Убийственно тихая жизнь E-Book

Луиза Пенни

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Krimi
• Serie: Звезды мирового детектива
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 458

Beschreibung

Блестящий дебют в жанре детективного романа! Премии "John Creasy New Bloody Dagger", "Arthur Ellis Award", "Anthony Award", "Dilys Award", "Barry Award"! Роман "Убийственно тихая жизнь" открывает серию расследований блистательного старшего инспектора Армана Гамаша — нового персонажа, созданного пером Луизы Пенни, ставшей единственным в мире пятикратным лауреатом премии Агаты Кристи. Старший инспектор Арман Гамаш из полиции Квебека приступает к расследованию подозрительной смерти в деревне Три Сосны, что к югу от Монреаля. Тело Джейн Нил, бывшей учительницы, которая пользовалась всеобщей любовью и уважением, найдено в лесу на окраине деревни. Смерть наступила в результате выстрела из лука. Местные жители уверены, что это несчастный случай на охоте, но у Гамаша возникает смутное предчувствие, что не все здесь так очевидно. И искать нужно не незадачливого стрелка, а безжалостного убийцу... Впервые на русском языке!

Leseprobe

Оглавление

Убийственно тихая жизнь

Выходные сведения

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Благодарности

Louise Penny

STILL LIFE

Copyright©2005Louise Penny All rights reserved

Перевод санглийского Григория Крылова

ПенниЛ.

Убийственно тихая жизнь : роман / Луиза Пенни ; пер.с англ. Г. Крылова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2014.(Звезды мирового детектива).

ISBN978-5-389-09175-7

16+

Блестящий дебют в жанре детективного романа! Премии «JohnCreasy New Bloody Dagger», «Arthur Ellis Award», «Anthony Award»,«Dilys Award», «Barry Award»!

Роман «Убийственно тихая жизнь» открывает серию расследований блистательного старшего инспектора Армана Гамаша — нового персонажа, созданного пером Луизы Пенни, ставшей единствен­ным в мире пятикратным лауреатом премии Агаты Кристи.

Старший инспектор Арман Гамаш из полиции Квебека приступает к расследованию подозрительной смерти в деревне Три Сосны,что к югу от Монреаля. Тело Джейн Нил, бывшей учительницы,которая пользовалась всеобщей любовью и уважением, найдено в лесуна окраине деревни. Смерть наступила в результате выстрела из лу­ка. Местные жители уверены, что это несчастный случай на охоте, но у Гамаша возникает смутное предчувствие, что не все здесь так очевидно. И искать нужно не незадачливого стрелка, а безжалостного убийцу...

Впервые на русском языке!

©Г. Крылов,перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014 Издательство АЗБУКА®

Глава первая

Мисс Джейн Нил встретилась со своим Создателем ранним воскресным утром, в День благодарения. Это стало для всех большой неожиданностью. Смерть мисс Нил не была естественной, если только не считать, что все происходящее свершается в соответствии с неким планом свыше. Если так, то Джейн Нил на протяжении всех своих семидесяти шести лет шла к этому последнему мгновению, когда смерть настигла ее в великолепном кленовом лесу на окраине деревни Три Сосны. Она упала, раскинув руки и ноги в стороны, словно хотела сделать ангела в ярких шуршащих листьях.

Старший инспектор Арман Гамаш из Квебекской по­лиции опустился на колени, которые при этом издали звук, похожий на выстрел из охотничьего ружья; егобольшие выразительные руки замерли над крохотной ка­пелькой крови, запятнавшей ворсистый кардиган Джейн, как будто Гамаш хотел, подобно волшебнику, залечить рану и вернуть женщину к жизни. Но это было ему не посилам. Не было у него такого дара. К счастью, он обладал другими талантами. Он наклонился над телом, и в нос ему ударил запах нафталина — запах духов его бабушки.Ласковые и добрые глаза Джейн смотрели на него с удив­лением.

А он с удивлением смотрел на нее. Это была его маленькая тайна. Нет-нет, он никогда прежде не видел эту женщину. Дело не в этом. Его маленькая тайна состояла в том, что в пятьдесят пять лет, на вершине долгой и теперь явно застопорившейся карьеры, насильственная смерть все еще продолжала удивлять его. Это было странно для главы отдела по расследованию убийств и, возможно, составляло одну из причин, по которой он не поднялся выше по служебной лестнице в циничноммире полиции. Гамаш всегда надеялся, что кто-то ошибся и никакого мертвого тела нет. Но, глядя на холоде­ющее тело мисс Нил, ошибиться было нельзя. Поднявшись на ноги с помощью инспектора Бовуара, Гамаш задумчиво застегнул свой перелицованный плащ «Берберри», спасаясь от октябрьского холода.

Несколькими днями раньше у Джейн Нил была другая встреча, на которую она опоздала. Она договориласьсо своей дорогой подружкой и соседкой Кларой Морроувыпить кофе в деревенском бистро. Клара сидела за сто­ликом у окна и ждала. Терпеливость не относилась к чис­лу ее добродетелей. А cafе au lait1вкупе с нетерпением создавало взрывоопасную смесь. Слегка взбудораженная, Клара смотрела через окно на деревенский луг, на старые дома и клены вдоль Общественной улицы. Деревья, приобретавшие изумительные оттенки красного и янтарного цвета, были, пожалуй, единственным, что менялось в этой почтенной деревне.

В обрамлении окна Клара увидела, как по рю Дю-Му­лен движется пикап, из кузова которого безжизненносвешивается голова самки пятнистого оленя. Пикап мед­ленно проехал по Общественной улице, сражая на местежителей деревни своей добычей. Стоял охотничий сезон, и здесь была охотничья территория. Но охотники такого рода приезжали в основном из Монреаля и других городов. Они арендовали пикапы и в поисках оленей разъезжали по грунтовым дорогам на рассвете и в вечерних сумерках, как бегемоты во время кормежки. Увидев оленя, они останавливали машину, выходили из нее и стреляли. Конечно, не все охотники так поступали, нои таких было немало. Вот эти-то удальцы и считали сво­им долгом погрузить убитое животное в кузов и проехать по деревне, выставляя напоказ свою великую победу.

Каждый год охотники убивали коров, лошадей, всякую домашнюю живность и даже друг друга. И как это ни невероятно, иногда кое-кто из них стрелял в самого себя, видимо в приступе психоза, принимая себя за отбивную. Умным людям известно, что некоторые охотни­ки — не все, а некоторые — с трудом отличают сосну от куропатки или человека.

Клара не понимала, что случилось с Джейн. Та опаздывала редко, так что это было простительно для нее. Клара легко прощала большинство человеческих недостатков. Слишком уж легко, как часто ворчал ее муж Пи­тер. Но у Клары была маленькая тайна. На самом деле она далеко не все выбрасывала из головы. Большинство вещей — да, уходили, не оставляя следа. Но некоторые она тайно пестовала и вызывала в те минуты, когда ей требовалось утешение, чтобы забыть невнимательность и грубость других людей.

На экземпляре «Монреаль газетт», лежащем на столе, скопились крошки от круассана. Между крошками виднелись заголовки: «Квебекская партия голосует за проведение референдума о независимости», «Изъятие наркотиков в поселках», «Туристы заблудились в Тремблант-парке».

Клара оторвала глаза от этих мрачных заголовков. Они с Питером давно перестали выписывать монреальские газеты. Неведение и в самом деле оказалось благодатью. Они предпочитали местную «Уильямсбург каун­ти ньюс», где могли прочесть о корове Уэйна, или о при­езде внуков к Гилену, или о лоскутном одеяле, проданном на аукционе для дома престарелых. Время от времени Клара спрашивала себя, уж не прячут ли они голову в песок, не бегут ли от действительности и ответственности. А потом понимала, что ей все равно. К тому же она узна­вала все, что ей требовалось, прямо здесь, в бистро Оли­вье, в центре Трех Сосен.

— До тебя миллион миль, — раздался знакомый и лю­­бимый голос.

На лице у Джейн гуляла улыбка, испещренное морщинками смеха лицо порозовело от осенней прохлады и быстрой пробежки из ее дома через деревенский луг.

— Извини, опоздала, — прошептала она на ухо Кларе, когда две подружки обнялись: одна — миниатюрная, пухленькая, слегка запыхавшаяся, другая — на тридцать лет моложе ее, стройная, все еще не отошедшая от действия кофеина. — Ты вся дрожишь, — сказала Джейн. Она села и заказала себе cafе au lait. — Не знала, что ты будешь так волноваться.

— Ах ты, старая карга, — рассмеялась Клара.

— Да, этим утром именно такой я и была. Ты слыша­ла, что произошло?

— Нет, а что? — Клара, жадная до новостей, подалась вперед.

Они с Питером ездили в Монреаль — покупали холсты и краски для работы. Оба были художниками: Питер — успешным, Клара — еще не признанным, и ее дру­зья подозревали, что она таковой и останется, если будет продолжать в том же непостижимом ключе. Клара не могла не согласиться с тем, что ее серия маток-воительниц практически потеряна для покупающей публики, а вот ее предметы быта с пышными прическами и громадными ногами имели некоторый успех. Одну картину она продала. Остальные, в количестве приблизительно пятидесяти штук, валялись в подвале, сильно напоминающем студию Уолта Диснея.

— Нет, — сказала искренне потрясенная Клара несколько минут спустя.

За двадцать пять лет, что она прожила в Трех Соснах, ей даже слышать не приходилось ни о каких преступ­лениях. Единственная причина, по которой двери в домах закрывались, состояла в том, чтобы не дать соседям в период сбора урожая подбросить в дом корзиночки с кабачками. Правда, как было ясно из заголовков в «Газетт», в это время собирали и еще один урожай, масштабами не уступавший кабачкам, — урожай марихуаны. Но те, кто этим не занимался, старались ничего такого и не замечать.

Никаких других преступлений в деревне не случалось. Ни взломов, ни вандализма, ни нападений. В Трех Соснах даже полиции не было. Время от времени Робер Лемье с местными полицейскими проезжал по Общест­венной улице, чтобы продемонстрировать полицейские значки, но нужды в них не было.

До этого утра.

— Может, это была шутка? — спросила Клара, застав­ляя себя забыть мерзкую сцену, обрисованную Джейн.

— Да нет, какая там шутка, — сказала Джейн, вспоминая. — Один из мальчишек смеялся. Теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, в этом смехе было что-то знакомое. Это такой смех, когда тебе вовсе не смешно. — Джейн посмотрела на Клару своими голубыми глазами. Глазами, полными недоумения. — Я слышала этот звук, когда учительствовала. Слава богу, не часто. Этот звук производят мальчишки, когда они что-нибудь портят и получают от этого удовольствие. — Ее пробрала дрожь при этом воспоминании, и она поплотнее закуталась в кардиган. — Отвратительный звук. Я рада, что тебя там не было.

Она сказала это в тот момент, когда Клара потянулась через круглый стол темного дерева, взяла маленькую руку Джейн в свою и всем сердцем пожалела, что там оказалась Джейн, а не она.

— Ты говоришь, это были обычные мальчишки?

— На них были такие штуки — лыжные маски, так что я не уверена, но мне кажется, я их узнала.

— И кто же это?

— Филипп Крофт, Гас Хеннесси и Клод Лапьер, — шепотом перечислила Джейн, оглядываясь, не слышит ли кто.

— Ты уверена?

Клара знала всех троих. Их нельзя было назвать при­мерными бойскаутами, но в подобных вещах они прежде не были замечены.

— Нет, не уверена, — призналась Джейн.

— Лучше тогда никому не говорить.

— Уже поздно.

— Что значит «поздно»?

— Я назвала эти имена сегодня утром, когда все и про­исходило.

— Назвала их шепотом?

Клара почувствовала, как холодеют кончики пальцеви кровь устремляется внутрь, к самому сердцу. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», — безмолвно взмолилась она.

— Я закричала. — Видя реакцию Клары, Джейн поспешила оправдаться: — Я хотела их остановить — иэто подействовало. Они прекратили.

Джейн все еще представляла себе убегающих мальчишек, как они, спотыкаясь, мчатся по Дю-Мулен из деревни. Один, в ярко-зеленой маске, обернулся и посмотрел на нее. С его рук все еще капал утиный помет. Помет, которым осенью удобряли цветочные клумбы на деревенском лугу, и в этот день его еще не успели разнести. Джейн хотела бы увидеть лицо этого мальчика. Он был разозлен? Испуган? Или ему было забавно?

— Значит, ты была права. Я имею в виду их имена.

— Вероятно. Вот уж не думала, что мне доведетсятакое увидеть.

— Так ты поэтому опоздала? Нужно было привести себя в порядок?

— Да. Вернее, нет.

— Нельзя ли пояснее?

— Пожалуй. Ты ведь состоишь в жюри следующего арт-шоу в Уильямсбурге?

— Да. Встречаемся сегодня днем. Питер тоже в жюри. А что?

Клара даже дышать перестала. Неужели это оно? Не­ужели Джейн согласилась — после стольких уговоров и мягкого подзуживания, а иногда и не очень мягкого подталкивания?

— Я готова. — Джейн выдохнула с такой силой, что на колени Кларе полетел с газеты целый шквал крошекот круассана. — Я припозднилась, потому что мне нужнобыло принять решение, — медленно проговорила Джейн, и ее руки начали дрожать. — У меня есть картина, которую я хочу выставить.

Сказав это, она начала плакать.

Искусство Джейн было в Трех Соснах общеизвестной «тайной». Время от времени кто-нибудь, отправившись в лес или в поле, натыкался на нее, сосредоточенную на своем холсте. Но она заставляла такого человека поклясться, что он не будет приближаться, не будет смотреть, будет отводить глаза, словно стал свидетелем какого-то неприличия, и уж конечно никогда не будет об этом заикаться. Клара видела Джейн сердитой всего один раз — это случилось, когда Габри подошел к ней сзади, а она в этот момент сидела за работой. Он думал, Джейн шутит, когда требует, чтобы никто не смотрел на ее творения.

Он ошибался. Джейн была убийственно серьезна. По­сле того случая прошло несколько месяцев, прежде чем дружеские отношения между ними восстановились. Оба чувствовали себя преданными. Впрочем, их добрые души и взаимная привязанность залечили эту рану. Но случившееся послужило всем уроком.

Никто не должен был видеть творения Джейн.

До этого дня, судя по всему. Но теперь художницу настолько переполняли эмоции, что она не смогла сдержать слезы. Клара пришла в ужас. Она украдкой огляделась, отчасти в надежде, что их никто не видит, а отчас­ти с тайной мыслью, что кто-то видит и сумеет помочь. Потом она задала себе простой вопрос, который всегда был при ней и к которому она обращалась как к молитве: что сделала бы на ее месте Джейн? И получила ответ: Джейн позволила бы ей выплакаться всласть. Поз­волила бы ей швыряться тарелками, будь у нее такая потребность. И Джейн не убежала бы. А по окончании бури она бы обняла Клару, утешила, дала бы ей понять, что она не одна. Что друг всегда рядом. И потому Клара сидела, смотрела и ждала. Она знала эту мучительность бездействия. Понемногу рыдания стихли.

Клара поднялась с преувеличенным спокойствием, обняла Джейн и почувствовала, как старое тело подругивернулось в свое обычное состояние. Она прочла малень­кую благодарственную молитву богам, которые даруют благодать. Благодать слез и благодать сочувствия.

— Джейн, я и не подозревала, что для тебя это так мучительно — демонстрировать свое творение. Прости.

— О нет, дорогая. — Джейн протянула руки через стол и накрыла ими ладони Клары. — Ты не понимаешь. Это не слезы боли. Нет. Меня переполняет радость. — Джейн устремила взгляд куда-то вдаль и кивнула, слов­но разговаривая сама с собой. — Наконец-то.

— А как она называется, твоя картина?

— «Ярмарочный день». На ней изображено заключительное шествие ярмарки.

И вот в пятницу перед Днем благодарения картину установили на пюпитр в галерее искусств Уильямсбурга. Она была завернута в бумагу из мясницкой лавки и перевязана бечевкой, будто спеленатый ребенок, для защиты от холодной и жестокой стихии. Питер Морроу медленно, методично развязал узелки и потянул бечевку, пока не вытянул всю ее длину. Затем он намотал ее себе на ладонь, как пряжу. Клара готова была убить его. Она готова была завизжать, вскочить со стула, оттолкнуть его в сторону. Бросить этот жалкий моток бечевки на пол, да и самого Питера вместе с ним, сорвать вощеную бумагу с холста. Лицо ее стало еще спокойнее, хотя глаза начали вылезать из орбит.

Питер аккуратно отогнул бумагу с одного угла, потом с другого, разгладил складки. Клара понятия не имела, что у прямоугольника столько углов. Она чувствовала, как кромка стула врезается ей в ягодицы. Остальные члены жюри, собравшиеся, чтобы вынести свое мнение о поданных картинах, смотрели со скучающим видом. Клара волновалась за всех них.

Наконец все уголки были разглажены и бумага готова к снятию. Питер повернулся к четырем остальным членам жюри и произнес маленькую речь, прежде чем представить их взорам картину. Он чувствовал, что нуж­но сказать что-то короткое и изысканное. Немного обри­совать ситуацию, немного... И тут его взгляд упал на баг­ровое лицо жены с выпученными глазами. Питер знал: когда Клара впадает в такое состояние, речей лучше не произносить.

Он тут же повернулся к картине и снял с нее обер­точную бумагу, представляя «Ярмарочный день» на суд жюри.

У Клары отвисла челюсть. Голова дернулась и поник­ла, словно внезапно потеряла опору. Глаза расширились,дыхание остановилось. Она будто умерла на мгновение. Вот, значит, он каков, «Ярмарочный день». Ей нечем бы­ло дышать. То же самое, видимо, чувствовали и другие члены жюри. Полукруг лиц выражал различную степень недоумения. Даже председатель, Элиз Джейкоб, хра­нила молчание. И вообще, выглядела так, будто ее хватил удар.

Клара не любила судить работы других людей, и дан­ный случай был худшим за все время. Она ругала себя последними словами за то, что убедила Джейн представить свое первое творение для публичного показа на суд жюри, в которое входила сама Клара. Что это было — тщеславие? Или обычная глупость?

— Работа называется «Ярмарочный день», — прочла Элиз свои записи. — Представлена Джейн Нил из Трех Сосен. Джейн на протяжении длительного времени под­держивала арт-шоу в Уильямсбурге, но свою работу пред­ставляет впервые. — Элиз оглядела присутствующих. — Будут комментарии?

— Это замечательно, — солгала Клара.

Остальные посмотрели на нее с удивлением. На пюпитре стоял холст без рамки, и предмет картины не ­вызывал сомнения. Лошади были похожи на лошадей, коровы — на коров, все люди были узнаваемы не толькокак человеческие существа, но и как конкретные жители деревни. Но все нарисованные фигуры состояли изпалочек, кружочков и точек, как будто их нарисовал пер­вобытный художник. Или, по крайней мере, художник, стоящий на одну ступеньку выше первобытного на эволюционной лестнице. В сражении между армией человечков-палочек и этими людьми из «Ярмарочного дня» победили бы люди «Ярмарочного дня», и только потому, что у них имелось чуть больше мышц. И пальцев. Нобыло ясно, что эти люди существуют всего в двух измерениях. Стараясь понять, на что она смотрит, и пытаясь не делать очевидных сравнений, Клара не могла избавиться от чувства, что перед ней наскальная живопись,перенесенная на холст. Если у неандертальцев были яр­марки, то на одну из них жюри сейчас и взирало.

— Mon Dieu2. Мой четырехлетний сын нарисует луч­ше, — сказал Анри Ларивьер, проводя очевидное сравнение.

Анри был рабочим на карьере, а потом в один прекрасный день обнаружил, что камень говорит с ним. И стал слушать. После этого для него уже не было возврата к прежнему, хотя его семейство и тосковало по тем дням, когда он приносил домой пусть и небольшие, но деньги, а не высекал громадные каменные скульптуры. Его лицо сейчас, как всегда, было широким, грубым и непроницаемым, но за него говорили руки. Они были повернуты ладонями вверх в простом и красноречивом жесте недоумения. Ларивьер пытался найти подходящие слова, зная, что Джейн в приятельских отношениях с некоторыми членами жюри. Наконец он прекратил поиски и обратился к истине:

— Это ужасно.

Но возможно, его определение было слишком мягким в сравнении с тем, что он думал на самом деле.

На полотне Джейн сочными яркими красками было показано шествие перед закрытием ярмарки. Свиньи от­личались от коз только своим ярко-красным цветом. Дети походили на низкорослых взрослых. «На самом деле, — подумала Клара, неуверенно подаваясь вперед, словно опасалась, что холст может нанести ей еще один удар, — это даже не дети. Это просто маленькие взрослые». Она узнала Оливье и Габри, которые вели голубых кроликов. С трибун за шествием наблюдали люди, многие из них были изображены в профиль, они смотрели друг на друга или в противоположные стороны. Некоторые — таких было не много — смотрели на Клару. На всех щеках красовались идеально ровные красные круги, которые, видимо, должны были означать здоровый румянец. Это было ужасно.

— Ну, по крайней мере, тут все ясно, — сказала Айрини Кальфа. — Отклонено.

Клара почувствовала, как у нее онемели и похолодели конечности.

Айрини Кальфа была гончаром. Она брала комки гли­ны и превращала их в изящные изделия. Она изобрела новый способ глазировки, и теперь гончары со всего мира искали с ней знакомства. Но конечно, совершив паломничество в студию Айрини Кальфа в Сен-Реми и проведя пять минут с «богиней глины», они понимали, что сделали ошибку. Она была одним из самых поглощенных собой и мелочных людей на лике планеты.

Клара не могла понять, как человек, начисто лишенный обычных человеческих эмоций, способен создавать такие прекрасные вещи. «Тогда как сама ты тщетно бьешься, как рыба об лед», — говорил тоненький голосок в ее голове.

Поверх своей кружки она бросила взгляд в сторону Питера. У него к щеке прилипла шоколадная крошка, и Клара инстинктивно отерла собственное лицо, при этом случайно запачкала волосы грецким орехом. Даже с этим шоколадным мазком на лице Питер притягивалвнимание. Он обладал классической красотой. Высокий, широкоплечий, как лесоруб, а не как тонкий художник, каким он был. Его волнистые волосы поседели, в уголках глаз и на чисто выбритом лице появились морщинки, а очки он теперь носил постоянно. В свои пятьдесят с небольшим он выглядел как бизнесмен, пустившийся в рискованное предприятие. По утрам Клара часто просыпалась и смотрела на него, спящего, и ей хотелось пробраться ему под кожу, свернуться вокруг его сердца и защитить его.

Голова Клары действовала как магнит для всякой еды. Она была Кармен Мирандой3для всяких печеных изделий. Питер же был безукоризненным. Он мог бы попасть под грязевой поток и вернуться домой более чистым, чем вышел. Но иногда — очень редко и потому особенно приметно — его естественная аура изменяла ему и что-нибудь прилипало к его лицу. Клара знала, что нужно бы ему сказать. Но не сказала.

— А вы знаете, — произнес Питер, и даже Айрини по­смотрела на него, — по-моему, это здорово.

Айрини фыркнула и бросила многозначительныйвзгляд на Анри, но тот проигнорировал ее. Питер нашелвзглядом Клару и на несколько мгновений задержался на ней, проверяя свои ощущения. Когда Питер входил в комнату, он всегда обводил ее взглядом, пока не на­ходил Клару. И тогда он успокаивался. Внешний мирвидел высокого, значительного человека и его растрепанную жену и спрашивал, почему они вместе. Некоторые, и в первую очередь мать Питера, даже считали этот брак преступлением против природы. Клара была его цент­ром жизни, воплощением всего хорошего, здорового, счастливого вокруг него. Глядя на нее, он не видел не­покорных, растрепанных волос, помятых платьев, дешевых очков в роговой оправе. Нет, он видел в ней свою безопасную гавань. Но в данный момент он увидел также кусочек грецкого ореха в ее волосах, что было весьма характерным знаком. Он инстинктивно поднес руку к собственным волосам и смахнул шоколадную крошку со щеки.

— Что вы видите? — спросила Элиз у Питера.

— Если честно, не знаю. Но я знаю, что мы должны принять эту работу.

Этот короткий ответ придал его мнению даже больше весомости.

— Это рискованно, — заметила Элиз.

— Согласна, — сказала Клара. — Но что самое худшее может случиться? Люди, пришедшие на выставку, подумают, что мы совершили ошибку? Так они всегда это думают.

Элиз согласно кивнула.

— Я скажу вам, в чем риск, — произнесла Айринис интонацией, подразумевающей «вам, идиотам». — Мыживем за счет сообщества и едва сводим концы с концами. Единственная наша ценность — это доверие к нам.Если вдруг появится мнение, что мы принимаем работы, основываясь не на их реальных достоинствах, а потому, что мы — группа приятелей и нам нравится художник, тут нам и конец. Вот в чем риск. Никто не будет относиться к нам серьезно. Художники откажутся представлять свои работы из опасения, что и их репутация будетподмочена. Люди перестанут приходить, потому что бу­дут знать: здесь они увидят дерьмо вроде... — Она замол­чала, как будто ей не хватило слов, и просто показала нахолст.

И тут Клара увидела это. Некую искру, вспыхнувшую на периферии ее сознания. На одно мгновение «Ярмарочный день» засверкал. Отдельные части сложились воедино, потом этот миг прошел. Клара поняла, что задерживает дыхание, но еще она поняла, что перед ней великое произведение. Она, как и Питер, не могла объяснить почему, но в это мгновение мир, казавшийся перевернутым, встал на свое место. Ей стало ясно, что «Ярмарочный день» — выдающаяся работа.

— Я думаю, это не просто хорошая работа. Я думаю, это блестящая работа, — сказала она.

— Да бога ради. Вы что, не видите — она говорит это, чтобы поддержать мужа?

— Айрини, мы слышали ваше мнение. Продолжайте, Клара, — сказала Элиз.

Анри подался вперед, стул под ним застонал.

Клара встала и медленно подошла к полотну на пюпитре. Оно тронуло ее таким чувством утраты и печали, что она едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Как такое возможно? — спрашивала она себя. Изображения были такие детские, такие примитивные. Почти глупые — с танцующими гусями и улыбающимися людьми.Но здесь было что-то еще. Что-то лежащее за пределами ее понимания.

— Я прошу прощения. Это так неловко, — сказалаона, чувствуя, как горят ее щеки, — но я не могу это объ­яснить.

— Давайте отложим «Ярмарочный день» в сторону и вернемся к нему, когда посмотрим другие работы.

Остальная часть собрания прошла гладко. Солнцесадилось, и, когда они вернулись к «Ярмарочному дню», в комнате стало еще холоднее, чем вначале.

Питер включил свет и водрузил работу Джейн на пю­питр.

— D’accord4. У кого-нибудь изменилось мнение каса­тельно «Ярмарочного дня»? — спросила Элиз.

Молчание.

— Значит, двое за то, чтобы принять, и двое против.

Элиз спокойным взглядом посмотрела на «Ярмароч­ный день». Она шапочно была знакома с Джейн Нил, и ей нравилось то, что она видела. Джейн всегда казалась Элиз благоразумной, доброй и мыслящей женщиной. Человеком, с которым приятно проводить время. Почему же она создала такую неряшливую, детскую вещь? Но... И тут новая мысль пришла ей в голову. Не то чтобы слишком оригинальная или новая для самой Элиз, но новая сегодня.

— «Ярмарочный день» принят. Он будет демонстри­роваться вместе с другими работами.

Клара радостно подпрыгнула, опрокинув стул.

— Да бросьте вы, — сказала Айрини.

— Все правильно. Прекрасная работа. Вы обе подтвердили мою точку зрения. — Элиз улыбнулась.

— Какую точку зрения?

— По какой-то причине «Ярмарочный день» задевает нас. Он нас трогает. Вызывает у нас гнев, — сказала Элиз, отдавая дань справедливости словам Айрини. — Вызывает недоумение... — Короткий, но многозначительный взгляд на Анри, который кивнул седеющей ­головой. — Вызывает... — Взгляд в сторону Питера и ­Клары.

— Радость, — откликнулся Питер в тот самый момент, когда Клара произнесла:

— Печаль.

Они переглянулись и рассмеялись.

— Так вот, я смотрю на картину и чувствую то же, чтои Анри, — обычное недоумение. Но все дело в том, что яне в силах определить, то ли это блестящий пример наивного искусства, то ли никчемные каракули совершенно бездарной, выжившей из ума старой женщины. Вотв чем противоречие. И вот почему картина должна быть выставлена. Могу гарантировать, что именно об этой работе люди будут больше всего говорить в кафе после вернисажа.

— Отвратительно, — сказала Рут Зардо позднее тем вечером, опершись на трость и отхлебнув виски.

Друзья Питера и Клары собрались в их гостиной у потрескивающего камина на обед в канун Дня благодарения.

Это было затишье перед боем. Завтра понаедут родняи друзья и наверняка задержатся на весь долгий уик-энд Дня благодарения. В лесу будет полно туристов и охотников — не самое удачное сочетание. На деревенскомлугу в субботу утром будет проведен ежегодный матч по тачболу5, а после него будет устроен овощной рынок —последнее отчаянное усилие распродать томаты и кабач­ки. Вечером разведут костер, и Три Сосны наполнятся великолепным запахом горящих листьев и дерева с подозрительными оттенками гаспачо.

Три Сосны не были обозначены на туристских картах, потому что деревня находилась слишком далеко отмагистральных и даже второстепенных дорог. Как и Нар­нию6, ее обычно обнаруживали неожиданно и удивлялись, что такая старая деревня все это время пряталась здесь, в долине. Тот, кому повезло попасть в Три Сосны один раз, обычно возвращался сюда. И День благодарения в начале октября был для этого идеальным временем. Погода, как правило, в это время стояла ясная, чуть морозная, летние ароматы старых садовых роз и флоксов замещались терпким запахом осенних листьев, дым­ка костров и жареной индейки.

Оливье и Габри пересказывали события сегодняшне­го утра. Их описание было таким ярким, что все в уютной гостиной живо представили себе трех мальчишек в лыжных масках, набирающих полные горсти утиного помета на краю деревенского луга. Мальчишки подняли руки, помет просачивался у них между пальцами, и тут они принялись швырять его в старое кирпичное здание. Вскоре на белых и голубых навесах с надписью «Кампари» появились грязные потеки, коричневатая жижа потекла по стенам. Вывеска «Бистро» оказалась вся заляпана. За несколько мгновений безупречно чистый фасад кафе в самом центре деревни Три Сосны стал грязным, и не только от утиного помета. Деревню осквернили наполнившие воздух слова «Пидоры! Гомосеки! Dеgue­lasse!», выкрикиваемые мальчишками в масках.

Слушая Оливье и Габри, Джейн вспоминала, как вышла из своего маленького каменного коттеджа по другую сторону луга и поспешила к бистро, из которого появились Оливье и Габри. Мальчишки удовлетворенно вскричали и принялись — небезуспешно — целиться в двух мужчин.

Джейн ускорила шаг, жалея, что ноги у нее полные, а не длинные. И тут она увидела, как Оливье сделал нечто совершенно необычное. Пока мальчишки кричали, продолжая кидаться пометом, Оливье медленно, обдуманно, мягко взял руку Габри, немного подержал ее, а потом элегантно поднес к губам. Мальчишки застыли на месте, глядя, как Оливье губами, испачканными пометом, целует испачканную пометом руку Габри. Мальчишек этот акт любви и вызова ошеломил. Но всего лишь на несколько секунд. Их ненависть восторжествовала, и они удвоили усилия.

«А ну, прекратите это!» — твердо сказала Джейн.

Руки замерли в полузамахе, инстинктивно реагируяна властный голос. Все трое как один повернулись и уви­дели маленькую Джейн Нил в платье в цветочек. Онастрого смотрела на них. Один из мальчишек в оранжевоймаске завел было руку, чтобы швырнуть пометом в нее.

«Только посмейте, молодой человек!»

Он помедлил, и Джейн хватило этого времени, чтобы заглянуть в глаза каждому из них.

«Филипп Крофт, Гас Хеннесси и Клод Лапьер», — медленно и четко проговорила она.

И это остановило их. Они побросали помет и побежали мимо Джейн вверх по холму. Тот, на котором былаоранжевая маска, рассмеялся. Звук был такой грязный — превосходил даже помет. Один из парней повернулся и посмотрел назад, а другие врезались в него и поволок­ли дальше вверх по Дю-Мулен.

Случилось это сегодня утром, а уже казалось похожим на сон.

— Это было отвратительно, — сказал Габри, соглаша­ясь с Рут. Он сел в одно из старых кресел, обивка которого набралась тепла из камина. — Они, конечно, были правы. Я действительно гей.

— И, — подхватил Оливье, присаживаясь на подлокотник кресла Габри, — довольно гомосексуальный.

— Я стал одним из самых впечатляющих гомосексу­а­лов Квебека, — сказал Габри, перефразируя Квентина Криспа7. — От моих взглядов дух захватывает.

Оливье рассмеялся, а Рут подбросила в огонь еще одно полено.

— Ты и в самом деле выглядел очень впечатляюще сегодня утром, — сказал Бен Хадли, лучший друг Питера.

— Неужели как настоящий землевладелец?

— Скорее как обитатель медвежьего угла.

В кухне Клара встретила Мирну Ландерс.

— Стол выглядит замечательно, — сказала Мирна, стя­гивая с себя куртку, под которой оказалась яркая фио­летовая кофта, и Клара удивилась, как это Мирне удалось протиснуться в дверь.

Гостья принесла свой вклад в вечернее застолье — цветочную композицию.

— Куда это поставить, детка?

Клара вытаращилась на цветы. Как и сама Мирна, ее букеты были громадными, пышными и неожиданными. В этой композиции присутствовали кленовые и дубовые ветки, тростник с речушки Белла-Беллы, протекавшей за книжной лавкой Мирны, яблочные ветви, на которых еще оставалось несколько яблок, и большие пучки трав.

— Это что?

— Где?

— Вот здесь, в середине композиции.

— Колбаса.

— Обычная колбаса?

— Угу, а посмотри-ка вот сюда... — Мирна ткнула пальцем в переплетение стеблей.

— «Избранные сочинения У. Х. Одена8», — прочла Клара. — Ты шутишь.

— Это для мальчиков.

— А что там еще? — Клара обозрела огромную композицию.

— Дензел Вашингтон. Только Габри не говори.

В гостиной Джейн продолжала рассказывать историю:

— ...Потом Габри сказал мне: «Я получил удобрения для вас. Именно так Вита Сэквилл-Уэст9 и носила их всегда».

Оливье прошептал на ухо Габри:

— Ты очень гомосексуален.

— Разве ты не рад, что хотя бы один из нас таков? — Старая и удобная шутка.

— Ну как вы? — спросила Мирна, выходя из кухни в сопровождении Клары, и обняла Габри и Оливье.

Питер налил Мирне виски.

— Думаю, у нас все в порядке. — Оливье поцеловал Мирну в обе щеки. — Удивительно, почему этого не случилось раньше. Мы здесь уже сколько живем? Двенадцать лет?

Габри, набивший рот камамбером, кивнул.

— И вот впервые за эти годы нас попытались унизить. В самый первый раз меня побили за неправильную ориентацию, когда я был еще мальчишкой, в Монреале, несколько взрослых дядек. Вот это был ужас.

Все продолжали молчать, и лишь поленья потрес­кивали в камине, создавая звуковой фон для рассказа Оливье.

— Они поколотили меня тростями. Забавно, но, когда я вспоминаю, это и было самым мучительным в том происшествии. Не синяки и царапины, а то, что, прежде чем ударить, они тыкали в меня тростью. — Он показал рукой, как они это делали. — Словно я не человек.

— Это необходимый первый шаг, — сказала Мирна. — Они сначала как бы обесчеловечивают жертву. Ты это хорошо объяснил.

Она знала, о чем говорит. До своего приезда в Три Сосны Мирна работала психотерапевтом в Монреале. И, будучи чернокожей, часто видела на лицах людей то единственное в своем роде выражение, которое появляется, когда на тебя смотрят как на мебель.

Рут обратилась к Оливье, меняя тему разговора:

— Я была в подвале и нашла там кое-какие вещички. Подумала, может, ты продашь их для меня?

Подвал Рут был ее банком.

— Прекрасно. Что за вещи?

— Да кое-что из рубинового стекла...

— О, замечательно. — Оливье любил цветное стекло. — Ручное дутье?

— Ты что, меня за идиотку держишь? Конечно ручное дутье.

— Ты уверена, что они тебе больше не нужны? — Оливье всегда задавал этот вопрос своим друзьям.

— Прекрати меня об этом спрашивать. Думаешь, я завела бы разговор, будь у меня какие-то сомнения?

— Старая сука.

— Шлюха.

— Ну хорошо, расскажи мне о них, — сказал Оливье.

Вещи, которые Рут доставала из подвала, и в самом деле были невероятными. У нее словно имелась нора, прорытая в прошлое. Там было много мусора вроде старых сломанных кофеварок и перегоревших тостеров. Но от большинства других вещей у Оливье сердце заходилось. Корыстный торговец антиквариатом в нем (а эта личность составляла гораздо большую часть его существа, чем он готов был признать) был в восторге оттого, что имеет эксклюзивный доступ к сокровищам Рут. Ему иногда снились сны наяву об этом подвале.

Но если сокровища Рут возбуждали его, то при мыслях о доме Джейн он просто слюной истекал. Он готов был убить, чтобы увидеть, что там у нее за кухней. В од­ной ее кухне антиквариата было на десятки тысяч дол­ларов. Когда он по настоянию паникера Габри впервые появился в Трех Соснах, то чуть не потерял дар речи, увидев линолеум в прихожей Джейн. Если у нее прихожая — настоящий музей, а кухня — сокровищница, то что, черт возьми, скрыто в других помещениях? Оливье выкинул из головы эту мысль, подумав, что его, скорее всего, ждет разочарование. «IKEA». И ворсистый ковер. Он давно уже перестал спрашивать себя, почему Джейн никогда никого не приглашает за распашную дверь в ее гостиную и дальше.

— Что касается удобрений, Джейн, — сказал Габри, со­гнувшись всем своим мощным телом над одним из паз­лов Питера, — то я смогу доставить их вам завтра. Вам нужна помощь по саду?

— Нет, там уже почти все сделано. Но наверное, в по­следний раз. Мне это становится не по силам.

Габри с облегчением услышал, что его помощи не тре­буется. Разобраться с собственным садом тоже требо­ва­ло немалых трудов.

— У меня есть много деток розового алтея, — сказала Джейн, вставляя на место кусочек пазла с голубым небом. — А как вам понравились бархатцы? Что-то я их у вас не заметила.

— Я их сажал прошлой осенью, но они никогда не называли меня мамочкой. Вы мне еще не дадите? Могу поменять на монарду.

— Боже, не делайте этого.

Монарда была цукини цветочного мира. Она играла значительную роль на осеннем базаре и была незаменима в костре на День благодарения, от нее исходил сладковатый запах бергамота, а потому возникало ощущение, будто во всех домах деревни заваривают чай «Эрл Грей».

— Мы рассказывали о том, что случилось сегодня после вашего ухода? — театральным голосом сказал Габ­ри, отчего все уши в комнате насторожились. — Мы готовили горошек для вечера...

Клара закатила глаза и прошептала Джейн:

— Должно быть, потеряли открывашку.

— ...и тут раздался звонок и появились Мэтью Крофт и Филипп.

— Не может быть! И что дальше?

— Филипп пробормотал: «Я сожалею о том, что случилось утром».

— А вы что ему сказали? — спросила Мирна.

— Мы сказали: «Докажи это», — ответил Оливье.

— Не верю! — вскричала Клара со смехом.

— Поверь, я так и сделал. В его извинении не было искренности. Он сожалел, что его поймали, и беспокоил­ся о последствиях. Но я не поверил, что он раскаивается в содеянном.

— Совесть и трусость, — сказала Клара.

— Ты это о чем? — спросил Бен.

— Оскар Уайльд говорил, что совесть и трусость в сущ­ности одно и то же. Мы не совершаем преступления не потому, что этого не позволяет совесть, — мы просто боимся быть пойманными.

— Интересно, так ли оно на самом деле, — сказала Джейн.

— А ты могла бы? — спросила Мирна у Клары.

— Совершить преступление, если бы я знала, что оно сойдет мне с рук?

— Изменить Питеру, — предложил Оливье. — Ограбить банк. А еще лучше — украсть работу другого худож­ника.

— Да все это детские игрушки, — фыркнула Рут. — Нет, давайте уж для примера возьмем убийство. Могла бы ты наехать на кого-нибудь своей машиной? Или отра­вить кого-нибудь? Или сбросить в Белла-Беллу во время половодья? Или же... — она огляделась вокруг, на ее озабоченном лице играли теплые отблески пламени из камина, — или же мы могли бы поджечь дом и не спасти людей.

— Кого ты имеешь в виду, когда говоришь «мы», белая женщина? — спросила Мирна.

— Если по правде, — сказала Клара, — то я, пожалуй, смогла бы все, кроме убийства. — Она посмотрела на Рут, которая заговорщицки ей подмигнула.

— Представьте себе мир, в котором ты можешь делать все что угодно. Что душа пожелает. И тебе все сходит с рук, — сказала Мирна, снова возвращаясь к теме. — Какая власть в твоих руках! Кто бы не поддался соблаз­ну в таких обстоятельствах?

— Джейн не поддалась бы, — уверенно заявила Рут. — А вот что касается всех остальных... — Она пожала плечами.

— А ты? — спросил у нее Оливье, раздраженный тем, что его подспудные мысли выволокли на всеобщее обозрение.

— Я? Ну, ты ведь успел хорошо меня узнать, Оливье. Я была бы хуже всех. Я бы обманывала, крала и превра­тила ваши жизни в ад.

— Еще худший, чем теперь? — спросил все еще уязв­ленный Оливье.

— Теперь ты тоже в списке, — ответила Рут.

И Оливье вспомнил, что ближайшим аналогом полицейского подразделения в деревне была добровольная пожарная команда и он был ее членом, а Рут — головой. И когда Рут Зардо приказывала отправляться на пожар, ты подчинялся. Она была страшнее горящего здания.

— А ты что скажешь, Габри? — спросила Клара.

— Бывали случаи, когда я настолько выходил из себя, что был готов убить. И возможно, убил бы, если бы знал, что мне за это ничего не будет.

— Что же тебя так бесило? — удивленно спросила Клара.

— Предательство, всегда и только предательство.

— И как ты поступал? — спросила Мирна.

— Шел на психотерапию. Там я с ним и познакомился. — Габри накрыл руку Оливье своей. — Мне кажется, мы оба ходили к психотерапевту на год дольше, чем требовалось, чтобы встречаться в приемной.

— Не глупо ли? — сказал Оливье, убирая с лица прядь редеющих светлых волос. Они напоминали шелк и все время ниспадали ему на глаза, какими бы шампунями и бальзамами он ни пользовался.

— Можешь смеяться сколько угодно, но ничто не про­исходит случайно, — сказал Габри. — Не было бы пре­дательства, не было бы и озлобления. Не было бы озлоб­ления, не было бы психотерапии. Не было бы психо­терапии, не было бы Оливье. Не было бы Оливье, не было бы...

— Хватит. — Оливье поднял руки. — Сдаюсь.

— Мне всегда нравился Мэтью Крофт, — сказала Джейн.

— Он у тебя учился? — спросила Клара.

— Давно. С первого по последний класс в старой здешней школе. Пока ее не закрыли.

— Не понимаю, зачем это сделали, — проворчал Бен.

— Бога ради, Бен, школу закрыли двадцать лет назад. Проснись. — Только Рут могла это сказать.

Приехав в Три Сосны, Мирна первое время спрашивала себя, не перенесла ли Рут удар. Мирна из собствен­ной практики знала, что люди, перенесшие инсульт, ино­гда плохо контролируют себя. Когда она спросила об этом у Клары, та ответила, что если у Рут и был инсульт, то матки. Насколько знала Клара, Рут всю жизнь была такой. «Тогда почему все ее любят?» — спросила Мирна. Клара рассмеялась и пожала плечами: «Знаешь, я ино­гда и сама задаю себе этот вопрос. Она, конечно, та еще штучка. Но я думаю, сердце у нее доброе».

— Как бы там ни было, — заговорил Габри, возвраща­ясь к теме, — Филипп согласился добровольно отработать пятнадцать часов — будет убирать территорию у бистро.

— Но ему это не очень понравилось, — сказал Питер, вставая.

— Ты угадал, — ухмыльнулся Оливье.

— Я хочу предложить тост, — сказал Габри. — За наших друзей, которые встали сегодня рядом с нами. За наших друзей, которые все утро помогали нам убирать бистро.

Мирна уже замечала этот феномен — способность некоторых людей обращать неприятные события в торжество. Она думала об этом утром, когда, отскребая помет, остановилась на мгновение, чтобы посмотреть на людей, молодых и старых, пришедших на помощь. И она была одной из них. Мирна снова благословила тот день, когда решила оставить город, обосноваться здесь и продавать книги этим людям. Она наконец-то обрела дом. Потом перед ее мысленным взором возник другой образ, забывшийся за утренней суетой. Образ Рут, опираю­щейся на трость, Рут, отвернувшейся от остальных, так что только Мирна видела, как морщилась от боли эта старая женщина, когда опустилась на колени и принялась молча скрести плитку у входа. И делала это все утро.

— Обед готов, — сказал Питер.

— Великолепно. Как у моей мамочки. Это «Ле Сьёр»? — спросила несколько минут спустя Джейн, под­нося ко рту вилку с порцией горохового пюре с подливкой.

— Bien sûr10. От месье Беливо, — кивнул Оливье.

— Да бога ради! — воскликнула Клара на другом концестонущего от восторга соснового стола. — Обычный консервированный горошек. Из гастронома. А еще называет себя шеф-поваром!

— «Ле Сьёр» — золотой стандарт консервированного горошка. Сохраните его, мисси, и на следующий год у вас будет безымянный бренд. Не надо благодарностей, — театральным шепотом проговорил Оливье, обращаясь к Джейн. — И на День благодарения тоже. ­Позор.

Они ели при свете свечей разнообразных форм и раз­меров, расставленных повсюду в кухне. На тарелкахгро­моздились индейка, фаршированная каштанами, сваренные в сахаре батат и картошка, гороховое пюре с подливкой. Каждый принес что-нибудь к столу, кроме Бена, который не готовил. Но зато он принес вино. Это были их обычные сборища, и Клара с Питером могли их себе позволить только за счет складчины.

Оливье наклонился к Мирне:

— Очередная выдающаяся цветочная композиция.

— Спасибо. Кстати, там спрятано кое-что для вас двоих.

— Правда?

Габри вскочил в мгновение ока. Длинные ноги пе­ренесли его мощное тело через кухню к цветочной ком­позиции. В отличие от Оливье, который всегда был сдержанным и даже разборчивым, как кот, Габри больше походил на сенбернара, хотя и без слюней. Он внимательно рассмотрел сложное хитросплетение ветвей и вдруг взвизгнул:

— Я давно об этом мечтал. — И вытащил колбасу.

— Нет, это не твое. Это для Клары.

Все, а в особенности Питер, с тревогой посмотрели на Клару. Оливье вздохнул с облечением. Габри снова засунул руку в композицию и вытащил оттуда толстую книгу.

— «Избранные сочинения У. Х. Одена». — Габри попытался скрыть разочарование. Но особо не старался. — Я его не знаю.

— О, Габри, тебя ждут приятные открытия, — сказала Джейн.

— Ну все, я больше не могу терпеть, — внезапно про­говорила Рут, наклоняясь над столом к Джейн. — Жюри приняло твою работу?

— Да.

Это слово будто привело в действие пружины в их стульях, все повскакали с места и потянулись к Джейн, которая, стоя, радостно принимала их объятия. Она сияла ярче любой из свечей в комнате. Отступив на мгновение, Клара оглядела своих гостей, и сердце ее сжалось, дух воспарил; она почувствовала себя счастливой оттого, что является частью этого мгновения.

— Большие художники вкладывают немалую часть своего «я» в свои творения, — сказала Клара, когда все снова сели.

— А какой особый смысл у «Ярмарочного дня»? — спросил Бен.

— Нет, это было бы обманом. Вы должны сообразить сами. Все должно быть понятно. — Джейн с улыбкой повернулась к Бену: — Ты поймешь, я уверена.

— Почему картина называется «Ярмарочный день»? — спросил он.

— Она была нарисована на ярмарке округа в день заключительного шествия.

Джейн многозначительно посмотрела на Бена. Его мать, ее подружка Тиммер, умерла в тот день. Неужели это было всего месяц назад? Вся деревня присутствовала на том шествии, кроме Тиммер, которая в одиночестве умирала от рака в своей постели. Ее сын в это время был в Оттаве на аукционе антиквариата. Клара и Питер сообщили ему печальную новость. Клара нико­гда не забудет этого выражения на лице Бена, когда Питер сообщил ему о смерти матери. Не скорби и даже пока не боли. А полного неверия. И он был не один такой.

— Зло не выставляет себя напоказ и всегда имеет человеческое лицо, оно разделяет с нами постель и ест с нами за одним столом, — произнесла Джейн едва слышно. — Это Оден, — пояснила она, кивая на книгу в руках Габри, и своей улыбкой сняла неожиданно возникшее и необъяснимое напряжение.

— Я мог бы проскользнуть туда и посмотреть на «Яр­марочный день» до начала выставки, — сказал Бен.

Джейн глубоко вздохнула:

— Я бы хотела после открытия выставки пригласить вас всех к себе. В гостиную. — Если бы она сказала «при­гласить всех в голом виде», это произвело бы меньший эффект. — У меня есть для вас маленький сюрприз.

— Ты не шутишь? — проговорила Рут.

Гости с желудками, полными индейки и тыквенного пирога, портвейна и кофе, разбредались по домам. Лучи их фонариков скакали, как огромные светляки. Они провели приятный, ничем особо не примечательный ве­чер среди друзей в канун Дня благодарения. Клара провожала взглядом Джейн, которая двигалась по петляющей через лесок тропинке, соединявшей их дома. Джейн уже давно исчезла из виду, но луч ее фонарика все еще был заметен — яркий белый свет блуждал там, словно краб-отшельник. И только услышав нетерпеливый лай Люси, собаки Джейн, Клара закрыла дверь. Джейн была дома. В безопасности.

1 Кофе с молоком (фр.).

2Боже мой(фр.).

3Кармен Миранда (1909–1955) — бразильская певица и танцовщица, известна своими экзотическими костюмами и шляпками с муляжами фруктов.

4Ну хорошо(фр.).

5Тачбол(отtouch-football) — упрощенный вид американского футбола.

6Нарния — волшебная страна из цикла сказок Клайва Льюиса «Хроники Нарнии».

7Квентин Крисп(1908–1999) — английский писатель и актер, «гей-икона» своего времени.

8Уистен Хью Оден(1907–1973) — англо-американский поэт.

9Вита Сэквилл-Уэст(1892–1962) — английский автор, поэтесса, известна своим богемным образом жизни и бисексуальностью, широко известен ее страстный роман с Вирджинией Вулф.

10Здесь:да, конечно(фр.).

Глава вторая

Арману Гамашу позвонили в День благодарения, в тот момент, когда он выходил из своей монреальской квартиры. Его жена Рейн-Мари уже сидела в машине, и един­ственная причина, по которой он еще не уехал на крес­тины к внучатой племяннице, состояла в том, что ему вдруг приспичило воспользоваться удобствами.

— Oui, allo?

— Monsieur l’Inspecteur? — произнес вежливый молодой голос на другом конце. — Это агент Николь. Меня просил позвонить вам суперинтендант. Убийство.

Гамаш прослужил в Квебекской полиции не одно десятилетие, и большую часть этого времени — в отделе по расследованию убийств, но это слово до сих пор вызы­вало у него тяжелые чувства.

— Где? — спросил он, нашаривая ручку и блокнот, лежащие рядом со всеми телефонными аппаратами в их квартире.

— В маленькой деревне в Восточных кантонах. Три Сосны. Я смогу подъехать за вами через четверть часа.

— Ты, что ли, убил этого человека? — спросила Рейн-Мари, когда Арман сказал ей, что не сможет присутство­вать на двухчасовой службе на жестких скамьях в незнакомой церкви.

— Если это я, то мы выясним. Хочешь поехать?

— А что бы ты стал делать, если бы я хоть раз согласилась?

— Я был бы рад, — искренне сказал Гамаш.

После тридцати двух лет брака он все еще радовался каждой минуте с Рейн-Мари. Он знал, что если она и окажется с ним когда-нибудь на расследовании убийства, то сумеет вести себя правильно. Она всегда знает, как поступать. Всегда сдержанная, всегда знающая, что делать. Он ей доверял.

И она опять поступила правильно, отклонив приглашение.

— Я им скажу, что ты опять напился, — сказала она, когда Гамаш спросил, будет ли расстроена ее семья его отсутствием.

— В прошлый раз, когда я не смог появиться, ты, кажется, сказала им, что я в центре исправительного воздействия?

— Да, и это сработало.

— Очень печально для тебя.

— Я страдаю за грехи мужа моего, — сказала Рейн-Мари, пересаживаясь на водительское сиденье. — Не лезь на рожон, дорогой, — добавила она на прощание.

— Ни в коем случае, mon cœur11.

Он вернулся в свой кабинет в квартире на втором этаже и посмотрел на огромную карту Квебека, занимающую целую стену. Его палец двинулся к югу от Монреаля, к Восточным кантонам и остановился у границы со Штатами.

— Три Сосны... Три Сосны, — повторил Гамаш, пытаясь найти эту деревню. — Может, она как-то по-другомуназывается? — спросил он себя, впервые не сумев найтинужный ему населенный пункт на этой крупномасштабной карте. — Может быть, по-французски — Trois Pin?

Нет, и такого названия тоже не было. Но это его не беспокоило, потому что найти эту деревню входило в обязанности Николь. Гамаш прошел по большой квартире, которую они купили в квартале Утремон, когда родились дети, и, хотя дети давно уже не жили с ними, место это никогда не казалось пустым. Достаточно было делить его с Рейн-Мари. На пианино стояли фотографии, книжный шкаф был до отказа забит книгами — свидетельство того, что в этом доме живут правильной жизнью. Рейн-Мари хотела повесить на стену благодар­ности, полученные Гамашем, но он мягко отказался. Каж­дый раз, когда он натыкался на благодарность в рамочке в стенном шкафу своего кабинета, он вспоминал не официальную церемонию в полиции, а лица мертвых и живых, не удостоившихся этой чести. Нет, эти рамочки не будут висеть на стенах его дома. А теперь поток благодарностей вообще иссяк — это случилось после дела Арно. Но Гамашу было вполне достаточно благодарности семьи.

Агент Иветт Николь рыскала по дому в поисках бумажника.

— Папа, ты наверняка видел его, — взмолилась она, кинув взгляд на настенные часы и отметив безжалостное движение минутной стрелки.

Ее отец замер на месте. Он видел ее бумажник. Взял его чуть раньше, чтобы положить туда двадцать долларов. Это была их маленькая игра. Он давал ей деньги, а она делала вид, что не замечает этого, хотя время от времени он возвращался домой с ночной смены в пивоварне и находил в холодильнике эклер с его именем, выведенным ее четким, почти детским почерком. Он взял ее бумажник несколько минут назад, чтобы сунуть туда деньги, но, когда раздался звонок, срочно вызывавший его дочь на службу, он сделал то, чего раньше ему и в го­лову не приходило. Спрятал бумажник вместе с ее удостоверением. Такой маленькой книжицей, для получения которой ей пришлось столько потрудиться. Он уви­дел, как она сбрасывает подушки с дивана на пол, и понял, что она перевернет всю квартиру.

— Папа, помоги мне, я должна его найти.

Она посмотрела на него глазами, ставшими огромны­ми от отчаяния. Почему он стоит посреди комнаты и ни­чего не делает? Ведь сейчас наступил такой важный мо­мент в ее жизни, момент, о котором они говорили много лет. Сколько они мечтали вслух о том, что она станет агентом Квебекской полиции. И вот это наконец случилось благодаря ее упорным трудам и, если уж говорить откровенно, ее прирожденным следовательским талантам, и она получает возможность расследовать дело в ко­манде Гамаша. Ее отец знал про него все. Следил за его карьерой по газетам.

«Твой дядюшка Сол мог бы сейчас работать в полиции, если бы не его лень, — говорил ей отец, покачивая головой. — Сам виноват. А ты знаешь, что происходит с неудачниками?»

«Они теряют свои жизни».

Она знала правильный ответ на этот вопрос. Ей с мла­денчества рассказывали семейную историю.

«Дядюшка Сол, твои бабушка и дедушка. Все. Теперь ты в семье самая умная, Иветт. Мы на тебя рассчиты­ваем».

И она оправдала все ожидания — ее приняли на работу в полицию. За одно поколение ее семья прошла путь от жертв чехословацких властей до тех, кто устанавливает правила игры. С одного конца пистолета они переместились на другой.

И на новом месте ей нравилось гораздо больше.

Но теперь от потерявшегося бумажника с удостоверением зависело, воплотится ли ее мечта в жизнь, или она потерпит неудачу, как глупый дядюшка Сол. Часы отсчитывали секунды. Она сказала старшему инспекто­ру, что будет у него через пятнадцать минут. Это случилось пять минут назад. У нее оставалось десять минут,чтобы проехать через весь город и купить по дороге ­кофе.

— Да помоги же мне, — взмолилась она, вытряхивая содержимое своей сумочки на пол гостиной.

— Вот он. — Ее сестра Анжелина вышла из кухни с бумажником и удостоверением в руке.

Николь чуть не упала на Анжелину, поцеловала ее и бросилась вон, схватив на ходу куртку.

Ари Никулаш смотрел на свою любимую младшую дочку, стараясь запомнить каждую клеточку ее драгоценного лица и не выдать отвратительного страха, угнез­дившегося в его желудке. Что он наделал, внедрив эту дурацкую идею в ее голову! Никакой семьи в Чехословакии он не терял. Сочинил эту историю, чтобы иметьгероическую ауру. Чтобы быть большим человеком в ихновой стране. Но его дочь поверила в эту историю, — поверила, что когда-то были и глупый дядюшка Сол, и погибшая семья. А теперь это зашло слишком далеко. Он уже не мог сказать ей правду.

Она обняла его, клюнула в заросшую щетиной щеку.Он задержал ее, и она заглянула в его усталые, утомленные глаза:

— Не бойся, папа. Я тебя не подведу.

С этими словами она убежала.

У него лишь было время заметить, как крохотный локончик ее темных волос выбился из-за уха.

Иветт Николь нажала кнопку дверного звонка через пятнадцать минут после того, как повесила трубку. Она смущенно стояла на крыльце и оглядывалась. Кварталбыл привлекательный, неподалеку магазины и рестораны на рю Бернар. Утремон был зеленым районом, где обитала интеллектуальная и политическая элита французского Квебека. Прежде Николь видела старшего инспектора в управлении, он быстро шел по коридорам, всегда в сопровождении группы полицейских. Он был большой начальник и имел репутацию наставника длялюдей, которым повезло работать вместе с ним. Николь считала, что и ей повезло.

Гамаш быстро открыл дверь, надел твидовую шляпу и тепло улыбнулся девушке. Он протянул руку, и, мгновение поколебавшись, она пожала ее.

— Я старший инспектор Гамаш.

— Для меня большая честь.

Она открыла для него пассажирскую дверь автомашины без полицейской раскраски, и Гамаш безошибочно уловил запах кофе в бумажных стаканчиках из «ТимаХортона»12и еще один аромат. Бриош. Молодой агентвыполнила домашнее задание. Кофе из фастфуда он пил, только расследуя очередное убийство. В его мозгу этот кофе настолько прочно был связан с командной работой, долгими часами, стоянием на морозе, влажными по­лями, что стоило Гамашу почуять этот запах из стаканчика, как сердце у него начинало учащенно биться.

— Я скачала предварительный доклад с места преступления. Распечатка лежит в папке сзади.

Николь махнула рукой в сторону заднего сиденья. Она ехала по бульвару Сен-Дени на шоссе, которое через мост Шамплена уходило за город.

Остальной путь они проделали молча — Гамаш читал скудный отчет, прихлебывал кофе, жевал булочку и смотрел, как фермерские поля смыкаются вокруг Монреаля, потом переходят в холмы, затем в более высокие горушки, деревья на которых щеголяли осенней лист­вой. Они свернули с центральной магистрали Восточных кантонов на проселочную дорогу и минут через два­дцать увидели побитый знак, сообщавший им, что Три Сосны находятся в двух километрах от этой второстепенной дороги. После двух-трех минут зубодробительной езды по грунтовой дороге, похожей на стиральную доску, их ожидал неизбежный парадокс. У пруда стояла старая каменная мельница, утреннее солнышко грело ее стены из плитняка. Вокруг росли клены, березы, дикая вишня, еще сохранявшие свои хрупкие листья, словно тысячи счастливых рук махали им, радуясь их приезду. И — полицейские машины. Змеи в раю. Впрочем, Гамаш знал, что полиция — это не зло. Змея обос­новалась здесь до их приезда.

Гамаш сразу же направился к собравшимся здесь взволнованным людям. Приблизившись, он увидел, что дорога уходит вниз, постепенно вливаясь в живописную деревню. Растущая толпа стояла на кромке холма. Кто-то смотрел в лес, где работали полицейские в ярко-желтых куртках, но большинство глядели на него, на Гамаша. Он видел такое выражение лица бессчетное ко­личество раз — у людей, отчаянно ждущих новостей, ко­торых они отчаянно не хотят знать.