Сирены E-Book

Джозеф Нокс

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Krimi
• Serie: Звезды мирового детектива
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2020

Seitenzahl: 389

Beschreibung

Впервые на русском — "лучший британский дебют в жанре детектива за долгие годы" (Crimescene Magazine), "нуар острый как бритва, нечто совершенно из ряда вон" (Ли Чайлд). Детектив-констебль Эйдан Уэйтс попался на краже кокаина из сейфа с вещественными доказательствами; теперь Эйдану грозит увольнение из полиции, а то и под суд могут отдать. Отличное прикрытие для того, чтобы внедриться в опутавшую весь Манчестер наркоторговую сеть, известную под названием Франшиза, и выявить в рядах полиции "крота", благодаря которому Франшиза и ее глава Зейн Карвер вот уже десять лет остаются безнаказанными. А заодно — без шума, неофициально — попытаться вернуть домой Изабель, месяц как пропавшую дочь министра юстиции Дэвида Росситера: говорят, ее видели в Фэйрвью, викторианском особняке Карвера. Эйдан находит Изабель — и понимает, что девушка чего-то смертельно боится. Сможет ли он ее спасти, если он и сам-то спастись не в силах?

Leseprobe

Содержание

I. Неизведанные удовольствия

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

II. Сущность

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

III. Ближе

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

IV. Затишье

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

V. Контроль

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

VI. Навсегда

1

2

3

Joseph Knox

SIRENS

Copyright © 2017 by Joseph Knox

All rights reserved

Перевод с английского Елены Матвеевой

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Ильи Кучмы

Нокс Дж.

Сирены : роман / Джозеф Нокс ; пер. с англ. Е. Мат­веевой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2020. — (Звезды мирового детектива).

ISBN 978-5-389-18791-7

18+

Впервые на русском — «лучший британский дебют в жанре детектива за долгие годы» (Crimescene Magazine), «нуар острый как бритва, нечто совершенно из ряда вон» (Ли Чайлд).

Детектив-констебль Эйдан Уэйтс попался на краже кокаина из сейфа с вещественными доказательствами; теперь Эйдану грозит увольнение из полиции, а то и под суд могут отдать. Отличное прикрытие для того, чтобы внедриться в опутавшую весь Манчестер нар­которговую сеть, известную под названием Франшиза, и выявить в рядах полиции «крота», благодаря которому Франшиза и ее глава Зейн Карвер вот уже десять лет остаются безнаказанными. А заодно — без шума, неофициально — попытаться вернуть домой Изабель, месяц как пропавшую дочь министра юстиции Дэвида Росситера: говорят, ее видели в Фэйрвью, викторианском особняке Карвера. Эйдан находит Изабель — и понимает, что девушка чего-то смертельно боится. Сможет ли он ее спасти, если он и сам-то спастись не в силах?

© Е. В. Матвеева, перевод, 2020

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа

„Азбука-Аттикус“», 2020

Издательство АЗБУКА®

Джоанне

Прошлое стало частью будущего,а настоящее вышло из-под контроля.Joy Division. «Сердце и душа»1

1Joy Division — культовая британская постпанк-группа из Манчестера (1976–1980); «Сердце и душа» (англ. «Heart and Soul») — песня со второго, и последнего альбома «Closer» (1980).

Потом я снова стал дежурить по ночам. При свете дня мне веры больше не было. Я выезжал на вызовы в четыре утра, ходил вверх-вниз по замершим эскалаторам и старался не думать. Когда-то у меня это хорошо получалось. Спустя несколько месяцев я ошеломленно заметил, что дыхание вырывается изо рта облачками пара. Вернулся ноябрь.

— Погода дрянь, — буркнул Сатти, отказываясь вылезать из машины.

С неба сыпало то градом, то слякотной моросью. ­Сегодня хлынул ливень. Струи сверкали в ночных огнях, смывали грязь с тротуаров. Очень кстати. Напарник протянул мне газету, и я вышел под дождь, держа ее над головой вместо зонта.

Мы приехали на вызов управляющего благотворительным секонд-хендом. Управляющий говорил, а я смот­рел, как двигаются его губы. Он хотел, чтобы я отогнал от входа бомжей, прятавшихся от дождя. Какой в этом смысл, было не очень понятно, но я и не вникал. Из ноз­дрей управляющего торчала густая черная поросль, буд­то он решил отпустить гитлеровские усики. Я посмот­рел на парочку, спящую под дверью, сказал управляющему, что он отнимает время у полиции, и под дождем вернулся к машине.

Там я первым делом вручил Сатти мокрую газету — за то, что не пошел со мной. Он одарил меня тем еще взглядом, а затем уставился на сложенную, насквозь промокшую страницу.

— Видел? — Он сунул газету мне под нос. — Врагу такой смерти не пожелаешь.

Фотографию размыло дождем, текст тоже, но девуш­ку я узнал: одна из трех, с которыми я свел краткое знакомство в прошлом году. В заголовке говорилось, что по­гибшей было двадцать три года. Мы с ней встретились, когда ей было двадцать два. Я взглянул в окно, на очередной ноябрь. Она была последней. Сатти склонился над газетой, громыхнул замогильным кашлем и потребовал:

— Ну, выкладывай. Что на самом деле произошло?

Я пристально посмотрел на него:

— Не того спрашиваешь.

Я знал лишь то, с чего все началось год назад. Три мо­их прокола. Все те причины, которые не позволили мне отказаться. Я не мог объяснить, как эти девушки, эти женщины мимолетно вошли в мою жизнь. Мимолетно ее изменили. Сатти не понял бы, над чем они смеялись, чему возмущались, что скрывали. Остаток ночного дежурства я смотрел на прохожих, на женщин, на девушек, воображая, что вижу непрожитые жизни.

До дома я добрался под утро, налил себе выпить и сел. Переключал радиостанции, пока не понял, что дальше тянуть некуда. Снова прочел заметку в газете и впервые за много месяцев позволил себе задуматься по-настоящему.

«Ты меня убил», — сказала она тогда.

Что же на самом деле произошло?

IНеизведанные удовольствия2

2 «Unknown pleasures» (1979) — дебютный студийный альбом группы Joy Divi­sion.

1

Какая-то парочка перешла на другую сторону дороги, подальше от меня; в чьем-то кармане звякнула мелочь.

Улица, которую видишь каждый день, выглядит не­зна­комой, если смотреть на нее, уткнувшись носом в троту­ар. С минуту я соображал, где нахожусь. Слякоть подмерзла. Стелился густой туман, размывал очертания предметов, странным образом преображал все вокруг. Город утратил резкость, очередной пятничный вечер ли­шился ярких огней.

Левая рука занемела. Я перевернулся на бок и посмотрел на часы. Циферблат разбит. Скорее всего, часы остановились из-за удара при падении. Если прошло всего несколько минут, у меня еще есть время. Можно переодеться в сухое и прийти в бар задолго до передачи товара. Я поднялся, держась за стену. Физиономию перекосило от боли, мозги телепались в черепе, стирали пин-коды и имена друзей детства.

Парочка скрылась в тумане. Несмотря на соцсети, камеры наблюдения и бдительное государство, мы по-прежнему живем в мире, где можно исчезнуть, если захотеть. Или не захотеть. Пресса разнюхала обо всем месяц назад.

Вот уже месяц, как я исчез.

Я ощупал затылок. Били с размаху, сильно. Бумажник остался в кармане. Значит, меня не ограбили, а предупредили. Вокруг не было ни души, но я чувствовал, что за мной наблюдают.

Улица качнулась. Я ухватился за фонарный столб. Потом с закрытыми глазами побрел куда-то, ничуть не опасаясь на что-то наткнуться.

Завернув за угол, я сообразил, что попал на Бэк-Пик­кадилли. Закопченные временем кирпичные дома, наружные пожарные лестницы. Здания стеной высились по обе стороны узкого проулка, создавая клаустрофобический проход. Вечерняя морось сияла в лунном свете. Ностальгия подталкивала меня дальше. В конце про­улка виднелась круглосуточная кофейня. Я захаживал в нее в той, другой жизни, но уже много лет там не появлялся. Город так изменился, что знакомых я бы точно не встретил.

Я прошел несколько шагов по проулку. За спиной заурчал автомобильный мотор, будто разминаясь, преж­де чем ровно зарокотать. Проулок залило светом, из-под ног скользнула кривая тень.

Она была тоньше, чем помнилось.

Я обернулся на слепящий свет фар. Машина стояла в самом начале проулка, будто проверяя, нет ли тут чего интересного. Я зашагал дальше. Дошел почти до середины, и лучи света дрогнули. Поползли вслед за мной.

Мотор взревел, машина подъехала совсем близко. Судя по звуку, между нами оставалось несколько шагов. Я вдруг понял, что для некоторых никуда не исчезал. Свет фар опалял спину. Не хотелось оборачиваться и смотреть на водителя. Я боялся его узнать.

Я вжался в нишу в стене, пропуская машину. Несколько секунд она оставалась на месте. Щурясь от ­света, я разглядел черный «БМВ», сверкающий хромом. Ночь заполняла легкие. Кровь пела в венах. Стек­ло в машине опустилось, но кто внутри, я не разглядел.

— Детектив-констебль Уэйтс? — произнес мужской голос.

— Кто спрашивает?

С пассажирского места послышался женский смех:

— Тут вопросы задаем мы, красавчик. Садись.

2

Капли дождя стучали по лобовому стеклу, строили мне рожицы. Я обмяк на заднем сиденье. Чувствовал, как истончаются и слабеют вены. То и дело сжимал руку в кулак, больше для развлечения. Мечтал о спидах в кар­мане куртки.

— Правду, значит, говорят? — спросил водитель, будто читая мои мысли.

На вид ему было около пятидесяти. Всякий раз, поворачивая руль, он поводил широкими плечами, будто штангист, берущий вес. Угольно-серый приталенный пиджак, в тон темной шевелюре. Время от времени водитель поглядывал в зеркало заднего вида, куда-то сквозь меня. У женщины были светло-русые волосы, деловито собранные в хвост.

Я ничего не ответил.

Мне стало зябко в промокшей одежде. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не стучали. Единственной вещью, которая не вязалась с новехоньким автомобилем, был полицейский сканер с выключенным звуком. Пахло дорогими духами с ноткой ванили, но какими именно, я не мог вспомнить. Они не подходили ни одному из людей, сидящих впереди. От аромата веяло деньгами, веяло молодостью.

Мы целенаправленно удалялись от того места, где я только что был. От ночной жизни, от ярких огней. Ми­мо пустых магазинов и местных лавчонок, то ли прогорающих, то ли прогоревших. Огромные пустующие зда­ния. Умирающий центр города.

— Чего он хочет? — спросил я.

Водитель глянул на меня в зеркало:

— Не спрашивал.

Мы выехали на Динсгейт.

Длинная — больше мили — улица пересекает город из конца в конец. На ней есть все: от ресторанов, в кото­рые пускают только по приглашению, до дешевых столовок и всевозможных вариантов, пролегающих между этими крайностями.

— А где он?

— В Битхэм-Тауэр.

Я невольно чертыхнулся.

— Похоже, ты там бывал, — сказала женщина.

Башня Битхэм-Тауэр, самое высокое здание за преде­лами столицы. Городские планировщики задумали возвести в городе комплекс высоток. По замыслу градостроителей, каждый следующий небоскреб должен был на несколько метров возвышаться над предыдущим, что создавало бы некое подобие гигантской серо-стальной диаграммы, символа нескончаемого роста. Застройщики надеялись заработать миллионы на продаже крошечных, непомерно дорогих квартир одиноким людям — нашему главному национальному достоянию. Однако архитекторы витали в облаках. Экономика обрушилась, владель­цы, инвесторы и строительные компании разорились. Уровень самоубийств среди мужчин вырос, в остальном жизнь шла своим чередом.

С заброшенных строительных площадок разворо­вывали металлолом, недостроенные каркасы ветшали, в котлованах скапливалась дождевая вода. Ржавчина коркой запекшейся крови покрывала остовы. Битхэм-Тауэр возводили три года. Все считали, что здание не достроят. Однако, несмотря ни на что, оно высится над городом, будто показывая ему средний палец.

Мы свернули с Динсгейтa и въехали в подземный гараж. В окошко заглянул приветливый парковщик, ще­голеватый, как Фрэнк Синатра. Он сразу узнал водителя, перестал улыбаться и махнул, чтобы мы проезжали на нижний уровень.

3

В Битхэм-Тауэр разместились отель «Хилтон», роскош­ные апартаменты, а на самом верху — пентхаусы, построенные по индивидуальным проектам.

Сама высотка узкая и стройная, но четыре нижних этажа гораздо шире основного корпуса. Это и понятно, ведь внизу располагаются бальный зал, бассейн и улыбчивые отпрыски элиты, составляющей два процента на­селения. Почти все стены вестибюля и бара сделаны из зеркального стекла — посмотрев в окно, увидишь только свое отражение.

Я здесь уже бывал.

В прошлом году. Девушка вылетела сквозь оконное стекло на девятнадцатом этаже и разбилась насмерть. Даша Ружичка, несовершеннолетняя проститутка, уроженка Чехии. Когда ей исполнилось четырнадцать, отец продал ее местному торговцу людьми, и Дашу провезли через всю Европу. В тех регионах девушки очень час­то пропадают. Каждое исчезновение объявляют обычным уходом из дома. Исчезновение Даши объяснялось более прозаическими причинами.

Она была красива, но не той худосочной красотой, которую сейчас насаждают повсюду. Нет, она была воплощением истинной красоты. Проститутка с таким лицом — золотое дно: несмотря на все унижения, она постоянно выглядит чистой и невинной. Главным недо­статком моей работы было неотступное чувство гнетущего бессилия. Я хорошо знал, что с девушками и женщинами делают все, что угодно. Насилуют, избивают. Выбрасывают в окно. В кого мы превратились, если считаем красоту дурным качеством?

Я был уверен, что Даша не сама выбросилась из окна — у нее попросту не хватило бы сил пробить стекло своим телом. Однако гостиничный номер, в котором это случилось, был пуст. Я несколько часов допрашивал по­стояльцев и сотрудников гостиницы, имевших доступ на этаж. Когда задержанные толстосумы пожаловались начальству, мне на смену прислали инспектора. Я повел его в пустой номер на девятнадцатом этаже, попытался объяснить ситуацию.

Он не стал меня слушать, и тогда я решительно попятился к двери, неотрывно глядя на окно. На город внизу. Инспектор понял, что я собираюсь сделать, и заорал, приказывая остановиться. Я с разбегу бросился к окну — хотя бы для того, чтобы увидеть выражение лица инспектора, но он успел преградить мне путь, преж­де чем я врезался в стекло.

Это был второй из трех проколов, которые в конце концов привели к сенсационным новостям на первых полосах газет. К моему полному позору. К тому, что никакой другой работы мне больше не светило.

Смерть Даши признали самоубийством. Расследование проводить не стали.

С тех пор я в Битхэм-Тауэр не был.

4

— Сержант уголовного розыска Конвей, — представилась женщина, протягивая руку для рукопожатия.

Мы ждали в вестибюле, а ее коллега разговаривал с девушкой-администратором. Вел себя слишком фамильярно для сотрудника Особого отдела. Со стороны огромной вращающейся двери донесся взрыв хохота — в вестибюль вошли какие-то типы в смокингах и принялись танцевать под люстрой размером с солидный легко­вой автомобиль. Я мечтал, чтобы она на них свалилась.

Конвей кивнула на своего напарника:

— Чего он с тобой так?

Тот как раз отошел от стойки администратора и направился к нам. Конвей тут же напустила на себя безразличный вид.

Лифт бесконечно долго поднимался на этаж с пент­хаусами — в ту часть башни, где я прежде не бывал. Напарник Конвей воспользовался магнитной картой, которая давала доступ на этот высший уровень.

Приглушенная мелодия «My Heart Will Go On»3 из «Титаника» постепенно смолкла, потом с новой силой взвыла с самого начала. Кабину лифта, как и все остальное в здании, украшали зеркала и до блеска отполированная сталь.

Я рассматривал свои ботинки.

Лифт остановился на сорок пятом этаже. С драматическим свистящим шорохом раздвинулись двери. Механический голос занудливой училки еще продолжал вещать, а меня уже крепко схватили за локоть.

Сержант Конвей осталась у лифта, а мы пошли по длинному коридору, оформленному с изысканным минимализмом. Миновали две квартиры — на этаже их бы­ло всего три — и приблизились к строгой черной двери. Мой сопровождающий открыл ее магнитной карточкой и провел меня в холл огромной, совершенно безликой квартиры.

В прессе много писали об этих пентхаусах. Поселить­ся там могли только суперсостоятельные люди. Сама квартира вряд ли стоила своих денег, но платили не за нее. А за то, чтобы жить на высоте пятьсот футов. Чтобы иметь уникальную возможность смотреть свысока на миллионы людей или, если ты достаточно важная шиш­ка, — чтобы они взирали на тебя снизу вверх.

Сумрачный холл подсвечивали неоновые огни города. Три стены зеркального стекла предоставляли панорамный обзор.

— Садись, — сказал угольно-серый человек.

Я остался стоять.

— Ладно, сейчас он к тебе выйдет. — С этими словами он повернулся и пошел к двери. Отворил ее ровно настолько, чтобы пройти, и тихо, но тщательно закрыл за собой.

Похвальная осмотрительность.

Я сразу же подошел к двери и посмотрел в глазок. Коридор был пуст. Я даже подумал, что мой сопровож­дающий присел под дверью, но это было бы слишком нелепо.

— Мы одни, Уэйтс.

Я повернулся на голос. Темный силуэт говорившего выделялся на фоне подсвеченного неоновыми огнями неба.

— Фингал откуда? — спросил он с безупречным окс­бриджским акцентом.

Я потрогал глаз:

— Я в нужное время попал в нужное место.

— А я уж подумал, что детектив Керник так выражает свою неприязнь.

— Похоже, он расстроился, что его опередили.

— Да, мне тоже так показалось. — Мой собеседник шагнул на свет и улыбнулся. — Позвольте представиться. Дэвид Росситер, член парламента.

Я подошел к нему. Высокий, властного вида. Лет сорока пяти. Одет в строгий классический костюм. Излучает радушие грамотного политика. Он пожал мне руку обеими руками с уверенностью человека, который зара­батывает на жизнь общением с людьми. Ладони его были теплыми, но обручальное кольцо холодило кожу.

— Садитесь, — предложил он.

Я сел, он, чуть помедлив, — тоже.

— Интересно.

— Что, мистер Росситер?

— Я предложил вам левое кресло, а вы сели в правое. Зовите меня Дэвид.

Я улыбнулся и ощутил тупую боль в глазах.

— Вы, наверное, недоумеваете, зачем я пригласил вас, Эйдан...

— Уэйтс, — поправил я. — Вряд ли для того, чтобы поболтать о жизни.

— Что ж, пусть будет Уэйтс. Вы интересуетесь политикой?

— Только из крайней необходимости.

Он снова улыбнулся. Каждый раз, улыбаясь, он смот­рел прямо на меня, давая понять, что я как-то по-особенному его удивляю. На фотографиях в газетах он так же смотрел на военных преступников.

— В таком случае мое имя вам вряд ли знакомо.

— Дэвид Росситер, член парламента.

— А что вам известно о моей карьере? — поинтересовался он, напирая на последнее слово.

— Только то, что пишут в газетах.

— Вы, как никто, знаете, что не следует верить газетам. Коррумпированный детектив Эйдан Уэйтс...

Я невозмутимо продолжил:

— Ваш отец был членом парламента и неплохо на этом заработал. Вы же оказались более идеалистичны — ваш брат уже вовсю занимался большой политикой, а вы еще промышляли адвокатурой. Женились рано и удачно. Хотя, полагаю, неудачно жениться на наследнице водочной империи сложновато.

Снова улыбка.

— Вы пришли в политику в непростое время. Тори не были у власти четыре года до вашего прихода и еще четыре — после. И все же вы повысили авторитет старой гвардии. Не ходили по струнке, выступали за однополые браки, боролись за права женщин. Поддерживали иммиграцию. То есть проявляли ровно столько сме­лости, сколько нужно, чтобы попасть в кабинет правительства. Никто не удивился, когда вас назначили министром юстиции — вы ведь профессиональный юрист. Полагаю, не последнюю роль сыграло то, что вы хороший семьянин и отец двух очаровательных дочерей.

— Вам впору писать мою биографию... — Росситер осекся, заметив, что у меня дрожат руки, встал, подошел к бару в углу комнаты и налил два бокала коньяка.

— Спасибо, — сказал я, когда он протянул мне один.

— А у вас какие политические предпочтения? — спросил он, снова усаживаясь в кресло.

— Неопределенные.

— Колеблетесь?

— Политическая стратегия не решает тех проблем, с которыми сталкиваюсь я.

Росситер пригубил коньяк, посмаковал, проглотил.

— Вы предпочитаете спасать не весь мир, а конкретных людей?

Я кивнул:

— Типа того.

Он поерзал на месте:

— А что, если я расскажу вам об одном таком человеке? Которого очень нужно спасти?

— Есть много достойных людей, которые лучше меня справятся с этой задачей.

— Как я уже говорил, я не верю газетам.

Я отпил коньяка.

— Я бы сделал все возможное, однако с этим наверняка справится и ваш бравый малый в коридоре. Вероятно, дело не такое уж трудное.

Похоже, ему понравился мой ответ.

— Видите ли, Уэйтс, вы — единственный, кто может мне помочь. Вы знаете, кто такой Зейн Карвер?

Я не ответил.

— Сегодня утром я беседовал с вашим шефом, Парр­сом, — продолжал Росситер. — Прекрасный человек.

— А почему я только сейчас об этом слышу?

— Вы неплохо маскируетесь. Детектив Керник несколько часов вас искал.

— Да-да, не привлекая излишнего внимания. В бумере.

— Извините. Сотрудники Особого отдела лучше ори­ентируются в благополучных кварталах.

— А я — в неблагополучных.

— Поэтому вы и здесь...

— Я не вправе обсуждать Карвера, пока не поговорю с суперинтендантом Паррсом.

Росситер пристально посмотрел на меня, достал из кармана пиджака телефон и протянул мне.

— Лучше вы сами, — сказал я.

Он улыбнулся, отыскал номер в списке контактов и нажал «вызов». По своему обыкновению Паррс ответил сразу же.

— Ваш человек у меня, — сказал Росситер. — Выглядит соответствующе. Ведет себя очень убедительно. При исполнении, но от выпивки не отказался. Однако не желает обсуждать дела, пока не переговорит с вами. — Он снова протянул мне телефон.

— Сэр.

— Уэйтс, — глухо рыкнул суперинтендант Паррс и с раскатистым шотландским акцентом продолжил: — Окажите министру всяческое содействие. Поговорим завтра.

Он повесил трубку, и я вернул телефон Росситеру.

— Итак, Зейн Карвер, — напомнил министр.

— Наркодилер.

— Зачем он вам?

— Чтобы выйти на остальных, если повезет.

— Вам велено подобраться к нему поближе?

— По-моему, задание вот-вот изменится.

Росситер промолчал.

— Карвер преуспевает потому, что он такой один. Биз­несмен среди отморозков. Моя задача — сыграть на этом.

— И как же?

— Есть три способа. Если грамотно надавить на него, он может сдать других дилеров. Он не самый влиятельный и не самый умный из них, но может подставить кого-нибудь покрупнее. Или сообщить, кто из полицей­ских работает на него. И самое интересное: возможно, он просто крышует.

— Кого?

— За ним могут стоять еще человек десять, о которых мы даже не слышали.

— Интересно, ради чего вы на это согласились? В смысле, теперь, когда ваше имя запятнано...

— Мое имя изначально мало что стоило. Итак, зачем я здесь, мистер Росситер?

Он снова сделал глоток, клацнув зубами о край бокала.

— Что вам известно о моей дочери? Младшей, Изабель?

— Хорошенькая, совсем юная. Восемнадцать, девятнадцать?

— Семнадцать, — поправил он. — И связалась с этим типом, Карвером.

— Так она же несовершеннолетняя. Вызовите пат­рульную машину, пусть привезут ее домой.

— Суперинтендант Паррс предложил то же самое. Боюсь, тут надо действовать тоньше.

В панорамные окна ударили крупные капли. Сначала единичные, они становились все тяжелее, стучали все чаще, и вскоре комнату окутала пелена дождя. Я ждал.

— Такой начитанный человек, как вы, скорее всего, помнит, в связи с чем Изабель в последний раз упоминали в новостях.

— Она упала в обморок, — сказал я. — От переутомления.

Росситер не шелохнулся.

— Попытка самоубийства?

Он кивнул.

— Изабель страдает депрессией. В какой-то степени это наследственное, по материнской линии. Попытки самоубийства были и раньше, но такая серьезная — впервые. Много крови, много шума. Разумеется, газетчики пронюхали. Мы скормили им версию переутом­ления. — Он смотрел куда-то в сторону, видимо заново переживая случившееся. — Я лично встречался с главными редакторами, умолял их.

— Представляю, как это тяжело, — сказал я.

— Правда? — Он посмотрел на меня, переформулировал вопрос: — А знаете, что самое страшное? Страшнее того, что ваша дочь ножом пропорола себе шею?

Я покачал головой.

— Самое страшное — когда дочь возвращается домой из больницы и ненавидит вас за то, что вы спасли ей жизнь. — Он допил коньяк. — Мы с ней тогда поговорили, Уэйтс. Она сказала, что понимает свое состояние, понимает, что ее ждут тяжелые дни. И очень спокойно объяснила, что этот день был не из таких. Она все прекрасно осознавала и не могла простить мне, что я вызвал «скорую».

— Долгой же была та извилистая дорожка, которая привела дочь министра к Зейну Карверу.

— Да, дорожка была и долгой, и извилистой, — кивнул Росситер. — Моя дочь познакомилась с ним через кого-то из друзей. Насколько мне известно, она уже месяц живет в Фэйрвью.

— Месяц?

Он промолчал.

Фэйрвью — так называлась резиденция Карвера. Большой викторианский особняк в южном пригороде, полном молодежи и студентов. Дом Карвера приобрел скандальную известность благодаря вечеринкам, куда стремились попасть все, от университетских сердцеедов до местных знаменитостей.

— Не знаю, что обещал вам Паррс, но мне даны указания не лезть в гущу событий. Я слежу, как передают деньги за товар, выпиваю с дилерами помельче...

— Оно и видно, — сказал он. — Но с сегодняшнего дня ваша задача изменилась. Придется перейти черту. Еще больше запятнать себя. Вступить в контакт с ключевыми фигурами.

— И с вашей дочерью?

— Нет, нельзя, чтобы домой ее вернула полиция. Слишком рискованно.

— При всем уважении, сэр, если газетчики однажды уважили ваши просьбы, то проявят понимание и в этот раз. Да и вообще, что значит скандал по сравнению с тем, что она вернется?

— Скандал? — переспросил Росситер. — Да я, не задумываясь, ушел бы в отставку, если бы это помогло вернуть Изабель.

Я верил ему и пропустил первый тревожный звоночек. Таким тоном говорят о покойниках.

— Не хочу, чтобы из-за меня она наложила на себя руки, — сдержанно сказал он. — Понимаете?

Может быть, если бы я отчетливо видел его лицо, то понял бы, но нас окутывала тьма.

Я пожал плечами.

— Вы молоды. Вот погодите, на все будете готовы ради своих детей.

— И что же я должен сделать ради ваших?

Он помолчал, будто бы тщательно обдумывая ответ.

— Можете подобраться к ней? Проверить, все ли в порядке?

— Я могу ее лично спросить.

— В прямой контакт лучше не вступать.

— Не сказал бы, что вы облегчаете мне задачу, мис­тер Росситер.

— Я не хочу, чтобы дочь вернули домой насильно. И уж точно не с помощью полиции.

— Она и не поймет, что я полицейский, — возразил я. — Даже ваш особист в коридоре не сразу понял.

Росситер ничего не сказал.

— Послушайте, это опасные люди.

— В какие неприятности они ее втянули? Секс? — Он с запинкой произнес это слово.

— Вряд ли. Карвер считает себя джентльменом. Биз­несменом.

— Это ведь хорошо, да?

— Зависит от того, с какими бизнесменами вы общаетесь. Повторяю, этот человек очень опасен. Девушку с громкой фамилией можно втянуть во многое. В городе есть наркодилеры, которые обошлись бы с ней го­раздо хуже. От них она бы быстро вернулась домой ­залечивать психологические травмы. И думать бы забыла, что вас ненавидит.

Он хотел ответить на мой выпад, но сдержался.

— А что Зейн Карвер?

— Он другой. Скорее всего, знает, кто она. Скорее всего, постарается ей понравиться. Он торгует «вось­меркой»4 и...

— Восьмеркой?

— Героином, — пояснил я. — Слово звучит вполне невинно, если произнести его на улице или в клубе.

— Это исключено. У Изабель есть проблемы, но она не станет употреблять...

— Поначалу все так думают. Пробуют, а потом втяги­ваются. Это университетский район. Вот уже несколько лет Карвер снабжает наркотиками молодежные вечеринки. Он знает, что Изабель — ваша дочь?

— Наверное. — Росситер сглотнул. — Хотя обычно она стыдится об этом упоминать.

— А если знает, то играет с огнем. Ему ведь не известно, что вы не отправите за ней полицию.

— Хм... — сказал он, задумчиво крутя на пальце обручальное кольцо.

— Она и раньше сбегала из дома?

— Только в пятизвездочные отели, с моей кредиткой.

— У вас есть ее фотография?

Росситер достал из нагрудного кармана фотокарточку и протянул мне, прикрыв ладонью, будто огонек свечи. Изабель была бледной, симпатичной девушкой с пе­пельно-русыми волосами и умными голубыми глазами. На фотографии она смотрела чуть выше линзы объектива. Наверное, на того, кто ее фотографировал.

— Послушайте... — Росситер подался вперед. — Простите мою неуместную шутку про то, что вы выпиваете с наркодилерами. Вам сейчас нелегко.

Какое-то время мы сидели в тишине.

— Вам нужна еще какая-нибудь информация? — спросил он.

— Кто познакомил ее с Карвером?

— Боюсь, я ее никогда не видел.

— Ее?

— Его, их, не знаю.

— Может, ваша жена знает?

— Алекса — больной человек. Не надо ее тревожить.

— Ясно. Почему же вы решили действовать именно сейчас?

Он изогнул бровь.

— Изабель отсутствует уже месяц.

— Верно подмечено. — На его скулах заиграли желваки. — Должен признаться, что я сейчас нахожусь между двух огней, Уэйтс. Алекса тоже страдает депрессией. Уже какое-то время между нами... все сложно. ­Изабель пропала в разгар наших семейных неурядиц.

— Как мне с вами связаться?

Он протянул мне визитку с рельефной печатью. Я провел пальцами по выпуклым буквам.

— Звоните по этому номеру в любое время дня и ночи.

— Спасибо за коньяк. Буду держать вас в курсе.

Когда я уходил, он все так же сидел на диване — усталый и поникший.

3 «Мое сердце не перестанет биться» (англ.).

4H — первая буква в слове heroin (героин) и восьмая буква анг­лий­ского алфавита.

5

«Рубик» был одним из тех огромных заведений, которые к вечеру превращаются в ночные клубы. На пике своей популярности он не уступал «Гасиенде»5. В «Рубике» давали концерты лучшие постпанк-группы. Но те време­на давно прошли. Он располагался близ Динсгейт-Локс, у канала, пересекающего весь город. Собственно пивной зал освещала лишь красноватая подсветка, прямой свет не попадал сюда даже днем. Зал, один из крупнейших в стране, вмещал несколько тысяч посетителей.

На остальных трех этажах располагались четыре бара.

Вот уже три недели я следил за одним из барменов, амбалистым типом с модной небритостью. Он всегда держался настороже и внимательно поглядывал вокруг, особенно по пятницам, когда передавал курьерам Зейна Карвера большие суммы денег — выручку от про­дажи наркотиков. По моим наблюдениям, партии товара доставляли сюда, а затем бармен распределял их по другим ночным клубам района.

Схема была четко отлажена.

Ширанутых проще всего спрятать в пьяной толпе. Зейн Карвер был как бы ни при чем — весь риск брал на себя бармен. У него было целое меню клубных нар­котиков под соответствующими номерами. «Тройка» — кокаин, «пятерка» — экстази, «одиннадцать» — кетамины. Посетитель показывал соответствующее количество пальцев и получал требуемое без упоминания нарко­тика.

Секрет успеха Карвера заключался в том, что он действовал как экономический преступник, а не как уличный барыга. Он лишь отдавал распоряжения другим: в такой-то день доставить товар, а в такой-то — собрать деньги. Его знакомство с Изабель Росситер представляло любопытное исключение из правил.

Сегодня был расчетный день.

Из-за встречи с Дэвидом Росситером я пришел слиш­ком поздно и передачу денег не застал. Но правила игры изменились. Теперь я имел право на прямой контакт.

Определить девушку-курьера не составило труда. Она выделялась на фоне остальных посетителей у стой­ки бара, а заказала, как обычно, тройную порцию водки. Черные леггинсы, короткие черные сапожки, ослепительная улыбка, ярко-розовая помада. Длинные каш­тановые волосы. Винтажная замшевая куртка, возможно старше своей хозяйки. Девушке было чуть больше двадцати. Она служила хрестоматийной иллюстрацией выражения «прятаться у всех на виду».

Когда я опрокинул ее бокал, она восприняла это спокойно. Только сердито хлопнула накрашенными ресницами, густыми, как хвоя араукарии. Заказала бармену новую порцию и снова приняла равнодушно-отстранен­ный вид — умение, которое наверняка входило в перечень ее должностных обязанностей.

— Виноват.

— Да ладно, забудь, — ответила она.

— Ты ведь Кэт?

Она на мгновение замешкалась, потом повернулась ко мне.

— Кажется, мы виделись на вечеринке у Зейна...

— Неужели, — сказала она без вопросительной интонации.

— Ну, мельком.

Вообще-то, я раз или два видел, как она разговари­вала с Карвером, но лично не был знаком ни с ним, ни с ней. Как ее зовут, мне сказали унылые дурнушки, тусовавшиеся у стен. Они говорили о ней как о знаменитости.

«Это Кэт. Одна из его любимиц».

Сначала, мол, она тоже стояла у стены, была простой тусовщицей и никого тут не знала, но постепенно пробилась в круг избранных. Дурнушки наивно полагали, что дело было в ее упорстве, а им самим нужно поактивнее себя вести, и тогда они добьются того же, чего добилась она. Те, что поумнее, вовремя понимали, что им ничего не светит.

Бармен зыркнул на меня и принес новую порцию водки. Он мне кого-то напоминал. Кажется, я его где-то видел... Интересно, узнал ли он меня? Кэтрин взяла бокал, сразу как-то успокоилась и повернулась ко мне с очаровательной, приветливой улыбкой, совсем непохо­жей на недавнюю — ослепительную, но деланую. Кэтрин, как великая актриса, вживалась в каждую роль настолько, что игра казалась убедительной. А когда в ходе разговора амплуа менялось, собеседник ничего не за­мечал.

— Да, — сказала она. — Теперь я тебя вспомнила.

— Я угощаю.

— Прежде чем искать удобный повод угощать девуш­ку, лучше узнай, не пьет ли она за счет заведения, а не проливай ее коктейль, — бросила она, отходя от стойки.

— Без этого ты не стала бы со мной разговаривать, — сказал я вслед.

Кэтрин обернулась:

— Может, и стала бы. Фингал у тебя классный. Лицо сразу запоминается.

— Ладно, как только этот пройдет, заработаю новый.

— Ага. Скажи-ка мне, э-э...

— Эйдан.

— Эйдан. — Она перестала улыбаться. — Тебе нужны неприятности?

Я не ответил.

— Ты их нарочно ищешь? — Она покосилась на бармена, потом перевела взгляд на меня.

Бармен наблюдал за нами, сложив руки на груди, ши­рокой, как бочка.

— Нет, — сказал я. — Нет, что ты.

— Тогда я дам тебе совет. — Она подошла ко мне бли­же. — Иди домой, пока не обзавелся еще одним фин­галом.

— Сама же говоришь, что с фингалом лицо лучше запоминается.

Она снова поглядела на бармена.

— Это не всегда хорошо, детка.

— Прости, что побеспокоил.

Бармен утратил к нам интерес и начал обслуживать каких-то девушек. Кэтрин отпила большой глоток водки, поставила бокал на стойку. Незаметно сунула под него какую-то карточку.

— Угостишь меня как-нибудь в другой раз... — Она снова улыбнулась притворной улыбкой, в которой все же мелькнуло какое-то искреннее чувство.

— Постараюсь больше ничего не пролить. Доброй ночи.

Красивыми, размашистыми шагами она направилась к выходу.

Я накрыл ладонью оставленную под бокалом карточку, еще немного посидел у стойки. Потом вышел из бара и отправился домой, в квартиру, которую снял на время. Там я выбросил разбитые часы, закинулся спидами и переоделся.

5 Легендарный манчестерский диско-клуб конца 1980–1990-х гг.

6

Третий прокол случился по моей вине. Повезло еще, что после него мне доверили хотя бы слежку за курьерами Франшизы.

Вот уже несколько недель я всеми правдами и неправдами добывал себе ночные дежурства. Выпрашивал их, забирал при любой возможности, отдавал за них свои дневные смены. Мне нравилось, что с девяти вечера до пяти утра знакомый город становился совершенно другим. Неоновое сияние высвечивало смайлики, выведен­ные детворой на грязных оконных стеклах.

Мне нравились люди.

Молодые, пьяные, влюбленные. Девчонки, ослепительные, как вспышки молнии. Хвастливые бойкие пар­ни. Ночь — время транссексуалов, готов, геев. Пестрая толпа растекалась по главной улице, хором выкрикивая слова, значения которых я не знал. Меня это развеивало. Несколько отрезвляло. Помогало не влипать в неприятности. Почти.

Единственной проблемой был мой начальник. Инспектор уголовного розыска Питер Сатклифф. Его на самом деле так звали. Наверное, его участь стала ясна, как только имя и фамилию вписали в метрику. Наверное, его дразнили в детстве и всегда связывали с предметом ненависти всей нации6. В общем, с именем вы­шла та еще подляна, но он его не гнушался. Все звали его Сатти. Прозвище не только помогало избежать неловкости, но и подшучивало над повышенной светочувствительностью Сатти7.

Он был мертвенно-бледен и страдал аллергией на солнечный свет.

Я многому у него научился, причем не только хорошему. Ночные дежурства быстро избавили меня от романтического взгляда на ночную жизнь. Сначала я ничего не знал про «вампов» — наркодилеров, которые действовали только по ночам, и про группировки: какая чем торгует и как их различать. С ходу я мог определить только улыб-смайлеров. Их так называли из-за шрамов в уголках рта — метке, полученной за долги или за излишнюю болтливость.

Сатти же различал рашбоев и уоллисов8 просто по свисту. С легкостью вычислял бернсайдера9, который забрел слишком далеко на юг города. Указывал сирен — девушек-курьеров Франшизы, которые порхали из одного ночного клуба в другой. А еще он почти сверхъестест­венным образом замечал наркодилеров. Было вос­кре­сенье, часа два ночи. Мы патрулировали Оксфорд-роуд. Улица связывает студенческие общежития с университетом, а университет — с центром города, и на ней кого только нет: проститутки за работой и клиенты, ищущие ночных развлечений, барыги и наркоманы.

Оксфорд-роуд также ведет к городской достопри­мечательности — улице под названием «миля карри». Вдоль нее, насколько хватает взгляда, теснятся бесчис­ленные пакистанские, бангладешские, кашмирские рес­тораны. Процветающий, бурлящий жизнью пестрый му­сульманский район. Интересен он был из-за наркоманской уловки, которую мы там подметили.

Сатти называл ее «трюк с чадрой». На этой улице в любое время дня и ночи можно встретить молодых женщин в бурках и паранджах. Так они скрывают свои перемещения. Некоторые дилерши и особо нервные нар­команки стали рядиться в такую одежду. Сатти это бе­сило. Мало того что темнокожая, так еще и наркоманка. Дважды враг.

Мы стояли около круглосуточного ларька, пили кофе. Сатти курил. Неожиданно он ткнул меня в бок и дер­нул подбородком:

— Вон наша девица.

— Которая? Где?

По тротуару напротив шла невысокая женщина в чер­ном одеянии.

— Может, она просто домой идет.

— Ага, как же, — буркнул он и пошел через дорогу, прямо под машины, повелительным жестом останавливая водителей.

Я направился следом за ним. Он обогнал женщину и встал у нее на пути. Она попыталась вильнуть в сторону. Он предостерегающе поднял руку, перевел дух и сказал:

— Аллах акбар.

Женщина ничего не ответила.

— Ну-ка, открывай личико, — велел Сатти.

Женщина поглядела по сторонам, будто ища выход из западни. Неохотно стянула с головы черный платок. Жидкие пряди волос, светлые и ломкие, как солома. Белая кожа, почти такая же бледная, как у Сатти. Явно наркоманка. Подойдя ближе, я увидел, что она ме­ченая — из уголков рта к щекам тянулись шрамы.

— Улыбочку убери, — хохотнул Сатти над своей же шуткой.

Выражение лица женщины не изменилось.

— А что это у тебя в руке, красавица?

Кулак правой руки был плотно прижат к боку. Женщина медленно подняла руку, разжала ладонь, показала две смятые, влажные от пота десятифунтовые ку­пюры.

— Большое спасибо. — Сатти сгреб банкноты и ушел.

Женщина уставилась на пустую ладонь. Потом недоумевающе — на меня.

— Сэр, — негромко сказал я Сатти в спину.

Как слабак.

— Сэр... — повторил я.

Он не обернулся.

— Сатклифф! — заорал я.

Он остановился и посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом.

— Вы не имеете права так поступать, — сказал я.

Какое-то время он стоял неподвижно, огибаемый ру­чейком прохожих. Наконец кивнул. Подошел к жен­щине, порылся у себя в карманах, вернул ей банкноты. Схватил ее за руку и подвел ко мне.

— Обыщи, — велел он.

Я продолжал смотреть на него.

— Обыщи ее, кому говорят! Исполняй приказание.

Я повернулся к женщине. Прохожие обходили нас по широкой дуге, держась подальше от Сатти. Женщина снова вытянула руки, разжала тот кулак, где были купюры. Между ними лежал пакетик нюхла, которого раньше не было. Сатти шагнул к женщине и с напускным изумлением уставился на нее.

Укоризненно поцокал языком, завел ей руки за спину, надел наручники и поволок к патрульной машине.

— Что, ловко я ей денежки вернул? — бросил он мне, гаденько ухмыляясь.

В машине женщина расплакалась. Мы составили на нее протокол, а наркотики сдали в хранилище для вещдоков. С совестью я боролся недолго. На следующий же день заглянул в Центральный парк, отметился на входе Главного полицейского управления и поднялся на лифте на пятый этаж. Ввел код на дверях в закрытую зону, где в сейфах хранились изъятые наркотики. Забрал кокаин и заменил на тальк. И все бы хорошо, да только я выбрал день, когда суперинтендант Паррс распорядил­ся провести инспекцию вещественных доказательств. Помнится, я шел по коридору, а в ушах гудела кровь.

И тут раздался писклявый голос:

— Детектив-констебль...

Я сразу понял, что попался. Перепуганный до смерти, я два часа просидел под дверью суперинтендантского кабинета. Моя первая беседа с Паррсом началась с то­го, что он пригласил меня войти, велел мне сесть, а даль­ше избрал совершенно типичную для себя тактику.

Молчал.

Мы сидели в тишине, пока она не стала невыносимой. Я рассказал ему свою версию случившегося и признал, что, видимо, этим и закончится моя еще не начатая карьера. Он выслушал мои заверения, не стал разубеж­дать, а откинулся в кресле и с некоторым интересом посмотрел на меня.

И снова этот шотландский акцент.

— Думаешь, для тебя правила не писаны, Уэйтс?

— Сатклифф...

— С ним я разберусь. Я тут глянул на твое личное дело. В целом все нормально, кроме странной склонности к работе в одиночку. Возможно, ты мне и нужен.

— Сэр?

— Говоря начистоту, сынок, варианта у тебя два. Советую выбрать первый.

Я ждал.

— Я прямо сейчас отстраняю тебя от должности. Выдвигаю обвинения. Возбуждаю уголовное дело и отправляю тебя в тюрягу. Да, и сообщаю газетчикам, что ты — продажный полицейский. На службу тебя больше не возьмут.

— А второй вариант?

— Сделаешь для меня кое-какую работенку. В управ­лении уже всем известно, что ты натворил. К обеду слухи разлетятся по всему городу. Из этой ситуации можно извлечь пользу.

— Каким образом?

Он подался вперед:

— Мне очень нужен человек с такой репутацией.

Он обрисовал свой план.

Ни для кого не было секретом, что кто-то из полицейских продался Зейну Карверу. Уже несколько лет ве­щественные доказательства таинственным образом исчезали, а облавы на Карвера не приносили результатов. Мне предстояло узнать, кто из сотрудников полиции на него работает. Сделать вид, что я еще хуже, чем они. Слить Карверу ложную информацию и заманить в ловушку.

— В любом случае до суда тебя отстранят от работы. Никаких расследований. Гуляй сколько хочешь. За­води дружбу с криминалом. — Улыбка Паррса походила на акулий оскал. — Если правильно провернешь дельце, все обвинения тут же исчезнут...

— Но вы же советуете мне выбрать первый вариант.

— Первый лишит тебя карьеры. А второй может лишить тебя жизни.

— У меня есть время на размышления?

— Знаешь, начну-ка я составлять протокол. — Он взял ручку, щелкнул колпачком. — Если не хочешь в тюрьму, так и скажи, пока я не исписал страницу.

В первом варианте не было ничего хорошего, но тюремная камера пугала больше. Я вырос в детском доме. Мне на всю жизнь хватило казенных коек, столовок, от­боя и подъема по команде. Я посмотрел на Паррса. Он писал быстро. Лист заполнялся словами — «сговор», «коррупция», — и я понял, что выбора у меня нет.

— Согласен, — произнес я.

Я думал, что ничего другого мне не оставалось. Сначала мне даже понравилась идея затеряться среди людей Франшизы. Суперинтендант Паррс панически боял­ся, что меня раскроют. О том, что я — подсадная утка, знали лишь трое.

Я отказался от квартиры, сдал вещи на хранение. Переехал в центр города, чтобы быть в гуще событий. Следовал из бара в бар за людьми Франшизы. Долго придумывал, что именно сказать знакомым из моей прежней жизни. Предупредил девушку, с которой спал, что, мол, на время уезжаю. Она рассмеялась и принялась собирать вещи.

— Уезжаешь? Да тебя тут на самом деле никогда и не было.

Я перестал появляться на работе. Исчез. Обо мне напечатали статьи в газетах, и все поверили тому, что было в них написано.

Коррумпированный детектив Эйдан Уэйтс.

Мой мозг лихорадочно работал, сопоставляя обрывки информации. Я покрутил в руках карточку, оставленную Кэтрин. Приглашение на закрытую вечеринку в Фэйрвью. В дом Зейна Карвера. Можно пойти туда, поискать Изабель Росситер.

Я нашел бутылку вина и надел куртку. От спидов тут же наступил приход. Я постоял у окна, глубоко дыша и глядя на бесконечные ряды зданий.

Пятьдесят этажей немигающих освещенных окон.

6Питер Сатклифф (р. 1946) — британский серийный убийца, получивший прозвище Йоркширский потрошитель; арестован в 1981 г. и приговорен к пожизненному заключению за 13 убийств на сексуальной почве, совершенных в период с 1975 по 1980 г.

7 Созвучно слову sooty — черный как сажа, смуглый (англ.).

8 По названию манчестерских районов Рашхолм (Rusholme) и Уолли-Рейндж (Walley Range).

9 По названию манчестерского района Бернсайд (Burnside).

7

Я постучал в дверь.

Здание сотрясали басы, ритмичные, как биение серд­ца. Каждое подрагивание окон и стен словно бы поне­многу накреняло дом ко мне. Грохот стереосистемы при­влекал зевак, которые не решались постучать в дверь, а толпились на подступах к дому, глядя на меня как на своего предводителя.

Фэйрвью находился на границе между Уэст-Дидсбери и Уитингтоном — двумя самыми богатыми приго­родами. Особняк казался отпрыском какого-то аристократического семейства зданий, взращенным на всем лучшем. Я поудобнее ухватил бутылку красного и несколько раз долбанул донышком в дверь.

Мне открыла девушка в черном вечернем платье. Больнично-бледное лицо, натуральные рыжие волосы. Она что-то сказала, но грохот музыки заглушил ее слова. Глаза, обрамленные густо накрашенными ресницами, классическое черное платье и беззвучное движение губ превратили девушку в звезду немого кино. Я обомлел и растерянно смотрел на нее. Наверное, она привыкла к такой реакции, потому что взяла у меня визитку и жестом пригласила войти.

Я шагнул за порог, в какой-то сгущенный, плотный воздух. В доме царило безумие: громкий смех, мелькание рук, ног. Всюду, куда ни глянь, танцевали и целовались разгоряченные, потные люди. Я хотел было поблагодарить рыженькую, которая меня впустила, но она уже отошла и оживленно беседовала с каким-то парнем.

Как и следовало ожидать, я, почти тридцатилетний, выделялся в толпе тех, кому было едва за двадцать.

Кэтрин нигде не было, но мое внимание привлекла другая. Она стояла справа, чуть поодаль от танцующих, и всем своим видом выбивалась из общей массы. Панковская яркая белизна, сменившая натуральный цвет волос, обрамляла знакомое привлекательное лицо. Нарочито взрослый прикид не скрывал стройной и изящной фигурки семнадцатилетней девушки. Она рассеянно смотрела вокруг, пожевывая прядь волос и привлекая к себе недвусмысленные взгляды молодчиков чуть постарше.

Изабель Росситер.

Она беспрестанно теребила легкий бахромчатый шар­фик на шее, будто проверяя, на месте ли он. Ее отец ска­зал, что она пропорола шею ножом. Видимо, шарфик скрывал шрам.

Я отошел от двери, бормоча нечто вроде благодарности за позволение войти, и с робкой надеждой посмот­рел на рыжую. Она ответила равнодушным взглядом красавицы, к ногам которой ежедневно валятся сотни парней. По-приятельски кивнув Изабель Росситер, я дви­нулся дальше.

Холл был набит людьми, и я проталкивался между ними, заставляя расступаться море бухих двадцатилетних юнцов с бутылками в руках. У многих глаза остек­ленели от «восьмерки», но главной движущей силой вечеринки был экстази. «Пятерочка», как его называли. Я был явно лишним среди танцоров в соседней комнате, слишком устал, чтобы бороться с пьяным приливом в холле, а пробиться на второй этаж было невозможно. Лестницу полностью оккупировали парочки, ждущие очереди в туалет, в душ, в спальни — к сексу.

— Дай отхлебнуть, — произнес мне на ухо девичий голос.

Промельк фарфорово-белой кожи, зубы ослепительной белизны, безумные платиново-белые волосы. Я вспо­мнил фотографию, которую дал Дэвид Росситер. С тех пор Изабель похудела, но здесь ее худоба не бросалась в глаза. Остальные девушки, старше Изабель лет на пять, а то и на десять, были такими же. Утонченные до полусмерти, они беспрестанно избавлялись от всего лишнего.

— Держи. — Я протянул ей бутылку.

Она глотнула вина, утерла губы и, немедленно утратив ко мне всякий интерес, стала оглядываться по сторонам, будто надеялась, что за нами кто-то наблюдает. Когда очередной людской прилив подтолкнул нас друг к другу, она смерила меня взглядом, а потом разочарованно посмотрела мне в глаза.

— Ты чего тут делаешь? — спросила она, стараясь перекричать музыку.

Резонный вопрос. Мой возраст, выражение лица и темная одежда контрастировали с царившим вокруг буйством молодости, энергии и цвета.

Она улыбнулась, сверкнув идеально-белыми зубами.

— Откуда ты знаешь Сару Джейн?

— Сару Джейн?

— Ну, рыженькую, к чьим ногам ты только что упал.

— Впервые ее вижу.

— Она впускает только тех, кого знает...

— У меня внешность типичная.

— Типичная? — Она впервые присмотрелась ко мне. — И фингал из-за этого?

— Ага, с кем-то перепутали.

— Ну-ну, — ответила она, снова отхлебывая из моей бутылки.

Из-за толкотни мы оказались еще ближе друг к другу.

— Да ты, наверное, сам себе глаз разукрасил, чтоб боялись.

— Просто я люблю ходить на тусы и задирать самого главного.

Она изогнула бровь:

— Зейна знаешь?

Мы стояли так близко, что почти соприкасались ­губами. Я наклонился к ее уху, чтобы она меня лучше слышала.

— А он здесь?

— Не видела.

— Но ты его знаешь?

— Ага, — равнодушно ответила она.

— Я слышал, от него можно схлопотать кое-что похуже фингала.

— Так откуда ты знаешь Сару Джейн?

— Я же сказал, что не знаю.

Она отодвинулась:

— Тогда что ты тут делаешь?

— Общаюсь с хорошими девушками.

— Зейн не имеет дела с хорошими девушками.

— А как же ты?

Она сморщила нос, мол, что за дешевая лесть.

— Когда я здесь появилась, во мне было мало хорошего, а теперь вообще ничего не осталось.

— В каком смысле?

Она отвернулась, и я забрал у нее бутылку.

— Эй, отдай, — сказала Изабель.

— Нет уж.

— Тебе что, вина жалко?

Я кивнул и отпил из бутылки.

Она наклонила голову набок и скучающим тоном заявила:

— Я тебе отсосу.

Толпа из коридора снова притиснула нас друг к другу. По-моему, Изабель чуть покраснела. Я отдал ей бутылку и отступил:

— Не надо.

Она поглядела на бутылку, смущенно улыбнулась краешком губ:

— Извини. Не знаю, что на меня нашло.

Она сделала шаг назад и исчезла в жадной колышущейся толпе.

Вечеринка носила меня из комнаты в комнату. Одна дверь была заперта. Интересно, что там? Ни рыжую Са­ру Джейн, ни Изабель Росситер я в тот вечер больше не видел. Карвер с Кэтрин даже не появились. У меня возникло странное ощущение, что все они собрались где-то в другом месте. И все это было подстроено. Ради меня. Во что же меня втянул Паррс?

8