Во власти любви E-Book

Эмилия Вон

• Herausgeber: Freedom
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Freedom. Во власти чувств
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 489

Beschreibung

Заключительная часть дилогии молодежной прозы «Во власти чувств» Эмилии Вон! История о мести, любви и прощении! Сердце принцессы мафии разбито. Ее возлюбленный Алессио предал доверие девушки. Их взаимное влечение переросло в страстные отношения, которым пришел конец. Но, может быть, еще есть шанс выбрать прощение и любовь? Алессио намерен доказать, что достоин любви Адрианы. Для поклонников Софи Ларк и Аны Шерри!

Leseprobe

Эмилия Вон Во власти любви

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Эмилия Вон, 2024

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

* * *

Дорогой читатель,

если ты видишь это обращение, значит, ты уже знаком с первой частью истории, потому что «Во власти любви» – вторая книга дилогии и НЕ является отдельной.

Обрати внимание, этот роман содержит сцены убийств, пыток, упоминание изнасилования и самоубийства, нецензурную лексику и откровенные сцены. Это авторская вселенная, поэтому иерархия мафии не претендует на достоверность.

Рекомендую свериться со своими триггерами.

С любовью,

твоя Эмилия

Посвящается всем,

кто находится в поиске себя

и своего жизненного пути

Каждый выбор имеет последствия.

Выбирай сердцем…

Плейлист

I'll Make You Love Me – Kat Leon

Lose You To Love Me – Selena Gomez

Love and Revenge – Latay

Friends – Chase Atlantic

I Was Never There – The Weeknd

Torn to Pieces – Pop Evil

Believer – Imagine Dragons

Bad Things – Machine Gun Kelly, Camila Cabello

So Far – Olafur Arnalds feat. Arnor Dan

Into Your Arms – Witt Lowry feat. Ava Max

The Hills – The Weeknd

You Stupid Girl – Framing Hanley

Let it Burn – Red

Experience – Ludovico Einaudi

Man or a Monster – Sam Tinnesz feat. Zayde Wolf

Black Sea – Natasha Blume

I Feel Like I'm Drowning – Two Feet

Call Out My Name – The Weeknd

Skyfall – Adele

Still Don't Know My Name – Labrinth

Carol of the Bells – Lindsey Stirling

Young and Beautiful – Lana Del Rey

Dark Paradise – Lana Del Rey

Him & I – G-Eazy and Halsey

Пролог

16 лет назад. Чикаго

Я всегда любила поспать. И вообще это было мое любимое занятие. После поедания карамели, конечно, которую няня Мариэтта вечно от меня прятала. Как и мама, она очень злилась, когда я, только-только проснувшись, проскальзывала на кухню и лопала десерт без остановки. Но разве можно удержаться, зная, что заветная баночка так и ждала твоего внимания?

Сегодня мама проследила, чтобы я встала пораньше и успела позавтракать, а после подготовиться ко встрече с гостями. Была ли я им рада? Наверное, да, ведь среди взрослых должен был быть ребенок. Но сначала мне не дали выспаться, а потом не разрешили съесть самую вкусную сладость в мире…

– Кто этот мальчик? – спросила я у мамы, пока та расчесывала мои длинные волосы.

– Сын самого близкого друга папы. Они всегда едут издалека, чтобы повидаться с нами. – Ее движения были плавными и расслабляющими, отчего спать хотелось еще больше. – Будь дружелюбной.

– Хорошо, мамочка.

В целом, я была послушным ребенком. Хотя мама и папа могли бы с этим не согласиться.

С другими детьми я общалась довольно редко. Иногда в гости заглядывал Данте, но он был тихим и серьезным и никогда не хотел со мной играть. Наверное, думал, что с девочками не стоит водиться. Но я никогда с этим не соглашалась и пыталась с ним подружиться. Хотела бы я, чтобы сын папиного друга оказался дружелюбнее, чем Данте.

Мама закончила с косичками, переодела меня в голубое пышное платье и ушла проверить, все ли готово к приходу гостей. Я покормила своих рыбок – Чипа и Дейла – и спустилась вниз.

Из гостиной доносились голоса – гости уже прибыли. Но я решила, что торопиться некуда, и первым делом завернула на кухню.

Повар Бенито, длинные усы которого смахивали на червяка, громко обсуждал что-то со своими помощниками. Няни с ними не было. Воодушевившись, я на цыпочках прокралась в кладовую рядом с кухней. Несложно догадаться, что там хранились все запасы, в том числе и мой любимый десерт.

По просьбе мамы карамель с недавних пор стали хранить здесь. Да еще и на са-а-амой верхней полке, чтобы я наверняка до нее не добралась. Но неужели я не найду способ достать банку?

Я включила свет. У стен стояли высокие – нет, просто гигантские! – стеллажи. Они были плотно заставлены различными банками, бутылками и коробками. Но я сразу увидела то, что меня интересовало.

Банка с карамелью стояла на самом верху. Стула или лестницы в кладовой я не нашла, поэтому пришлось соорудить стремянку из того, что было под рукой. Высыпав картошку из деревянного ящика, я подтащила его к полкам и перевернула. На ящик вверх дном поставила прочное жестяное ведро. Оглядев выстроенную пирамидку, я осталась собой довольна.

Затем, мысленно похвалив себя за сообразительность, я забралась на ведро, которое тут же под моим весом пошатнулось. Ну и пусть, я же не трусиха!

Рука потянулась к заветной баночке. Карамель вот-вот будет у меня…

– Почему ты крадешься как вор в собственном доме?

Незнакомый голос заставил меня вздрогнуть, отчего ведро под ногами задребезжало. Чтобы не упасть, я ухватилась свободной рукой за край полки. Другая рука дернулась, задев соседнюю с карамелью банку. Та полетела вниз и со звоном разбилась. Огурцы разлетелись во все стороны, а растекшийся маринад подбирался к ногам напугавшего меня гостя.

Это был мальчик. Очень высокий. С темными волосами и очками в толстой оправе. Он был одет во все черное.

Неужели это его любимый цвет? Почему все черное? Надо будет разузнать, как только закончу тут.

Мальчик стоял у двери, держа руки в карманах брюк, и смотрел на разбитую банку.

– Ты напугал меня. Весь этот беспорядок из-за тебя. Бенито теперь будет ругаться. Это ты виноват! – злилась я на мальчика, а он так и смотрел на огурцы. – Ты вообще меня слышишь?!

Не стой я на шаткой пирамидке из ящика и ведра, точно от досады бы топнула.

– Невежливо молчать, когда к тебе обращаются. Тебя этому не учили?

– А тебя не учили отвечать за свои проделки?

Фу, еще и грубиян!

Мальчик посмотрел на меня и… мамочки! Какой красивый! Даже красивее, чем Данте. Я всегда считала, что на свете не может быть никого лучше Данте, и даже собиралась выйти за него замуж, когда вырасту. Я была готова хоть сейчас, но мама постоянно твердит, что мы еще дети. Ну ничего, я готова и подождать.

Но этот мальчик в черном оказался красивее. Ни грубые очки, ни даже брекеты не портили его внешнего вида. А ямочки на щеках… Они были такими глубокими, что мне хотелось ткнуть в них пальчиком.

– Я просто хотела взять баночку карамели и не могла дотянуться. Но почти сделала это, а ты пришел и напугал меня.

Мальчик посмотрел наверх, сделал пару шагов и встал рядом. Мы оказались на одной высоте и поэтому теперь смотрели друг на друга.

– Маленьким девочкам не стоит есть много карамели. Уверен, по этой причине от тебя ее и спрятали, – заявил мальчик, скрестив руки на груди.

– А сколько же тебе лет? – раздраженно спросила я.

– Девять.

– Когда тебе исполнилось девять?

– Зимой будет.

– Тогда тебе еще нет девяти, а, значит, ты старше меня всего на четыре года, – ответила я, довольная своими навыками счета.

Папа всегда называл меня смышленой и сообразительной, а он никогда не врал.

– Четыре с половиной.

– Не умничай. – Я показала ему язык, но он лишь покачал головой.

Мальчик потянулся к банке и без особых усилий схватил ее. Открыл крышку и подал мне, даже не попробовав сладкое лакомство.

– Держи, мелкая.

– Не называй меня так! – Одной рукой я взяла банку, а второй все еще держалась за полку.

– Как скажешь, мелкая.

– Я же попросила так меня не называть!

Я топнула ногой, но сразу же пожалела об этом: ненадежная конструкция снова пошатнулась.

– А как тебя называть?

– Папа говорит, что я принцесса.

– Ну ладно… – Мальчик почесал затылок. – Будешь принцессой.

Он не отходил в сторону и продолжал глазеть на меня, пока я пыталась слизнуть карамель с ободка открытой банки. Мальчик поморщился.

– Это отвратительно.

– Ничего ты не понимаешь! Это самая вкусная сладость в мире, бестолочь!

– Ага. Из-за которой зубы портятся и чернеют.

– Нет. Смотри! – сказала я, демонстрируя белоснежную улыбку, чтобы он убедился, что черные зубы – страшилки взрослых.

– О чем я и говорил. Вон, вижу, кариес на одном, нет, на двух. Ого…

– Ты врешь!

Его слова меня разозлили, и я со всей силы толкнула мальчика рукой, которой держалась за полку. Ведро заскрипело и зашаталось. Я даже не поняла, как мы оказались на полу. Видимо, я свалилась прямо на вредного мальчишку. Рядом с остатками карамели блестели осколки разбитой банки.

Мальчик не двигался. Его голова была слегка наклонена.

– Эй, ты заснул, что ли?

Мне хотелось накричать на него, отругать, потому что из-за него разбилась целая банка карамели! Да и вообще, дразнить девочек некрасиво!

Мальчик молчал. Я стала трясти его за плечи, верхом усевшись на его животе. Но он не двигался.

– Хватит притворяться, отвечай! Из-за тебя банка разбилась! Вставай, надо убраться, пока Бенито или няня не пришли.

Я повернула голову мальчика к себе. На щеке краснела странная полоска. Откуда она взялась? Я коснулась ее пальцем. Густая, липкая. С волос что-то бежало, пачкая лицо.

Фу.

Я взялась усердно оттирать эту странную краску подолом платья. Я не любила красный цвет. Да и у мальчика, судя по черному костюму, любимым он не был.

Внезапно из кухни раздался голос папы.

– Адриана?!

Он совсем близко и наверняка будет ругаться, когда увидит беспорядок.

«Может, если я тоже засну, папа не будет меня ругать?» – подумала я и тут же слезла с мальчика, легла рядом и закрыла глаза.

Я часто притворяюсь спящей, когда мама слишком рано отправляет меня в постель, а я еще хочу порисовать. Вот и сейчас я старалась не двигаться и изо всех сил делала вид, что сплю. В кладовку вошел папа.

– Черт! – воскликнул он.

Ого! Мама никому не разрешала говорить такие слова! Надо будет обязательно ей об этом рассказать.

– Принцесса, открой глаза! – закричал отец, и я почувствовала, как он поднимает меня. – Вызовите врача!

Что? Зачем нам врач?

Я резко открыла глаза и посмотрела на него:

– Все хорошо, папочка, мы просто дурачились.

– Принцесса, – папа выдохнул и прижал меня к груди.

Затем, опустив меня на пол, он склонился над мальчиком и громко позвал:

– Джованни! Вызови врача! Скорее!

Но я же сказала…

– Сынок, – папа взял в руки лицо мальчика, – очнись!

Сынок? Почему он так его назвал? У папы нет сыновей. Только я.

В этот момент в кладовку вбежала мама, а следом за ней незнакомые мне мужчина и женщина. Последняя тут же побелела, бросилась к мальчику и разрыдалась. Папа подтолкнул меня к маме.

– Почему вы плачете, синьора? Он же просто спит, – обратилась я к женщине, пока мама обнимала меня, посадив к себе на колени.

– У него слабый пульс, но он дышит, – серьезно сказал папа.

Незнакомый мужчина аккуратно поднял мальчика на руки и унес из кладовки, а следом вышли все, кроме меня и мамы.

– Ох, милая. С ним все будет в порядке.

Но я совершенно не понимала, почему все так разволновались. Подумаешь, заснул! Что-то мне подсказывало, что с этим мальчиком мы обязательно подружимся. Ведь он так же, как и я, любит поспать. А карамель он еще полюбит, ничего.

1 Адриана

Может ли человек влиять на свою судьбу?

Многие бы сказали, что нет. Она предопределена, известна заранее, и жизнь лишь подстраивается под ее планы. Все случается так, как рисует карта твоей судьбы.

Но что, если даже один шаг в сторону способен кардинально поменять ход событий? Изменится ли судьба? Или все наши решения и поступки, правильные или неправильные, тоже намечены заранее, и каждый лишь следует шагам прописанного алгоритма? Мы думаем, что одерживаем над судьбой верх, пока на самом деле она манипулирует нами. Как кукловод.

Если это правда, то неужели все, что я знала о себе, – ложь?

Мне всегда казалось, что я в силах изменить судьбу, принимая те или иные решения. Но что, если мой жизненный путь в конечном счете приведет меня на дно, как бы я ни стремилась этого избежать?

Я выросла в мире жестокости и насилия, где смерть воспринималась как нечто обыденное. Никого не удивляли новости об очередной жертве, убийстве или похищении, потому что для Каморры это было в порядке вещей. Как и для меня.

Людям, выросшим в других условиях, сложно понять, что такое мафия. В книгах или фильмах они видят только верхушку айсберга, даже не представляя, что находится под водой.

Хуже всего то, что, как бы ты ни старался держаться от него подальше, этот мир, однажды вцепившись, не отпускал и нагло утаскивал тебя за собой. Ты принадлежал ему с рождения. И сейчас я как никогда чувствовала его хватку, его впивающиеся когти. Виной тому были решения, из-за которых прямо сейчас я стояла в ванной комнате с окровавленными руками.

Я открыла глаза и повернула кран. Сунув руки под прохладную струю, попыталась смыть кровь. Она засохла под ногтями, впиталась в кожу. Я терла ладони мылом, но и это не помогало: красный цвет никак не хотел сходить.

От этой затеи пришлось отказаться, но пятна оставались еще на джинсах и футболке. Но и эти попытки не увенчались успехом. От злости и разочарования я швырнула мыло в раковину. Пятна на одежде стали еще больше. Они будто издевались, хотели напомнить о случившемся, словно мне и без них не хватало тех картинок, что я видела каждый раз, закрывая глаза.

Произошедшее меня вымотало, хотелось спать, но о сне не могло быть и речи. Я ополоснула холодной водой лицо, чтобы хоть немного освежиться. Бесполезно.

Взгляд скользнул по зеркалу на стене, выложенной белой плиткой. Вся комната была белой, и самым ярким пятном в ней являлась я. Грязная и растрепанная.

Дрожащие руки потянулись к волосам и попытались привести их в порядок, но только больше их испачкали. Я вся была в крови, чувствовала ее запах, ее вкус на языке. Если бы желудок был полон, меня бы вырвало.

Ноги предательски подкосились. Ударившись коленями о холодный пол, я совершенно не почувствовала боли. Но внутри сидела другая, такая знакомая мне боль, что разрывала на части. Хотелось вырвать сердце из груди, кричать и плакать, но даже на это я была не способна. Горло сжалось и пересохло, слез не осталось. Я провела рукой по груди, пытаясь унять давление, но тело отвергло эту жалкую попытку. Я так устала.

Откинувшись на стену, я прижала ноги к груди и начала покачиваться, пытаясь унять дрожь и отогнать сон. Каждый раз, когда веки закрывались, я слышала его голос и пыталась не дать ужасному образу снова встать перед глазами.

Открой глаза, принцесса.

Я качалась, пока за дверью не послышался знакомый мужской голос:

– Где она?

Папа.

Я не успела подняться на ноги, как дверь, ударившись о стену, распахнулась, оставив на плитке скол. Папа ворвался в маленькую ванную комнату и полностью ее собой заполнил. Он всегда обладал особой энергией и одним только взглядом мог вселить страх. С момента нашей последней встречи папа немного похудел, волосы стали чуть длиннее. На нем был один из его любимых костюмов. Сильнее всего изменились глаза. Белки покраснели, веки припухли. Уставшие, безжизненные глаза. Другие. А под ними – огромные синяки.

Когда он спал в последний раз?

– Адриана… – Папа глядел на меня сверху вниз.

Я по-прежнему сидела на полу, обхватив ноги руками. Тогда он присел рядом и притянул меня к себе. Обнял крепко, как в детстве, поглаживая мои мягкие непослушные волосы. Но сейчас они были измазаны кровью, как и вся я, как теперь и папин костюм. Но мне не хотелось об этом думать. Мне было так хорошо, как не было, казалось, целую вечность.

– Милая, ты в порядке? – спросил папа, вглядываясь в мое лицо.

Его глаза были полны беспокойства. Он как будто что-то настороженно искал в моем взгляде, и я не стала ничего скрывать, хоть и не была уверена, чего именно он ждал. К виду крови папа давно привык, тем не менее выражение его лица изменилось: в нем появились озабоченность и гнев. Он смотрел на меня в ожидании ответа, но, не получив его, задал еще один вопрос:

– Тебя осматривал врач?

Я не могла найти в себе сил, чтобы ответить ему, поэтому просто кивнула и носом уткнулась в его грудь, вдыхая запахи кожи и сандала.

– Мне так жаль. Прости меня, милая, – он баюкал меня в своих объятиях, целуя волосы. – Прости, что предал твое доверие.

Почему он винит себя? Это я во всем виновата. Папа не сделал ничего, за что мог бы просить прощения. Отец и без того взвалил на себя всю ответственность за смерть мамы и Данте. Но эта ноша была моей. Я хотела сказать ему об этом, но язык будто онемел.

– Прости, принцесса.

Я замерла. Он не может… Нет.

– Не надо, – разорвав наши объятия, я отстранилась. – Не называй меня так. Больше нет.

Папа удивился и пристально на меня посмотрел, пытаясь понять, что могло произойти. Я не знала, что он увидел, но это заставило его отвести взгляд, прежде чем заговорить снова.

– Хорошо, милая. Как хочешь, – он поднял теплую ладонь к моему лицу и смахнул слезы, о которых я даже не подозревала. – Давай поднимайся. Пусть тебя еще раз осмотрят врачи, а после мы поедем домой. Тебя все ждут.

Дом. О каком доме он говорит?

Папа не знал, что Чикаго не был моим домом. Уже нет. Я больше не принадлежала этому месту. А какое все-таки могла назвать своим, еще не знала.

– Я не могу. Мне надо остаться тут, пока…

Пока что? И как действовать в такой ситуации? Да, я виновата, я совершила ужасную ошибку, за которую никогда в жизни себя не прощу. Но что мне делать? Уйти или остаться?

– Милая, послушай. Что бы там ни произошло, мы все решим. Сейчас тебе нужно немного поспать, отдохнуть, а после мы сядем и все обсудим, найдем…

Папины слова прервал громкий женский голос из динамиков снаружи. Сообщение привлекло наше внимание.

– Доктор Стоун, в срочном порядке подойдите в третью операционную!

Третья операционная.

– Что-то случилось…

Я резко встала, отчего голова закружилась, и я пошатнулась. Отец поднялся следом и придержал меня. Голос из динамика все еще звал доктора в третью операционную.

– Что-то случилось. Почему им нужен врач?

– Сейчас это не важно, милая. Тебе нужен отдых.

– Почему они зовут доктора, папа?! – крикнула я, удивив и себя, и отца.

Я никогда не повышала на него голос. Будь я одним из его солдат, он прибил бы меня на месте. Но папа промолчал, видимо, удивленный моим поведением. Я выбежала из ванной комнаты и закричала. Крик пронесся по пустому холлу зоны ожидания. Еще недавно здесь толпился народ, но сейчас холл пустовал, лишь по углам дежурили люди отца. Он вышел следом и, не сказав ни слова, взял меня под руку. Но папа не мог ответить на мой вопрос. Для этого нужен был врач.

Я дернулась и побежала к операционной, оставив позади ругательства отца и его приказ солдатам следить за периметром. У двери нужной палаты какая-то темноволосая женщина открывала своей картой дверь. Я бросилась к ней, но опоздала. Она вошла в операционную, и из-за почти закрывшейся двери перед глазами в свете ярких ламп промелькнуло несколько человек в белом.

Что-то не так.

Словно в подтверждение моих мыслей один из врачей, чей халат был испачкан кровью, тут же сообщил:

– Пульс слишком слабый, жизненные показатели падают, доктор Стоун.

Дверь закрылась. Но я слышала, что за ней происходило. В доносившихся голосах чувствовались беспокойство и отчаяние.

– Необходимо ввести адреналин, сейчас же! Подготовьте дефибриллятор, – скомандовала, судя по всему, доктор Стоун.

Казалось, что голоса в операционной заглушали все звуки снаружи.

– Слишком поздно…

Нет.

Нет. Нет. Нет. Это невозможно.

Боже, пожалуйста.

– Нет! – Я стала нажимать на кнопки и стучать в дверь кулаком в надежде, что она откроется.

– Адриана, успокойся, – руки папы подхватили меня, когда я в отчаянии едва не упала на пол. – Тише, милая. Все в порядке.

– Нет! Пожалуйста, папа. Он не может умереть. Он не может! Пожалуйста, папа! Помоги ему, прошу.

Я попыталась вырваться, но он крепко держал меня, прижимая к себе.

– Ш-ш-ш… Тише, милая. Ты причинишь себе вред, Адриана! – Он озирался по сторонам, не переставая успокаивать меня. – Позовите врача! Сейчас же, черт возьми!

– Папа, он не может умереть, – я обхватила ладонями его лицо и повернула к себе. – Не может… Я не убила его. Я не могла этого сделать, папа. Я не должна была этого делать! Верни его, папа! Верни мне его.

Крики и плач раздавались до тех пор, пока тяжелеющие веки не начали смыкаться. Что-то кольнуло в руку, и темнота стала медленно меня поглощать. Но последние несвязные слова вырвались из онемевших губ:

– Он не может оставить меня. Он мой якорь, а я его свет.

Я чувствовала, как тело расслаблялось. Конечности обмякли, накрывал сон. Посторонний шум стих. Лишь слова врача все еще звучали в голове.

Слишком поздно…

2 Адриана

Я открыла глаза. Яркий солнечный свет, льющийся в комнату из окон, ослепил меня. Было слишком светло. Возможно, из-за солнца, а может, из-за долгого сна я почувствовала дискомфорт от сухости в глазах. Как и во рту. Казалось, будто я оказалась в пустыне. Очень хотелось пить.

Я повернула голову и увидела молодую девушку в темно-синей медицинской форме. Она стояла у попискивающих аппаратов и что-то записывала в планшет. Папа говорил по телефону в другом конце комнаты. Его лицо выглядело особенно суровым и жестким. Челюсть сжата, брови нахмурены, волосы слегка взлохмачены. Костюм на нем был помят, привычный, идеально завязанный галстук отсутствовал. Возможно, теперь его попросту некому было завязывать, потому что раньше за этим следила мама. Чтобы дотянуться до шеи отца, ей приходилось вставать на небольшой пуфик, что она и проделывала каждое утро со дня их свадьбы.

– Мисс, как вы себя чувствуете? – обратилась ко мне девушка с теплой улыбкой, чем привлекла внимание папы.

Он тут же сбросил звонок и подошел ко мне.

– Адриана, – склонился надо мной папа, поцеловав в лоб. – Как ты, милая?

Первые несколько минут я не могла вспомнить, как попала сюда, но в целом чувствовала себя лучше, чем…

– Что случилось? – из-за сухости во рту мой голос стал хриплым.

– Выпей немного воды.

В вену левой руки была введена игла капельницы с какой-то прозрачной жидкостью, поэтому папа помог мне сесть и протянул стакан. Я сделала несколько глотков, а он обратился к медсестре:

– Если жизненно важные показатели в норме, я забираю дочь домой.

В этот момент в палату вошла женщина в белом халате. Она выглядела старше медсестры, ее темные волосы спадали на плечи, а очки в толстой оправе мешали разглядеть цвет ее глаз. От женщины исходило странное тепло, которое чувствовалось даже на расстоянии. Она подошла к нам.

– Мисс Моретти, я рада, что вы наконец проснулись. Судя по цвету лица, вам намного лучше, однако…

Медсестра протянула ей планшет и тут же вышла из палаты, словно хотела исчезнуть как можно быстрее. Возможно, ее напугал тон или взгляд отца.

– Я не могу сказать, что готова вас выписать.

– Я не спрашивал разрешения, доктор…

– Стоун, – сказала она, посмотрев на него.

Доктор Стоун.

– Мистер Моретти, послушайте…

– Если у вас припасены какие-то аргументы против или даже просто рекомендации, оставьте их при себе. Я сказал, что она здесь не останется.

Папа никогда не разговаривал так ни с одной женщиной. Его голос был слишком груб, отчего даже у меня по коже побежали мурашки.

– Папа, пожалуйста, – я взяла его за руку, чтобы немного успокоить.

– Тут нам делать нечего, – он посмотрел на меня, и его тон смягчился: – В Чикаго тебя уже ждут наши врачи.

Конечно, на случай необходимости Капо требовалась своя больница с полным составом медицинского персонала. В его деятельности эта предосторожность была обязательной. Там в основном лечились члены Каморры, но она была открыта и для всех жителей Чикаго. В папиной больнице работали люди, которые знали, в каком мире они живут. Те, кто умел молча делать свою работу. Особенно, когда им взамен предлагали покровительство и щедрое вознаграждение.

Но мое состояние мало меня сейчас беспокоило. Я не знала, как задать самый волнующий вопрос. Боялась услышать ответ. Волна ужаса накатывала от одной мысли, что с ним могло случиться что-то страшное.

– Папа, есть новости?

Он молчал, глядя на меня. Я мысленно молилась, чтобы он не произнес тех слов, которые я никогда не хотела бы услышать.

– Мистер Уильямс жив, – ответила вместо отца доктор Стоун.

После ее слов в груди что-то щелкнуло, и я смогла выдохнуть, хотя даже не заметила, в какой момент перестала дышать. Слезы уже бежали ручьем, когда я, взглянув на нее, увидела ее улыбку. Волна облегчения нахлынула на меня, тело содрогалось от нахлынувших эмоций. Счастье и грусть смешались, и я не могла понять, что вызвало эти слезы. Вина, которую я ощущаю? Сожаление от того, что сделала? Или того, что не сделала? Или я просто рада, что Алессио жив?

Он жив. Боже…

Я радовалась, даже если и должна была чувствовать что-то другое. Злость, например, или ненависть к человеку, который мной воспользовался. Однако в сердце не нашлось ни первого, ни второго.

Когда я вернулась в горный домик и увидела его обмякшее, неподвижное тело в луже крови, меня охватил страх. Бледное лицо Алессио искажала гримаса боли. А вокруг так много крови…

В тот момент вся злость вдруг испарилась, и единственное, о чем я думала, – как спасти ему жизнь, пока едет помощь. Я понятия не имела, что в таких ситуациях принято делать. Руки двигались сами по себе, когда я схватила с дивана футболку и прижала ее к ране на животе, пытаясь остановить кровь. Губы непроизвольно шептали, умоляли Алессио остаться со мной. Но он ничего не слышал и никак не реагировал. Пульс под моими пальцами замедлялся, а дыхание становилось все тише.

Я поглаживала его волосы, как он любил. Целовала холодные губы, как делала до этого кошмара. Держала его руку у самого сердца, желая, чтобы оно помогло ему сохранить свое, хотя бы до тех пор, пока люди отца в сопровождении бригады врачей не доставили нас в больницу.

Теплая ладонь сжала мою руку, вырывая из темных воспоминаний о событиях в горном домике.

– Адриана, – обратилась ко мне доктор Стоун. – Он в порядке. Мы перевели его в палату.

– Спасибо, – я не знала, кого благодарила: ее или Бога.

Самое главное, что Алессио жив и у меня будет достаточно времени, чтобы вымолить у него прощение за тот выстрел.

– Пока что, – сквозь стиснутые зубы процедил папа.

Мы обернулись. Улыбка доктора Стоун в одно мгновение исчезла, стоило ей встретиться взглядом с отцом.

– Доктор, оставьте нас наедине, – он смотрел на меня.

Доктор Стоун задержала на нем недовольный взгляд, но не сказала ни слова. Она хотела уйти, но я остановила ее, придержав за рукав.

– Нет, подождите. В каком он состоянии?

Доктор еще раз взглянула на отца, словно дожидаясь разрешения говорить, но папа молчал и все так же пристально смотрел на меня. Похоже, доктор Стоун расценила это как согласие и, проверив записи на другом планшете, начала говорить:

– Мы были вынуждены ввести мистера Уильямса в искусственную кому из-за сильной кровопотери и внутреннего кровотечения. – Я непроизвольно сжала ее руку, услышав эти слова. – Внутренние органы целы. Ему повезло, что стрелявший промахнулся. Если бы пуля попала на несколько дюймов[1] выше, в лучшем случае она задела бы легкие, в худшем – сердце. Тогда мы не смогли бы его спасти.

Ее слова отозвались болью внутри. Не уверена, что доктор знала подробности случившегося, но казалось, она точно понимала, какие эмоции вызовут ее слова.

Стрелявший промахнулся. Она говорила обо мне.

Несколько дюймов выше, и спасти бы его не удалось. Пуля могла попасть ему в сердце, и тогда я бы потеряла его.

Но был ли он моим, чтобы терять?

– Мы продержим его в таком состоянии до тех пор, пока организм не будет готов к пробуждению. После этого мистеру Уильямсу предстоит период восстановления. Это займет время, но он так яро боролся за жизнь, что, уверена, он быстро поправится.

– Не сомневаюсь, что так и будет, – голос папы прозвучал слишком грубо.

Не было сомнений, что он с трудом сохранял самообладание.

– Мисс Моретти, знайте, что ваш отец моего согласия на выписку не получил, но он был настойчив и требователен. Поэтому, если вам понадобится помощь, звоните. Мои контакты указаны в листе выписки. Выздоравливайте.

Она сняла капельницу, в последний раз мне улыбнулась и направилась к двери. Однако на полпути вдруг развернулась и обратилась к отцу:

– Мистер Моретти, несмотря на ваш статус и всю холодность, что вы демонстрируете, вчера вы доказали, что у всех людей – даже таких, как вы, – есть сердце. Спасибо. Надеюсь, мы больше не увидимся.

Не дождавшись ответа, женщина вышла из палаты, оставив нас наедине.

Отец с гневом сжимал кулаки, пока не спрятал их в карманах брюк. Он был раздражен. Мало кто остался бы жив после таких слов, что бы они ни значили.

– Мне нужно его увидеть.

Я попыталась встать, но папа остановил меня, крепкими пальцами сжимая плечи и не сводя с меня гневного взгляда.

– Ты никуда не пойдешь. Это не твоя забота. Мы едем домой.

– Это моя забота, папа. Это я выстрелила в него. Из-за меня он мог погибнуть. Я должна попросить прощения. Я должна…

– Ты ничего ему не должна, – прорычал отец.

– Конечно, должна. Я оставила его умирать в луже собственной крови!

– Он жив, потому что ты вернулась за ним. Он похитил тебя, но ты вернулась и спасла ему жизнь. Так что ничего ты ему не должна, черт возьми! – Папа редко ругался в присутствии меня или Люцио. Только когда был слишком зол. – Больше нет.

– Возможно, это и так. Но я не могу снова уйти, пока он в таком состоянии.

– Адриана.

Я знала, что папу будет нелегко уговорить, но мне нужно было в последний раз увидеть Алессио. Я должна была убедиться, что он жив. Возможно, для успокоения совести, а может, чтобы залечить раны на сердце.

– Папа, я прошу тебя. Позволь мне увидеться с ним хотя бы на несколько минут, – я взяла его за руку. – Пожалуйста.

Папа редко отступал. Он Капо, его слово всегда было последним, но и у него были слабости. Мы с мамой знали о них, чем часто пользовались.

– После мы уедем отсюда, и больше ты меня об этом не попросишь. Ваша встреча будет последней. Ты поняла?

Я кивнула, но не смогла произнести ни слова.

Сама мысль, что я увижу Алессио в последний раз, пугала. Возможно, оно и к лучшему. Мы не должны были встречаться, я никогда не должна была чувствовать то, что чувствовала к нему.

Отец помог мне встать с кровати. Я была одета в больничный халат. Мою старую одежду, скорее всего, выбросили, а новая лежала у стены на диване. Я взяла ее и направилась в ванную комнату, чтобы переодеться, пока папа дожидался снаружи.

Натянув черные брюки и свитер с длинными рукавами, я вышла из палаты. Отец разговаривал с кем-то из своих людей. Увидев меня, мужчина в знак приветствия кивнул, после чего, не сказав ни слова, папа повел меня по коридору в нужном направлении.

Всю дорогу до палаты, где лежал Алессио, я пыталась придумать, что скажу ему. Кто-то посчитал бы это глупостью, ведь он в коме и навряд ли меня услышит, но я знала, что постараться стоило.

– У тебя достаточно времени, но не затягивай, – сказал папа, когда мы дошли до нужной палаты.

На меня натянули специальную одежду. Папа поцеловал меня в лоб и ушел. Мужчина из охраны молча встал у стены, глядя в одну точку.

Я, собираясь с мыслями, повернулась к закрытой двери, отделяющей меня от Алессио. Отсюда я слышала лишь тихие звуки, что издавали аппараты внутри. Мне стало страшно. Я не понимала, правильно ли поступаю. Может, мне не стоило входить, или он не захотел бы меня видеть…

Что будет дальше, можно было только догадываться, но папа точно не оставит это дело просто так. Я дала себе обещание поговорить с ним и попросить быть более снисходительным к Алессио, потому что понимала – избежать наказания тот не сможет.

Но разве то, что я сделала, уже не стало для него наказанием?

Я глубоко вдохнула и осторожно открыла дверь. Палата напоминала мою, но здесь стояло гораздо больше аппаратов. Алессио лежал на кровати, множество каких-то трубок, торчавших из его тела, сообщали аппаратам о состоянии тех или иных органов и поддерживали в нем жизнь. Кислородная маска на лице помогала дышать.

Я медленно подошла к кровати. Ноги дрожали, отчего каждый шаг делался короче предыдущего.

От увиденного хотелось рыдать. Я смотрела на него, закрыв рот рукой и стараясь подавить напрашивающиеся слезы.

– Господи…

Я столько раз наблюдала за Алессио, пока он спал. Столько раз исследовала каждую впадину на его лице, знала все неровности и морщинки. Даже с закрытыми глазами я могла бы нарисовать его портрет.

Но тот Алессио, что лежал здесь, не был похож на себя. Его бледная, безжизненная кожа напоминала о тех минутах, когда я нашла его без сознания в горном домике. Прекрасные сапфировые глаза закрыты. Он казался похудевшим на несколько фунтов[2].

Алессио был другим. Потому что я стреляла в него…

Кислородная маска закрывала часть лица. Нижнюю половину тела прикрывала голубая простыня. Живот перебинтован, грудь покрыта электродами, что передавали жизненные показатели на монитор. Пульс, хоть и слабый, рисовал неровную линию кардиограммы. И это было самое главное.

«Ему повезло, что стрелявший промахнулся. Если бы пуля попала на несколько дюймов выше, в лучшем случае она задела бы легкие, в худшем – сердце. Тогда мы не смогли бы его спасти».

Сейчас я как никогда благодарила Бога, что была худшей ученицей в стрельбе. Если бы я не промахнулась…

Я осторожно села на стул рядом с кроватью, боясь задеть хоть один провод, что удерживал его в этом мире. Я смотрела на Алессио, на его перебинтованный живот, на то место, куда стреляла, и ждала, что негативные эмоции вспыхнут во мне так же, как той ночью, что привела нас в эту палату. Но ничего не происходило. Я больше не чувствовала ненависти, злости, гнева или презрения. Не вспоминала слов, что услышала в разговоре Алессио и того незнакомца в горном домике. Это все было так давно, что казалось сном.

Однако сейчас, видя Алессио в таком состоянии, я ощущала лишь вину, сожаление и боль. Но не за себя, а за человека, оказавшегося тут из-за меня.

Я не монстр. Я не та, кто убивает или нападает на людей, хоть и выросла в мире, наполненном жестокостью. Я ненавидела себя за то, что сделала с Алессио. Он не заслужил смерти, даже если и был в чем-то виновен.

Я не знала, почему он так поступил, почему удерживал меня, скрывая от отца наше местонахождение, и за что он ему мстил. Тот мужчина сказал, что Алессио использовал меня, и именно эти слова стали красным сигналом. Они вывели меня из себя. Я поверила им, потому что так бывало и в моем мире. Девушек использовали в различных целях, и надругательство было самой безобидной из них, а я как-никак была дочерью человека, которому, по словам мужчины, Алессио задумал мстить. Я чувствовала себя преданной, была расстроена, зла за обман, напугана. Я запаниковала, поэтому вместо того, чтобы дать ему возможность объясниться, выбрала, как мне казалось, верное решение. Побег.

Но все пошло не по плану. У меня никогда не было намерения причинить Алессио боль, даже когда я была разбита. Я просто защищалась. Когда он попытался подойти, я испугалась, и сработал инстинкт самосохранения.

«Есть монстры хуже, чем звери», – сказал мне Алессио, когда учил стрелять. Тогда я и не думала, что воспользуюсь его уроками, защищаясь от него самого.

Но, как оказалось, я тоже монстр. Из-за меня он пострадал и сейчас боролся со смертью.

Я колебалась, но все же аккуратно взяла ладонь Алессио и коснулась ее губами. Раньше его кожа была теплой, как и все тело, когда он держал меня в объятиях. Его теплота всегда согревала и снаружи, и изнутри. А сейчас кожа была ледяной.

Я помнила каждое прикосновение его рук и не могла поверить, что все это было ложью. Как слова того мужчины могли быть правдой? Неужели Алессио так тщательно все скрывал и так умело притворялся, что заставил меня поверить в каждое свое слово? Его улыбки и смех, его забота и нежность, наши разговоры, взгляды…

Я смахнула очередную слезу, которая следом за остальными катилась по щеке, перебегая на его ладонь в моих руках. Но Алессио не шевельнулся, не открыл глаза цвета ночного грозового неба. Если бы не дорожка на мониторе, отбивающая сердечный ритм, я бы не поверила, что он жив.

– Мне так жаль, – прошептала я, надеясь, что он услышит. – Я не хотела. Клянусь… Я не хотела причинить тебе боль. Прости меня… Прости, что сделала это. Прости, что убежала, оставив тебя умирать, хотя каждая частица меня просила остаться.

Я сглотнула ком в горле и оставила несколько быстрых поцелуев на его руке.

– Мне жаль, что я так и не дала тебе шанс объясниться. Я жалею, что поверила всему, что услышала от того мужчины, но не набралась смелости поверить тебе, решив, что побег – лучший способ избежать боли. Я так испугалась, – слова застревали в горле и обжигали его, но, вероятно, это была последняя возможность высказаться, поэтому было необходимо найти в себе силы и нужные слова. – Мне было страшно от осознания того, что все пережитое нами за то короткое время, все прекрасные моменты окажутся ложью, игрой для достижения цели. Мне не хотелось верить, что твои чувства оказались фальшивыми. Что мы были лишь иллюзией, моей фантазией. Это убило бы меня. Я подумала, что, если убегу и не услышу слов, подтверждающих доводы незнакомца, то смогу сохранить в сердце частичку того прекрасного, что ты мне подарил.

Я подняла глаза и посмотрела на его лицо. Боже, какой он был красивый… Даже в таком состоянии. Помню, как в первый раз увидела Алессио на кухне: я сразу подумала о том, что он должен был стать моделью, а не солдатом отца.

Мои подозрения, как оказалось, были отчасти оправданны. Эта мысль заставила меня улыбнуться и продолжить, несмотря на разрастающуюся боль в груди.

– Я должна была дать тебе возможность договорить. Мне жаль, что я не сделала этого, – моя рука легла на его щеку, боясь задеть трубки и маску. – Думаю, эти слова были бы правдой, даже если все остальное оказалось бы ложью. Знаешь, может, и я бы ответила тебе тем же. Поэтому, если это правда, если ты правда любишь меня, то, пожалуйста, очнись, – мои пальцы едва прикасались к его коже, поднимаясь выше к волосам. – Вернись. Борись.

Мне столько всего нужно было еще сказать, но я отпустила его руку, встала со стула и склонилась над Алессио. Мне хотелось снять маску и ощутить прикосновение его губ, однако я не была уверена, что это не навредит ему. Вместо этого пальцы аккуратно прошлись по изгибам его подбородка, бровям. Прикасались к нему в последний раз.

Я прошептала ему на ухо слова, которых, возможно, он так и не услышит, которые не будут иметь для него значения. Но они были важны для меня. Даже если Алессио никогда меня не простит, если мы никогда больше не встретимся, я хотела, чтобы он знал, что мои чувства к нему были настоящими.

– Живи, Алессио, потому что я тоже люблю тебя.

Напоследок я поцеловала его грудь в том месте, где билось сердце, которое, как я надеялась, сможет исцелиться и полюбить. Другую женщину, в другой жизни. Но оно будет биться, а значит, будет жить.

– Прощай, Алессио.

Я смотрела на дом, в котором провела все свое детство. В нем хранилось много ярких воспоминаний. Глядя на него, я невольно переживала каждое из них заново. Так, например, можно было услышать звонкий смех матери, который разносился по заднему дворику, когда папа кружил ее на руках, а я в это время прыгала вокруг родителей, разделяя их счастье. Еще можно было услышать радостные восклицания Люцио, когда он прятался за спиной у мамы, пока мы с отцом пытались его поймать. Или можно было вспомнить музыку, под которую мама со мной танцевала, а папа с братом смотрели на нас и улыбались. Сколько светлых воспоминаний…

Оставит ли он новые, или с уходом мамы мы не услышим больше в этом доме ни смеха, ни музыки, ни радости?

Из оцепенения меня вывел человек отца, который открыл пассажирскую дверь автомобиля. Он помог мне выйти, пока папа обходил машину, чтобы взять меня под руку.

Это могло бы показаться глупостью, но складывалось впечатление, что особняк лишился своей красоты, лишился заботливых рук, которые за ним ухаживали. Трава теперь была как будто менее зеленой, кусты не такими ровными, отделка не такой идеальной. Все казалось другим.

Папа приобнял меня за плечи, будто догадываясь о нелепых мыслях. Он поцеловал меня в макушку и повел в дом.

Мы вошли, и я поняла, что оказалась права: дом был уже не тем. В нем было слишком тихо. Никакой музыки, никаких разговоров из кухни, даже часы, висящие на стене, остановились. Внутри дома царили холод и пустота.

Наш особняк построил дедушка Лаззаро в период становления Каморры. Когда-то мы жили в нем все вместе, но несколько лет назад они с бабушкой переехали в другую часть города, где, как они говорили, было не так многолюдно.

Да, в нашем доме всегда было шумно. Но каждый звук был частичкой этого особняка, составляя его душу.

Интерьер был преимущественно светлым. Высокие потолки, стены, выкрашенные в молочный цвет, мраморные полы на первом и втором этажах, в зоне прихожей и кухни. Светлый паркет в гостиной и столовой. По всему дому висели картины в стиле классицизма и романтизма – любимые направления мамы в живописи.

В гостиной стоял камин, который чаще всего мы использовали зимой, собираясь поиграть в настольные игры, к которым иногда присоединялся и папа. Вся мебель была подобрана со вкусом: достаточно просто, но изысканно. Эта комната была любимой в доме, и мы постоянно проводили здесь время всей семьей.

Однако сейчас гостиная пустовала. В ней было холодно, как и во всем доме. Но отопление не имело к этому никакого отношения.

– О, mio bambino![3] – со стороны кухни раздался мелодичный голос няни, спешащей к нам навстречу.

Она споткнулась на полпути, но папа успел подскочить и помочь старушке.

– Ох, глупая старуха. Глаза уже почти ничего не видят, – сказала она. Выпрямившись, женщина оправила юбку и похлопала папу по щеке с милой улыбкой на лице. – Grazie, ragazzo mio[4].

Мариэтта все еще называла папу старым ласковым прозвищем, и он ей это позволял. Когда-то она была и его няней, поэтому давно стала частью семьи Моретти. Отец любил ее и всегда относился к ней с большим уважением. Няня заменила ему мать, потому что с бабушкой Амарой отношения были не самыми близкими, а после женитьбы на маме и вовсе испортились. Няня прожила всю жизнь с семьей Моретти, посвятив себя сначала отцу, а потом и нам с Люцио.

– Почему ты ходишь по дому без очков, да еще и так торопишься, Мариэтта? – Папа не был груб, но говорил строго – он беспокоился о здоровье и безопасности своей старой няни.

Она была уже не так молода, как нам бы того хотелось. В свои семьдесят четыре года Мариэтта была слишком активна, но глаза стали ее подводить. Зрение садилось, поэтому она перестала выполнять какую-либо работу по дому, но, несмотря на все недовольства папы, всегда находила себе занятие и сама его отчитывала. Как и сейчас.

– Смени свой тон, ragazzo mio. Я не твой солдат, а ты не мой Капо. Не здесь и не сейчас, – она отбросила его руку и направилась ко мне. – Моя девочка наконец дома. О каких очках и осторожности ты говоришь?

Ее голос дрожал, как и руки, а из-за спешки казалось, что няня вот-вот вновь споткнется. Поэтому я сама сделала шаг к ней и крепко обняла. Мне пришлось наклониться к этой маленькой, но такой сильной женщине. Она крепко прижала меня к себе и заплакала, причитая на смеси английского и итальянского.

Высвободившись из объятий, Мариэтта обхватила мое лицо своими морщинистыми ладонями и сжала мои впалые щеки.

– Mio bambino, ты дома. Моя девочка. О Господь, спасибо, что услышал мои молитвы и привел ее домой, – перекрестилась она и вернулась к моему лицу, исследуя его. – Маринэ, она дома, милая. Моя сладкая девочка.

Мы обе плакали, пока оглядывали и щупали друг друга. Няня словно все еще не верила, что я наконец в безопасности.

– Мариэтта, – грозный голос бабушки раздался позади нас. – Хватит слез. Дай и мне поздороваться с внучкой.

Няня выпрямилась и утерла мои слезы, я сделала то же самое с ней. Стук каблуков стал ближе, поэтому я повернулась и увидела дедушку Лаззаро и бабушку Амару. Они встали рядом с отцом, который все это время молча наблюдал за нами.

Несмотря на свой возраст, дедушка выглядел бодрым. Разница в росте с отцом едва обращала на себя внимание даже с учетом того, что при ходьбе дедушке требовалась трость. Они были похожи, но сейчас дедушка выглядел свежее и казался не таким помятым, как папа.

Его родители выглядели так, словно собирались на званый ужин. Бабушка была одета, как всегда, с иголочки: твидовый ярко-синий костюм и лодочки на каблуках. Крашеные волосы идеально лежали на макушке, на ногтях блестел свежий маникюр в цвет наряда. Жемчужное ожерелье и серьги дополняли изысканный образ. Бабушка не выглядела так, словно недавно потеряла невестку. Она создавала впечатление человека, жизнь которого шла своим чередом и в ней не было причин для скорби.

В этот момент моя прежняя настороженность и обида к ней выросли, превратившись в ненависть и отвращение. Мне хотелось сорвать с нее это чертово ожерелье, стереть с лица макияж вместе с надменной улыбкой. Я знала, что родители отца, особенно бабушка, не любили маму и считали ее недостойной своего сына, но она не имела права пятнать ее память своим поведением.

– Подойди же, дитя.

Дедушка приветственно протянул руки. Я подошла к нему и поцеловала в щеку. Потом быстро чмокнула бабушку, во избежание скандала стараясь не показывать своих истинных эмоций. Однако ни один из них не попытался даже обнять меня. А бабушка еще и успела бросить на меня брезгливый взгляд, оценивая внешний вид.

Да, я была в чертовски ужасном состоянии и выглядела соответствующе, но какое мне до этого дело? Пошла она.

– Где Люцио? – спросила я, обращаясь к няне и папе.

– Он наверху, милая, – ответила Мариэтта, все еще смахивая слезы с морщинистого лица.

– Я хочу увидеться с ним, а после немного поспать. Извините меня.

Я смотрела только на папу, но обращалась ко всем. Сейчас мне было абсолютно плевать на вежливость и манеры, я просто хотела уйти, увидеть брата, а потом закрыться в спальне до конца своих дней.

Папа кивнул, давая свое разрешение, и я сразу побежала наверх, оставляя затихающие голоса позади: бабушка отчитывала отца за то, что он слишком ко мне снисходителен.

Поднявшись на второй этаж, я сразу направилась в восточную часть особняка, где находились наши с Люцио комнаты. Его располагалась ближе к лестнице, моя – чуть дальше. Нужная дверь оказалась открытой, и я без промедлений вошла внутрь. В ней никого не было. Убедившись, что его нет и в ванной, я направилась к себе, но и там его не нашла.

В этой части дома было полно комнат, и я могла бы проверить их все, но что-то подсказывало, где следовало его искать.

Направившись в западное крыло, я заметила, что гостиная стояла пустой, но где-то внизу голоса все еще раздавались. Скорее всего, они доносились из кабинета отца, где тот выслушивал очередную порцию нотаций от своих родителей.

В коридоре, где находились кабинет мамы и родительская спальня, я остановилась у нужной двери.

Какая-то неизвестная часть меня думала, что, открыв дверь, я увижу другую комнату. Но никаких изменений не произошло: все лежало на своих местах, и спальня была такой, какой я ее помнила. Заправленная кровать с двумя тумбочками по сторонам. На той, что стояла с маминой, лежал недочитанный «Мартин Иден» Джека Лондона. Туалетный столик все так же был заставлен многочисленными флаконами духов и косметикой. Семейные фотографии в тех же рамках по-прежнему украшали спальню. Мягкое кресло в углу стояло рядом с небольшой полкой маминых книг, а на спинке стула все еще висел кардиган, связанный няней. Мама любила укутываться в него по вечерам, когда, подбирая ноги, садилась в кресло, чтобы почитать перед сном.

Все осталось на своих местах. Каждая деталь напоминала о маме, словно она все еще была здесь. С нами. Даже в воздухе до сих пор витал ее запах.

Я взяла снимок, который когда-то сделал папа. Мне почти восемь. Мы сидим на белом пушистом ковре, том, что лежит у камина внизу. Мама обнимает меня сзади и щекочет, мы обе смеемся. Казалось, я и сейчас слышала ее мелодичный голос, который звучал тогда во всем доме, наполняя его светом.

Это был день рождения папы. В тот год мы не устраивали грандиозной вечеринки, а праздновали лишь втроем. Тем вечером мама с папой сообщили мне, что скоро я стану сестрой очаровательного мальчика. Этот день стал для меня самым счастливым.

Я провела пальцами по лицу мамы, сохраняя в памяти ее улыбку, и поставила фотографию на место, чтобы продолжить поиски младшего брата уже в гардеробной.

Люцио, как я и предполагала, прятался здесь. Он спал на полу, прижав колени к груди. Все вещи мамы были скомканы рядом, а ее любимое пальто укрывало его мальчишеское тело.

Глядя на спящего брата, обнимающего одежду нашей матери, я не смогла сдержать слез. Закрыв рот рукой и пытаясь восстановить сбившееся дыхание, я осторожно, чтобы не разбудить, села рядом на пол. Я потянулась к его мягким волосам, таким же кудрявым, как у мамы. Если я больше была похожа на отца, то Люцио взял все от мамы. Он – ее маленькая копия.

Я наклонилась к брату и оставила на щеке легкий поцелуй, одновременно вдыхая его запах. Корица и ваниль. Как у мамы.

Когда я отстранилась, Люцио открыл глаза. Он смотрел на меня, замерший и слегка дезориентированный. Но через мгновение брат вскочил, скидывая с себя мамино пальто, и прильнул ко мне, обхватив руками шею.

Мы просидели так несколько минут, не размыкая объятий. Люцио тоже заплакал. Мы не издавали ни звука, лишь наши тела синхронно содрогались от тихих всхлипов. Я стала поглаживать его по спине, баюкая, как младенца, каким он и был для меня до сих пор. Мой маленький братик.

– Я так скучаю по ней, – тихо прошептал он, словно боясь признаться в этом.

– Да, малыш, – я сильнее прижала его к себе, давая понять, что всегда буду рядом и что чувствовать тоску – нормально. – Я тоже.

Люцио сел напротив и посмотрел на меня. В свои двенадцать он был не по годам умен. Несмотря на разницу в возрасте, у нас сложились прекрасные отношения. Мы часто разговаривали на разные темы, практически всем друг с другом делились.

Из раза в раз глядя на него, я не могла поверить, что в один прекрасный день младшему брату придется сменить отца и занять место Капо Каморры. Он был милым мальчиком, слишком добрым и невинным для нашего мира. Мне всегда казалось, что Люцио для него не создан.

– Не говори папе, что нашла меня тут в таком виде, хорошо? – всхлипнул брат и рукавами свитера смахнул со щек слезы.

– Почему нет?

– Он разозлится.

– Конечно же, нет, – успокоила я его.

– Да. Я не должен показывать слабость. Я будущий Капо. А Капо не плачет, как девчонка.

Я попыталась сдержать смешок.

– Хорошо, я не скажу. Но, Люцио, ты скучаешь по маме, и это нормально, – я взяла его руки в свои. – Однажды кое-кто сказал мне, что каждый из нас переживает потерю по-своему. Но это не значит, что есть правильный или неправильный способ делать это. Уверена, папа тоже об этом знает, и он не будет злиться.

Немного помолчав и обдумав мои слова, Люцио поднял голову.

– Этот человек кажется умным. Я хотел бы с ним познакомиться.

В груди от его слов все сжалось.

– Да, я бы тоже этого хотела, – призналась я, хотя понимала, что это невозможно.

Алессио больше не будет частью моей жизни. Я обещала папе и должна сдержать слово. Я сделаю это, если таким образом смогу сохранить Алессио жизнь.

– Давай приберемся тут, пока никто не заметил, – сказала я, поднимаясь с пола.

Мы разложили мамины вещи по местам и через несколько минут вышли из родительской комнаты.

Люцио пошел вниз, где его ждал человек отца. На протяжении двух лет тренировки по самообороне составляли ежедневную рутину брата. Его тщательно готовили к особому дню. Детство продлится еще год, прежде чем он столкнется с ужасами нашего мира. Инициация, или посвящение в Каморру, – это важное событие для любого мальчика его возраста. С наступлением тринадцатилетия он вступит в ряды членов Каморры и официально будет провозглашен преемником Капо.

Проводив брата взглядом, я направилась к себе в комнату и сразу же повалилась на кровать. Через несколько минут усталость меня одолела, и я провалилась в сон.

3 Алессио

Белого света не было. Лишь темнота.

Раньше я никогда не задумывался о смерти, хотя она всю жизнь неотрывно следовала за мной. Я лишь околачивался неподалеку, но никогда не подходил близко, поэтому мысли о ней не занимали мою голову. Однако, как и многие, считал, что на пороге жизни и смерти человек обязательно увидит ослепляющий белый свет, что укажет ему путь.

Это. Все. Ложь.

Поверьте человеку, побывавшему на той стороне.

Но вот свет, льющийся из окна прямо в глаза, слепил точно. Я понятия не имел, где нахожусь и какого черта тут делаю. Лишь фрагменты из прошлого еще были свежи и снова крутились в голове. Я помнил все, что произошло, до тех пор, пока темнота не поглотила меня. Я облажался. Чертовски облажался.

Последнее из воспоминаний – наша ссора с Адрианой, ее заплаканные испуганные глаза. Она услышала разговор с Джоном и сделала свои выводы. Не дала возможности все объяснить и выстрелила.

Черт. Эта девушка выстрелила. В меня.

Это безумие.

Адриана воспользовалась моим пистолетом, из которого я учил ее стрелять, чтобы при необходимости защитить себя. Именно это она и сделала, когда нажала на спусковой механизм.

Как бы ужасно это ни было, то, что она убежала, оставив меня в таком состоянии, ранило куда сильнее. Однако я это заслужил: предал ее доверие, обманом удерживая при себе.

Тем не менее я должен рассказать Адриане, что она играла в моей жизни роль гораздо важнее, чем та, что сулил ей статус дочери Маттео. Намного важнее.

Но как я, черт возьми, тут оказался?

Я проснулся пару минут назад и понял, что нахожусь в палате, где кроме меня никого не было. Все тело покрывали какие-то трубки, рот и нос – кислородная маска. Я чувствовал тяжесть и усталость, словно провел несколько часов в зале. Голова болела, во рту пересохло.

Я снял маску и попытался сесть. Острая боль пронзила левый бок, из-за чего я быстро передумал. Живот был перевязан. Мне захотелось снять бинты и взглянуть на рану прямо под сердцем. Хотелось увидеть дыру, которую Адриана оставила как напоминание о моей ошибке.

Из-за жажды и сухости во рту пришлось тянуться за бутылкой воды, стоявшей на тумбе рядом с кроватью. Безуспешно. Я лишь слегка задел бутылку пальцами, и та упала на пол, покатившись в сторону двери. Черт.

Я уже подумал позвать кого-нибудь, но дверь внезапно открылась. Я вновь попытался сесть, чтобы быть готовым к любому сюрпризу, хотя, не имея под рукой никакого оружия, даже гребаной бутылки, ни о каких шансах справиться с противником не могло быть и речи. Тем более в таком состоянии.

В палату вошла темноволосая женщина в белом халате. Я понял, что это доктор, и немного расслабился.

– Мистер Уильямс, вы очнулись!

Женщину явно обрадовало мое пробуждение. Ее глаза, скрытые под толстой оправой очков, заблестели. Она направилась к монитору рядом с койкой и проверила показатели.

– Добро пожаловать в мир живых. Как вы себя чувствуете?

– Во рту сухо. Голова раскалывается.

Женщина подняла бутылку и, открыв крышку, помогла мне сделать пару глотков. Но этого оказалось недостаточно. Я не пил, кажется, целую вечность.

– Не торопитесь. По чуть-чуть. Чтобы ваш организм привык. Кстати, я доктор Стоун, ваш лечащий врач, – она улыбнулась и встала напротив кровати. – Итак, мистер Уильямс, вы пережили сложную операцию, – сделав небольшую паузу, продолжила она. – Нам буквально пришлось вырывать вас из лап смерти. Сейчас ваше состояние стабилизировалось. Для полного восстановления потребуется много работать, но жизненно важные органы не задеты, хоть пуля и прошла в нескольких дюймах от сердца. Вы удачливый человек, мистер Уильямс. Но я предпочитаю думать, что вам повезло с ангелом-хранителем.

Пока я переваривал сказанное, доктор Стоун смотрела на меня так, словно знала то, что мне было неизвестно. Но она не говорила ничего, что, уверен, могла бы или хотела сказать на самом деле.

– Вы проведете здесь еще несколько дней под наблюдением, а затем вам предстоит восстановление. Это займет много времени, но, думаю, с таким рвением вы очень скоро встанете на ноги.

– Как я сюда попал?

– Вас привезли в критическом состоянии на вертолете.

– В какой мы больнице?

– В Бруклинской, сэр.

Какого черта произошло? Кто мог привезти меня сюда? Эти вопросы крутились в голове, но больше всего интересовало другое.

– Я был один?

– Нет.

Сердце забилось сильнее. Пульс участился, из-за чего один из датчиков монитора запищал. Доктор Стоун бросила взгляд на экран прибора, потом снова повернулась ко мне:

– Несколько человек, что нашли вас, привезли в больницу. Больше никого не было.

Она действительно ушла. Возможно, Адриана и позвала на помощь, но сама не вернулась. Последняя надежда рухнула со словами доктора Стоун. Я практически не сомневался, что слышал голос Адрианы, пока окончательно не отключился. Но, похоже, это были галлюцинации.

Вероятно, она нашла способ связаться с отцом. По крайней мере я надеялся, что сейчас Адриане ничего не угрожало, надеялся, что она уже дома. В окружении любимых людей, которым доверяла.

– Мистер Уильямс, нам пришлось ввести вас в искусственную кому, поэтому вам нужно немного отдохнуть. Поспите и дайте организму прийти в себя. В какой-то момент мы чуть не потеряли вас. – Она смотрела на меня сквозь толстые стекла очков. – Ваше сердце на несколько секунд остановилось, пока вы не нашли в себе силы вернуться. Не знаю, что или кто вас вытащил с того света, но об этом лучше подумать позже. Поспите, – она пересекла палату и скрылась за дверью.

Она ошиблась. Я был мертв. Мертв и сейчас.

На этот раз я проснулся от того, что захотел в туалет. А еще я чертовски проголодался. На улице уже стемнело, в палате никого не было. Хотя кого я ожидал здесь увидеть?

Мне стоило огромных усилий встать с кровати. Я подошел к шкафу, где надеялся найти свои вещи, но их там не оказалось. Только свернутый плед, запасная подушка и несколько бутылок с водой. В больничной рубашке, доходившей мне до колен и едва прикрывавшей задницу, я дотащился до выхода из палаты и открыл дверь. Коридор был пуст.

– Эй, есть кто?

Никто не отозвался. Следуя указателям, я поковылял в сторону туалета, еле переставляя босые ноги по холодному полу.

Каждый шаг, каждое движение отзывалось болью, кружилась голова. Закончив свои дела, я остановился у раковины с зеркалом, чтобы помыть руки и ополоснуть лицо. Было слишком поздно, когда я заметил, как в туалет вошли и приставили к моей спине пистолет.

Черт.

– Теперь в палату, ублюдок.

Я медленно поднял голову и посмотрел в зеркало. В отражении меня встретил взгляд молодого парня. Я узнал его.

Орацио – один из солдат Каморры, человек Маттео. Мы несколько раз вместе выполняли мелкие поручения. Он, видимо, был опытным и проверенным солдатом, раз Маттео прислал его за мной. Я, честно говоря, предполагал, что мне придется принять смерть от его собственных рук, а не его посыльного. Но заданием Орацио наверняка было лишь доставить меня, чтобы Маттео сам мог со мной разобраться.

– Медленно и без резких движений мы сейчас выйдем отсюда и направимся в палату, – сказал Орацио, кивая в сторону двери.

– Что потом? – спросил я, подчиняясь.

Я не был идиотом. В таком состоянии я все равно не смог бы ничего сделать, если только причинить себе еще больше вреда. Поэтому, держась за бок, я прошел вперед, пока он подталкивал сзади.

– Потом ты сделаешь то, что скажет Капо. Будешь ждать его решения. Но если ты вздумаешь вытворить что-то, что заставит меня пустить тебе пулю в лоб, я не буду расстроен, а он тем более.

В этом я не сомневался. Маттео мог отдать приказ убить меня на операционном столе или же по пути в больницу. Но я почему-то все еще был жив. Да и Орацио мог убить меня здесь и сейчас, но у отца Адрианы был другой план. Сомнений не было: его месть будет мучительной, а моя смерть – нелегкой.

Маттео Моретти – один из самых жестоких людей в Штатах. Он так просто не забудет, что я удерживал его дочь вдали от него. Маттео счел это похищением, хотя все было не совсем так.

Мы с Орацио двинулись по коридору к палате. Его рука лежала у меня на спине, а вторая все так же держала пистолет у поясницы. По дороге нас увидела медсестра, но тут же, опустив голову, быстро прошла мимо, сделав вид, что не заметила нас. Была ли Бруклинская больница под контролем Каморры?

Возможно, теперь, когда я находился здесь, – да.

Как только мы зашли в палату, Орацио убрал руку с пистолетом со спины и направил дуло мне в лицо.

– Не смей больше выходить отсюда. Сделаешь хоть одно неверное движение и окажешься на том свете. Вся больница окружена, имей в виду.

– Сколько я тут пробуду?

– Сколько потребуется.

– И в чем смысл? Если он и так убьет меня, то почему я все еще здесь, Орацио? – спросил я, продолжая злиться на происходящее.