Блуждающий в темноте E-Book

Джозеф Нокс

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Krimi
• Serie: Звезды мирового детектива
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2022

Seitenzahl: 412

Beschreibung

Впервые на русском — новое продолжение «лучшего британского дебюта в жанре детектива за долгие годы» (Crimescene Magazine), «нуар острый как бритва, нечто совершенно из ряда вон» (Ли Чайлд). Первый роман про Эйдана Уэйтса, «Сирены», стал в Англии главным бестселлером среди детективных дебютов года (тираж 100 тыс. экз.), был переведен на 18 языков, и в настоящее время студия Lookout Point («Подходящий жених», «Джентльмен Джек») готовит экранизацию всей трилогии. Детектив-констебль Эйдан Уэйтс и его напарник детектив-инспектор Сатклиф временно сняты с привычного ночного патрулирования. Им поручено дело поважнее: караулить у больничной койки доживающего последние дни Мартина Вика — массового убийцу, окрещенного журналистами Лунатиком. Вик утверждает, что не помнит, как убивал, — якобы уже очнулся весь в крови; отсюда и прозвище. Но когда отключение электричества погружает больницу (а с ней и полгорода) во тьму, неизвестный злоумышленник совершает дерзкий налет на тщательно охраняемую палату Вика — и последние слова Лунатика отправляют Эйдана Уэйтса на поиски самого настоящего сердца тьмы… «Джозеф Нокс — главная надежда британского криминального романа, а «Блуждающий в темноте» — возможно, лучшая его книга» (The Times).

Leseprobe

Оглавление

I. Люди ночи

II. Театр теней

III. Дважды убитый

IV. Распад

V. В полымя

VI. К чему снятся зубы

VII. Буйное прошлое

VIII. Все должно уйти

IX. Оттолкнись от небес

X. На этом остановимся

Joseph KnoxTHE SLEEPWALKERCopyright © 2019 by Joseph KnoxAll rights reserved

Перевод с английского Елены Матвеевой

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Вадима Пожидаева-мл.

Нокс Дж.Блуждающий в темноте : роман / Джозеф Нокс ; пер. с англ. Е. Матвеевой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2022. — (Звезды мирового детектива).

ISBN 978-5-389-21090-5

16+

Впервые на русском — новое продолжение «лучшего британского дебюта в жанре детектива за долгие годы» (Crimescene Magazine), «нуар острый как бритва, нечто совершенно из ряда вон» (Ли Чайлд). Первый роман про Эйдана Уэйтса, «Сирены», стал в Англии главным бестселлером среди детективных дебютов года (тираж 100 тыс. экз.), был переведен на 18 языков, и в настоящее время студия Lookout Point («Подходящий жених», «Джентльмен Джек») готовит экранизацию всей трилогии.

Детектив-констебль Эйдан Уэйтс и его напарник детектив-инспектор Сатклиф временно сняты с привычного ночного патрулирования. Им поручено дело поважнее: караулить у больничной койки доживающего последние дни Мартина Вика — массового убийцы, окрещенного журналистами Лунатиком. Вик утверждает, что не помнит, как убивал, — якобы уже очнулся весь в крови; отсюда и прозвище. Но когда отключение электричества погружает больницу (а с ней и полгорода) во тьму, неизвестный злоумышленник совершает дерзкий налет на тщательно охраняемую палату Вика — и последние слова Лунатика отправляют Эйдана Уэйтса на поиски самого настоящего сердца тьмы…

«Джозеф Нокс — главная надежда британского криминального романа, а „Блуждающий в темноте“ — возможно, лучшая его книга» (The Times).

© Е. В. Матвеева, перевод, 2022© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022Издательство АЗБУКА®

Элизабет К.

Стремление рисковать — последний серьезный изъян рода людского. Выходим из тьмы, во тьму возвращаемся. Для чего же и жить во тьме?

Джон Фаулз. Волхв (перевод Б. Кузьминского)

Тесса собралась на несколько минут раньше и теперь стояла на пороге, наслаждаясь вечерним ветерком. Еще не вполне стемнело, и ей казалось, что она уже много лет не находила времени полюбоваться такими красочными нежно-голубыми сумерками. Похожими на знак, на обещание, что все лучшее — впереди. Ее рука невольно потянулась к животу.

На тихой улице слышно было, как соседская девочка разучивает на фортепиано бетховенскую «Лунную сонату». Ее исполнение значительно улучшилось. Еще несколько месяцев назад она то и дело спотыкалась, теперь же музыка лилась естественным потоком. Улицу осветили фары, и к дому Тессы подъехал матово-черный «мерседес». Ровно в назначенное время. Из машины вышел водитель в элегантном темном костюме и темных же очках и направился к дому.

— Мисс Кляйн?

— Просто Тесса.

Он спросил, можно ли взять ее чемодан, и она заметила свое отражение в стеклах его очков. Усмешку в своем взгляде: ей редко задавали подобные вопросы. Она последовала за водителем к машине. Тот придержал ей дверцу, убрал чемодан в багажник, затем сел за руль и поинтересовался, явно улавливая шутку:

— Куда едем?

— Пусть будет сюрприз. — Губы Тессы расплылись в улыбке.

Водитель кивнул в зеркало заднего вида и выехал на дорогу. Тесса смотрела на дома, светящиеся окна с остающимися за ними людскими судьбами. Веки потяжелели, сомкнулись... Когда она снова открыла глаза, за окном было совсем темно. «Мерседес» свернул на узкую проселочную дорогу; под колесами захрустел гравий. Впереди показался маленький коттедж с темными окнами. Водитель подрулил к нему и выключил зажигание.

— Вот и сюрприз.

В наступившей тишине Тесса слышала свое дыхание. Водитель вышел из машины, достал чемодан из багажника, открыл дверцу.

Потом включил фонарик, и они пошли к дому.

— Ищем кактус, — сказал водитель, обследуя цветочные горшки вдоль стены.

Тесса приподняла один и нашла под ним ключ. Дверь открылась со звуком, похожим на вдох, будто бы дом все это время задерживал дыхание. Тесса нащупала рукой выключатели, нажала все подряд. Лампочки были энергосберегающие. Именно такие она и предпочитала. Тесса улыбнулась при мысли, что, возможно, их поставили специально для нее. Мягкий свет не доставал до углов, отчего комната казалась больше, чем на самом деле. Просторная, с открытой планировкой, совмещенной кухней и гостиной. Потолок пересекали широкие деревянные балки. Тесса ненадолго забыла о присутствии водителя и обернулась на вежливое покашливание:

— Извините. Да, поставьте куда-нибудь.

Водитель прошел в комнату и поставил чемодан у дивана.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросила Тесса, заходя на кухню. — Правда, я не знаю, где здесь что. Наверное, надо подождать его светлость.

Водитель не ответил. Тесса снова повернулась к нему. Он стоял гораздо ближе, чем ей казалось. Как ему удалось подойти так тихо?

— Боюсь, он не приедет.

Тесса отшагнула от него:

— Какая-то проблема?

— Можно и так сказать. — Выражение глаз водителя скрывали темные очки. — Все кончено, мисс Кляйн.

— Ладно, — сказала она, вновь заметив свое отражение в стеклах очков; теперь в нем сквозил испуг. — Ладно, тогда я поеду домой, — как можно спокойнее произнесла она.

— Все кончено, — повторил водитель так, будто эти слова все объясняли.

— Вы не поняли. — Тесса с облегчением улыбнулась; ей в голову пришел ответ. — Мы были вместе, вчера... — Она вспомнила, как их тела сплетались на полу в его кабинете, как она положила голову ему на грудь, прислушиваясь к биению его сердца, будто подбирала код к сейфу... — Я беременна.

— Вот именно, — подтвердил водитель, словно благодаря ее за то, что она первая затронула щекотливую тему. — Поэтому просто сядьте. — Он указал на стул у письменного стола. — Сделаете кое-что, и мы в расчете. Я сяду здесь. — Он коснулся дальнего стула.

— Спасибо, я лучше постою.

— Хорошо. Тогда я тоже. — Водитель достал из кармана ручку и лист бумаги и положил их на стол. Потом подвинул ей, и она поняла, что они взяты из ее дома.

— Нужно, чтобы вы кое-что написали.

— Если это насчет ребенка...

— Нет-нет, — заверил он. — Берите ручку, все очень просто.

Не отрывая от него взгляда, Тесса взяла ручку.

— Хорошо. А теперь напишите вот это. — Водитель достал из другого кармана листок бумаги с напечатанным текстом и подвинул его Тессе по столу.

Она прочла начало и отшатнулась, прикрыв рот рукой.

— Дайте мне поговорить с ним.

Водитель не шевельнулся.

— Я не стану это писать. Ни за что.

Водитель снял очки и посмотрел на нее с таким сочувствием, будто ей удалось его разжалобить. Потом достал из кармана какую-то штуку. Кусачки.

— Извините. — Он снова пошарил в карманах. — А, вот оно. — Он опустил на стол тяжелый конверт.

— Деньги? — с недоверчивым облегчением спросила Тесса. — Откупиться от меня хочет?

Водитель молча ждал, не глядя на нее. Тесса открыла конверт и высыпала содержимое на стол.

Глянцевые фотографии.

На первой — ее мать за работой в магазине. На второй — отец за рулем своей машины. На остальных — сестра с мужем и их малыши: Сара и Макс. На трех последних снова племянники, спящие в кроватках. Тесса подняла взгляд, не в силах ни говорить, ни дышать.

— Во всем этом есть и положительный момент, — произнес водитель. — Вы можете спасти им жизнь, Тесса. Одной запиской.

— Я вам не верю, — сказала она, задыхаясь. — Я не...

Водитель достал из кармана телефон, пролистнул что-то на экране, подвинул ей по столу. Тесса увидела домашний номер телефона сестры, по которому не звонила много лет. От прилива адреналина задрожали пальцы, но она нажала «вызов», смело глядя в лицо водителю. Трубку сняли сразу же.

— Приняли решение? — спросил незнакомый мужской голос.

— Кто вы?

— Вас должно интересовать, где я. И где буду, когда ваша сестра с детьми вернется домой через десять минут. Пишите записку, Тесса. Не знаю, как еще облегчить их участь. — Трубку положили.

Телефон в руке Тессы внезапно стал скользким. Она выронила его, огляделась, опустилась на стул и вытерла влажную ладонь о блузку. Неровным почерком списала две строчки, на третьей задержалась.

«Не ищите меня, — говорилось в ней. — Я устроила все так, что мое тело никогда не найдут».

Как можно медленнее она вывела последнюю строчку и подписала записку первой буквой имени. Подняла взгляд. Водитель стоял совсем близко, почти у нее за спиной.

— Меня будут искать, — сказала Тесса.

— Но не найдут. — Водитель огладил ее плечи. — Совсем ничего. Это из-за ребенка. Еще выведет на него, а он... Он человек семейный.

Тесса неотрывно глядела в пустоту комнаты. Ей чудились звуки пианино вдалеке.

— Слышите? — Она подняла руку и прислушалась.

— Людям часто что-нибудь мерещится, — ответил водитель. — Что вы слышите?

— Бетховена, — ответила она, переводя взгляд на кусачки. — «Лунную сонату».

Водитель взял ее за плечи. Она посмотрела на него и попыталась улыбнуться. Он сжал ей плечи, будто по-дружески, и улыбнулся в ответ:

— Это ли не чудо?

I Люди ночи1

1 «NightPeople» — композиция американской постметал-группы Deafhaven с четвертого студийного альбома «Ordinary Corrupt Human Love» (2018). — Здесь и далее примеч. перев.

1

Позже эти выходные назовут пропащими. Из-за веерных отключений целые районы города остались без электричества с обеда пятницы до вечера субботы, и центр города на это время вновь стал волнующе-незнакомым. Без подсветки небоскребов, без уличных фонарей, кричащих витрин и фасадов к людям вернулась непосредственность, которой они были лишены еще несколько часов назад. Старики сподобились выйти дальше двора и говорили, что вон, мол, созвездия, которые не было видно десятилетиями, а подростки стайками шастали по улицам, несмотря на комендантский час, и пугали друг друга, светя фонариком телефона в лицо. Когда электричество включилось, город вновь засиял, ослепив огнями прохожих, словно зрителей яркого бродвейского шоу. Чувствовалось какое-то всеобщее воодушевление. Люди будто впервые увидели друг друга и старались с максимальной пользой расходовать ценное отпущенное им время.

В темноте возникло ощущение, что можно легко исчезнуть или родиться заново — просто перейдя из старой жизни в новую. Пока я шел на работу, это чувство казалось мне всеобщим, разлитым в воздухе, но на самом деле оно было только моим. Больше тридцати ночей кряду я сидел в больнице Святой Марии рядом с Оксфорд-роуд и наблюдал за тем, как умирает серийный убийца.

Когда дали свет, я как раз был там.

Маленькая палата в пустом коридоре, только я и Мартин Вик. Он был привязан к койке, от слабости не смог бы стоять, да даже рукой помахать бы мне не смог, если бы захотел. Тощие руки еле двигались и худели так быстро, что сдерживающие их ремни каждое утро приходилось затягивать заново. Так что и без света не было нужды приглядывать за ним и беспокоиться. Вот только за несколько секунд до включения резервного генератора мне показалось, что я его вижу.

В темноте он всегда виделся отчетливее.

Его глаза будто светились изнутри холодным пламенем, которое грозило не угаснуть и после того, как жизнь покинет тело. К моему облегчению, электричество вернулось, и палату наполнил приглушенный свет.

Я поднял взгляд. Мартин Вик улыбался.

Он сказал, что не помнит, как убивал. Отсюда и прозвище. Никто не поверил тому, что он якобы уже очнулся весь в крови. Газетные заголовки, статьи, сайты, называющие его Лунатиком, исходили сарказмом. Даже тем, кто не знал о его преступлении, становилось не по себе в его присутствии. Однажды новенькая медсестра сказала, что над ним будто висит проклятье, однако она явно была не в курсе всей истории.

Проклятье уже сработало.

Сбило его с пути много лет назад и завело в дебри. Для таких, как Мартин Вик, не было дороги назад, к людям. Если верить ему, он не имел понятия, как получилось, что он окончательно заплутал в жизни и оказался привязанным к больничной койке. И как вообще сюда попал.

Это если верить.

Несмотря на внутренний блеск, глаза его были безжизненными, черными, двигались медленно. Иногда он спал с широко открытыми глазами. Зрачки сливались с радужкой, так что не поймешь, куда он смотрит: то ли перед собой, то ли прямо на тебя. Иногда казалось, что ни туда и ни сюда, а иногда — что сразу всюду. А когда его взгляд останавливался на моем лице, появлялось ощущение, что за мной наблюдает скрытая камера и некто в голове Вика медленно, кадр за кадром, просматривает запись в поисках уязвимого места.

Моя работа заключалась в том, чтобы сидеть возле него по десять часов кряду на случай, если он что-нибудь скажет или сделает, и записывать каждое движение. Иногда он молчал все дежурство. Так молчат, когда пытаются не выдать какую-то тайну, — будто сжимаешь в кармане мелочь, идя по неблагополучному району. Вот он и старался не звякнуть, чтобы унести секреты с собой в могилу.

На самом деле он просто выжидал.

Примерно через час я краем глаза уловил какое-то движение и оторвался от книжки. Вик потянулся за блокнотом. Взял ручку и, скривившись оттого, что ремень удерживает руку, что-то написал. Почерк у него был мельчайший, и если бы я не читал расшифровку его признания с едва заметной подписью на каждой странице, то подумал бы, что головоломные записки нужны лишь для того, чтобы сдернуть меня с места.

— Не вставай, я подойду, — пошутил я, закладывая страницу в книге.

В свете больничных ламп лицо Мартина Вика казалось совсем белым. «Белее спермы Гитлера», по выражению Сатти. Результат двенадцати лет непрерывного курения в тюрьме особо строгого режима и последовавшего за этим диагноза «рак легких». Лицо Вика напоминало лоскут старой ветоши, а кожа стала тоньше древнего пергамента. Под ней скрывалось нечто вовсе неприглядное. Одно легкое ему удалили, а второе было пронизано узлами опухоли — очевидно, потому, что до заключения в «Стренджуэйз» он работал в шарашке по удалению асбеста.

Вик заканчивал писать, а я смотрел на кардиомонитор. Остроконечные пики и впадины на экране напоминали полиграмму с результатами проваленной проверки на детекторе лжи. Наконец Вик бессильно уронил ручку на кровать. От блокнота меня слегка ударило током. Постель странным образом электризовалась от любого движения Вика, будто по его телу циркулировала опасная энергия, а не просто дурные флюиды. Меня не покидало ощущение, что он каждый раз пытается передать ее мне.

В блокноте было очень мелко и без отрыва написано «Сати». Я бросил его на одеяло, чтобы не касаться Вика, и направился к двери. Я сменил на посту Сатти — моего начальника — всего час назад, но указания были четкими. Пока Вик не освободит палату навсегда, он получает все, что просит.

— Надеюсь, у тебя действительно есть что ему сказать, Мартин, — пробормотал я, открывая дверь.

— Какая разница?

Я обернулся. Более чем за месяц Мартин Вик ни разу со мной толком не заговорил. Он ухитрился сдвинуть кислородную маску; блестящие черные глаза смотрели то ли в потолок, то ли прямо на меня. Может, ни туда и ни сюда, а может — сразу всюду.

Он покашлял, прочищая единственное легкое, потом произнес натужным шепотом:

— Пусти свою жизнь под откос, сынок... Все зазря...

Я поглядел на его лицо, покрывшееся испариной от усилий, потом кивнул и вышел. По пути к посту охраны невольно вытер ладони о брюки, думая про заразные искры и гадая, не почудились ли мне слова.

Уже много недель мне казалось, что я и не сплю, и не бодрствую. Всякий раз, заступая на дежурство, я будто впадал в анабиоз или во временное помешательство. Так что когда свет снова погас, я продолжал идти по стенке. Охранник обернулся, ослепив меня светом фонарика, пристегнутого к винтовке «Хеклер и Кох», но я не испугался. Как был, так и остался беспомощным, блуждающим в темноте.

2

Видеозапись ареста Мартина Вика я видел всего один раз, несколько лет назад, но она произвела на меня сильное впечатление. Все произошло ранним утром, примерно за час до рассвета. Сначала полная темнота, потом дверь вокзала закрылась, и на фоне серого фасада обозначился силуэт Вика.

Голова и плечи поникли, как у тряпичной куклы. Он вышел на свет, подволакивая ногу. Вся одежда казалась черной, и даже при плохом качестве записи стало видно, что пуговицы куртки застегнуты криво, из-за чего она сидела мешком и сбилась на одно плечо. Дерганой походкой Вик прошел по безлюдному залу к пустой билетной кассе.

Зернистое изображение с камеры за кассой соответствовало ситуации. Вика будто окружало облако статического электричества, дымка, размывающая силуэт по краям. Затем он вышел под грязновато-желтый свет ламп и полностью очутился в кадре. Воротник рубашки загнут, один рукав куртки засучен, другой вытянут, штанины перекручены — швы криво тянутся по ногам.

И вроде бы на нем был только один ботинок.

Растянутый, мокрый носок на правой ноге оставлял на полу красные следы. У кассы стало видно, что вся одежда блестит от влаги и как-то странно прилипла к телу. Призрачный и далекий синий свет мигалок, возникший у него за спиной, приближался, пульсировал в окнах.

Мартин Вик поднял голову и с бессмысленным выражением уставился на окошко кассы. Затем его взгляд переместился на собственное отражение в оргстекле, и он шагнул назад. Лицо его исказилось от ужаса, будто один ночной кошмар сменился другим. Он отшатнулся от своего отражения и случайно взглянул в камеру, которая до этого засняла его путь по залу.

Позже этот взгляд станет темой бесконечных дискуссий.

Было ли это реакцией невиновного человека, не осознававшего, где он и что делает, или расчетливыми действиями психопата, стремящегося официально задокументировать свой спектакль? Вик осел на пол и лежал, подрагивая и пуская пену изо рта.

Спустя несколько часов полиция обнаружила убитую семью в доме с распахнутой дверью.

Мартин Вик прошел по городу в одежде, пропитанной кровью пятерых, и следующие двенадцать лет провел в тюрьме «Стренджуэйз».

Но этого было недостаточно.

3

Детектив-инспектор Сатклифф не брал трубку, но отыскался в первом же месте, куда я заглянул. «Темпл» был маленьким подвальным баром под Грейт-Бриджуотер-стрит, всего в двадцати минутах ходьбы от больницы. В викторианские времена тут находился подземный общественный туалет, а в восьмидесятых годах прошлого века из него сделали рок-н-ролльную забегаловку. Маленькие, тесно поставленные столики, всюду концертные флаеры, афиши туров и граффити. Сатти в углу втолковывал что-то одному из посетителей. Для пущей доходчивости, подняв собеседника за уши и прикладывая его головой об стену в ритме барабанного боя.

Потом увидел меня и, изобразив трагическую мину, прокричал сквозь музыку:

— Надо же! Мистер Великая Депрессия собственной персоной. За пивом пришел, вместо того чтобы в очереди за хлебом стоять?

— Вик хочет с тобой поговорить.

Сатти кивнул, опустил посетителя на землю и велел ему исчезнуть.

— Странно, не находишь?

— Что странного? — Я проводил взглядом бедолагу, потирающего уши.

Сатти вытер бровь и отмерил мне порцию землисто-желтой ухмылки:

— Что Вик настолько предпочитает меня тебе.

— Да, странно. Он сегодня разговорчивый...

— Да ну?

Сатти было непросто удивить, а эта новость определенно привлекла его внимание.

— Может, пробил его час. Что сказал?

— Чтоб я пустил свою жизнь под откос.

Сатти фыркнул и вернулся к своему бокалу:

— Да ты уже перевыполнил его наказ.

Глядя на то, как Сатти пьет, было сложно не согласиться.

Телосложением мой напарник напоминал фляжку для спиртного. Массивная голова, плотно сидящая на широких плечах, и зловонное от виски дыхание. У него было странное, даже отталкивающее лицо. Бескровно-белое с какими-то буграми. Однако оно соответствовало его характеру — этакий ярлык на пакетике с крысиным ядом. Сатти никогда не гладил свои костюмы, ткань так натягивалась на его телесах, что казалась идеально отглаженной. Он со стуком опустил на столик бокал и посмотрел на меня так, будто впервые видит:

— А может, ты просто решил устроить себе выходной? Твоя бывшая ведь тут работала?

— Давно уволилась, — сказал я, ища в карманах записку Вика.

— Одна из многих. Наверное, потому, что ты слишком часто сюда захаживал.

— Или кто-то из нас двоих.

Я наконец нашел сложенный листок.

— Угу, — буркнул Сатти, изучая его. — Жаль, нельзя ему руки за спиной связать. — Он взял пиджак с барного стула и втиснулся в него, как в смирительную рубашку. — Ну, веди тогда, гендеркинд, к своему хренмобилю.

— Увы, я пешком, — ответил я.

— Тогда я беру такси. Ты со мной. Как только Вик снова закемарит, продолжишь дежурство.

Я кивнул и пошел за ним к выходу.

Мы поднялись по ступенькам на улицу и поймали такси. Всю дорогу смотрели на проплывающий мимо город. Волонтеры из благотворительных организаций подходили к бомжам с ошалелыми взглядами. Упившиеся юнцы хорохорились по пути из одного паба в другой. Девушки скользили стайками по улицам, до упаду смеясь над жизнью. Раньше мы так и патрулировали улицы, но с тех пор все изменилось. Сатти сидел рядом и с ворчанием втирал в ладони антисептический гель. Он приканчивал по пузырьку в день, но почему-то для полной чистоты этого не хватало. Иногда мне казалось, что он пропитывается алкоголем через поры в коже.

Двое мужчин заносили в больницу девушку-подростка без сознания, держа ее словно скатанный в рулон ковер. Мы вошли в вестибюль. Свет на мгновение погас, но тут же зажегся. Я огляделся. Уличная резня, драки, ножевые ранения... Растерянные, потрясенные люди. Пьяные, под кайфом, с травмами, после которых их жизнь не будет прежней. Болезненно тощие матери-одиночки на продуктовом пособии, болезненно одутловатые младенцы. Мы оба обернулись на шум. Девушка очнулась, вырвалась из рук благодетелей и бросилась обратно на улицу. Единственный разумный человек.

4

После теракта двадцать второго мая2 вооруженные полицейские в городе стали обыденным зрелищем.

Но видеть такого в больнице все равно было непривычно.

Больничный фонд поупирался, но мы предъявили уведомления об угрозе жизни из личного дела Вика. Предупредительные письма, которые правоохранители были обязаны по закону доставить осужденному при получении достоверной информации о таких угрозах. За годы заключения в деле Вика накопилось столько грозных уведомлений, что за час работы комиссии мы даже не успели зачитать все. Дальше комиссия слушать не захотела и тут же распорядилась выставить вооруженную охрану возле палаты.

Таков и был план.

Все отведенное время обсуждать угрозы в адрес заключенного, чтобы мы не успели доложить о состоявшихся попытках покушения. Один сокамерник воткнул ему в ухо заточку из шариковой ручки, другой пытался повесить его на простынях. Но изобретательнее всех была попытка сокамерников замочить Вика в сортире. Унитазы в камерах сконструированы так, чтобы не допустить подобного коллективного покушения: в систему смыва подается слишком малое количество воды. Согласно отчету о происшествии, понадобилось не меньше пяти заговорщиков с полными мочевыми пузырями, чтобы нужный уровень жидкости продержался в чаше с минуту или дольше, пока голова Вика будет там находиться. Надзиратели подоспели вовремя, но, пожалуй, все вздохнули с облегчением, когда у него диагностировали смертельную болезнь и перевели его в больницу.

Нам с Сатти сказали, что по возможности один из нас должен постоянно находиться около заключенного. Не потому, что он представляет угрозу, а потому, что приближение смерти может сделать его разговорчивее. Ведь даже спустя двенадцать лет после ареста вопросов к нему оставалось немало.

Когда мы только получили это задание, говорилось, что Вику осталось жить дней пять-шесть, и я почувствовал облегчение оттого что мы не застрянем здесь надолго.

Прошло пять недель.

Присутствие Сатти обладало живительным действием. Он будто тянул жизненные соки из меня и питал ими нашего заключенного. К концу первой недели я уверился, что Вик вот-вот умрет. К третьей думал, что он крепнет, на исходе четвертой — что выздоравливает. Теперь, в конце пятой недели, я опасался, что Мартин Вик будет жить вечно.

Держать у себя преступника, которого ненавидит вся страна, — дело щекотливое, так что было решено тайно разместить Вика на первом этаже, в старом ремонтируемом крыле больницы. Оно занимало четверть этажа и имело только один вход. Лифт отключили, палату временно отгородили от остального отделения. Доступ туда осуществлялся через пожарный выход, ведущий к бетонной лестнице. Чтобы перейти в основной корпус, надо было спуститься по ней, пройти через регистратуру и подняться по главной лестнице по ту сторону перегородки. Теоретически это означало, что в палату Вика есть только один путь.

На практике же я чувствовал себя, как крыса в капкане.

Я поднялся по лестнице, а Сатти чуть поотстал. За конторкой бывшего сестринского поста сидел охранник по фамилии Ренник. В полном тактическом облачении: бронежилет, перчатки без пальцев, новая черная фуражка. С множеством прибамбасов, пристегнутых к жилету, — наручники, рация, электрошокер, пистолет, аптечка и патроны — он походил на игрушечного солдатика. Ренник с улыбкой перелистывал газетные страницы и почесывал ухо дулом штурмовой винтовки.

Пугать его не хотелось.

— Ренник, — тихо позвал я.

— Уэйтс, — ответил он, не поворачивая головы.

Положил газету на конторку и встал, одним движением отвернув дуло от меня.

— Ты же себе чуть башку не раскроил.

— На предохранителе стоит, — спокойно ответил он.

— За мной топает Сатти, так что лучше шевелись.

Ренник посмотрел на меня тем еще взглядом и с ленцой выдвинулся из-за конторки, будто сам об этом подумал. Я не возражал. Реннику было лет двадцать пять — года на четыре-пять меньше, чем мне, — но мы с ним в одном чине. Недавно я сдал экзамен на звание сержанта, хотя и не ожидал повышения. Мое личное дело было так запятнано, будто его окунули в дерьмо.

Сатти распахнул дверь и прошествовал мимо меня к посту. Вывернул карманы, достал телефон и навалился на конторку, расставив ноги.

— Обыскивать будешь?

Ренник молча подвинул ему лист учета посетителей. Сатти выпрямился, накорябал свое имя и пошел дальше. Он обладал уникальной способностью выводить людей из душевного равновесия и прямо-таки черпал из этого жизненные силы. В палате Вика рявкнул с порога:

— Ну, как тут мой храбрец-удалец?

Ренни с отвращением покосился на лист учета посетителей:

— Он всегда таким был?

— Сколько я его знаю.

Ренник поглядел в сторону палаты, пытаясь сохранять невозмутимое выражение лица, но любопытство победило.

— Вы оба по ночам дежурите... — кивнул он, держась за винтовку.

— За грехи сослали, — пояснил я.

У нас с Сатти на двоих было их столько, что священник в ужасе сбежал бы с исповеди. Ночные смены считались низшей ступенью службы в полиции и обладали мрачной привлекательностью для тех, кто в них не работал.

Постоянно по ночам дежурили только двое.

Я и детектив-инспектор Сатклифф. Остальные чередовали работу в дневные и ночные смены, а к нам относились с подозрением: вдруг это заразно и им тоже будет грозить вечная ссылка в ночную смену. В результате мы имели дело с самым дном преступного мира в одиночку, без контроля и вмешательства со стороны полиции в целом. Наше законное пребывание на улицах в городе с бурной и увлекательной ночной жизнью продолжалось с вечера до раннего утра. Время от времени к нам попадали проштрафившиеся коллеги, но потом либо брались за ум, либо подавали в отставку.

Мы с Сатти перевоспитанию не подлежали.

— Детектив-инспектор Питер Сатклифф... — прочел Ренник. — Не очень-то ему повезло с именем3.

Из палаты доносилось тихое бормотание.

— По мне, так ему подходит, — ответил я.

Ренник ухмыльнулся:

— Я сержанту нашему сказал, что вас двоих приписали к Вику. Так он говорит, я, наверное, ослышался, потому что те, кто в ночной смене, не способны даже сосчитать елдаки в сортире.

— Только елдаки в больничном отделении, Ренни.

— Не знал, что людей нашего возраста вообще посылают в ночную смену. — Он не обратил внимания на колкость. — В смысле, на постоянку... — Ренник понизил голос. — Чем ты такое заслужил?

— Да ничем особым. — Видя, что он ждет продолжения, я добавил: — Сделал то, что нужно, не так, как нужно.

— А я другое слышал, — ухмыльнулся Ренник. — Больше не употребляешь? — В ответ на мое молчание он продолжил: — А то с чего вдруг такие перемены? Особо важное дело доверили.

Разумеется, он считал дело особо важным. Раз он к нему причастен.

— Сатти был одним из тех, кто арестовал тогда Вика.

— Да ну? — Ренник явно впечатлился. — А я думал, что Блейк.

— Блейк добился от Вика признания вины, но первым на место прибыл Сатти. В полицию поступило сообщение, что по городу разгуливает человек в окровавленной одежде, и Сатти все бросил и помчался на вызов.

Ренник непонимающе сдвинул брови:

— То есть двенадцать лет спустя его сдернули с ночной смены, чтобы он держал умирающего Вика за руку? Не понимаю.

— Знаешь ведь, что одного ребенка так и не нашли.

— Конечно, — ответил он. — Девочку. Лиззи Мур.

— Верно. — Я кивнул на палату в конце коридора. — Умирающий Вик — последняя возможность для родственников узнать, что он с ней сделал.

— Да, но вас-то почему к нему приставили?

— Как бы ты назвал Вика одним словом?

— Сволочь, — не раздумывая ответил Ренник.

Я кивнул:

— Ну так вот Сатти говорит с ним на одном языке. Причем бегло. Они поладили тогда, во время ареста. Начальство решило, что только Сатти сможет его разговорить.

— Поладили? — Ренник скривился; у него как будто даже волосы встали дыбом от возмущения. — Вик убил женщину и троих детей...

Я кивнул, но это было трудно объяснить.

На первый взгляд у Сатти было больше общего с преступником-рецидивистом, нежели с полицейским. Кроме одного. Преступники действовали под влиянием порыва, в гневе или ради денег. Сатти же привлекал сам акт злодеяния, и чем хуже — тем больше. Его работа в правоохранительных органах была просто способом постоянно находиться в этой атмосфере, не рискуя собственной свободой. Если ночное дежурство выдавалось чересчур спокойным, Сатти организовывал неприятности сам.

В душе я был согласен с Ренником.

То, что нас перебросили на это задание, было чем-то необычным и даже невероятным, но я не хотел знать, что на самом деле стояло за этим решением. Когда ответы становятся все мрачнее, вопросы перестаешь задавать.

Я не знал точно, что вызвало эти перемены, но Сатти явно приложил к этому свою продезинфицированную лапу.

— Какой он? — Ренник нарушил мой ход мыслей.

— Сатти?

Ренник закатил глаза:

— Мартин Вик.

— Не знаю, — ответил я, и Ренник состроил недоверчивую гримасу. — Кроме шуток, со мной он не разговаривает.

— Так ты с ним сидишь десять часов кряду...

— Записываю все, что он делает, и зову Сатти, если попросит.

— Ты, похоже, в рубашке родился.

— Ага, — подтвердил я. Вот только рубашка была смирительной.

Я обошел Ренника и перевернул газету на конторке. На первой полосе красовалась фотография нашего заключенного, Мартина Вика. Он сидел на больничной койке и ел хлопья с молоком. Фотографию сделали из коридора на мобильный телефон.

«Серийный убийца приканчивает жратву».

— Черт подери. — Я поглядел на Ренника.

— Не в мое дежурство, меня к завтраку всегда сменяют.

— Если Сатти увидит, он тебе в глаза нассыт. — Я посмотрел на дату. Утренний воскресный выпуск. Через несколько часов увидят все. — Где взял?

— В регистратуре во время перерыва.

— И не подумал об этом сообщить?

— Не в мое же дежурство, — сказал он.

— Но ты же у всех выворачиваешь карманы?

Персонал сюда проходил только после досмотра. Присутствие санитаров, уборщиков, даже врачей и медсестер было строго регламентировано. Охраннику вменялось в обязанность обыскивать каждого.

Телефоны проносить было запрещено.

Ренник насупился:

— Конечно у всех.

Мы оба обернулись, когда Сатти с обеспокоенным видом вышел из палаты Вика. Я заслонил собой газету на конторке.

— Секунда найдется, Эйд? — спросил Сатти.

— Конечно...

Я вывернул карманы, сдал Реннику телефон и расписался. Последовал за Сатти на некотором расстоянии, не желая сразу сообщать плохие новости.

Стены закрывала пленка.

Вдоль них стояли ведра со штукатуркой и мусором. Ремонт отложили до смерти Вика.

Сатти придержал дверь туалета, будто приглашая меня в свой кабинет. Я нащупал выключатель. Сюда не заходили неделями, возможно, это было самое чистое помещение в здании. Я присел на раковину. Сатти закрыл дверь и прислонился к ней, чтобы никто не вошел и не вышел.

— Вик говорит, что не просил меня звать...

— Просил. В записке. Если я ее неправильно понял, то извини, что притащил тебя сюда.

Сатти слушал меня молча. Только выражение лица менялось.

— Ладно, — наконец произнес он. — Верю. Значит, написал записку и хотел, чтобы ты сходил за мной. К чему бы это?

— Думаешь, умирает?

— Он уже несколько месяцев умирает. Привык уже, наверное, умирать. Не-а, тут что-то другое. Он как будто... не знаю... напуган.

— Думаешь, кто-то к нему подобрался? — спросил я, думая о газете.

Сатти не ответил.

— Зачем? И как? — Я понизил голос.

Сатти, осклабившись, поглядел на пол, затем приотворил дверь плечом. Выглянул в коридор и покачал головой. Я тоже выглянул со своего места. Ренник снова читал газету. Подперев подбородок дулом винтовки.

— Громила-дрочила. — Сатти вышел из туалета и со всей силы хлопнул дверью.

Чуть не выскочив из штанов, Ренник поспешно ухватился за винтовку. Повезло, что не разнес себе голову. Сатти подошел к посту, заглянул в лист учета и уставился охраннику в лицо.

— Констебль, у заключенного были посетители во время нашего отсутствия?

— Что?

— Что, сэр, — поправил его Сатти. — Похоже, кто-то побеседовал с Виком, пока нас не было. Может, врач или медсестра левые зашли, а ты их не записал? Может, тебе любопытно стало, уж не знаю. Но человек, который готов был признаться, что он сделал с телом двенадцатилетней девочки, неожиданно замолчал.

— Мимо меня никто не проходил.

Взгляд Сатти упал на статью. Он увидел фото Вика на больничной койке и схватил газету. Я хорошо знал этот взгляд Сатти и порадовался, что он предназначен не мне. Словно горшок мочи, которая вот-вот забурлит. Сатти забрал свой бумажник с конторки и принялся пересчитывать деньги.

Ренник фыркнул:

— Да не трону я ваши деньги, сэр.

— Знаю, что не тронешь, — ответил Сатти. — Эйд, как прозвище у того ирландишки, который рекламировал свои услуги в «Восходящем солнце»?

Я задумался, припоминая.

— Вилли Подрывник.

— Ага, точно. Похвалялся, что за пятнадцать фунтов готов сломать кому угодно что угодно. — Сатти хлопнул бумажником о конторку и надвинулся на Ренника. — Ну так вот, у меня имеется его номерок и две двадцатки, так что гони версию поубедительнее.

— Я во время завтрака не дежурю. Меня тут не было, когда фотографию сделали.

— Эйд, проверь-ка. — Сатти схватил газету со стола и пошагал обратно в палату. — И кофе принеси. Да чтоб чернее спринтеров на стометровке.

Я подождал, пока дверь захлопнется, кивнул в пространство и, не глядя на Ренника, направился к выходу.

2 22 мая 2017 г. террорист-смертник подорвал себя на стадионе «Манчестер-Арена» во время концерта американской певицы Арианы Гранде.

3Питер Сатклифф (1946–2020) — британский серийный убийца, прозванный Йоркским Потрошителем; арестован в 1981 г. и приговорен к пожизненному заключению за 13 убийств на сексуальной почве, совершенных в период с 1975 по 1980 г.

5

На лестнице свет снова моргнул и погас. Сатти терял самообладание примерно так, как теряют ключи. Беспечно и совершенно бездумно. Порой казалось, что навсегда. Изредка он направлял свой гнев на людей, будто луч прожектора, который заставляет тебя замереть на месте и высвечивает то, что ты прячешь. Если его обеспокоила перемена в Вике, значит дело серьезное. То, что чутье сразу указало ему на Ренника, спокойствия не добавляло.

Смена предстояла долгая, а инциденты с огнестрельным оружием происходили постоянно.

Резервный генератор изволил завестись, и свет загорелся вполсилы. Я потер лоб в попытке взбодриться и шагнул в упорядоченный хаос, характерный для центральной городской больницы в выходные.

Как можно быстрее прошел по исцарапанному линолеуму приемного покоя, пробираясь сквозь толпу пациентов.

Только я удалился от суматохи на второй этаж, как бригада «скорой» провезла кого-то на каталке в операционную. В этой части здания не было окон, но обычно я определял время суток по состоянию поступающих пациентов. Этим вечером больные разной степени тяжести лежали на койках в коридоре, ожидая свободных мест в палатах. Я встал между койками, когда мимо пронеслась с каталкой вторая бригада, а за ней почти сразу — третья.

Субботняя запарка.

Мимо промчалась последняя каталка, и я успел заглянуть в широко раскрытые невидящие глаза пациента с глубокой раной головы. Бригада завезла каталку в боковую палату, двери закрылись.

— Извините... — обратилась ко мне невысокая женщина, спешившая вслед за врачами по коридору.

Я попытался обойти ее, но она уперла ладонь мне в грудь. Вид у нее был ошарашенный и растерянный. На лбу кровь. Похоже на состояние шока.

— Вы здесь работаете? С ним все будет хорошо?

— Нет, — сказал я, отступая. — В смысле, не работаю.

Я помчался по коридору и, не оглядываясь, завернул за угол. Ноги сами несли меня вперед. Хотелось затеряться в лабиринте отделений и палат. В пустом коридоре я прислонился к стене и закрыл глаза.

У человека на каталке было снесено полголовы.

Наконец я подошел к кофемашине, поискал мелочь в карманах. От палаты Мартина Вика меня отделяло всего ничего, но из-за перегородки я добирался сюда десять минут.

Я опустил первую монету в щель и увидел свое отражение в черной пластиковой панели. Посмотрел вниз и заметил кровавый след от ладони, который оставила на моей рубашке встревоженная женщина. Четкий, хоть отпечатки пальцев снимай. Я сунул деньги обратно в карман и пошел в туалет замывать пятно.

6

Над раковиной висел лист полированной стали. Зеркало наркоманы бы разбили на самодельные ножи. Сталь потускнела из-за вмятин и царапин, так как от листа все равно пытались оторвать хотя бы часть. Мое лицо в нем виделось сюрреалистично, будто искаженная, ненастроенная картинка из другого измерения. Я пригляделся. Темные круги под краснеющими глазами.

Значит, в зеркале я.

В первых двух дозаторах мыла не оказалось, но для комплекта я проверил и третий. Тоже пусто. Отказавшись от идеи отмыть пятно, я просто застегнул пуговицу на пиджаке.

Я уже открыл дверь, но тут из кабинки послышался странный звук.

Похожий на бульканье. На полу валялись надорванные пустые пакетики из-под жидкого мыла. Плоские и блестящие, они напоминали огромных раздавленных личинок. Из кабинки раздался другой звук. Долгий влажный поцелуй.

— Кто здесь? — спросил я.

Ответа не было.

Свет потускнел, я остановился на полпути к кабинке, догадавшись, что я увижу. Толкнул приоткрытую дверцу. Тощая девица в зеленом спортивном костюме с надвинутым на лицо капюшоном сидела на крышке унитаза и высасывала мыло из пакетика. Говорили, что с такого пакетика пьянеешь, как с шести рюмок водки. Правда, чище стать не получится, а вот побочные эффекты неслабые.

Амнезия, слепота и непроизвольное опорожнение кишечника.

Хотя бы далеко ходить не придется.

Ногти странной особы покрывал зеленый лак, а вокруг глаз красовались татуировки в виде пентаграмм разных размеров. Возраст я определить затруднился. Такой образ жизни резко накидывает скорость или значительно уменьшает расстояние на спидометре жизни. Зависит от того, как посмотреть.

Она грязно выругалась и присосалась к пакетику.

Мне стало ее жаль, так что я не особо к ней приглядывался. Только кивнул. Дверца захлопнулась и закрылась на щеколду. В ответ на ругательство можно было пошутить, что помыла бы лучше рот, но слишком мрачная выходила шутка.

7

В заброшенное крыло я вернулся с двумя стаканчиками кофе. Ренник стоял навытяжку и даже не взглянул на меня, когда я поставил стаканчик на конторку. То ли уязвленная гордость не позволила, то ли что посерьезнее.

— Ну, за здоровье, — сказал я, но он не ответил.

Я шел к палате Вика так осторожно, будто мне на спину пришпилили бумажную мишень.

Из-за двери доносилось приглушенное бормотание. Я прислушался, потом постучал и вошел. Сатти сидел рядом с Виком и заканчивал рассказывать какую-то грязную историю.

— Нет, я, конечно, слышал, чтобы политики целовали детишек, но не взасос, как этот.

Обычно Сатти оживлялся, рассказывая пошлятину, но сейчас в его голосе не слышалось привычного задора. Видимо, он просто резко сменил тему.

— Черный. — Я протянул ему кофе.

Сатти взял стаканчик и оставил его исходить паром на столе. Потом с треском откупорил новый флакончик антисептика и натер им руки.

— Что, много народу сегодня?

Я кивнул и посмотрел на Мартина Вика. Мой приход будто нарушил какой-то важный момент, но взгляд блестящих всевидящих глаз оставался неподвижным.

— Не спит?

— Сам, что ли, не видишь? — ответил Сатти.

— Как самочувствие, Мартин?

В лице Вика что-то промелькнуло, взгляд черных глаз остановился на мне. По спине пробежал знакомый холодок. Сатти приблизил ухо ко рту Вика и прислушался.

— Говорит, если в мире есть справедливость, то он выздоровеет.

— Если бы в мире была справедливость, мы бы остались без работы. Нет, серьезно, как он?

— Как раз собирались прочитать прогноз. — Сатти поднес к Вику газету.

Я пригляделся. На фотографии Вик выглядел смущенным и расстроенным.

— Цена жизни, — прочел Сатти заголовок. — Как сообщают наши источники в больнице, мистер Вик цепляется за жизнь, но ему остались считаные дни. — Сатти опустил газету и посмотрел на заключенного. — Не верь тому, что пишут в газетах, Март.

Губы Вика зашевелились. Сатти наклонился к нему и хмыкнул, будто собираясь ответить на вопрос.

— Источником может быть любой, кто побывал в палате. Врач, медсестра, уборщица. Ты ведь не стал бы торговать информацией, а, Эйд?

— Да кто бы мне поверил, — ответил я. — Уверен, что он хочет это читать?

Сатти открыл разворот с фотографией улыбающегося семейства. Их было пятеро. Мать, отец, две девочки и мальчик. Семейство Муров.

— А почему бы не проплыть по волнам памяти, да, Март?

Губы Вика вновь зашевелились, и Сатти наклонился к нему. Потом выпрямился с мрачным видом и медленно перевел взгляд на меня:

— Может, сходишь и отмоешь дерьмо с рубашки?

Я посмотрел на пятно засохшей крови у себя на груди и попятился к двери.

— Конечно. Смотри, кофе остынет.

Не глядя ни на меня, ни на кофе, Сатти повернулся к Вику. Я вышел в коридор. Из палаты снова послышалось бормотание Сатти. Я посмотрел на пост. Констебль Ренник пристально наблюдал за мной. Дуло винтовки нацелилось прямо на меня. Я направился к туалету, гадая, что все это значит.

8

Я включил свет. На полу валялся пустой пакетик из-под жидкого мыла. Такой же, как в туалете за перегородкой. Когда мы с Сатти тут разговаривали, его не было. Я посмотрел на дозаторы над раковинами. Пустые. Распахнул приоткрытую дверцу кабинки. Еще два пакетика плавали в унитазе. Я отшагнул, посмотрел наверх. Панели на потолке прямо над кабинкой не было.

Пульс участился, отреагировав на аномалию. Я вышел из туалета.

Ренник не сводил с меня взгляда.

— Все нормально? — спросил я.

Он не ответил.

— Все в порядке, констебль?

Ренник кивнул, а я прошел мимо него к лестничному пролету.

— У тебя кровь! — окликнул он.

За эти недели я столько ходил по этим ступеням вверх и вниз, что накачал ноги, и теперь быстро спустился на первый этаж, хлопая дверями. Протолкнулся сквозь толпу у регистратуры, надеясь, что у меня просто паранойя, и поднялся по центральной лестнице в отделение. Все так же многолюдно. Я пробрался по коридору к туалету, где видел наркоманку около двадцати минут назад. У писсуара стоял мужчина. Он посмотрел на меня тем еще взглядом, когда я забарабанил в стену кабинки.

Изнутри не доносилось ни звука.

Я отшагнул, посмотрел наверх. Здесь тоже не было панели на потолке. Я распахнул дверцу плечом. В унитазе плавал пакетик из-под мыла. Наркоманка либо смылась в унитазе, либо выбралась через потолок.

Я выругался.

Мужчина у писсуара ретировался, не вымыв руки. Я последовал за ним. Расталкивая пациентов и сотрудников, спустился по главной лестнице. Преодолел лабиринт приемного покоя и снова ступил на лестницу. Лампы замигали, свет потускнел. Погас.

Я нащупал перила и вздрогнул.

Откуда-то шел сильный химический запах, и, кажется, кто-то спускался по лестнице. Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Повеяло прохладой. Кто-то прошел мимо меня. Лампы снова зажглись. Я обернулся и увидел тощую в зеленом худи. Сначала она шла, потом побежала вниз по лестнице.

— Эй! — позвал я ее и вздрогнул, когда завыла пожарная сирена.

В узком пространстве лестничного пролета вой отдавался в висках, словно звук пневматической дрели. Я закрыл уши руками, помчался вверх по лестнице. Распахнул дверь на этаж и сразу понял, что что-то не так, потому что Ренника на посту не оказалось. Сквозь вой сирены его было не дозваться. Я бросился к посту охраны, заглянул за конторку и отпрянул. Констебль лежал на полу, схватившись за шею. Сквозь пальцы струилась кровь, булькала в горле и пузырилась на губах, не давая вздохнуть.

Неожиданно из палаты Вика выскочил Сатти, охваченный пламенем, и заметался, натыкаясь на стены. По коридору прокатилась волна жара. Очнувшись от ступора, я сорвал со стены огнетушитель и принялся поливать Сатти. Он покатился по полу, сбивая с себя пламя. Включилась система пожаротушения, нас обоих залило водой. Огонь наконец погас.

Я пробрался мимо напарника в палату Вика, и в нос мне с ходу ударил смрад.

Почерневший Вик дергался в ремнях на все еще тлеющей койке. Я стал заливать его пеной из огнетушителя. Огонь потух, но осталась вонь горелой кожи и паленых волос. Я уткнулся носом в сгиб локтя. Хотел уйти, но еще живой Вик пытался привлечь мое внимание сквозь вой сигнализации.

Я подошел к нему, закрыл глаза и наклонился поближе.

— Не я, — произнес он.

От него исходил жар.

— Я знаю, Мартин...

— Не это, — быстро проговорил он.

Я посмотрел в черные глаза на обгорелом, покрытом волдырями лице. В них светился гнев.

— Муры, — прошептал он.

Кожа вокруг его рта треснула, он принялся бить меня кулаком в грудь. Возможно, говорил что-то еще, но сигнализация орала отовсюду. Вскоре он обмяк на догорающей кровати. Проверять пульс уже не было необходимости.

Шатаясь, я вышел из палаты. Обалделый, промокший до нитки. Сатти дополз до Ренника и пытался руками остановить кровотечение из его шеи.

Вода на полу окрашивалась в алый цвет.

Я ринулся мимо них, на лестницу. Тремя этажами ниже мелькнула убегающая фигура. Я погнался за ней, перепрыгивая через ступени, поскальзываясь в мокрых ботинках, делая виражи на лестничных площадках.

В лестничный пролет виднелись еще силуэты внизу, а когда я сбежал на этаж ниже, дверь рядом распахнулась.

Толпа хлынула на улицу через пожарные выходы.

Сначала я еще видел убегающую девицу, но спустя несколько мгновений понял, что упустил ее. Я проталкивался сквозь толпу и орал, чтобы меня пропустили, но все равно добрался до первого этажа только через несколько минут. У выхода на меня смотрели с отвращением и изумлением. Видели потеки крови у меня на руках, на лице и на рубашке — свежие, влажные от воды. Я взобрался сначала на капот, а потом на крышу «скорой» и вгляделся в парковку, освещенную рассеянным светом натриевых фонарей.

Люди, паника, повсюду.

9

Шел пятый час утра. По статистике, в это время происходит наибольшее количество смертей. Хоть в чем-то мы опережали график. Я позвонил из «скорой» и вызвал подкрепление. Спустя считаные минуты пожарные уже оцепили здание. Я подробно описал прибывшим коллегам наркоманку и рассказал обо всех событиях, которые привели к нападению на Ренника. К обширным ожогам Сатти и убийству Мартина Вика. Я и сам мало что понял из своего рассказа, но старший инспектор кивком разрешил мне идти. Я встал, надеясь завалиться в какой-нибудь бар, но тут мне на плечо опустилась чья-то рука. В пухлой перчатке спецназовца.

— Суперинтендант Паррс, — сказали мне на ухо.

Я закрыл глаза, ожидая, что перед внутренним взором пронесется вся жизнь.

— Веди.

Спецназовец повел меня обратно, наверх по лестнице. Кожа зудела от грязи. Я провонял запахом крови, горелой плоти и паленых волос. При нашем приближении стоящие у каждой двери спецназовцы хватались за автоматы. Мой сопровождающий распахнул плечом последнюю дверь. Забрезжил свет, ветер взъерошил волосы.

Мы стояли на крыше больницы.

Площадка не предназначалась для прогулок, из настила тут был только редкий гравий да сорняки, пробивавшие себе путь сквозь трещины в бетоне. Кое-где валялись ржавые банки из-под кока-колы, набитые сигаретными бычками, за грудой кирпичей виднелись пустые бутылки из-под джина. Спецназовец вытянул руку, будто ведущий игрового шоу, указывающий победителю на выигрыш.

Так не похожий на первый приз.

Суперинтендант Паррс стоял спиной к нам и смотрел на залитый светом хаос внизу. Серовато-седые волосы, серый плащ и брюки сливались с гематомно-лиловым небом, отчего Паррс казался неотъемлемой частью городского пейзажа. Еще не вполне рассвело, но на горизонте уже виднелась узкая полоса туманного света. Дверь за мной захлопнулась. Суперинтендант слегка повернул голову в знак того, что знает о моем присутствии, и я понял, что нас оставили одних.

— Эйдан Уэйтс. — Шотландский акцент Паррса прозвучал еще резче, чем обычно. Будто скрежет клинка о точильный камень. — Когда я услышал, что у меня стало на одного сотрудника меньше, то почему-то сразу подумал о тебе... — Он обернулся. Глаза его были до того налиты кровью, что он, наверное, видел все в красном цвете. — А ты жив-здоров.

— Нет худа без добра, сэр.

Паррс ничего не сказал. Я уставился в пол.

— Доброе утро, суперинтендант.

— Я бы назвал его скорбным, детектив-констебль. Эйдан Уэйтс снова феерично облажался.

Я всмотрелся в занимающийся рассвет и промолчал.

— Я получил доклад старшего инспектора Джеймса, — продолжал Паррс, и я непонимающе сдвинул брови, ведь я разговаривал с Джеймсом всего десять минут назад. — Он говорит, ты ничего не знаешь. Что ж, в этом есть доля правды. А не умолчал ли ты о чем-нибудь во время беседы?

Я изложил инспектору Джеймсу объективные факты и опустил субъективные предположения. Засомневался, упоминать ли мой краткий разговор с Мартином Виком, и в итоге решил, что не стоит.

Однако Паррс уже что-то заподозрил. Он всегда улавливал недосказанности, а потом выуживал их из меня, как вор — ценности из кармана.

— Было кое-что, сэр.

— Да неужели?!

— Вик пытался что-то сказать перед смертью.

— Если это не местонахождение тела Лиззи Мур, то вряд ли я хочу это знать.

— Он сказал, что этого не делал.

— Он был пристегнут ремнями к койке, Эйд. Конечно, этого он не делал.

— Я имею в виду преступление, из-за которого он оказался пристегнут к койке, сэр.

Паррс по-прежнему не шевелился.

— Думаю, он пытался сказать, что не убивал Муров.

— Признание на смертном одре, да? Старо как мир. — В голосе суперинтенданта послышалось облегчение. — А точные слова?

— Почти такие, как я сказал.

— Почти? — Паррс шагнул ко мне.

— Он говорил что-то еще, но я не расслышал из-за сигнализации.

Паррс ненадолго задумался.

— И ты не сообщил эту информацию старшему инспектору Джеймсу, потому что?..

— Подумал, вы захотите услышать об этом первым и решить, что нам следует делать.

— Осужденный за убийство умер под стражей. Пожалуй, мы сделали все, что только можно, и даже больше.

— Дело в том, как он это сказал, сэр...

— Превозмогая боль, наверное. Вот только это не согласуется с подписанным им же признанием, черт подери, а у нас и так головной боли хватает.

— Сэр.

— Джеймс говорит, ты не очень хорошо разглядел поджигательницу...

— Не очень, сэр.

— Удобно.

— Для кого?

— Для нее. Криминалисты еще роются в мусоре, но, похоже, классика жанра. Зажигательная смесь. Стеклянные бутылки с керосином.

— Самодельные гранаты.

— Две порции коктейля Молотова. Кто-то вломился в заведение и решил угостить посетителей выпивкой. Всех разом. Швырнули в палату и закрыли дверь...

В свое время я видел, как бутылки с зажигательной смесью кидали в полицейские фургоны, поэтому поморщился, представив, каково это — оказаться в замкнутом пространстве с такой штукой.

— Выкладывай, — сказал Паррс. — Что, по-твоему, тут произошло?

— Ответ на поверхности: друг или родственник одной из жертв Вика, некто, связанный с семьей Муров, решил, что это — последний шанс отомстить. Насколько я знаю, Вик впервые со времени ареста оказался вне тюрьмы. Этот кто-то проведал об этом и решил рискнуть.

— Вполне правдоподобно.

— Незадолго до происшествия мы увидели воскресный выпуск «Мейл». Фотографию сняли тайно. Она и могла привести убийцу сюда...

— Завтрак в постели? — спросил Паррс. — Есть предположения, откуда фотография?

— Я спрашивал констебля Ренника. Он сказал, что ни разу не дежурил во время завтрака. Мы со старшим инспектором Джеймсом проверили график. Так и есть.

— Узнали, кто тогда дежурил?

— Констебль Луиза Янковски, — ответил я. — Вик ел хлопья с молоком только во время ее дежурства. Она вроде бы недавно в подразделении, но...

— Уже сделала себе имя...

В прессе писали про операцию, в которой отличилась Янковски, без упоминания ее имени. Она была на дежурстве, когда в прошлом декабре грузовик въехал в толпу на Альберт-Сквер во время рождественской ярмарки и начал давить людей. Луиза отреагировала молниеносно и с приличного расстояния попала водителю в голову, чем спасла десятки жизней.

— Совсем на нее не похоже, — сказал Паррс. — А что скажешь про констебля Ренника?

В свете случившегося докладывать о его небрежном поведении не стоило.

— Ценный свидетель, — сдержанно сказал я. Ножевую рану нанесли спереди. Он же стоял не с закрытыми глазами и мог бы много рассказать. — Возможно, его показания — ключ к быстрому раскрытию дела.

— Возьмешься?