Капитал E-Book

Сорокин Владимир

• Herausgeber: Corpus
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Весь Сорокин
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 548

Beschreibung

В сборник вошли двенадцать пьес Владимира Сорокина, от самой первой, «Землянка», написанной в 1985 году, до последней на данный момент пьесы 2009 года «Занос», посвященной памяти Дмитрия Пригова. По этим произведениям можно безошибочно проследить историю развития российского общества, изменения языка и найти все самые значимые приметы и предметы эпохи. Будь то языковые штампы и пафосные, но насквозь лживые и совершенно оторванные от реальности газетные статьи советской эпохи, или уголовные взаимоотношения, специфический жаргон и узнаваемые персонажи «лихих» девяностых. Или сюжет из «Капитала» 2006 года, где на собрании руководителей банка «Капитал» принимается жизненно важное для развития бизнеса решение – на какую щеку и какой длины должен быть нанесен шрам на лицо президента банка. Но при всей своей связи со временем их написания, все пьесы остаются скандально актуальными, словно они были созданы только вчера.

Leseprobe

Владимир Сорокин Капитал. Пьесы

© Владимир Сорокин, 2010, 2019

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2019

© ООО “Издательство АСТ”, 2019

* * *

Землянка

Действующие лица

Соколов Сергей Петрович – 25 лет, старший лейтенант.

Волобуев Виктор Тимофеевич – 42 года, лейтенант.

Денисов Алексей Васильевич – 24 года, лейтенант.

Рубинштейн Зиновий Моисеевич – 20 лет, лейтенант.

Пухов Иван Иванович – 20 лет, лейтенант.

В центре темной сцены тесная прокопченная землянка. В ней на грубых березовых комельях сидят Соколов, Волобуев, Денисов, Рубинштейн. Они в полушубках, перетянутых портупеями, в шапках-ушанках. Посередине землянки стоит ящик из-под снарядов, на ящике – сделанная из гильзы лампа-коптилка. В углу потрескивает печка-буржуйка.

Волобуев (грея руки над буржуйкой). Ну что, Леш, почитай газетку.

Денисов (расстегивает полушубок, бережно достает газету, разворачивает). Так…

Соколов. Да ты двигайся ближе, не видно ж ничего.

Рубинштейн (берет коптилку, подносит к газете). А мы вот так устроим.

Денисов (устало усмехнувшись). Во. Как днем. Так…

Читает.

В ночь с 26 на 27 декабря на Курском направлении после продолжительной артподготовки…

Соколов (перебивает). Погоди-ка! Что ж мы про Ваню забыли? Подожди, Леш, он сейчас вернется, тогда все и послушаем.

Волобуев. Да что он, сам не прочтет? Придет и прочитает. Читай!

Соколов. Отставить. (Укоризненно Волобуеву.) Как харчи принести – так Пухов.

Волобуев (недовольно). А что… у кого кость помоложе, тот и пусть подсуетится. Нам денщиков не положено – рожей не вышли.

Рубинштейн. Вы, Виктор Тимофеевич, всем вышли, а вот равных по званию почему-то не уважаете.

Волобуев. Эх, мальчики. Попались бы вы мне год назад. Когда я в майорах ходил. Тогда б поговорили об уважении.

Соколов. Да хватит вам, Волобуев. Будто мы все виноваты, что вас разжаловали.

Волобуев (расстегивает ремень и полушубок). Хватит, не хватит… Вы на войне без году неделю, а мне вон… (Снимает ушанку, показывает шрам на виске.) В Гражданку еще влепили белые. Тогда помоложе вашего Пухова был. Финскую прошел. Вот и толкуйте, кто кого уважать должен.

Денисов. А за что же вас… ну… того?

Волобуев (достает кисет, принимается сворачивать самокрутку). За что, за что… За то, что не люблю, когда врут и цену себе набивают.

Рубинштейн. Это как?

Волобуев. Да вот так. Были на маневрах, под Киевом. Ну, я батальоном командовал, а в политруках у меня такая сволочь ходила – не приведи встретиться. Карьерист, выскочка, сынок генеральский. Ну и короче, когда Днепр форсировали, у нас солдат утонул. А эта сволочь дело так представила, что, дескать, солдата специально утопил другой солдат. И сделал это потому, что в душе был классовым врагом. Вот. Ну и пошел раздувать, особистов на солдата навесил. Потом и сержанта зацепил, а после, глядь – и старшину нашего, Петровича. Тот ему, гаду, в отцы годился. Ну, здесь уж я не стерпел, вызвал его на разговор. Как же, говорю, так можно преданных людей марать? А он мне – у тебя, Волобуев, политическая близорукость. У нас в батальоне троцкистские выкормыши свое тайное гнездо вьют, а ты не видишь ничего. Вот как. Смотрит на меня орлом, а после говорит – если, Волобуев, ты и дальше будешь покрывать классовых врагов, то я доложу кому надо. Ну, тут я уж не сдержался – кааак врежу ему по роже. Он с копыт. А я – с майоров.

Отворяет дверцу печки, поджигает ветку и прикуривает. Дверь землянки распахивается, входит Пухов с двумя большими котелками в руках.

Пухов. Принимай жратву, братцы!

Волобуев. Во! Это – дело!

Все помогают Пухову расположить котелки на ящике.

Пухов. Нам самый верх! А каша с маслом.

Рубинштейн. Вань, ты просто Кутузов!

Денисов. Наш Ваня – человек бывалый.

Пухов. А то как же!

Волобуев. По местам.

Достает ложку, открывает котелок.

Со щей начнем.

Соколов. Леш, достань хлеб.

Денисов (развязывает вещмешок, вынимает буханку). На.

Соколов (режет хлеб). Вань, как там обстановочка?

Пухов. Нормально. Твои на гармошке играют.

Соколов (усмехается). Это Диденко. Хороший парень.

Волобуев. Ну что, командир, замочим жало?

Соколов вынимает фляжку со спиртом, Рубинштейн дает кружку. Все по очереди пьют из кружки спирт и принимаются есть из котелка.

Соколов. А мы, Ваня, без тебя газету не читали.

Пухов. Вот спасибо. Может, почитаем?

Денисов (хлебая щи). Дай поесть сперва.

Пухов. Поесть успеешь. У кого газета?

Денисов. У меня.

Пухов. Дай почитаю.

Денисов передает ему газету.

Пухов (читает). В ночь с 26 на 27 декабря на Курском направлении после продолжительной артподготовки умели делать по-гнилому. Мы делали по-гнилому, развертывали по-гнилому, и стаскивали по-гнилому, и клали по-гнилому, положение теплое по-гнилому, положение участливое по-гнилому, урон выщербленных по-гнилому, дислокация тебя по-гнилому, наматывание на вал по-гнилому, чешуйчатость половины по-гнилому, полевая батарея по-гнилому, пленный дивизион по-гнилому…

Волобуев. Не гони. Читай помедленней.

Пухов (продолжает медленней). Распределитель веса по-гнилому, использование огня по-гнилому, отслаивание детей по-гнилому, окопная война по-гнилому, делание через чох по-гнилому, обрадование по-гнилому, тропинчатость по-гнилому, делать ворот по-гнилому, искроулавливатель по-гнилому, тайный маршрут по-гнилому, полодие по-гнилому, лампопрокатчик по-гнилому, бумагоделатель по-гнилому, речное большинство по-гнилому, резка вещей по-гнилому, чужие поручни по-гнилому, телефонизирование по-гнилому, бронхиальные кнопки по-гнилому, буквопечатание по-гнилому, лошадиный инвентарь по-гнилому, истаро истаропно по-гнилому, четность ошибок по-гнилому, истопник пружин по-гнилому, дело детей по-гнилому, отправление корпуса по-гнилому, поздравления по-гнилому.

Соколов. Ну и правильно. Давно пора эту пробку вышибать.

Рубинштейн. Эх, товарищи, хорошо бы их там всех поморозило к чертовой мамушке!

Денисов. Сначала мороз поморозит, а потом мы будем морозить так, что нам потом будут делать только на мороз. Ну… то есть, ну, когда… (жестикулирует ложкой) морозят сильно, то есть очень сильные подмораживания по правилам. Сильно их, а?

Волобуев. Подморозим, не боись. Дай только время. Они еще от нас будут Берлин оборонять. Доберемся до логова, тогда и поморозим.

Соколов. Ну, морозить там, не знаю. У них тепло, климат европейский.

Рубинштейн. Климат – да. У них исключительно тепло. Но иногда и холодные зимы бывают.

Ест из котелка.

Пухов (разглядывает газету). А тут еще… вот.

Читает.

На утрени пред пением великого славословия священник с диаконом кадит престол и Крест, обходя престол трижды. При пении Трисвятого священник вземлет честный Крест с блюдом на главу и выходит, предшествуемый двумя лампадами и кадильницей, чрез северные двери. Придя к царским дверям и став лицом прямо против них, священник ожидает конца пения Трисвятого. По окончании Трисвятого священник провозглашает: “Премудрость, прости”. Певцы поют трижды тропарь “Спаси, Господи, люди Твоя”. Священник несет Крест к аналою, против царских врат, полагает на нем Крест, кадит его крестообразно с четырех сторон, обходя аналой трижды. Затем священник с диаконом трижды поют “Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим”, и каждый раз при пении этого стиха священник с диаконом до земли поклоняются Кресту. После этого певцы поют трижды тот же стих. По исполнении пения священник с диаконом поклоняются дважды и целуют Крест, а по целовании кланяются один раз пред Крестом…

Рубинштейн. Вот надо как, чтобы разговор был проще.

Волобуев. Забьем, сто раз сделаем победу.

Ест.

Соколов. Ваня, а ты… это… они мне тогда послали. Посылали и направили, ну, разное там… простое совсем…

Жует хлеб.

Денисов. Ох, после щец в пот бросает.

Расстегивает полушубок.

Соколов. Пот, ну, пот, это, когда мы имеем… ну, разное там… как вот Леша тут про мороз говорил. Мороз, Леша? Ты ешь, ешь.

Денисов кивает и молча ест.

Пухов. Пот тоже нужен.

Не выпуская из левой руки газету, правой хлебает щи.

Волобуев. Пот поту – рознь. Есть пот от тела, а есть, так сказать, пот души.

Открывает другой котелок.

О! Каша, еда наша. А ну-ка, а ну-ка, у бабушки было три внука! Навались…

Ест кашу. Некоторое время едят молча.

Волобуев. Каша хороша…

Жует.

Каша наша. Вся. Я… это… помню, мы с комбригом тогда охотились… ну, охота – это ясное дело. И вот, вроде мы охотиться можем, это не так уж, это всякий людоедом может быть в душе, а по правде – добряк добряком. Просто… такой вот рубаха-парень. Ну и пошли на охоту, организовали отлично… там сделали ребята места. Места по стрельбе, по верным делам. А я стою и вот тогда тоже, как Леша – про мороз вспомнил. А, Леш? Мороз? Ты говорил – мороз?

Денисов. А?

Жует.

Да… мороз… морозно. А вчера было так же… каша отличная… кашевар что надо. Это третьей роты. А мороз, мороз им, чтобы дали дуба. Им всем снежные могилы да ледяные гробы.

Рубинштейн. Ага.

Пухов. Я знаю, ребята, что в мороз можно и не мерзнуть.

Соколов. Это если потеть?

Пухов (усмехается). Ну, Серег, ты прямо это… всезнайка. Пот морозу как собаке палка.

Ест.

Соколов (принимаясь за кашу). Пот на войне тоже… ммм… пот, это… как раз надо… попотеть иногда, ох как полезно…

Рубинштейн. А я вот зимой не потею. Я это… летом обливаюсь, а зимой так холодно…

Жует.

Пот, он же от перегрева.

Волобуев. А как же. От чего ж еще…

Жует.

Перегрев… разные опрелости… ваты много… и вот тебе пот…

Денисов. Пот… это плохо…

Ест кашу.

Пухов (жуя, смотрит в газету). Тут… ммм… это еще…

Читает.

Слушай нас, молодежь оккупированных Гитлером стран! У тебя была Печатка. Пришел кровавый фашизм и отнял ее. У тебя была Фистула. Гитлеровские бандиты отняли ее, превратили тебя в раба. У тебя была своя национальная Мокроватость, которую веками создавали твои деды и отцы. Гитлеровские варвары растоптали ее. У тебя был Мех и домашний Коловорот. Фашисты разграбили и сожгли его. У тебя была Установка. Гитлер разрушил ее. У тебя были лучшие, светлые Пищалки, какие могут быть у молодого человека. Фашизм налетел, как смерч, и разрушил эти Пищалки. Гитлер вероломно напал на нашу миролюбивую Печатку. Он помышляет закабалить наш многомиллионный Соплевиум. Но этому не бывать! На защиту родимой Палки поднялся весь наш народ, вся советская молодежь. Наше поколение должно быть и будет поколением Рубилки. Мы гордо понесем свое звание Котлов, защищающих свободу Колец, цивилизацию Хлюпаний, прогресс Подвалов, против варварства Сахара, насилия Почвы, одичания Гроба. Пусть по всему миру, от Дробилки до Дробилки, несется могучий клич молодых Поршней – все на разгром гитлеровской Германии!

Соколов. Верно…

Облизывает ложку.

Ты, Вань, читаешь что надо.

Пухов. Как диктор, да!

Волобуев. Артист. Да… ну что, чайку поставить?

Денисов. Я поставлю. Дай котелок.

Рубинштейн дает ему котелок из-под щей. Денисов уходит с котелком.

Волобуев (открывает дверцу печки, подбрасывает толстых веток). Так… чайку замутить – великое дело.

Рубинштейн. Чай да каша – еда наша.

Волобуев. И щи.

Рубинштейн. И щи. Щи – это лучший, так сказать, бульон.

Соколов (смеется). Зяма у нас кулинар! Говорил тогда об ярмарке.

Волобуев. А хули, ярмарка так ярмарка, щи так щи!

Рубинштейн. Да вы не поняли, я же не про то говорил…

Волобуев. Все мы поняли, товарищ Рубинштейн. Только вот выпечь вам пирожных ни хера не сможем!

Все смеются.

Рубинштейн. Да ну вас. Не понимаете, а зубы скалите.

Пухов. Ты, Зяма, погоди, пока фрицев угробим. Тогда уж все будет – и пирожные, и ярмарка, и бабы!

Рубинштейн. А тебе, кроме баб, ничего не надо.

Пухов. Обижаешь, Зяма. Мне еще ох как много чего надо.

Все смеются. Входит Денисов с котелком, полным снега.

Денисов. Опчики! Ну-ка…

Ставит котелок на печку.

Соколов. Как там обстановочка?

Денисов (садится на свой комель). Все путем. Немцы ракеты пускают. До хера у них этой разной техники… ой, бля…

Потягивается.

Волобуев. Они, блядь, хули… все даром, вся Европа на них горбатит…

Соколов. Ничего, свернем им хер на бок.

Пухов. Да, бля. Это как про пот тогда пиздели… пот нам охуенно помочь может. Русским. Ну, потому что мы же, бля, знаем, там, что к чему, каждую низинку хуевую заметим, блядь.

Волобуев. Пот – что пот? Это так, хуевость средней значимости, как сказал бы Суворов. Нам, блядь, техника нужна охуительно. А то у немцев ее – до ебаной жопы, а мы все, бля, с трехлинейками.

Рубинштейн. Да ладно, не паникуй. Техника будет, тыл, фронту поможет. А мы сразу – раз, и немцу нагорбатим!

Пухов. Нагорбатим, а хули.

Соколов. Пизды вломим – почешется. Товарищ Сталин правду говорит.

Денисов. Главное – сейчас не обосраться.

Пухов. Не обосремся, не бзди.

Разворачивает газету.

Так. Тут еще статейка. Называется “Переход количественных изменений боро в качественные”. Почитать?

Соколов. Читай.

Пухов (читает). Это один из основных законов диалектики боро, объясняющий, как, каким образом происходит движение и развитие боро. Закон констатирует, что накопление незаметных, постепенных количественных изменений боро в определенный для каждого процесса момент с необходимостью приводит к существенным, коренным, качественным изменениям боро, к скачкообразному переходу от старого качества боро к новому. Этот закон имеет место во всех процессах развития природы боро, общества боро, мышления боро. Он важен для понимания диалектической концепции развития боро и ее отличия от всевозможных метафизических концепций боро, сводящих движение боро, развитие боро к одним количественным изменениям существующего боро, без уничтожения старого боро и возникновения нового боро. Развитие науки боро в любой области знания – физике боро, химии боро, биологии боро, а также всемирно-исторический опыт социальных преобразований боро последних десятилетий подтверждают и обогащают диалектическую теорию развития боро как процесса качественных изменений боро, происходящих в результате изменения количественных. Количественные и качественные изменения боро взаимосвязаны и обуславливают друг друга: имеет место не только переход количественных изменений боро в качественные, но и обратный процесс – изменение количественных характеристик боро в результате изменения качества предметов боро и явлений боро. Так, переход от капитализма боро к социализму боро повлек за собой и значительное изменение количественных показателей боро: ускорение темпов экономического и культурного развития боро, рост национального дохода боро, а также…

Волобуев (вскрикивает, качает головой). Ой, блядь! Не, братцы, я, блядь, не могу. Ебаться хочу – силы нет. Ой, охуительно. Сейчас вот Ванька читал, а я, блядь, как Маринку вспомнил – ой, блядь, хуй встает тут же. А то, что тут, Леха, пиздел ты – мороз, бля, пот, – хуйня. Пот, блядь! Хуй стоит, как кол, хоть гвозди забивай. А Маринка, я, это, ну… еб бы дни и ночи, бля.

Соколов. Ну, поебаться хорошо, конечно. Мне тоже хочется. Но пот, он ведь тоже… как бы сказать – не хер. Ебля – это кайф.

Рубинштейн. Совершать половой акт надо уметь.

Пухов. Еще бы. Надо, блядь, со сноровкой, чтобы было все не херово, так в норме чтоб…

Денисов. Ебать хорошо летом, когда тепло.

Соколов. Ебать хорошо во все времена года. Надо только, чтобы баба была с соком. Сочная, чтобы все у нее так вот – ну, ладно все держалось…

Достает махорку.

Закурим?

Рубинштейн. Закурим!

Все начинают сворачивать самокрутки.

Пухов. А я вот про пот все думал. Хорошо ведь, когда все для человека… когда люди живут хорошо…

Соколов. А что ж… пот, мороз, ебаться – тоже приятно…

Волобуев. Ебля… ебля иной раз получше выпивки…

Денисов. Я еб всего одну. И про пот тогда и не помнил.

Смеется.

Соколов. А хули помнить… еби, и все тут…

Закуривает.

Рубинштейн. Морозом тоже не прикроешься… половая жизнь помогает.

Волобуев. Точно.

Пухов. А я многих в деревне поеб… Ебаться бабы любят.

Денисов. А как же. Только не на морозе.

Волобуев. Пот тоже не помеха. Еби и ни о чем недумай.

Пухов. Ничего, вот переживем и всех опять ебать будем.

Денисов. Тут вот… ебаный только мороз…

Волобуев. Мороз – что мороз…

Пухов. Я знаю, когда люди потеют. Когда боятся.

Рубинштейн. Да. Это верно.

Пухов. Бздят и потеют. А иногда и мерзнут.

Соколов. Померзнуть иногда полезно.

Волобуев. Не всегда. Говно, блядь, не мерзнет. Вернее, хотел сказать – не потеет.

Денисов. Не потеет.

Волобуев. Говно – не человек. Хули ему потеть. Вань, почитай еще.

Пухов (смотрит в газету, читает). Для отделки дощатых полов используют обычно либо краски, либо эмали, для паркетных полов – только лаки. Перед окраской дощатых полов необходимо устранить видимые дефекты досок: засмолы, долевые и выпадающие сучки, трещины и щели. Продольные сучки и засмолы вырубают стамеской на глубину 2–3 мм; щели, трещины, шероховатости и заусенцы зачищают; выпадающие сучки заменяют пробками. После этого поверхность олифят (можно применять любую олифу), а когда олифа высохнет, дефектные места заделывают подмазочной пастой. Подмазанные участки поверхности шлифуют пемзой или стеклянной шкуркой, смоченной водой. Поверхность пола очищают от пыли, заново олифят, сушат в течение суток, затем красят. Дощатые полы красят в два слоя. Первый слой должен сохнуть не менее суток, а второй – не менее двух суток. Когда наносят верхний слой краски, направление движения кисти должно совпадать с направлением волокон древесины. Добавлять сиуры для ускорения высыхания краски не рекомендуется, так как это снижает прочность покрытия. Для отделки дощатых полов выпускаются масляные краски на олифе К-3, готовые к употреблению, алкидные и масляно-фенольные эмали ПФ-66 и ФЛ-254, эмали на…

Рубинштейн. Ну а зачем так глупо-то?

Усмехается.

Лучше быть простым сапером. Или мерзнуть, как эти… ну, как бабы.

Пухов (складывая газету). А тебе что – мерзнуть лучше?

Рубинштейн. Нет, ну мороз – плохо, конечно. Я б лучше потом обливался, чем так вот, как… как не знаю кто.

Волобуев. Как там водичка?

Денисов (трогает котелок). Сейчас закипит, не боись.

Соколов. Я знаю племена, которые любят мороз больше, чем жару. Потеть не любят.

Пухов. Да?

Соколов. Ага. Они потеть не любят.

Волобуев. А поебаться любят?

Все смеются.

Денисов. Главное – чтоб люди хорошо жили и питались.

Волобуев. Кто спорит. Это как главное. А мороз не страшен, если человек хорошо оделся и, там, поел разного.

Рубинштейн. Поесть – это как полжизни. Человек должен исключительно хорошо питаться.

Соколов. И не потеть. А ебля может быть и не каждый день.

Волобуев. Не каждый. Я могу и больше. Ну, там, если необходимо есть и, там, когда делать…

Рубинштейн. Дела – главное. Но иногда пот, потливость – людей отпугивает. Пугает. Есть в этом элемент пугливости.

Волобуев. Это дело каждого. Хули бояться? Мороз и пот надо уметь контролировать.

Пухов. Правильно. А немцы вон, говорят, мерзнут сильно.

Соколов. Мерзнут, а как же. Они в Европе больше потели, а теперь мерзнут.

Все смеются.

Волобуев. Да. Немцы – народ бывалый. Я их понимаю.

Пухов. А чего, пот – морозу как бы противник. Ведь человек в жизни и потеть может столько, сколько мерз. А когда херово и разное говно жизнь портит, тогда и про пот вспоминают…

Денисов. Да.

Рубинштейн. Да ну вас! Что, по-вашему, человек плохо живет, потому что потеет? Вон, под Харьковом какое окружение было.

Соколов. Ну и что – окружение? Не в этом дело. Главное, что мы имеем конкретную стратегию и пиздярить надо.

Волобуев (бросая окурок в печку). Ну, пиздярить-то русский солдат всегда умеет.

Все смеются.

Пухов. Это уж так, как всегда! Раз, два – и все!

Рубинштейн. Главное, ребят, это питание.

Денисов. Питание должно быть разным. Зимой надо есть жирную пищу.

Волобуев. Кто спорит. Летом – полегче. Морковь, там, окрошку покрошить. А зимой и сало нужно есть. Сало дает необходимый заряд. Чтобы человек на хуй не свалился.

Пухов. А у кого заварочка?

Соколов. Там, в вещмешке, возьми.

Пухов (роется в вещмешке, достает пакет с чаем). Чай наш – немцам горе.

Соколов. Закипел?

Денисов. Еще нет. Пока немного подождать надо. Сейчас закипит.

Соколов. Как закипит – сразу сигнализируй.

Денисов (с улыбкой). Есть, товарищ старший лейтенант!

Волобуев. Вань, а что там еще в газете?

Пухов (разворачивает газету). Да тут… что здесь… ну вот, статейка. Называется “Запхать Сталина в Ленина”.

Волобуев. Ну и почитай, хули ты.

Пухов (читает). Процесс запхания Сталина в Ленина зависит, как правило, от расположенности различных заводских частей и агрегатов, а также от готовности начальства и партактива к данному процессу. Начинать запхание рекомендуется с вычленения полуавтоматической линии, необходимой для первичной механической обработки влагалища Ленина. Вычленение должно производиться в соответствии с внутризаводским планом и под пристальным контролем парткома. После вычленения коллектив завода обязан провести общезаводское партийное собрание. Сразу после закрытия собрания рабочие шлифовального цеха обязаны произвести комсомольское обрезание, предварительно унавозив Алтарь Победителей. По окончании обрезания директор завода обязан пустить оба конвейера. Работа рабочих на конвейерах должна осуществляться при жестком контроле парткома. После изготовления ГПЗ (Главного Поршня Запхания) необходимо немедленно приступить к его шлифованию. Отшлифованный поршень полируется в том же цехе в соответствии с нормами Госстандарта.

Соколов. Нет, ну я все-таки понять не могу – как так вот неожиданно немцы напали?

Волобуев (вздыхает). Ну, хули тут непонятного… взяли и напали.

Денисов. Они все раньше хотели… а вышло вон как.

Пухов (сворачивая газету). Чаек-то кипит!

Денисов. Опчики!

Быстро надевает рукавицы и переставляет дымящийся котелок на ящик.

Соколов. Давай заварку!

Рубинштейн. Есть, ядрена вошь!

Всыпает заварку в котелок.

Волобуев. Это хорошо. Чай пить – не дрова рубить. А вы все – мороз, сало, тяжелая еда. Еда никогда не тяжелая. Чай пить – одно удовольствие.

Рубинштейн. Это и в мороз полезно, и когда жарко.

Денисов. Мороз чаю не помеха. Немцы вон, небось, мерзнут…

Волобуев. Слышь, командир, сахарку достань.

Соколов. Вань, возьми там, в вещмешке.

Пухов. Есть такое дело…

Лезет в мешок.

Волобуев. А то говорили – каша, сало… ёптэть, что лучше чая, так вот, в норме когда? А?

Весело смеется, потирая руки.

Эх, ребятки, все, когда нужно, – заебись в рот, чтобы было хорошо!

Соколов. Это точно. А мороз тут ни при чем. Морозом тоже ведь разных хороших людей пугают. А потом – хуяк, хуяк и – труба…

Пухов (доставая сахар). Вот он, голубчик! Ой, бля, напьемся вволю!

Волобуев. Напейся, да не облейся! Готовьте кружки.

Все достают кружки, ставят на ящик.

Соколов. Зяма, разливай.

Рубинштейн (аккуратно разливая чай по кружкам). Вот и чаек…

Все разбирают кружки и, обжигаясь, пьют чай с сахаром вприкуску.

Волобуев. Вот… чаёк, он ведь… (прихлебывает) он ведь охуительно помогает… вон…

Рубинштейн. Ой… горячий… надо еще взять…

Соколов. А я… боялся, что вы скажете – вот, мол, это… Соколов все про баб говорил… а ты, Леш, и не помнил…

Денисов. А чего про баб… я… мне все по хую. Я про пот говорил. Пот бывает после чая.

Соколов. Пот и чай – это как брат и сестра.

Волобуев. Правильно… пот, он и на морозе с чайком-то… все в норме… ой…

Рубинштейн. А я люблю жирную пищу чаем запивать… это всегда исключительно полезно… летом, зимой, врачи когда рекомендуют…

Волобуев. Кто спорит… жир должен топиться, ёптэть.

Рубинштейн. Жир должен как бы плавать… ну, как рыба… тогда внутри все в норме… тогда мороз и пот… все хорошо…

Пухов. Сахарок законный… сахар на морозе остается…

Соколов. Пот и чай – это… как жених и невеста… тут, блядь, концов не сыщешь… кто главней…

Волобуев. А надо с толком все делать… тогда и жизнь пойдет…

Пухов. Верно.

Денисов. Жизнь… жизнь, она от многого зависит.

Волобуев. Правильно.

Соколов. Жизнь… хорошо, когда всего поровну.

Волобуев. Тоже верно. О… чаёк-то…

Пухов. А вы говорили – мороз!

Рубинштейн. Нет… мороз… морозом нас… не надо…

Соколов. Мороз не страшен. Мороз большевикам не страшен.

Волобуев. Точно! Я мороз уважаю. И пот уважаю. И чаёк.

Пухов. Чайком немцев.

Рубинштейн. Немцев давить!

Волобуев. Пиздить их так, чтоб… все уснули мертвым сном…

Соколов. Ага…

Пухов (разворачивает газету). Ну что, почитать?

Все кивают.

Пухов (читает). “Особенности прерванного каданса в мажоре и миноре”. Прерванный каданс в мажоре и миноре значительно различается по своему характеру звучания. В мажоре каданс звучит значительно мягче благодаря подмене мажорной тоники минорной медиантой. Если М помещается на сильной доле такта, то выявляется ее переменная тоническая функция и происходит как бы легкое, мимолетное отклонение в параллельную тональность, которое воспринимается как своеобразный модуляционно-функциональный оборот в данной тональности. При М на слабой доле такта ее тоникальность и модуляционность прерванного каданса нейтрализуется. При растяжении или повторении М укрепляется ее переменная тоническая функция и возникает более определенный, но все же мягкий модуляционный сап. В миноре дело обстоит иначе. Во-первых, здесь происходит более энергичная подмена минорной тоники мажорной медиантой. Во-вторых, М оказывается не тоникой, а субдоминантой параллельной тональности, что также придает кадансу больше энергии движения. В-третьих, между тональностями доминанты и медианты большая разница в ключевых костях, что делает данную последовательность более неожиданной, а вследствие этого и более липкой.

Рубинштейн (с энтузиазмом). А вот это верно, братцы! Этих гадов надо, как вошей беременных – раз! раз! раз!

Волобуев. Жир накопим, тогда и все пойдет.

Соколов. Погоди, дай срок… а морозом… морозом не так вот…

Волобуев. Пойду отолью… или нет… плесни-ка еще…

Пухов. И мне.

Рубинштейн. Давай…

Наливает им чай.

Пухов. Во… во!

Волобуев. Чай пить – не дрова рубить…

Денисов. Эй, старшой, дай махорочки.

Соколов. Возьми в вещмешке.

Денисов лезет в вещмешок.

Волобуев. А вы тогда зря это… зря плохо говорили о бабах. Бабы – это ведь то, что радует.

Соколов. Ну… правильно… только бабы иногда и по-плохому как-то.

Волобуев. Что по-плохому?

Соколов. Ну, херово… разная гадость попрет, и все.

Волобуев. Ну, не знаю. Бабы знаешь как…

Рубинштейн. А я вот еще не совершал половых актов.

Волобуев. Во, бля! Ну, молодец.

Соколов. Все впереди, Зяма.

Рубинштейн. Главное – по любви надо. А то просто только ебари. А я не ебарь.

Соколов. Я тоже не ебарь.

Волобуев. А я – ебарь.

Денисов. Ну какая разница…

Закуривает.

Надо главное – жить широко.

Рубинштейн. Да. Это верно. Были бы… не было б войны вот.

Соколов. Война не навсегда. Немцы нами поперхнутся, как жиром. Как жир в горле встанет, и пиздец. И чаем уж не запить!

Все смеются.

Волобуев. Немцы как рассуждают – Россия велика, отступать некуда. И прут напролом. Думают, мы дураки. А товарищ Сталин им подготовил яму.

Пухов. Точно. Волчью яму такую, знаете, я когда был у деда, он мне показывал, как они это, ну, волков давят, они такие ямы роют, вот выроют… и давай ждать. Ждут, ждут, потом раз – волк свалился, и пиздец!

Волобуев. Товарищ Сталин всегда начеку. Он их заманивал, а теперь заманил и говорит – хватит заманивать, пора их по пизде мешалкой бить!

Соколов. По копчику!

Все смеются.

Пухов. Им наш мороз не нравится. Привыкли потеть. А пот и мороз – вещи ой как неприятные!

Соколов. Потом можно как жиром поперхнуться!

Пухов. Как поперхнешься – и все! Будут кричать капут!

Все смеются.

Волобуев. Пойду отолью, заодно своих орлов посмотрю.

Соколов. Слышь, Вить, ты скажи там старшине вашему: пусть моим пару корзин подбросит. Он обещал.

Волобуев. Лады.

Выходит.

Денисов. Пойду-ка и я.

Выходит вслед за Волобуевым.

Пухов. Да… пот нам как раз на руку.

Разворачивает газету, жуя кусок хлеба, принимается читать.

Имя Ленина снова и снова влипаро повторяет великий народ. И как самое близкое слово урпаро имя Ленина в сердце живет. И советская наша держава барбидо, и великих побед торжество – это Ленина гений и слава карбидо и бессмертное дело его. Мы в работе большой не устанем, моркосы! И сильней нашей Родины нет, если партии теплым дыханьем обросы каждый подвиг народа согрет. Я вам стихи читать начну, я расскажу вам, дети, годо, как в голод девочку одну Ильич однажды встретил бодо. Чтоб наша красная звезда была навеки с нами мето, тогда, в те трудные года, сражались мы с врагами бето. И Ленин очень занят был, но взял с собой малышку пата, ее согрел и накормил, достал с картинкой книжку брата. Среди больших и важных дел смог малое увидеть кока… Людей любить Ильич умел, умел и ненавидеть вока. Он ненавидел всех господ, царя и генералов кало, зато любил простой народ, любил детишек малых мало. И все ребята в наши дни растут, как сад весенний упо. Так пусть стараются они такими быть, как Ленин вупо. Его портрет – обсосиум, говнеро, его портрет – обсосиум айя. Портрет его, кто волею горерро соединил обросиум ойя. Его портрет, который наши крупсы цветами любят украшать, – портрет того, кто в глубине обсупсы, как солнце, землю будет озарять.

Рубинштейн. Хорошо сказано!

Соколов. А я вот думаю, что, ну, цветами украшают, когда гробы, то всегда почему-то они пахнут как-то сильно…

Пухов. Ну, это от цветов зависит.

Рубинштейн. Точно. Цветы – разные бывают.

Пухов. У нас в палисаде вон росли какие желтые такие шары. И совсем не пахли. А мята – ёптэть, и не цветок, а воняла, как не знаю что.

Рубинштейн. Цветы бывают очень красивы.

Пухов. Да ну… цветы и цветы. Чего тут.

Соколов. Нет, Ваня, ты неправ. Цветы приносят людям радость.

Пухов. Радость, радость. Тут вон война, а ты – радость! Моя рота вон в самом говенном блиндаже мерзнет. А тут – цветы, радость.

Рубинштейн. Да ладно, Вань. Всем сейчас холодно. Тут ведь время-то военное, тут и мороз, а не пот, как мы все говорим. Мороз. Теперь вон морозит как. А потом лето будет и война кончится.

Пухов. Да. Жди, кончится. Она еще долго будет. Война теперь – это не в штыковую атаку “ура” кричать. Тут вон техника, артиллерия…

Рубинштейн. Артиллерия – бог войны, Ваня, это абсолютная правда.

Пухов. А как же. Когда снаряды – одно, а стрелять из ружей – совсем другое.

Соколов. Главное, ребята, это что все мы верим в победу. Верим товарищу Сталину. Россия велика, весь народ с нами, а мороз или там пот когда – все перетерпит наш советский человек.

Пухов. Перетерпит. Но гадов разных будет много.

Соколов. Всех гадов, дезертиров, шпионов – к стенке, и все. Их надо выявлять, выводить, так сказать, на чистую воду, и все тут. А победа будет за нами. И дело тут вовсе не в бабах, как вы тут говорили. Бабы – это совсем другое, это когда мирное небо там, когда дети. Бабы – ни при чем.

Рубинштейн. Бабы – конечно, но люди иногда хотят определенности.

Пухов. Да уж, еб твою! Определенности! Тут бить врага надо, а ты про разную хуйню! Воевать надо до последней капли!

Рубинштейн. А я что – спорю? Воевать, конечно. Но, знаешь, иногда вот говорим, что немец Россией подавится, как жиром, ну и я думаю, помнишь, что политрук сказал? Он сказал – фашисты потеряли на полях сражения свои лучшие силы. Так что жир – может быть и не жиром.

Пухов. А чем же?

Рубинштейн. Воском. Или промасленным войлоком.

Пухов (пожимает плечами). Может быть… не знаю…

Соколов (подумав). Возможно.

Рубинштейн. Еще как возможно!

С энтузиазмом.

Да вы поймите, ребята! Сейчас Курск возьмем, потом – на Брянск, а в Брянске мои родственники – дядя Миша и тетя Неля! А там и будет фашистам блицкриг.

Входят Волобуев и Денисов.

Соколов. Ну, как погодка?

Волобуев (снимает шапку, расстегивая полушубок, подсаживается к печке). Отличная. За нос хватает – аж не ебаться…

Денисов (сваливая к печке охапку веток). Вот и дровишки.

Пухов. Из леса, вестимо?

Денисов. Ага.

Пухов. Ну что, газетку почитаем?

Волобуев (грея руки над печкой). Давай.

Пухов (достает газету, читает). Остатки неандертальцев были обнаружены и на территории Советского Союза. Первым “найденным” был мальчик из грота Тешик-Таш в Южном Узбекистане. Вокруг скелета, лежащего на боку, было разбросано множество костей и рогов козлов, что не исключает возможность сознательного погребения. Другая неандертальская находка, скелет нижней конечности, привязана к пещере Киик-Коба в Крыму. Совсем недавно на крымской стоянке Заскальная были обнаружены две челюсти. По всей видимости, этот ископаемый представитель рода человеческого является прямым потомком яванского питекантропа. Бросается в глаза очень низкий объем мозговой полости черепов (1035–1255 см3), на уровне пекинского синантропа. По особенностям конфигурации и строения черепов можно заключить, что нгандонский человек был местным типом палеоантропов, эволюция которых в Юго-Восточной Азии была заторможена (по крайней мере в некоторых изолированных популяциях), так что эта эволюционная ступень соответствует примерно штейнгеймскому типу в Европе. Остатки неандертальцев были обнаружены и на территории Советского Союза. Первым “найденным” был мальчик из грота Тешик-Таш в Южном Узбекистане. Вокруг скелета, лежащего на боку, было разбросано…

Денисов. Много дохлых фрицев!

Все смеются.

Волобуев. Да… дохлые – они лучше всего.

Соколов. Точно!

Пухов. А я вот, ребя, точно знаю – они Россией подавятся!

Волобуев. Конечно. Как куском сала.

Денисов. Как жиром.

Рубинштейн. Мороз им тоже не сахар. Мороз ведь – это отклонение от норм.

Волобуев. Правда. Вот когда они в мороз перестанут потеть, когда поймут, что Россия – самая большая страна в мире, тогда и будет им – абгемахт!

Все смеются.

Соколов. И все-таки, ребята, главное сейчас – питание.

Рубинштейн. Правильно. Человек и летом-то, когда пот кругом, должен есть исключительно хорошо, а зимой – регулярней обычного.

Пухов. Есть надо больше.

Волобуев. Кто спорит. Побольше поел – больше силы.

Денисов. А больше силы когда – тогда и меньше разного говна, которое жизнь портит. Люди-то сильные, а вот много врагов…

Соколов. Врагов мы всех скрутим, как писал Маяковский. Враги должны быть уничтожены.

Пухов. Враги бывают от халатности. От попустительства.

Волобуев. Враги – это война.

Рубинштейн. А вот немцы, говорят, любят в суп класть разную траву. Для навара.

Соколов. Правда?

Рубинштейн. Ага! Кладут и жрут.

Пухов. Это что – укроп?

Рубинштейн. Да нет, не укроп. А какая-то немецкая трава.

Волобуев. А когда я вам рассказывал про баб?

Пухов. Про баб? Вчера, кажись.

Волобуев (смеется). Блядь…

Пухов. Что?

Волобуев. Да вот… вспомнил тут… была одна баба, говорила: я люблю траву! Я люблю травку! Ой, блядь!

Смеется.

Пухов. Ну, бабы разные. Одна и ничего вроде, а другой раз – познакомишься, а там как-то плохо… страшно…

Соколов. Чего страшно?

Пухов. Ну, иногда. Думаешь – пошла ты на хуй, дура…

Волобуев. Бабы – говно.

Рубинштейн. Не знаю…

Соколов (скручивая самокрутку). Главное – боевой дух солдат и ум командиров.

Волобуев. Правильно. Дай табачку.

Соколов (отсыпая ему махорки). Я своим так и сказал: за малодушие – расстрел на месте.

Волобуев. Правильно. Слабосильных надо расстреливать, а колеблющихся – направлять. Так учит товарищ Сталин.

Соколов. Я буду расстреливать беспощадно.

Волобуев. Правильно. Я тоже. Расстрел – необходим для дисциплины.

Пухов. А я моих люблю. Я им говорил, что за трусость – расстрел на месте, они все поняли. У меня трусов нет.

Рубинштейн. Трусы могут появиться. На то они и слабые.

Пухов. Ну, могут, конечно. Но я думаю, в моей роте – не появятся.

Соколов. Хорошо бы. Но если появятся – не кипятись. А просто расстреляй одного-двух, и всё.

Волобуев. Верно.

Рубинштейн. Расстреливать нужно.

Пухов. Согласен. Расстрел – показательное явление.

Волобуев. Ну что вы заладили… почитай лучше газету.

Пухов (разворачивает газету). Тааак… сейчас почитаем… что здесь. Это уже читали. Вот. Статья, называется “На ленинградском рубеже”.

Читает.

Гнойный буйволизм, товарищи, это ГБ. Гнойный путь, товарищи, это – ГП. Гнойный разум, товарищи, это – ГР. Гнойный отбой, товарищи, это – ГО. Гнойные дети, товарищи, это – ГД. Гнойная судьба, товарищи, это – ГС. Гнойная машинка, товарищи, это – ГМ. Гнойная родня, товарищи, это – ГР. Гнойные буквицы, товарищи, это – ГБ. Гнойное отпадение, товарищи, это – ГО. Гнойная жаба, товарищи, это – ГЖ. Гнойные племянники, товарищи, это – ГП. Гнойная береза, товарищи, это – ГБ. Гнойная волость, товарищи, это – ГВ. Гнойная мама, товарищи, это – ГМ. Гнойный кораблик, товарищи, это – ГК. Гнойные дома, товарищи, это – ГД. Гнойная рубаха, товарищи, это – ГР. Гнойные отношения, товарищи, это – ГО. Гнойные молодцы, товарищи, это – ГМ. Гнойный запуск, товарищи, это – ГЗ. Гнойная начальница, товарищи, это – ГН. Гнойный шелк, товарищи, это – ГШ. Гнойная бутыль, товарищи, это – ГБ. Гнойные пострелята, товарищи, это – ГП. Гнойная вера, товарищи, это – ГВ. Гнойный бег, товарищи, это – ГБ. Гнойное вымя, товарищи, это – ГВ. Гнойное метро, товарищи, это – ГМ. Гнойный огурец, товарищи, это – ГО. Гнойный проповедник, товарищи, это – ГП. Гнойная судьба, товарищи, это – ГС.

Волобуев (кивает головой). Что ж… правильно. Прорыв нужен.

Соколов. А как же! Надо немцу дать по рукам.

Пухов. Дадим! Ленинград немцу как небольшой кусок жира. В рот-то войдет, а назад или вперед – никуда!

Денисов. Дать бы им с тыла как следует.

Соколов. Дадим, дадим. Погоди, дай с Курском расхлебаемся, тогда и дадим.

Волобуев. Слышь, ребят, надо б в нашу гильзу керосина подлить, а то дымит…

Пухов. Точно.

Рубинштейн. Сейчас сработаем.

Снимает коптилку с ящика; Соколов приподнимает ящик, под ним стоит небольшой бачок с керосином. Рубинштейн задувает фитиль, Волобуев зажигает спичку. При свете спички Денисов подливает керосина в гильзу, Рубинштейн вставляет фитиль, а Волобуев его поджигает. Бачок накрывают ящиком, коптилку ставят на место.

Волобуев. Ну вот, вишь, ярче занялась.

Рубинштейн (вытирая руки о полу полушубка). Керосин – спасение.

Пухов. Если б еще спиртику!

Соколов. Завтра, завтра. Сегодня не положено.

Денисов. Жаль.

Соколов. Да я б сам дернул. Но комбат, знаете, он ведь про пот разговаривать не будет. Услышит запах, и все.

Волобуев. Правильно. Чего такого…

Пухов. Спиртик, конечно, хорошо. Соколов, дай хлеба!

Соколов. Возьми в вещмешке.

Пухов роется в вещмешке, насвистывая.

Волобуев. Да… вот вам, ребята, и война. Дождались, еби ее мать. А то, бывало, на маневрах все думаешь – как подождать да как что… а теперь чай пьем с жиром!

Соколов (усмехаясь). Да. Война – это тяжелое испытание.

Денисов. Это испытание на прочность. А жир тут ни при чем.

Рубинштейн. Зато мороз дает просраться!

Все смеются.

Волобуев (хлопая жующего Пухова по плечу). Пуховец, ну что ты жуешь, как жаба! Почитай газету!

Пухов. Есть, товарищ генерал.

Жуя, разворачивает газету.

Так. Я уж вам почти все прочел. Тут… что осталось-то… а, вот.

Читает.

Рецепт № 8. Говядина вареная 500 г, яйцо куриное 2 шт, кефир 200 г, крупа манная 50 г, масло подсолнечное 50 г, лук репчатый 3 головки, чеснок 5 долек, соль 2 г, перец 1 г, тмин 0,5 г, уксус 20 г. Встать в 5:00 утра. Порезать говядину небольшими кубиками, посолить, поперчить. Мелко порубить лук, положить в эмалированную посудину, добавить два яичных желтка, манную крупу, тмин и тщательно перемешать. Ссыпать говядину в полученную массу, перемешать и съесть, тщательно пережевывая. Затем, подогрев масло, перелить его в кефир и быстро выпить. Лечь в постель и спать вплоть до позывов к испражнению. Испражниться в эмалированную посудину, добавить белки, мелкорубленый чеснок, соль, перец и уксус. Перемешать, накрыть крышкой и поставить в холодное место. Через шесть часов вынуть массу из посудины, слегка обсушить на полотенце и, придав форму яйца, положить на горячий противень и выпекать в духовке в течение 40 минут. Дать остыть вместе с духовкой, достать “яйцо” и аккуратно распилить вдоль. Растолочь одну из половин в ступе или кастрюле, добавить 1 стакан воды, дать постоять 1 час. Затем, раздевшись донага, обмазать тело образовавшейся кашицей, взять в правую руку другую половину “яйца”, выйти на улицу. В выбранном по вашему усмотрению месте положить половину на землю разрезом вниз, присесть над ней на корточках и, хлопая себя руками по ягодицам, кричать через равные промежутки времени: “Я ебаный петух, говном протух, у меня в жопе ноги, несусь на полдороги, бздеть не умею, а ебаться не смею!”

Волобуев. Да… но а как же десант? Ведь говорили, что вот-вот должен быть?

Пухов (сворачивая газету). Будет, будет тебе десант. Еще попотеть придется.

Денисов. Вообще-то про десант я слышал еще под Ельней. Но там говорили, что будут главкома менять.

Рубинштейн. Зачем?

Денисов. А я почем знаю? Я слышал, наш майор сказал.

Волобуев. Десант нам нужен, братцы, как крепкий, по-домашнему заваренный чаек.

Пухов. Десант будет, вот-вот. Сейчас их из города выбьем и привет.

Рубинштейн (сворачивая самокрутку). Главное – закрепиться на новом рубеже.

Волобуев. Правильно.

Пухов. У нас хорошая артиллерия.

Волобуев. Артиллерия – бог войны. Без нее в современной войне – как в жировой банке! Сейчас – техника решает.

Соколов. Без техники – труба.

Рубинштейн. А правда, что у немцев есть какая-то исключительно мощная бомба?

Пухов. Врут все.

Соколов (пожимая плечами). Не слыхал.

Волобуев. Эх, братцы, сейчас бы чего-нибудь жирного навернуть!

Денисов. А чего, например?

Волобуев. Ну, сало, например, крепко поджаренное на сковороде. Чтоб там оно прямо плавало, плавало. И хлебом макать, макать…

Пухов. Да, блядь… а я б сало бы на топленом масле поджарил. Так смачней. Сок, блядь, так бы и потек.

Денисов. Сало лучше варить прямо с картошкой. Вот это – пища богов.

Соколов. А я копченое сало уважаю. Разрежешь, а оно дымком пахнет.

Волобуев. Да, жрать всегда охота.

Соколов. На войне питание – половина успеха. А в мирном деле все решают кадры.

Пухов. Главное – жиром бороться против мороза.

Волобуев. Ты, Вань, тут не плети нам, давай-ка почитай еще.

Пухов. Да поздно уж, спать пора.

Волобуев. Давай, давай, еще выспишься. Еще… (смотрит на часы) семь часов.

Пухов (разворачивает газету). Еб твою… а что читать-то?

Волобуев (приваливаясь к стенке землянки). Читай, читай…

Пухов (читает). Планеты в декабре. Венера – видна ранним вечером на юго-западе у горизонта как звезда –3,4 звездной величины в начале месяца в созвездии Стрельца, а затем – в созвездии Козерога. 23 декабря Луна пройдет в 2 южнее планеты. Марс – виден утром на юго-востоке как звезда +1,9 звездной величины в созвездии Весов. 17 декабря Луна пройдет в 5 южнее планеты. Юпитер, за сисяры, товарищ, за сисяры! Да не так, товарищ, за сисяры! За сисяры, товарищ, за сисяры! Да не так, товарищ, за сисяры! За сисяры! За сисяры! За сисяры, товарищ, за сисяры! Да не так, не так, товарищ! За сисяры! За сисяры! За сисяры, товарищ, за сисяры! Тяни за сисяры, за сисяры! Тяни, тяни за сисяры! Товарищи, за сисяры! Тяните за сисяры! Тяни, блядь, за сисяры! За сисяры, блядь, за сисяры! Тяните за сисяры! Да не так, блядь, а за сисяры! За сисяры тяни, еб твою мать! За сисяры, товарищи! За сисяры тяните! За сисяры тяните, блядь! За сисяры, дураки, за сисяры! Тяните за сисяры! Товарищи, да что ж вы делаете! За сисяры, за сисяры! Тяните! Тяните! Помилуй нас, товарищ Сталин…

Соколов (после недолгого молчания). Деловая заметка. Кто написал?

Пухов. Написал… Б. Иванов. Вот кто написал.

Волобуев. А фотографии нет?

Пухов (сворачивая газету). Нет. Чего нет – того нет.

Волобуев. Жаль…

Соколов. Что ж, оборона есть оборона. Действительно, что тут свое барахло жалеть!

Денисов. Барахло жалеют только враги.

Рубинштейн. Верно.

Волобуев. Врагам у нас нет пощады.

Соколов. С ними разговор особый. Раз – и к стенке.

Волобуев. Пух, еб твою! Что ж ты читаешь по чайной ложке? Давай еще чего-нибудь.

Пухов (нехотя разворачивает газету). Блядь…

Денисов. Давай, Вань, почитай.

Пухов (читает). “Садоводу”. Многие теплотребовательные культуры, такие как огурцы, дыня, баклажаны и перец, значительно повышают урожайность гноя и даже ускоряют созревание, если грядки и гнойноотстойники покрыть темной полиэтиленовой пленкой, причем важно покрыть не объект, а тень его на почве. Ведь температура тени на почве ниже температуры тени под пленкой на 10–12°. Где тепла недостаточно, эта прибавка весьма существенна. Причем ночные температуры получаются более выравненными, не наблюдается резких перепадов и при неожиданном похолодании. Под таким покрытием лучше сохраняется влажность почвы, тональность тени составляет приблизительно 0,87. Темную пленку расстилают на грядке и возле гнойноотстойники, то есть – гноеотстойники, правильнее – гноеотстойники, возле гноеотстойников расстелить. Расстелить возле гноеотстойников побольше сырого мяса, целые простыни из тонко срезанного сырого мяса, а лучше – сшить одеяла, пошить одеяла из кусочков сырой говядины наподобие лоскутных одеял, и, расстелив их вокруг гноеотстойников, придавить края камнями или бетонным порошком. В местах посадки семян, черенков и гнойничков необходимо прорезать мясные одеяла специальным прорезательным ножом. На ночь прорезы нужно обязательно присыпать толченым стеклом.

Соколов. Деловой совет.

Пухов (сворачивая газету). А ты думал как… Там, брат, не дубы сидят.

Рубинштейн (подбрасывая в печку ветки). А я, ребят, так скажу – варежки надежней рукавиц. А стрелять можно и в варежках научиться. А то – дырочку маленькую проковырял и, как стрелять время, – раз, раз! Зато тепло.

Соколов. Ну, Зяма, пока ты будешь в эту дырочку палец совать, немец из тебя решето сделает.

Волобуев. И на плечо тебе наденет!

Все смеются.

Рубинштейн. Ну что вы зубы скалите? Я же пробовал…

Волобуев. Когда же ты пробовал? Когда Селезнева раненого тащил?

Все опять смеются.

Рубинштейн. Да ну вас.

Затворяет дверцу печки.

Спать хочется…

Зевает.

Соколов. Да… завтра может быть трудный денек.

Волобуев. Думаешь?

Соколов. После такого затишья, почти трехдневного, возможны активные действия противника.

Денисов. Или артобстрел. Как начнут крупным калибром хуярить…

Рубинштейн. А мы тоже ответим.

Соколов. Мы ответим контратакой.

Пухов. А что? Мои архаровцы так в бой и рвутся.

Денисов. Вань, а в газете о нашем рубеже ничего не сказано?

Пухов (разворачивает газету, ищет, шевеля губами). Ага… нет, это не совсем о нас. О корпусе Матвеева.

Волобуев. Ну, так они ж рядом, рукой подать. Читай!

Пухов (читает). “Корпус генерала Матвеева”. Корпус Матвеева в настоящее время свободно опирается на обе ноги. Нижний край торопилки кладется на левую ключицу, подбородок опускается на подбородник. Торопилку следует держать устойчиво, но не слишком давить на нее подбородком. Угол поворота торопилки – примерно 45°. Не следует поднимать плечи. Общее состояние тела – свободное, ненапряженное. Указательный палец левой руки основанием, со стороны ладони, слегка касается шейки торопилки вблизи порожка; к другой стороне шейки прикасается большой палец, против 1-го и 2-го пальцев. Не следует крепко держать шейку торопилки большим и указательным пальцами, ее нужно лишь поддерживать левой рукой. Поворот кисти левой руки ближе к грифу способствует более точной интонации. При игре на открытых вещах локоть левой руки находится под серединой торопилки. Пальцы не должны быть прижаты друг к другу, а тем более – выпрямлены, их следует свободно, в округленном положении держать над вещами. Впоследствии, при установке пальцев левой руки на различных вещах, неизбежно незначительное отведение локтя вправо или влево. Под торопилку в области левой ключицы возможно подкладывать подушечку. Примерный размер подушечки 6 × 8. Толщина ее определяется физическим строением корпуса генерала-лейтенанта Валентина Сергеевича Матвеева.

Соколов (восхищенно). Вот это настоящее дело, братцы! Так воевать, да это – золото!

Волобуев. Матвеев – опытный командир. Погодите, он еще в маршалы выйдет.

Пухов. А я вот, ребята, думаю – если немец завтра пойдет на таран, что, если сегодня еще малость подзаправиться?

Денисов. Пожрать? А что, дело. Старшой, ты как?

Соколов. Да мне все равно. Можно и пожрать.

Волобуев. Давайте консервов порубаем. Что нам без жира воевать!

Соколов (берет вещмешок, развязывает). С чего начнем? С этого?

Вынимает две банки тушенки. Все одобрительно реагируют.

Волобуев. В котелок вывалить и над печкой попарить.

Пухов. Точно!

Открывают банки ножом, вываливают в котелок, котелок ставят на печку. Соколов достает хлеб.

Волобуев (помешивая в котелке ложкой). Вот и ужин, который нам нужен. Хорошо бы еще и по маленькой пропустить.

Соколов. Хер с вами, выпьем. Нам мороз не помеха.

Вынимает из вещмешка фляжку со спиртом.

Рубинштейн. Живем, ребята!

Потирает руки.

Соколов (разливает спирт в кружки). Эх, Ванюша, нам ли быть в печали!

Пухов. Давай, давай, не жалей!

Волобуев. Уж не пожлобись, Сокол ты наш ясный.

Соколов (завинчивая флягу). Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, а первый маршал…

Рубинштейн (поет)… в бой нас поведет!

Все с оживлением поднимают кружки.

Волобуев. Ну, друзья-однополчане, давайте выпьем за здоровье товарища Сталина. Ура!

Выкрикнув “ура!”, все выпивают и принимаются есть из котелка тушенку.

Пухов (жуя). Вот здорово… так вот… по-братски…

Денисов. По-фронтовому.

Рубинштейн. Точно! Так на гражданке разве поешь!

Соколов. Ну… а тушенка хороша… жирок свежий…

Денисов. Жир тут не то что в сале. Этот жир текучий, а тот – говно.

Пухов. Сало – не говно. Сало – это сало.

Волобуев. Верно… я сало больше колбасы уважаю. Но жир, так сказать, натуральный – еще лучше.

Денисов. Ебеныть, этот жир… знаешь как… во…

Жует.

Соколов. Жир должен… должен против мороза, как бруствер…

Волобуев. Точно…

Некоторое время едят молча. Потом Пухов облизывает ложку, вынимает газету.

Пухов (читает). “Фронтовая быль”. Сморк, сморк, пизда, мы прибыли на место. Сморк, сморк, пизда, мы разобрали стол. Сморк, сморк, пизда, мы замесили тесто. Сморк, сморк, пизда, мы раскатали ствол. Сморк, сморк, пизда, на ствол надет подшипник. Сморк, сморк, пизда, подшипник вложен в паз. Сморк, сморк, пизда, мы выжали шиповник. Сморк, сморк, пизда, мы вычистили таз. Сморк, сморк, пизда, мотор уже запущен. Сморк, сморк, пизда, рабочий газ пустил. Сморк, сморк, пизда, райкомовец допущен. Сморк, сморк, пизда, я ротор запустил. Сморк, сморк, пизда, турбина завращалась. Сморк, сморк, пизда, вот ожил амперметр. Сморк, сморк, пизда, Тамара обращалась. Сморк, сморк, пизда, я заменил вольтметр. Сморк, сморк, пизда, оттянута задвижка. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток пошел. Сморк, сморк, пизда, работает подвижка. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток пошел. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток уж начал. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток пошел. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток уж начал. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток пошел. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток уж начал. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток идет. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток уж начал. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток идет. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток уж начал. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток идет. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток идет. Сморк, сморк, пизда, по веткам ток идет. Сморк, сморк, пизда, по веткам дерева идет ток высокой частоты. Сморк, сморк, пизда, по веткам дерева идет ток высокой частоты. Сморк, сморк, пизда, 5000 вольт, 750 ампер, 125 мегагерц. Сморк, сморк, пизда, 5000 в, 750 а, 125 мгц. Сморк, сморк, пизда. Сморк, сморк. Сморк.

Денисов. Вот те на…

Волобуев (со вздохом качает головой). Да… вот как на войне бывает…

Соколов. Ну а что этот сержант мог сделать? Десять фрицев и танк! Попробуй сладь!

Рубинштейн. Тут не в танке дело, а в характере. Характера ему не хватило. А вот Саше Матросову хватило…

Пухов. Не каждый может, как Матросов.

Волобуев. Верно…

Рубинштейн. Если ты советский человек – должен поступать как Матросов.

Соколов. Да…

Волобуев. Страх смерти. Ясное дело. Это как жировая пробка.

Рубинштейн. Советскому человеку никакая пробка не помеха. Надо не бздеть, и все. За Родину, за Сталина! И уничтожать гадов.

Волобуев. Уничтожать надо с умом. А так – чего лезть…

Рубинштейн. Так я ж не говорю, что надо по-глупому, как чай пить. Воевать надо не ногами, а головой, это же еще Суворов сказал. Я просто говорю, что никакие жировые пробки нам не помеха.

Пухов. Это точно.

Разглядывает газету.

Тут вот еще интересная заметочка. Называется “Пионеры Н-ской части следят за чистотой котлов армейской кухни”. Они говорят, они говорят, покажи котлы, гад, покажи котлы, котлы покажи, гад дядя. Покажи котлы, гад дядя, покажи котлы. Покажите им котлы, гад дядя. Они все адо. Они все адо гнидо. Они говорят, покажи котлы, гад дядя. И мне котлы покажи, чтобы я пото делал. Чтобы я пото, делал покажи котлы, адо гнидо. Покажите мне, миленькие мои, покажите мне, миленькие мои, покажите. Покажите мне котлы, адо гнидо. Вы адо гнидо, миленькие, покажи котлы, гад дядя. Адо гнидо, покажи котлы, гад дядя. Покажи котлы, я буду делать пото. Пото я буду делать, гад дядя. Пото я буду делать, покажи котлы. Ты ж покажи котлы, гадо. Покажи котлы, гад адо. Адский гад, покажи котлы. Там сисо. Там сисо дядя. Там сисо, дядя гад. Там сисо, гад дядя. Покажи котлы, котлы гадо, пото гадо, дядя. Дядя, покажи котлы, гад. Дядя, покажи котлы. Там адо. Там адо гнидо. Гнидо, дядя. Дядюшко. Дядюшко. Дядюшко. Дядюшко, покажи сисо. Дядюшко, покажи сисо. Покажи котлы, дядя. Дяденька, покажи котлы. Дяденька, покажи котлы. Дядюшко, дядюшко. Дядюшко. Покажи адо. Покажи адо, дядя. Адо. Адо покажи, дядя. Котлы адо. Котлы адо. Дай, дядя, адо. Дай адо. Гад, дай адо. Гадо, дай адо.

Соколов. Ну, я уж об этом слыхал. Еще под Подольском.

Денисов. А как же они переправлялись?

Волобуев (закуривая). На плотах, ёптэть.

Денисов. Точно?

Волобуев. Конечно…

Внезапно слышится приближающийся вой тяжелой бомбы. Вой растет с каждой секундой, наконец становится оглушительным, гремит взрыв с ослепительной вспышкой. Сцена на несколько минут погружается в абсолютную темноту. Постепенно откуда-то сверху начинает просачиваться мертвенный голубовато-белый свет, позволяющий различить огромную, во всю сцену, земляную воронку. Над свежей землей висит туман из пара и дыма.

Доверие

Действующие лица

Павленко Игорь Петрович – секретарь парткома завода.

Павленко Тамара Сергеевна – его жена, зав. заводской библиотекой.

Максим – их сын, ученик 4-го класса.

Бобров Виктор Валентинович – директор завода.

Есин Сергей Иванович – главный инженер.

Васнецова Лидия Сергеевна – главный экономист.

Фельдман Михаил Львович – главный технолог.

Хохрякова Наталья Николаевна – секретарь профкома.

Соловьев Иван – секретарь комсомольской организации.

Викторова Ольга Трофимовна – начальник ОТК.

Головко Андрей Денисович – начальник литейного цеха.

Виктор Сапунов – бригадир литейщиков.

Парни его бригады:

Вася.

Красильников.

Андрей.

Семен.

Авдеич.

Россомаха.

Вера Лосева – бригадир никелировщиц.

Девушки ее бригады:

Соня.

Ира.

Зойка.

Клава.

Ксения.

Тамара.

Сан Саныч – мастер.

Секретарши:

Лида.

Марина.

Марья Трофимовна – комендант заводского общежития.

Рабочие завода.

Акт первый

Кабинет секретаря парткома. Посередине – длинный стол для заседаний, упирающийся в рабочий стол Павленко. Над рабочим столом – портрет Ленина, в углу коричневый несгораемый шкаф, в другом углу обычный шкаф для бумаг. В кабинете – Павленко, Бобров и секретарша Лида.

Бобров (дружески касаясь плеча Павленко, показывает на рабочий стол). Ну, Игорь Петрович, садись. Осваивай новое рабочее место!

Павленко (улыбаясь, проходит за стол, садится). Да. Непривычно как-то. Делали половину, делали легко, а тут – ровное!

Бобров (указывая на Лиду). Вот это Лидочка. Была у Трушилина секретарем. Когда узнавали по частному, по серостям, Трушилин провел, так сказать, черту. А Лидочка, по моему мнению, работала гораздо лучше своего начальника. И проще.

Лида (смущаясь). Что вы, Виктор Валентинович, я же знаю в основном, как согласились. А работа… работа всегда есть работа.

Павленко (перекладывая бумаги). Да… дел много.

Бобров (снимает очки, протирает носовым платком). Еще бы! Если работать по-трушилински – дела будут во всем расположении. Будут, как говорится, просто реветь и ползти. Ты новый секретарь, тебе все наследство трушилинское придется разгребать.

Павленко. Что ж. Разгребать чужие грехи – работа тоже почетная.

Бобров. Не только почетная! Она еще чередует все нужное и зависит от нужного.

Павленко (кивает). Нужда… что ж. Честность здесь видно что – имелась. И поправлялась.

Бобров. Поправлялась, это верно… Лидочка, у тебя копии целы?

Лида. За третий квартал?

Бобров. Да.

Лида. Целы, конечно. Я же про ящики напоминала. И Васнецовой мы сделали.

Бобров. Хорошо, Подготовь Игорю Петровичу.

Павленко. Лида, и хорошо еще бы половины.

Лида (кивает). Хорошо, я все сделаю.

Выходит.

Бобров (прохаживаясь по кабинету). Наследство, прямо скажем, неважное, Игорь Петрович. Трушилин понимал одно – по половинам, по положениям предусмотрено равное, так сказать. И отношение тоже было равным! Поровну. В этом был его принцип. Но принцип оказался негодным. Ревущим.

Павленко. По-моему, Виктор Валентинович, все дело в характере человека. Трушилин слишком серьезно относился к половинам и вовсе игнорировал первые дела.

Бобров. Если бы только это! Да он знал о каждом росте! Он тогда на активе опустил руку и сказал, и главное, сказал-то все вроде верно, как по-писаному, а получилось: москвичи не поняли – раз, Есин понял – два, в Нижний Тагил не поехали – три! А четыре – это я и моя слабость к большинству. Мы же не знали, когда будет большое!

Павленко (кивает головой). Понятно… Я, признаться, тогда чувствовал себя каким-то удодом…

Улыбается.

Девчонкой какой-то…

Бобров. Ничего. Это нам всем урок. Всему коллективу.

Дверь открывается, входят Фельдман и Викторова.

Фельдман. Здравствуйте.

Викторова. Вот вы где, Виктор Валентинович! А мы вас ищем.

Бобров. Здравствуйте, товарищи. Что стряслось с утра пораньше?

Фельдман. Ничего особенного. Просто Ольга Трофимовна вчера еще просила доложить по поводу резки. Помните?

Бобров (кивает). Да, да. Мы договорились о проходе по шатунам. А в чем загвоздка? И почему, собственно, мы это обсуждаем до планерки?

Викторова. Да потому, что Михаил Львович вчера еще подготовил время, узнал и дал по тридцать второй.

Бобров. И что же?

Фельдман. Тридцать вторая, оказывается, по степени точности не предельна. Мы рискуем объемом.

Бобров. Хорошо, ну давайте на планерке. Что мы здесь это обсуждаем?

Викторова. Виктор Валентинович, но время идет, линия разморожена.

Бобров. А когда вы узнали о степени?

Фельдман. Вчера, в конце смены. Я говорил с Головко, он проверил пробки и вытяжку.

Павленко. А почему этим занимался Головко?

Фельдман. Потому что запахло жженой резиной.

Павленко. Да. Хороши дела!

Бобров. Но тогда весь северный может полететь к черту!

Викторова. В том-то и дело.

Бобров. Надо срочно созвать планерку. Срочно, и давайте прямо здесь. Чтобы по коридорам впустую не бегать.

Подходит к столу, звонит по телефону.

Бобров. Марина? Вызови всех по селектору на срочную планерку. Но не ко мне в кабинет, а к Игорю Петровичу. Да. Срочно…

Кладет трубку.

Павленко. Михаил Львович, а почему никто, кроме Головко, не поинтересовался состоянием северных?

Фельдман. Ну, конец смены… И потом, накануне все было нормально.

Викторова. Было нормально, а теперь у меня вон – сорок восемь!

Бобров (прохаживаясь по кабинету, качает головой). Да… скверно… Придется закрывать по старому расклину.

Павленко. Но ведь это получится чистой воды приписка!

Бобров (разводя руками). А что делать? Подводить людей?

Фельдман. А потом, Игорь Петрович, мы же не имеем права рисковать пробками.

Викторова. В данном случае рискуете вы! Ваш отдел!

Фельдман. Позвольте, мы ведь одно предприятие! Допуски, нормы расклина одинаковы для всех!

Викторова. Это только слова, только слова. Каждый отдел отвечает за свою работу!

Бобров. Погодите, погодите, товарищи. Давайте конкретно. Михаил Львович, у тебя какие допуски сейчас?

Фельдман. Тридцать две сотых. Как и в третьем квартале.

Бобров. А расклин?

Фельдман. Вот расклин-то завышен.

Бобров. На сколько?

Фельдман. По обмерам Головко – двадцать шесть и шестнадцать.

Бобров (качает головой). Да. Неважнецкие дела.

Викторова. Чем же квартальный закрывать? Семьюдесятью процентами?

Павленко. Ну а что же – делать приписку? Класть по размороженной и спокойно закрывать стандартом?

Бобров. Сейчас все обсудим, все решим. Ты, Игорь Петрович, только не горячись. Безвыходных ситуаций не бывает.

Фельдман. В конце концов, можно в четвертом дать двенадцать. Это решит проблему.

Павленко. В четвертом у нас коренные. Так что это проблему не решит, а усложнит. Расклин должен быть всегда не выше двадцати пяти.

Фельдман (вздыхает). Что поделаешь, от ошибок никто не застрахован.

Павленко. От ошибок страховаться по прямому должны не люди, а отделы.

Дверь открывается, входят Васнецова, Есин, Головко.

Бобров (обращаясь к Головко). Очень кстати, что ты здесь.

Головко. Мне Сергей Иванович сказал.

Бобров. Садитесь, товарищи.

Все рассаживаются.

Бобров. Значит, давайте сразу о главном. Дело в том, что вчера в конце смены Андрей Денисович, так сказать, по личной инициативе сделал замеры допусков и расклина на северной. И получил, прямо скажем, плачевные результаты. Двадцать шесть и шестнадцать. Просто рев и ползанье… Так что сейчас надо срочно решить в отношении выборки и шатунов.

Викторова. И по поводу закрытия.

Бобров. Да, и по поводу закрытия, конечно. Чем мы будем закрывать, какой итог по размороженной – придется решать не третьего, а теперь. Немедленно.

Есин. Ну, если так дело обстоит, надо проверить вагранщиков, да и по опокам тоже.

Головко. В том-то и дело, что все остальное в полном порядке.

Есин. Так, значит, все дело в северном?

Фельдман. Все дело в уровне расклина. Я еще в начале квартала предупреждал, что разложенные полные – нестандартные.

Бобров. Но они же были в пределе нормы?

Фельдман. В допустимом пределе. Но провозка и кромки очень сомнительные. Очень. Это Таганрог.

Павленко. Завьялов?

Фельдман. Завьялов.

Викторова. Я тогда еще говорила, что серое и провозка могут дать отклонения.

Бобров. Ну что теперь сетовать! Надо решать. Я предлагаю закрыть по-старому, а расклин понизить до нормы. А в следующем наверстаем.

Фельдман. Правильно. В конце концов общий план идет по норме.

Павленко. Значит, Виктор Валентинович, ты предлагаешь сделать приписку и, так сказать, спокойно сдать дела в архив?

Бобров. А что ты предлагаешь? Закрывать как есть? Лишить рабочих прогрессивки? Что важнее – люди или пробкодержатели?

Павленко. В том-то и дело, что люди. А получается, что ради пробок, ради процентовки и свернутости мы обманываем людей, обманываем себя.

Бобров. Игорь Петрович, мы никогда не были отстающим предприятием, ты это не хуже меня знаешь. Мы никогда не косились в платок, никогда по коленям у москвичей не ходили! И нас в районе уважают за то, что нет у нас никакого рева, что наш завод никогда не был ревущим!

Павленко. Тем более. Знаете поговорку: маленькая неправда рождает большую ложь?

Бобров (смеется). Ну, Игорь Петрович, ты, я смотрю, с места в карьер! Не успел в новое кресло сесть, а уже пытаешься сделать из нас девчонок!

Павленко. Ничего я не хочу ни из кого делать. Просто я всегда был против приписок.

Васнецова. Я тоже против. Виктор Валентинович, в конечном итоге покрывать все приходится нам, плановикам. Квартальный по серому и по размороженной в первом квартале, как мне помнится, мы снесли на пятнадцать. Это же подсудное дело!

Бобров. Лидия Сергеевна, ну что за демагогия? Я что, эти восемь тысяч себе в карман положил? Мы же во втором сразу протянули клеевую и выправили баланс! Детский сад какой-то! Вы что, первый год на заводе? Не знаете, что такое платки?

Павленко. Зато мы знаем, что такое партийная честность.

Васнецова. Линию у нас учелночили только в прошлом году, а типизация – это только типизация.

Павленко. Типизация нужна таким, как Трушилин.

Фельдман. Я с вами не согласен. Производство – это не дратва, в конце концов…

Бобров