Сердечко, вырезанное из картона E-Book

Евгений Клюев

• Herausgeber: САМОКАТ
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Вне серии
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2020

Seitenzahl: 109

Beschreibung

Героев клюевских сказок нетрудно найти в повседневной жизни, стоит лишь пройтись по квартире или выглянуть в окно: вот на скамейке сидит Бумажная Птичка, обиженная на ураган, мимо пролетает Рассеянный Воздушный Поцелуй, на кухне тяжело вздыхает Лавровый Лист, полностью разочаровавшийся в жизни. А рядом стоит мудрая Кофейная Мельничка, которая просит нас не торопиться и почаще вспоминать о чудесном слове — "вре-мя-пре-про-во-жде-ние"! Ну а что же Простой Карандаш? Он всё это запишет, и однажды листочки с историями разлетятся по всему свету и, может быть, попадут вам в руки. Евгений Клюев — один из самых ярких писателей современной русской литературы, поэт, филолог, лауреат престижных литературных премий, кавалер Ордена Почётного Додо, признанный эксперт в литературе абсурда, автор нового — и самого близкого к оригинальному тексту Льюиса Кэрролла — перевода "Алисы в Стране чудес". Его сказки входят в школьную программу, их играют на большой и малой сцене в разных странах, на разных языках. В новый сборник Евгения Клюева вошла 31 абсурдная, весёлая и мудрая сказка с иллюстрациями Марины Павликовской.

Leseprobe

Информацияот издательства

Художественное электронное издание

Для младшего и среднего школьного возраста

В соответствии с Федеральным законом № 436 от 29 декабря 2010 года маркируется знаком 0+

Героев клюевских сказок нетрудно найти в повседневной жизни, стоит лишь пройтись по квартире или выглянуть в окно: вот на скамейке сидит Бумажная Птичка, обиженная на ураган, мимо пролетает Рассеянный Воздушный Поцелуй, на кухне тяжело вздыхает Лавровый Лист, полностью разочаровавшийся в жизни. А рядом стоит мудрая Кофейная Мельничка, которая просит нас не торопиться и почаще вспоминать о чудесном слове — «вре-мя-пре-про-во-жде-ние»! Ну а что же Простой Карандаш? Он всё это запишет, и однажды листочки с историями разлетятся по всему свету и, может быть, попадут вам в руки.

Евгений Клюев — один из самых ярких писателей современной русской литературы, поэт, филолог, лауреат престижных литературных премий, кавалер Ордена Почётного Додо, признанный эксперт в литературе абсурда, автор нового — и самого близкого к оригинальному тексту — перевода «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла. Его сказки входят в школьную программу, их играют на большой и малой сцене в разных странах, на разных языках.

В новый сборник Евгения Клюева вошла 31 абсурдная, весёлая и мудрая сказка с иллюстрациями Марины Павликовской.

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с согласия издательства.

© Клюев Е., текст, 2020

© Павликовская М., иллюстрации, обложка, 2020

ISBN 978-5-00167-180-0

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2021

СКАЗКИ ПРОСТОГО КАРАНДАША

— Странный Вы... — так всегда говорил Простому Карандашу Ночник. Ночник — это светильник, который ночью светит, профессия у него такая. — ...странный Вы! Да. Зачем Вы пишете сказки?

— Чтобы они были, — отвечал Простой Карандаш, не отрываясь от бумаги: он как раз сейчас заканчивал новую сказку о Прекрасной Принцессе.

— И что же будет, когда Вы напишете эту сказку?

— Будет сказка, — улыбался Простой Карандаш. — Ещё одна сказка.

— Понятно. И Вашу сказку опять положат в стол и запрут там на ключ!

Простой Карандаш останавливался и вздыхал. Ночник говорил правду. Сказки Простого Карандаша всегда клали в стол и запирали на ключ. От этого было очень грустно. Всякому станет грустно, если его сказки запрут на ключ.

— Может быть, — допытывался Ночник, — Вы пишете плохие сказки? Иначе их не запирали бы на ключ, а?

— Может быть, и плохие, — покорно повторял за Ночником Простой Карандаш, чтобы снова и снова не спорить с ним.

Сам-то он знал, что пишет хорошие сказки. Его сказки были простые, а простая сказка — это и значит хорошая. Только сказки всё равно попадали в стол и пропадали в столе. Стол был огромным, и ящик в нём был огромным — как пропасть.

Простой Карандаш писал, а Ночник светил.

«Странный он! — думал Простой Карандаш о Ночнике. — Спрашивает, зачем я пишу сказки, которые запирают на ключ. А сам-то он зачем светит по ночам, когда все спят? Странный он. Да...»

Но Простой Карандаш, понятное дело, никогда не произносил этого вслух.

Ему, конечно же, очень хотелось заглянуть в стол — не тесно ли там его сказкам. Он забыл уже, сколько их: он давно сбился со счёта. Всех теперь, пожалуй, и не вспомнить: самая первая появилась тогда, когда Простой Карандаш был ещё совсем большим. Ведь у карандашей всё не как у людей: люди рождаются маленькими — потом вырастают большими. Карандаши же, наоборот, рождаются большими, а потом становятся маленькими — и в этом их старость. Чем чаще карандаш затачивают, тем он старше.

Наш Простой Карандаш был пока не очень маленьким, но уже и не очень большим. Вот только в последнее время он как-то быстро стал уменьшаться: наверное, потому, что теперь, записывая сказки, всё сильнее волновался — ну и ломался от этого. Его, разумеется, сразу опять затачивали… в общем, Простой Карандаш старился на глазах.

А в стол Простой Карандаш, значит, не пускали. К утру его обычно ставили в специальный стаканчик, где жили цветные родственники Простого Карандаша. Они очень гордились своей нескончаемой юностью и громадным своим ростом.

— Ты неудачник, — говорили цветные карандаши Простому. — Корпишь над какой-то ерундой, которую всё равно никто не читает! Брал бы пример с нас: мы не размениваемся на пустяки. Мы разрешаем пользоваться собой только тогда, когда надо подчеркнуть какую-нибудь особенно важную мысль.

Простой Карандаш устало кивал в ответ, но, едва лишь наступала ночь, опять исчезал из стаканчика — нестись по ослепительному листу бумаги за всё время убегавшей принцессой. Такова уж была его судьба, да оно и понятно: простые сказки удобнее всего писать простым карандашом.

Однажды ночью Ночник щёлкнул и перестал светить.

— Хватит! — сказал он в сердцах. — Мне надоело. Я не хочу больше тратить на Вас свет. Всё равно от Ваших сказок никакого проку.

И Простой Карандаш начал писать при свете Луны. Луне ведь света ни для кого не жалко. Тем более что, освещая стол, Луна нет-нет да и бросала взгляд на сказки. А как-то призналась:

— Ты хорошо пишешь. Я люблю твоих принцев и принцесс. Мне от них ещё грустнее на свете.

До сих пор Простому Карандашу никогда не говорили ничего подобного. Ведь сказок его никто не читал: они лежали в столе, а стол был заперт на ключ!

Простой Карандаш вздрогнул — и от растерянности даже упал на пол. Его пришлось затачивать — причём не один раз, а два, потому что он сломался ещё и внутри. Но мы-то с вами знаем: когда у нас что-то ломается внутри, наши сказки становятся лучше. Так произошло и сейчас: новая сказка о Прекрасной Принцессе оказалась само совершенство — всё в ней было не так, как в жизни... а ведь для сказки это самое главное!

Настал день, когда Простой Карандаш заточили в последний раз.

Увы, теперь его осталось только на одну сказку, причём совсем коротенькую. И тогда Простой Карандаш написал Сказку о Вечной Жизни. А наутро его выбросили в мусорное ведро.

Цветные родственники Простого Карандаша вспоминали о нём с нежностью, но без грусти. Они все ещё были молодыми и полными сил, потому что никогда не разменивались на пустяки и разрешали пользоваться собой только тогда, когда надо было подчеркнуть особенно важную мысль. А особенно важные мысли, как известно, приходят редко.

Тем бы и закончилась наша простая история о Простом Карандаше, если бы однажды кто-то не забыл задвинуть ящик письменного стола. И тогда — через щёлочку — сказки Простого Карандаша, словно птицы, выпорхнули наружу и разлетелись по всему свету. Люди прочли их и полюбили. Простой Карандаш, правда, уже не узнал об этом. Но мы-то с вами знаем, что сказки не запереть на ключ.

СЕРДЕЧКО, ВЫРЕЗАННОЕ ИЗ КАРТОНА

Когда Сердечко вырезали из картона, оно страшно обрадовалось: одно дело быть нарисованным и совсем другое — вырезанным! Хотя, конечно, послушать некоторых нарисованных — так они чуть ли не живее всех живых... только это враньё: в лучшем случае эти нарисованные — как живые, то есть очень похожи на живых. Однако быть живым и быть похожим на живого совершенно не одно и то же! Живой куда хочет, туда и идёт, а похожий на живого остаётся там, где оставили.

Но, значит, если тебя вырезали, ты уж точно живой и можешь отправляться куда хочешь. Ты теперь сам по себе, а картон, из которого ты вырезан, — сам по себе: между вами больше нет ничего общего. Вас даже обратно уже не соединить!

Вот Сердечко-Вырезанное-из-Картона и собралось отправиться... только куда?

Легко сказать — иди куда хочешь... А если ты во все стороны света хочешь? Потому что у Сердечка-Вырезанного-из-Картона было именно так: оно как раз и хотело во все стороны света!

— Я хочу во все стороны света, потому что я всех люблю! — сказало Сердечко-Вырезанное-из-Картона. И собралось было идти, но почему-то затопталось на месте.

— Интересно как получается… — озадачилось оно, а Одна Собака взяла да и объяснила всё следующим образом:

— Вы оттого в замешательстве, что всех любить нельзя, — объяснила эта Одна Собака. — Любить можно только своего хозяина.

Сердечко-Вырезанное-из-Картона задумалось.

— А если у меня нет хозяина?

— Так не бывает, — засмеялась Одна Собака. — Хозяин есть у каждого. Если его, конечно, не потеряли… Вы, может быть, потеряли хозяина?

— Если бы у меня был хозяин, — сказало Сердечко-Вырезанное-из-Картона, — я бы его ни за что не потеряло!

Но Одна Собака возразила:

— Ох, не зарекайтесь! Это с каждым может случиться. Даже я, которая очень любит своего хозяина, однажды потеряла его. И стала сама не своя!

— А чья? — поинтересовалось Сердечко-Вырезанное-из-Картона.

— Ничья! — с ужасом ответила Одна Собака. — И, уверяю Вас, страшнее ничего не придумаешь. Потому что… когда ты ничья, у тебя никого на целом свете нет. И ты скитаешься где придётся — без дома, без поводка, без еды…

— По-моему, это не так страшно, как Вы говорите, — подумав, сказало Сердечко-Вырезанное-из-Картона. — Дома у меня, вроде, никогда не было, поводок мне не нужен, а еда… я не голодно.

— Тогда Вы странная какая-то собака, — был ответ. — У всех собак, которых я знаю, а я знаю весьма много собак, есть дом. И поводок им нужен. И голодны они всегда.

Тут Сердечко-Вырезанное-из-Картона расхохоталось:

— Дело в том, дорогая Одна Собака, что я не собака! Я Сердечко-Вырезанное-из-Картона.

— До свиданья! — попрощалась Одна Собака.

— Я чем-то обидело Вас? — опешило Сердечко-Вырезанное-из-Картона.

— Нет, что Вы! — ответила Одна Собака. — Просто пора идти на место. Хозяин только что сказал мне: «Место!»

И Одна Собака пошла на место, а Сердечко-Вырезанное-из-Картона осталось где было, подумав: «Нет уж, пусть у меня лучше не будет хозяина, если хозяин может сказать “Место!” — и надо сразу идти… Хотя, конечно, так оно удобнее: сказали тебе “Место!” — и ты немедленно понимаешь, в каком направлении двигаться. А тут стоишь… с ноги на ногу переминаешься — и совершенно непонятно, куда теперь».

— Я люблю всех! — опять сказало оно и опять хотело отправиться в путь, но у него опять почему-то не вышло.

— И не выйдет! — заверила его одна птичка, пролетавшая мимо. — Потому что всех любить нельзя. Можно любить только своего мужа.

— У меня нет мужа, — призналось Сердечко-Вырезанное-из-Картона.

— Так не бывает! — сказала Одна Птичка. — Муж есть у всех. Разумеется, кроме тех, кто потерял мужа. Вы, может быть, потеряли мужа? Тогда это другое дело.

Сердечку-Вырезанному-из-Картона показалось, что эту беседу оно уже с кем-то вело, но оно ответило:

— Если бы у меня был муж, я никогда бы его не потеряло!

— Это не всегда от Вас зависит, — поделилась опытом Одна Птичка. — Даже я, которая очень любит своего мужа, однажды оказалась в такой ситуации, когда мой муж хотел улететь… гм, к другой птичке. И я тогда стала сама не своя!

— Как собака? — спросило Сердечко-Вырезанное-из-Картона.

— Почему — «как собака»? — возмутилась Одна Птичка. — Вовсе не как собака! Что это Вы какие странные вещи говорите, право… Но, доложу я Вам, жизнь моя мне тогда хуже собачьей казалась! Я ведь, видите ли, на яйцах сидела, а когда на яйцах сидишь, без мужа никак нельзя!

Сердечко-Вырезанное-из-Картона хорошенько подумало, чтобы опять ненароком не задеть Одну Птичку, и в конце концов сказало:

— Я, признаюсь Вам, никогда не сидело на яйцах…

— Все птички, которых я знаю, а я знаю ужасно много птичек, время от времени сидят на яйцах! Может быть, Вы тогда не птичка никакая?

— Конечно не птичка! — улыбнулось Сердечко-Вырезанное-из-Картона. — Я Сердечко-Вырезанное-из-Картона…

Впрочем, его уже не слышали. Птичкин муж, в данный момент сидевший на яйцах вместо жены, потребовал откуда-то сверху, чтобы она немедленно возвращалась на яйца, угрожая, что иначе он улетит к другой птичке.

«Ну вот… — принялось размышлять Сердечко-Вырезанное-из-Картона. — Заведи себе мужа, а он возьмёт и улетит к другой птичке! Нет уж, пусть у меня лучше пока не будет мужа… Хотя, между нами говоря, это, конечно, удобно: велел тебе муж назад лететь — ты и летишь назад, не задумываясь! А в моём положении… ну просто совсем не знаешь, куда направиться».

Оно опять осторожно осмотрелось по сторонам и тихонько, чтобы ни одна собака и ни одна птичка его не услышала, сказало:

— Я хочу во все стороны света, потому что я всех люблю!

И — решительно сделало шаг вперёд: в направлении всех сторон света.

Тут-то все стороны света и открыли Сердечку-Вырезанному-из-Картона свои объятия, и оно пошло во все стороны света, и любило все стороны света, и все стороны света отвечали ему полной взаимностью!

Потому что никто не обязан быть собакой, и никто не обязан быть птичкой. И потому что места в мире всем достаточно — в том числе и сердечкам, вырезанным из картона.

ДИРИЖЁРСКАЯ ПАЛОЧКА

Дирижёр так сильно дирижировал оркестром, что в какой-то момент даже дирижёрская палочка надломилась.

— Это потому, — сказали знатоки, — что симфония очень бурная. Когда её исполняют, всегда что-нибудь случается: или барабан треснет, или у скрипки струна лопнет, или тромбон надорвётся! Неудивительно, что дирижёрская палочка надломилась.

Ну, неудивительно так неудивительно — им, знатокам, виднее.

А Дирижёрская Палочка, конечно, совсем сникла: все надломленные обычно сникают — кто раньше, кто позднее.

— Концерт окончен, — сказала она.

Правда, знатоки не поняли, почему Дирижёрская Палочка так сказала: у дирижёра, ясное дело, была с собой запасная. Он её тут же взял в руку и до-ди-ри-жи-ро-вал симфонией. И, хотя играл оркестр не сказать чтобы стройно, все громко хлопали. Однако сам дирижёр был грустный и даже кланяться не вышел: очень он любил свою старую Дирижёрскую Палочку. За кулисами говорили даже, что видели слёзы у него на глазах — но это, конечно, могло быть и просто сплетней: за кулисами посплетничать любят.

Когда публика покинула зал, Первая Скрипка, которая одна отважилась нарушить молчание, тихонько спросила:

— Проводить Вас, дорогая Дирижёрская Палочка?

— Куда? — усмехнулась та. — Разве только в музей: это, кажется, единственное место, куда имеет смысл отправиться. Если повезёт, меня могут положить под стекло и написать на какой-нибудь табличке: «Дирижёрская Палочка выдающегося дирижёра такого-то… Надломлена тогда-то и тогда-то».

— Вас склеят, не отчаивайтесь, — с отчаянием произнесла Виолончель и вздохнула так глубоко, как только виолончели умеют. — Говорят, современные клеи невероятно качественные: для них нет ничего невозможного. И будете опять как новенькая — летать всем нам на радость, вот увидите! В конце концов, Вы ведь просто надломлены, а не сломаны: это всё-таки разные вещи…

— Вы правы, разные, — вежливо согласилась Дирижёрская Палочка.

А про себя подумала: «Разные-то они разные, только вот непонятно, что хуже! С теми, кто сломан, всё, по крайней мере, ясно: их сразу выбрасывают. Надломленных же сначала начинают жалеть, жалеют долго-предолго — и лишь потом выбрасывают… а это, пожалуй, гораздо мучительнее!»

И точно: оркестровые инструменты изо всех сил принялись жалеть Дирижёрскую Палочку. Перебивая друг друга и всхлипывая, они рассказывали ей — будто сама она могла это забыть! — как славно она летала над ними. Как точно умела, не прерывая полёта, объяснить, что кому делать. Как иногда взмывала настолько высоко, что им страшно было лететь за ней — и многие даже впадали в сомнение, стоит ли. Но всё кончалось хорошо, всё всегда кончалось хорошо — и не было случая, чтобы она забыла показать им верный путь обратно, домой…

А уже через некоторое время весь оркестр рыдал. Рыдали струнные — тихо и жалобно, рыдали духовые — зычно и натужно, рыдали ударные — громко и беспорядочно. Что касается одной Маленькой Плоской Тарелочки, то она начала так дрожать и звенеть… просто сердце кровью обливалось. И ничего тут не попишешь: Дирижёрскую Палочку инструменты и в самом деле преданно любили! Они даже представить себе не могли, что теперь будут делать без неё. В оркестр, конечно, назначат новую какую-нибудь дирижёрскую палочку — и, вне всякого сомнения, самую лучшую: это очень знаменитый оркестр. Но им-то не нужна самая лучшая — им нужна эта!

Весь оркестр рыдал, а Дирижёрская Палочка крепилась. «Вот незадача! — думала она почти с досадой. — Мне, которая больше других нуждается сейчас в утешении, предстоит, видимо, утешать это безутешное собрание. Что-то они совсем голову потеряли».

Она с участием взглянула на Маленькую Плоскую Тарелочку: та, привыкшая ловить любой знак Дирижёрской Палочки, мгновенно перестала дрожать и звенеть и всем своим существом обратилась в слух.

— Не убивайтесь так, моя хорошая! — Дирижёрская Палочка даже нашла в себе немножко сил, чтобы улыбнуться. — Жизнь ведь на этом не кончается, а Музыка не кончается и подавно… правда?

В ответ Маленькая Плоская Тарелочка, едва справляясь с собой, тонюсенько прозвенела:

— Вы… Вы просто не представляете себе, сколько для нас всех значите! И какое это горе — лишиться Вас.