Девушка без имени - Лариса Петровичева - E-Book

Девушка без имени E-Book

Лариса Петровичева

0,0

Beschreibung

Соня Тимофеева в один миг лишилась всего: собственного имени, друзей, родины. Теперь она попаданка, заброшенная мужем-психопатом в другой мир и ставшая там злонамеренной ведьмой. Что выбрать: вернуться домой или попробовать выжить там, где на тебя ведется охота, преодолев путь к трону через клетки человеческого зоопарка и застенки инквизиции? И сможет ли новая любовь спасти там, где не осталось места для надежды?

Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:

Android
iOS
von Legimi
zertifizierten E-Readern
Kindle™-E-Readern
(für ausgewählte Pakete)

Seitenzahl: 325

Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:

Android
iOS
Bewertungen
0,0
0
0
0
0
0
Mehr Informationen
Mehr Informationen
Legimi prüft nicht, ob Rezensionen von Nutzern stammen, die den betreffenden Titel tatsächlich gekauft oder gelesen/gehört haben. Wir entfernen aber gefälschte Rezensionen.



Лариса Петровичева Девушка без имени

Глава 1 Алита

Огюст-Эжен Лефевр, инквизитор первого ранга, терпеть не мог дождя. Осень с ее бесконечными ливнями и сыростью всегда нагоняла на него меланхолию. Вот и теперь, стоя на ступенях Дворца правосудия и дожидаясь, когда кучер выведет-таки его экипаж из-под навеса, Лефевр закрывал голову от потоков воды толстой папкой с документами по делу убийцы, прозванного Мороженщиком, ругал себя за то, что не взял утром шляпу, и чувствовал, что в общем и целом жизнь снова повернулась к нему спиной.

Наконец экипаж остановился возле ступеней, и Лефевр, забравшись внутрь, бросил мокрую папку на скамью и сердито стукнул тростью в стенку: давай двигайся, лентяй ты этакий! Впереди было целых три праздничных дня во славу Рождества святой Агнес, и Лефевр собирался поехать за город – отдохнуть в своем деревенском доме, посидеть у камина с бокалом хорошего вина и умной книгой, прогуляться возле озера. Теперь на этих прекрасных планах можно было ставить крест: в такую погоду лучше оставаться дома, сидеть, как сыч, в своем кабинете…

Экипаж подпрыгнул на какой-то колдобине, Лефевр прикусил язык и выругался. Столичные дорожники, сто бесов им в печень, снова начали ремонт мостовых – конечно, когда ж еще этим заниматься, как не осенью! Вот кого бы притянуть к суду инквизиции: их деятельность ничем не лучше злонамеренного колдовства. Некоторое время Лефевр думал о сегодняшнем процессе, своем выступлении и оправдательном приговоре – должно быть, именно поэтому судья и передал ему дело Мороженщика: наказывал за беспристрастность и четкую оценку событий. Во Дворце правосудия Лефевра не любили: дела о колдовстве он рассматривал чрезвычайно скрупулезно, пытаясь найти истину, а не просто отправляя подсудимых в тюрьму, как его коллеги. Подозреваешься в колдовстве – значит, виновен, и нечего тратить время на разбирательства: так считали почти все господа инквизиторы. Лефевр придерживался иной точки зрения: еще одна причина, по которой Страховид – так его называли коллеги, разумеется за спиной и с оглядкой, – не пользовался их любовью. Первой причиной, конечно, была внешность: грубое скуластое лицо с чересчур крупными, тяжелыми чертами, высокий рост и некрасивые руки с длинными пальцами. На фоне прочих жителей столицы, изящных, тонкокостных, почти эльфообразных, Лефевр выделялся далеко не в лучшую сторону.

Он давно привык к своему уродству, перестал его стесняться и не вздрагивал, глядя в зеркало. Зачем стыдиться того, что ты не можешь исправить? Покойная Бригитта, его сестра, так и не смогла смириться с тем, что родилась некрасивой – даже деньги его родителей не сумели превратить дурнушку в завидную невесту. Иногда Лефевр думал, что именно тоска и свела сестру в могилу. Когда всем сердцем желаешь давать и получать тепло и любовь, а в ответ летят злые насмешки, остается только тосковать… Лефевр не любил осень еще и потому, что Бригитта умерла от пневмонии в сезон дождей, а он не смог ее спасти. Как сказал врач, девушка просто не хотела жить, а медицина в таких случаях бессильна.

Экипаж сбавил скорость: выглянув в окно, Лефевр увидел, что они проезжают мимо человеческого зоопарка – его кучер, как и все остальные жители столицы, любил поглазеть на людей в клетках. Вот и сейчас, несмотря на проливной дождь, возле зоопарка толпился народ, таращился на уродов и уродок, тыкал пальцами, чавкал, пожирая сладкую вату. Лефевр ненавидел человеческие зоопарки, считая их варварским пережитком прошлого, и хотел было крикнуть кучеру, чтоб тот прибавил скорость, но внезапно замер, словно от пощечины.

– Стой! – крикнул Лефевр, и кучер послушно остановил экипаж. Лефевр смотрел на одну из клеток и чувствовал, как кровь прилила к голове, отхлынула и прилила снова. В клетке сидела молодая рыжеволосая женщина в грязных лохмотьях, ее бледное чумазое лицо было искажено застарелым страданием и болью, а глаза…

Глаза были карими. Как у Бригитты. Как у мамы. Ни у кого в Сузе больше не было таких глаз.

Открыв дверцу, Лефевр спрыгнул на мостовую и, не обращая внимания на дождь, пробился сквозь толпу и крепко взял за рукав человека в красном сюртучке администратора. Человек в сюртучке хотел было выругаться, но обернулся, увидел Лефевра, и злоба на его изъеденной оспой физиономии мигом сменилась раболепным подобострастием.

– Я забираю эту женщину, – сухо сказал Лефевр и указал на клетку с рыжей.

Человек в сюртучке даже закашлялся от неожиданности.

– Но милорд… – промолвил он, буравя Лефевра колючим взглядом. – Это невозможно. Правила зоопарка.

Лефевр вынул из кармана пальто серебряный инквизиторский жетон и продемонстрировал человеку со словами:

– Ты знаешь, кто я?

– Разумеется, милорд, – по выражению лица администратора было ясно, что он с удовольствием засадил бы в клетку самого Лефевра: это во много раз увеличило бы выручку. – Но вы понимаете, наш хозяин…

– И ты, и твой хозяин окажетесь в тюрьме через полчаса, – с ленивой угрозой промолвил Лефевр и, прищурившись, добавил: – Скажем, за укрывательство злонамеренных колдунов.

Администратор вскинул руки в жесте примирения и согласия и затараторил:

– Милорд, клянусь святой Агнес, я не знал, что она колдунья. Сейчас, сию секунду… Это ваш экипаж, да? Сейчас доставим.

Лефевр кивнул и двинулся к экипажу. Конечно, пришлось подождать: девушку доставили через четверть часа, когда инквизитор начал терять терпение – должно быть, администратор ругался с директором. Но в конце концов рыжую приволокли и засунули в экипаж. Администратор выглядел угрюмым и еще более озлобленным, чем раньше. На его физиономии наливался свежий синяк. Девушка забилась в самый темный угол, и Лефевр, смерив администратора презрительным взглядом, произнес:

– Благодарю за сотрудничество. Всех благ.

Когда экипаж снова покатил по улице, Лефевр всмотрелся в бледное девичье лицо с разводами грязи и следами давнишних побоев и спросил, вложив в голос всю возможную мягкость и доброжелательность:

– Как тебя зовут?

Девушка отшатнулась от него и вжалась в угол так, словно Лефевр ее ударил. Похоже, он и представить не мог, сколько ей довелось пережить. Побои, наверняка изнасилования, пытки… Лефевр почувствовал, как сердце болезненно сжимается от сочувствия.

– Ну я же не бью тебя, не ругаю, – с прежним теплом проговорил он. – Как тебя зовут, милая?

Рыжая закрыла лицо ладонями и заплакала.

– Ведьма нет имени, – проговорила она с ужасным каркающим акцентом. Впрочем, если смягчить этот акцент, получше приспособить к валеатскому языку, то получится тот самый выговор, который Лефевр с детства слышал в речи матери.

На мгновение он закрыл глаза, вспоминая те слова, которым его обучила мать, и сражаясь с острым страхом, что он мог забыть чужую речь или же незнакомка вообще не говорит на этом языке. Наконец Лефевр собрался с духом и произнес по-русски:

– Как тебя зовут?

Девушка медленно отвела ладони от лица, и теперь в ее взгляде был чистый, ни с чем не сравнимый ужас, словно Лефевр выбрался из самых глубоких пещер Пекла. Ее губы задрожали.

– Вы тоже с Земли? – хрипло прошептала она по-русски и схватила Лефевра за руку. – Вы русский? Господи…

Лефевр притянул ее к себе и крепко обнял. Девушка уткнулась влажным лицом в его плечо и расплакалась – но теперь это были слезы счастья.

Когда они вошли в дом, дворецкий смерил лохмотья девушки настолько брезгливым и полным презрения взглядом, что Лефевр поежился. Должно быть, добрый Бланк терялся в догадках, по какой такой прихоти его господин полез в помойку – потому что такие мерзопакостные бабы могут водиться лишь в самых грязных выгребных ямах на окраинах самых отвратительных трущоб. Помогая Лефевру снять пальто, дворецкий негромко и подчеркнуто вежливо осведомился:

– Прошу прощения, милорд, но кто это?

– Наш агент в Веренталии, – сухо ответил Лефевр. – Схизматики приговорили ее к смерти, ей с трудом удалось сбежать, – когда недоумение на лице дворецкого сменилось глубоким уважением, Лефевр продолжил: – Приготовьте для нее горячую ванну. И бывшую комнату Бригитты. Одежду сестры тоже можно взять. Ужин на двоих – в мой кабинет.

– Разумеется, милорд. Сию секунду, – с достоинством кивнул дворецкий, обернулся к девушке, поклонился и произнес: – Миледи, позвольте проводить вас.

Девушка неохотно отпустила руку Лефевра и пошла за дворецким к лестнице на второй этаж. Проводив их взглядом – Бланк осмелел настолько, что даже пытался о чем-то спрашивать гостью, – Лефевр отправился в свой кабинет.

Закрыв дверь, он прошел к столу и, открыв нижнюю дверцу, вынул большую темную коробку, надежно запертую на замок. Лефевр провел ладонью по крышке, смахивая пылинки, и вспомнил, как незадолго до смерти мать, уже не встававшая с постели, позвала его и сказала:

– Огюст-Эжен, пообещай мне одну вещь. Возможно, однажды ты встретишь человека, который, как и я, будет чужестранцем, скитальцем среди миров. Дай мне слово, что ты обязательно поможешь ему или ей, как помог мне твой отец.

Ключ, который Лефевр постоянно носил с собой, повернулся в замочной скважине, и коробка открылась. Некоторое время Лефевр рассматривал ее содержимое, а затем вынул лист, лежащий сверху, – на нем была изображена башня, белая с золотым, увенчанная тонким шпилем со сверкающим корабликом на верхушке. Перевернув лист, Лефевр прочел стихи, написанные беглым, легким почерком матери:

Люблю тебя, Петра творенье,Люблю твой строгий, стройный вид,Невы державное теченье,Береговой ее гранит,Твоих оград узор чугунный,Твоих задумчивых ночейПрозрачный сумрак, блеск безлунный,Когда я в комнате моейПишу, читаю без лампады,И ясны спящие громадыПустынных улиц, и светлаАдмиралтейская игла,И, не пуская тьму ночнуюНа золотые небеса,Одна заря сменить другуюСпешит, дав ночи полчаса.

Он выучил эти стихи еще в детстве, когда мать рассказывала ему и Бригитте об удивительном городе Ленинграде, в котором родилась и выросла. Мать хорошо рисовала, и ее рисунки, изображавшие чудесную северную столицу другого мира, занимали почти половину коробки. На обратной стороне рисунков она писала стихи: Лефевр, влюбившийся по ее рассказам в далекий город, выучил их наизусть. Ему казалось, что так он будет ближе к матери, несчастной чужестранке, по воле случая попавшей в Сузу.

Выложив рисунки, Лефевр достал из коробки тетради: в них были записаны слова на русском языке с транскрипцией и переводом на валеатский. Раскрывая их наугад и перелистывая пожелтевшие страницы, он жадно впивался взглядом то в одну, то в другую строчку, убеждаясь, что до сих пор прекрасно помнит родной язык своей матери. Отец в свое время ругал ее, говоря, что за речи на русском их всех заберет инквизиция: ведьма из иного мира в доме дворянина, слова, которые напоминают заклинания, дети, распевающие непонятные песни – этого более чем достаточно для обвинения в злонамеренном колдовстве. Лефевр всегда поражался тому, почему отец, всегда производивший впечатление холодного и бездушного человека с каменным сердцем, привел в свой дом жалкую оборванку, встреченную возле кладбища, и не просто привел, а сделал законной женой, которой не изменял даже в мыслях.

В дверь постучали, и Луиз, одна из служанок, внесла в кабинет поднос с ужином. Лефевр кивнул ей и принялся убирать тетради обратно в заветную коробку.

– Миледи скоро спустится, – сообщила Луиз, накрывая на стол. Телятина в винном соусе с овощами издавала прямо-таки невероятный аромат. – Амина помогает ей одеться.

Лефевр снова кивнул. Будь воля Луиз, она болтала бы днем и ночью и уж точно выспросила бы у хозяина дома все подробности о неожиданной гостье – вот и сейчас едва сдерживается, чтобы не задавать вопросов. В дверь снова постучали, и дворецкий, открыв ее, пропустил в кабинет рыжую чужестранку и сделал служанке знак уходить. Луиз выскользнула из кабинета, закрыла дверь, и девушка посмотрела Лефевру в глаза и еле слышно прошептала:

– Спасибо вам. Спасибо вам огромное. Вы даже не представляете…

– Представляю, – Лефевр вышел из-за стола и приблизился к своей гостье. Сейчас, после горячей ванны, одетая в старое платье не по размеру, она казалась удивительно красивой. Влажные рыжие волосы были наскоро подхвачены умелыми руками служанки в высокую прическу, карие с прозеленью глаза смотрели на Лефевра с благодарностью и надеждой, даже уродливые пятна старых синяков на светлой коже не портили впечатления. Лефевр смущенно отвел взгляд – в конце концов, неприлично так таращиться на девушку – и произнес: – Все позади, теперь вы в гостях у друга. Прошу к столу, полагаю, вы голодны.

Судя по всему, девушке действительно пришлось голодать: она опустошила свою тарелку в считаные минуты и робко попросила добавку. Лефевр с удовольствием положил ей еще телятины и сказал:

– Вам сейчас нужно отъедаться. Давно вы в Сузе?

Девушка неопределенно пожала плечами. В глазах снова заблестели слезы.

– Я не знаю точно. Пять-шесть недель… Простите меня, в голове все путается…

Она шмыгнула носом и бессильно уронила руки на колени. Лефевр налил вина в высокий хрустальный бокал и протянул ей.

– Вот, выпейте. Вы ведь не помните вашего имени, так?

Девушка сделала глоток вина, поморщилась и кивнула. Лефевр придвинул свое кресло поближе и взял ее за руку. Девушка содрогнулась, словно прикосновение испугало ее, но руки не отняла.

– Мне как-то надо вас называть, – мягко произнес Лефевр. – Сегодня день поминовения святой Алиты, провозвестницы рождения Богоматери. Как вам имя Алита?

Девушка глубоко и прерывисто вздохнула и утвердительно качнула головой. Лефевр довольно улыбнулся.

– Хорошо, Алита. Меня зовут Огюст-Эжен Лефевр. Добро пожаловать в Сузу.

– Моя мать родилась в Советском Союзе. Вы ведь тоже оттуда?

Телятина давно была съедена, вино выпито, и дворецкий, разведя огонь в камине, отправился отдыхать, а Лефевр и Алита сидели в креслах, смотрели на языки пламени, лижущие дрова, и негромко разговаривали.

– Советского Союза больше нет, – сказала Алита, глядя на огонь. Страдание, которое, казалось, намертво застыло на ее лице, медленно утекало прочь, и Лефевр был этому искренне рад. – Теперь есть Россия.

– А Ленинград? – с надеждой спросил Лефевр. – Ленинград есть?

Девушка кивнула.

– Есть. Я там была пару раз.

Заветная коробка разинула пасть на полу возле кресла. Протянув руку, Лефевр вытащил рисунок со всадником на вздыбленном коне и передал Алите. Та несколько минут рассматривала рисунок, а потом сказала:

– Это ваша мама нарисовала?

– Да, она, – Лефевр вспомнил, как мать сидела у окна с листком бумаги и ящиком акварели, а на белой глади возникали дома, дворцы, удивительные животные. – Она была очень талантливой художницей. Вот, посмотрите. Это мой отец. А это Бригитта, моя сестра.

Алита с уважительной осторожностью приняла листки с портретами и несколько минут пристально рассматривала отца и сестру Лефевра. Мать сумела изобразить их с невероятной точностью, и отец получился не вечно угрюмым сухарем, а искренним и любящим человеком, а Бригитта на рисунке была почти красивой. Должно быть, кистью матери двигала любовь к мужу и дочери, и она нарисовала их настоящими, такими, какими их видела любящая душа…

– Очень красиво, – сказала Алита, возвращая листки. – А где они сейчас?

Лефевр вздохнул.

– Бригитта умерла шесть лет назад, – сказал он. Алита смотрела на него с неприкрытым сочувствием, а Лефевр продолжал: – Отец обожал ее, и смерть Бригитты его подкосила. В общем, я уже довольно давно живу один.

– Простите меня, Огюст-Эжен, – промолвила Алита. – Я не знала. Простите.

Весь ее облик сейчас выражал искреннее сострадание. Лефевр вдруг подумал, что на него никто и никогда не смотрел так, как эта девушка. Должно быть, все дело было в том, что они оба утратили все, что любили и чем дорожили.

– Ничего, – сказал Лефевр, отводя взгляд. Он снова поймал себя на том, что слишком пристально рассматривал свою гостью: такой пронизывающий интерес был абсолютно недопустим в благородном обществе. – Знаете, моя мать тоже не помнила своего настоящего имени. Всю жизнь до Сузы помнила, а имя нет. Должно быть, в этом ключ к вашему возвращению домой.

Алита вдруг поежилась и отодвинулась в дальний угол кресла, словно Лефевр умудрился сказать ей какую-то гадость. «Неужели она не хочет вернуться?» – с изумлением подумал он, и тут Алита тихо, но очень отчетливо промолвила:

– Видите ли, Огюст-Эжен, я не могу вернуться. Меня там убьют.

На протяжении всей своей семейной жизни Соня совершала главную ошибку всех женщин, которые живут с психопатами: она искренне верила, что если Никитос поймет, как сильно ее задевает его поведение, то он опомнится и станет тем хорошим парнем, которого Соня безоглядно полюбила еще в институте. Она считала, что если сумеет лучше объяснить, что именно не так, то Никитос больше не будет гневаться и злиться на пустом месте, все осознает и их семейная жизнь снова будет тихой, мирной и спокойной. Но чем больше Соня делилась с мужем своими мыслями и планами, тем сильнее Никитос принимался критиковать и осуждать. Чем больше Соня говорила о своих надеждах и страхах, рассчитывая на понимание и близость, тем холоднее и отстраненнее становился муж. Их жизнь была настолько закрученным парадоксом, что Соня иногда начинала сомневаться в своей нормальности.

Но в один прекрасный день все вроде бы наладилось. Никитос перестал цепляться к Соне по мелочам, прекратил язвительно подмечать ее недостатки и больше не играл в молчанку, заставляя супругу мучительно перебирать реальные и выдуманные беды, чтобы она догадалась, в чем провинилась на этот раз. Соня ликовала. Она порхала по дому, готовила любимые блюда Никитоса, а он ел без всякой критики и заявлений, что мама готовит лучше, и даже секс, который давным-давно превратился из науки страсти нежной в супружеский долг, стал приносить ей удовольствие. Это были какие-то очень светлые и очень легкие дни; потом, сидя в клетке человеческого зоопарка, Соня вспоминала их и думала, что Никитос все прекрасно продумал, распланировал и реализовал.

Они пошли в книжный магазин на встречу с Винокуровым, знаменитым писателем-фантастом. Его цикл «Хроники Сааты» недавно был экранизирован, и фанаты просто бились в истерике в ожидании очередной серии обожаемого сериала. Никитос был в восторге от «Хроник Сааты», прочитал все книги и фанфики, не пропустил ни одной серии и подписался на добрую сотню групп в соцсетях, так или иначе касавшихся любимого шоу. Лучшим персонажем он считал Аврелия, боевого мага, – суровый, жесткий и непреклонный убийца с уродливым лицом пугал Соню до дрожи, и она, вынужденная смотреть сериал в компании с Никитосом, невольно сжимала кулаки. Никитос смеялся над ней и говорил:

– Ты ничего не понимаешь, обезьяна. Вот настоящий мужчина.

Соня терпеть не могла, когда муж называл ее обезьяной, но никакие просьбы не в силах были заставить Никитоса прекратить насмешки. Обычно он притихал на пару дней, а потом «обезьяна» снова всплывала в речи, причем с обвинениями, что у Сони нет чувства юмора.

Винокуров был безобразно толстым, безвкусно одетым дядькой под шестьдесят, не имевшим даже малейшего сходства со своими накачанными героями, которые словно вышли из спортзала минуту назад. Никитос жадно ловил каждое слово кумира, а Соня едва сдерживала зевоту. Чтобы скоротать время, она рассматривала книги на полках магазина и думала о том, какие люди их написали. Похожи ли они на Винокурова?

Встреча длилась два с половиной часа, вопросы фанатов никак не иссякали, и в конце концов Соне банально захотелось в туалет. Она шепнула Никитосу о том, что выйдет, выскользнула из книжного и потом, покинув дамскую комнату, постояла на маленькой обзорной площадке: огромный торговый центр бурлил перед ней деловитым муравейником, люди спускались и поднимались на эскалаторах, прозрачные лифты скользили вверх-вниз… Почему-то Соне стало грустно. Она подумала, что этот ее уход из книжного Никитос не оставит незамеченным и скажет что-нибудь вроде: «Опять ты мной недовольна. Начни уже работать над собой, чтобы я изменился».

Из магазина повалили возбужденные фанаты, сжимая в руках книги с автографом кумира. Никитос тоже принес такую книгу – первое издание «Хроник Сааты», имевшее в их семье статус культового предмета. «Наверняка сейчас ломится за подписью», – подумала Соня и вошла в магазин.

К ее удивлению, почти все поклонники Винокурова разошлись. Продавщицы убирали стулья, негромко переговариваясь о том, что все книги Винокурова раскуплены и надо делать дозаказ. Никитос, стоявший возле стола писателя, махнул рукой; Соня подошла к нему, и Никитос произнес:

– Вот, Владимир Андреевич. Моя жена. Предмет нашей беседы.

– Здравствуйте, – улыбнулась Соня. Винокуров смерил ее цепким, изучающим взглядом и аккуратно свинтил колпачок с дорогой ручки. Почему-то Соню зазнобило.

– Хорошо, Никита, – сказал Винокуров и, придвинув к себе книгу, принесенную Никитосом, открыл ее и бегло написал на форзаце, вслух диктуя самому себе: – Итак. «Дорогой Сонечке… на добрую память».

А потом неожиданно стало очень тихо и темно – Соня рухнула в сырой бездонный колодец, и последнее, что она увидела, была сытая ухмылка Никитоса, будто он хотел сказать: «Прощай, обезьяна».

– Подождите, как вы сказали? Винокуров? – Алита кивнула, и Лефевр горько рассмеялся. – Он отправил сюда мою мать. Точно так же, оставив автограф с ее именем. И она, как и вы, навсегда забыла, как ее зовут.

Лицо Алиты дрогнуло, и по щеке сбежала слезинка. Лефевр печально подумал о том, что довелось вытерпеть несчастной девушке – негодяй заставил ее страдать в родном мире, а здесь она попала в человеческий зоопарк, и ее мучения стали во много раз больше. Лефевр решил, что, пожалуй, никогда не станет спрашивать ее о том, что случилось после того, как Алита попала в Сузу. Лучше сделать вид, что ничего этого не было.

– Давайте посидим еще немного, Огюст-Эжен, – попросила Алита, глядя на мелкие язычки огня, перебегавшие по поленьям в камине. – Мне страшно идти спать. Вдруг, когда я проснусь, снова будет клетка. Или Никитос…

– Не думайте о нем больше, – посоветовал Лефевр. – Этот подлец больше не причинит вам зла.

Когда Алита рассказывала о своем муже, Лефевр невольно вспомнил историю своего неудавшегося брака. Десять лет назад он посватался к дочери своего тогдашнего начальника, господина Кьежу. Трезвый расчет и зов плоти убедили его не зариться на красавиц – Кати Кьежу была старой девой, угрюмой и невзрачной, и Лефевр был уверен, что она согласится. Господин Кьежу был на седьмом небе от счастья: невероятное здравомыслие говорило, что деньги Лефевра делают его исключительным красавцем. У денег вообще очень много волшебных свойств. Но Кати воспротивилась, сказав, что отец может ее выпороть, но она не станет женой Страховида. Отец выпорол – он был уверен, что розги очень хорошо проясняют разум, однако Кати осталась непреклонной и заявила, что бросится в реку сразу же после первой супружеской ночи. Узнав об этом, Лефевр предпочел откланяться, к глубокому неудовольствию несостоявшегося тестя: тот уже распланировал, куда будет тратить деньги зятя. Кстати говоря, Кати после этого довольно быстро вышла замуж за Пиетро де Баска, избалованного наследника одного из столичных банкиров. Брак оказался откровенно неудачным. Господин Кьежу мрачнел день ото дня – довольно скоро всем стало известно, что де Баска поколачивает новоиспеченную супругу. Лефевр несколько раз встречал Пиетро в борделе, и очень скоро по столице поползли слухи о том, что он притащил супруге какой-то весьма специфический букет заболеваний. Одним словом, Лефевр вполне мог злорадствовать, но язвительная радость при несчастьях других не была свойственна его натуре.

– Знаете, когда вы рассказывали о вашем муже, я подумал, что у меня есть похожий на него знакомый, – задумчиво произнес Лефевр. – Мерзавцы одинаковы во всех мирах. А этот Винокуров… вот кого бы мне доставить в допросную и побеседовать.

– В допросную? – едва слышно переспросила Алита. На ее внезапно побледневшем лице отчетливо проступил страх.

Лефевр отвел взгляд и ответил:

– Я инквизитор первого ранга. В мои обязанности входит поиск и уничтожение злонамеренных колдунов. Готов поклясться, что Винокуров самый страшный из них.

Алита молчала. Даже в полумраке кабинета было заметно, что ее знобит от нахлынувшего ужаса. «Неудивительно, – с грустью подумал Лефевр. – Попасть из клетки в инквизиторские лапы – считай, что из беды в горе». Девушка помолчала, а потом промолвила:

– В зоопарке меня выставляли как ведьму… Что вы собираетесь со мной сделать?

Лефевр пожал плечами. Надо было сказать что-нибудь успокаивающее и желательно с максимально мягкими интонациями – так утешают детей и животных. Он улыбнулся, стараясь не думать о том, насколько отталкивающей стала его физиономия с такой улыбкой, и сказал:

– Вы не ведьма, Алита. Вы несчастная скиталица между мирами. Я уже сказал, что вы в гостях у друга, и это действительно так.

Во взгляде девушки он прочел искреннюю признательность и облегчение. Лефевр вдруг подумал, что никогда и никому не даст ее в обиду. Просто потому, что она посмотрела на него так, как никто и никогда не смотрел до этого.

– А что я собираюсь с вами сделать… – он прищурился и продолжал: – Сейчас предложу вам отправиться спать. Полагаю, у вас был трудный день. Впереди у нас три дня праздников, и завтра мы займемся речевой магией.

Алита вопросительно изогнула левую бровь.

– Речевой магией? Как это?

– Очень просто, – улыбнулся Лефевр. – Новый тип заклинаний, недавняя разработка нашей разведки. Вы ведь не собираетесь говорить в Сузе по-русски?

Глава 2 Артефакт

Проснувшись, как всегда, до восхода солнца, Лефевр решил, что Алита ему просто-напросто приснилась. Он слишком много времени потратил, высматривая карие глаза у всех, кого встречал на пути, чтобы понять: вряд ли в столице появится еще одна гостья из иного мира, тем более землячка его матери. Это было нереально. Некоторое время Лефевр лежал в постели, глядя на почти неразличимую фреску на потолке, слушая, как за окном шуршит дождь, и прикидывая дела на сегодня. В полдень в кафедральном соборе Всех Святых начиналась месса во славу Рождества святой Агнес, и Лефевр не собирался опаздывать: инквизиторам не положено пропускать службу. После мессы можно было зайти в один из многочисленных ресторанчиков в центре города, пообедать и полистать свежую газету: Лефевр любил сидеть где-нибудь в углу возле окна, читать последние новости и сплетни и наблюдать, как кругом бурлит пестрая столичная жизнь. Остаток дня можно было провести в доме терпимости – Рождество святой Агнес, в отличие от многих других праздников, не накладывало ограничений плоти. Обычно Лефевр выбирал самых дорогих и красивых шлюх. Ему нравилось наблюдать, как сквозь профессиональную страсть на лицах фееподобных девушек проступает отвращение.

Поднявшись, Лефевр подошел к окну и долго смотрел, как просыпается город. По мостовой бежали ручьи – свет фонарей превращал дождевые потоки в бурлящее золото; в домах горели редкие огни, горожане еще спали, но приказчики магазинов уже поднимали жалюзи витрин и принимались раскладывать на прилавках свежие товары. Извозчик, стоявший под фонарем, хлестнул унылую мокрую лошадку и покатил в сторону конюшен: его смена закончилась, и, похоже, за ночь он почти ничего не заработал. Лефевр отошел от окна и потянул за шнурок колокольчика, подавая знак дворецкому.

Через десять минут Бланк постучал в дверь и, дождавшись разрешения войти, заглянул в спальню.

– Доброе утро, милорд, – сказал он и поклонился. – Ванна готова. Миледи Алита проснулась два часа назад.

Лефевр чуть не споткнулся на ровном месте. Миледи Алита. Значит, это был не сон и рыжеволосая девушка действительно появилась в его доме. Лефевр ощутил невольное прикосновение живительной радости – Алита была тут, он спас ее из клетки зоопарка, и она его не боялась. Что ж, это было замечательно. Насвистывая какой-то незатейливый мотивчик, Лефевр отправился приводить себя в порядок: день обещал многое.

Когда он, по обыкновению тщательно выбритый и одетый с иголочки, спустился в столовую, Луиз, накрывавшая на стол, сделала быстрый реверанс и затараторила:

– Миледи Алита сейчас спустится. Она такая бледная, сколько же пришлось пережить ей, бедняжке! Амина сказала, что Бланк ей сообщил, что миледи едва спаслась от этих южных еретиков, буквально из-под ножа выскочила! Спасла святая Агнес, не иначе. И все молчит, бедная. Так жалко ее, ведь сердце разрывается, как подумаешь, что…

Болтовня не мешала Луиз идеально сервировать завтрак: фарфоровые тарелки с зерновыми хлопьями, аккуратные стопки блинов на подносе, хрустальные креманки с желе и джемом, блюдца с изящно нарезанными ломтиками фруктов – и все это было выстроено на белоснежной скатерти с таким изяществом, что и королеву не стыдно пригласить.

– Я не отрезаю тебе язык только за отличную работу, Луиз, – сказал Лефевр, усаживаясь за стол.

Луиз запнулась на полуслове, прижала ладонь ко рту в жесте покорности и, поправив вазу с белыми орхидеями, убежала на кухню. Лефевр невольно похвалил себя за вчерашнюю выдумку. Работа в разведке инквизиции была отличным прикрытием для человека ниоткуда.

Послышались легкие шаги, и в столовую вошла Алита. Она действительно была бледной, но сегодня на ее лице почти не было следов страха и затравленности. Девушке удалось отдохнуть, и спокойный сон в чистой постели помог ей хотя бы немного прийти в себя. Сегодня ее глаза блестели, словно Алита выпила бокал вина, уголки губ едва заметно приподнимались в улыбке, а старое платье Бригитты, голубое с отделкой браменским кружевом, превращало девушку в первую красавицу столицы. Алита действительно была красива – в очередной раз признав это, Лефевр ощутил укол неожиданной тоски.

– Доброе утро, Алита, – улыбнулся он, поднявшись со стула. Девушка подошла к нему и, взяв за руку, неожиданно всхлипнула и уткнулась лбом ему в плечо, как вчера, в экипаже, когда услышала родную речь.

– Спасибо, Огюст-Эжен, – разобрал Лефевр ее сбивчивый шепот. – Спасибо вам. Я только сейчас поняла…

– Все хорошо, – промолвил Лефевр, осторожно направляя Алиту к стулу. Когда она села за стол и, шмыгнув носом, взяла салфетку, Лефевр заботливо погладил ее по плечу и сказал, усевшись на свое место: – Нас сегодня ждет много дел, так что предлагаю позавтракать как следует. Обычно Бланк прислуживает мне за столом, но сегодня я решил, что нам лучше побыть без посторонних.

Несколько минут они молчали: каша и блинчики сегодня были особенно вкусными. Алита ела с завидным аппетитом; Лефевр задумчиво смотрел на нее и размышлял о том, что нужно сохранять здравомыслие и крайнюю трезвость ума, чтобы не принять благодарность за любовь. Наконец, после того как был выпит кофе со сливками, сваренный по особому семейному рецепту, Алита спросила:

– Так что там с речевой магией?

– Строго секретная совместная разработка инквизиции и разведки, – сообщил Лефевр. – Это особые чары, которые объединяют разумы двух людей и позволяют передать речевые конструкции и вокабуляр, – он помедлил, решив, что напрасно говорит слишком заумно. Все-таки не в суде. – Одним словом, если вы готовы, то мы можем начать.

Алита как-то нервно улыбнулась и сказала:

– А разве вам можно использовать магию? Простите, я не совсем поняла…

– Ничего страшного, – улыбнулся Лефевр. Поднявшись из-за стола, он протянул Алите руку, и они пошли к его кабинету. – Видите ли, в магии как таковой нет ничего противозаконного. Господь сотворил магию и дал людям для того, чтобы они делали свою жизнь легче и лучше. Но вот когда волшебство ставят на службу силам тьмы, используют с дурными целями, то появляется злонамеренное колдовство, с которым и борется инквизиция. Поверьте, в том, чем мы собираемся заняться, нет ничего предосудительного.

Заперев дверь кабинета изнутри, Лефевр подвел Алиту к окну и некоторое время пристально всматривался в ее глаза. Карие с прозеленью, наивные, широко распахнутые, смотревшие на него со страхом и надеждой; подавив внутреннее волнение, Лефевр произнес:

– Постарайтесь расслабиться. Больно не будет, уверяю.

Он не до конца понимал, как работает эта методика, но, в конце концов, иногда бывает достаточно знать основные принципы, чтобы пользоваться той или иной идеей. Подняв руку к голове, Лефевр надавил пальцами на висок и, отведя руку в сторону, увидел, как за ней потянулась длинная сверкающая прядь, энергетический канатик, который должен был соединить их разумы. Алита потрясенно ахнула.

– Не шевелитесь, – предупредил Лефевр и осторожно прикоснулся к виску девушки. Та вздрогнула всем телом и попыталась отпрянуть в сторону, но канатик надежно прилепился к ее виску, и Алита покачнулась и оперлась на подоконник. Лефевр поддержал ее, не позволяя упасть, и шепнул на ухо: – Тихо, тихо. Полдела сделано. Надо немного потерпеть, самую малость.

Когда заклинание начало действовать, Лефевр ощутил колючую головную боль: она возилась и скреблась под черепом, словно мелкий свирепый еж. Глаза Алиты закатились, и она, пробормотав что-то неразборчивое, обмякла в руках Лефевра – он и сам едва удержался на ногах. На какое-то мгновение очертания кабинета расплылись и растаяли, и он увидел большую комнату, заставленную книжными шкафами и полками, стол, за которым сидел толстый старик совершенно отвратительного вида, и раскрытую книгу перед ним. Старик расчехлил темное перо и, придвинув к себе книгу, проговорил:

– Итак. Дорогой Со… На добрую память.

Боль стала настолько невыносимой и жгучей, что Лефевр едва не завыл. Тряхнув головой, он закусил губу и крепче стиснул руки, не позволяя Алите упасть. Видение растаяло бесследно: они снова были в его кабинете, Алита все еще была без чувств, а ее глаза судорожно метались под веками, словно девушка видела страшный сон. Лефевр резко втянул носом воздух и запрокинул голову назад – это испытанное средство всегда помогало, вот и теперь он окончательно пришел в себя и увидел, как канатик, прежде сверкающий и золотой, сейчас наливается зловещим темно-красным свечением, словно по нему текла кровь. Лефевр обрадовался: все шло правильно. Алита вздрогнула, один из гребней вывалился из прически, и волнистые рыжие пряди упали на плечо.

«А ведь в прежние времена ее сожгли бы, – подумал Лефевр. – Просто за красоту и цвет волос».

Он ведь почти разобрал ее имя. Солия, Сокия… Девушка прерывисто вздохнула, и канатик растаял с легким хлопком. Обряд завершился; вздохнув с облегчением, Лефевр осторожно опустил девушку в свое кресло и мягко похлопал по щекам.

– Алита, – негромко позвал он и сказал по-валеатски: – Алита, вы меня слышите?

Веки девушки дрогнули, и она откликнулась:

– Да. Да, слышу… Что-то меня тошнит.

Лефевр рассмеялся: Алита ответила ему по-валеатски и без малейших следов акцента.

– Это сейчас пройдет, – радостно сказал он и, выдвинув один из ящиков стола, достал шкатулку, содержимое которой составляли пузырьки из темного стекла.

Открыв самый маленький, Лефевр поднес его к носу Алиты, и ей хватило одного вдоха, чтобы прийти в себя, зажмуриться и воскликнуть:

– Гадость какая!

Лефевр снова улыбнулся. Он давно не чувствовал себя таким счастливым и таким… живым, что ли.

– У нас все получилось, – сказал он. – Мои поздравления, Алита, вы прекрасно говорите по-валеатски.

Девушка с сомнением во взгляде посмотрела на него и спросила:

– Точно? – и осеклась, поняв, что говорит не по-русски. На мгновение она замерла, словно вслушивалась в слова, звучавшие в ее голове, а потом на ее лице расцвела удивительная улыбка: мягкая и немного смущенная.

Лефевр поймал себя на том, что тоже чувствует непривычную робость, и, чтобы сменить тему, сказал:

– Алита, во время ритуала я заглянул в ваше прошлое, – девушка изумленно посмотрела на него, и Лефевр продолжил: – В момент вашей встречи с Винокуровым в магазине. Я видел, как он подписывал книгу и почти рассмотрел ваше имя.

Радость покинула лицо Алиты. Она поднялась с кресла и, подойдя к окну, с задумчивой печалью уставилась вниз, на шумную праздничную улицу. По мостовой шли гуляющие, коробейники предлагали засахаренные фрукты и кульки с цукатами, возле магазинов размахивали флажками зазывалы.

– Если вы назовете его, – промолвила Алита, – я вернусь обратно?

Лефевр пожал плечами. Он вдруг понял, что его гостья испытывает не грусть, а самый настоящий страх – ей одновременно хочется вернуться домой и остаться здесь. Дома ее ждал муж: если Никитос додумался до того, чтобы выкинуть опостылевшую жену в другой мир, то страшно представить, что еще он может выкинуть, если Алита вернется.

– Я не знаю, – признался Лефевр. Приблизившись к Алите, он дотронулся было до ее локтя, словно хотел успокоить и утешить, но тотчас же опустил руку. – Если хотите, то могу назвать то, что мне удалось рассмотреть.

– Ничего не помню, – призналась Алита. – Я же вижу перед собой эту надпись в книге. А имени не могу разобрать…

Она обернулась и посмотрела на Лефевра так, что он почувствовал невольную дрожь.

– Назовите, – сказала Алита, и Лефевр вдруг понял, где видел такое выражение лица, как у нее: у колдунов, идущих на казнь, понимающих, что ничего уже не исправить, и готовых принять свою судьбу. – Назовите его, Огюст-Эжен, и будь что будет.

– Там было написано: «Дорогой Солии», – промолвил Лефевр. – Или «Дорогой Сокии». Я не уверен точно.

Он был готов ко всему – например, к тому, что Алиту подхватит черный смерч и унесет прочь или же она просто растворится в воздухе: только что была тут, а теперь исчезла. Но ничего не произошло. Алита по-прежнему стояла возле окна, только теперь обреченность и горе стремительно покидали ее лицо.

– Значит, это не те имена, – сказала она с явным облегчением. – Должно быть, вы не рассмотрели надпись четко, потому что я ее не помню.

– Может быть, – ободряюще улыбнулся Лефевр. Ощущение было таким, словно с плеч свалился мешок, набитый здоровенными булыжниками. – Но знаете, что самое интересное? Перо этого мерзавца Винокурова. Это артефакт, причем очень сильный. И артефакт из нашего мира – я различил несколько несомненных деталей.

– Что же нам делать? – спросила Алита, и Лефевр отметил для себя это «нам».

– Я сегодня съезжу в гости к старому знакомому, – ответил он. – Бьорн Гундеготт, профессор кафедры артефакторики. Думаю, он даст ответы на мои вопросы. Видите ли, Алита, – Лефевр взял девушку за руку, и она не вздрогнула и не отстранилась. – Неизвестно, сколько еще человек Винокуров выкинет из вашего мира. Он негодяй, и я должен его остановить.

– Это ваша работа, – вздохнула Алита.

Лефевр кивнул.

– Да. Служить людям, защищать слабых и преследовать зло везде и всюду, – произнес он. – А Винокуров – зло. И я его достану.

Алита не пошла на мессу: Лефевр решил, что пока ей лучше посидеть дома. Бланк, слушая распоряжения хозяина, заметил, что для молодой леди можно вызвать куафера и портного – благородной даме все-таки не пристало носить старые, да еще и чужие вещи. Лефевр согласился: обновки и прическа наверняка порадуют Алиту, а он очень любил делать подарки. Правда, в последнее время дарить их было почти некому…

Народу в кафедральный собор набилось столько, что Лефевр едва смог пробраться к скамьям, зарезервированным для инквизиции. Гербренд Гуле, его коллега и давний приятель, подвинулся, освобождая место, и поинтересовался:

– Говорят, у тебя личная жизнь налаживается?

Лефевр закатил глаза. Гуле был хорошим человеком, но обожал слухи и сплетни. Иногда казалось, что он знает о каком-нибудь щекотливом событии за полчаса до того, как оно произойдет. Впрочем, к чести своей, он никогда и никому не передавал того, о чем ему рассказывал Лефевр, – это и делало их друзьями.

– Ты о чем? – ответил Лефевр вопросом на вопрос, попутно решив, что вся прислуга сегодня получит выволочку.

Гуле посмотрел на него чуть ли не обиженно: мол, скрываешь, а я-то думал, что мы друзья и братья по оружию.

– О рыжеволосой миледи, конечно, – заговорщицки промолвил он.

– Это мой агент, – сухо сказал Лефевр. – Помнишь дело Ятти Яааппи?

Гуле прищурился.

– Это когда в страну ввозили наркотики с югов под видом пряностей? – уточнил он. – И маскировали заклинанием Тени?

Лефевр кивнул.

– Совершенно верно. Миледи Алита была моим внедренным агентом. Схизматики вычислили ее и приговорили к смерти, она бежала, долго скрывалась и только вчера смогла выйти со мной на связь. – Гуле слушал с приоткрытым от удивления ртом, и Лефевр добавил: – Представь себе, она пересекла границу в клетке человеческого зоопарка.

Гуле уважительно покачал головой.

– Иногда ты меня просто потрясаешь, Огюст-Эжен, – признался он. – А я-то уж было решил, что скоро мы всем отделом будем есть салаты на твоей свадьбе.

Лефевр натянуто улыбнулся и решил сменить тему.

– Кстати, что ты знаешь о Ползучих артефактах? – спросил он. Гуле, несколько лет сотрудничавший с кафедрой артефакторики, знал о магических предметах если не все, то очень многое. Возможно, и в университет не придется ехать.

Приятель пожал плечами.

– Ну, во множественность обитаемых миров ты веришь… – задумчиво произнес он. Лефевр кивнул, и Гуле продолжал: – Ползучие артефакты способны перемещаться между мирами. Есть мнение, что, попадая в иной мир, они во много раз усиливают свои свойства. Но это, как ты сам понимаешь, исключительно философское утверждение. В университете есть несколько предметов с довольно специфическими свойствами, но, конечно, никто тебе не скажет наверняка, есть ли другие миры или нет. И действительно ли эти предметы там побывали. А кстати, с какой целью интерес?

– Мне скинули дело Мороженщика, – сказал Лефевр. – У меня есть подозрение, что он использует нечто вроде Ползучего артефакта.

Священник, облаченный в белое с алым одеяние, вышел из алтарной части храма. Служки несли за ним жертвенных животных и фрукты. Люди, собравшиеся в соборе, встали и склонили головы в знак смирения перед волей Небес.

– Чувствую, что Мороженщику не поздоровится, – негромко проговорил Гуле. Лефевр усмехнулся, чувствуя, как презрительно каменеет лицо.

– Не поздоровится, – откликнулся он. – Это уж точно.

Алита и подумать не могла, чем закончится ее желание просто прогуляться по улице. До сих пор она успела познакомиться только с крошечным уголком столицы и решила не терять времени даром, тем более что приглашенный парикмахер подстриг и уложил ее волосы по здешней моде, а портной, сняв мерки, что-то прикинул по записям в крошечном блокноте и сказал:

– В моей мастерской есть прекрасное готовое платье по меркам миледи. Если желаете, я принесу.

Конечно, благородные сузианки дождались бы портного с платьем, сидя в собственной гостиной, но Алите показалось неприличным гонять человека туда-сюда, и она отправилась с ним в мастерскую, откуда вышла через полчаса уже в новом наряде – восхитительном светло-зеленом платье с такими искусными вышивкой и отделкой, что Алита невольно почувствовала себя принцессой. В прежней жизни она предпочитала джинсы и кроссовки, но сейчас, когда корсет бережно обнимал талию, мягко приподнимая грудь и придавая осанке истинно дворянскую горделивость, Алита не просто шла, а плыла по мостовой, и губы сами собой изгибались в улыбке: эх, увидел бы ее Никитос – точно бы язык проглотил и подавился своей любимой «обезьяной».

Мысль о бывшем муже не испортила ей настроения, тем более что день выдался пусть и пасмурный, но теплый, а архитектура города оказалась очень интересной – так что Алита чувствовала значительный душевный подъем, любуясь стройными силуэтами дворцов и особняков, останавливаясь возле клумб с пышными осенними цветами и рассматривая афиши на пузатых тумбах. Спустя пару часов она почувствовала легкую усталость и, прикинув обратный маршрут, решила возвращаться в дом Огюста-Эжена. Он, вероятно, уже вернулся с мессы и с кафедры артефакторики. Думая о своем новом друге, Алита не могла не улыбаться от счастья – Огюст-Эжен, судя по всему, был очень хорошим человеком. Напрасно его называют Страховидом: во время ритуала речевой магии Алита поймала обрывок воспоминаний инквизитора – крошечный кусочек прошлого, в котором была какая-то привычная грусть, понимание, что всем понравиться невозможно, и обреченность на одиночество. Вопреки стереотипам, Огюст-Эжен не озлобился: он просто принял свою судьбу и стал жить дальше – Алита не могла не уважать такой подход к жизни. Впрочем, она не считала инквизитора ни страшным, ни уродливым – его внутренняя сила была отличным заменителем внешней привлекательности: жаль только, что остальные не хотели этого понимать. Но у жителей Сузы, насколько Алита успела разобраться, был настоящий культ физической красоты: гуляя по столице, девушка насчитала около пятидесяти магазинов модной одежды, а уж парикмахерских и салонов красоты вообще было понатыкано на каждом углу.

Задумавшись, Алита не заметила, как случайно наткнулась на молодого мужчину, выходившего из дверей парикмахерской и благоухавшего парфюмерией на всю улицу. Мужчина был по меньшей мере принцем: во всяком случае, он раскричался так, словно Алита не просто нечаянно наступила ему на башмак из синей замши, а переехала его экипажем, причем несколько раз.

– Простите меня, милорд, – она обворожительно улыбнулась, стараясь свести все не к обиде, а к легкому недоразумению. – Уверяю вас, я не нарочно.

– Под ноги смотри, животное! – рявкнул на нее щеголь. Кругом уже начал собираться народ: скандал привлек внимание гуляющих, и они поспешили посмотреть, в чем дело. – Тончайшая замша, сшито на заказ самим Витуаром Монтенем, а ты истоптала все своими копытами, дрянь!