Избранница звёзд E-Book

Чарли Хольмберг

• Herausgeber: Freedom
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Freedom. Покровители небес
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 340

Beschreibung

Первая часть масштабной мистической фэнтези дилогии «Избранники небес»! Завораживающая, пленительная и трогательная история любви бога и смертной от автора бестселлеров «Wall Street Journal» Чарли Н. Холмберг! Сказочно, метафорично и свежо! Бог Солнца ищет среди людей жену, способную выносить его ребенка. Рождение звезды всегда приводит к гибели матери, но быть избранной богом Солнца — большая честь для любой девушки. Церис Венден — смертная, готовая пожертвовать собой, чтобы обеспечить безбедную жизнь семье. Но после рождения звезды девушке удается выжить. Церис возвращается домой и узнаёт, что за время ее отсутствия на Земле прошло семьсот лет и никто из ее близких не выжил. Отчаявшаяся девушка мечтает отыскать потомков. Она встречает полубога Ристриэля и сближается с ним. Но союз влюбленных не по душе богу Солнца, и он пойдет на все, чтобы их разлучить…

Leseprobe

Чарли Хольмберг Избранница звёзд

Посвящается Тейлор Свифт, пополнившей ряды моих любимых рассказчиков, когда соседка по комнате распевала «Fearless», спрятавшись в ванной

Charlie N. Holmberg

STAR MOTHER

Text copyright © 2021 by Charlie N. Holmberg

This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis Literary Agency.

© Сухляева В.Р., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Глава 1

Я полагала, что никогда не испытаю такой невыносимой боли, как во время занятия любовью с Солнцем.

Родить Его ребенка было во сто крат хуже.

Однако моя история берет начало немного раньше и заканчивается задолго после.

Что ж, приступим.

* * *

Еще не настала пора, когда кукуруза достойна внимания птиц, поэтому поля не нуждались в пугалах. Впрочем, им вовсе не обязательно пылиться в сараях, а можно найти применение.

Я выскользнула из рощицы, босоногая, с завязанным вокруг икр подолом платья. Волосы рассыпались по плечам, и когда я, пригнувшись, бежала к дому фермерши Мэй, несколько прядей зацепились за ресницы. Она жила на окраине Эндвивера, моей малой родины – деревни, расположившейся в лесу Хелканара, прямо в середине, если верить картам того времени.

– С ума сошла? – прошипела за спиной сестра, на два года меня младше. – Тебя же заметят!

– Тогда поторопись! – прошептала я в ответ, не отрывая глаз от кухонного окна – большого и распахнутого, однако пока за ним никого не было видно.

Приблизившись к дому, я опустилась на колени. Подол платья тут же пропитался грязной водой из лужи от вчерашнего дождя. Что поделать: порой нужно испачкаться, чтобы провернуть удачную шутку. Иначе никак. Вот почему Идлиси не справилась бы сама: слишком чистоплотна.

Я жестом позвала сестру за собой. Ее голубые глаза казались огромными на бледном лице. Спеша ко мне, она не отрывала взгляда от окна. Затем посетовала, как и всякий раз, когда я уговаривала ее на очередную забаву:

– Поверить не могу, что я согласилась! Матушка осерчает.

Я шикнула на нее.

– Делай, как говорю, и она ничего не узнает.

Идлиси посмотрела на меня сердито.

– Разве кто-то еще на такое способен?

Я помолчала, раздумывая. Да, за мной закрепилась определенная слава, а Эндвивер был деревенькой маленькой: подозреваемых в шалости не так уж много.

– Тодрик?

Идлиси закатила глаза.

Ухмыльнувшись, я осторожно прошла вдоль дальней стены дома, приостанавливаясь из-за внезапного шума, но то была лишь старая корова, бившая хвостом по обветшалой ограде. Наконец показалась моя цель – узкий сарай, примыкавший к стене прямо у задней двери.

Когда мы приблизились, Идлиси замерла. Если бы кто-то решил выйти из дома, нас бы поймали. Впрочем, я тогда просто выпрямилась бы и заявила, что ищу пропавшую курицу. Сестра же… она, скорее всего, расплакалась бы и сразу выложила все без обиняков, и вопроса не дождавшись. Тем не менее, шалить в компании гораздо веселее, а Кан участвовать отказывался, мол, взрослый для таких игр. Да и вообще, он был занят: строил наш дом, куда мы с ним переедем через пять месяцев, после того как мне исполнится двадцать, что в Хелканаре считалось возрастом для брака. Нас сосватали, когда мне было двенадцать, а ему – четырнадцать.

От мыслей о Кане настроение улучшилось, и я улыбнулась. Подойдя к двери сарая, я подняла щеколду.

Позади беспокойно переминалась с ноги на ногу Идлиси, которая была готова при малейшей опасности рвануть в лес.

Когда я убрала с пути грабли и лопату, мне улыбнулась моя цель – пугало. Старое, с порванной на плечах рубахой, пуговицы давно ушли на другие нужды, тем не менее оно было большим и жутким – самое то.

– Помоги-ка, – прошептала я сестре.

Та, крадучись и трясясь от страха, вошла в сарай и схватила вытянутую руку пугала, я взяла другую. Вместе мы вытащили беднягу на свет. Было некогда возвращать инструменты или закрывать сарай: фермерша Мэй скоро выйдет из дома.

Едва сдерживая смех, я подтолкнула Идлиси, и на полусогнутых мы потащили пугало к главному входу мимо кухонного окна. Я спешно поднялась по двум деревянным ступенькам крыльца, и сестра, которая наотрез отказалась снимать обувь, с топотом проследовала за мной. Вновь шикнув на нее, я подтолкнула их с пугалом к щели в половицах. Я заметила ее вчера, когда приходила за маслом, именно тогда в голове родилась эта задумка. Щель идеально вмещала древко пугала.

Потребовалось больше усилий, чем следовало ожидать, чтобы закрепить эту штуковину: из дома послышался шум, Идлиси, пискнув, бросила пугало и кинулась наутек, оставив меня доделывать все самой. И вот, наконец засунув палку в щель, я, едва сдерживая смех, постучала в дверь и метнулась вслед за сестрой, стараясь укрыться в роще прежде, чем мне откроют.

Я успела нырнуть в заросли до того, как меня заметили, но не успела обернуться и насладиться выражением лица фермерши Мэй. До меня лишь донесся ее крик.

Я рассмеялась и припала лбом к молодой весенней траве.

– Ох, как же нехорошо мы поступили! – воскликнула Идлиси.

По округе разнесся громогласный голос фермерши Мэй:

– Вендины! Я знаю, это вы! Живо вернитесь!

– Говорила же! – сестра выглядела так, будто ее вот-вот стошнит. – Спаси нас Солнце, она идет сюда!

Все еще смеясь, я схватила Идлиси за руку и потащила в глубь леса, танцуя по знакомым тропинкам. Сестра умоляла притормозить, но я не слушала, зная секрет леса: пока виднеется шпиль собора, вы никогда не заблудитесь. Поэтому я уводила нас все дальше, удерживая в поле зрения медный наконечник, который нырял все ниже к верхушкам деревьев.

Как и в большинстве городов Хелканара, нашей главной достопримечательностью был кафедральный собор на северо-востоке. Круглой формы, как и все божественное, с садом лилий в центре и ярким медным шпилем над юго-западным входом. Его построили еще до моего рождения, и, несомненно, он простоит долго после моей смерти, созданный преданными, верными и забытыми руками. Поговаривали, что витражи изготовил мой прапрадедушка. Я не обращала на собор особого внимания: когда растешь так близко к красоте, ее легко проглядеть.

К счастью, мой будущий дом располагался недалеко от фермы Мэй, и вскоре мы вынырнули из леса к его уже возведенным стенам. На перекладинах крыши сидел Кан, укладывая солому. Он обернулся, уголки рта тронула улыбка.

– Ох, Церис… Что ты опять натворила?

Я просияла: внимание жениха грело сильнее самого Солнца.

– Ничего особенного!

Издали донесся очередной крик фермерши Мэй. Кан нахмурился.

– Точно ничего?

Я развязала узел на перепачканном платье, и подол тут же разошелся веером.

– Всего лишь поставила у двери фермерши Мэй ее пугало. Мы его только немножко подвинули!

Кан усмехнулся. Идлиси нервно кусала ноготь большого пальца, как будто боялась, что фермерша Мэй в наказание изобьет нас лопатой.

Заложив руки за спину, я покосилась на Кана.

– А у тебя как дела?

– Лучше, чем будут у некоторых, – его внимание вернулось к крыше.

Я пожала плечами.

– Маме все равно, что я делаю.

По крайней мере, в последнее время. Она начала отдаляться от меня после моей помолвки. Иными словами, она теперь считает, что я больше не ее забота. Иногда я сравнивала себя с коровой, у которой закончилось молоко и сейчас занимает место на заднем дворе, пока ее не продадут на мясо.

– Я не тебя имел в виду.

Идлиси принялась грызть ноготь уже на указательном пальце.

Я вздохнула. Обо мне-то мама не волновалась, а вот семнадцатилетней Идлиси еще предстояло подыскать пару. Среди местных почти не осталось холостяков, и отец, будучи смотрителем собора, не любил надолго отлучаться от деревни, даже для того, чтобы устроить будущее средней дочери. Ему придется скоро начать поиски, однако время еще оставалось: сестра сможет выйти замуж только через три года.

Внезапно по округе разнесся лающий голос матушки. Разумеется, она поняла, что мы спрятались в моем будущем доме – больше-то особенно негде.

– Идлиси Вендин! – мама приближалась к проему, в котором вскоре будет входная дверь. Кан сочувствовал нам. Сестра со слезами на глазах сердито посмотрела на меня, прежде чем выйти. Я последовала за ней.

– Теперь ты донимаешь фермершу Мэй? А? – мама выглядела утомленной, морщинки вокруг глаз углубились. – Ты уже взрослая для таких шалостей!

– Мы никого не донимали, – сказала я в слабой попытке оправдать наш поступок. – Просто перенесли пугало с одной стороны дома на другую. И можем вернуть обратно.

– Непременно вернете! – Мама смотрела только на Идлиси. Она схватила бы ее за ухо, если бы Кан – и, вероятно, некоторые деревенские – не наблюдали. – И сегодня больше никуда не пойдешь, займешься делами по дому, раз у тебя столько свободного времени.

Мне было невыносимо видеть, как сестра получает нагоняй, притом что мне и слова не сказали, хотя именно я придумала шутку и подбила на нее Идлиси.

Я встала перед ней, вынуждая маму обратить внимание на меня.

– Я сама уберу пугало и помогу вам по дому, если вы настаиваете.

Матушка нахмурилась, глядя на меня, словно ее утомляло одно мое присутствие.

– Почему бы тебе просто не оставить ее в покое? – затем она обратилась к Кану: – Извини, что мы ругаемся при тебе.

Кан добродушно улыбнулся.

– Ничего, миссис Вендин.

Вздохнув, мама взяла Идлиси за руку, вынуждая меня отступить. Понурив голову, сестра последовала за ней домой.

Едва они ушли, Кан отложил инструменты.

– Ты легко отделалась.

Я скрестила руки на груди.

– Как обычно.

Я всегда отличалась от сестер. Как по мне, правила существуют для того, чтобы их нарушать и менять, если они мешают счастью – моему ли иль чужому. Я хотела веселиться. Несомненно, поэтому-то родители и обручили меня в столь юном возрасте: во-первых, чтобы связать ответственностью, но также для того, чтобы перекинуть на кого-то другого бремя меня контролировать. Едва заключили соглашение, они перестали обо мне думать. Что бы я ни делала, я оставалась недойной коровой на заднем дворе, которая через окно наблюдает, как сестра вновь принимает удар за нее.

В следующий раз я не смогу взять ее с собой. Слишком болезненны последствия. Тогда я еще не догадывалась, насколько правдивыми окажутся эти слова и насколько огромная пропасть разверзнется между нами.

* * *

Я все-таки помогла Идлиси по хозяйству, когда мама отлучилась, пусть сестра на меня и дулась. Едва с делами было покончено, я заскучала и взялась за вышивку, хотя мне следовало закончить свое свадебное платье.

Вышивку я собиралась подарить Кану в качестве небольшого знака внимания, безделушки, которая, возможно, расположит его ко мне, ибо хотя Кан был человеком добрым, с кротким нравом, меня он не любил, в этом сомневаться не приходилось. Не так, как я успела полюбить его. Не так, как мечтала, чтобы меня любили. Он видел во мне скорее младшую сестренку, а не желанную девушку.

Я трудилась до захода Солнца. Хотя работа была закончена лишь наполовину, мне не терпелось показать ее Кану, поэтому, когда родители погасили свет, я улизнула из дома. Вышивка изображала Кана, сражающегося с драконом, только меч держал дракон, а огнем дышал Кан. Мне предстояло добавить ноги Кана, а хвост дракона оставался лишь наброском, но я так гордилась своей находчивостью, что захотела ему показать. Хотела его впечатлить. А еще хваталась за любой предлог увидеться с женихом, даже столь неблаговидный.

Итак, я галопом пронеслась через всю деревню к его дому, залезла на поленницу и тихонько постучала в окно комнаты, где он жил с двумя братьями. Его кровать располагалась ближе всего к окну, поэтому я не сомневалась в своей скрытности.

Однако за стеклом не появилась голова Кана, внутри не зажглось ни свечи. Я постучала вновь, пуще прежнего. Затем в третий раз.

Наконец тьму в окне прорезал свет, открылась форточка, но показался Тодрик, брат Кана всего двенадцати лет от роду. Он сонно заморгал, глядя на меня.

– О, Селес! – картаво произнес он. – А его нет. Где-то в лесу.

Я удивилась.

– В лесу?

Тодрик лишь пожал плечами и закрыл форточку: в воздухе ощущался легкий холодок, и мальчику явно не терпелось вернуться в теплую постель.

Обеспокоенная, я прижала вышивку к груди и обошла дом, вглядываясь в южный лес. На дворе стояла весна, листва пестрела зеленью. Все знали, что не следует гулять по лесу ночью – там водились волки и различные божки, хотя последние попадались редко, – так что Кан наверняка не стал бы далеко уходить. Я прошла по тропинке, утоптанной многими членами его семейства, миновала маленький алтарь Матушки-Земли и начала пробираться между деревьев до тех пор, пока кустарники вокруг не стали сгущаться. Я не успела зайти далеко в чащу, когда разглядела впереди свет от лампы и расслышала отдаленные голоса. Осторожно подобравшись ближе – не слишком близко, чтобы меня не заметили, – я, взяв вышивку в зубы, забралась на дерево для лучшей видимости.

Беседовали Кан и Аня, дочка ткача. Ничего удивительного, ведь эти двое дружили с пеленок, и я подозревала, что Аня питает к Кану нежные чувства.

Вот только я не думала, что они взаимны.

Она держала лампу, а он, низко наклонившись к ее уху, что-то шептал. Пару раз я уловила свое имя и заметила, как Кан нежно гладит Аню по щеке. Этим он и ограничился – я знала, ибо сидела на том дереве долго, даже после того, как они разошлись. Их голоса были пропитаны сожалением, печалью и любовью, но я знала их обоих: для тайных свиданий у них слишком чистые души. Они не стали бы позорить своих родителей или разбивать мне сердце.

Однако после той ночи в лесу все пошло по наклонной.

«Он научится меня любить», – твердила я себе вновь и вновь. Ведь я научилась любить его. Ему просто требовалось больше времени.

Я удвоила усилия. Приносила Кану вкусные обеды, смешила его и показала-таки свою вышивку. Я усердно трудилась над свадебным платьем, возможно, полагая, что если боги увидят мою преданность, то помогут отвратить сердце нареченного от дочери ткача.

Однако, стоило узнать правду, и уже нельзя было не замечать печали Кана всякий раз, когда мимо проходила Аня, и не видеть ее страданий во время полуденного богослужения. Их боль отражалась в моей душе. Вряд ли они заметили. Надеюсь, что нет. Ибо даже сумей я самоотверженно отпустить Кана, решение все же не за мной. Наши родители связали нас, когда мы были еще детьми, и Солнце засвидетельствовал. Они не потерпели бы расставания. Все приготовления были совершены, а наш дом – почти достроен.

Я с нетерпением ждала новой жизни, когда Кан станет моим мужем, а по нашему скромному домику будут бегать малыши, которых я буду любить всем сердцем. Малыши, которых никогда не покину, даже когда они вырастут и обзаведутся собственными семьями. Я мечтала дать им все то, чего не смогли дать мне мои родители. Мечтала о месте, которое назову домом, и о людях, которых буду считать своими, а они меня – своей.

Я старалась не задумываться, продолжит ли Кан смотреть на дочь ткача с тоской, даже когда у него на коленях будут сидеть наши дети. Смотреть на нее или на воспоминания о ней, случись ей уйти. Я старалась, и все же в те мгновения перед сном, когда разум наиболее восприимчив, эта горькая тревога становилась все сильнее, и меня одолевал страх.

* * *

До моего двадцатилетия оставалось всего несколько месяцев, когда Солнце протянул к нам свою длань и зажег факел на крыше собора шириной с лежащего человека и глубиной со стоящего ребенка, наполненный древесиной и маслом.

За все столетия, что собор присматривал за Эндвивером, факел ни разу не зажигали.

Он вспыхнул утром, всего через час после рассвета, и продолжал гореть, даже когда закончилось горючее. Пламя вздымалось высоко и горело ярче, чем любой сотворенный человеком костер, ибо сам Солнце коснулся древесины, пусть никто и не узрел Его длани.

Едва мы оправились от потрясения, вызванного невероятным зрелищем и осознанием того, что нас избрал бог, верующие поняли: погибла звезда, и в поисках ее замены Солнце обратил свой взор на Эндвивер. Звезды, пожалуй, самые могущественные божки, поэтому живут немыслимо долго. Однако в отличие от полубогов, вроде Луны, или настоящих богов, вроде Солнца, они все же не бессмертны.

Они – дети Солнца и могут родиться только от смертной матери.

Я сидела на дереве недалеко от дома, уставившись на языки пламени, венчавшего собор. Оно нагрело здание до невыносимой температуры, поэтому никто не мог войти внутрь, тем не менее камни не обгорели, а стекла не поплавились. Всю деревню окутало тепло. Уже созвали совет мужчин, но и женщинам предстояло собраться. Как же иначе, ведь только женщина детородного возраста могла исполнить волю Солнца.

Стать матерью звезд считалось огромной честью. Хотя Эндвивер никогда прежде не выбирали, ходили слухи о звездных матерях из других мест, порой в городах Хелканара, порой в чужих землях. О них складывали стихи, песни, ткали гобелены с их изображением. Дом матери звезд осыпали благословлениями, а ее имя восхваляли и почитали. Ее причисляли к лику звезд, и она отправлялась на вечный покой в рай, недоступный воображению смертного.

Ибо ни одна смертная не в состоянии пережить роды звезды. Женщина уходила, чтобы стать звездной матерью, а через девять месяцев возвращалась – похолодевшая, но осыпанная небесными дарами, с застывшей улыбкой на лице. По крайней мере, так говорили. Такое случалось нечасто, всего раз в столетие или около того, поэтому нам оставалось лишь полагаться на сказания.

Он призвал, и не следовало медлить с ответом. Никто не желал испытывать терпение Солнца, который одним прикосновением мог испепелить весь Хелканар, будь на то Его воля.

Женщины собрались на второй день. В Эндвивере насчитывалось двадцать семь женщин детородного возраста. Некоторые уже вышли замуж, тем не менее, почести звездной матери были столь велики, что даже они могли вызваться. Собрание еще не началось официально, а женщины уже шептались, обсуждая достойную кандидатку, цитировали Священное Писание и сплетничали. Я слушала их вполуха. Всю свою жизнь поклоняясь Солнцу, я знала о почестях и наградах. Однако мой путь уже был предопределен: выйти замуж за Кана, завести смертную семью, жить смертной жизнью и умереть, как умирает всякий смертный.

– Гретча может подойти, – прошептала повитуха матери Гретчи, девушки на год младше меня, которая стояла рядом и слышала каждое слово. – Она хорошая и несватанная.

Мать вздрогнула от предположения, но не дочь. Та восприняла его с благоговением. В наших краях оставалось немного достойных холостяков: деревни были маленькими, разделенными широкими лесами. Разве существует лучшая участь для молодой девушки, чем стать избранницей бога?

Знахарка Джани все повторяла, как хочет удостоиться этой чести. Ее муж скончался годом ранее, и она мечтала о спасении души, гарантированном звездной матери и, как считалось, ее семье. Вот только самый младший ребенок Джани был старше меня. Для нее факел зажегся слишком поздно.

Пока все болтали, я рассматривала окружавшие меня знакомые лица и обнаружила, что одного не хватает. Идлиси. Хотя тут были и мама, и наша младшая сестра Паша. Охваченная любопытством, я выскользнула из толпы и вернулась домой, где и обнаружила пропажу – закутанная в одеяла, она сидела в нашей спальне и задумчиво смотрела в окно.

– Лиси? – я подошла к ней.

Она настолько глубоко погрузилась в мысли, что вздрогнула, заслышав мой голос.

– Оставь меня.

– Но факел…

– Да знаю я о факеле! – взвизгнула она, затем съежилась и виновато продолжила: – Как можно не знать? Я чувствую его даже здесь! – она покачала головой. – Паша еще слишком маленькая, а ты помолвлена. Я – первая на очереди, разве нет?

Ее страх пронзил меня, подобно тупому ножу, который воткнули мне в грудь.

– Идлиси, возьмут только доброволицу…

– А если никто не вызовется? – прошептала она, затем поднесла ко рту кулак в одеяле и впилась в него зубами.

Я осторожно присела на край кровати и коснулась ее ступни. Сестра отпрянула.

– Ну почему не вызовется-то? Это весьма почетная судьба.

Но Идлиси склонила голову.

– Разве так почетно умереть?

– Душа не умирает никогда. – Это была точная цитата из Священного Писания.

Сестра покачала головой с таким видом, будто мы говорили на разных языках, и вновь перевела взгляд на окно. Желая ее утешить, я сказала:

– Думаю, вызовется Гретча.

Идлиси судорожно вздохнула.

– Надеюсь.

Я в неуверенности поджала губы. Не подыскав иных слов утешения, оставила сестру в покое. Однако не вернулась на собрание, а засела за свое свадебное платье, висевшее в спальне родителей.

Во время работы мне было неспокойно. В голове роились сомнения: может, я наивна в своей вере в Священное Писание? Что верю обещаниям, которые передавались из поколения в поколение? Или же мне легко было поверить только потому, что доброволицей станет другая и мне не придется ничего решать?

Я задумалась о том, что будет, если не вызовется никто. Покарает ли нас Солнце? Отвернется ли Он от нас? Или Идлиси права и одну из наших женщин заставят вызваться?

Стремясь отвлечься, я сосредоточилась на задаче. Свадебное платье было простым, но милым, сшитым из льна, который мне помогла соткать повитуха, и отделанным кружевом, сплетенным мной самой. Я решила его примерить, но не сумела снять с манекена.

Тогда я отправилась навестить Кана.

Совсем недавно минул полдень. В деревне установилась мрачная тишина. Женское совещание закончилось, все укрылись в своих домах, вместо того чтобы завершать повседневные дела. Даже птицы воздерживались от пения, а собаки – от игр. Мои шаги звучали неестественно громко, и я замедлила шаг, чтобы их приглушить.

Кана я обнаружила на крыльце дома: он сидел, склонив голову на руки, на колени падала тень от леса. У меня перехватило дыхание от нарастающей боли в груди. Он выглядел таким печальным, подавленным, отчаявшимся. Я осторожно приблизилась.

– Кан?

Он испугался: вскинул голову, а во взгляде круглых, как у ребенка, глаз читался страх. Затем он посмотрел на меня, и выражение его лица смягчилось.

– Церис… – его голос звучал хрипло.

– Все в порядке?

Он кивнул, вот только его поза говорила иное. Я опустилась на ступеньку рядом с ним и провела ладонью по спине, чувствуя дрожь его кожи при дыхании.

– Мне страшно, – признался он.

– Как и всем нам. Люди не готовы к тому, что прямо у них на глазах оживут легенды и сказания.

Он прислонился ко мне боком, и я наслаждалась теплом его тела. Затем провела пальцами по кончикам его волос, доходящих ему до подбородка. Кан был таким сильным, и хотя легко смеялся, я никогда не видела своего жениха плачущим. Теперь он, казалось, был на грани слез.

– Кан, что такое?

Он тяжело сглотнул, мешкая, но мое молчаливое ожидание ослабило его сомнения.

– Гретча или Аня. На женском собрании не приняли окончательного решения, и теперь совет будет выбирать между ними двумя.

Слова словно вонзились в сердце железной пикой. Я окаменела. Его печаль накрыла меня с головой, топя и придавливая вниз, как наковальня.

Аня. Я и не подумала о ней.

Если ее выберут, то всю ее семью будут воспевать вечно. Однако это разобьет Кану сердце, ибо, невзирая на все мои усилия, он по-прежнему меня не любил. Не так, как я любила его. Не так, как любил Аню.

И если я знала Аню достаточно хорошо, она ответит на зов. Раз уж на Земле ей не быть с любимым мужчиной, так почему бы не положить конец мучениям самым почетным из возможных способов?

Я продолжила гладить Кана по спине, однако пальцы онемели. Какое-то время мы просто сидели в полной тишине, ибо даже лесные создания благоговели перед горящим факелом: ни сверчок не застрекочет, ни птица не запоет.

Именно в этой тишине внутри у меня вспыхнула маленькая искорка, чуть больше уголька, тлеющего в бездне отчаяния, клокочущего под кожей. Сперва я не обращала на нее внимания, или, по крайней мере, пыталась, вот только она жгла так сильно, что боль стала невыносимой. Поцеловав голову Кана, я позволила ему горевать в одиночестве и побрела прочь. В собор не пойдешь: в нем невозможно было находиться. Лес навевал жуть. Дом казался слишком переполненным, неприветливым, а Идлиси все еще предавалась там унынию, страшась за свою собственную участь. Поэтому я просто ходила кругами без четкого пути, без цели, пытаясь погасить ту искру, ибо она пугала меня так, как доселе не пугало ничего.

Я знала, как стать для Кана самой любимой, не сломив его духа и не опозорив свою семью.

Проблема заключалась в том, что для этого мне придется умереть.

Глава 2

Всего парой слов, одним-единственным обещанием я могла дать Кану то, чего на самом деле желало его сердце. Могла спасти жизнь Ане и разорвать помолвку. Могла прославить свою семью и себя: обо мне будут слагать песни и передавать их из поколения в поколение, обо мне не забудут никогда.

Я могла стать звездной матерью.

Эта мысль овладела мной всецело, я была не в состоянии думать ни о чем ином. Через несколько часов я таки добралась до дома, но не легла спать, а залезла на крышу и принялась наблюдать за факелом на вершине собора. Даже издалека я чувствовала Его жар, который пульсировал в такт биению моего сердца.

У меня была возможность добиться любви нареченного, развеять страх сестры, дать Ане шанс на счастье. Возможность показать свою ценность перед родителями и всем Эндвивером. И раз уж меня не сумел полюбить Кан, то вдруг полюбит Солнце?

Я гнала эти мысли прочь, но они липли ко мне, как репейник. В тот вечер мужчины собрались вновь. Ночью я не спала. Не помогало и то, что мое окно выходило на собор и, стоило закрыть глаза, пламя Солнца выжигало на веках свой лик.

Я вспоминала Кана в лесу, как он гладил щеку Ани. Видела его понуро сидящим на крыльце, до смерти напуганным тем, что он может потерять любимую навсегда. Ее имя, сказанное его устами, эхом раздавалось у меня в голове.

Наутро я чувствовала себя несчастной, изнуренной и злой оттого, что ни мама, ни младшая сестра не заметили моего состояния. Идлиси я не винила, бедняжка даже не притронулась к еде, как и отца, который еще не вернулся домой. После завтрака я укрылась в маленькой кухоньке, расположенной дальше остальных комнат от собора, и задернула тонкие занавески на окне, пытаясь спрятаться от Его ока. Пытаясь утихомирить навязчивые мысли, мне удалось задремать на стуле, однако и во сне я увидела факел и резко проснулась. Шея ныла. Я пошла в спальню родителей, где засела за свое свадебное платье, но пальцы не слушались и занятие казалось совершенно бессмысленным.

Именно в тот вечер, когда отца по-прежнему не было дома, а остальные ужинали, я, глядя на свое почти законченное платье, наконец освободила ту искру, тот навязчивый уголек и позволила ему разгореться.

Я буду звездной матерью.

Усталость, гнев и даже страх улетучились в тот миг, когда я об этом подумала, будто бы сам Солнце меня утешило.

Платье расплылось перед глазами. Руки задрожали. Я тяжело сглотнула. Выпрямилась. И прошептала:

– Я буду звездной матерью.

Кан меня за это полюбит.

Выйдя из комнаты, я почувствовала себя столь уверенно, словно мое тихое заявление, не пробившееся и сквозь стену, тем не менее, достигло небес. Словно сам Бог-Солнце обратил на дом свой взор. Мама с Пашей все еще сидели за кухонным столом перед почти нетронутыми тарелками. Идлиси заявила, что не голодна, и укрылась в спальне. Я тоже не проголодалась, ибо искра, что зародилась во мне, сожгла мой аппетит. Я встала в дверном проеме и принялась ждать, когда меня заметят, и нисколько не удивилась, не дождавшись.

– Что бы вы подумали, – начала я, – отлучись я на долгий срок?

Мама подняла на меня взгляд.

– Сейчас не время для твоих выходок, Церис.

Слова матери меня не задели. Я будто держала в руках огромный невидимый щит и стала другим человеком, который смотрит театральное представление с моим участием.

– Это не выходка.

Они не ответили. Ничего страшного. Когда все закончится, мы запомним лишь нашу любовь друг к другу.

– Платье подойдет Идлиси, – пробормотала я.

Мама вновь взглянула на меня, приподняв брови.

Я посмотрела ей в глаза, затем Паше. И, расправив плечи, сказала:

– Не тужите, скоро отец вернется домой. Звездной матерью буду я.

На пол упала не одна тарелка.

* * *

Я покинула дом прежде, чем кто-то успел возразить. Честно говоря, мне хотелось, чтобы они возразили. Хотелось доказательства того, что я им дорога́, слишком любима и они не готовы так просто меня отпустить: мужчины обсуждали вопрос довольно долго, так пусть обсудят еще чуть-чуть и найдут другую желающую откликнуться на зов Солнца.

Однако я опасалась молчания или, того хуже, поздравлений, поэтому ушла, позволив себе струсить тогда, чтобы не струсить позже.

Опустилась ночь, но она походила на ранний вечер: божественный факел продолжал гореть, затмевая даже свет звезд. Я поспешила прочь от него, почти побежала, ибо мало-помалу ко мне возвращался страх и я переживала, что передумаю и буду вечно мучиться из-за проявленной слабости.

Я отправилась не на заседание совета и не в собор, а к Кану.

Обошла дом с намерением, как обычно, взобраться на поленницу и постучать в его окно, однако он уже был на улице, в штанах и одной рубахе, рубил дрова с яростью, которая выдавала его собственные душевные муки. С ним был Тодрик, он первым меня заметил и пихнул Кана в лодыжку. Тот взглянул сперва на брата, затем на меня.

– Церис… – вероятно, мое выражение лица его встревожило, поскольку он бросил топор и пошел мне навстречу. – Что случилось?

Тодрик молча ретировался в дом.

Я задыхалась. Не только из-за быстрой ходьбы. Я напрягала все силы, чтобы унять дрожь, ибо, невзирая на ужас, осознавала, что за два дня лишь раз почувствовала покой: когда приняла решение и произнесла его вслух. Если Солнце меня услышал, будет некрасиво отказываться от своих слов.

– Я лишь хотела увидеть тебя в последний раз.

Он нахмурился.

– В каком смысле?

Я схватила Кана за локти и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в губы. Быстро и невинно, тем не менее, впервые в жизни, и он вздрогнул от неожиданности.

– Я люблю тебя, – промолвила я, и пульс участился от признания, пусть и очевидного. – И хочу, чтобы ты был счастлив.

– С-Церис… – забормотал он. – Что?..

– Запомни мои слова, – настаивала я. Мужество меня покидало, и даже на южной окраине деревни я чувствовала, как жар факела гнетом ложится мне на плечи. Не дает забыть о данном обещании. – Запомни меня.

Я отпустила Кана и повернулась. Он схватил меня за запястье, лицо выражало замешательство. Выдавив из себя слабую улыбку, я мягко убрала его пальцы один за другим.

– Не следуй за мной.

А затем побежала. Словно пыталась обогнать собственные сомнения, тревоги и страхи. Я направилась прямиком к шатру, установленному в центре деревни, где ночной воздух соответствовал погожему летнему дню. Где наши мужчины выбирали между Гретчей и Аней.

В сильном волнении я ворвалась через тяжелую ткань, закрывающую вход в шатер, приковывая к себе взгляды присутствующих. Помимо меня на совете присутствовали и другие женщины: обе кандидатки, а также их матери и наша мудрейшая – старушка с бородавками на носу и шишковатыми руками.

Почти сразу меня попытался выставить вон кузнец.

– Ты здесь не нужна.

Я возразила:

– Звездной матерью буду я.

Тишина, воцарившаяся вслед за этим заявлением, была оглушительной.

Гретча посмотрела на меня потрясенно. Аня – с облегчением.

Мой отец, чье лицо вытянулось, спросил:

– Церис? Что ты такое говоришь?

Обойдя кузнеца, я встретилась взглядом сначала с отцом, затем со священником.

– Я буду звездной матерью. Я вызываюсь. Первая.

Если совет до сих пор совещался, значит, ни Аня, ни Гретча не вызвались. И поскольку ни одна не высказалась против меня, вероятно, они, как и Идлиси, не хотели соглашаться, но были слишком напуганы, чтобы отказаться.

Молчание затянулось почти на целую минуту, пока священник не повторил:

– Ты вызываешься, Церис Вендин?

– Ты скоро выходишь замуж, – проговорил отец хриплым голосом, будто ему сдавило горло.

Я взглянула на Аню, во взгляде ее широко распахнутых глаз читались страх и надежда.

– Думаю, Кан найдет новую невесту еще до наступления зимы, – мне удалось слабо улыбнуться, и Аня вскинула руки к груди, по щеке покатилась слеза. Не желая давать волю собственным чувствам, я переключила внимание на священника. – Звездной матерью должна быть я. Я прославлю Эндвивер и свою семью. Мне хочется, чтобы все запомнили мое имя, а мое лицо появилось среди звезд. Я буду жить в раю со своими любимыми. Пожертвую собой, чтобы других не вынуждали.

Я тяжело сглотнула, надеясь, что мои слова прозвучали с достоинством, а не отчаянием. Священник покачал головой.

– Ты же знаешь, что смертное тело не в состоянии пережить мощь звезды?

– Я была верующей всю жизнь, – мои кулаки, спрятанные в складках юбки, сжимались и разжимались. – Мне прекрасно известно, что именно я отдаю и что у меня заберут. Сколько еще Солнце готов ждать нашего решения?

Все зашептались, и я поняла, что не единственная этого страшусь. Наш народ уже три дня заставлял ждать Солнце, величайшего небесного бога.

– Церис, – пробормотал отец, но более ничего не добавил. Он чувствовал жар пламени на соборе сквозь тяжелые ткани шатра. Знал, что за нами наблюдает бог. Понимал, какой почет я ему принесу, пусть даже при этом он меня потеряет. И я надеялась, что напряжение в его голосе говорило о страхе меня потерять.

Смягчившись, я подошла к нему и взяла за руку.

– Вы увидите мою легенду в ночном небе, отец.

Его кадык дернулся.

– Но почему обязательно ты?

– Вызвался первый доброволец. – Священник повернулся к Гретче, Ане и их матерям: – Вы можете идти домой с легкой душой.

Глаза всех четырех женщин просияли, как залитые Солнцем ручьи. Мама Гретчи тут же испарилась, утащив за собой дочь, словно боялась, как бы я не передумала. Мама Ани мне поклонилась, ее дочь тихо произнесла: «Спасибо», прежде чем уйти.

Я надеялась, что она первым же делом навестит Кана.

– Тебе необходимо пройти в собор, – благоговейно сказал мне священник, и невольно подумалось, что тем же тоном он говорил бы на моей свадьбе, связывая руки Кана с моими, где я стояла бы, облаченная в платье, которое теперь не надену никогда. Меня пронзили страх и боль, и я прикусила губу, чтобы не дать волю эмоциям.

Нужно было уходить немедля, иначе я никогда не исполню обещания. После взгляда, которым на меня посмотрела Аня… нет, нельзя его нарушать.

– Тебе надо войти через главный вход, невзирая на жар, – продолжил священник. – Надо его вынести и босой пройти к алтарю в сад.

Годами я мечтала стать женой Кана. Хранить очаг его дома, спать вместе с ним, рожать его детей. Мечтала каждое утро видеть его лицо после пробуждения и каждую ночь засыпать в его объятиях.

Пока священник говорил, эти образы становились все более хрупкими и, наконец, начали рассыпаться в пыль у моих ног. Если я буду видеть лицо Кана после пробуждения, он не будет улыбаться. Если возлягу с ним, у него не будет желания. Для него всегда существовала только Аня. Так зачем разбивать три сердца, когда можно разбить лишь одно?

– Там тебе надо встать на колени и прочитать молитву Солнцу. Предложить себя. Если Он тебя примет, то вознесет наверх.

Я сдерживала слезы, пока не вышла из шатра. Теперь, когда судьба моя решена, меня потянуло к собору с необычайной силой. Однако на пути стояли мои сестры и мама, прильнув друг к другу и держась за руки, их близость была и непривычной, и трогательной. Я уже сплотила нашу семью, хотя еще даже не достигла собора.

Подойдя к ним, я обняла сперва Пашу, затем маму, поцеловав в щеку, а когда приблизилась к Идлиси, она обвила меня руками так крепко, что перехватило дыхание.

– Спасибо! – прошептала она. – Я люблю тебя, Церис! И никогда не забуду.

Я и не помнила, когда мне последний раз признавались в любви.

– Я тоже тебя люблю, – прохрипела я, прежде чем отойти.

Притяжение собора усилилось, подавляя сладостное чувство, которое начало зарождаться в груди. Теперь я ощущала на себе и Его взгляд. Чувствовала Его нетерпение и готовность подобно тяжелому шерстяному одеялу.

Деревенские тоже за мной наблюдали. Выходили из домов, из шатра совета…

Однако я сосредоточилась на соборе и его языках пламени, столь же ярких, как сам Солнце.

По мере приближения воздух сгущался, у двери становился невыносимо горячим. У меня на лбу и пояснице выступил пот. Я облизала пересохшие губы и почувствовала привкус соли. Затем поднесла дрожащие пальцы к двери.

Ручка меня обожгла.

Я отпрянула, подавив крик, и прижала ладонь к груди. Неужто Солнце меня отверг?

«Не оглядывайся, – предупредила я себя. – Позволь им быть счастливыми».

Я схватилась за ручку обеими руками и рывком распахнула дверь, меня тут же окутало обжигающее дыхание бога.

Не помню, чтобы я шагала вперед, но в следующее мгновение услышала позади стук захлопнувшейся двери. Раскаленный поток воздуха сбил меня с ног, я упала, обжигая руки и колени о каменный пол. Кончики волос завились, я тяжело дышала ртом, жара стремительно испаряла влагу с глаз, языка и носа. Казалось, я не сумею подняться, однако от камня кожа начала покрываться волдырями, и мне пришлось.

Спешно сняв обувь, я прошла дальше. Воздух подергивался рябью, подобно воде. Пробираясь сквозь него, я почувствовала слабость, ладони и стопы пульсировали.

Через арку я свободно продвинулась к круглому садику с лилиями в центре собора. Он был выжжен дотла, пепел от травы и цветов пачкал ноги. Пропитанная потом одежда прилипала к телу, как вторая кожа. Бой сердца глухо отдавался от черепной коробки. Я забыла о душевных муках, охваченная физической болью. Мраморные колонны пылали жаром в десяти шагах от меня, подобно стражам, охраняющим сад с лилиями.

Едва волоча ноги, тяжелые, как только что поваленные деревья, я, наконец, рухнула в золу, тут же попавшую в глаза – сухие и неспособные ее смыть. Кожа на губах растрескалась, пока я ползла вперед, а я чувствовала сожаление, которое все разрасталось, как сорняки в поле после сбора урожая.

Я попыталась помолиться, но разум горел в огне. Я не сдавалась.

«Возьми меня, о, Солнце! Сделай меня звездной матерью. Я склоняюсь пред Твоей волей».

Я пала наземь, обуглившаяся кожа начала слазить. Мне удалось протянуть горящую руку и коснуться алтаря.

Меня тут же ослепил свет, и я провалилась во тьму.

Глава 3

Внезапно все изменилось.

Ни ревущего пламени, ни обжигающего жара, ни боли. Открыв глаза, я увидела комнату, не совсем на нее похожую: стены уходили во все стороны, казалось, до бесконечности, а сверху виднелась светлая пустота. Заграждение, которое не совсем заграждало. Место напоминало гобелен с еще не затянутыми рядками. Было спокойно, светил мягкий розоватый свет.

На одной из этих бесконечных стен передо мной вырисовывался сияющий клочок, похожий на окно в сердце небес, а у него стоял мужчина, словно сотворенный руками гениального скульптора и напоминавший огненного льва. Он находился рядом с источником света… или же сам был этим источником? Или и то и другое. Его так сложно описать, и даже сейчас в моем языке нет слов, способных воздать Ему должное. Он любовался светом, как люди любуются садом, умиротворенный и неподвижный.

А я… не лежала, но и не стояла. И все же, выпрямившись, заметила, что я вовсе не я, а нечто иное. Что-то, подобно комнате и мужчине, с трудом поддающееся описанию. Кожа была словно из хрусталя, мерцающего и твердого, тем не менее, пластичного. На мне не было одежды, не совсем, но и голой я не была. Как будто эта новая, кристаллическая версия меня повторяла мое тело в общих чертах, как панцирь. Возможно, не в состоянии передать мелочи.

– Подойди, – молвило существо у окна. Глубокий мужественный голос звучал словно отовсюду, будто вся комната являлась Его устами.

Я сориентировалась и пошла к Нему, пусть и не чувствовала твердого пола под ногами. Яркому свету полагалось слепить глаза, но отчего-то боли не было. Я встала рядом с Ним и взглянула на Его великолепие. Его кожа состояла из пламени, а волосы развевались вокруг головы, как львиная грива. Из-за величия Его лица не получалось различить определенные черты, но мне показалось, что у Него волевой лоб и точеный нос, а глаза цвета белого золота, как Солнце.

Солнце. Ведь это сам Солнце!

Следовало упасть ниц, но я забыла, как это делается.

Подняв палец, Он указал наверх, где стены, которые были не совсем стенами, сменялись открытым небом.

– Взгляни.

Я повиновалась, и сияние больше не было лишь светом, оно превратилось в бескрайний небосвод, ярче и прекраснее которого мне не доводилось видеть в Эндвивере. Черное бархатное покрывало усеивали бесчисленные звезды, подобно сонмам ангелов. Впервые в жизни я различила их цвета – белые, красные, желтые, даже синие. Столько цветов и размеров! Невероятное великолепие!

На первый взгляд Солнце показывал на мириады звезд в целом, однако я увидела, куда именно направлен Его перст: на пустое пространство среди множества точек света, рассыпанных повсюду, как стеклянные бусины. Одна крошечная точка погасла.

Могила. Пустота. Ничего.

Он указывал на погибшую звезду, утрату, которая побудила Его искать ей замену. И все же замена жестокая. Нельзя просто «заменить» ребенка. От Солнца исходили лучи как света, так и скорби. На самом деле в этом месте она-то ощущалась острее всего. Я никогда не предполагала, будто боги испытывают те же чувства, что и люди.

– Мне жаль, – произнесла я беспомощно.

Солнце едва заметно кивнул.

– Таково течение времени. Им не суждено жить вечно.

И тут наконец Он взглянул на меня. Его взор был столь пронизывающим и всепоглощающим, что вселял одновременно благоговейный трепет и жуткий страх. Солнце был самым прекрасным и одновременно ужасающим существом, которое мне доводилось видеть. В Его лице угадывалась древность, и все же, если бы я вышивала Его на канве, Он выглядел бы не старше сорока пяти. Не то чтобы у меня имелись способности или подходящие красители запечатлеть облик бога.

Ведь Он бог!

– У всего есть цель, Церис, – в Его устах мое имя звучало весомо. Разумеется, Он знал, как меня зовут. Разве Он не наблюдал за Эндвивером все это время? Разве не снизошел, чтобы зажечь факел? Разве не почувствовала я Его ожидание в тот миг, когда прошептала: «Я буду звездной матерью»? – Во Вселенной существует равновесие, которое находится в постоянном движении. Легче не становится, смерть всегда причиняет боль. Вашему народу доступно узреть лишь крупицу всего.

Не зная, что ответить на такое заявление, да и возможно ли вообще, я только кивнула.

Солнце вновь выглянул в окно, затем отступил и окинул меня внимательным взглядом. Я смутилась. Он словно видел меня четче, чем я Его. Словно мог видеть сквозь кожу, кровь и кости самую мою душу. Неожиданно Его губы подернула нежная улыбка.

– Ты меня удивила. Звезды возлагают на смертных большое бремя. Немногие вызываются добровольно, без увещеваний.

В грудь будто вонзили тончайшую шпагу, меня накрыли воспоминания о доме, о Кане и о будущем, от всего этого я отреклась. Однако окружавшие меня чудеса и Его присутствие задержали скорбь.

– Может, я и смертная, – произнесла я, – но дальновидная.

Солнце кивнул, видимо, удовлетворенный ответом.

– Ты когда-либо возлежала со смертным мужчиной?

Будь мое тело моим собственным, вопрос заставил бы его вспыхнуть, но эта кристаллическая оболочка никак не показала моего смущения.

– Это важно? – спросила я, тогда как на задворках сознания замелькали все непристойные мысли о Кане. – Н-нет, никогда.

Он кивнул с серьезным видом, что не повлияло на Его свет.

– Церис… – я затаила дыхание. – Если ты хочешь вернуться, я тебе позволю. – Он оторвал от меня взгляд и перевел на что-то, но в то же время ничего. Что-то на уровне, недоступном моему восприятию. – Это не набросит тень на твой народ.