Аметисты Серафимы Суок E-Book

Алина Егорова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Артефакт и загадка: исторические детективы
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 339

Beschreibung

Серафима Суок, возлюбленная писателя Юрия Олеши, владела необыкновенным артефактом — бусами, которые помогли ей получить все, что она хочет, исполнить все ее желания… Зое Сапожниковой в наследство от умершей матери достались старинные бусы. Но в школе Зою-Зосю постоянно обижают и насмехаются над ней, но шутки заканчиваются, когда все враги Зои умирают, а возле их тел находят аметисты…

Leseprobe

Алина Егорова Аметисты Серафимы Суок

© Егорова А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Пролог

К подмигивающим фарами автомобилистам сержант полиции Андрей Метёлкин относился спокойно – пускай подмигивают, лишь бы не нарушали правила.

«Хоть так сбавят скорость и лишний раз не полезут на встречную полосу», – думал он. Все почему-то считают, что патрульно-постовому экипажу ГИБДД, или, как их в народе называют, гайцам, лишь бы придраться к бедному автомобилисту и выписать штраф, а то и хуже – стрясти дань в собственный карман. Стоят дармоеды с палками и штрафуют всех, кто зазевается. Во-первых, зевать на дороге не надо, во избежание неприятностей куда крупнее, чем штраф. Во-вторых, за смену столько случается происшествий и проблем на трассе, что не до придирок.

Сиплым сентябрьским утром с сырым, зябким воздухом, с пеленой тумана и мокрым асфальтом Андрей Метёлкин, как обычно, заступил на свой пост недалеко от Ям-Ижоры на Московском шоссе.

Утро понедельника считалось напряженным из-за спешащих в город дачников. Ближе к Петербургу трафик уплотняется, машины скапливаются в пробках, а здесь пока еще дорога была относительно свободной.

Метёлкин с напарником, как предписано регламентом, осуществлял контроль за дорожным движением и проводил профилактические мероприятия, направленные на предотвращение совершения дорожно-транспортных происшествий. Или, как сказал бы обыватель, «топтался на обочине и курил бамбук».

С начала смены царила тишь да гладь, никто не нарушал и ничто не предвещало. Позже, когда на место происшествия прибыл автомобиль реанимации, дежурная машина ДПС и следственно-оперативная группа, напарник Метёлкина, Олег Проскурин, дрожащим голосом как заведенный повторял одно и то же:

– Я только за сигаретами отошел. Сигареты закончились, а новая пачка у меня в машине была. Только отвернулся – и тут такое. Если бы знать! Андрюха, Андрюха! Двадцать восемь лет всего!

Тело Андрея Метёлкина со множественными несовместимыми с жизнью переломами лежало в кювете. Сбивший его «Нисан», завалившись на бок, маячил чуть поодаль. Его водитель, Киселёв Павел Родионович, был мертв.

– Если бы был пьяным в стельку или обкуренным, его бы сразу видно было и сообщили бы, – продолжал Проскурин. – Водители обычно таких сдают. Он ровно ехал, двигался со скоростью потока и ничем не выделялся.

– Ваш экипаж его не останавливал? – допытывался следователь.

– Нет. Чего его останавливать? Не нарушал, никого не обгонял.

– Только отчего-то съехал с трассы и сбил сотрудника ГИБДД. У Метёлкина ни с кем конфликтов не было?

– Вроде нет, – пожал плечами Проскурин. – Андрюха нормальный парень… Был. Ни до кого не докапывался. Разве только что-нибудь личное. Тут я ничего сказать не могу, вне службы мы не общались.

Инспектор ГИБДД оформил положенные документы. Полицейские в случившемся на первый взгляд никакого злого умысла не видели.

– Задумался. Уснул. С кем не бывает, – прокомментировал один из офицеров. – Может, водитель все-таки был пьян? Вчера воскресенье было, многие выпивают.

Коллеги с ним согласились.

– Экспертиза покажет, – резюмировал следователь.

Он тоже не видел в этой аварии ничего экстраординарного, и, если бы не погиб сотрудник ГИБДД, вообще бы никто не стал уделять ей внимание, а теперь придется проводить расследование.

За три месяца до событий

Около Ростральных колонн пары танцевали мазурку. Опытные танцоры выделялись не только техникой – они щеголяли тематическими костюмами, со знанием дела подобранными для этого мероприятия. Правда, и среди новичков встречались разодетые по танцевальной моде участники. Вон дама в шляпе с вуалью и платье в стиле девятнадцатого века. Движется неумело, но наряд что надо, не хуже, чем у девушки, которая только что, мастерски орудуя кастаньетами, исполняла фламенко.

Катя остановилась у гранитного парапета, чтобы вместе с другими прохожими поглазеть на танцевальный опен-эйр. Когда объявили танго, среди участников произошли перестановки: не каждому был под силу этот красивый танец страсти. В центре оказалась пара уже не молодых, но тем не менее прекрасных танцоров: он – седовласый, с офицерской выправкой и алой розой в зубах, она – статная, с балетной фигурой дама элегантного возраста, хрупкая и величественная, как герцогиня. Они двигались, нет – парили по сырому от прошедшего дождя асфальту, словно по паркету Юсуповского дворца на балу у великого князя.

Катя в детстве занималась бальными танцами. Пригласи ее кто, она, наверное, вспомнила бы базовые движения и станцевала бы на довольно приемлемом для данного мероприятия уровне. Но никто не приглашал. И честно говоря, не хотелось с кем попало, вот так – с бухты-барахты, тем более в джинсах. Она вообще шла в свою любимую кофейню в Биржевом проезде отдохнуть после похода по торговым центрам.

– Катька! Быстрова! Ты?!

Катерина нехотя обернулась. Среди таких же случайных зрителей, как и она сама, стояла высокая блондинка – хорошо одетая, холеная, красивая. Блондинка улыбалась в меру увеличенными губами; за стильную сумку, явно дорогую, ее тянула девчушка лет шести и плаксивым голоском канючила: «Маааам! Пойдем!»

– Привет, – опешила Катя. Неожиданно. И некстати. Она оценивающе окинула взглядом бывшую одноклассницу, еще не решив, ограничиться ли сухим приветствием или вступить в диалог.

Марина Смагина считалась первой красавицей класса. Катя Быстрова – второй. Или наоборот? Впрочем, каждая из них мнила себя примой. Марине была присуща сдержанная скандинавская красота: белая кожа, серебристо-серые глаза, гладкие светло-русые, как у Снежной королевы, волосы, длинные ноги и стройная фигура – такие девушки покоряют подиумы и смотрят с рекламных плакатов европейских марок.

Катерину же природа одарила красотой индивидуальной: россыпь веснушек на круглых щеках, густые каштановые волосы, искорки в каре-зеленых, похожих на калейдоскопы, глазах. Катя уже в седьмом классе приобрела пленительные женственные формы. В ней была чарующая притягательность юной девушки, от которой шалели все мальчишки. А еще экспрессивная Катя обладала шармом, который отсутствовал у холодной Марины.

– Твоя? – не зная, о чем говорить, спросила Катя, кивнув на девочку.

– Да! Мия! – гордо представила дочь Марина.

– Мия?! – переспросила Катя.

– Ну не Светой же называть! – фыркнула Маринка. – Светы-Лены-Наташи – давно не в моде. Прошлый век и дремучий колхоз!

– А-а-а, – протянула Катя, в очередной раз пожалев, что пошла на поводу у мужа и назвала сыновей Андреем и Александром, а не как хотела – Фёдором и Матвеем.

Чтобы Маринка не поинтересовалась именами ее детей, спросила:

– В каком классе?

– В следующем году в первый пойдет.

– Взрослая, – отметила Катерина машинально.

У нее самой дети уже старшеклассники, и в этом Катя находила для себя маркер собственного уже не юного возраста. Ведь для окружающих как? Маленькие дети – молодая мама, большие – старая. Выходит, она старая. А Смагина, значит, молодая.

– Ты как? Чем занимаешься? – спросила Марина.

– Да вот… – Катя растерялась, не зная, что ответить. Хорошо бы небрежно бросить что-то вроде: «Читаю лекции в Политехе». Или: «Начальствую в строительной компании». На худой конец, и должность бухгалтера сошла бы. Но ничего этого нет. Она, Екатерина Быстрова, в замужестве Бобкова, – унылая домохозяйка. Как назло, сегодня оделась не лучшим образом: в старый застиранный джемпер, не отправленный на помойку лишь благодаря длине, способной выгодно прикрывать раздобревшую филейную часть; туфли сношенные, но очень удобные. И не подстригалась давно. Вот так всегда: стоит выйти в разобранном виде, как обязательно встретишь кого-нибудь из тех, с кем давно не виделись.

– Ремонтом, – уклончиво ответила Катя. – Мы новую квартиру купили около Международной. Вот, мебель присматриваю.

– А мы на Лиговке живем! – похвасталась Смагина.

Катя нервно глотнула воздух. Ее так и подмывало сказать: «А мы апартаменты сдаем на канале Грибоедова!»

Еще живя в Киришах, Катя мечтала о квартире в Петербурге, да не абы какой! Не в плотно заселенном частоколами многоэтажек жилом комплексе на границе с Ленобластью, откуда до центра три дня на собаках, отчего проживание в Петербурге будет лишь номинальным.

Первое время они с Артёмом именно в таком месте и жили. Жилье должно быть таким, чтобы окна выходили на набережную, а Невский проспект в пешей доступности.

Нежданно-негаданно все сбылось, но, когда сбылось, оказалось не тем и не таким. Дом с видом на канал Грибоедова, центр, престиж, но дом хорош лишь своим историческим с лепниной фасадом. Парадная обшарпанная с въевшимся специфическим запахом ветхости; двор мрачный, нашпигованный машинами. Второй этаж, балкон над аркой, отчего каждый шаг прохожих откликается звоном в ушах. Эта старинная трехкомнатная квартира с камином и узкими, как бойницы, окнами досталась ее мужу Артёму в наследство. Он вложил в ремонт кучу денег, и какое-то время семья Бобковых проживала на канале Грибоедова. Неутихающий шум дороги давил на нервы. Летом духота от камня и солнца, но при открытых форточках квартира мгновенно наполнялась выхлопными газами. Еще и двор-колодец, усиливающий каждый звук громким эхом. Итогом стал переезд в новостройку на Международной – практически спальный район и муравейник, зато без гула машин.

«Может, и у Смагиной на Лиговке та еще консервная банка! – Катерина тонко усмехнулась. – Это только звучит пафосно: Лиговский проспект! На том Лиговском один шум трамваев чего стоит, и старые дворы, и запах мазута от железной дороги».

Квартира на канале Грибоедова теперь называется «апартаменты» и сдается посуточно. Деньги от сдачи поступают Артёму. Его квартира – его доход, Катерина этих денег не видит, так что хвастаться нечем.

Смагина собралась было поведать еще что-нибудь из своих достижений, но Катя перехватила инициативу:

– Красивый маникюр.

– Да, тигриный глаз, – продемонстрировала Марина руку с крупным браслетом. На браслете рекламисто выделялось звено с названием итальянского бренда. – Знаешь, у кого делала? У Рынды!

– Рынды? – не поняла Быстрова.

– У Людки Рыдаловой. Она теперь ногти пилит.

– И не тяп-ляп? – усомнилась Катя. У нее сложилось предубеждение, что двоечница Рыдалова к работе будет относиться так же халатно, как и к учебе.

– Как видишь. – Смагина еще раз покрасовалась ухоженными руками. – Она, кстати, на Белы Куна живет. Рядом с твоей Международной. Хочешь, телефон скину?

– Давай, – вяло согласилась Катерина, переваривая информацию.

Выходит, Рында тоже переехала в Питер. Смагина – понятно. С ее внешностью и замашками она и за океан могла укатить, но Рыдалова?! Как Людке удалось перебраться из Киришей? Мозг как у тушканчика, внешность на большого любителя, родители – голь перекатная. А вот ведь, в Санкт-Петербурге обитает. Еще и поселилась по соседству.

– На какой номер писать? – Смагина уже достала из своей брендовой сумки айфон.

Катя продиктовала. Ее самсунг тут же завибрировал оповещением вотсап.

– Ты вот что. Вступай в чат класса. Наших там много, – предложила Марина.

– Я подумаю, – завуалированно отказалась Катерина.

– Чего тут думать? У нас весело! – с бойкостью рыночной торговки принялась убеждать Смагина.

Катин телефон снова завибрировал. Теперь уже приглашением в чат, отклонить которое значило бросить вызов коллективу. На это Быстрова не осмелилась. В подсознании крепко сидело правило: против большинства не идти. И неважно, что со школы минуло уже восемнадцать лет и что никто из одноклассников не имеет на нее ни малейшего влияния. Это был страх перед толпой – иррациональный, как любой страх. Катя нехотя ткнула на закладку «вступить».

Артём

Перед Артёмом Бобковым, первым заместителем директора «Ампиры», вопрос знакомства с женщинами никогда не стоял. Они сами на него слетались как пчелы на нектар (язва-Катька подобрала бы другой эпитет, который сути не изменил бы). По поводу своей, в общем-то, заурядной внешности Артём никогда не обольщался. Ему, привыкшему четко раскладывать по полочкам любую ситуацию, было очевидно, что дам привлекало в нем в первую очередь его материальное положение, престиж занимаемой должности, а также галантность, которой он умело пользовался, когда требовалось.

Артём для тонуса всегда крутил какой-нибудь романчик. Даже не романчик, а этакий ни к чему не обязывающий флирт. Случалось, переспит с какой-нибудь милахой, так и что с того? В таких случаях он угощал прелестниц цветами, ресторанами или одаривал незатейливым презентом на прощание. Все оставались довольными, и далее каждый без претензий следовал своей дорогой. А с Адой он промахнулся.

Началось все с банального секса по пьяни. Годовщина основания «Ампиры», выездной корпоратив, шашлыки, кальян, ночевка в коттеджах. На работе Ада давно пожирала его голодными глазами из-за своей рецепционной стойки. Замдиректора Бобков с ней лишь учтиво здоровался, как и со всеми.

Деваха оказалась оборотистой и, улучив момент, взялась за свою жертву на корпоративе. Артёму с пьяных глаз было все равно, чью задницу лапать – Наташину ли, Олину, Адину, – в сильном подпитии все они выглядели одинаково. Он едва запомнил помятое лицо Ады, старательно вылизывающей низ его живота и время от времени заискивающе заглядывающей в его глаза. Если бы она на следующий день ему не написала, этот эпизод стерся бы из памяти.

Ада проявила завидную настырность: она атаковала Артёма сообщениями в стиле «Ты обалденный. Давай продолжим!». Раз дама настаивает… Ему что, жалко, что ли?

Дальше как-то само собой завертелось: секс в обеденный перерыв где придется, переписка, кабаки.

Артём изливал ей накопившееся и невысказанное: о своей непростой юности, о проблемах на работе и в семье. Вокруг замдиректора постоянно вращалось множество людей, поговорить же ему было не с кем. Так необходимые Артёму беседы создавали иллюзию эмоциональной близости, а то и родства душ. Под «поговорить» Бобков подразумевал собственные монологи и сентенции. Катька давно его не слушает, а Ада – само внимание и, что немаловажно, дает всегда и во всех позах.

Сначала Ада казалась праздником среди серых будней, когда можно без всяких обязательств, быта и прочих малоприятных вещей радоваться жизни. Ада вела себя как примерная любовница: ни на что не претендовала, не писала и не звонила без разрешения, не пользовалась духами и косметикой, чтобы случайно не оставить следов на его одежде и тем самым скомпрометировать Артёма перед женой. Как оказалось, до поры до времени.

Артём не заметил, как подруга начала давить. Она требовала уделять ей больше времени, определиться и развестись. Торопила, впадала в истерики и одновременно изливала на него бесконечные признания в любви. Последнее обескураживало: Артёму давно никто не говорил «люблю». Это, несомненно, подкупало и льстило самолюбию – преданные собачьи глаза и елей в уши.

Кто его еще любит? Катька? Не смешите! В последнее время жена только ворчит и придирается. А Ада любит. Постоянно твердит о любви. Разве она может лгать? И он ее, кажется, тоже полюбил. А может, и нет. Но с ней движуха, драйв, жизнь кипит, а не унылое болото, как в семье.

Бобков отлично понимал, что именины сердца вечно продолжаться не будут. С Адой было хорошо, лучше, чем с привычной Катей, но это «хорошо» постепенно начинало превращаться в «не очень».

Артём не сомневался: когда формат их отношений изменится, неминуемо изменятся и сами отношения. Это на этапе свиданий у них боулинги, рестораны и постельная эквилибристика. Очень скоро он получит пресловутый быт, но уже в других декорациях: съемная квартира, алименты, презрение сыновей и огромное чувство вины, а также раздел имущества и необходимость начинать жизнь с нуля. В сорок лет. Чтобы привязать к себе, Ада наверняка постарается родить. Дети – это хорошо, но не на пятом же десятке с младенцем тетешкаться, особенно когда уже имеющихся поднимать надо – впереди у его парней поступления в вузы, да и жильем сыновей хорошо бы обеспечить.

Сашка с Андрюшкой ему новую семью не простят. На кой им отток ресурсов? Появление других наследников, опять же. Дружить домами в подобной ситуации – так лишь в кино бывает. Отвернутся от него сыновья, к бабке не ходи. Деньги принимать будут, да и только. То, как он обошелся с матерью, дети тоже припомнят, все-таки Катя с сыновьями проводит больше времени, нежели он, и они к ней привязаны. Он в своих пацанов столько сил вложил! Читать-писать учил, на велике кататься, в походы водил. На родах обоих присутствовал. Из-за какой-то бабы все это псу под хвост?

И кто сказал, что с Адой не будет тех же проблем, что и с Катей? Непременно будут, еще и покруче. Вон, уже сейчас истерит и суицидом грозит. Давно уже стала посылать красноречивые сигналы Катьке: то рубашку помадой измажет, то царапины на спине организует. Как только Катька до сих пор обо всем не догадалась?

Изменения, произошедшие с женой, Артём, безусловно, заметил. Она стала взвинченной и отстраненной; не обнимет, не поцелует, как прежде. Об интиме и говорить нечего – пресным стал интим, без всякой инициативы с ее стороны.

В последнее время атмосфера дома накалилась до предела. Погрязший в новых отношениях Артём срывался на жене: хамил, грубил, мог наорать на ровном месте. Ему было невыносимо метаться между двух огней. Уйти из семьи он не мог, но и ежедневно видеть жену, лгать ей и от этого чувствовать себя подлецом – тоже. Подсознание Артёма отчаянно сопротивлялось чувству вины, которое он переваливал на жену, ставшую объектом ненависти.

Катя поначалу огрызалась, что закономерно оборачивалось грандиозными скандалами, потом сменила тактику и стала его избегать. Любовница усилила давление. Теперь она требовала от Артёма снять обручальное кольцо и незамедлительно развестись.

Ада установила ему дедлайн – все сделать к определенной дате. Бобков поразился наглости Ады: ему, первому заместителю директора «Ампиры», у которого в подчинении сотня сотрудников, который контролирует финансовые потоки компании, проводит сложные переговоры с партнерами, ставит условия офис-менеджер, по сути уборщица.

1908 г. Одесса

– Лида-а-а! Ну почитай! – тонким, капризным голоском попросила Сима.

Старшая сестра была неумолима. Кроме подготовки уроков ей нужно было еще помочь матери со стиркой. Лида ничего не ответила, она лишь строго посмотрела на сестренку, подхватила учебники и вышла с ними из комнаты – заниматься.

Симочка показала ей свой по-лягушачьи заостренный язычок, весело хохотнула и, переведя взгляд на Олю, скроила расстроенную мордашку.

– Давай сюда, – сжалилась средняя сестра.

Сима мигом уселась к Оле на кровать, прихватив с собой потрепанную книжку.

– Давным-давно жила-была одна счастливая семья: отец, мать и их единственная дочка, которую родители очень любили. Много лет жили они беззаботно и радостно. – В отличие от Лиды, девятилетняя Оля читала медленно и с запинками.

Симе, конечно же, нравилось слушать сказки в прочтении старшей сестры, но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Оля в этом году только поступила в гимназию, шестилетняя Сима читать не умела вовсе.

Все надежды в семье Суок были возложены на Лидию. Кроме того, что она была старшей, Лида считалась самой умной и ответственной. Она и выглядела серьезной: спокойная, рассудительная, в очках на круглом розовом лице, с волевой ямочкой на устремленном вперед подбородке. Средней, Ольге, повезло с красотой, а про Симочку говорили, что она милая, что означало «какая уж уродилась». Для Лидии нанимали преподавателей, водили в театр, всячески ее развивали и обучали, ей покупали красивую одежду и обувь, которую донашивали младшие сестры. Если Ольге доставались вещи сестры в более-менее приличном состоянии и даже иногда перепадали обновки, то младшей Симочке приходилось довольствоваться одними обносками. Лиде пророчили большое будущее, Оле с ее наружностью – удачное замужество. Серафима же с рождения была отрезанным ломтем: глупенькая дурнушка – на что ей рассчитывать? Лишь на счастливую случайность, да много ли таких в жизни?

Сима заливисто смеялась и радостно принимала даже разбитые в лоскуты туфли, но кто бы знал, что скрывалось за этим звенящим смехом! Девочка с раннего детства научилась не выказывать обиду, все плохое с глаз долой, окружающие должны видеть ее легкий нрав.

– Золушка папу не слушалась, да? – перебила Ольгино чтение Сима.

– Почему ты так решила? – подняла на нее глубокие глаза сестра, придерживая пальцем строку.

– Золушка папу не слушалась, за это он ее не любил, – развернула свою мысль Сима.

– Не говори ерунду! Родители всегда любят своих детей!

– Тогда почему он не заступился за свою дочь перед злой мачехой?

– Он был занят… то есть не знал… – вопрос сестренки загнал Ольгу в тупик.

Действительно, почему? Ни Оля, ни Лида никогда не задумывались над поступками героев сказок, они принимали их как данность: Красную Шапочку мама отправила одну через лес, младший сын мельника дурачил короля и принцессу. Сам палец о палец не ударил – за него все делал кот. В итоге бездельник и лгун женился на прекрасной принцессе.

– Ты будешь дальше слушать? – нахмурилась Оля.

– Буду, буду! – поспешно заверила Симочка. Она прильнула к сестре ближе и разве что не замурлыкала, как котенок.

– Дурашка ты моя! – ласково потрепала ее тонкие волосы Оля.

Голову самой Оли украшали две богатые темно-каштановые косы. Если бы Ольга могла, то поделилась бы с Симой красотой. Оля любила малышку и вообще имела доброе сердце. Она вновь взялась за чтение:

– Бедную падчерицу заставляли делать самую грязную и тяжелую работу в доме: она чистила котлы и кастрюли, мыла полы, убирала комнаты мачехи и обеих барышень – своих сестриц.

«И чего Золушка чистила эти котлы?! – возмущалась про себя Серафима. – Она же дочь состоятельного человека! Это ее сестры – приживалки! Уж я бы их самих отправила на кухню!»

Ничего подобного Сима вслух не говорила. Она еще не совсем понимала, но определенно чувствовала, что далеко не все свои мысли можно озвучивать.

Катя. За месяц до гибели Павла Киселёва

С Артёмом не ладилось давно. В последний год особенно, но все началось гораздо раньше, с рождения их первенца, Андрюши. Даже еще раньше – когда сын находился в утробе.

Катя уже не помнила, из-за чего муж впервые повысил на нее голос. Это было так неожиданно и так непохоже на того ласкового и обходительного Артёма, каким она привыкла его видеть, что Катерина не знала, как реагировать. Она впала в ступор. Время возмущаться прошло – подними Катя эту тему позже, когда все улеглось, разгорелся бы скандал, а ей не хотелось рушить наступившую семейную идиллию: Артём сидит рядом такой нежный, хороший, родной. Только начни говорить, что он неправ, – мгновенно займет оборону. Артём всегда был очень чувствителен к собственной персоне. Инцидент остался без внимания, словно орать на нее в порядке вещей.

Раз прокатило – можно продолжать: тут нахамил, там резко ответил, сорвал свое дурное настроение на жене.

Катя все понимала: у Артёма тяжелый день, сложные переговоры, собственник компании лютует… «Не стоит из-за ерунды затевать конфликт», – думала Катерина и делала вид, что ничего не происходит.

Много лет спустя, когда мужнино пренебрежение ею наросло комом, Катя задумалась: где же произошел перекос, когда впервые она спустила неприемлемое к себе отношение? Уважающие себя люди не имеют токсичного окружения, потому что для них это непозволительно. При первых же признаках у них включается стоп-сигнал, и они дистанцируются, как дистанцируются от источника угрозы для жизни.

Катерина запоздало поняла, что уходить от Артёма надо было сразу, невзирая ни на что, даже на пятый месяц беременности. Тогда волю Кати словно парализовало. С беременностью она вообще стала другой: физически Катя чувствовала себя прекрасно, но с ней происходило что-то незнакомое. Катя стала внезапно пугливой, ее могла напугать стая птиц. Скажи ей прежде Артём что-нибудь резкое или сделай он что-то не то, реакция Кати была бы однозначной. А с беременностью появились заторможенность и безразличие. Ну и что, что орет. Как будто бы это происходит не с ней, в такие моменты она словно выпадала из реальности.

Зная своевольный характер прежней Катерины Быстровой, королевы и лидера класса, не допускавшей к себе неуважения, природа сыграла с Катей злую шутку, уподобив беременную Бобкову заколдованной Марье-искуснице, которой «что воля, что неволя – все едино». С точки зрения выживания матушка-природа права: чтобы не остаться одной в холодной пещере и без мамонта, беременной женщине следует спускать мужчине все. После взращивания потомства психическое состояние женщины природу не интересует – пусть хоть со скалы прыгает, свою роль она отработала.

Вернувшись из роддома, Артём сделал фото с «кулечком» и вручил младенца жене. Не счел нужным ничем помогать – пусть крутится, как хочет, а ему с утра на работу. После работы надо отдохнуть, спорт, командировки, встречи с друзьями – это само собой. С рождением ребенка (желанного) образ жизни Бобкова ничуть не изменился, в отличие от образа жизни его жены.

Екатерина Быстрова, в замужестве Бобкова, активная, общительная девушка, лишилась всего, что прежде составляло ее жизнь. Она оказалась заточенной в четырех стенах без возможности посвятить себе хотя бы час.

Вторую беременность Катя не планировала, но так уж вышло. Совершенно не приспособленная для малышей квартира, дом-новостройка на отшибе, откуда до цивилизации полтора часа на перекладных. Куцый пятачок детской площадки, вокруг которого летают машины. Во время прогулок молодая мать только и делала, что бегала за детьми – на месте они не играли. Ей оставалось лишь завидовать счастливицам, чьи малыши крутились у ног или спокойно копались в песочнице.

Дома тоже ни минуты покоя. Старший обижал младшего, младший донимал старшего… Постоянные крики, слезы, нытье. Дети всюду лезут, так что даже чаю попить сидя невозможно – опрокинут на себя горячую чашку, разве что только непрерывно держать ее в руках, и то будут дергать. Она не могла себя почувствовать матерью, так чтобы спокойно, без спешки и хронической усталости полюбоваться сыновьями, с удовольствием поагукать с ними, с радостью спеть колыбельную, рассказать сказку.

Катя пела колыбельные и читала сказки с мыслью «Когда же уснут?!», любовалась детьми мельком – то с горшком, то с тряпкой, кастрюлей и в режиме «Слава богу, никуда не влезли!».

Быстрова навсегда запомнила, как впервые оставила детей на три часа в детском клубе. Дорога туда на автобусе – отдельный квест, но он того стоил. Вернулась в пустую квартиру и положила ключи на полку на уровне талии. Положила в удобное место, а не затолкала под потолок, где уже не осталось ни сантиметра свободного пространства. Такое простое, совершенно не заметное при нормальной жизни действие, и от него такая эйфория!

А тишина в доме? А сесть (!) за стол без дерготни? В туалет сходить не в спешке и без воплей под дверью! И это изо дня в день на протяжении нескольких лет. Как от такой жизни она умом не тронулась, непонятно.

Для одних время, проведенное в декрете, – отдых, для других – хуже рудников. Нечего сравнивать материнство в оборудованной под детские нужды квартире с закрытым двором в районе с развитой инфраструктурой, при наличии помощников и со спокойными детьми, и живопырку, где нельзя переставлять «хозяйский хрусталь», в доме за чертой цивилизации с одинокой горкой в качестве детской площадки посреди стихийной парковки. Это как сравнивать поездку в переполненном плацкартном вагоне с круизом на комфортабельном теплоходе. И то и другое – путешествие, но ощущения от них диаметрально противоположные.

Когда детям дали места в детском саду, Катя вприпрыжку побежала искать работу. Любую. Лишь бы вырваться из дома. К людям! На фоне непрерывного нахождения с детьми поездки на рейсовом автобусе в час пик она считала отдыхом. Потом в магазине целый день на ногах – им, продавцам-консультантам, запрещалось сидеть. Назад тоже в набитом битком автобусе. Участь для многих ужасная, но для матери, вырвавшейся из декрета, за счастье. Счастье, однако, довольно быстро закончилось. То один сын болел, то другой, то вместе. На работе никто непрекращающиеся больничные терпеть не стал. Опять четыре стены, только уже с лечением детей (которых еще поди полечи) и беготней по врачам.

Артёма ничто из этого не касалось, он по-прежнему наслаждался жизнью. Зарплата у Бобкова к тому времени была уже приличной, работа непыльной: совещания, конференции, командировки с проживанием в хороших отелях. Между супругами росла пропасть, и началась она с разного уровня жизни: муж барствовал – жена существовала, словно не человек, а функция.

На все доводы Кати у Артёма был аргумент: его мама растила детей и не стонала, а Кате с чего вдруг тяжело? Его семья жила в поселке без горячей воды и с удобствами на улице. И с собственным участком, где дети гуляли сами по себе – огромное облегчение для родителей. У свекрови также была помощь бабушек, что Артём старательно упускал из виду.

Няню Артём яростно отвергал. Его мама обходилась без нянь! Нечего чужого человека в дом пускать и детей ему доверять. Да и денег няня стоит. Последний аргумент для Артёма был значимым. Он, как многие выросшие в стесненных материальных условиях, совершенно не умел обращаться с деньгами: то экономил каждый рубль, то спускал огромные суммы, как водится, на ветер.

Дети подросли, и Кате стало значительно легче. И все равно: школа, подготовка уроков, отвести-привести на кружки, болезни, опять-таки. Дети по-прежнему требовали внимания, но уже не ежеминутного, как малыши: никто не лез в тарелку, не хватал все подряд, не висел на голове.

Жизнь наладилась, и можно было бы выдохнуть, но нет. Выматывающий декрет наложил заметный отпечаток на психику Бобковой, как отражается на психике пребывание в тюрьме. Вышел на свободу – но все не то, вокруг безрадостно и пресно. Катерине не хотелось наряжаться и покупать новые вещи. Былой сорок четвертый размер расплылся до сорок восьмого. Зеркало огорчало, и Катя старалась лишний раз в него не смотреть. Бездетные подруги улетучились, а кто с детьми, тем вечно некогда.

Нашлась одна отрада – родительский комитет. Катя сама вызвалась в председатели, чтобы почувствовать себя в социуме. Она понимала, что это лишь суррогат жизни. Опять чужие дела, а себе даже маникюр не сделать. Не хотелось.

Легко сказать: «Соберись, тряпка, шагом марш в тренажерный зал и садись на диету!» Для действий необходима энергия. Когда депрессия сковывает болотом и тянет на дно, заниматься получается лишь рутиной. Катя и занималась: уборка, стирка, готовка, детские дела.

Ужаснее всего, что Катя потеряла себя. Внешность – полбеды. Из прежней королевы класса, уверенной, яркой, она превратилась в безрадостное существо.

Глубоко в душе Быстрова верила в свое преображение. Это была ее тайная религия. Вот она как следует отдохнет, сходит в спа-салон, найдет хорошего парикмахера, косметолога, похудеет, подкачается в фитнес-центре, обновит гардероб и снова станет красоткой.

Катя все время чего-то ждала. Ее жизнь уже много лет стояла на паузе. Вот переедем в новую квартиру, тогда… Или вот закончит младший четвертый класс, тогда…

Теперь она ждала, когда у мужа закончатся проблемы на работе. Нет, о проблемах Артём не распространялся, Катя сама пришла к такому выводу. А то с чего он вечно раздраженный?

От мужа она не получала никакой моральной поддержки, наоборот. Артём подавлял. Делал он это постепенно, и чем дальше, тем больше. Имел возможность измываться, поскольку в его руках находились ресурсы – не только материальные, но и социальные: он весь такой успешный, при работе, должности, с соответствующим окружением, отдыхающий, с интересной насыщенной жизнью, а она человек-функция, домработница и няня без выходных и перерывов, живущая за еду и крышу над головой.

Редкие выезды к морю мало радовали. Катя понимала, что пройдет неделя, и она снова окажется в клетке. Это как нищего привести в дорогой ресторан и ждать от него восторга. Кардинальным образом жизнь не изменится, после ресторана будет та же нищета. Артёма ее кислое лицо бесило: он ради нее поехал в Турцию, а она недовольна. Он там был уже раз десять, у них там постоянно конференции, и, если бы не Катя, он бы ни за что, лучше бы на фьорды в Норвегию. Но Катя хотела к морю и чтобы было тепло. Ей надо лечь под пальмой и не шевелиться. Он пересилил себя, согласился на пляжный отдых, как хотела жена. Ни в чем не нуждается, продуктов полный холодильник. Что ей еще надо?

Как ни пыталась донести до мужа Катя, что она тоже человек ничуть не хуже его и что тоже хочет жить, а не существовать, Артём ее не слышал. Не хотел. Это же так удобно!

Он с издевкой повторял свою любимую присказку: «Кто на что учился!»

Кате бы вернуться в Кириши, в родительский дом, чтобы успокоиться, зализать раны, расправить крылья. Она ведь королева, она сильная, справится и без Артёма. Ей бы только перевести дух. Но у родителей Кати ее младшие брат и сестра, им не до душевных ран старшей дочери, у которой, на взгляд со стороны, все отлично, разве что жемчуг мелковат. Даже с внуками не помогают. Раз в год приедут, посюсюкают и назад.

Прежняя Катя непременно бы ушла от мужа. Хоть по снегу босиком, но терпеть уничижительного отношения к себе бы не стала. Воронка незаметно затянула, сломала, сделала ее податливым пластилином.

Дело вовсе не в Артёме. Он не плохой и отнюдь не тиран. Она сама вела себя как жертва, и муж держался с ней соответственно. Ее придавило грузом декрета: резкая смена образа жизни, гормональная перестройка, ответственность за детей, отсутствие поддержки и социальный вакуум. Что она знала, что могла сделать в девятнадцать лет с младенцем на руках? Была полная свобода, активная жизнь и в один миг все испарилось. Тот миг, следующий сразу за самым счастливым в жизни, когда слышишь первый крик новорожденного, тот миг, когда вдоволь налюбуешься своим ребенком. Очень быстро приходит совсем нерадостное открытие, что ты с ним – одно целое. Кате достался очень беспокойный малыш, от которого не отойти ни на минуту, не то сразу душераздирающий плач. Понянчила младенца – хочется уже и собой заняться. Хотя бы принять душ. Ан нет, ребенок не кукла, и заниматься приходится только им, а привычные, незаметные доселе действия – такие, как спокойно сидеть, стоять, ходить, даже думать – резко перешли в разряд недоступной роскоши.

И поджимающий губы муж, ведь его мама справлялась. Артём взращивал в ней вину. За режущиеся зубки, за колики; мало гуляла с ребенком, до сих пор не переворачивается, не пошел в год, не заговорил в два, когда у других уже цитируют «Тараканище». Дети болеют? Закалять надо было, тогда не болели бы!

Кате и возразить нечем. Мозг отупел, от одних «агу» речь стала скудной, реакция заторможенной. Натренированный на совещаниях, первый заместитель директора виртуозно выворачивал факты в свою пользу. Доводил ситуацию до абсурда. Все, что могла выдать Катя, когда Артём выходил за все рамки, – крик и слезы.

– Истеричка! С тобой невозможно разговаривать! Ты ничего не хочешь слышать! – сообщал он, принимая позу обиженного, и надолго уходил в молчанку.

Чтобы не поддаться искушению отыграться на слабом, нужно быть благородным и великодушным.

Артём обычный, как и Катя. Она сама не без греха. Тоже глумилась над слабыми. Поделом ей.

Когда-то давно. Кириши

– Чего на доску пялишься? Ты за нее платила?! – Феофанова развернулась всем своим мощным корпусом и выставила растопыренную пятерню перед лицом Зоси, будто бы не внесенный семьей Сапожниковых в казну класса взнос был вычтен из личных доходов ученицы Ольги Феофановой.

Сидевшая за одной партой с Феофановой Настя Иванючина с готовностью шавки подхватила инициативу подруги. Она хапнула тетрадь Зоси, чтобы та в нее не могла списывать с доски.

– Верни на место! – приказала Сапожникова.

Иванючку это раззадорило: рядом с рослой Фаней она чувствовала себя сильной. Настя демонстративно вырвала лист из Зосиной тетради. Зося ткнула Иванючку между лопаток острием шариковой ручки. Настя взвизгнула.

– Что у вас происходит?! – сердито произнесла математичка.

Ксения Алексеевна оторвалась от заполнения журнала и уставилась немигающим взглядом на «камчатку», где сидела Зося, а перед ней Иванючина с Феофановой.

– Сапожникова меня ручкой ткнула, – пожаловалась Иванючка.

– Сапожникова! – гаркнула математичка. – Урок давно начался! Сорвешь контрольную – всему классу выставлю двойки. Устроили балаган!

В классе поднялся недовольный гул.

– Сапожникова! Убью! – Воронин показал кулак.

– Зоське капец! – прошептала Вика своей соседке по парте Кате Быстровой. – Эти ее уроют, они без тормозов.

– А тебе что? – не отрываясь от тетради, фыркнула Быстрова.

Алгебра была не ее коньком, и Катя старалась компенсировать пробелы в знаниях прилежанием и обаянием. Ксения Алексеевна благоволила приветливой ученице и часто натягивала ей тройки.

– Жалко ее.

– Сама нарывается.

– Все равно. Надо ее в нашу компашку, с нами Сапожникову не тронут.

– Посмотрим, – неопределенно пообещала Катя.

Катя Быстрова, как и Лариса Фролова, была девичьим лидером в классе. Катя выступала противовесом Фроловой. Если Фролова возглавляла кучку малолетней гопоты, то к Быстровой примыкали все оставшиеся хорошие девочки. Кроме Зоси, естественно. Зосю Быстрова не признавала.

Катя не устраивала травлю, ведь она имела имидж хорошей. Даже, бывало, защищала Зосю. Но защищала как бы мимоходом и запоздало, когда свора уже расправилась с ней и вдоволь насладилась результатом.

Сапожникова Катю бесила. Вечно выделывается. Выскочка! Когда Зося внезапно «взлетала» – выдавала на уроке нестандартный ответ или делала что-то такое, что выделяло ее из толпы, – Быстрова стремилась тут же ее приземлить. Катя, как это она умела, весомо хмыкала, что означало: «Ничего особенного. Выделывается!»

Зося не выделывалась. Ей приходилось выражать собственное мнение, а не мнение большинства, как это делали все. Потому что во «мнение большинства» ее не посвящали.

Как и любой лидер, Быстрова держала руку на пульсе, чтобы не утратить своего высокого положения в школьной иерархии. У девочек титул «королевы класса» часто достается самой привлекательной.

Быстрова, безусловно, была красивой: выразительные, с черными и густыми, будто бы накрашенными ресницами глаза, обезоруживающая улыбка, ямочки на щеках, пленительные округлости формирующейся девичьей фигуры.

Когда Катя разговаривала, она делала многозначительные паузы и могла так посмотреть, что ее взгляд был весомее всяких слов.

Никто не знал, что красавица Катя постоянно сомневается в собственной привлекательности. Эти ее вьющиеся волосы, когда в моде прямые, пухлые щеки, за которыми нет и намека на скулы. А нос, а губы, да и вообще!

Она тихо завидовала Маринке, ее стройности, светлым от природы и гладким, падающим на плечи, словно ливень, волосам, длинным, стройным ногам. Смагина нравилась всем. Это ей, белокурому ангелочку с огромным бантом, доверили колокольчик на первой школьной линейке. Марина вручала букеты почетным гостям, ей доставались роли Снегурочки и принцесс на новогодних балах. Но Маринка была вещью в себе: она осознавала свою красоту и оттого была немного высокомерной. Вокруг Смагиной не сплачивался коллектив, она не считала нужным хоть что-нибудь для этого делать – и так хороша!

Быстрова часто заводила темы, призванные заострить внимание на ее красоте, и всячески напрашивалась на комплименты. Зося легко могла бы купить Катю, выразив свое восхищение, но не делала этого: ей было противно льстить.

В пятом классе Катя даже дала Зосе заполнить свою тетрадку-анкету, чего никто из девочек никогда не делал – все-таки Сапожникова считалась изгоем, – но лишний голос не помешает. Быстрова не сомневалась, что Зося не упустит шанса к ней подольститься, но ошиблась.

В анкете на первой же странице нашелся вопрос: «Кто из девочек в классе самая красивая?»

Зося ответила честно: «Смагина». И тут же вызвала волну гнева хозяйки анкеты и нажила себе врага.

Мама Быстровой состояла в родительском комитете, и Катя постоянно слышала ее телефонные разговоры о сборе денег на нужды класса. Девочка была в курсе, чьи родители сдают деньги, а чьи ходят в должниках.

Из этих разговоров Катя знала, что отец Зоси беспробудно пьет и, естественно, никаких денег ни на что не сдает. Члены родительского комитета любили посмаковать бедственное положение, в котором оказалась Зося. «Какая несчастная, – говорили они, – надо бы обратиться в опеку». «Там не помогут, только отправят девочку в детский дом», – причитали родительницы. Покудахтав, они великодушно прощали Сапожниковой ее долги. Этим помощь родительского комитета ограничивалась.

С таким положением вещей Катя была не согласна. Все платят, а Сапожникова нет! Алкаш не инвалид, с чего такие поблажки? Они, между прочим, тоже не миллионеры, ее мама специально пошла в родительский комитет, чтобы сэкономить. Выискивает, где можно купить дешевле, в конец города ездит, чтобы копейку выгадать.

Никто бы не узнал о том, что Сапожниковы не скинулись на покупку новой доски, если бы не Катя. Быстрова была отличным стратегом, несмотря на нелады с точными науками.

Расчет был верным и дал нужный результат. Зная, что Настя – последнее трепло, Быстрова подгадала момент, когда Иванючка оказалась рядом, а она, Катя, ее вроде бы как не заметила.

– На доску сдали все, кроме Сапожниковой. Как обычно. В их семье совсем денег нет, – посекретничала Катя с подругой на перемене.

– Да, бывает, – согласилась Вика.

– Даже на одежду у них не хватает, всегда в одном и том же ходит, – продолжала «жалеть» одноклассницу Катя.

Подруга кивала.

Это было правдой. Зося одевалась хуже всех: одна и та же немодная юбка с дешевым застиранным бадлоном и тапки-мокасины «Made in China».

Иванючина сработала молниеносно: уже на следующей перемене, перед контрольной, весь класс был оповещен о долгах Сапожниковой. Поскольку Зося появилась в классе лишь со звонком, расправа над ней откладывалась до следующей после алгебры перемены.

Так долго ждать взрывная Феофанова не могла – она жаждала крови немедленно, прямо на контрольной. Действия Фани вызвали цепную реакцию в толпе.

На перемене после контрольной, конечно же, на Зосю налетели.

Математичка, как обычно, «моргнула» – сгребла в охапку листочки и ушлепала в учительскую.

Ксения Алексеевна, классная седьмого «А», конечно, была «не посвящена» в то, что творится перед ее носом. Что ее класс, словно криминальный район, поделен на враждующие группы и что толпа расправляется с одиночками. Что есть Воронин со свитой, есть Фролова с гопницами, есть изгои, над которыми издеваются.

Сами виноваты! Себя отстаивать надо, завоевывать авторитет. Никто за них это делать не будет. Она классный руководитель, а не нянька!

Несмотря на то что Сапожникова соображала в математике лучше многих, Ксению Алексеевну она раздражала. Слишком много хлопот обещалось от этой немногословной хрупкой девочки. Неблагополучная семья и, как следствие, нищета и нелады с коллективом. Случись что – спросят с нее, с классного руководителя. А что она может? Ну проведет беседу с отцом ученицы, он что, пить бросит? Не бросит.

Ксения Алексеевна не раз вызывала Сапожникова в школу – не являлся. Сама к Сапожниковым Ксения Алексеевна не пошла. Заняться ей больше нечем, как только по чужим квартирам ходить! Еще был бы с этого толк, но толку ведь не будет. У самой дети, на них вечно времени не хватает.

«Авось обойдется», – малодушно решила классный руководитель, предпочитая не вмешиваться.

1917 г. Одесса

В свои восемнадцать Ольга Суок выглядела красавицей. Яркие, живые глаза под широкими черными бровями, лицо греческой богини, черты мягкие, гармоничные, как с портрета Леонардо да Винчи. Плавная, женственная походка и величественная стать.

Симочка по-прежнему оставалась невзрачным лягушонком с по-детски щуплой фигуркой. Все настолько привыкли видеть в ней неказистую дурочку, что ни у кого не возникало и мысли о наличии у юной девушки хоть какого-то потенциала. Разве что Сима хорошо рисовала, но куда применить это умение, особенно без художественного образования?

Лидия вышла замуж за уважаемого человека, военного врача. Правда, ее семейное счастье продлилось недолго. Муж Лидии Густавовны погиб на фронте Первой мировой войны. Молодая вдова вернулась в родительский дом, где по старой памяти вновь взяла на себя роль наперсницы сестер.

Страну трясло от волнений. Война – всем надоевшая и бессмысленная – вносила дополнительную сумятицу и истощала едва трепыхавшуюся экономику. Голод и нищета все увереннее обосновывались в Одессе. В столь нелегкое время уроки музыки стали никому не нужны, и Густав Суок, чтобы прокормить семью, брался за любую посильную работу. Играть на скрипке около памятника Ришелье, положив перед собой шляпу, австрийцу не позволяла гордость. Он предпочитал таскать грузы в порту, после чего подолгу отлеживался с больной спиной. Девочки как могли помогали родителям. Как ни странно, несмотря на несправедливое распределение семейных благ, сестры дружили. Особенно Оля с Симой, в то время как Лидия держала марку строгой старшей сестры, но и то лишь для вида – она чувствовала свою ответственность за младших.