Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Иностранка
- Kategorie: Krimi
- Serie: Звезды мирового детектива
- Sprache: Französisch
- Veröffentlichungsjahr: 2013
Диана Тиберж в отрочестве стала жертвой насилия, наложившего отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь. Она обретает счастье и покой, усыновив в Таиланде мальчика, которого называет Люсьеном. В Париже они попадают в автомобильную катастрофу. Люсьен при смерти, но таинственный немецкий врач выводит его из комы. В ту же ночь врача убивают. У Дианы возникает подозрение, что дорожная авария была хорошо спланированным покушением на Люсьена. Расследование приводит ее в далекую Монголию. Здесь она наконец узнает правду, которая ужаснет даже закаленных читателей триллеров...
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 390
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Оглавлнение
Жан-Кристоф Гранже
Братство камня
Роман
Перевод Е. Клоковой
978-5-389-03807-3
УДК 821.133.1–312.4Гранже
ББК 84(4Фра)–44
Г77
Гранже Ж.-К.
Диана Тиберж в отрочестве стала жертвой насилия, наложившего отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь. Она обретает счастье и покой, усыновив в Таиланде мальчика, которого называет Люсьеном. В Париже они попадают в автомобильную катастрофу. Люсьен при смерти, но таинственный немецкий врач выводит его из комы. В ту же ночь врача убивают. У Дианы возникает подозрение, что дорожная авария была хорошо спланированным покушением на Люсьена. Расследование приводит ее в далекую Монголию. Здесь она наконец узнает правду, которая ужаснет даже закаленных читателей триллеров...
УДК 821.133.1–312.4Гранже
ББК 84(4Фра)–44
© Éditions Albin Michel S. A. — Paris 2000
© Е. Клокова, перевод на русский язык, 2008
© А. Бондаренко, оформление, 2009
© ООО “Издательская Группа Аттикус”, 2009 Издательство Иностранка®
Посвящается Виржини Люк
Часть I Первые знаки
1
На все про все у Дианы Тиберж было сорок восемь часов.
Из Бангкокского аэропорта она должна была вылететь внутренним рейсом на Пхукет, а оттуда отправиться на север, чтобы добраться до Такуа-Па, что на побережье Андаманского моря, переночевать в гостинице и в пять утра продолжить свой путь. В полдень она будет на границе с Бирмой, в Ранонге, и там, в глубине мангровых лесов, обретет наконец то, ради чего все было затеяно. Потом ей останется только проделать обратный путь и в понедельник вечером улететь международным рейсом в Париж. Разница во времени будет ей на руку — она выиграет пять часов и в понедельник утром, 6 сентября 1999 года, сможет выйти на работу. Свежая как цветок.
Вот только рейс на Пхукет задерживался.
Все шло не по плану.
Жестокий спазм скрутил внутренности Дианы, к горлу подступила тошнота, и она ринулась в туалет. «Это из-за разницы во времени. План здесь ни при чем». В следующее мгновение ее вывернуло наизнанку. Кровь пульсировала в венах, лоб покрылся холодной испариной, сердце билось толчками, отзываясь болью во всем теле. Диана взглянула на себя в зеркало. Смертельно бледное лицо. Вьющиеся светлые волосы. В этой стране, населенной миниатюрными женщинами с темными гладкими волосами, они выглядели особенно нелепо, как, впрочем, и ее рост сильно выше среднего, из-за которого она так комплексовала в юности.
Диана умылась, протерла золотую серьгу в правой ноздре, надела маленькие хиппозные очочки и вернулась в зал транзитных пассажиров. Майка болталась на ней как на вешалке. Воздух из кондиционеров показался ей ледяным.
Диана подошла к табло. Рейс на Пхукет так и не объявили. Она прошлась по залу, то и дело натыкаясь взглядом на щиты с грозным предупреждением на тайском и английском: «Любой, у кого при аресте на территории Таиланда обнаружат тяжелые наркотики, будет приговорен к смертной казни через расстрел». Мимо прошли двое полицейских. Униформа цвета хаки. Винтовки с усиленным прикладом. Она закусила губу: все в этом треклятом аэропорту казалось ей враждебным.
Диана села и попыталась унять дрожь. В тысячный раз за утро она прокрутила в голове детальный план путешествия. Все должно получиться. Это ее выбор. Ее жизнь. Ей не придется возвращаться в Париж с пустыми руками.
В 14.00 чартер на Пхукет наконец вылетел. Диана потеряла пять с половиной часов.
Сойдя с трапа, она попала в настоящие тропики и вздохнула с облегчением. По небу плыли голубоватые, подсвеченные серебром облака. В конце взлетно-посадочной полосы трепетали листвой бледные деревья, ветерок поднимал с земли беспокойные фонтанчики пыли. Но главное — запах. В воздухе пахло муссоном: запах был особый — обжигающий, душный, наполненный ароматами фруктов, дождя, гниения. Наверное, так благоухает жизнь в высшей своей точке, на пороге смерти. Диана зажмурилась от восхищения и едва не полетела кубарем со ступенек.
Шестнадцать часов.
В агентстве по прокату автомобилей она выхватила у служащей ключи и побежала на стоянку. В дороге начался дождь, почти сразу перешедший в настоящий ливень. Мутные струи с оглушающим стуком обрушивались на капот. «Дворники» не справлялись с потоками красно-бурой грязи. Диана вела машину, не отрываясь от ветрового стекла, пальцы на руле побелели от напряжения.
Восемнадцать часов. На закате ливень стих. Окрестный пейзаж в сумерках переливался серебром. Мимо проносились рисовые поля, коричневые дома на сваях, златошерстные буйволы с длинными острыми рогами. Резные храмы с приподнятыми крышами... Сверкали молнии, прорезая бархат черных, с алым подбоем, туч.
В восемь вечера Диана добралась до Такуа-Па. Напряжение отпустило ее: несмотря на все накладки и панику, она успела вовремя.
Она нашла гостиницу в центре города, рядом с водонапорной башней, поужинала на террасе под навесом и почувствовала себя намного лучше. Снова пошел дождь, овевая ее благодатной прохладой.
Тут-то они и появились. Слишком ярко накрашенные девчушки в мини-юбках из искусственной кожи и вульгарных дешевых топиках. Диана дала бы им не больше десяти-двенадцати лет. На высоких каблуках они выглядели карикатурой на взрослых женщин. Светловолосые великаны на другом конце зала многозначительно подталкивали друг друга локтями. Немцы, а может, австралийцы, плотные, как говяжий оковалок. Диана уловила во взглядах мужчин неожиданную враждебность, словно ее присутствие мешало обитателям маленького мирка вести свою игру.
Она почувствовала горечь во рту. И сегодня, в тридцать лет, даже мысль о сексе вызывала у нее физическое ощущение тошноты. Диана ушла в свой номер, даже не обернувшись, — она не чувствовала ни малейшего сострадания к «живому товару».
Устроившись под сеткой от москитов, она мысленно вернулась к своей главной цели, а перед тем как заснуть, вспомнила щиты с грозным предупреждением, униформу патрульных, тупые приклады винтовок. Ей померещился лязг засовов, далекий гул вертолетных винтов...
В пять утра Диана была уже на ногах. Давешнее смятение испарилось. Солнце встало. В открытое окно, словно буря в иллюминатор корабля, врывалось все буйство тропических красок. Диана чувствовала: если понадобится, она перевернет вверх дном все джунгли.
В Ранонг она попала до полудня. Как и планировала. Море солеными болотцами проглядывало между деревьями. Где-то в глубине водного лабиринта скрывалась бирманская граница. Один из рыбаков сразу согласился довезти ее до места, и лодка заскользила по черным волнам. Жара, яркий свет, стоящие зеленой стеной по берегам заросли... У Дианы пересохло в горле, ей было невыносимо жарко, но она жадно впитывала каждое впечатление.
Часом позже они высадились на длинной песчаной косе, где стояло несколько бетонных строений. Вылезая из лодки, Диана испытывала детское чувство торжества: у нее получилось! На планете не было такого места, куда она не сумела бы добраться...
Несмотря на полуденный зной, перед приемным покоем играли дети — темноволосые, с черными, в пушистых ресницах, глазами. Диана вошла в главное здание и попросила вызвать Терезу Максвелл. Она обливалась потом, представляя себе, что вот-вот шагнет за зеркало. Поверхность его потускнела и растрескалась — слишком уж часто она воображала, как сделает это.
В холле появилась старая женщина, одетая в темно-синий свитер с треугольным вырезом, откуда выглядывал широкий белый воротник блузки. Фасон «лопаточка для торта», — машинально подумала Диана. Седые волосы Терезы Максвелл были коротко подстрижены, круглое добродушное лицо выражало осторожную недоверчивость. Диана представилась. Директриса повела ее по сквозной галерее в свой кабинет, где из всей мебели стояли лишь колченогий стол да два стула.
Диана достала из сумки тонкую папку с документами. Тереза Максвелл спросила:
— Вы приехали одна?
В ее тоне Диана уловила не только удивление, но и некоторое сомнение.
— Я не замужем.
Лицо пожилой женщины вытянулось. Разглядывая золотой шарик в ноздре собеседницы, она задала следующий вопрос:
— Сколько вам лет?
— Скоро тридцать.
— Вы бесплодны?
— Не думаю.
Тереза перелистала документы. Проворчала себе под нос: «Не понимаю, чем они там в Париже занимаются...» — потом в упор взглянула на Диану и объявила:
— Скажу прямо, мадемуазель: меня удивляет ваша просьба. Вы молоды, красивы, не замужем. Что вы здесь делаете?
Диана выпрямилась, заведясь с полоборота. Она два дня ни с кем не разговаривала, и голос ее прозвучал хрипло:
— Путь к вам, мадам, занял у меня почти два года. Пришлось заполнить кучу бумаг, выдержать не один «допрос с пристрастием». Посторонние люди копались в моем прошлом, в личной жизни, проверяли мои доходы и их источники. Я прошла медицинские обследования и психологическое тестирование. Оформила новые страховки, дважды прилетала в Бангкок, потратив на это целое состояние. Сейчас все мои бумаги в полном порядке и совершенно законны. Я преодолела двенадцать тысяч километров и послезавтра должна вернуться на работу, так что, если не возражаете, давайте перейдем к делу.
В комнате с бетонными стенами повисло напряженное молчание. Внезапно морщинистое лицо старой женщины просияло улыбкой:
— Идемте со мной.
Они пересекли палату с вентиляторами под потолком. На окнах колыхались легкие занавески, в воздухе, разгоняемый волнами жара, плавал запах фенола. Между рядами кроватей с металлическими спинками кричали, играли и бегали разновозрастные дети, воспитательницы тщетно пытались их угомонить. Казалось, что энергия детства борется с приторной атмосферой выздоровления. Очень скоро она увидела устрашающие детали. Увечья. Атрофированные конечности. Шрамы. Взгляд Дианы наткнулся на ребенка, у которого не было ни рук, ни ног. Тереза Максвелл пояснила:
— Он из Южной Индии, с другой оконечности Андаманских островов. Индуистские фанатики сначала убили его родителей — они были мусульманами, а потом изувечили мальчика.
Диану снова затошнило, и одновременно в голову пришла нелепая мысль: как эта женщина может носить свитер в такую жару? Тереза повела ее дальше, в следующую палату, где тоже стояли кровати, а под потолком летали разноцветные воздушные шары. Директриса кивнула на лежащих ничком на одной кровати девушек:
— Кхмерки. Их родители в прошлом году сгорели заживо в лагере беженцев. Они...
Диана так сильно сжала руку Терезы Максвелл, что у нее побелели пальцы.
— Мадам, — выдохнула она, — я хочу его видеть. Немедленно.
Та невесело улыбнулась:
— Он здесь.
Диана повернула голову и увидела в углу палаты маленького мальчика, ради которого ввязалась в главную битву своей жизни. Он играл с лентами из гофрированной бумаги и был один, сам по себе. Она мгновенно его узнала — ей присылали полароидные снимки. Плечи мальчика были ужасно хрупкими, и Диане померещилось, что только ветер удерживает на нем маечку. Бледное лицо — кожа у него была гораздо светлее, чем у других детей, — выражало невероятно напряженную, почти нервную сосредоточенность.
Тереза Максвелл скрестила руки на груди:
— Ему, должно быть, шесть или семь лет. Хотя полной уверенности, сами понимаете, нет. Мы ничего не знаем ни о происхождении мальчика, ни о том, что с ним случилось. Скорее всего, он спасся из лагеря. Или его бросила мать-проститутка. Мальчика нашли в Ранонге, на улице, в толпе нищих. Он говорит на тарабарском языке, которого никто здесь не понимает. Четко мы сумели разобрать всего два слога: лю и сянь. Вот и зовем его Лю-Сянь.
Диана попыталась улыбнуться, но губы ее не слушались. Она забыла о жаре, вентиляторах и дурноте. Раздвинула летавшие вокруг шары, опустилась на колени рядом с ребенком и замерла, любуясь своей воплощенной мечтой.
Прошло несколько бесконечных минут, и она прошептала:
— Говорите, Лю-Сянь? Ну что же, я буду звать тебя Люсьеном.
2
В детстве Диана Тиберж ничем не отличалась от других маленьких девочек.
Она была пылким ребенком и любому занятию отдавалась с вниманием, предельной собранностью и страстью. Когда Диана играла, то делала это со столь серьезным видом, что взрослые не решались ее отвлекать. Если она смотрела телевизор, то была так сосредоточенна, словно хотела впитать картинку глазами. Даже ее сон походил на волевой акт: она как будто давала зарок, что проснется утром, вылезет из-под одеяла и будет живой и красивой как никогда.
Диана росла, доверяя миру и окружающим людям. Она обожала сказки, которые взрослые рассказывают детям на ночь, воображая свое будущее ярким и призрачно-прекрасным, как в мультиках, детских книгах и кукольных спектаклях. Сердечко у нее было нежное, как пуховка, а мысли, словно легкие снежинки, кружились вокруг сказочных прописных истин. Диана точно знала, что для нее всегда найдутся прекрасный принц и фея-крестная, которая отправит ее на бал в платье из лунного света. Все было предопределено и записано — где-то там, в высших сферах. Нужно просто подождать.
И Диана ждала.
Но похитил ее не прекрасный принц, а совсем другие, злые силы.
В двенадцать лет девочка ощутила в себе перемены: у нее появились новые неясные желания, тело меняло форму, душа полнилась смятением. Темные стремления невыносимой болью отдавались в груди. Диана рассказала о том, что с ней творится, подругам. Те в ответ только хихикали и пожимали плечиками. Диана поняла: они чувствуют то же самое, но прячутся за детской бравадой, неумеренно красясь и втихаря покуривая. Такая стратегия Диане не подходила. Девочка хотела смотреть жизни в лицо, какой бы она ни была.
Она обрела беспощадную ясность мысли, научилась мгновенно разоблачать вранье и соглашательство окружающих. Мир взрослых рухнул со своего пьедестала. Те самые мужчины и женщины, которых ей вечно приводили в пример, оказались безвольными слабаками, лицемерами и лжецами, всегда готовыми пойти на компромисс.
Такой была и ее мать.
Однажды утром Диана пришла к окончательному и бесповоротному выводу: женщина, с которой она живет с самого своего рождения, не любит ее и никогда не любила. Что бы теперь ни говорила, что бы ни делала Сибилла Тиберж, личина примерной матери уже не могла обмануть ее дочь. Напротив, она все меньше ей доверяла. Слишком белокурая.
Слишком красивая. Слишком чувственная. Диана перебирала в памяти мелкие детали, доказывавшие, как ей казалось, притворство матери, ее беспредельный эгоизм, жадное желание нравиться. Сибилла ломалась и жеманничала, стоило мужчине сделать ей комплимент, а если в поле зрения оказывался достойный внимания самец, начинала неестественно громко хохотать. Все в матери Дианы было фальшивым, деланым, холодно рассчитанным. Эта женщина представлялась ей средоточием лжи, а их совместная жизнь — сплошным надувательством.
Происшествие, случившееся в июне 1983 года, когда Диана возвращалась одна со свадьбы своей крестной матери Изабель Ибер, окончательно утвердило ее в этом мнении. Сибилла предпочла удалиться в другую сторону, под руку с новым любовником. Происшествие — не самое точное определение. Но именно так Диана мысленно называла несчастье, приключившееся с ней на улочках Ножана-на-Марне. Она отказывалась вспоминать подробности даже теперь, по прошествии стольких лет. Помнила только далекие огни ночных фонарей, шелест ив, звук дыхания из-под маски с прорезями для глаз... О том, что происшествие было жестокой реальностью, а не страшным сном, ей напоминали тонкие шрамы под волосами на лобке.
Девушка не понимала, как подобный кошмар мог стать реальностью, но твердо знала одно: во всем виновата Сибилла. Из-за эгоизма матери, полного ее безразличия ко всему, кроме собственной упругой задницы и жадной страсти любовников, заключавшей ее в заколдованный круг. Разве не поэтому она позволила дочери возвращаться домой в одиночестве? Попросту забыла о ее существовании? Нападение стало вещественным доказательством правоты Дианы. Решающим доказательством.
Диане должно было исполниться четырнадцать. Она ничего не рассказала Сибилле. Если мать останется в неведении, думала девушка, месть будет полной и совершенной. Она залечила раны в одиночестве, похоронила тайну в своем сердце и заявила, что со следующего года хочет учиться в пансионе. Сибилла спорила не долго, приличия ради, а потом согласилась, она была рада избавиться от дочери: эта молчаливая дылда становилась помехой в ее амурных делах.
Диана была действительно немногословна. Потому что много размышляла. Училась извлекать уроки из собственного опыта. Итак, окружающий мир, реальный, не выдуманный, — это насилие, предательство, зло. Человеком в этой жизни управляет одна-единственная непреодолимая сила — ненависть, готовая в любой миг разгореться в душе, как костер инквизиции. Диана решила, что будет изучать это могущественное чувство. Она постигнет жестокость, на которой зиждется мир, станет наблюдать за ней, анализировать.
Девушка приняла два решения.
Во-первых, сдав экзамены на бакалавра, она посвятит себя изучению биологии и этологии — науки о поведении животных. Она уже знала, что специализироваться будет на хищниках, на приемах охоты и сражений, позволяющих млекопитающим, рептилиям и даже насекомым утвердиться на своей территории и выжить благодаря убийству. Это был способ погружения в саму суть жестокости. Жестокости природной, неосознанной, лишенной какой бы то ни было мотивации, кроме простейшей логики выживания. Возможно, так она сумеет оправдать, смягчить ужас того, что с ней случилось, встроив собственное несчастье в более широкую, универсальную логику.
Так Диана собиралась лечить голову.
Для тела она выбрала Вин-Чун, или «вечную весну», — самую эффективную и стремительную разновидность шаолиньского бокса, основанную на технике ближнего боя. По преданию, создала эту систему буддийская монахиня. В сентябре 1983-го Диана начала заниматься в специализированном спортзале, который находился в окрестностях Фонтенбло, рядом с ее пансионом. За год она достигла небывалых результатов. При высоком росте она весила всего пятьдесят килограммов, была голенастой, но гибкой, как акробатка, и невероятно накачанной.
Учителя предложили ей продолжить занятия по углубленной системе, с приобщением к «Вуте» (доблесть, сила, железная дисциплина). Диана отказалась. Она ничего не желала слышать ни о философии, ни о космической энергии. Ей просто нужно было выковать из своего тела оружие, чтобы больше никто и никогда не застал ее врасплох.
Наставники — мудрые и невозмутимые азиаты — были обескуражены ее агрессивными ответами. Но они знали, что судьба послала им чемпионку, а такое — с философской подоплекой или без нее — случается крайне редко.
Диана стала тренироваться еще больше. Она все чаще участвовала в соревнованиях и в 86-м выиграла юношеский чемпионат Франции. В 87-м ученица Тиберж получила «серебряный пояс» на чемпионате Европы, а в 88-м стала обладательницей «золотого». Побеждала Диана в молниеносном стиле, ошеломляя судей и слегка разочаровывая зрителей. Выходя на ринг, Диана принимала наклонную стойку в максимальной близости к соперницам, не выпускала из поля зрения их руки, и те оказывались на полу, не успев найти просвет в ее обороне.
Казалось, ничто не могло остановить восхождение на олимп молодой спортсменки. Но в 1989 году Диана перестала участвовать в соревнованиях. На пороге двадцатилетия ей каким-то чудом удалось уберечь лицо и тело от травм, но рано или поздно удача от нее отвернется. Да и вообще, поставленной цели она уже добилась.
Стала такой, какой хотела стать.
Опасной во всех отношениях девушкой, к которой лучше не подходить слишком близко.
3
Диана Тиберж слушала «Frankie goes to Hollywood» на своем басистом крошечном плеере. Она обожала эту группу. Ее музыка в стиле постдиско была сплавом лучших идей разных направлений, в композиции присутствовал особый драйв.
«Frankie» создали крутые ливерпульские парни, настоящая уличная шпана. От них исходила особая энергия, они вопили, улюлюкали, выкрикивали смачные выражения, заводя зал. Самое пикантное заключалось в том, что группа была «голубой»: все эти вопли и непристойности словно слетали с уст потешных придворных дам Людовика XIII. Этим и объяснялась присущая музыкантам «Frankie» особая легкость и завораживающее изящество. А пятый участник группы не играл ни на одном инструменте. И почти не пел... Он просто танцевал, был «движущейся фигурой» на заднем плане, тряс плечами под кожаной курткой. Диану от всего этого охватывала дрожь: для нее «Frankie» была поистине волшебной группой.
Развеселая студенческая жизнь ограничивалась для Дианы общением с плеером. Она никуда не ходила, ни с кем не встречалась и не танцевала, тратя все свое время на штудирование трудов по этологии. Каждый вечер она возвращалась в свою однокомнатную квартиру в квартале Кардинал-Лемуан и читала Лоренца и фон Юкскюлля, поедая кушанья из «Макдоналдса».
Но в тот вечер Диана решила «выйти в люди».
Натали — стервочка с биофака, прибиравшая к рукам лучшие университетские «кадры», устраивала вечеринку: туда-то и отправилась Диана.
Пора было действовать. Теперь или никогда.
Для нее настал «момент истины».
Позже Диана часто вспоминала ту решающую ночь. Старинный дом из тесаного камня на бульваре Сен-Мишель, заглушавший шаги толстый ворс ковра на лестнице, громкую музыку где-то на верхних этажах. Она пыталась унять сердце, бившееся в такт басам, и судорожно сжимала ледяную бутылку шампанского. Высокая деревянная дверь только что с петель не слетала из-за буханья ударных. «Они ни за что меня не услышат», — подумала Диана, давя на кнопку звонка.
Но дверь распахнулась почти мгновенно, и волна музыки едва не сбила Диану с ног. Она сразу узнала голос Холли Джонсона, вокалиста «Fran-kie»: «Relax! Don't do it!»1 — и восприняла это как доброе предзнаменование. Любимая группа поможет ей справиться. На пороге стояла брюнетка с костистым, ярко размалеванным лицом. Натали Лагоргонь собственной персоной.
— Диана? — прокричала она. — Здорово, что пришла...
Диана улыбалась в ответ на фальшивую радость хозяйки, а та оценивала: черный жилет на перламутровых пуговицах, длинные брюки из модного черного мольтона и широченное стеганое пальто, тоже черное.
— Пришла в пижаме и со своим одеялом? — съязвила Натали.
Диана пощупала черную тафту ее платья:
— Сегодня вечером у нас маскарад, так ведь?
Натали расхохоталась, взяла у гостьи бутылку шампанского и гаркнула, перекрикивая музыку:
— Входи. Шмотки можно бросить в дальней комнате.
Вечеринка была в разгаре. Диана сняла пальто и подошла к стойке с закусками — здесь тусовались те, кто не был знаком с остальными гостями. Она дала себе зарок не прикасаться к спиртному и во что бы то ни стало сохранить голову ясной, но, проскучав час в одиночестве, потягивала уже третий бокал и время от времени поглядывала на танцующих.
Все развивалось по законам жанра.
Диана не слишком часто «отрывалась», но хорошо знала ритуал вечеринок. В полночь начинался первый, «предварительный» этап. Девушки танцевали, порхали по комнате, кокетничали, встряхивали волосами и виляли бедрами, а парни держались в стороне, ограничиваясь взглядами исподтишка, короткими улыбками и шуточками для затравки...
К двум часам ночи возбуждение усиливалось. Музыка начинала звучать громче. Алкоголь побеждал робость, сметая все табу. Запретных желаний не оставалось. Самцы с воинственным кличем переходили в наступление, пикируя на добычу. И снова Frankie довела всех до исступления. И снова Two Tribes. Диана знала каждую ноту, каждую фиоритуру этой антивоенной песни-протеста, сыгранной музыкантами в бешеном, заводном темпе.
Она отдалась музыке и начала танцевать, стараясь, чтобы ей не оттоптали длинные, как у кузнечика, ноги. Краем глаза Диана ловила взгляды окружающих и не верила своим глазам. Она не только была ужасно застенчива, но и внушала робость окружающим. Ее красота, волнистая грива и большой для женщины рост обычно держали претендентов на расстоянии. Но в тот вечер все вышло иначе: несколько смельчаков заговорили с Дианой.
Ее тело растворялось в звуках, витало в такт мелодии, не касаясь танцующих. Какой-то тип схватил ее за руку, приглашая станцевать рок. На любой танцплощадке всегда находится кто-то, жаждущий выпендриться. Диана резко отпрянула. Нет. Она не танцует рок. Нет. Ее нельзя брать за руку. Никто не смеет ее трогать. Парень засмеялся и затерялся в толпе.
Диана на мгновение застыла, с ужасом глядя на свою руку, как будто чужое прикосновение обожгло ее. У нее закружилась голова, она сделала шаг назад и сползла вниз по стенке. Нащупала стоявший на полу бокал, залпом допила вино и замерла, сжимая в пальцах хрупкую ножку. Ее переполняла печаль. Жестокая правда снова напомнила о себе: она не переносит тактильного контакта. Ее нельзя приласкать, к ней даже нельзя прикоснуться. У нее фобия на чужое тело.
К трем утра выбор музыки стал более эзотерическим: Лори Андерсен запела «О Superman». Под эту странную, колдовскую колыбельную вступил в свои права час «последнего шанса». В полутьме комнаты под речитатив Лори раскачивалось несколько одиноких призраков. Неутомимые охотники. Отказывающиеся признать поражение бедняжки.
Диана смотрела на помятые лица, и ей казалось, что она очутилась на усеянном телами убитых и раненых поле битвы. Она взяла пальто, осторожно проскользнула мимо заставленной пустыми бутылками стойки. Мысленно Диана была уже на улице, воображая, как глотнет ледяного воздуха, протрезвеет и обдумает свое поражение.
В этот момент кто-то обнял ее за талию.
Она крутанулась на каблуках, напрягшись как струна, и прислонилась к буфетной стойке.
Ее взяли в кольцо трое сильно поддатых парней.
— Глядите-ка, ребята, тут есть чем поживиться...
Один из обидчиков снова протянул руки к Диане. Она уклонилась и вернулась к стойке. Скинула пальто, взяла бокал и сделала вид, что пьет, надеясь, что пьяные кретины отстанут, но кто-то засопел ей в затылок. Бокал разлетелся у Дианы в руке на осколки. Она заметила на одном из осколков след от губной помады и прикрыла его ладонью, чувствуя, как стекло рассекает кожу.
— Убирайтесь к черту...
Парни у нее за спиной гнусно захихикали:
— Ой-ой, посмотрите-ка на эту недотрогу...
Жгучие слезы потекли из-под роговой оправы ее очков. Диана отчетливо подумала: «Не делай этого». Но один из придурков начал издавать неприличные звуки прямо ей в ухо, бормоча что-то о «мохнатках», «щелках» и «сладких местечках». «Не делай этого», — вновь сказала себе Диана, снимая очки и закалывая волосы. Другой парень воспользовался моментом и сунул руки ей под жилет. Горячие пальцы коснулись сосков, он просюсюкал:
— Не дразни меня, цыпочка, а то...
Хруст ломающейся челюсти заглушил мелодию «Art Of Noise».
Парень отлетел к камину и разбил лицо о мраморный выступ. Диана провела удар локтем. Она успела подумать «НЕТ», но ее рука уже наносила другому обидчику удар по ребрам, именуемый «бычья челюсть». Кости хрустнули, парень рухнул на стойку с закусками, потянув за собой скатерть, зазвенели тарелки и бокалы.
Диана замерла: главное в технике Вин-Чун — расслабление и дыхание. Третий подонок испарился, и она вдруг осознала, что все на нее смотрят и ошарашенно перешептываются. Она надела очки, потрясенная не жестокостью сцены и не приключившимся скандалом, а собственным спокойствием.
Откуда-то справа донесся срывающийся голос Натали:
— Ты... ты... ты что, больная?
Диана медленно повернулась к темноволосой хозяйке дома:
— Мне очень жаль.
Она пошла к двери, обернулась и на пороге крикнула через плечо:
— Мне очень жаль!
Бульвар Сен-Мишель не обманул ожиданий Дианы.
Пустынный, ледяной и залитый светом.
Диана шла, глотая слезы: она чувствовала себя уязвленной, но и наконец свободной. Ей нужны были доказательства, и она их получила. Отныне и навсегда ее жизнь будет протекать вне круга, вдали от других людей. Она мысленно вернулась к тому, с чего все началось. К жестокому нападению, которое убило в ней главнейший и самый естественный инстинкт, превратив ее тело в неприступную крепость с прозрачными стенами.
Она вспомнила шелест ив и мерцавшие вдалеке фонари.
Как наяву ощутила во рту вкус травы, почувствовала на лице дыхание насильника.
Мозг отреагировал мгновенно: она как наяву увидела мысленным взором лицо матери. Она устало улыбнулась: на сегодня с нее довольно ненависти. Она дошла до площади Эдмона Ро-стана, миновала подсвеченный фонтан. Слева остался Люксембургский сад. Движимая неясным чувством, Диана подбежала к черной с золотом решетке и дотронулась подушечками пальцев до листьев.
Она чувствовала себя невероятно легкой, почти невесомой, словно навек воспарила над землей.
В этот день, 18 ноября 1989 года, Диана Тиберж навсегда похоронила себя как женщину.
4
— Могу я вам что-нибудь предложить?
— Спасибо, ничего не нужно.
— Вы уверены?
Диана подняла глаза.
Стюардесса в синей форме смотрела на нее с неприкрытым сочувствием. Этот взгляд окончательно вывел ее из себя. Диана совсем выбилась из сил, пытаясь порезать на кусочки оладьи из «детского меню»: их принесли Люсьену сразу после вылета из Бангкока. Она действовала так неловко, что пластмассовые нож и вилка гнулись у нее в руках, кроша еду, вместо того чтобы ее разрезать. Диане казалось, что все на нее смотрят и видят, какая она неумелая и дерганая.
Улыбнувшись красными губами, стюардесса удалилась. Диана предложила мальчику еще кусочек оладушки. Но Люсьен не пожелал открыть рот. Она совсем растерялась, густо покраснела и снова подумала, как нелепо, должно быть, выглядит: щеки пылают, светлые волосы растрепались, а рядом — маленький черноглазый мальчик. Сколько раз стюардессы наблюдали подобное?
Растерянные, перепуганные белые женщины, нашедшие в Азии свою судьбу и везущие ее домой вместе с багажом.
В проходе снова появилась девушка в синем. «Конфеты, мадам?» Диана попыталась быть милой. «Не беспокойтесь, у нас и правда все в порядке».
Накормить сына ей так и не удалось: он не сводил глаз с экрана, где показывали мультфильмы. Ладно, один раз не поел, это еще не конец света. Диана отодвинула поднос, надела Люсьену наушники и задумалась. Какой язык выбрать? Английский или французский? А может, просто включить музыку? Она ни в чем не была уверена. Наконец выбрала музыку, тщательно отрегулировав громкость.
Стюардессы унесли подносы, притушили свет, и в салоне наступил покой. Люсьен уже задремал. Диана прилегла на свободные кресла справа от него и прикрылась пледом. В дальних перелетах она больше всего любила именно этот час: вокруг царит полумрак, на стене мерцает экран телевизора, застывшие пассажиры в наушниках, укутанные в одеяла, похожи на коконы... Все словно плывет, парит между сном и высотой, где-то над облаками.
Диана прислонилась затылком к спинке кресла и постаралась не шевелиться. Понемногу мышцы ее расслабились, плечи поникли. Она почувствовала, как возвращается, растекаясь по венам, спокойствие. Закрыв глаза, она прокручивала в голове разные этапы своей жизни, которые привели к крутому повороту в ее судьбе.
Ее спортивные успехи и светские подвиги остались в прошлом. В 1992-м Диана с блеском защитила докторскую диссертацию по этологии: «Приемы охоты и организация зон обитания крупных хищников в национальном заповеднике Масаи-Мара в Кении». Она сразу начала работать на частные фонды, выделявшие значительные средства на изучение и защиту природы. Диана путешествовала по Субсахарской Африке и Юго-Восточной Азии, участвовала в программе сохранения бенгальских тигров в Индии. Год она изучала канадских волков, проследив их миграцию до северо-западных территорий страны.
Теперь Диана вела бродячую одинокую жизнь исследователя, много путешествовала по миру, общаясь главным образом с природой, что вполне соответствовало ее детским мечтам и чаяниям. Наперекор всему и вся, несмотря на пережитые травмы и тайные фобии, Диана сумела стать счастливой. В основе этого счастья лежала независимость.
Но в 1997 году в ее жизни начался новый этап.
Она приблизилась к порогу тридцатилетия.
Сама по себе эта дата мало что значила. Особенно для такой женщины, как Диана: высокая и гибкая, она проводила большую часть времени на свежем воздухе, что лучше всего защищало ее от потрав быстротекущих лет. Однако с точки зрения биологической цифра «3» была знаковой. Как ученый-естественник, Диана знала, что именно в этом возрасте матка начинает стареть. В развитых странах женщины заводят детей все позже, хотя природой их детородным органам предназначено начинать функционировать много раньше, как у тех африканских маленьких мам, едва достигших пятнадцатилетия, которых ей так часто доводилось встречать на своем пути. Грядущее тридцатилетие стало для нее символическим порогом, напомнив Диане горькую неоспоримую истину: детей у нее не будет — никогда. По той простой и очевидной причине, что она никогда не заведет любовника.
Диана не была готова к очередному самоотречению и начала искать выход. Накупила книг и погрузилась в кошмары искусственного оплодотворения. Можно было использовать банк спермы. В этом случае в момент овуляции донорскую сперму введут либо в шейку матки, либо в саму матку, то есть врачи полезут ей внутрь острыми ледяными инструментами. Семенная жидкость незнакомого мужчины попадет в ее лоно, оросит детородные органы. Диана представила себе, как ее матка, фаллопиевы трубы, яичники пробуждаются, реагируя на вторжение. Нет. Никогда. Для нее это равносильно новому изнасилованию.
Прочла она все и о втором способе — зачатии in vitro. У женщины забирают яйцеклетки и оплодотворяют их «в пробирке». Идея операции в холодной стерильной операционной понравилась Диане, и она продолжила чтение. Выяснилось, что на последней стадии эмбрионы возвращают в матку. Диана разозлилась на себя. Какая же она дура: вообразила — пусть и на мгновение! — что «в пробирке», за запотевшим от холода стеклом, пройдет вся беременность, а она сможет наблюдать, как в этой бесплотной среде растет и развивается ее дитя!
Стойкие фобии воздвигли между ней и любым из вариантов искусственного оплодотворения непреодолимую стену. Все ее тело, и особенно матка, никогда не примет участия в цепи чудесных превращений, не выполнит своего предназначения. У Дианы началась глубокая депрессия, она попала в клинику, а потом укрылась на вилле своего отчима Шарля Геликяна, на склонах горы Ванту в Любероне.
Именно там, греясь на солнце и слушая стрекот сверчков, Диана приняла новое решение: она выберет усыновление, раз все остальные пути для нее закрыты. В конечном счете, усыновляя ребенка, женщина берет на себя моральные обязательства, отказываясь от уродливой попытки имитировать природу. В ее ситуации это самое логичное и честное решение. По отношению к самой себе. И к ребенку, который разделит ее жизнь.
Осенью 1997 года она предприняла первые шаги. Сначала ее всеми силами и средствами пытались отговорить. Формально полное усыновление разрешалось и одиноким, но на поверку получить согласие надзирающих органов оказалось крайне сложно: в подобных случаях инспекторы Национальной ассоциации всегда готовы были предположить гомосексуальные наклонности. Диана не отступилась, заполнила все документы, и потянулись долгие месяцы хождений по инстанциям. Конца и края ее мучениям не предвиделось.
Полтора года спустя отчим предложил Диане помощь. У него, по его словам, была возможность ускорить прохождение ее документов. Сначала она категорически отказалась, считая, что это позволит матери вмешаться — пусть и косвенно — в ее судьбу, но потом изменила решение. Мании, фобии и злость не должны помешать осуществлению столь важного плана. Диана так и не узнала, что именно предпринял Шарль Геликян, но через месяц она получила согласие Ассоциации.
Дело было за малым: найти приют, где бы ей предложили ребенка, — Диана почему-то всегда воображала, что это будет мальчик и она обретет его на краю света. Она связалась с множеством организаций, которые патронировали детские дома на разных континентах, и Шарль снова выступил посредником. Из года в год в очередном приступе меценатства он жертвовал значительные суммы Фонду Борья-Мунди, финансировавшему сиротские заведения Юго-Восточной Азии. Если Диана обратится в этот фонд, последний этап удастся преодолеть в сжатые сроки.
Диана дважды летала в Бангкок, чтобы окончательно урегулировать формальности, и три месяца спустя смогла отправиться в Ранонг. Шарль контролировал и выбор ребенка: в отличие от большинства приемных матерей Диана хотела, чтобы ребенку было лет пять, не меньше. Женщинам кажется, что новорожденные дети легче адаптируются, но Диане была отвратительна сама мысль о том, что некоторым малышам не повезло дважды: они не только сироты, но еще и слишком взрослые сироты, то есть «невостребованный товар».
Внезапно сидевший рядом с ней мальчик подскочил в кресле. Диана открыла глаза и обнаружила, что салон залит солнечным светом. Они приземлялись. В панике она прижала к себе ребенка и почувствовала, как самолет покатился по взлетно-посадочной полосе. «Это не шины шуршат о бетон, — отстраненно подумала Диана. — В соприкосновение с реальностью пришли мои собственные мечты...»
5
Помимо многих других принятых решений, Диана собиралась в первый же день вернуться к своей обычной работе. Ей предстояло поскорее приучить Люсьена к распорядку их повседневной жизни. В тот момент она составляла доклад об «Околосуточном ритме крупных хищников в национальном парке Гванге в Зимбабве». Чтобы получить гранты Международного фонда защиты дикой природы, который уже спонсировал ее экспедицию в Южной Африке, закончить работу нужно было немедленно. Каждый день Диана отправлялась в лабораторию этологии факультета д'Орсе: ей выделили небольшой кабинет рядом с библиотекой, чтобы она могла свериться со всеми научными источниками.
Диана наняла для Люсьена няню: милая молодая таиландка училась в Сорбонне, говорила на безупречном французском и казалась воплощением доброты и нежности. Диана держала данное себе слово: уходила в девять утра и возвращалась в шесть вечера, но уже через неделю дала слабину. Каждое утро выходила из дома чуть позже. Каждый вечер возвращалась чуть раньше. Она ничего не могла с собой поделать: для нее начался «сезон любви», она хотела быть с сыном — и оставалась с ним.
Это было абсолютное счастье.
Чем веселее улыбался ребенок, чем чаще проявлялась его детская непоседливость, тем дальше отступали страхи приемной матери. Люсьен объяснялся с Дианой жестами, смехом и гримасами. Он стремительно становился горожанином. Диана принимала игру, отвечала по-французски, стараясь не показывать своего изумления.
Она столько раз воображала себе это маленькое создание, что в ее мечтах уже сложился его вымышленный образ. Но сегодня ребенок был с ней, и все стало иным. Теперь рядом жил реальный мальчик, с реальным лицом и реальным темпераментом. Все, что она замыслила, рассыпалось в прах. Казалось, что Люсьен необычайно легко сбрасывает воображаемую оболочку, которую слепила для него Диана, являя ей и миру себя настоящего, неожиданного, потрясающего и бесконечно достоверного — потому что бесконечно подлинного.
Церемония купания Люсьена неизменно приводила Диану в восторг. Она без устали разглядывала его изящное тело, узкую белую спину, тонкие, как у птички, но крепкие косточки. Ни у одного из детей, которых она видела в приюте, не было такой восхитительной, гладкой молочно-белой кожи, под которой пульсировали синие жилки. Люсьен напоминал Диане цыпленка, жаждущего проклюнуться сквозь яичную скорлупу.
Другой момент чистого созерцания наступал, когда Диана укладывала сына спать и рассказывала ему на ночь сказку. Люсьен быстро засыпал, и она тоже погружалась в дремоту, убаюканная нежными касаниями своих пальцев. Теплота кожи. Легкое дыхание. Тонкие, легкие волосы, которые просто невозможно не ласкать. Откуда у него такие волосы? Из какого генного хранилища? Из чужих далеких краев. Именно эти слова всякий раз приходили в голову Диане в полумраке детской спальни. Каждая черта лица, все части тела говорили Диане о происхождении мальчика из чужих далеких краев — но это только сближало их и сплачивало.
Личность Люсьена представала перед Дианой как выстроенное из стекла здание. С течением дней она все лучше узнавала его формы, изгибы и вершины. Она всегда воображала, что Люсьен будет резвым, живым и непредсказуемым. А он оказался невероятно нежным и милым. Несмотря на повадки дикаря — он ел руками, не любил мыться, прятался, как только приходил кто-нибудь чужой, — мальчик проявлял восхищавшие молодую женщину восприимчивость и интуицию.
К чему себя обманывать? Люсьен был именно таким ребенком, какого она сама хотела бы произвести на свет.
Все, что так восхищало Диану в мальчике, соединялось в особом ритуале — пении и танце, которыми она могла наслаждаться бесконечно. Будь то ради игры или по природной склонности, но ее приемный сын предавался этим занятиям при малейшей возможности. Обнаружив страсть Лю-сьена, Диана купила ему ярко-красный кассетник с лимонно-желтым пластмассовым микрофоном. Малыш записывал свои выступления, аккомпанируя себе на импровизированных барабанах. Гвоздем номера становился оригинальный танец. Он неожиданно вытягивал ногу под прямым углом, ощупывал пальцами невидимую завесу, потом резко поворачивался, чтобы закружиться вокруг своей оси в другом ритме. Его маленькая фигурка съеживалась, наклонялась, откидывалась, раскрывалась, как крылья жука, изгибаясь в такт барабану.
Во время одного из таких вот неистовых выступлений Люсьена Диана осмелилась признаться себе, что совершенно счастлива. За три недели она достигла такой безмятежной ясности, такого мира в душе, какие не надеялась обрести и за много лет. Впервые за всю жизнь Диане удалось сделать что-то для самой себя.
И в этот миг она заметила красную мерцающую дату на своем кварцевом будильнике.
Понедельник, 20 сентября.
Возможно, все устроилось как нельзя лучше, но неумолимо надвигалось страшное событие.
Ужин в гостях у матери.
6
Тяжелая бронированная дверь открылась, и на пороге возник хрупкий женский силуэт.
Падавший из вестибюля свет окружал ее голову золотистым ореолом. Диана, вытянувшись в струнку, застыла на пороге. Люсьен спал у нее на руках. Сибилла Тиберж шепнула:
— Он спит? Входи. Дай мне на него взглянуть. Диана собиралась шагнуть в вестибюль, но из гостиной донеслись голоса, и она замерла:
— Вы не одни?
На лице ее матери отразилось смущение:
— Шарль давно задумал этот ужин, так что... Диана повернула назад, к лестнице. Сибилла остановила ее, схватив за руку.
— Куда ты? Ну что за безумие? — Как всегда, она попыталась смягчить властность тона нарочитой нежностью.
— Ты обещала мне ужин в семейном кругу.
— Некоторые обязательства невозможно нарушить. Не будь идиоткой. Входи.
На площадке царил полумрак, но Диана ясно различала фигуру матери. Сибилле исполнилось пятьдесят пять лет, но она по-прежнему напоминала русскую красавицу с советского : кукольное личико, светлые брови, пышные золотистые волосы. Шелковое китайское платье с узором из переливчатых птиц на черном фоне подчеркивало тонкую круглую талию. Низкий вырез открывал безупречную грудь (безупречную от природы — это Диане было доподлинно известно). Сибилле пятьдесят пять, но она не утратила ни грана чувственности, и Диана внезапно почувствовала себя худой и нескладной как никогда.
Обреченно пожав плечами, она последовала за матерью, лишь прошептав:
— Заговоришь за столом о Люсьене — убью.
Сибилла кивнула, проигнорировав грубость дочери. Они прошли по длинному коридору, миновали просторные, хорошо знакомые Диане комнаты. Экзотическая мебель отбрасывала тени на огромные ковры-килимы. Белоснежные стены испещрены яркими пятнами полотен современных художников. Во всех углах, нишах и на низких столиках — изысканные дорогие лампы с приглушенным светом.
Сибилла приготовила для Люсьена белую деревянную кровать в светлой спальне, отделанной шелком и тюлем. Диана вдруг испугалась, что ее мать увлечется ролью бабушки, но решила согласиться на перемирие, похвалила убранство комнаты и осторожно уложила Люсьена. Они постояли рядом, любуясь спящим ребенком.
Впрочем, Сибилла сразу же вернулась к привычной светской болтовне и предупреждениям насчет ужина. Диана не слушала. На пороге гостиной Сибилла обернулась, окинула взглядом наряд дочери, и на ее лице отразилось смятение.
— Что такое? — спросила Диана.
На ней был коротенький свитер, широченные холщовые брюки на бедрах и пиджачок из синтетических черных перьев.
— Что? — повторила она. — В чем дело?
— Ни в чем. Я только сказала, что твоим визави будет министр. Член правящего кабинета.
Диана пожала плечами:
— Мне плевать на политику.
Сибилла снизошла до улыбки и открыла дверь в гостиную.
— Будь вызывающей, забавной, даже глупой. Будь какой захочешь. Но давай обойдемся без скандала.
Гости, расположившись в креслах, обитых шелком золотисто-охряного цвета, потягивали коньяк. Пожилые седовласые мужчины громко переговаривались. Их супруги, затаившись, вели безмолвный поединок, прикидывая, сколько лет их разделяет, словно годы были рвами, кишащими крокодилами. Диана вздохнула: вечер обещал быть смертельно скучным.
Она подумала, что ее мать так и не отделалась от своих маленьких пристрастий. Где-то тихо звучала музыка «Led Zeppelin» — со времен бурной молодости Сибилла слушала только тяжелый рок и джазовые импровизации. На столе лежали приборы из стеклопластика — у Сибиллы была аллергия на металл. Диана точно знала, что главным в меню будет сладко-соленое блюдо с медом: мать приправляла им любую еду.
— Девочка моя! Иди поздоровайся со мной!
Диана улыбнулась и направилась к распахнувшему ей объятия отчиму. Коренастый Шарль Геликян напоминал персидского царя. У него было смуглое лицо и узкая бородка от уха до уха. Курчавые волосы, венчиком окружавшие череп, напоминали грозовые тучи и удивительно гармонировали с темными глазами. «Девочка моя» — именно так он ее всегда называл. Почему «девочка», если Диане стукнуло тридцать? И почему «его», ведь они познакомились, когда ей было четырнадцать? Загадка. Она решила не углубляться в языковые нюансы и дружески помахала отчиму, но щеку для поцелуя не подставила. Шарль не настаивал — он знал, что падчерица не склонна к особым нежностям.
Гости перешли за стол, и беседа стала общей. Шарль, как всегда, блистал красноречием. Диана сразу полюбила нового — она не помнила, которого по счету, — спутника матери. Очень скоро он стал ее отчимом. В профессиональной сфере Шарль Геликян был знаменитостью. Он открыл кабинеты психологической помощи на нескольких предприятиях, потом сменил амплуа на советника крупных боссов и политических деятелей, выполняя весьма деликатные поручения. Какие советы он давал? Что именно ему поручали? Диана никогда ничего в этом не понимала и не знала, ограничивается Шарль тем, что выбирает цвет костюмов своих клиентов, или управляет за них их предприятиями.
По большому счету, ей было плевать и на профессию отчима, и на его успех. Она восхищалась Шарлем за его человеческие качества — великодушие и гуманистические убеждения. Этот бывший левак потешался над собой сегодняшним — богатым добропорядочным буржуа. Он жил в роскошной квартире, но продолжал рассуждать об альтруизме, народовластии и социальном равенстве, не боялся воспевать «бесклассовое общество» и «диктатуру пролетариата», хотя они и стали причиной едва ли не всех притеснений и геноцида в ХХ веке. В устах Шарля Геликяна скомпрометировавшие себя понятия приобретали прежнее величие и силу. Он говорил о них красиво и со знанием дела, к тому же сохранил в глубине души искреннюю пылкую веру.
Диана втайне ностальгировала по идеалам, вдохновлявшим поколение ее матери, хотя сама их не разделяла. Так человек, в жизни не выкуривший ни одной сигареты, может любить изысканный аромат дорогого табака. Революционная утопия завораживала Диану, хотя она все знала о резне, гонениях и несправедливостях. Когда Шарль сравнивал «красный» социализм с инквизицией и объяснял, что люди, узурпировавшие самую светлую и прекрасную мечту человечества, превратили ее в культ ужаса, она, как прилежная ученица, слушала, не сводя с него глаз.
Этим вечером разговор шел об огромных, практически безграничных, блистательных перспективах Интернета. У Шарля был свой взгляд на Сеть: он видел за технологической мишурой новый способ подчинения, даже закабаления людей, имеющий целью заставить каждого потреблять все больше, утрачивая связь с реальностью и забывая об общечеловеческих ценностях.
Сидевшие за столом гости согласно кивали. Диана незаметно наблюдала за ними: всем этим крупным предпринимателям и политическим деятелям было, как и Шарлю, глубоко наплевать на Интернет и будущее закабаление человечества. Они пришли, чтобы услышать непривычные мысли и насладиться общением с хозяином дома: обаятельный курильщик сигар напоминал им об их молодости, когда они действительно пылали праведным гневом, который теперь могли лишь изображать.
Неожиданно министр решил пообщаться с Дианой:
— Ваша мать сказала, что вы этолог.
У него была кривоватая улыбка, нос с горбинкой и бегающие, словно подвижные японские водоросли, глазки.
— Совершенно верно, — тихо ответила она.
Политик улыбнулся, прося остальных о снисхождении.
— Должен признаться в собственном невежестве — я не знаю, чем занимается эта наука.
Диана прикрыла глаза, чувствуя, что краснеет, опустила руку на стол и пояснила бесцветным голосом:
— Этология изучает поведение животных.
— Каких именно животных изучаете лично вы?
— Диких зверей. Пресмыкающихся. Хищников.
— Не слишком подходящий мир... для женщины.
Диана подняла глаза. Взгляды всех присутствующих были направлены на нее.
— Это как посмотреть. У львов, например, охотится только самка. А самец сторожит детенышей, защищает их от нападения. Львица — самое опасное создание африканской саванны.
— Какую мрачную картину вы нам нарисовали...
Диана сделала глоток шампанского.
— Отнюдь. Это одна из граней жизни на Земле.
Министр усмехнулся:
— Набивший оскомину штамп: жизнь, питающаяся смертью...
— Штамп потому и штамп, что жизнь то и дело подтверждает его справедливость.
За столом воцарилось молчание. Сибилла рассмеялась:
— Надеюсь, серьезный разговор не помешает вам насладиться десертом!
Диана с насмешкой взглянула на мать. По лицу Сибиллы пробежал нервный тик. Уже передавали десертные тарелки и ложечки, но тут политик поднял руку:
— Еще один — последний — вопрос.
Все замерли, и Диана вдруг поняла, что для гостей матери этот человек был в первую очередь министром и уж потом — приятным сотрапезником. Он произнес, не спуская с нее глаз:
— Зачем вы носите в ноздре золотую сережку?
Диана развела руками — мол, разве это не очевидно? Пламя свечей отразилось в ее тяжелых, чеканного серебра, кольцах.
— Для того чтобы слиться с массой, конечно. Супруга министра, сидевшая от него по правую руку, наклонилась вперед и бросила, глядя на Диану в упор:
— Полагаю, у нас с вами разные «массы»? Диана допила вино и только теперь поняла, что перебрала свою норму. Она ответила, обращаясь к политику:
— Известно ли вам, что из всех видов обитавших на Земле зебр выжило всего несколько?
— Увы, нет.
— Уцелели лишь те, чьи тела были сплошь покрыты полосками. Остальные вымерли: их камуфляж не создавал стробоскопического эффекта во время бега в высокой траве.
Министр изобразил удивление:
— Но при чем тут ваша сережка? Что вы имеете в виду?
— Я пыталась объяснить, что спасает только полный камуфляж.
Она поднялась и выставила на всеобщее обозрение голый пупок с пирсингом. Министр улыбнулся и заерзал на стуле. Его жена откинулась на спинку стула, спрятав в тень застывшее как маска лицо. Над столом поднимался смущенный ропот.
Диана стояла в вестибюле, держа на руках завернутого в шерстяное одеяло Люсьена.
— Ты совсем обезумела, — сквозь зубы процедила Сибилла.
Диана открыла дверь.
— Что я такого сказала?
— Это очень влиятельные люди. Они терпят твое общество, а...
— Ошибаешься, мама. Это мне пришлось терпеть их присутствие за столом. Ты хотела устроить ужин в тесном семейном кругу, не забыла?
Удрученная Сибилла покачала головой. Диана продолжила:
— Не знаю, правда, о чем бы мы стали говорить...
Ее мать ответила, теребя свои белокурые локоны:
— Мы должны говорить друг с другом. Вместе обедать.
— Вот-вот. Вместе обедать. Пока.
Выйдя на лестницу, она прислонилась к стене и несколько секунд стояла в темноте. Наконец она вздохнула свободно. Соприкосновение с теплым телом сына подействовало на нее успокаивающе. Она приняла новое решение. Нужно оградить Люсьена от этого фальшивого мира. И защитить его от приступов ее собственного гнева, еще более нелепых, чем пустые светские ужины.
— Можно мне на него посмотреть?
В освещенном проеме двери появился Шарль. Он подошел поближе, чтобы заглянуть в лицо спящего ребенка.
— Какой красивый мальчик...
От Шарля пахло тонкой туалетной водой и дорогими сигарами. Эти мужские запахи вызвали у Дианы привычный дискомфорт.
Шарль погладил Люсьена по волосам:
— Рано или поздно он станет похож на тебя.
Она пробормотала:
— Ладно. Пойду пешком. Не люблю лифты.
— Подожди.
Неожиданно Шарль схватил ее за руку и притянул к себе, чтобы поцеловать. Диана отшатнулась, но отчим все-таки успел коснуться губами ее рта.
Она содрогнулась от отвращения, попятилась и начала спускаться по лестнице задом наперед, уставившись на Шарля.
— Желаю тебе удачи, детка, — прошептал он ей вслед.
И Диана побежала вниз, как паучок по паутине, едва касаясь ногами ступеней.
7
Мимо на бешеной скорости проносились огни тоннеля, навевая Диане мысли о научно-фантастических боевиках, погонях в мерцающих таинственным светом подземельях и смертоносных бластерах.
Диана мчалась по левому ряду кольцевого бульвара. Алкоголь еще не выветрился, с реальностью ее связывал только руль собственной машины. Она водила «тойоту лендкрузер», огромный внедорожник, который достался ей после одного из путешествий по Африке. У джипа был обрешеченный обтекаемый кузов, из старого мотора не выжмешь больше 120 километров в час, но Диана была привязана к своей машине.
Она выехала из тоннеля. С неба с металлическим скрежетом сыпался дождь. Диана взглянула в зеркало на Люсьена. Мальчик мирно спал, уютно устроившись в своем креслице.
Диана сосредоточилась на дороге. Как обычно, она выехала на кольцо у ворот Отей и теперь направлялась к воротам Майо. Так выходил крюк, но Диана ненавидела петлять по XVI округу.
Отчим тысячу раз пытался объяснить ей точный маршрут, но она отказывалась запоминать повороты и объезды. Шарля это веселило, и он сдавался.
Что это еще за история с поцелуем? Она прогнала воспоминание о странном поведении отчима, как сплюнула, и пригнула голову, чтобы лучше видеть залитый дождем бульвар. Зачем он это сделал? Что это было — очередная экстравагантная выходка Шарля? Заимствованная у кого-то поза? Нет: поцелуй не был простым проявлением привычного кокетства и явно имел иной смысл. Он вообще впервые так ее обнял.
