Любовный детектив E-Book

Татьяна Устинова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Великолепные детективные истории
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 211

Beschreibung

Детективный рассказ требует от автора высшего мастерства, ведь закрутить интригу, расследовать преступление и разоблачить преступника надо всего на нескольких страницах. Этим даром блестяще владеют популярные писатели, чьи рассказы входят в сборники из серии «Великолепные детективные истории». Наслаждайтесь новыми гранями их таланта! Татьяна Устинова, Анна и Сергей Литвиновы, Евгения Михайлова — эти популярные писатели уже давно известны читателям как авторы не только захватывающих детективных романов, но и блестящих остросюжетных рассказов. «Любовный детектив» – новый сборник коротких историй этих и других талантливых авторов, которые наверняка увлекут вас и заставят забыть обо всех проблемах! Главной темой каждого из этих рассказов стала любовь, порой толкающая героев на совершенно неожиданные поступки. Но в финале, конечно, героев ждет счастливое соединение любящих сердец.

Leseprobe

Любовный детектив Сборник рассказов

Александр Руж Две строки из Овидия

Что собой представлял румынский городок Констанца в середине XIX века?

Да ничего особенного.

Бывшая греческая, а потом римская колония, знаменитая тем, что на ее территории скончался сосланный императором Августом поэт Овидий. Бессчетное количество раз она переходила из рук в руки, принадлежала то византийцам, то болгарам, то османам, а ныне превратилась в задворки Российской державы. Милые такие задворки, с великолепным климатом, чудесными видами, но, к сожалению, настолько однообразные, что сюда ехали на отдых разве что престарелые пары, уставшие от суеты.

Анита Моррьентес, урожденная испанка, которую после эмиграции в Россию величали Анной Сергеевной, и Алекс, он же Алексей Петрович Максимов, вовсе не были престарелой парой. Аните недавно исполнилось тридцать, Алексу – немногим больше. И нечего было бы им делать в городе стариков, если б не затейливая прихоть судьбы. Они путешествовали по Европе, но поездка не задалась: Аниту преследовали болезни, она перенесла сперва холеру, потом двустороннюю пневмонию. Во многом это заставило маленькую семью свернуть с намеченного маршрута и угнездиться в северном пригороде Констанцы, в курортном поселке, где, по заверениям местных докторов, соленый воздух, целебные грязи и живительное вино всячески способствовали восстановлению организма.

Русских, равно как и румын, в Констанце проживало крайне мало. Подавляющее большинство населения составляли греки и татары, переселившиеся из Крыма. Найти с ними общий язык оказалось не так просто: одни не понимали ни единого наречия, кроме родного, а другие в силу нелюдимости отмалчивались.

В середине сентября, когда стояла изумительная погода – с нежарким солнцем и легкими бризами, – в город прибыл отставной генерал от инфантерии Юрий Антонович Ольшанский с супругой Натальей Гавриловной. Строго говоря, их нельзя было причислить к законченным старикам: пятидесятилетний генерал смотрелся моложаво, а его дражайшая половина хоть и слегка располнела с возрастом, но старалась следить за внешностью, подбирала наряды новомодных фасонов, делала на ночь маски из капустных листьев и ежедневно меняла прически – словом, не производила впечатления старухи, доживающей свой век.

Максимовы встретились с Ольшанскими волей случая. На центральной площади давал представление заезжий акробат Жан Родригес Мюллер (так значилось на афише), толпились зрители, среди которых Максимов углядел дородную чету в окружении многочисленной прислуги. По столь солидному эскорту угадать соотечественников можно было без труда. Вывод подкреплялся прочими немаловажными аргументами: веер с изображением Кремля в руке у барыни, исконно-посконные сарафаны у вившихся вокруг нее дворовых девок и крики «Вот шельмец! Ишь чего вытворяет!», которые генерал, захваченный кульбитами Мюллера, исторгал из луженой глотки.

Анита наклонилась к уху Алекса и негромко спросила:

– Пойдем познакомимся?

Максимов поморщился.

– Тоска зеленая… Этот индюк будет до бесконечности болтать о своих подвигах, а его матрона начнет расписывать, какое у них потрясающее имение под Рязанью и какие бесподобные георгины она выращивает в палисаднике. Тебе этого хочется?

Анита отдавала себе отчет в том, что Алекс, скорее всего, прав, но уж очень тянуло ее посудачить с общительными людьми, пусть даже о георгинах и взятии Эрзерума.

Максимов с неохотой пошел на поводу у жены, приблизился к генеральскому семейству и коротко, без экивоков, представил себя и Аниту. Провинциальные порядки позволяли обойтись без длительных и никому не нужных церемоний.

Насчет общительности новых знакомцев Анита не ошиблась. Генерал, когда узнал, что Максимов – бывший военный, расцвел в улыбке, принялся панибратски хлопать его по плечу и свистящим шепотом травить скабрезные анекдоты из армейской жизни. А госпожа Ольшанская приобняла Аниту и стала доверительно распространяться… нет, не об имении с палисадником, а о сыне Васеньке, который в свои двадцать два дослужился до поручика, участвовал в Бухарском походе и, по всему видать, сделает головокружительную карьеру, почище папенькиной. Это вызывало у Натальи Гавриловны одновременно гордость и материнскую тревогу.

Ольшанские устроились в Констанце роскошно – сняли в престижном районе, в непосредственной близости от моря, двухэтажный особняк в псевдоэллинском стиле, с атлантами и кариатидами. В первый же вечер Аниту и Алекса зазвали на ужин. Отказываться от радушного приглашения было неудобно.

Меню, под стать особняку, состояло из греческих блюд. Смесь запеченных баклажанов со специями, салат из помидоров, сдобренных размоченными сухарями и брынзой, шашлыки-сувлаки, жареные бараньи ребрышки, пахлава с начинкой из орехов – вот далеко не полный перечень снеди, которой был уставлен стол. Генерал особенно налегал на тушеную требуху ягненка, обернутую кишками, и говорил, что, не попробовав этот деликатес, постичь греческую душу невозможно. Ни Анита, ни Алекс к сомнительному яству не притронулись. Максимов мысленно рассудил, что если б у него возникло желание постичь греческую душу, он бы поехал в Грецию.

Единственным негреческим и даже неевропейским лакомством был экзотического вида фрукт, похожий не то на тыкву, не то на дыню с шипами. Наталья Гавриловна отрекомендовала его как африканский огурец. У него и вкус был соответствующий – огуречный, только с бананово-лимонным оттенком.

– Кухарка моя вчера на рынке купила. Дорогущий! – похвасталась госпожа Ольшанская. – Говорят, из Палестины привезли.

Гости, чтобы не обижать хозяев, попробовали по ломтику, не впечатлились и перешли на более традиционные закуски. Генерал подливал Максимову ракию, Аните – красное вино и рокотал без умолку.

– Вы не представляете, каково это – воевать с кавказцами! Азиатчина! Ты против них с открытым забралом, а они тебе нож в спину…

– Я воевал, – скромно заметил Максимов.

– Господа, господа! – засуетилась Наталья Гавриловна. – Давайте не будем о войне. Юрий Антонович меня и так каждый божий день воспоминаниями потчует, а я потом полночи не сплю, за Васеньку переживаю…

– Как хочешь, – покладисто отозвался генерал. – Вчера газеты писали: в Валахии вспышка оспы. Не ровен час и сюда доберется…

Наталья Гавриловна всплеснула надушенными ладошками.

– Да что ж такое! Неужто ни о чем хорошем не потолковать? Смотрите, какая благодать кругом! Солнце, волны, умиротворение… Разве может в эдаком раю найтись место злу? Истинное царство добра!

– Еще как может, – ядовито буркнул Максимов, опорожнив третью чарку ракии. – Не забывайте, что мы с вами здесь в роли колонизаторов. Нас терпят, но это до поры. Помните недавний бунт в Дунайских княжествах? Это первый звонок. Настанет время – выметут метлой, и поминай как звали.

– Господь с вами! – замахал волосатыми ручищами господин Ольшанский. – За что нас выметать? Мы несем на периферию свет цивилизации, дарим народам достижения прогресса. Они на нас молиться должны!

– А по мне, – снова вступила в полемику Наталья Гавриловна, – народы объединяет не прогресс и тем паче не военная сила, а любовь.

– Это вы Овидия вспомнили? – предположила Анита. Она сидела с бокалом вина и брала по одной оливке из фарфоровой розетки.

– Вы читали? – оживилась госпожа Ольшанская. – Я слышала, у него есть волшебные стихи. Но местами он ужасно неприличен! Именно поэтому его не переводят в России.

– Неприличен? Может быть… Но в меткости высказываний ему не откажешь. Моя любимая цитата: «Целомудренна та, которой никто не домогался».

Анита произнесла это с невиннейшим видом и опустила глаза к тарелке с остатками помидорно-сухарного салата. Наталья Гавриловна зарделась, метнула взгляд на супруга, который, причмокивая, обгрызал баранье ребрышко, и ни с того ни с сего накричала на девку, подавшую ей полотенце.

Так закончился этот прием. А наутро выяснилось, что зло на сказочном черноморском побережье властвует точно так же, как и везде.

Пробудившись, Максимов ощутил в теле озноб. Решив, что перекупался накануне в море и подхватил легкую простуду, он не отступил от выработанных годами привычек и приказал служанке Веронике подать кувшин холодной воды для умывания, разоблачившись до пояса. Вероника так и застыла, уставясь на его обнаженный торс.

– Что моргаешь, дура? – рассердился он. – Лей!

– Лексей Петрович! – проблеяла Вероника, тыча пальцем в его грудную клетку. – У вас… там…

Максимов нагнул голову, увидел разбросанные по коже красноватые пупырышки и нахмурился. Увиденное ему не понравилось. На зов Вероники прибежала Анита, уговорила съездить к врачу. В больнице их принял смуглый болгарин, еле-еле изъяснявшийся по-русски. Глянув на сыпь, он взволновался и категорически заявил, что больного необходимо немедля поместить на карантин.

– Это с какой радости? – набычился Алекс.

На что лекарь вымолвил одно-единственное слово:

– Оспа.

Далее разъяснилось, что эпидемия, о которой читал в газетах генерал Ольшанский, распространилась за пределы Валахии, нескольких зараженных выявили и в Констанце. Власти постановили принять жесткие меры к пресечению болезни. Любого, у кого проявятся симптомы, похожие на оспенные, предписывалось как минимум на неделю изолировать от окружающих. Два дюжих брата милосердия с рожами закоренелых колодников взяли Максимова под руки и, несмотря на сопротивление, сволокли на самую дальнюю окраину города. Там стоял длинный дощатый барак, разделенный на два или три десятка тесных комнатенок. В одной из них и заперли больного, замкнув дверь снаружи.

Взбешенный Алекс с полчаса громыхал кулаками и изрыгал матерные проклятия, покуда не утомился. Присев на деревянный лежак, застеленный линялым бельем, он оглядел свою темницу. Пять шагов в длину, три в ширину. Из мебели кроме кровати грубый табурет и помойный бак, который использовался еще и в качестве уборной. Низкий потолок, зарешеченное оконце. В двери проделан лючок для просовывания пищи – совсем как в тюремных камерах. Пол голый, каменный, зимой от него, наверное, веет ледяным холодом. В клетушке стояла духота, воняло нечистотами.

Максимов шатнул дверь, она не поддалась. Он подошел к окошку, выглянул наружу. Ландшафт предстал идиллический: зеленый лужок, окаймленный купами раскидистых лип, за ним пологий холм, с которого сбегал шустрый ручеек. Над всем этим – безмятежная синева неба с кудряшками облаков. Вписать в этот пейзаж парочку влюбленных – и будет полная гармония.

Но сейчас не до лирики. Комната, куда поместили Максимова, была в бараке крайней, то есть из четырех ее стен только одна смыкалась с соседним узилищем, где мог быть заперт кто-то еще.

Алекс с маху саданул каблуком в стену. Сделанная из дуба, она отозвалась глухим гулом. Доски аккуратно пригнаны друг к другу, проконопачены, докричаться будет сложно. Но попробуем.

Максимов сделал глубокий вдох и гаркнул во всю мощь голосовых связок:

– Эй! Есть тут кто?

Из-за стены не донеслось ни звука, зато отворился лючок в двери, и в квадратный проем просунулась физиономия турка с тонкими обвислыми усами. Это был страж карантинного блока.

– Цего орес? – выговорил он сердито. – Орать не велено. Велено молцать.

И скрылся, захлопнув железную заслонку.

Максимов завалился на лежак, пристроил под затылком набитую прелым сеном подушку и задумался. В голове пульсировали обрывки мыслей: «Влип так влип! Хорошо, если Нелли догадается обратиться к наместнику, он меня знает… Хотя наместник далеко, в Бухаресте, двести с гаком верст отсюда. И вообще… вдруг и вправду оспа?»

От безрадостных размышлений его отвлекло едва слышное постукивание. Он привстал, навострил уши. Стучали в ту самую стену, куда он безуспешно долбился полчаса назад.

Его как ветром сдуло с лежака. Он на цыпочках подошел к стене, присел на корточки, прислушался. Сигнал повторился, и теперь в нем отчетливо различалась система: короткие удары, длинные, короткие, длинные. Максимов хлопнул себя по лбу: азбука Морзе! С распространением в мире электрического телеграфа многие образованные люди заинтересовались кодированием слов при помощи точек и тире. Алекс, с его инженерным образованием, знал этот шифр в совершенстве.

Он оглянулся на дверь – заслонка была опущена – и осторожно побарабанил костяшками пальцев, выстроив короткую фразу:

«Кто вы?»

С минуту царила тишина, после чего с той стороны отстукали:

«Алекс, ты балбес. Это мы с Вероникой».

«Вы здесь? – протелеграфировал ошеломленный Максимов. – Вас тоже закрыли?»

Засим последовал диалог следующего содержания:

«Представь себе. Симптомов у нас нет, но поскольку мы были с тобой, эскулапы решили перестраховаться».

«Вот сволочи! Непременно напишу в Бухарест, как только выпустят».

В запале Максимов взялся колотить в стену чересчур сильно, и беседа была прервана все тем же надзирателем. Он лязгнул железкой, заругался:

– Цего стуцис? Стуцать не велено…

– Да пошел ты! – рявкнул Алекс.

Ему надоело сидеть смирно и повиноваться какой-то шантрапе. Шагнув к двери, он скорчил свирепую мину.

– Слышь, ты, чучело! Принеси чего-нибудь поесть, у меня брюхо от голода свело. Или у вас тут пациентам харчи не полагаются?

– Обеда будет церез два цаса, – менторским тоном проскрипел сторож.

– Ну, тогда катись отсюда! А то плюну тебе в харю, к вечеру коростой покроешься.

Максимов демонстративно собрал во рту слюну, и турок ретировался. Не очень ему хотелось подцепить смертоносную заразу.

Анита не лукавила, да и какой был резон? Ее с Вероникой тоже определили на изоляцию – как потенциальных разносчиков инфекции. Каморка им досталась чуть попросторнее, с двумя лежанками и тюфяками. Но до гостиничного номера или на худой конец постоялого двора она ни в коей мере недотягивала. Перспектива провести здесь неделю вгоняла в беспросветную ипохондрию.

Максимов же, сведав, что Анита и Вероника находятся в аршине от него, пусть и за дубовой перегородкой, слегка воспрял духом. Да, он лишился возможности немедленно связаться с представителями метрополии и выразить протест, однако в некоторой степени успокоился. С близкими все в порядке, это главное. Неделю как-нибудь вытерпят, а там – если, тьфу-тьфу, проклятая сыпь сойдет и озноб уляжется, выйдут на волю и уж тогда-то тупицам, учинившим произвол, мало не покажется.

Рассуждая так, Алекс дождался обеда, он получил из рук вертухая жестяную миску с чечевичной похлебкой, кус ржаного хлеба и кружку с водой, слабо разбавленной вином, и устроился на табурете напротив окна. Зачерпнул ложкой баланду, попробовал. М-да, не только обстановка тюремная, но и кормят, как арестантов в остроге – паршивее не придумаешь. После лукуллова пира у Ольшанских – совсем гадко.

Чтобы отвлечься от вкусовых качеств больничной бурды, он стал смотреть в оконце и обратил внимание на то, что девственный прежде пейзаж преобразился. На лужок из липовой рощицы вышла девушка, одетая в национальном румынском стиле: свободная рубаха с длинными узорчатыми рукавами, алая шерстяная юбка, по сути, просто отрез полотна, обернутый вокруг бедер, на голове – венок из ромашек. Волосы у молодки были заплетены в две косы, по обычаю здешних незамужних девиц, а обувь отсутствовала. К сожалению, расстояние не позволяло Максимову разглядеть черты ее лица, но он почему-то не сомневался, что они прекрасны. Девушка вела за собой прелестную козочку, как Эсмеральда из романа Гюго. Ни дать ни взять античные буколики! Овидий с Вергилием остались бы довольны.

Максимов прикипел взглядом к незнакомке и уже механически хлебал невкусный суп, заедая его черствой горбушкой. Он как будто перенесся в театр, ему не мешали ни прутья в окне, ни спертый воздух, ни убогость окружавшей обстановки.

Пастушка отпустила козочку, и та побрела к холму, меланхолично пощипывая травку. Солнце уже спускалось к горизонту, день клонился к вечеру, но Максимов знал наверняка, что там, вне закупоренной со всех боков деревянной коробки, холода не чувствуется. Красавица села посреди изумрудных стеблей, выставила из-под юбки сахарного цвета ножку и устремила взор в направлении высокого каштана, росшего справа от холма. Она кого-то ждала.

– Законцил, нет?

Противное кряканье надсмотрщика отвлекло Алекса от созерцания благолепной картины. Он недобро зыркнул на дверь, просунул в лючок кружку с миской и вновь уселся на табурет. Заслонка не упала, турок с любопытством пропихнул крючковатый нос в отверстие.

– Цего смотрис? Сто там?

Максимов стянул с лежака подушку, тщательно потер ею об себя и запустил в ненавистное рыло. Подействовало: турок молниеносно убрался, клацнула стальная пластина.

Пастушка на лугу проявляла признаки нетерпения, поглядывая на каштан, потом встала, обошла его вокруг, погладила пасшуюся козочку. Максимов и сочувствовал бедняжке, и втайне опасался, что явится какой-нибудь деревенский мужлан, облапит ее, начнет по-медвежьи тискать, внеся диссонанс в изысканный спектакль.

Тук-тук-тук! Вот и диссонанс, только не зрительный, а слуховой. Анита, задетая долгим молчанием супруга, напомнила о себе.

«Не спишь? Чем занят?»

Алекс задергался, словно она поймала его на чем-то постыдном. Хотя что тут постыдного? Томится человек в неволе и скрашивает свое жалкое существование единственным доступным ему способом – обозревает мир через зарешеченный глазок. И не виноват он, что в этот мир вписалась неведомая фея со своей домашней живностью.

«Лежу, хандрю. Думаю о тебе», – отстучал он, помедлив.

Анита не относилась к породе ревнивых сумасбродок и вряд ли стала бы впадать в ярость из-за того, что болящий, измученный сплином муж позволил себе засмотреться на бедную селянку. Но что-то помешало Алексу поделиться впечатлениями от увиденного. Сейчас все на взводе, никто не предскажет реакцию…

Они поперестукивались еще немного. Анита беспокоилась, как он там, как его самочувствие. Пес бы с ним, с карантином, лишь бы болезнь не усугубилась. Максимов отвечал лаконически: ничего не болит, знобит уже меньше, краснота спадает. Чуть погодя он сослался на усталость, Анита пожелала ему спокойной ночи и умолкла.

Он поспешно вернулся к окну, в последних отсветах зари успев увидеть, как пастушка с низко опущенной головой грустно бредет прочь и уводит козу. Если и затевалось у нее свидание с пылким поклонником, то сегодня оно сорвалось. Как принято у героинь любовных элегий, она ушла в закат, растаяла в розовой пене.

Светильников в бараке не предполагалось. В амбразуру проникла тьма, заполнила все миниатюрное пространство. Настала ночь. Максимов долго не мог уснуть. Виною тому отчасти были бегавшие по полу тараканы, бугристый лежак, колкое сено, лезшее сквозь наволочку, и прочие неудобства, но, чего греха таить, хуже тараканов одолевали мысли. Он задавался вопросами: кто эта прелестница? кого она ждала? отчего ушла в такой печали?

Кабы не вынужденное затворничество, не терзался бы он тем, что впрямую его не касалось. Какая-то крестьянка, которую он видит впервые и даже имени не знает… Какое ему до нее дело? Тем не менее ум, обреченный на праздность, искал любого занятия, пускай самого чепухового и не имеющего практической пользы. В итоге беспочвенное гадание вылилось в бессонницу, сменившуюся под утро липкой и тяжелой дремой, какая бывает у перебравших пьянчуг.

Проснулся Алекс с головной болью, рассерженный на себя. Далась ему эта деваха! В каждом хуторе – что румынском, что русском – таких пруд пруди. Думать надо не о ней, а о собственном будущем и о тех, кто по-настоящему дорог. Поэтому, едва поднявшись с лежака, он простучал Аните в стену:

«Как ты, любимая? Уже встала?»

«Встаю, – отозвалась она. – Вероника выпросила у Рахима горячей воды, сейчас будем умываться».

Рахим? У пугала с усами, оказывается, есть имя.

«Вы с ним подружились?»

«Познакомились. Раз уж очутился в аду, с чертями лучше поддерживать хорошие отношения».

«И что вы еще у него выпросили?»

«Так, мелочь. Запасную простыню, полотенце побольше, восковую свечку, чтобы не было темно, и два гвоздя».

«Гвозди-то зачем?»

«Вероника вбила их башмаком в дверной косяк, и теперь можно вешать одежду, чтобы ночью не мялась».

Алекс вздохнул. Какая чепуха заботит женщин! Уж он бы вытребовал что-нибудь посущественнее: рюмку старки, бифштекс из ближайшего трактира, колоду карт, чтобы за пасьянсом скоротать срок заключения.

Но дружба с соглядатаем не завязывалась ни в какую. Когда тот просунул в келью тарелку с завтраком (овсяная каша-размазня, безнадежно остывшая и комковатая), Алекс вместо приветствия и благодарности приложил его соленым словцом. Что поделать? Не поворачивался язык любезничать с тюремщиком.

День тянулся бесконечно долго. Максимов ходил из угла в угол, выстукивал Аните нежные послания, отчего к полудню пальцы распухли, и пришлось сделать паузу в общении.

А после обеда из рощицы, как мифическая дриада, появилась она – вчерашняя пастушка. На ней было то же облачение, а позади шла коза, позвякивая бубенчиком на шее. Узрев неразлучную парочку, Максимов позабыл обо всем на свете. Он вновь устроился на табурете, точно зритель в ложе, и, подперев рукой небритый подбородок, стал смотреть.

Первые часа полтора не происходило ничего. Девица сидела на траве, плела из стебельков подобие корзинки и заметно кручинилась. Но внезапно из-за каштана выступил статный молодец, одетый в широкие холщовые штаны и безрукавку, перетянутую на гуцульский манер кожаным поясом со множеством кармашков.

Это был, несомненно, тот, кого она ждала весь предыдущий день. Завидев его, девица вскочила и стремглав прыгнула к нему в объятия. Максимов отвел глаза. Ему подумалось, что неприлично подсматривать за интимным действом. Однако любопытство пересилило, и он опять глянул в окошко. Влюбленные целовались, стоя у подножия холма. Поцелуи были жаркими, что свидетельствовало о неподдельной страсти. Увлекшийся кавалер сбил со своей дамы венок, распушил волосы, отчего она сделалась еще соблазнительнее, и потянул кверху край ее рубахи. Пастушка перехватила его руку и мотнула головой в сторону барака. Кровь прилила к щекам Максимова, ему показалось, что его рассекретили. Но в следующую секунду он уверил себя, что на таком отдалении пара могла видеть только стену с бликующим на солнце стеклянным оком, и ничего больше.

Влюбленные посовещались, после чего парень в безрукавке, как пушинку, поднял свою пассию на руки и унес в рощицу, подальше от чужих глаз. В следующий час покой нарушали только меканье козы и звон колокольчика.

Максимов сидел, задумавшись. Он вспоминал раннюю молодость, знакомство с Анитой, безмятежные прогулки под сенью псковских лесов в родительской усадьбе. Тогда и он был столь же горяч, как этот парубок, одержим душевным и плотским влечением, – голова кружилась, а сердце пело. Славные были деньки! Годы брака утихомирили его, сделали хладнокровнее и, наверно, черствее. Но это неправильно! Любовь не должна превращаться в привычку, рутину, обыденность, иначе грош ей цена. Угасшее чувство сродни пеплу, который рассеивается от малейшего дуновения.

Копошившиеся в голове думы растревожили Алекса. Он подошел к стене, хотел простучать Аните, что любит ее по-прежнему, но не стал. А ну как она заинтересуется, с чего ему вздумалось касаться сокровенных тем в не самый подходящий момент? Уж лучше поговорить об этом позже – когда можно будет заглянуть в ее бархатные глаза, дотронуться, подхватить на руки и унести в липовую… или какая подвернется… рощу, а далее все сложится само собой. И не нужно лишних слов.

Приятные грезы привели Алекса в более-менее сносное расположение духа. А тут и те двое вышли на луг, немного растрепанные, но счастливые. Вот и замечательно, подумал Максимов. У людей свое счастье, а у меня свое.

Больше в этот вечер в окно не глядел.

Минуло еще три дня. Он мало-помалу обживался в своем застенке: лежак уже не казался таким жестким, а приносимая Рахимом еда – несъедобной. Вдохновляло то, что до освобождения оставалось всего трое суток. Максимов не сомневался, что освобождение настанет. Сыпь постепенно сходила, он чувствовал себя здоровым и полным сил. Один раз к нему заходил врач-болгарин, тот самый, что упек его сюда. Алекс едва сдержался, чтобы не свернуть поганцу челюсть. Коновал предвидел это, посему привел в качестве телохранителей двух жандармов с саблями наголо.

– Вы же видите, нет у меня оспы! – доказывал Алекс, задрав сорочку.

– Сие не есть факт, – философски парировал доктор и присовокупил: – След седмица ще видим.

Максимов считал уже не дни, а часы до истечения треклятой седмицы, а покамест продолжал свои наблюдения за Адонисом и Афродитой (так он прозвал их про себя). Что, скажите на милость, еще делать в затворе? Он утешал себя заверениями, что нет в этих подглядках ничего крамольного. Голубки на лугу только ворковали и иногда обменивались поцелуями. Для иных упражнений они предусмотрительно удалялись под защиту деревьев.

Помыслы о том, кто эта девушка, перестали докучать Алексу. Он удостоверился, что ее воздыхатель достаточно воспитан и в какой-то мере галантен и она не противится его ухаживаниям. Дело, вероятно, шло к свадьбе. Что ж, совет вам, как говорится, да любовь.

Однако на пятый день ситуация изменилась. Максимов, как всегда, в обед черпал ложкой жижу из миски. В окно он смотрел рассеянно, просто по обыкновению, как вдруг краем глаза уловил какое-то движение на вершине холма. Парочка в это время возлежала под каштаном и о чем-то щебетала. Слов Алекс не разбирал, их глушило толстое замутненное стекло.

На холме показался человек. Солнце светило ему в спину, он представал черным зловещим силуэтом. Можно было определить, что это мужчина, широкоплечий, кряжистый и, по видимости, не слишком молодой. Его одеяние состояло из кожуха и барашковой шапки, что скорее годилось бы для ранней осени где-нибудь в Архангельске, а не на побережье Черного моря. Он взглянул вниз и схватился за бедро, на котором висели короткие ножны. Максимову стало не по себе, он выронил миску.

Эпизод был драматический. Личность на холме, очевидно, не приветствовала происходившее под каштаном. Мощная лапища выдернула из ножен кинжал, он сверкнул, как протуберанец. Ни Адонис, ни Афродита не обращали внимания на то, что творилось у них над головами. Максимов вскочил и поднял табуретку, преисполненный решимости вышибить стальные стержни вместе со стеклом и предупредить несчастных об опасности.

Все обошлось. Адонис, что-то надумав, поднялся, наспех лобызнул Афродиту и исчез. Это предотвратило кровавую развязку. Человек на холме потоптался в нерешительности, глядя на пастушку, спрятал кинжал и тоже скрылся.

Идиллия на виду у непрошеного свидетеля рассыпалась, как расколотое зеркало. Максимов не находил себе места. Выяснилось, что у счастливой пары имеется недоброжелатель, вынашивающий ужасные намерения.

Как быть? Алекс занес кулак, чтобы грохнуть в дверь. А толку? Чурбан Рахим не выпустит, у него инструкции, он соблюдает их беспрекословно. Рассказать ему всю историю сначала – не поверит, подумает, что это уловка затворника, желающего улизнуть.

Максимов потер посиневшие фаланги – результат ежедневных переговоров через стенку – и простукал Аните:

«Я обязан кое-что тебе рассказать. Наберись терпения».

Терпение потребовалось большей частью ему самому. Кисть руки нещадно ломило, и когда он закончил повествование об Адонисе, Афродите и неизвестном злодее, она готова была отвалиться. С некоторой опаской он ждал, как отзовется Анита.

«Опиши мне всех троих, – взяла она деловой тон, и он облегченно выдохнул. – Ничего не пропускай».

Окно комнатушки, в которой отбывали заточение Анита с Вероникой, выходило на пустырь с кучей мусора, поэтому они не имели возможности видеть то, что наблюдал Максимов.

Он подавил стон, попробовал выстукивать левой, но получалось медленно и неровно, Анита периодически не разбирала слов, переспрашивала.

«Ты мне веришь?» – завершил он затянувшийся отчет.

«Как я могу тебе не верить? Ты красноречив, я будто вижу все собственными глазами. Замышляется убийство, и мы должны его предотвратить».

«Для начала надо из этой конуры выбраться».

«Выберемся. Положись на меня».

Ночь Алекс провел как на иголках. Ему представлялось, как завтра юные любовники встретятся на лугу, не исключено, что позволят себе что-нибудь фривольное. Отелло с кинжалом в исступлении набросится на них, и страшно вообразить, чем все обернется.

Закемарил он только на рассвете, но был разбужен требовательной морзянкой.

«Алекс, действуем! Запоминай указания…»

Он запомнил, повторил и весь напрягся, как сжатая пружина. После почти недельного простоя предвкушение действий было отрадным, отзывалось упоительной истомой.

В урочный час взвилась заслонка, и в дырке нарисовалось обличье Рахима.

– Голодный, да? Принимай завтрак!

Максимов, придав лицу загадочности, взял протянутую посудину без ругани и без угроз. Рахим почуял неладное, сощурился.

– Сто слуцилось? Цего такой?

Алекс поманил его к себе:

– Хочешь узнать?

– Хоцу.

Цербер вдавил коричневую от загара ряху в квадрат лючка. И сделал это напрасно, ибо Максимов проворно уцепил пальцами усы-бечевки.

Жестоко обманутый Рахим дернулся назад, и ему удалось отодвинуться от лючка дюймов на пять. Это входило в расчеты Алекса – он рванул кончики усов на себя, и азиат с маху врезался головой в ржавую полосу, одну из тех, какими была обита для прочности дверь. Тот захрипел, закатил гляделки. Максимов выпустил его и услышал, как он мешком свалился у порога.

Свою миссию Алекс выполнил, теперь дело за Анитой.

Не прошло и минуты, как забрякал ключ в замке, и дверь отворилась.

– Выходи! Быстро!

– Нелли! – Он перескочил через лежавшего без сознания турка и стиснул Аниту в кипучем порыве. – Как же скверно без тебя!

– Я тоже тебя люблю, – проговорила она. – Но если промедлим, рискуем снова очутиться в каталажке.

С этим сложно было спорить. Максимов бегло оглядел местность. Никого, но в любой момент кто-нибудь может появиться. О том же думала и Вероника, боязливо топтавшаяся поодаль.

– Лексей Петрович, спрячьте энтого борова куда подальше. Увидит кто – решат, чего доброго, что вы его укокошили…

Алекс взял Рахима под мышки и втащил в затхлую каморку, из которой только что выбрался.

– Полежи-ка, друг ситный, отдохни от трудов праведных…

Он не преминул обыскать османа. Огнестрельного оружия не нашел, но позаимствовал перевязь с болтавшимся на ней ятаганом.

– Как скоро он очнется? – уточнила Анита, захлопнув дверь и заперев ее ключом со связки, которую перед тем отцепила от пояса турка.

– Минут через пять, не раньше.

– Успеем добежать до леса!

Никем не замеченные, они ввалились в рощицу, где Адонис с Афродитой по вечерам предавались плотским утехам, и остановились отдышаться. Максимов привалился к шершавому стволу, с жадностью глотая свежий, напитанный ароматами трав воздух.

– Как вам удалось выйти из камеры? – вымолвил он меж двумя судорожными вдохами.

– Пустяки. – Анита дышала еще прерывистее, ей мешал тугой корсет под платьем. – Посветила свечой в скважину, увидела, что замок простой. Сделала восковой слепок, а потом из двух гвоздей смастерила отмычку.

– Умница! – восхитился Максимов и был одарен взаимным комплиментом:

– Твоя школа. Быть замужем за инженером и не освоить элементарные технические премудрости – согласись, было бы странно.

Алекс приник к ее губам. В нем все бурлило, хмель свободы ударил в мозг, вызволил из тайников всевозможные желания. Альковный антураж рощицы тоже действовал возбуждающе. Кабы не присутствие служанки, не удержался бы, поступил подобно Адонису.

Анита поймала его алчный взор, насупила бровки-ниточки. Максимов уныло кивнул. Что и говорить, случай отнюдь не располагающий к эротическим удовольствиям.

Вероника барских перемигиваний не заметила, ее заботило другое.

– Лексей Петрович, Анна Сергевна, куда ж мы теперь подадимся?

У Аниты все было просчитано заранее.

– Ты остаешься здесь, – скомандовала она Алексу. – Присматривай за лугом.

– Рахим вот-вот оклемается, поднимет тревогу…

– Искать нас рядом с бараком никто не станет. И не переоценивай наши особы. Поднимать по такому мелкому поводу роту солдат и прочесывать округу – слишком много чести.

– А ты куда?

– Прогуляемся с Вероникой в город. Хочу кое-что разузнать, пока есть время.

– В город?! Там же полиция, жандармы…

– Полиция и жандармы следят за неблагонадежными. После прошлогоднего восстания у них одна забота – вовремя вылавливать смутьянов. Мы выглядим прилично, к мятежу не подстрекаем, с какой стати кто-то вздумает к нам придираться? Мы не преступники, и наши портреты на столбах не развешаны. Успокойся.

– А если все же?.. – заикнулся Максимов, не вполне убежденный этими доказательствами.

– Тогда ты нас вызволишь. – Анита чмокнула его в щеку. – Все! Некогда… как это говорят в России?.. точить lyasi.

– Лясы, – поправил Максимов механически.

– Жди и никуда не уходи – по крайней мере, до вечера. Если к закату не вернемся, значит, что-то случилось. Но это маловероятно.