен дважды, полностью и сокрушительно: сперва изменой Мотеева, затем смертью Панченко. Первый сдал врагу всю сеть, второй унес в могилу данные о не входивших в сеть «солистах» – и о том, сколько их, и о том, остались ли вообще «солисты» у службы.[3]

Соболеву грех было жаловаться: после норвежского провала он думал, что состарится в аналитиках, а потом будет до маразма преподавать склонение скандинавских языков. Перевод замом в атлантический отдел казался джекпотом. А оказался десантом на пепелище, где не осталось ни дома, ни травинки – лишь растерянная молодежь, собранная по математически не рассчитываемому принципу. Даже Егоров по меркам службы был молодым, несмотря на десять лет в отделе Австралии и Британского Содружества. Он должен был стать замом Панченко, единственного из руководителей, полностью выведенного из-под подозрений, – и плести под его началом новую сеть из панченковских загашников. По тому же принципу: даже руководство отделов формально выводилось за штат службы, совсекретно прикомандировываясь к невинным московским и питерским компаниям да ведомствам, никак не связанным с Лесом.[4]

Но Панченко умер в день подписания приказа о ликвидации трех старых отделов и создании на их базе двух новых. И по этой уважительной причине так и не въехал в новый кабинет – вице-президента некоторой фирмы «Экспортконсалтинг». А в кабинет руководителя отдела технической инвентаризации «Экспортконсалтинга», который Панченко занимал последние три года, не успел въехать Егоров. Он сразу освоил кресло вице-президента, со всеми его замысловатыми спецификациями.

И Соболева взял в замы сразу. Непонятно почему. Ведь на установочной беседе Соболев знай возражал.

Егоров пел про скупку идей, технологий и мозгов, каковая скупка является первоочередной для любого государства. Одни, говорил Егоров, делают всё в открытую, как Штаты и Израиль, а другим приходится тихариться. Вот от нас с вами, Леонид Александрович, тихая эффективность и требуется.

А у нас ресурсов нет, сказал тогда Соболев. Егоров серьезно возразил: ресурс есть всегда. Вспомните Эйтингона и Судоплатова, которые за пару лет ни на чем, на еврейском происхождении и идейной накачке, создали квалифицированнейшую сеть на весь мир. У нас не осталось ни происхождения, ни накачки, ответил Соболев. У Китая ресурс есть: он прет и тупо платит. У Ирана есть: он типа главный антиамериканец. У «Аль-Каиды» есть… Егоров заухмылялся, Соболев тоже заухмылялся, пояснил: ну, теперь-то она существует. И продолжил: сотрудничество с другим государством любой источник начинает, чтобы заработать, переехать или потому, что считает это красивым. А у нас никто не хочет жить, на нас западло работать, мы никто.

Русское происхождение, напомнил Егоров. Н-ну да, сказал Соболев. Последний козырь. Правда, через полгода после того, как мы пустим этот козырь в ход, наши братья по разуму примутся отлавливать по заграницам всех русских. Всех, под мелкий гребень. Егоров пренебрежительно отмахнулся: им китайцами еще ой сколько заниматься. Но в целом вы правы: после Мотеева надо немного посидеть и дать ситуации успокоиться, раз всё криво так идет. Дать предателям предать с минимальным ущербом. А потом – вспомнить про русское поле.

На том они и сошлись, между прочим. На то Соболев и согласился. И потихонечку изучал, рыхлил да возгонял кормовую базу, которая постепенно станет сырьевой, а потом и производственной. Базу составляли несколько сотен человек, с которыми удалось наладить отношения, разные, но не исключающие развития. Конечно, попытка срочно вытащить из них любую информацию эти отношения угробит. Зато перспектива была неплохой. Это главное.

А теперь выяснилось, что справка главнее перспективы. Кабинет главнее дела. Как привычно и обидно.

Был бы еще кабинет толковый.

Апартаменты Панченко достались Соболеву в нетронутом виде – и с пожеланием не трогать и дальше. Спасибо хоть новому техинвентаризатору разрешили сослать допотопный компьютер со стола на дальнюю тумбочку, заново приладив к нему все провода, в том числе очевидно лишние. Соболев не возражал. Ну, гроб, ну, шуршит. Жрать не просит, чего возражать-то.

Теперь компьютер зашуршал сильнее. Соболев отвлекся от безнадежно оловянного окна и успел заметить затухание красных огоньков на системном блоке, видимо, вспыхнувших секундой раньше.

Здрасьте, пожалуйста. Агония, что ли? Как бы он в рамках агонии пожар не сотворил, равнодушно подумал Соболев, прикидывая, можно ли выключить комп, не вставая с места. Например, метко брошенным ежедневником.

Комп запищал. Пришлось встать, подойти и рассмотреть. Паленым не пахло. Соболев включил монитор. По экрану вдоль серой сетки допотопного файлового менеджера ползла сиреневая полоска высотой в два курсора.

Экран накрылся, понял Соболев, – и тут полоса замигала и на ней проступили серые буквы: «Hello uncle».

Соболев посмотрел по сторонам, подумал, вытащил из тумбочки клавиатуру, пристроил ее рядом с монитором и набил ответное «hello». Оно появилось на нестерпимо яркой изумрудной строчке, перечеркнувшей экран пониже сиреневой.

Еще ниже возникла новая сиреневая строчка, померцала и позволила продавиться порции серых литер – на сей раз невнятных: «4 bca ncuy g5u mtyw 601 mno7 tz6 pfxx 9q9 s221».

Соболев покусал губу, разглядывая цифры. Собеседник с той стороны напечатал с абзаца: «Cntn????» Губе стало больно. Соболев сообразил, что это уже вопрос, продолжать ли, нагнулся и одним пальчиком напечатал по-английски: «Ошибка, не могу читать». Получилось как в отчете электронного прибора, но тут уж не до красот.

«4, смотри 4», – замигало серым по сиреневому. Тут же с новой строки: «Подтверди, быстро».

Делать было нечего. Соболев быстро щелкнул по четверке.

Комп пискнул, цветные строчки на миг стали ярче – и тут же пропали. Осталась сетка, делящая экран на три столбца с парой бессмысленных буквосочетаний на каждой. Буквосочетания были теми же, что и до сеанса связи, кириллическими и длинными, будто название ошметка древнего файла в недружественной кодировке. В отличие от файлов, эти буквосочетания не открывались. Никак.

Соболев подтащил стул, сел, напрягшись, вспомнил способы обращения с DOS-овскими файлами и попытался хотя бы найти описание объектов или иным способом залезть в четвертый из них, видимая часть которого читалась «~РйЙяпачЧфЫДэПРгрекна-пЖД-да». Вдруг это и есть четверка-раскодировщик?

Не срослось. Соболев простучал остальные объекты, попробовал разобраться в операционке компа или вызвать дерево каталогов, убедился, что человеческие методы машина не понимает, и тягостно задумался: шарахнуть по ней с ноги или позвать кого умеющего? Да некого было звать: комп ставили и переставляли спецы из Леса, а здесь был не Лес, а покрышка, и в это крыло ходу работникам покрышки не было. Да кабы и был – что разобрал бы сисадмин из IT-департамента «Экспортконсалтинга» в допотопном железе и закриптованном софте?[5]

Комп снова пискнул, экран перехлестнуло сиреневым, надулась надпись:

– Что с дядей?

– Его нет, – без паузы напечатал Соболев. – 200. Сердце.

Решил не врать, ибо смысл-то.

– Когда?

– В сентябре.

– Ты вместо него?

– Да.

– Меня знаешь?

Соболев немедля набил:

– Предполагаю.

– 1, 2, 3 не знаешь?

– Ничего не знаю.

– Рабочий номер, быстро. 15 секунд.

Соболев замешкался – сперва не понял, потом лихорадочно вспоминал номер проведенного в кабинет телефона, которым сроду не пользовался, потом соображал, не засекречен ли он, потом неправильно набил вторую цифру.

Но успел, кажется. Точно успел. Неужто отрубится, падла?

Экран резал глаз застывшей тельняшкой ядовитых тонов – и ожил одновременно с телефоном. Телефон заблеял, а на дисплее появилось: «После шестого звонка – перезвоните позже».

На четвертой трели Соболев понял, чего от него хотят, и подивился параноидальности панченковских агентов. На пятой согласился с обоснованностью такого подхода. На шестой откашлялся, поднял трубку и сказал:

– Перезвоните позже.

В трубке слабо ныло чужое внимание.

Соболеву очень хотелось сказать «пожалуйста», сказать «не бойся, я свой», сказать «Панченко тебя не сдал», сказать «ты нам нужен».

Он молчал до щелчка и коротких гудков. Ударил по рычагу, набрал короткий номер и сказал:

– Соболев, двенадцать семь семь. Отследить звонок на мой городской, всё, что возможно, экстра. Стоп. Ноль десять. Да, Соболев, двенадцать семь семь, подтверждаю: ноль десять, отбой.

Сел к экрану, убедился, что от стола верно разглядел строчку «Не отслеживай, вредно», и пробормотал:

– Ну, чтоб ты был такой же полезный, какой ушлый.

Убеждать себя в этом пришлось гораздо дольше, чем Соболев рассчитывал. Но через час он ворвался в кабинет Егорова почти счастливым.

– Андрей Борисович, контакт Панченко всплыл!

Егоров даже не вздрогнул. Кивнул, не отрываясь от монитора, и спросил:

– Который?

– Не знаю, но есть основания полагать, что важнейший, – нетерпеливо сказал Соболев. – Пальцы веером, прошу прощения, но компетентный – и старейший, я так понимаю. Он через панченковскую игровую приставку выскочил.

– Так. Пиндос?

Соболев даже удивился:

– Нет, точно нет. Или перевербованный эмик, что маловероятно, слишком профессионален. Или… Нет. НОК, с высокой долей вероятности.[6]

– Или мальчик из штата Вирджиния.

Соболев помотал головой и неизобретательно повторил:

– Нет, точно нет. То есть существует, конечно, вероятность, что наш на двойную пошел и теперь в их интересах… Но чтобы мальчик из Вирджинии – никак нет, без вариантов. Язык, контекст – всё с полуслова. Андрей Борисович, с высокой долей… Короче, дядька такой вышколенный из Союза, это не сымитируешь, так подготовиться нельзя.

– Наши же готовятся, – сказал Егоров невнимательно.

– Наши – да. Но у нас подход другой – только мы берем «языков» и только мы засылаем нелегалов. Виноват, неуместное выступление. Но осмелюсь напомнить, помимо прочего: все вирджинские мальчики индеек закупают – завтра же День благодарения. Андрей Борисович, это наш нелегал!

Егоров поднял наконец глаза и печально напомнил:

– Леонид Александрович, на территории Соединенных Штатов Америки наших действующих нелегалов нет с марта. Пенсионеров я не считаю: они нас послали, списаны и с нами рядом срать не сядут. Остальных сдали наши с вами предшественники. А незарегистрированных сотрудников у нас не бывает. В принципе. Вам, Леонид Александрович, голову морочат, судя по всему.

Егоров замолчал, пристально глядя Соболеву в глаза. Соболев запоздало сообразил, почему дорогой начальник, которого, поди, с момента назначения сильно и не вынимая пользуют на тему немедленного эффективного результата, всё это время пялился в монитор. Дорогой начальник вмиг и отчаянно поверил, что дождался чуда, которого не бывает. Поверил, задохнулся, пришел в себя и принялся считать шансы. Насчитал округлый ноль, сообщил об этом Соболеву – и теперь ждал, что молодой колотый заместитель сотворит чудо номер два и всё обоснует.

Попробуем.

– Андрей Борисович, я не уверен, что он изначально наш.

– Вы уж определитесь как-нибудь, Леонид Александрович.

– Нет-нет, я про другое. Вы же сами говорили: Литва, Украина… Такой вариант: хохлы НОКа в Канаду к лесорубам забросили, а Панченко его перевербовал. Или, может, не кадровый, а «полосатый»[7] вдруг проникся и вырос. В любом случае, кадр тертый и давний. Он из этой кофемолки, ну, которая у Панченко стоит, вылез с набором кодов, который мы все забыли. И меня проверял – каэры[8] так не терзали, честно. Мы по итогам знаете где общались?

– В общедоступной видеоконференции половых меньшинств городского округа Химки?

– Почти. В соцсети района Воля города Варшава.

Егоров потянулся, закинул руки за голову и сообщил:

– Воля. Спасенному рай. Дурдом.

– Ага. Я, честно говоря, чуть не это самое, не упал, пока расшифровывал, что такое «гмина народная убила царя». Стиль еще эсэмэсочный, сплошные сокращения – может, думаю, недопонял чего. На ебургские сайты полез, потом боснийские…

– Почему боснийские?

– Так царя на Урале убили, а потом меня что-то переклинило на Сараево…

– Убили, значит, Фердинанда-то нашего, – с удовольствием сказал Егоров. – Дурдом. А гмина – это что за зверь?

– Район по-польски. Так и нашел, хотя в Польше этих Воль… Ну, остановился на варшавском, столица ведь, зарегился – тоже чуть не съехал, там этих Максов Ковальских штук тридцать, а чтобы отличие придумать, надо ж понимать, чего пишешь, у-у. Зато аккаунт сносится сразу и без следов, так что хорошо придумано.

– Ну да, и что может быть безобиднее польской социальной сети.

– Монгольская.

– Это, видимо, уже следующий этап. И как он на вас вышел?

– Сразу. Велел поставить в интересы «папоротники Трансильвании». Я поставил, он тут же стукнулся, как Лех Новак. Сказал речь, выслушал меня, обнадежил и ушел.

– Насчет чего обнадежил?

– Насчет нашей темы.

– Нашей?

– Так точно, которая к шестому декабря, – терпеливо напомнил Соболев. – Он мне договорить не дал, говорит: «А, “Анти-Морриган”…» – это, говорит, возможно. Коли договоримся и это решим, говорит, я буду весь ваш, активный и на связи.

– Я, Леонид Александрович, хэзэ его, что такое «Анти-Морриган».

– «Морриган», Андрей Борисович. Это я уже потом справки навел, как распрощались. «Морриган» – обозначение систем подавления активной защиты, в первую очередь военных объектов, но всяких других тоже. Разрабатывалась у нас, в Штатах и Израиле, сейчас программа везде официально свернута и списана как морально устарелая. Всякие пикейные жилеты, ну, им сливают разное для фонового шума, знаете, – они утверждают, что это неправда. Вроде именно против «Морригана» наш Минобороны заказывает перевооружение объектов защиты на заграничных базах, которые остались, – скандал еще был, когда собрались не у наших заказать, а снова за бугром. Амеры, соответственно, зашевелились по поводу своих баз. В связи с чем, я так понимаю, нас и это самое, любят. К шестому декабря, я имею в виду.

– Ух как красиво-то, – сказал Егоров и опять уставился в монитор. – Все-таки Вирджиния.

Соболев почти затопал от избытка чувств и слов, но сдержался. Егоров очень длинно и быстро стрекотнул по клавишам и продолжил:

– Леонид Александрович, у вас что, правда не возникло ощущения – такого, знаете, острого профессионального, оно иногда… – что в жизни такого не бывает? Ну подстава ведь, как это у молодежи, я хэ… стопудовая, вот. Именно сейчас, когда нам умри, но узнай, – такой цветистый подарок, что… Ну не бывает, да?

– Не бывает, Андрей Борисович, – осторожно согласился Соболев. – И все знают, что не бывает таких совпадений. И в Вирджинии тоже знают, наверно. Так чего им сразу подставляться? То есть всякое бывает, кто спорит. Но проверить-то всё равно надо, я считаю.

– Вилы по воде, шестнадцатый кегль, курсив, – буркнул Егоров. – Надо, надо. А что означает «коли договоримся»?

– Как? А. Ну, он условия выставил.

– Ох какие все стали. Варшавский договор условного типа. А без условий если?

– А без условий если, цитирую: «Ты мне никто. Ты мне не родина, не хозяин и не друг».

– А, вы поэтому про хохлов решили. Ну, в принципе… Хорошо. И много условий?

– Не, одно. Но такое, вполне. С другой стороны, как раз к слову о том, что вряд ли колотый. Есть в таком городе Чулманске – это если я с Челябинском не спутал, он ведь по-русски латиницей шпарил и без гласных…

– Это называется польский язык, – наставительно уточнил Егоров.

– Так точно. Кстати, он прямо на ходу учился – четверку вместо «ч» ставить, дабл-ю вместо «ш», у меня подсмотрел. Если язык не родной, вряд ли так быстро выйдет… Виноват. В Чулманске есть такой завод «Потребтехника». Там скандал: если я правильно понял, рейдеры зашли, директору дело состряпали, самого закрыли, ну, как обычно. Вот он за этого директора хлопочет, говорит – верните человека на свободу, человеку верните завод.

– И?

– И всё. И все данные, говорит, немедленно у вас, и я весь ваш.

– Так. А в чем его интерес?

– Не могу знать. Может, он там совладелец. Может, директор его братишка, или там они папоротники в Трансильвании вместе собирали.

– Кстати, выясните по-тихому… Всё-всё, молчу, не обижаю. А подвох в чем?

– Какой подвох? – искренне удивился Соболев.

– Леонид Александрович…

– Ну, подвох, не подвох – моментик. Два. Во-первых, рейдеры – это ОМГ. Во-вторых, считается, что чулманская «Потребтехника» – разработчик и потенциальный производитель базовых компонентов «Морригана» и «Сумукана» с нашей стороны.

Глава 3 Фоксборо – Хантсвилл Адам Дарски

Средиземноморская кухня есть вершина кулинарного искусства. Этот лозунг шефа Дуазье, висевший в рамочке на стене самого актуального ресторана города (по версии окружной газеты), вряд ли увенчает список самых глупых изречений, но попытка неплоха, скажет вам всякий подкованный едок. Судя по пустынности зала, дела у самого актуального ресторана шли не слишком бойко. Или актуальные жители округа уже начали разъезжаться по бабушкам в связи с наступающим Днем благодарения.

У Адама бабушки, к сожалению, кончились в детстве, а любимый дедушка немногим позже. Родители были благодарны друг другу в основном за то, что вскоре после развода осели на разных побережьях – и горизонт друг другу не омрачали. В юности Адам из-за этого почти комплексовал, теперь – почти радовался. Можно было смело строить планы на послезавтрашний день. На завтрашний они были построены загодя и несокрушимо. А сегодня Адам решил вытащить мастера к Дуазье, чтобы за поздним завтраком спокойно обсудить презентацию, оценить еду и обстановку, прикинуть перспективу приема парней из Хантсвилла именно за столиком самого актуального ресторана (по версии окружной газеты) и просчитать смысл такого приема с учетом последних данных.

Данные Адама перепугали. Его источники, в том числе подсказанные мастером, уверенно сообщали, что инженерный корпус армии США определенно склоняется к трехуровневой версии «Сумукана», которую независимо друг от друга продвигали «UCC» и «Motorola». У обоих производителей были огромные ресурсы, огромные возможности и огромный опыт сотрудничества с военными. В эту огромность и прыгал, паруся штанишками, маленький «Boro Security» – как пуделек новоселов в отточенный годами спарринг соседских ротвейлеров. Порвать, быть может, и не порвут, но унизить могут сильно.

Мастер должен был разогнать опасения. Обычно он это делал тремя фразами за полминуты – когда хотел утешить. Иногда – не хотел. Вернее, исходил из нечеловеческого подхода «Страдания облагораживают, а исправленная ошибка полезней несовершённой», вынесенного из каких-нибудь восточных экспедиций. Адам, к счастью, таким опытом не обладал, и суть подхода разобрал методом невкусных проб.

Мастер от утешений или педагогического иезуитства уклонился, ограничившись извинением перед Адамом – а Адаму пришлось извиняться перед шефом Дуазье. Мастер умчался домой по звонку рыдающей жены: малец травмировал ногу. Мастер, при всей его мягкой ироничности, парень железный, но на семье повернут. Железно и до упора. Адам обычно это ценил – и подозревал, что сам станет таким, когда наконец попадет в чей-нибудь хомут (не твой, Лора, отставить и расслабиться). Здесь и сейчас ценить было тяжко: готовность мастера обменять миллионный контракт на ритуальное исполнение отцовского долга раздражало и беспокоило. Адаму хотелось срочно утешить мастера, привести в рабочее состояние и всё такое. Однако он с трудом представлял себе человека, способного утешить Расти Харриса. Представить последствия такого эксперимента было еще сложней, при всей любви Адама к мистическим триллерам и слэшерам.

Ладно, мастеру виднее. И времени в обрез, но хватало. Встреча назначена на пять, презентация готова, Адам шлифанет ее в одиночку – да и в дороге, считая перелет, пара часов для обсуждения есть. А мастер будет на подхвате. Так договорились – и мастер рванул домой.

Но не дай бог сорвется. Не дай бог всем.

Не сорвалось.

В самолете мастер послушно кивал в такт Адаму, елозил пальцами по подсунутому планшету и вроде даже откликался в лад, но пару раз тормознул с ответами. Адам прервался и спросил, всё ли в порядке. Мастер встряхнулся, извинился и сказал, что да-да, теперь всё. Вольно, солдат.

И тут же лихо и быстро, в редко используемой манере парашютного диверсанта, объяснил Адаму, что инженерный корпус остро нуждается не просто в работающей системе безопасности, но в системе, во-первых, универсальной, во-вторых, инновационной, в-третьих, испытанной практикой, в идеале – как в Штатах, так и в максимально отличающихся условиях (например, ближневосточных). А такой системы нет ни у кого, кроме «Boro». Мы предлагаем заказчику пятиуровневое обеспечение безопасности, проверенное хоть и гражданскими пользователями, но в довольно боевой обстановке. Мы готовы, не выходя за рамки «Сумукана», подключить и шестой уровень, химическое производство для этого у нас разработано и подготовлено. Любого конкурента вырубим и проблеваться дадим, да еще и в ультразвуковой трип отправим, так? И мы, Адам, ставим цену, перед которой устоит разве что материально заинтересованный конкурентами заказчик – а мы с тобой не верим, что в инженерном корпусе есть такие. Так даже если и есть – что нам мешает разбудить в них встречный интерес?

Адам чуть было не принялся громить и давить, да вовремя заметил чугунность фаса и вылезший акцент мастера. Понятно. Любимая маска: «Деревенщина учит жизни столичных придурков». Она, надо сказать, мастеру удивительно шла. Многие знакомые Адама считали чугунный прикус естественным свойством главы «Boro Security», в связи с чем заместителю главы изо всех сил сочувствовали.

– Запугаешь там всех, – буркнул Адам недовольно.

Расти снова сменил акцент (в которых, кажется, давно запутался сам) и сказал тоном мелкого сутенера:

– Солнц, соски вверх, гусак обопрется – не слезет.

Вернувшись к привычному и почти уже не странному говору и тону, он деловито закончил: наши козыри – качество, уникальность и эффективность, наш стиль – честность и обаяние. Сегодня мы должны их зацепить – чтобы они нас запомнили, заинтересовались и согласились как-нибудь посмотреть в действии. Мы даже не будем напоминать, что «Motorola» по ноздри в слияниях-поглощениях, а «UCC», ну, это они лучше нас знают. Мы четко скажем, что в нынешней версии цена вот такая, а интеграция всех систем безопасности и апгрейд до реального шестиуровневого «Сумукана» сделает цену совсем другой. Впрочем, про деньги говорю я и в крайнем случае, как старый неприятный человек. Первый номер работаешь ты – уверенно и с блеском, помнишь?

Адам помнил, конечно. Сразу так договорились. Во-первых, потому что пока инженерный корпус формально искал поставщиков не для ближневосточных, а для восточноевропейских баз, – а за Восточную Европу в «Boro» отвечал Адам. Мастер, который знал всё про всё, к Восточной Европе был абсолютно равнодушен и полностью полагался на младшего партнера. Во-вторых, решающий голос в группе заказчиков был у женщины. За женщин Адам отвечал по умолчанию.

Поэтому переговоры катились как по маслу.

Выделение масла Адамовой роговицей происходило почти натурально и почти непроизвольно – и не по вине дикой алабамской жары. Пэм Райерсон была пригожа, фигуриста и смугла. Адам на таких западал и без дополнительного принуждения. Отдельным его пунктиком была шея – а в шею начальницы департамента закупок инженерного корпуса армии США хотелось пасть лицом и делать что-нибудь медленно и чутко. Строгий костюм с сиреневой брошкой на неожиданно крупной груди убивал окончательно. И кольца на пальцах Райерсон не было. Адам пару раз терял мысль – на речи это не сказывалось, спасибо картинкам в презентации, но бархатистость в его голосовых связках превысила разумный уровень.

Райерсон выглядела вполне тефлоновой, но Адам понимал, что ей внимание такого красавчика, даже утрированное, должно льстить.

И тут Райерсон неожиданно спросила:

– Хорошо, а как быть со средствами подавления?

Адам, рассказ которого про тройную страховку устойчивости связи был оборван на самом высокотехнологичном термине, хлопнул губами и глазами, прищурился и посмотрел на начальницу департамента, как старшеклассник на эффектную мамашу лучшего друга. И спросил почти томно:

– Подавления живой силой?

Вот тут-то и пригодится снимок блюющей живой силы, пытавшейся подавить прообраз «Сумукана» на первых полевых испытаниях. Добровольцам пришлось доплатить по полтиннику сверх обещанного, но удовольствие стоило дороже.

Страшно хотелось похвастаться еще и «LastMinute-Cleaner», но клинические проверки спрея, вызывающего короткую фиксационную амнезию, еще не завершились, да и мастер велел придерживать этот козырь до последнего.

Лэнгдон, помощник Райерсон, прятал снисходительную усмешку. Пэм, шевельнув округлостями, объяснила: