Атомка E-Book

Франк Тилье

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Krimi
• Serie: Мировой детектив
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2014

Seitenzahl: 682

Beschreibung

Впервые на русском! Новая книга Франка Тилье "Атомка". Тело парижского журналиста найдено в холодильнике на кухне его дома. Работавшая вместе с ним журналистка исчезла, зато найден совершенно истощенный мальчик с запиской от нее и со странной татуировкой. Возникают старые дела, связанные с утопленниками. Все эти странные случаи объединяет одно: попытка неких ученых с помощью запредельно низких температур бросить вызов смерти. Комиссар Шарко и Люси Эннебель включаются в расследование этого сложного дела, то и дело перемещаясь из Парижа в Гренобль, из психиатрической клиники в затерянный монастырь или в секретный научный центр, расположенный в Лос-Аламосе. В конце концов они понимают, что все следы ведут… в мертвый украинский город рядом с застывшим атомным реактором.

Leseprobe

Оглавление

Атомка

Выходные сведения

Эпиграф

Пролог

I Жизнь Наши дни

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

II Смерть

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

III Граница

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

Эпилог

Слово к читателям

Franck Thilliez

ATOMKA

Published originally under the title “ATOMKA”

Copyright ©2012, Fleuve Noir, Département d’Univers Poche

Перевод с французскогоНатальи Васильковой

Тилье Ф.

Атомка:роман/ Франк Тилье ; пер. с фр.Н. Васильковой.— СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. (Звезды мирового детектива).

ISBN978-5-389-08932-7

16+

Впервые на русском! Новая книга Франка Тилье «Атомка». Тело парижского журналиста найдено в холодильнике на кухне его дома. Работавшая вместе с ним журналистка исчезла, зато найден совершенно истощенный мальчик с запиской от нее и со странной татуировкой.Возникают старые дела, связанные с утопленниками. Все эти странныеслучаи объединяет одно: попытка неких ученых с помощью запредельно низких температур бросить вызов смерти. Комиссар Шарко и Люси Эннебель вклю­чаются в расследование этого сложного дела, то и дело перемещаясь из Парижа в Гренобль, из психиатрической клиники в затерянный монас­тырь или в секретный научный центр, расположенный в Лос-Аламосе.В конце концов они понимают, что все следы ведут… в мертвый украин­ский город рядом с застывшим атомным реактором.

©Н. Василькова,перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014 Издательство АЗБУКА®

С чего бы это умереть, то есть перейти из жизни в смерть, должно быть труднее, чем родиться, то есть перейти из смерти в жизнь?

Жюль Ренар

Пролог

Там, двадцать шесть лет тому назад

Как хорошо было жить в этом восточноевропейском городе, когда весна выдавалась ранняя и теплая...

Поздно ночью Петр и Маруся Ермаковы подошли к окну, чтобы полюбоваться необыкновенной картиной: километрах в трех от их дома небо окрасилось ярчайшими голубыми, оранжевыми и красными всполохами1. Соседи перекликались, высыпав на балконы, — тоже, значит, не спали. Еще бы: не пропус­кать же такое фантастическое зрелище!

На следующий день все было как всегда, только на улицах, пожалуй, чуть более оживленно. По-летнему одетые дети играли­ в парке близ чертова колеса и аттракциона со сталкивающимися автомобильчиками, крестьяне торговали на рыночной площа­ди овощами со своего огорода, женщины останавливались поболтать, вот только вдали слышались сирены и рев вертолетов...

Там, за горизонтом, случилось нечто из ряда вон выходящее, но, хотя в городе об этом судачили, никто особо не тревожился. Разве им не объясняли, что здесь у них так же безопас­но, как посреди Красной площади? Ну, горит какой-то завод, который производит неизвестно что, так ведь если по радио не объявили и в «Правде» не написали, значит нечего и беспокоиться?

Пять дней спустя Андрей Михайлов, отлично зная, какой бардак царит в разваливающейся империи, пробрался в строжайшим образом охранявшееся здание в двенадцати километрах от места катастрофы и в ста десяти от Киева. Лес вокруг стоял как выжженный, хотя никаких следов огня не было видно: просто стволы и ветки будто проржавели, а листья высохли,­ причем высохли за долю секунды, и стали похожи на крылья опаленных солнцем бабочек. Пахло непривычно, но что это за запах, Андрей определить не смог. Во рту появился вкус жже­ного сахара — словно на пломбы в его зубах осело невидимое и неведомое вещество. Он бросил взгляд на прибор, который не выпускал из рук: стрелка залипла на максимуме. Сколько у него есть времени, Андрей не знал, но, поскольку был химиком, понимал, что действовать надо быстро.

После той удивительной ночи ни один исследователь с офи­циальным заданием не переступал еще порога засекреченного сооружения, в которое он сейчас проник. Все документы и протоколы испытаний оставались на месте, за бронированными дверями и рядами охранников, готовых в случае вторжения умереть за партию. У Андрея был допуск в бóльшую часть закрытых некогда городов и местностей Советского Союза, тех, где велись самые важные для страны работы, а стало быть — и разрешение спуститься на семь метров под землю, то есть на тот уровень, что оберегали от любопытных глаз гораздо серь­езнее, чем остальные. Он прошел, ссылаясь на приказ, подписанный самим Горбачевым, мимо восьми охранников (хоть их и меняли каждый час, и дежурил каждый из них всего по разу, у двоих уже текла кровь из носа) и вздохнул с облегчением, по­пав наконец-то туда, где в обстановке строгой секретности соби­рались самые известные советские биологи, генетики и физики. Туда, где проводились самые кошмарные эксперименты из всех, в каких он когда-либо принимал участие.

Пятнадцать минут спустя он уже выходил наружу, получив в свое распоряжение рукопись начала ХХ века, несколько протоколов и странную животинку, плававшую в прозрачной ко­робочке.

Когда один из военных захотел удостовериться по телефону, имеет ли право Андрей Михайлов выносить подобные объекты с территории третьего энергоблока Чернобыльской АЭС2, ученому ничего не оставалось, как только шарахнуть охранника по черепу его же дубинкой. Из-за того, что Андрей нес сейчас в руках, скоро его станет искать КГБ, искать активнее, чем кого-либо, искать, чтобы уничтожить во что бы то ни стало...

Оказавшись за рулем своего автомобиля, он сорвался с места и двинулся мимо заграждений и постов с охранниками. Бы­ло преступлением оставлять здесь всех этих несчастных даже на час. Андрею очень захотелось крикнуть им: бегите отсюда, скорее, скорее в госпиталь, — но он сразу же передумал и без проб­лем выехал на главное шоссе.

На юге пожар еще не погасили — для того чтобы полностью подавить огонь, понадобятся дни, а может, и недели. Стая вертолетов, кружа над местом аварии, сбрасывала прямо в бушующее пламя свинцовый лом и песок. Небо здесь напоминало подожженный комок старой газеты. Вокруг разрушенных строений суетились нелепые тени с жалкими лопатами и пожарными шлангами. Ничего не знающие мальчики, которых обрекли на гибель и семьям которых потом пришлют свидетельство об их «славной смерти за Советскую родину».

Андрей вздрогнул, когда о лобовое стекло ударилась птица. Потом другая. Пошел дождь из мертвых птиц, из мертвых скворцов, они валились с неба десятками, устилая асфальт и землю вокруг. Беглец включил дворники и направился к Припяти: прежде чем взять курс на запад, надо было проехать через город.

Этот город строился у него на глазах. Жилые кварталы с хорошими домами, парк с аттракционами для детей. Сегодня всеэто напоминало страшный сон. Население три дня назад эва­куи­ровали в Москву, пригнав для этого из Минска, Гомеля и Могилева больше тысячи автобусов. Владельцам домашних животных не разрешили взять их с собой, потому что шерсть черес­чур легко собирает из воздуха зараженные радиацией час­тицы, — и сейчас бригады охотников с завязанными платком лицами отстреливали на улицах собак и кошек. Одни солдаты поливали из шлангов сухие крыши домов, терли стены щет­ками, другие перекапывали садики и палисадники, накрывая верх­ние слои почвы землей из слоев, залегавших глубже. «Сражаются с невидимым врагом, но все это совершенно бесполезно», — поду­мал Андрей. На дверях домов он заметил надписи: «Простите», или «Семья Бондаревских», или «Мы вернемся», или еще — «Это все, что у нас есть, не ломайте». Андрей не решался представить себе, в каком аду пришлось побывать этим людям, пережившим в свое время оккупацию и сталинские реп­рессии. Что станет с ними, лишенными всего нажитого ими добра? Они не вернутся сюда через пять дней, как им было обе­щано.

Они никогда не вернутся в свои дома.

Выехав из города, Андрей увидел в поле корову, целиком покрытую кожаной попоной, — как будто эта попона могла защитить животное от рассеянной повсюду отравы. Рядом с коровой брела сгорбленная, тоже с головы до ног упакованная в кожу старуха, — наверное, эта старуха спряталась, когда остальных вывозили. Без лекарств, без медицинской помощи она погибнет через несколько недель.

Русский смыл водой из стеклоомывателей прилипшие к лобовому стеклу птичьи перышки и вцепился в руль покрепче. Его, как и многих других известных советских физиков и химиков, откомандировали к месту аварии на следующий день после взрыва и вынудили облететь это место, чтобы найти решение проблемы. В полете вся аппаратура барахлила, поляроидные снимки превращались в черные прямоугольники. Когда они подлетели совсем близко, Андрея удивило, что он больше не слышит шума лопастей вертолета, — как будто он внезапно оглох. Именно в этот момент до него дошло, что в тот день в Со­ветской стране были погублены тысячи человеческих жизней и потеряны для обработки многие гектары земель. Что никогда уже ничто не будет так, как было прежде.

Андрей остановился на краю дороги и спрятал все находившиеся при нем документы, в том числе и рукопись, в багажник, куда уже бросил раньше несколько самых необходимых вещей. Совсем немножко. Взгляд его притянула изображенная на папке с рукописью свастика. У папки этой была своя история: сначала ее украли нацисты, затем, во время падения Треть­его рейха, она попала в руки красноармейцев, потом ее хранили­ на Украине — там, где искать никому бы и в голову не пришло, — а сегодня она снова отправляется в неведомое. Что же до животинки — та вяло покачивалась на поверхности воды. Андрей поместил свой крошечный аквариум в бардачок: теперь только в этом, одном-единственном, организме содержался ключ к тайне, которую стремились разгадать во все времена.

Михайлов вздрогнул и тронулся с места. Он будет ехать и ехать на запад, как можно дальше. Ему придется прятаться, не­легально пересекать границы и, скорее всего, рисковать жизнью. Но овчинка стоит выделки. Есть страна, о которой он столько слышал, страна на другом краю Европейского континен­та, и там, в этой стране, он точно сможет начать новую жизнь, продав за бешеные деньги собранные им протоколы исследований.­

Эта страна — Франция.

Проехав без остановок семьсот километров, Андрей припар­ковался на обочине, выкурил сигарету и решился наконец вклю­чить дозиметр, который так боялся включать, оттягивая и от­тягивая эту минуту. Счетчик Гейгера затрещал — что ж, так и должно было быть, ученый хорошо знал, что его ждет. Он приложил датчик прибора к груди — стрелка прогулялась по шкале туда-сюда и замерла на максимуме.

Радиация не может проникнуть сквозь толстый слой воды и свинец, но почти все остальное для нее проницаемо. Андрей надышался пыли, содержащей йод-131, стронций-90, цезий-137, полоний-210...

Теперь радиоактивные вещества у него внутри.

Андрей Михайлов — больше не человек, он ходячий ядерный­ реактор, которому тоже когда-нибудь предстоит взорваться.

1 Очевидцы утверждали, что взрыв чернобыльского реактора напо­минал кадры из научно-фантастического фильма: над зданием четвертого энергоблока поднялся в небо столб пламени высотой метров в сто, а несколько секунд спустя еще один — в несколько раз выше первого. http://slawa.com.ua/novosti/403-chernobyl.html. — Здесь и далее, если специально не оговорено, примеч. перев.

2 Версии причин аварии на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС см.: http://www.galactic.org.ua/SLOVARI/n995.htm.

IЖизнь Наши дни

1

— Скажите мне что-нибудь хорошее, доктор, а?

Стрелки часов только-только подобрались к восьми, кабинет врача был чистенький, снабженный всем необходимым и безликий, ровно такой, как надо для дела, а Франк Шарко в то утро пришел первым. Впустив пациента, доктор Рамбле закрыл за ним дверь и предложил сесть.

— Боюсь, что пока, к сожалению, никаких положительных сдвигов... А вы, комиссар, точно соблюдали все предписания, данные в прошлом месяце?

Шарко потер пальцами виски: день начинался хуже некуда.

— Мое мусорное ведро лопается от пустых ампул и коро­бочек­ из-под таблеток, у меня брали кровь, но анализы ничего не пока­зали, зато на лаборанта неподалеку от моего дома напал какой-то наркоман, избил и обшарил карманы. Не повезло парню — три шва пришлось наложить, а у него и взять-то было нечего...

Видя, что врач никак не реагирует, Франк продолжил:

— Я выполнял ваши предписания с маниакальной точностью, я даже с подругой своей спал только в назначенные вами дни, и вы еще спрашиваете, все ли я сделал как надо?

Рамбле методично пересматривал лежавшие на столе бумаги: видеть перед собой взвинченных мужчин и женщин любого возраста доктор давно привык, а для ответа ему требовалось время.

— Вот ваша третья спермограмма, она также подтверждает, что положение серьезное. При такой астеноспермии, иными словами — сниженной подвижности сперматозоидов, на зачатие рассчитывать трудно. Но отчаиваться рано, мы добьемся своего.

— Когда? И как?

— В прошлом у вас уже был ребенок, стало быть, от природы вы фертильны. Анализами крови, как и всеми остальными исследованиями, которые мы провели, не выявлено ни хронической инфекции, ни варикозного расширения вен семенного канатика, ни иммунной патологии. Вам пятьдесят лет, но с точки зрения способности к репродукции это не возраст, когда мужчина уже не может иметь детей. Лечение вам не помогает, однако я не вижу никаких физиологических причин для того, чтобы ваши сперматозоиды были такими вялыми, — возможно, надо поискать причины психологические.

Шарко напрягся: это проклятое слово «психология» снова обрушилось на него, оно будто приклеилось к нему. Это проклятое слово выплыло даже тогда, когда речь всего лишь о том, что имеющееся у него стадо лентяев и бездельников топчется на месте и ни один не способен проскочить сквозь шейку матки. А доктор между тем продолжал:

— Стрессы, перегрузки на работе, следующие одно за другим тяжелые переживания, бессонница — все это действует на гормоны и нарушает баланс организма. Примерно каждый пятый случай временного бесплодия является следствием пси­хологической блокады. Вы даже представить себе не можете, скольким бесплодным парам внезапно удалось зачать самостоятельно сразу после искусственного оплодотворения или усыновления.

Доктор побуждал Шарко к разговору, но с таким же успехом мог обращаться к стене. Он снова полистал бумаги и оглядел пациента: взъерошенный ежик волос с проседью, тяжелые руки, лежащие на коленях, темно-синий костюм хорошего покроя с галстуком, крепкое, мускулистое тело...

— Полагаю, на вашу долю выпало немало тяжелых периодов после рождения вашего первого ребенка. Восемь... восемь лет назад, не так ли?

В кармане Шарко завибрировал мобильник, он не обратил на это внимания и встал:

— Послушайте, доктор: я трижды запирался чуть ли не на рассвете в вашей кабинке, чтобы онанировать, глядя на фото­графии из порножурналов, и еще три раза приходил к вам, чтобы получить одни и те же, поистине катастрофические, результаты. Мне трудно говорить с вами об этом. И психологов-психоте­рапевтов-психоаналитиков я, уж поверьте, знаю как облупленных. Время не ждет, понимаете? Я уже не молод, да и моей по­друге тридцать восемь лет, мы хотим ребенка как можно скорее, мысль об этом становится навязчивой. Мы хотим иметь ребенка — и без ЭКО.

— Я как раз хотел несколько подробнее рассказать вам об искусственном оплодотворении, месье. Это весьма эффективный метод и...

— Нет, простите. Ни моя подруга, ни я сам не прибегнем к этому. По... ну, скажем, по сугубо личным мотивам. Мне нужно другое решение проблемы — здесь и сейчас. Скажите, что оно существует, доктор!

Врач тоже поднялся со стула и медленно покачал головой с таким видом, будто все понимает. Шарко заметил у него на пальце серебряное обручальное кольцо. Ну да, ему лет тридцать, у него красавица-жена, может быть, дети — спрятанный в углу рисунок фломастером это подтверждает. Правда, в кабинете нет ни одной детской фотографии, но ведь некоторым парам с проб­лемами неприятно видеть чужое потомство...

— Через десять дней Рождество. Бросьте все. Уезжайте подальше от Парижа, от вашей работы, отдохните. А главное — наберитесь терпения: чем больше вы будете торопиться, тем меньше шансов прийти к цели. Перестаньте зацикливаться на мысли о ребенке — это лучший совет, какой я могу вам дать.

Шарко хотел было сказать специалисту, что зацикливается он отнюдь не по своей воле, но не стал: хватит уже посвящать Рамбле в свою личную жизнь. В прошлом Франка достаточно проблем, чтобы озадачить всех психиатров планеты.

Они обменялись рукопожатием. В приемной полицейский оплатил счет за консультацию наличными. Секретарша попросила у него социальную карту, и он снова притворился, что забыл ее. Девушка, как обычно, вздохнула и выписала еще одну квитанцию для передачи в местное отделение страховой компа­нии. Шарко, как обычно, выйдя за дверь, тут же порвал квитанцию в клочья и выбросил в ближайшую урну, стоявшую у входа в лабораторию. Как обычно.

Комиссар шел по Шестнадцатому округу. Воздух был хо­лодным, сырость пронизывала до костей, небо напоминало цветом металлические опилки, — по-видимому, вот-вот начнется снегопад.

Шарко потуже стянул на шее шарф, ему было тревожно. Вот уже восемь месяцев они пытаются сделать ребенка. Он и Люси. И пусть даже Люси ничего не говорила, не считала неудачные попытки, Франк чувствовал, что они выдыхаются, что рано илипоздно отношения у них разладятся. Чувствовал, но на сегодняш­ний день не видел никакого решения: ему не хватало смелостипризнаться Люси в бесплодии — пусть и временном, как он на­деется, но бесплодии, а с другой стороны, зная об этом, он все с большим трудом поддерживал в подруге веру в то, что ребенок у них будет. Возможно, доктор прав: надо взять отпуск, уехать на несколько недель, — возможно, вдали от Парижа эти чертовы сперматозоиды оживут и перестанут лениться...

Он со вздохом полез в карман пиджака, достал мобильник и прочитал два оставленных ему сообщения. В первом — от начальника Шарко, Никола Белланже, — говорилось, что надо ехать на место преступления в Трапп, это в тридцати километрах от Парижа.

Шарко сразу учуял какую-то подлянку: для того чтобы криминальную бригаду с набережной Орфевр, 36, вызвали на местопреступления, явно подведомственного местной полиции, долж­но было случиться либо что-то очень скверное, либо что-то оченьзагадочное. Ну, или то и другое сразу.

Вторая эсэмэска была от Люси. Оказывается, Белланже по то­му же делу успел связаться и с ней, и его подруга, член их коман­ды в течение полутора лет, уже за рулем — едет из столицы на юг.­

Чудесный подарочек к Рождеству — новое дело, да еще такое! А болван Рамбле говорил об отпуске...

2

Столько лет он в этой чертовой профессии, столько пережито страданий и потерь, связанных с ней, а выезд на место преступления так и остался для Шарко ни с чем не сравнимым допингом. Кто жертва? В каком состоянии ее обнаружили? Что представляет собой убийца? Садист, психопат или, как в восьмидесяти случаях из ста, несчастный, опустившийся, выброшенный из общества человек? Шарко не мог вспомнить, каким был его первый труп, но отлично, в мельчайших подробностях, помнил, как взорвались тогда, больше двадцати лет назад, его чувства, как он ощутил сначала отвращение, затем гнев, затем возбуж­дение... И эта волна чувств накатывала на него потом всякий раз, как он приступал к новому расследованию, и всякий раз в одном и том же порядке: отвращение, гнев, возбуждение...

Он прошел через сад к дому, стоявшему в одном ряду с други­ми точно такими же и точно так же скрытому изгородью от взглядов соседей. Как всегда в таких случаях, здесь уже собралась целая куча спецов по убийствам — они ходили туда-сюда с чемоданчиками в руках и сотовыми, приложенными к уху. Это были полицейские из местного комиссариата, работники службы криминалистического учета, один или два представителя судебной власти, офицеры судебной полиции, парни из морга... Царил хаос, похожий на хаос муравейника, где каждый точно знает, куда ему двигаться и что делать.

Дом промерз до того, что изо рта вырывались облачка пара. Ча­ще всего Шарко читал на лицах этих людей усталость, но на этот раз их черты выражали нечто другое: тревогу и непонимание.

Пожав несколько рук, Франк отправился в кухню, следя за тем, чтобы не сойти с «тропинки», по обеим сторонам которой протянулись красно-белые ленты3, — выгородку эту сделали ребята из оперативно-технической службы. Посреди кухни, на кафельном полу, он увидел лужицы, а в них брике­ты растаявшего пломбира, лоточки с раскисшим мясом и другие­ некогда замороженные продукты, пришедшие в весьма плачевное состояние. Лейтенант Люси Энебель, появившаяся в команде Белланже последней и ставшая пятой в группе, обсуждала что-то с его приятелем, патологоанатомом с набережной Рапе4. Заметив Шарко, Люси едва заметно кивнула ему, он поздоровался с Полем Шене, сунул руки в карманы и, глядя на подругу, спросил:

— Ну и где?

— Там, — показала она взглядом.

Все коллеги из дома 36 по набережной Орфевр знали, что Франк и Люси живут вместе, но сами они предпочитали вести себя на людях сдержанно: никаких объятий и поцелуев, никаких проявлений любви... И хотя все знали их историю, знали, как жестоко обошлась судьба с малышками Энебель, Кларой и Жюль­еттой, это была запретная тема, об этом говорили лишь за закрытой дверью, да еще и убедившись, что ни Шарко, ни его по­други поблизости в коридоре нет.

Комиссар проследил за взглядом Люси и направился к отсеку, где была собрана вся кухонная техника и электроника.

Там, на дне большой пустой морозильной камеры, лежало скрюченное тело мужчины в нижнем белье. Синие губы, открытый — будто человек силился в последний раз закричать — рот. Около глаз замерзшая вода... а может быть, слезы? Светлые волосы покрыты инеем. Что до кожи, то вся она изрезана вдоль и поперек, особенно руки и ноги.

Там же, на дне морозилки, рядом с трупом лежал фонарик, чуть левее — ботинки и сложенная стопкой одежда: порезанные джинсы, рубашка в пятнах крови, джемпер. Глядя на испещрявшие стенки изнутри темно-красные полосы, оттененные сверкающей белизной льда, Шарко представил себе, как жертва пыталась любой ценой освободиться, как царапала стены и стучала­ в них до тех пор, пока пальцы не начали кровоточить.

Подошла Люси, встала рядом, обхватила себя руками, пытаясь хоть немножко согреться.

— Мы пытались вытащить его оттуда, но он... он примерз. Когда мы пришли в квартиру, отопление было выключено, ребята повернули ручки термостатов до предела, чтобы сделалось теплее, но пока не стало. Сейчас принесут электрообогреватели, и придется подождать, пока он хотя бы немножко не оттает, чтобы взять образцы волокон и ДНК, а главное — вытащить-таки тело. Вот не везет так не везет!

— Промерзла только поверхность тела, — дополнил судмед­эксперт Шене. — Я с трудом, но сумел измерить температурувнутри: девять градусов. Времени было недостаточно, и он не настолько замерз, чтобы обледенело сердце. С помощью технических характеристик морозильника и графиков, которые есть у меня в институте, я смогу довольно точно определить время смерти, ну, от и до.

Шарко вернулся к продуктам, валявшимся на полу. Убийца опустошил морозильник, чтобы засунуть туда жертву. Ни следа паники. Комиссар нашел взглядом Люси:

— При каких обстоятельствах найдено тело?

— В полицию позвонил сосед. Имя жертвы — Кристоф Гамб­лен, он владелец этого дома. Сорок лет, холостяк. Корреспондент газеты «Высокая трибуна»5, редакция — на бульваре Осма­на. Его собака начала выть под дверью примерно в четыре утра.Собака — кокер-спаниель, по свидетельству того же соседа, никогда не спит снаружи. Входная дверь не взломана. Либо Гамб­лен сам впустил своего убийцу, либо он и не запирал дверь, ожи­дая, пока эта самая собака не вернется с прогулки. Бардак на полу кухни обнаружили местные полицейские, они же перепилили ножовкой толстую цепь с висячим замком, опоясывавшую морозильную камеру и мешавшую ее открыть. Увидишь на фотографиях.

Сунув руку в морозильник, Шарко прощупал закраины стального обтекателя — кое-где они оказались примяты.

— Его засунули туда живым. Он пытался выбраться.

Комиссар вздохнул и заглянул Люси в глаза:

— Ты ничего? В порядке?

Стараясь не выдать истинных чувств, Люси только кивнула. А потом спросила шепотом:

— Ты же сегодня рано уехал из дому, да? Но когда Белланже звонил мне с работы, тебя там не было...

— Стоял в пробках на окружной. И вряд ли — с этим делом, которое на нас сейчас свалилось, — смогу за сегодняшний день наверстать упущенное с бумажками. А ты? Ты вчера поздно вернулась? Могла бы меня разбудить.

— Пожалела — ты так спокойно спал. Ну, почти спокойно, редко так бывает. А мне надо было покончить с материалами по делу, чтобы с утра передать его в суд.

Люси наклонилась к отверстию посреди гладкой поверхности крышки морозильника и заговорила громче:

— Смотри-ка! Это сделали дрелью, она тоже валялась на полу, отпечатков пальцев на ней не было. В саду есть сарайчик для инструментов, вот его-то дверь как раз взломали. Впрочем, такой засов и отодвинуть не так уж трудно — достаточно как следует стукнуть по нему кулаком. Цепь, висячий замок и дрель, скорее всего, взяли там. Земля снаружи слишком твердая и холодная, чтобы на ней отпечатались следы подошв.

На пороге кухни показались техники с электрообогревателями. Шарко жестом попросил их задержаться на пороге.

— Зачем эта дырка? Убийца не хотел, чтобы он умер, задохнувшись?

Комиссар натянул перчатки из латекса, захлопнул крышку морозильника и нагнулся к проделанному в ней отверстию:

— Или...

— ...или он хотел присутствовать при смерти жертвы. Видеть, как жертва будет биться о стены, бороться за жизнь.

— Тебе это кажется более правдоподобным?

— Безусловно. Мы нашли стеклянную пластинку, которой была прикрыта дырка. Через стекло убийца мог смотреть внутрь, а главное — не бояться, что из-за циркуляции воздуха в морозильнике станет теплее, даже при выключенном отоплении. Эта стекляшка была тщательно протерта после использования, так что и здесь никаких отпечатков. Потом посмотрим, есть ли потожировые следы или ДНК.

— Надо же, какой дотошный...

— Ага, все предусмотрел. Кроме того, эта дырка объясняет, зачем в морозильнике фонарь. Должно быть, его положили внутрь перед тем, как запереть там Кристофа Гамблена. Жертва не захочет остаться в темноте, зажжет фонарь и сделает тем самым наблюдение удобным для палача. Ужас какой-то... И даже если предположить, что у Гамблена хватило сил закричать, ни­кто не мог его услышать: стенки у морозильника толстые, закрыт он герметично, а дом собственный, без соседей и жильцов.

Люси замолчала, приложив руки в перчатках к ледяному гробу и глядя в окно. За стеклами плясали первые в нынешнем году снежинки. Шарко знал способность подруги влезать в шкуру жертвы. Сейчас Люси мысленно внутри морозильной камеры, на месте Кристофа Гамблена, а он... он, Шарко, перемещался скорее в голову преступника, пытаясь понять его логику. Дырка просверлена сверху, а не в одной из боковых стенок — почему? Опять-таки для удобства наблюдения или из желания господства? Использовалось ли это отверстие, чтобы расспрашивать жертву? Палач не жалел времени, делал все основательно, без паники. Завидное хладнокровие требуется для такого...

Почему выбрана именно такая смерть — среди льда? Связано ли это каким-то образом с сексуальностью? Долго ли убийца выслеживал Кристофа Гамблена, прежде чем перейти к делу? Были ли они знакомы? Обыск, вскрытие, первые же анализы, наверное, хоть на часть вопросов помогут ответить...

Шарко слегка отодвинул подругу-коллегу назад, снова откинул крышку, еще раз осмотрел тело, повернулся, шаря взглядом справа, слева...

— В гостиной... — сказала Люси. — Там, в гостиной, нашли скотч и пятна крови на стуле. Там его пытали. Убийца привязал жертву к стулу, заткнул рот кляпом и стал делать ножом... да, возможно, ножом... надрезы на конечностях, на животе. Потом приволок сюда, чтобы запереть в морозильнике. Кровь на полу почти везде... А потом убийца стал смотреть, как жертва умирает.­

Люси отошла к окну, опять обхватила себя руками. Шарко чувствовал, что нервы ее на пределе. После трагедии с девочками ей не всегда легко удавалось сохранять хладнокровие. Она больше никогда не присутствовала на вскрытии, и ей никогда не поручали дел, в которых жертвами были дети.

Комиссар Шарко предпочел сейчас не заострять на этом внимания и сосредоточился на своей требующей скрупулезности работе. Он прошел в гостиную, оглядел ее. Вот стул, вот чем жертва была связана, вот пятна крови... Оперативники тем временем рылись в ящиках. Франк заметил фотографию в рамке. Мужчина и женщина. В шляпах, загримированные, дудят в тещины языки... Они явно счастливы. Мужчина — это жертва. Светловолосый, стройный, в глазах — настоящая жажда жизни.

Но кто-то решил положить конец его существованию.

Шарко вернулся в кухню и подошел к судмедэксперту:

— Как ты думаешь, зачем убийца засунул в морозильник одежду? И когда он это сделал: до или после смерти жертвы? Может быть, это символическое для преступника действие и...

Они с Шене были друзьями. Иногда обедали вместе, раз или два в месяц пропускали по стаканчику. Судмедэксперт не довольствовался тем, чтобы добросовестно провести вскрытие, ему нравилось чувствовать себя тесно связанным со следствием, обсуждать его ход с полицейскими, знать, чем кончилась история, участие в которой ограничивалось для него первой страницей, — до последней он никогда не доходил.

— Нет тут ничего символического! Думаю, жертва, пока находилась снаружи, была в одежде. Конечно, надо будет посмот­реть все вещи повнимательнее, когда они оттают, но разрезы на джинсах и рубашке позволяют предположить, что убийца не раздевал Гамблена перед тем, как пытать его. По-моему, тот разделся сам уже внутри камеры.

— Ну-ка, объясни, не понимаю.

— Ты никогда не подбирал бродяг, умерших от холода? Некоторых из них находят совершенно голыми, а одежда лежит рядом. Как правило, такое случается во время сильных морозов, и называется это «парадоксальным раздеванием». Человек утрачивает ориентацию, ему начинает казаться, будто без одеж­ды станет теплее. В большинстве случаев это происходит непосредственно перед полной потерей сознания. Такое поведение связано с дисфункцией гипоталамуса, части мозга, которая регулирует температуру тела. Иными словами, мозг от переохлаждения начинает барахлить, а жертва в результате — делать или говорить бог знает что...

Люси смотрела на свое отражение в оконном стекле, за которым медленно кружились снежные хлопья. Были бы девчонки сейчас здесь, они, визжа от радости, нацепили бы куртки и варежки, побежали на улицу... Потом стали бы лепить снеговика, кидаться друг в друга снежками и хохотать, хохотать...

Она печально вздохнула и спросила, не оборачиваясь:

— Сколько времени он умирал?

— Порезы на первый взгляд поверхностные, он должен был потерять сознание, когда температура тела опустилась ниже двадцати восьми градусов по Цельсию. Все происходило довольно быстро, потому что вокруг него было минус восемна­дцать. Конечно, точнее скажут графики, но думаю, что все кончилось не больше чем за час.

— Это долго — час.

Шарко разогнулся, потер ладонь о ладонь. Все нужные снимки уже сделаны, все запечатлено навеки, теперь можно будет рассматривать фотографии, когда захочется: днем, ночью, в таком ракурсе, в другом... Нет никакого смысла оставаться в этой проклятой комнате. Пусть тут действуют криминалисты. Люди в белых комбинезонах закрыли все двери, включили электронагреватели, установили над морозильником мощные лампы, зажгли их тоже. Можно было бы ускорить процесс с помощью электросушилок или газовых горелок, можно было бы... а если бы таким образом оказались сдуты, уничтожены следы?

В свете прожекторов кристаллы льда искрились, и от этого нагота покалеченного тела казалась еще более ужасающей. Эта ледяная пещера стала последним пристанищем Кристофа Гамблена, и он сжался в комок, словно хотел в последний раз согреться. Шарко снова подошел к морозильной камере, сунул голову внутрь, всмотрелся в замерзшего и нахмурил брови:

— Я брежу или там действительно на льду, под локтями, что-то нацарапано?

Люси, глядя в затянутое тучами небо, молчала. Шене шагнул вперед, встал рядом с комиссаром и наклонился:

— Ты прав, он пытался что-то написать...

Выпрямившись, судмедэксперт приказал техникам:

— Ну-ка, помогите нам вытащить тело наружу, не повредив его. Быстренько, пока лед не растаял.

Они принялись «отклеивать» труп Кристофа Гамблена, не ожидая помощи Люси и стараясь действовать как можно аккуратнее. Наконец им удалось оторвать тело от промерзшего пола с минимумом потерь: так, несколько лоскутков кожи. Комиссар попытался расшифровать нацарапанное на льду:

— Похоже, тут написано... тут написано «ACONLA»... но ­некоторые буквы частично стерлись...

— Тут может быть не «C», а «G», — заметил Шене, — и не «L», а «I», тогда получается «AGONIA», то есть «агония». Или, на позднелатинском — «тревога», «томление», «страдание»... Это же вполне отвечает тому, что он испытывал, правда?

3 Место преступления во Франции огораживается лентами в поперечную красную и белую полоску.

4 На парижской набережной Рапе находится Институт судебно-медицинской экспертизы. — Примеч. авт.

5 Вероятно, тут намек на ежедневную французскую финансово-экономическую газету «Трибуна» («LaTribune»).

3

Закон защищает личность, человека, облеченного плотью, но не защищает плоти как таковой: тело превращается в объект, с юридической точки зрения не слишком определенный, — не вполне предмет, но уже и не личность. В глазах закона Кристоф Гамблен больше не был личностью — только телом. Час за часом аутопсия места преступления обнажала самые интимные уголки его прежнего существования: кто-то беззастенчиво обшаривал его ящики, кто-то перебирал бумаги и счета, кто-то, стремясь узнать, с кем и когда он встречался в последнее время, опрашивал соседей и близких...

Для того чтобы выяснить: дом, в котором жил Кристоф Гамблен, принадлежал его разведенному отцу, а машина была куплена в кредит, — долго копать не пришлось. Приступили к составлению списка абонентских договоров на оказание тех или иных услуг... На всех недавних фотографиях журналист был сженщиной — той, что снималась в шляпе и с тещиным языком, —или с друзьями, скорее всего на каких-нибудь домашних вечеринках. Всех этих людей предстояло допросить. Осиротевшую собаку Гамблена работники Общества защиты животных увезли в приют, там она будет ждать, не заберет ли ее кто-нибудь из близких погибшего хозяина. Полицейские рылись в личной жизни убитого, исследовали его досуг, изучали его постельное белье — пока они не переворошат весь дом, не успокоятся.

Люси и Шарко оставили коллег работать на месте преступления, а сами где-то около часа дня отправились в центр Девятого округа столицы — в редакцию «Высокой трибуны». Адрес нашелся на служебных визитках жертвы, и, возможно, именно там, в редакции, Кристофа видели в последний раз. Робко начинался снегопад, они ехали друг за другом, каждый на своей машине, часом позже припарковались на подземной стоянке вблизи бульвара Османа и вместе поднялись на поверх­ность.

Ветер трепал шарфы, прорывался внутрь станций метро, снег и рождественское оформление придавали Большим бульварам праздничный вид. Люси печально смотрела на большие красные шары, подвешенные над дорогой.

— В Лилле мы с девочками всегда наряжали елку первого декабря, я сама делала адвентские календари с сюрпризами и дарила им... На каждый день до Рождества по сюрпризу...

Она сунула руки в карманы и замолчала. Шарко не знал, что сказать. Знал одно: во время праздников и школьных каникул им обоим бывало особенно тоскливо, а рекламные кампании игрушек становились — опять-таки для обоих — просто адом. Любой шорох, любой звук или запах ассоциировался у Люси с тем или иным воспоминанием о дочках, любой возвращал ей девочек, и крохотные язычки пламени все загорались, загорались, загорались...

Франк решил, что лучше сейчас поговорить о грязном деле, которое им поручено:

— В дороге я получил от ребят кое-какие сведения: нашли сотовый Гамблена, но не обнаружили никаких следов компьютера, хотя в счетах обозначено, что чуть больше года назад он купил новый...

Люси не сразу оторвалась от своих мыслей и включилась в разговор.

— А заявления о краже не было?

— Нет. Что касается подключения к Интернету, то его провайдер «Ворднет»... Не повезло.

Люси поморщилась. И впрямь как назло: «Ворднет» из тех провайдеров, которые ни под каким соусом не выдают никакой информации о пользователях, даже погибших от руки преступника, даже в рамках расследования уголовного дела. Законы, которые позволили бы в таких случаях доступ к защищенным договором о конфиденциальности персональным данным, пока не были приняты, только обсуждались, так что приходилось обходиться открытой информацией. Все, что могли получить полицейские, — это отчет о подключениях Гамблена к Сети за шесть последних месяцев: координаты места, где он находился, и время подключения, но никакой возможности просмотреть его электронную почту, сайты, которые он посещал, адресную книгу, у них не было...

— Значит, компьютер унес убийца... Но зачем? Это связано с какими-то журналистскими служебными заданиями? Со знакомством по Интернету? Или для убийцы это стало средством в еще большей степени завладеть жертвой?

Шарко пожал плечами:

— Что касается слова, выцарапанного на льду, поиски соответствий слову «ACONLA» не дают ровно ничего, зато «AGONIA» — это и название книги, и название итальянского фильма, и название маркетингового агентства. Ну и, как подчеркнул Шене, это слово отсылает к латинскому происхождению нашего слова «агония»...

— Но почему он написал это на латыни?

— Робийяр скоро займется этим вплотную. Пока он исследует телефонные счета, но это все равно что искать иголку в стоге сена. Каких только нет номеров — буквально в любом уголке земли! Гамблен был журналистом, а это значит, что он бук­вально сросся со своим телефоном, без телефона никуда...

Редакция «Высокой трибуны» находилась в здании бывшей парковки, чем и объяснялась причудливая архитектура помещения. В этой ежедневной газете работали больше ста журналистов и сорок корреспондентов, тираж ее доходил до ста шести­десяти тысяч экземпляров. С одного этажа на другой надо было подниматься по спиральной дорожке, выложенной серым ковролином. Встречу главный редактор назначил на четвертом. Полицейские поднимались выше и выше, а вокруг них сновали туда-сюда люди, гудели компьютеры, голов сотрудников не было видно за горами бумаг. В последнее время темой номер один для прессы стало завоевание космоса. Глава Федерального космического агентства России сообщил, что очень скоро будет организована экспедиция в глубокий космос, до Юпитера и дальше, и это обещает новые решения, связанные с длительностью пребывания астронавтов вне Земли, увеличивая его едва ли не до бесконечности.

На Люси и Шарко были обращены все взгляды, везде, где они оказывались, устанавливалась тревожная тишина. Солидный мужчина в костюме в полоску... Женщина с конским хвостом, на ней джинсы, тяжелые ботинки, короткая куртка — эта баба наверняка с пушкой, достаточно посмотреть более внимательно на ее наглухо застегнутую куртку... Никаких сомнений в том, что сотрудникам уже известно об убийстве Кристофа Гамблена, им всем сообщил об этом главный, а ему — еще утром — полиция.

Но вот они наконец вошли в маленький, заваленный бумагами кабинет и поздоровались с главным редактором, вид у которого был весьма серьезный. Себастьен Дюкен, высокий худощавый мужчина лет сорока, закрыл за посетителями дверь, пригласил их сесть и тяжело вздохнул:

— Как ужасно то, что произошло!

Они обменялись несколькими принятыми в таких случаях фразами, потом Люси попросила хозяина кабинета рассказать о коллеге.

— Насколько помню, он в свое время поменял судебную хронику, которой занимался с первого дня работы в редакции, на хронику происшествий. Мы работали вместе шесть лет, но я не могу сказать, что хорошо знал Кристофа. Да мы почти и не виделись — чаще всего он писал свои заметки дома и присылал их мне электронной почтой. На задания ездил один, без фото­графа. Независимый, расторопный, пробивной. Скандалов из-за его статей никогда не было.

— Какие темы предпочитал Гамблен?

— Я же говорю: он работал в отделе происшествий. А там может быть что угодно и сколько угодно грязи... Несчастные случаи, сведение счетов, убийства... Раньше он почти все свое время проводил в судах, на слушаниях самых кошмарных, самых ужасных дел. Надо же, пятнадцать лет болтался во всем этом дерьме, а теперь вот с самим такое...

Журналист смутился, сделал вид, что закашлялся, сообразив, что у этих двоих, сидящих напротив, работа еще менее завидная.

— Он никогда не пытался уйти к конкурентам. Несмотря ни на что, я думаю, ему было здесь, у нас, хорошо. Он встречался с людьми, он отлично знал свое дело.

— А любил он это свое дело?

— Да. Гамблен был истинный трудоголик.

— Передвигался много?

— Очень много, в конторе не сидел, всегда был где-то на задании, но не выезжал за пределы Парижа и окрестностей. Это была его территория. Наша газета принадлежит холдинговой компании, которая владеет несколькими филиалами в регионах, у каждого — свои новости и своя хроника происшествий, но для освещения самых важных новостей у нас общие страницы.

— Нам бы хотелось познакомиться с последними материалами жертвы.

— Нет ничего проще! Если дадите электронный адрес, я вскоре пришлю их вам.

Шарко достал визитную карточку, отдал ее Дюкену и перешел к рутинным вопросам.

Главный редактор рассказал, что у Кристофа Гамблена на работе не было никаких проблем, никаких врагов, никаких ни с кем ссор или разногласий — ну, разве что мелкие стычки время от времени. У него не было постоянного рабочего места; когда­ приходил в редакцию, садился в openspace то там, то сям, но ни­когда не пользовался редакционными компьютерами, только сво­им собственным ноутбуком — чтобы не тратить лишнего времени.­

Люси перевела взгляд с собеседника на висевшую позади него на стене «простыню» — календарный план работы, где рядом с именем каждого сотрудника редакции была приклеена его маленькая фотография, какие делаются для документов, и с помощью разноцветных клейких кружочков обозначены его присутственные дни.

— Скажите... вот тут, на вашей схеме, фотография и рядом имя: «Валери Дюпре». Мы уже видели эту женщину на снимке с Кристофом Гамбленом у него в квартире. Но, судя по вашим данным, последний раз она была в редакции больше полугода назад... С ней случилось что-нибудь серьезное?

— Смотря что под этим понимать... Валери взяла годичный отпуск — она решила написать книгу, ради которой придется поколесить по свету. Дюпре обожает журналистские расследования, рыщет везде, где только можно, чтобы раздобыть нечто, никому еще не известное, что-то такое, что от всех скрывают. И надо сказать, у нее в этом смысле дар.

— А о чем ее книга?

Главный редактор пожал плечами:

— Опять-таки никому не известно. Предполагается, что это будет огромный сюрприз. Конечно же, мы пытались хоть что-то узнать, но Валери, как никто, умеет хранить секреты. И я убеж­ден, что в любом случае ее книга наделает шума. Валери считается в журналистике «золотым пером», и работает она как одержимая.

— Похоже, у нее с Кристофом Гамбленом были очень близкие отношения...

Дюкен кивнул:

— Вы правы, они были очень близки, но, думаю, не жили вместе. Валери появилась у нас в редакции около пяти лет назад, и они с Гамбленом сразу же нашли друг друга. Но должен сказать, Валери не из тех сотрудников, с которыми все просто. Тут и легкая паранойя, и крайняя замкнутость, и, извините за выражение, занудство: такая кого угодно достанет... В общем, этакий журналист-следователь во всей красе.

— Можете дать ее адрес? — спросил Шарко.

Себастьен, справившись в компьютере, продиктовал полицейскому адрес, комиссар записал, а Люси тем временем встала и подошла к календарному плану с фотографиями:

— Как вам кажется, не было ли у Кристофа Гамблена в последнее время каких-то, может быть личных, проблем? Не выглядел ли он озабоченным, не изменилось ли его поведение?

— Ни в коей мере.

— Судя по тому, что я здесь вижу, в конце ноября и в начале декабря он брал отгулы. Почему-то не подряд. Вторник, четверг, а потом понедельник на следующей неделе... Можете сказать почему?

Дюкен закрыл на компьютере файл со списком сотрудников и, на мгновение обернувшись к листу на стене, ответил:

— Нет, причин, сами понимаете, я не знаю, но знаю, что он использовал свое свободное время очень странным образом. Один из коллег в тот самый отгульный день, когда Кристофу не нужно было появляться здесь, видел его в архиве на нулевом уровне. Насколько мне известно, Гамблен копался тогда в старых подшивках, десятилетней давности.

— А можно нам поговорить с этим коллегой?

4

На нулевом уровне не было окон. Бетонные стены, низкие потолки, пилястры каждые два метра — наследство автостоянки, ее призрак. От неоновых ламп — впечатление искусственно соз­данного дня. Некоторые места, предназначенные для машин, превратились в склады офисных материалов: вышедшие из упо­т­ребления компьютеры, принтеры, тонны бумаг, которые никто никогда не сортировал...

Журналиста, который привел сюда Шарко и Люси, чтобы порыться в старых подшивках, звали Тьерри Жаке. Они шли втроем вдоль полок, где красовались одетые в разноцветный кар­тон основное и все региональные издания, начиная с 1947 года. Тьерри был довольно молод: джинсы, кеды, очки в квадратной оправе, которая свидетельствовала о том, что перед вами интеллектуал, не чурающийся, однако, модных новинок.

— Мы спускаемся сюда, если надо откопать какое-то старое дело или найти материал для работы. Большинство до сих пор предпочитают бумагу компьютерным файлам, ну и потом, это дивное средство побыть в тишине, дать ушам отдохнуть от шума, вы же меня понимаете? Здесь я и видел Кристофа в последний­ раз. Мы тогда немножко поболтали, но я чувствовал, что он напал на след и только и мечтает: пусть меня наконец оставят в покое!

Люси рассматривала длинные ряды картонных корешков, теряющиеся в бесконечности подвала.

— А что он искал?

— Не знаю. Сказал только, что «готовит одну штуковину» и что дело это сугубо личное, но ничего не уточнил, а поскольку мне и без того казалось, что мешаю ему, я не стал расспрашивать. Но подшивки, которые лежали перед ним на столе, видел. Одни были темно-синие, другие — красные. Этими цветами обозначаются регионы Рона—Альпы и Прованс—Альпы—Лазурный Берег. Думаю, он рылся в подшивках нулевых годов, потому что заметил на одной из синих — региона Рона—Альпы — крупную надпись: «2001».

— Вы хорошо знали Кристофа?

— Нет, не сказал бы. Мы редко работали вместе, разве что на летучках встречались.

— Но что вообще может заставить человека просиживать здесь все свои отгульные дни?

— Ах вот вы о чем!

Теперь они добрались до ниши между стеллажами со ­сравнительно недавними подшивками. Все было расставлено в безуп­речном порядке. Жаке вытащил одну из больших плоских коробок — синюю, с надписью «Рона—Альпы / первый квартал 2001», достал ее содержимое — примерно девяносто газет — и стал быстро перебирать их.

Шарко нахмурился:

— Как вы рассчитываете найти тот или те номера, которые интересовали Кристофа?

— Не их. Кристоф вышел отсюда с зажатыми под мышкой газетами — наверное, хотел поработать с ними дома, и, если фортуна на нашей стороне, может быть, он не успел принести их обратно.

Задетая за живое Люси взяла другую подшивку 2001 года и принялась ее изучать. Дома у жертвы не оказалось никакого архива, но почему бы Гамблену не оставить газеты в другом месте? А если их унес убийца?..

Прошло несколько минут, и Жаке первым воскликнул:

— Бинго! Смотрите, тут не хватает номера за восьмое февраля две тысячи первого года!

— Можно найти другой экземпляр этой газеты?

— Две тысячи первый... в конце концов, не так это было давно... Думаю, в компах найдется электронная версия... А в худшем случае, запросим региональный филиал, они сосканируют со своей подшивки и пришлют то, что нам нужно. Хотите, гляну, что там у нас есть оцифрованное?

Шарко со вздохом оглядел ряды картонных полосок:

— Да, пожалуйста. А мы с коллегой пока пошуруем в этих двух регионах: Рона—Альпы и Прованс—Альпы—Лазурный Берег — я правильно понял? Темно-синие и красные коробки?.. Ну, хотя бы начала нулевых.

Искать недостающие газеты в комплектах из примерно трехсот шестидесяти пяти экземпляров — это, в общем-то, не так уж страшно, ну, понадобится чуть-чуть терпения...

Несколько минут спустя вернулся Жаке:

— В базе данных нашлась-таки электронная версия этого номера. Могу вам ее прислать.

— Это было бы прекрасно!

Они стали рыться в газетах втроем и через час выяснили, какие номера взял себе Кристоф Гамблен. Четыре газеты, вышедшие в период с 2001 по 2004 год: две, 2001 года и 2002-го, выпущенные филиалом редакции, расположенным в регионе Рона—Альпы, и две, соответственно, 2003 и 2004 года, — филиалом, что работает в регионе Прованс—Альпы—Лазурный Берег. Люси тщательно записала в блокнот, с которым никогда нерасставалась, выходные данные, и полицейские отправились вследза Жаке наверх, к компьютеру. Шарко по дороге размышлял, не связаны ли между собой таинственная игра Кристофа Гамблена в архивиста и его ужасная смерть.

Журналист сел к монитору, довольно быстро нашел полностью оцифрованные старые газеты и сохранил их в особой папке на рабочем столе. Шарко дал молодому человеку электронный адрес Паскаля Робийяра, лейтенанта, который в их команде занимался компьютерным поиском и сопоставлением разной информации. Жаке оказался парнем проворным и умелым, через пять минут документы ушли по назначению.

Шарко и Люси попрощались с Тьерри, сказали журналисту, что ему, как и его коллегам, с которыми Гамблен общался в последнее время, скорее всего, придется дать в доме 36 по набережной Орфевр показания, вышли из здания редакции и двинулись вдоль бульвара, отданного во власть ветра. Асфальт уже покрылся тонким слоем снега, и снег этот не таял, что не предвещало ничего хорошего для уличного движения. Люси, пряча лицо в красный шерстяной шарф, взглянула на часы:

— Ох ты! Уже почти три! Не зря у меня живот подвело... Может, зайдем перекусим, прежде чем вернуться на Орфевр? Повернем к Ле-Аль? Пиццу у Синьорелли?

— Валери Дюпре живет в Восьмом округе, недалеко от метро «Гавр-Комартен», то есть в двух шагах отсюда. Давай перехватим чего-нибудь тут поблизости и зайдем ее навестим, не возражаешь?

5

Судя по адресу, который выдал им главный редактор «Высокой трибуны», Валери Дюпре жила в старинном доме между станциями метро «Мадлен» и «Обер». Улица спокойная, с односторонним движением. Было уже около четырех, смеркалось. Снежинки, похожие на любопытных светлячков, поблескивая под фонарями, плясали вокруг прохожих. Зима вступала в свои права, и синоптики обещали, что она будет суровой.

Полицейские вошли в ворота, пересекли мощеный двор, ­отыскали парадное с квартирой 67, позвонили по домофону. Постояли, сунув руки в карманы и втянув голову в плечи, подождали и, поскольку никакого ответа на их звонок не последо­вало, стали тыкать во все кнопки подряд: авось хоть кто-нибудь да отзовется! Так в конце концов и вышло. Им открыли.

Выпростав лицо из шарфа, Шарко исследовал почтовый ящик с номером 67: полон до краев, только что не лопается.

— Слишком много почты — это дурной знак. Должно быть, Валери давно не была дома.

Люси обнаружила, что лифт здесь отсутствует, поморщилась и, наклонившись, потерла лодыжку.

— Что, опять? — забеспокоился Шарко.

— Болит немножко. Но не сильно.

— Ах вот оно что? Значит, теперь никакого спорта, никаких травм!

— Да ладно тебе, все в порядке!

Они стали подниматься на шестой этаж: впереди Франк, за ним Люси. Люси часто останавливалась: ее связкам лестницы были противопоказаны. Взобравшись почти под крышу, Шарко решил было позвонить, но передумал, присел у двери, исследовал замочную скважину и — приложил палец ко рту:

— Ш-ш-ш! Взломано.

Они тихонько отступили назад.

— Меня бы сильно удивило, если бы кто-то встретился мне внутри, — еле слышно прошептал Франк, — но на всякий случай оставайся здесь.

— Как же как же, размечтался!

Люси, стиснув в правой руке оружие, проскользнула вперед и, не снимая перчатки, повернула дверную ручку. Полицейские — друг за другом, палец на спусковом крючке — вошли в прихожую и прежде всего осмотрели углы. Никого. Зажгли свет и направились в комнату.

Беспорядок тут был ужасающий. Из ящиков все выброшено, стеллажи с книгами повалены, везде — груды бумаг...

— В спальне и в ванной — ничего интересного, — сообщила Люси, вернувшись в кабинет хозяйки квартиры.

— В гостиной и в кухне тоже, — ответил ей Шарко.

Они медленно повернулись вокруг своей оси, вглядываясь в окружавший их хаос и стараясь не наступить ни на одну бумажку.

— Все перевернуто и вывернуто наизнанку, но вроде бы ничего особо ценного не унесли.

Напряжение немного спало, и Шарко позвонил Никола Белланже. Люси тем временем еще раз бегло осмотрела другие комнаты.

Квартирка была маленькая, метров сорок, не больше, но с учетом ее местоположения, видимо, обходилась нанимательнице недешево. Холодильник и полки в кухонных шкафах оказались почти пустыми...

Шарко сунул мобильник в карман и взял Люси за руку:

— Пошли отсюда: как бы нам чего не затоптать до приезда наших ребят и криминалистов. Станем делать все по правилам и, пока их нет, опросим соседей.

— Ну да, как порядочные. Погоди-ка секундочку.

Люси подошла к телефону с автоответчиком. На экране мига­ла цифра 1. Телефон оказался соединен проводом с коробочкой, обеспечивавшей доступ к Интернету во всей квартире. Так... а ни одного компьютера и здесь не видно! Люси нажала клавишу.

Сообщение было датировано сегодняшним утром.

Сообщение 1: четверг, 15 декабря, 9 ч. 32 мин.

Здравствуйте, мадам. Вас беспокоит комиссариат полиции Мезон-Альфора6. Сегодня четверг, 15 декабря, 9 ч. 30 мин.

Мы подобрали больного ребенка-бродяжку, а в кармане у него нашли листок бумаги, на котором синими чернилами написано от руки: «Валери Дюпре, 757, Франция». Ребенок не разговаривает и выглядит очень испуганным. Ему лет десять на вид, волосы светлые, глаза черные. На мальчике поношенные вельветовые брючки, сильно стоптанные кеды и дырявый свитер. В Париже, кроме вас, — еще три женщины по имени Валери Дюпре.Если высчитаете, что дело касается именно вас, можете ли срочно нам позвонить? Оставляю свои координаты: Патрик Тремор, старший ин­спектор полиции. Мой телефон: 06-09-14... Повторяю: 06-09-14...Спасибо.

Шарко дослушал сообщение и, схватившись за голову, вышел в прихожую:

— Хотел бы я знать, что все это означает!

6Мезон-Альфор — небольшой городок на реке Марна, в департаменте Валь-де-Марн, по существу — юго-восточный пригород Парижа.

7Номер, под которым значится Париж в списке департаментов Франции.

6

Полицейские во главе с Белланже приехали довольно скоро. Два техника-криминалиста — чтобы поискать отпечатки пальцев и следы ДНК (могут ведь они обнаружиться на посуде, простынях, одежде?), фотограф и офицер судебной полиции, которого прислали в подкрепление, потому что группе Никола Белланже и без того было чем заняться: расследование убийства Кристофа Гамблена только-только началось.

Забитый до отказа почтовый ящик и свидетельства соседей позволяли предположить, что Валери Дюпре не переступала порога своей квартиры недели две, не меньше. Никто в доме не былхорошо с ней знаком: Валери уходила рано, приходила поздно и не отличалась склонностью к болтовне. Не слишком-то симпатичная и сильно замкнутая девица — так характеризовали ее соседи. Валери отправилась путешествовать? Может, какая-тобеда с ней случилась? Есть ли тут прямая связь с убийством Кри­стофа Гамблена? Вопросы у полицейских возникали один за дру­гим, — как в начале любого сложного дела, вопросов была уйма, ответов почти никаких.

Договорив и спрятав мобильник, Шарко подошел к Люси, которая обсуждала что-то с Белланже на площадке перед квартирой. Тридцатипятилетний Никола, высокий, атлетически сложенный, никогда ничего не рассказывал о своей личной жизни, подчиненные даже не знали, есть ли у него жена или подруга. В полдень он частенько выходил побегать в Булонский лес с Люси и другими коллегами, а Шарко в это время обычно сидел над каким-нибудь старым, но так и не законченным делом или отправлялся в тир — расстрелять в одиночку две-три обоймы. Белланже стал руководителем группы в Уголовной полиции три года назад, обычно на это место ставили более опытных, молодой лейтенант получил должность по протекции, но не подвел тех, кто его пристроил, очень неплохо справляясь со своими обязанностями.

— Я поговорил со старшим инспектором комиссариата в Мезон-Альфоре — с тем, который нашел мальчишку и оставил сообщение на автоответчике Валери, — сказал Франк. — Мальчика обнаружили в подвале жилого дома лежащим на полу, явно чем-то перепуганным. Его обыскали, вытащили из кармана бумажку, а по фрагменту адреса, на ней написанному, — уже в телефонном справочнике Парижа установили номер телефона Валери Дюпре. Сейчас ребенок в кретейской8 больнице, его обследуют. Он все время молчит, и никто не знает, кто он и откуда. Пожалуй, я туда съезжу... Ты со мной, Люси?

— Думаю, одному из нас лучше остаться здесь, чтобы помочь: обыск пока проходит довольно скучно, никаких зацепок...

— Ладно. Судя по погоде, поездка может получиться долгой. Пока!

Он кивнул Белланже и стал спускаться по лестнице. Люси перегнулась через перила и, провожая Шарко взглядом, заметила, что, перед тем как скрыться из виду, он как-то странно на нее посмотрел.

Энебель вошла в квартиру вслед за начальником. Полицейский в перчатках разбирался в бумажном хламе, криминалисты из судебной полиции искали следы взломщика на тех частях предметов, где они могли сохраниться: на ручках дверей, подлокотниках кресел, гладких поверхностях... Ответственный за обыск коллега, Микаэль Шьё, протянул им прозрачный полиэтиленовый мешочек:

— Криминалистам попалось кое-что интересное. Для начала — шесть сим-карт. Симки эти застряли в сливе умывальника; взломщик, видимо, считал, что водой их смыло, — ан нет. Но они там совсем промокли, и ничего пока разобрать не удалось.

Белланже взял пакет и прощупал зеленоватые прямоугольнички:

— Мы знаем, что Валери Дюпре вела журналистские расследования. Среди пишущих на горячие темы журналистов, с кото­рыми мы сталкивались по работе, у многих было по нескольку телефонов. Они регистрировали номера на подставных абонентов, и это обеспечивало им прикрытие, настоящие хамелеоны. А счетов подходящих не нашлось?

— Ни одного, имеющего отношение к телефонной связи.

— Хм... Тогда еще один вариант. Возможно, это симки с анонимными номерами, не требующие при покупке оформления9. Такие анонимные номера — лучшая возможность не засветиться. Полная безопасность для владельца, потому как, если симка не привязана к реальному абоненту, поди найди, какому номеру она соответствует и кто телефоном пользуется.

Микаэль Шьё согласился и, покончив с сим-картами, показал удостоверение личности:

— Видите? Удостоверение на имя жительницы Руана Вероники Дарсен, а фотография между тем — Валери Дюпре.

Белланже внимательно осмотрел карточку:

— Должно быть, это часть ее коллекции поддельных документов. Когда расследуешь горячую тему — а Валери занималась именно этим, — лучше своего имени не открывать. Так чаще­ всего и бывает. Человек, то и дело переезжая с места на место, пользуется вымышленными именами. М-да, это отнюдь не облегчает нам задачи...

— И еще, смотрите... Вот запросы на туристические визы, все подавались почти год назад. На этот раз — от имени Валери Дюпре: было бы слишком рискованно врать в посольствах. Перу,­ Китай, США — штат Вашингтон и штат Нью-Мексико, Индия. Может быть, в этом бардаке найдется еще что-нибудь в том же роде, надо порыться как следует... Думаю, обратившись в соответ­ствующие посольства, мы получим все сведения по этим запросам, уж даты-то путешествий узнаем точно, а то и в каких городах­ «туристка» собиралась побывать... Еще, может быть, установим, не путешествует ли она, случайно, сейчас по одной из этих стран,ведь такое вполне вероятно: в квартире нет ни портативного компьютера, ни сотового телефона, ни фототехники. Между тем у журналистов, подобных нашей клиентке, всегда имеются мощный ноут и отличная камера с несколькими объективами.

Белланже с довольным видом записывал информацию в блок­нот. Акты, протоколы, донесения, свидетельские показания — все это впереди, равно как и поиски и беседы с родными и близкими Валери, которым предстоит сообщить об ее исчезновении и которых следует вызвать для допроса... Конца этому не будет, поручений хватит для всех его, таких разных, подчиненных.

— Хорошо, Шьё, очень хорошо.

Люси подошла к опрокинутому стеллажу, присела и присмотрелась. Чего тут только нет! От детективов до биографий политических деятелей... Наскоро поворошив книги, она под­нялась и направилась к рабочему уголку в глубине комнаты. Небольшая настольная лампа, наушники к плееру, принтер... а компьютера нет... Здесь тоже все разворочено и выкинуто из ящиков. Взяла наугад несколько листков бумаги. Распечатки страниц из Интернета, электронные адреса источников или поставщиков информации, фотокопии книг...

Она повернулась к Шьё:

— Главный редактор газеты, в которой работает Дюпре, сказал, что она писала книгу о каком-то своем расследовании, но, к несчастью, никто вроде бы не знает темы. Тебе удалось найти хоть что-то относящееся к какому бы то ни было расследованию? Документы, рукописные заметки...

— Конечно, сразу этого не определишь, потребуется еще некоторое время, но на первый взгляд ничего такого здесь нет. Может быть, в книгах — там, на полу?

— Смотрела и тоже «ничего такого» не обнаружила. Не попалось даже нескольких книжек на одну и ту же тему.

Напрашивался вывод: если взломщик что-то отсюда и унес,то только компьютер и фотоаппарат, — все остальное, включая пред­меты, представляющие собой некую ценность, кажется, осталось на месте. Иными словами, мотивы тут были другими, чем при классическом ограблении, — выброшенные в умывальник сим-карты тоже свидетельствуют об этом.

Белланже отвел Люси в сторону:

— Понимаешь, мне уже пора ехать во Дворец правосудия — прокурор ждет, а через три часа назначена аутопсия, и нужно, чтобы кто-то из уголовки там присутствовал... На долю Леваллуа за последнее время выпало многовато вскрытий, да он и занят сейчас соседями Кристофа Гамблена, Шарко — с учетом пробок и погоды — ни за что не успеть к этому времени вернуться из больницы, мне ужасно неудобно тебя просить...

Люси поколебалась, но в конце концов взглянула на часы:

— Значит, на набережной Рапе в восемь? Хорошо, я съезжу туда.

— Уверена, что сможешь?

— Раз я тебе сказала...

Капитан улыбнулся и ушел, а Люси вернулась к работе. Она ничего не знает о Валери Дюпре, стало быть, надо копать, копать и копать, пытаясь разобраться в том, что собой представляет эта женщина.

Вот она — на окантованных снимках, сделанных, похоже, профессиональным фотографом. На вид лет сорок, очень привлекательная, всякий раз с мужчинами в галстуках на фоне больших предприятий. «Эльф Аквитен», «Тоталь»...10Люси заметила, что Дюпре всегда разная: то она блондинка, то брюнетка,­ то в очках, то без, то коротко подстрижена, то с длиннымиволо­сами — женщина-хамелеон, которая выглядит строгой и силь­ной, способной изменять не только свою внешность, но и личность в зависимости от обстоятельств. У соседей, по их словам, она вызывала подозрения, кое-кто даже именовал ее женщиной-призраком.

Люси продолжала изучать обстановку. Все просто, никаких излишеств, но вполне современно. Все практично, удобно, но ни на чем нет отпечатка индивидуальности. У Кристофа Гамблена при обыске нашли альбом с фотографиями, здесь ничего подобного, никаких признаков, по которым можно было бы связать этих двоих. Пока Дюпре кажется более одинокой и более осторожной.

Время летело быстро. Фотограф и криминалисты, сделав свое дело, уже покинули квартиру. Микаэль Шьё, собрав все, что может оказаться полезным следствию, составлял в блокнотике опись. Папки со счетами, квитанции, запросы на визы — все найденные здесь документы будут доставлены в дом 36 на набережной Орфевр, где их хорошенько изучат. Следствию важно не увлекаться количеством, чтобы не погрязнуть в мелочах, но в принципе ничем нельзя пренебрегать.

— А это? Это, как ты думаешь, стоит взять?

Люси подошла к коллеге. Пусть он работает в другой команде, у офицеров полиции существует солидарность, все равные по званию друг с другом на «ты», все друг друга знают, и все, за редким исключением, друг друга ценят.

— Что — «это»?

— Да вот, нашел у нее под кроватью папку с газетами, ну и просмотрел по-быстрому. Газета — та самая, в которой Дюпре работает, «Высокая трибуна». В каждом номере, похоже, есть по ее статье, но подписаны они псевдонимом «Вероника Д.». ­На первый взгляд Дюпре интересовали только такие горячие темы, как дело «Клирстрим»11 или дело о «Медиаторе»12.

Люси села на корточки, открыла папку, вытащила из нее ­газеты, — возможно, они прольют свет на профессиональную жизнь Валери Дюпре. Газет оказалось штук сорок — стало быть, не меньше сорока статей, каждая из которых, по-видимому, требовала многих недель расследования под чужим именем.

Энебель пробежала глазами заголовки. Даты шли в обратном­ порядке, самая свежая газета, с публикацией начала 2011 года,лежала наверху. Насколько можно было увидеть при бегломпросмотре, журналистские расследования Валери Дюпре в боль­шин­стве случаев касались политики, промышленности и окружающей среды: ветроэнергетики, генетически модифицированныхорганизмов, биогенетики, всякого рода загрязнений, фарминдуст­рии, «черных приливов»...13Горячие темы... журналистка, должно­ быть, нажила немало врагов в высших сферах, занимаясь ими.

Люси на всякий случай поискала в папке номера, имеющие хоть какое-то отношение к тем, которые унес из архива Кристоф Гамблен. Нет, ничего похожего. Самый старый здесь номер вышел в 2006-м — ага, значит, в том году, когда Валери стала рабо­тать в «Высокой трибуне», вспомнила Люси. И тут ее внимание привлекла засунутая между другими газета, непохожая на ос­тальные: «Фигаро», дата выпуска — 17 ноября 2011 года, то есть несколько недель назад. Интересно, зачем было прятать под кровать газету-конкурента?

Открыв «Фигаро», чтобы глянуть, вдруг там не хватает страниц или какая-то статья выделена журналисткой, Энебель об­наружила приклеенную ко второй полосе розовую бумажку для заметок, на которой было написано: «654 слева, 323 справа,145 слева». Совсем уж непонятно, мимо такого не пройдешь! Нет,газеты тут оставлять нельзя.

— Конечно, придется попахать, ну да ладно, забираем все, всю эту кучу...

Нагруженные плодами обыска — тремя битком набитыми бумагой коробками, — двое полицейских тяжело поднимались по ста пятидесяти ступенькам, которые вели на четвертый этаж дома 36 по набережной Орфевр — именно там размещалась Уголовная полиция, где оба работали. Люси начала мечтать о том, чтобы ступить на эти старые доски и пробежаться по этим узким коридорам, по тускло освещенному верхнему этажу под самой крышей задолго до того, как началась ее карьера: лет, наверное, в девятнадцать... Дом 36 по набережной Орфевр для любого французского полицейского — легенда, место, где одно за другим­ расследуются самые серьезные преступления. А пришла сюда Энебель — по протекции Шарко и, главное, бывшего шефа уголовки — всего полтора года назад. Она, лилльская дев