Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Krimi
- Serie: The Big Book
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2022
Париж. Зима 1750 года. В надежде на лучшую жизнь бывшая проститутка Мадлен устраивается горничной в дом знаменитого часовщика Рейнхарта. По заданию полиции девушка должна выяснить, чем в действительности занимается часовщик, ведь по городу ходят упорные слухи, будто Рейнхарт создает свои диковинные механизмы — украшенных драгоценностями птиц, серебряных пауков, кроликов, летучих мышей — с помощью магии, бросая вызов законам природы. Но в доме часовщика Мадлен чувствует себя крайне неуютно: ей кажется, будто она постоянно под прицелом чужих глаз. События принимают еще более зловещий оборот, когда с улиц начинают исчезать дети. Мадлен, исполненная решимости выяснить правду, с ужасом понимает, что, возможно, имеет дело с заговором, который ведет в самое сердце Версаля. Но что лежит в основе этого заговора? Кто такая заводная девушка? И что на самом деле ищет Мадлен? «Заводная девушка» – это потрясающая история об одержимости, иллюзиях и цене свободы. Впервые на русском языке!
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 450
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Anna Mazzola
THE CLOCKWORK GIRL
Copyright © 2022 by The Short Storyteller Ltd.
All rights reserved
Перевод с английского Игоря Иванова
Оформление обложки Ильи Кучмы
Маццола А.
Заводная девушка : роман / Анна Маццола ; пер. с англ. И. Иванова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2022. — (The Big Book).
ISBN 978-5-389-21938-0
16+
Париж. Зима 1750 года. В надежде на лучшую жизнь бывшая проститутка Мадлен устраивается горничной в дом знаменитого часовщика Рейнхарта. По заданию полиции девушка должна выяснить, чем в действительности занимается часовщик, ведь по городу ходят упорные слухи, будто Рейнхарт создает свои диковинные механизмы — украшенных драгоценностями птиц, серебряных пауков, кроликов, летучих мышей — с помощью магии, бросая вызов законам природы. Но в доме часовщика Мадлен чувствует себя крайне неуютно: ей кажется, будто она постоянно под прицелом чужих глаз. События принимают еще более зловещий оборот, когда с улиц начинают исчезать дети. Мадлен, исполненная решимости выяснить правду, с ужасом понимает, что, возможно, имеет дело с заговором, который ведет в самое сердце Версаля. Но что лежит в основе этого заговора? Кто такая заводная девушка? И что на самом деле ищет Мадлен?
«Заводная девушка» – это потрясающая история об одержимости, иллюзиях и цене свободы.
Впервые на русском языке!
© И. Б. Иванов, перевод, 2022
© Издание на русском языке,оформление.ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2022Издательство АЗБУКА®
Моей сестре Лауре
Глава 1
Париж, 1750 год
Мадлен
Сегодня маман проводила переоценку своих девушек. В такие дни лучше улизнуть из дому, что Мадлен и сделала. И потому сейчас она шла мимо скотобойни, где на снегу темнела замерзшая кровь, а на крюках висели туши, задрав бледные зады к утреннему небу. Перчаток у нее не было. Прозрачный морозный воздух до боли обжигал ей руки. Кожа на костяшках пальцев потрескалась и саднила. День был явно не для прогулок, но уж лучше брести по холоду, чем остаться дома и слышать то, что творится в его стенах. И потом, ей сегодня все равно требовалось выйти на улицу, дабы выполнить одно неотложное дело.
Мадлен свернула с улицы Паве в лабиринт квартала Монторгейль, где улочки непомерно узки, а дома слишком высоки, отчего солнце туда не проникает, зато зловоние удерживается, поэтому на улицах всегда темно и воняет, как от какого-нибудь убогого connard1. Старинные дома клонились друг к другу, словно плотно посаженные зубы. Просветов между их обветшалыми кирпичными стенами не было. Их окна изнутри были законопачены тряпьем. Время от времени из сумрака появлялось чье-то лицо, кажется детское, с написанным на нем желанием поесть. Голод царил здесь не одно поколение. Но уж лучше жить здесь, на самом человеческом дне, среди le bas people, как их называли, среди обитателей трущоб и босых бездомных, ночующих в подъездах, чем у маман в ее «Академии», где сейчас вовсю проходила ежемесячная выбраковка.
Мать всегда считала это вопиющим стыдом. Занятием, не приносящим ей никакого удовольствия. Но дело, которым она зарабатывала, требовало внимательного отношения к изменчивой человеческой плоти. Грудь имела обыкновение наливаться и усыхать, в теле поселялись болезни, кожа вытягивалась и становилась дряблой, а язвы и сыпь появлялись без предупреждения. Хуже того, невзирая на кучу предохранительных мер, кто-то неожиданно беременел и с трудом избавлялся от плода. Время от времени всегда что-то происходило, как однажды произошло с Мадлен, и тогда всего за день ценность девушки для утех падала вдвое. Всегда находилась хотя бы одна обрюхаченная или потерявшая товарный вид шлюха, которую маман, выражаясь ее словами, «отправляла на пастбище». Да только на задворках Парижа никаких пастбищ не было. Здесь текла черная река отбросов и нечистот, неся с собой битые бутылки и рыбьи головы. Сейчас, в январе, улицы покрывал снег вперемешку со льдом, в подъездах бездомные жались друг к другу, и кое-где взгляд натыкался на окоченевший труп.
Достигнув улицы Пуант-Сен-Эсташ, Мадлен выбралась на тусклое зимнее солнце. В воздухе пахло дымом и золой. Она покинула места, где обитали беднейшие из бедных, и попала туда, где жили те, кто едва сводил концы с концами. Мадлен обогнула шумный рынок Ле-Аль и пошла на юг, к мосту Пон-Нёф. Народу на улице прибавилось. Среди городских оборванцев мелькали портшезы с аристократками, закутанными в меха и поблескивающими драгоценностями. Когда Мадлен переходила улицу Сент-Оноре, мимо пронеслась золоченая карета. В окошке мелькнуло лицо полулежащей женщины, наряженной в атлас. Может, аристократка, а может, и femme entretenue, едущая в карете своего содержателя. Девушкам, желавшим разбогатеть, Париж предлагал единственный способ — стать содержанками.
Наконец Мадлен вышла к реке, увидев тянущиеся в небо шпили собора Нотр-Дам и единственный железный шпиль собора Сен-Шапель. Если смотреть лишь на очертания зданий, Париж выглядел богатым и прекрасным городом — городом учености и благочестия. Конечно, где-то так оно и было, но только не в местах, знакомых Мадлен. Их Париж стыдливо скрывал. Она шла по берегу грязно-серой Сены, пока не добралась до заведения apothicaire2, в витрине которого, словно драгоценные камни, поблескивали бутылки. Немного помешкав, Мадлен собралась с духом и толкнула дубовую дверь.
Внутри было тепло, пахло пряностями, однако встретили ее холодно. Возле прилавка оживленно разговаривали две женщины. Едва взглянув на Мадлен, они тут же забыли о ней, как забывают о рваной тряпке. Аптекарь взвешивал на больших медных весах какой-то голубой порошок и вообще ее не заметил. Пока она ждала, пальцы ног сводило от боли, что всегда бывает, когда озябшие ноги попадают в тепло. Мадлен разглядывала полки, густо уставленные стеклянными банками и фарфоровыми чашками. Названия некоторых снадобий были ей знакомы: гвоздика, огуречник, окопник, дудник. Иные говорили мало: корень ялапы, хина, аралия. На глаза попалась коробка с надписью «Кампешский янтарь». А это что такое?
— Представляете? Она так и не вернулась. В голове не укладывается! — говорила одна из женщин, обращаясь к другой.
«Язвительная особа, — подумала Мадлен. — Такие в каждом видят только худшее».
— Так что же с ней случилось?
— Этого никто не знает. Но на следующий же день странствующая ярмарка свернулась и уехала. Наводит на мысль, не правда ли? Я бы свою дочь в таком возрасте ни за что бы не отпустила одну.
Аптекарь поднял голову. Его глаза, словно две черные мухи, ненадолго задержались на Мадлен. Он быстро отвел взгляд, завернул покупки, принял от женщин деньги и натянуто улыбнулся тонкими губами. Едва Мадлен подошла к прилавку, улыбка исчезла.
— Улучшения есть?
— Совсем незначительные.
— Ты сделала так, как я советовал?
— Да... Есть еще что-то, чем можно помочь?
— Возможно, только это будет стоить, — окинув ее взглядом, ответил аптекарь.
«Как будто раньше это ничего не стоило», — подумала Мадлен. А если упросить аптекаря, рассказать, в каком они нынче положении? Нет, бесполезно. В Париже тебе никто ничего не даст даром. Особенно такой, как она.
— Дороже, чем в прошлый раз? — спросила она.
— Я бы сказал, что да. Снадобье дорогое. Привезли из Америки.
— Экзотика, — вскинула брови Мадлен. — Понимаю.
Она молча следила за движениями аптекаря. Тот насыпал семян в ступку и растолок в порошок. Воздух стал насыщенным; пахло мускатным орехом, смешанным с чем-то жгучим и горьким. Аптекарь пересыпал порошок в зеленую склянку и поставил на прилавок перед Мадлен:
— С тебя два луидора.
Мадлен смотрела на его белые руки, испещренные венами:
— Согласна.
Она оглянулась на дверь. За это время в аптеку никто не вошел.
Аптекарь подошел к двери и перевернул вывеску. Заведение на время закрылось.
__________
Домой Мадлен возвращалась медленно, плотно укутавшись в плащ. Ей попадались женщины, чьи руки утопали в толстых меховых рукавицах. Они выгуливали собачек на поводках. Куда-то спешили слуги с красными от мороза лицами. Мадлен шла по улице Моннуайе, заглядывая в витрины шляпных магазинов. Выставленные там шляпы с перьями напоминали стаю диковинных птиц. Может, так нашли свой конец и отцовские попугаи, отдав свои перья для шляп gens de qualité? Ее отец был oiseleur3 и держал магазин на набережной Мажисери, торгуя птицами и мелкими зверюшками. После его смерти маман продала магазин и всю живность другому торговцу. Какаду, зяблики, белые мыши и белки были рассажены по клеткам и исчезли в мгновение ока. Арендная плата за магазин и жилье не вносилась очень давно, поэтому мать с дочерьми быстро покинули дом, в котором выросла Мадлен, и перебрались на улицу Тевено. Там тоже пошла торговля, но уже другими пташками.
Мадлен шла мимо ювелирных магазинов, чьи витрины сверкали сапфирами и рубинами. Впрочем, это могли быть и подделки из клея, куда добавлена краска. Живя в Париже, нужно научиться отличать настоящее от поддельного. Самоцветы, волосы, груди, характеры — все это можно легко подделать. «Мадам, оспа лишила вас бровей? Купите пару отличных накладных бровей из тончайшего мышиного меха. Месье, вы в потасовке потеряли зубы? Вот вам целая челюсть, взятая у мертвеца». Из ноздрей Мадлен в морозный воздух вылетали облачка белого пара. Ее руки почти совсем онемели. Но она не торопилась, ибо сомневалась, что мать завершила выбраковку. Женевьева Шастель — маман для девушек — отличалась скрупулезностью.
Кто-то из отправленных «на пастбище» выживет; по крайней мере, какое-то время. Они превратятся в уличных filles publiques — самых низших в многочисленной неофициальной иерархии женщин, продающих свое тело в полусвете, начиная от femmes de terrain в общественных садах и до увешанных драгоценностями содержанок Версаля. А кто-то из девушек маман найдет свой конец невдалеке от улицы Тевено, в грязи Отель-Дьё, давно забытой Богом больнице. Еще кто-то попадет в полицейскую облаву и будет выслан за пределы Парижа. Что толку думать об этом? Подобные мысли лишь напомнят, каким шатким было ее собственное положение и до чего близко она находилась от края. Мадлен не имела ни собственных денег, ни имущества, ни рекомендаций. Если маман ее прогонит, она, как и другие, окажется на улице, став еще одним куском мяса для парижского котла. По этой причине она никогда не водила дружбы с другими девушками. Делала то, что требовалось: расчесывала и заплетала им волосы, подкалывала и подшивала платья и меняла забрызганные спермой простыни. Но попытки помочь им не имели смысла. Нужно думать о том, как выжить самой и спасти Эмиля.
— Ты у нас ледышка, — сказала Коралина, когда Мадлен собиралась выйти из дому.
От старшей сестры сильно пахло потом.
Что ж, лучше быть крепкой, как кусок яшмы, чем уподобиться другим, кого раздавили в пыль.
В одиннадцатом часу утра Мадлен свернула на улицу Тевено, где жила с двенадцати лет, с возраста, именуемого нежным. Нежным, словно сочная телячья вырезка. Ее и продали не намного дороже куска говядины. Улица была узкой, и солнце сюда не попадало. Тем лучше. В сумраке облупившиеся фасады домов и грязь под ногами не так бросаются в глаза. Ее путь лежал мимо мастерской уксусника. В воздухе висел едкий запах забродившего вина. Мадлен высматривала сгорбленную фигуру девочки, вот уже несколько недель жившей в одном из подъездов. Вот и она. На ней было мужское пальто, подвязанное веревкой. Наверное, отцовское или от брата досталось. Мадлен не спрашивала. Они почти не разговаривали. Вряд ли девчоночья история будет сильно отличаться от историй других сирот и отверженных, вынужденных жить на зловонных городских улицах. Болезнь, долги, пьянство, смерть. Мадлен не желала об этом слышать.
— Мадемуазель... — Девочка протянула к ней грязную руку.
Сдержанно кивнув, Мадлен полезла в карман и вытащила последние несколько су. Не ахти сколько, но, может, хватит на миску супа.
— Спасибо. Вы очень добры.
«Правильнее сказать, очень глупа», — подумала Мадлен, идя дальше. Девчонка вряд ли переживет нынешнюю зиму, так зачем продлевать ее страдания? Мадлен остановилась, ощутив на затылке чье-то ледяное дыхание, но, обернувшись, увидела лишь тощую черную кошку со сверкающими голодными глазами.
* * *
«Академия», как ее называла маман, занимала два средних этажа высокого закопченного здания в конце улицы. Неказистое, похожее на грязный палец, оно манило к себе искателей плотских утех. Вход помещался с задней стороны дома, и хотя бордель не имел вывески, клиенты находили его по характерному запаху. Мужчины, словно коты, метили свою территорию, отчего ступени провоняли мочой. Дыша ртом, Мадлен вошла, тихо закрыла за собой дверь, сняла грязные сапоги и двинулась вверх по лестнице, выстланной ковровой дорожкой. Из-за закрытой двери доносились рыдания. Мадлен быстро и бесшумно прошла мимо.
— Где ты была? — На площадку выскочил ее племянник Эмиль, неумытый и непричесанный. — Ушла с самого утра, а я проголодался.
Мадлен со смешанным чувством любви и раздражения посмотрела на чумазое мальчишечье лицо:
— Неужели никто не додумался накормить тебя завтраком? Впрочем, чему удивляться? Конечно не додумались. Зачем кормить восьмилетнего мальчишку? Давай, горе мое, иди умой лицо и руки, а я раздобуду нам еды.
Она прошла на кухню, налила в кастрюльку молока и отрезала хлеба. Тишина в доме была напряженной, с удерживаемым внутри гневом и перешептываниями за плотно закрытыми дверями.
Завтракая, они корчили друг другу рожи. Видя, как Мадлен изображает бабушку, Эмиль фыркнул, выплюнув молоко в миску. Но уже через минуту его лицо стало серьезным.
— Сегодня выгнали двоих: Одиль и Лизетту.
— Значит, их?
Ничего удивительного. У Одиль уже два месяца не было менструаций, а Лизетта давно носила кружевные перчатки, скрывая характерную сыпь от сифилиса. Мадлен взглянула на свои руки с поломанными ногтями и красными костяшками, стараясь не вспоминать лица изгнанных.
Эмиль закашлялся, сотрясаясь всем телом. Мадлен растирала ему спину, думая о склянке с лекарством и вспоминая холодные, настойчивые пальцы аптекаря.
— Маду, она избавится от меня? — спросил мальчик, вытирая рот. — Когда-нибудь она и меня прогонит?
Этот вопрос он часто задавал Мадлен, получая одинаковые ответы.
— Конечно же нет, mon petit4. Ты же ее внук. — Родственные узы мало значили для ее матери, холодной, расчетливой женщины, у которой дело стояло превыше всего. — Ты же полезная машинка. Всегда выполняешь поручения и помогаешь.
Основной обязанностью Эмиля было провожать клиентов домой. Среди них хватало прощелыг, называвшихся чужим именем и дававших вымышленные адреса, а потому маман очень интересовало, в какой дыре они обитают. Если подобный тип не платил или вел себя не лучшим образом, ей требовалось знать, где потом его искать. То, чем занимался Эмиль, было опасно и для взрослого, не говоря уже о восьмилетнем ребенке.
— Маду, а тебя она тоже не прогонит? Она никогда не заставит тебя уйти?
Мадлен напряглась, скрывая это за улыбкой:
— Эмиль, я тебе уже говорила: я так не думаю. Я тоже во многом ей полезна.
Прислуга, учительница, тайная соглядатайка, шлюха. Но от маман гарантий не жди.
В коридоре послышались шаги. Дверь приоткрылась, и в проеме появилось нарумяненное лицо Коралины.
— Маду, маман велит, чтобы ты шла в гостиную. Не заставляй ее ждать.
— Зачем? — спросила Мадлен, у которой сжалось сердце.
— Иди, и там узнаешь. Быстро!
Мадлен поймала пристальный взгляд Эмиля, ощутила его страх и подмигнула племяннику:
— Не волнуйся, mon petit. Ты же знаешь ее прихоти. Наверное, хочет, чтобы я растерла ее старые скрюченные ноги. Доедай завтрак.
Но пока она шла по коридору, расправляя подол платья, страх в груди нарастал. Наверное, выбраковка еще не закончилась и следующей кандидатурой будет она.
__________
Войдя в гостиную, обои которой давно выцвели, Мадлен увидела, что мать принарядилась для гостя. Дряблые щеки покрывал густой слой свинцовых белил, и на фоне этой белизны выделялись губы, покрытые ярко-красной помадой. Увидев, кто сидит напротив маман, расположившись на продавленной оттоманке, Мадлен сразу стало не по себе. Это был Камиль Дасье, самый ужасный из всех клиентов Сюзетты, а уж их у нее хватало, всяких и разных. Нельзя сказать, чтобы он отличался еще и уродливой внешностью. У него было грубое, жуликоватое лицо с нервирующими глазами разного цвета: карим и голубым. Эти глаза тут же повернулись к Мадлен.
— А-а-а, наша составительница отчетов.
Он держал себя властно и напыщенно. Впервые увидев его, Мадлен сразу поняла: перед ней — худший из полицейских.
— Коралина, ступай приготовь нам горячий шоколад, — сказала мать, коснувшись руки старшей дочери. — Приятно будет выпить его всем вместе.
В темно-сером платье маман была похожа на жирную, болезненно бледную устрицу. Через несколько секунд Коралина, шурша подолом, направилась к двери.
— Должна сказать вам, месье, что вы хорошо выглядите, — произнесла маман, поворачиваясь к Камилю. — Надеюсь, вы в добром здравии?
Мадлен он вовсе не казался здоровым. Его кожа имела сероватый оттенок, свойственный человеку, который недосыпает и злоупотребляет выпивкой. Когда-то такая же кожа была у ее отца.
— Да, мадам. Грех жаловаться. Девушки у вас хорошие и чистые.
У Мадлен пересохло в горле, ладони стали липкими от пота. Зачем ее позвали сюда?
— Ох, месье, все мои доченьки — хорошие девушки. Каждая по-своему. Мадлен всегда была самой умной. Все подмечает. Всегда знает истинное положение вещей. Верно, Маду? Это почти компенсирует ее шрам.
Разумеется, маман так не думала. Мадлен она называла une fichaise — той, что гроша ломаного не стоит.
Маман еще несколько минут распространялась о других девушках, которых взяла под свое крыло, дабы всех их спасти от бедности. Мадлен сохраняла бесстрастное выражение лица. Слушая речи маман, можно было подумать, будто та владела убежищем для провинциальных девиц, а не заведением для распутников, охочих до задастой женской плоти. Нечего сказать, «Академия». Единственное, чему научилась здесь Мадлен, — это искусству лицемерия и обмана, а также умению притуплять свои чувства и в совершенстве делать pipe.
— Мадлен, месье Дасье хочет кое-что тебе предложить, — объявила маман, поворачиваясь к дочери. — Кое-что стóящее.
Она продолжала улыбаться, словно вместе с румянами наложила на лицо и улыбку.
— Эти отчеты, что ты нам пишешь, — заговорил Камиль. — Истории, положенные тобой на бумагу. Они очень... полезны.
Мадлен кивнула, соглашаясь с его словами. Отец как мог обучил всех дочерей чтению и письму, и эти навыки нашли неожиданное применение. Более года Мадлен посылала отчеты инспектору Мёнье — «покровителю» борделей и «защитнику» нравственных устоев. Этот человек легко закрывал глаза на продажу двенадцатилетних девочек, на венерические болезни, распространяемые содержанками, и на мошенничество macquerelles. Зато ему не терпелось узнать о предпочтениях, извращениях и признаниях, срывавшихся с языка клиентов, приходящих на улицу Тевено. Большинство аристократов предпочитали изысканные sérailes на улице Дени или содержали любовницу, а то и двух. Однако находились те, кто не брезговал трущобным заведением, и, когда они появлялись в «Академии», Мадлен заносила на бумагу все их «художества». Сюда захаживали политики, обожавшие помочиться девушке на лицо, церковники, охочие до «невинных овечек». Напрасно вся эта публика забывала, что находится под неусыпным наблюдением государства. Париж был опутан сетью mouches, и в каждом заведении имелись свои шпионы.
— Итак, мадемуазель Шастель, расскажу тебе одну историю, — начал Камиль; он подался вперед и понизил голос, устремив на Мадлен буравящие глаза. — В высоком доме на площади Дофина живет некий швейцарский часовых дел мастер по имени Максимилиан Рейнхарт. Говорят, доктор Рейнхарт — один из лучших часовщиков Парижа. Исключительно одаренный человек и вполне уважаемый. Он создает игрушки для богатых и раздает милостыню бедным. Но кое-кто говорит, что он делает странные штучки и вовсе не таков, каким кажется. — Камиль снова прислонился к спинке оттоманки. — Горничная Рейнхарта собралась от него уйти.
В гостиной стало тихо. Из комнаты этажом выше доносился чей-то наигранный смех. В соседней комнате кровать шумно ударялась о стену. Вернулась Коралина. На подносе позвякивали чашки с шоколадом. Поставив поднос на стол, сестра села рядом с Мадлен. Коралина сидела почти впритык, распространяя сразу несколько запахов: розовой воды, пота и карамели. Пóтом несло из выреза ее платья, а карамелью пахло изо рта.
— Вы уже рассказали ей? — спросила Коралина.
— Я к этому приближаюсь, любовь моя.
— Вы желаете, чтобы я стала шпионкой, — догадалась Мадлен.
— Нам необходимо, чтобы ты выяснила, чем он занимается на самом деле, — сказал Камиль Дасье. — Нужно узнать, что он за человек.
Коралина подала Мадлен чашку. Шоколад был плохо размешан, отчего на поверхности плавали комочки.
— А кем он кажется вам, месье? — задала новый вопрос Мадлен.
— Я считаю его очень умным, но весьма странным человеком. Надо его проверить, а то мало ли что. — (Они с маман переглянулись.) — Ходят слухи...
— И о чем говорят эти слухи?
— О том, что он занимается странными делами и проводит неестественные опыты.
— Какие опыты?
— А вот об этом ты и узнаешь. Но шепчутся, что в этой деятельности он зашел слишком далеко и готов не останавливаться ни перед чем, только бы достичь своих целей. Тебе нужно выяснить, правда ли это.
Опыты, часовщики, игрушки для богачей. Что она знала об этих вещах?
— Зачем вам понадобилось это выяснять?
— Насколько тебе известно, я работаю на инспектора Мёнье. Но не только на него. Чтобы выжить в Париже, нужно иметь нескольких хозяев. Так вот, я служу одной весьма могущественной персоне. Тот человек желает удостовериться в характере и качествах Рейнхарта, прежде чем предложить швейцарцу некую важную роль.
Мадлен продолжала смотреть в чашку с шоколадом.
— И что это будет за роль?
Камиль не ответил на ее вопрос, сказав вместо этого:
— Прежде чем принять кого-то к себе в дом, мы обязательно справляемся о его репутации. Верно? — (Мадлен промолчала.) — Но не о твоей. Твою репутацию проверять никто не станет. Я сделаю так, чтобы тебя приняли в услужение. Твое имя шепнут Рейнхарту на ухо. — Камиль снова подался вперед. — Для девушки с такой жизненной историей, как твоя, это редкий шанс. Стоит ли говорить, что второго не представится?
Мадлен смотрела на полицейского с разноцветными глазами. Конечно же он прав. Она была подпорченным товаром: cocotte, изуродованная шрамом. Ее собственная репутация не отличалась безупречностью. Двадцать три года, но она по-прежнему цепляется за суку, давшую ей жизнь. Не из любви или чувства долга, а по убеждению, что, окажись она одна, парижский котел мигом ее поглотит. Париж сохранял жизнь лишь тем, кто платил. Не обязательно деньгами. Мадлен было почти нечего ему предложить. Об этом ей твердили многократно.
— Мы должны отплатить месье Дасье за его любезность, — неестественно сладким голосом произнесла маман. — Он к нам очень добр и заботится о нас. — Она смотрела на Мадлен и улыбалась, однако глаза оставались серыми и холодными, как Сена. — Дорогая, ты примешь его предложение.
Камиль с легким любопытством следил за их разговором. «Маленький человек, который наслаждается имеющейся у него властью», — подумала Мадлен.
— Месье, что именно потребуется от меня?
— Ты станешь chambrière — служанкой на все руки. Ты ведь до сих пор и была таковой. Помимо этого ты будешь исполнять обязанности femme de chambre для Вероники, дочери Рейнхарта. Тебе и это знакомо, поскольку ты помогаешь здешним девушкам. Только твоя новая хозяйка будет... менее опытной. — Он посмотрел на Коралину и скривил рот. — Ты будешь замечать, кто приходит в дом, и по возможности слушать разговоры. Записывать любые необычные действия и интересные беседы. Будешь читать все письма, расходные книги и дневники, какие попадутся. И каждую неделю ты будешь посылать мне отчет.
— О докторе Рейнхарте?
— Обо всем, что увидишь у него дома. На это задание тебе отводится тридцать дней, в течение которых ты должна узнать, чем он занимается и какие опыты проводит, а также сделать вывод, можно ли ему доверять.
Целый месяц в разлуке с Эмилем. Ей совсем не хотелось оставлять племянника одного. Она прекрасно знала, как он возмутится и огорчится.
— А вдруг часовщик сразу распознает во мне девушку низкого происхождения? Я ведь работала только здесь. Едва ли я гожусь в горничные для его дочери. Почему бы не попросить кого-то другого, кому не надо притворяться?
— За ближайшие две недели мы тебя подучим. Отшлифуем речь, наймем настоящую femme de chambre, чтобы показать тебе, что к чему. Но сдается мне, Рейнхарт едва обратит на тебя внимание. Богатые обычно не считают слуг за людей. А его дочь — наивная особа. Ей не с чем сравнивать.
— Сколько ей лет?
— Семнадцать.
Мадлен поерзала на стуле. Немногим меньше, чем было Сюзетте, когда та умерла.
— Что о ней известно?
Камиль поковырял в зубах.
— Неискушенная. Почти ребенок. Совсем недавно вернулась из монастырской школы, где отец продержал ее десять лет. Сомневаюсь, что тебе удастся выудить из нее что-нибудь интересное, но попробовать стоит.
Мадлен задумалась о предложении. Нетребовательная госпожа, чистые простыни, теплый дом. Способ выбраться отсюда. Однако ее не оставляло тревожное ощущение, что вся эта затея — ловушка.
— Сколько мне за это заплатят?
— С оплатой я разберусь сама, — молниеносно ответила маман.
Это точно. Разберется, как разбиралась с деньгами, которые девушки получали за свои услуги. Деньгами, которые якобы шли на их содержание. Мадлен такой вариант не годился, ибо в случае ее согласия на работу и готовности полиции платить она ставила себя в опасное положение.
— Если я соглашусь на ваше предложение, деньги я должна получить сама, — сказала Мадлен, пристально глядя на Камиля. Она видела, как мрачнело лицо маман, в которой, словно дым, поднималась ярость. — Затем мы поделим деньги.
— Да ты настоящая дочь своей матери! — засмеялся Камиль, окидывая ее взглядом. — Хорошо. По завершении работы ты получишь на руки пятьсот ливров. Как ты будешь делиться с матерью — твое дело.
Пятьсот ливров! Маман хорошо поторговалась. Но это выглядело подозрительно легким и гладким.
— А когда я выполню это задание, что вы предложите мне потом? — спросила Мадлен.
— Ты поднимешься на несколько ступенек выше, мадемуазель Шастель. Если успешно справишься, получишь новые предложения, где будет больше обязанностей, но и больше денег.
Если она успешно справится. А если нет? Если Рейнхарт и его дочь раскусят ее? «Мухи», как называли шпионов полиции, у всех вызывали отвращение и ненависть. Разоблаченных забивали камнями на улицах, а оставшиеся в живых становились изгоями. Но кем, по правде говоря, была она сейчас? Какие еще возможности открывались перед ней — бордельной девкой со шрамом? Она так и будет влачить свое существование в «Академии», глядя, как все новые девушки заражаются сифилисом. А что ждет Эмиля? Атмосфера борделя разъест ему душу или вовсе погубит. Пока он мал, клиенты его щадят, но потом могут и убить. Не они, так слабое здоровье.
Она облизала губы:
— Но если Рейнхарты догадаются, кто я такая, или если я не найду то, что вам нужно, что будет со мной?
Камиль не ответил на ее вопрос. Он сказал другое:
— Если будешь вести себя правильно, если ты действительно умна, как утверждает мадам, тебя не разоблачат и ты успешно выполнишь мое поручение. — Он склонил голову набок. — Ну так как, мадемуазель? Тебе хватит смекалки, чтобы одурачить хозяев и остальную прислугу? Чтобы похитить секреты Рейнхарта и принести их мне?
Мадлен выдержала его взгляд. Едва ли не всю жизнь она лицемерила и притворялась. Неужели она не сможет разыграть горничную перед часовщиком?
Маман наклонилась к ней и коснулась жаркой рукой:
— Соглашайся, mon petite. Это твоя возможность блеснуть. Ты ведь сделаешь это для нас? Не посрамишь свою старую мать?
Мадлен помолчала, глядя на натянутую улыбку маман и ее сгнившие зубы, попорченные многолетним поеданием конфет и цукатов.
— Да. Раз вы этого хотите, я сделаю. Постараюсь изо всех сил.
В действительности она сделает это не для матери и не для Коралины. Она это сделает ради денег и ради Эмиля. Девушка ставила на карту все, усмотрев в предложении Камиля шанс выбраться отсюда вместе с племянником.
1 Здесь и далее, где нет сноски, см. словарь исторических терминов и жаргонных выражений. — Примеч. перев.
2 Аптекарь (фр.).
3 Птицелов (фр.).
4 Малыш (фр.).
Глава 2
За последующие две недели погода стала еще холоднее и суровее. Цены на хлеб взлетели. Птицы замерзали на лету. На улицах зажигали костры, дабы спасти нищих от смерти. Дети спали прямо на печах для обжига извести. Подброшенные младенцы замерзали на ступенях сиротских приютов. Обильно падал снег, молчаливый как смерть. Он закрывал уличную грязь и зловонные реки нечистот, текущих вдоль дорог, отчего трущобные закоулки сверкали, словно салоны знати. Когда для Мадлен настал день покинуть «Академию» своей маман и отправиться в дом часовщика, мерзлая земля блестела ледяной коркой. Мадлен быстро и тихо оделась в сумраке зимнего утра, слушая шуршание мышей в стенных перегородках. Потом, наклонившись к спящему Эмилю, поцеловала в голову, вдыхая его запах и одновременно молясь словами, которых не встретишь в молитвах, чтобы самой не оказаться мышью, отправляющейся прямиком в западню.
В доме еще не успели проснуться. Мадлен вышла и, осторожно ступая по льду в тонких кожаных сапогах, двинулась по улице Тевено мимо закрытых ставнями окон ремесленников, изготовителей вееров и торговцев непристойными книгами. Она без сожаления прощалась с ними, отправляясь в лучшую жизнь. Подойдя к подъезду, где ночевала бездомная девочка, Мадлен сунула руку в карман. В подъезде было пусто, и Мадлен вдруг ощутила такую же пустоту внутри. Суповая миска осталась, а девочка исчезла. Возможно, кто-то взял ее к себе, но, скорее всего, ее попросту выгнали отсюда. Не исключено, что она замерзла насмерть. Стоит ли удивляться? Случилось то, чего Мадлен и ожидала. Нечего думать об этом.
На углу улицы Бу-дю-Монд ноздри Мадлен уловили запах кофе. Она увидела старуху Мари с жестяным кофейником на сгорбленной спине и поблескивающей оловянной кружкой в руке.
— Красавица, задержись на минутку. Всего два су за кружку.
Но Мадлен было некогда останавливаться. Что хозяева подумают о служанке, которая так поздно встает? И как это позволяют ей там, откуда она пришла? Мадлен пошла дальше, мимо величественных ступеней Лувра, где снег лежал белыми пирамидами. Вот и набережная Эколь. На воде покачивались лодки, ударяясь о причальные шесты. Вода бесшумно несла распухший труп собаки. За мостом Пон-Нёф двойной циферблат часов торгового дома «Ла Самаритен» показывал, что у нее остаются считаные минуты, иначе она опоздает. Снег под ногами был перемешан с золой, грязью и навозом, утрамбован тележными колесами, припечатан конскими копытами и множеством человеческих ног. Писари в теплых рукавицах, портные, виноделы, крысоловы, цирюльники и переплетчики спешили по конторам, мастерским и домам знати. Мадлен вышла на мост, где ледяной ветер обжигал кожу и раздувал перья на шляпах. Она оглянулась на серую воду и правый берег, на котором провела одиннадцать лет. Место, бывшее ей домом и тюрьмой, убивавшее ее изнутри. Возможно, судьба давала ей шанс начать жить заново. Или же затея Камиля окончательно ее доконает.
Мадлен перешла на остров Сите и очутилась на элегантной площади Дофина, где треугольником стояли высокие дома. Здесь жили торговцы драгоценными камнями и жемчугом, зеркальщики и часовщики. Сейчас эти люди еще брились, попивали утренний шоколад или открывали свои дорогие магазины. Мадлен поспешила к дальнему краю площади. В воздухе вкусно пахло пекущимся хлебом. Вскоре она увидела очередь дрожащих от холода слуг, покупающих хлеб. Купившие выходили с посыпанными мукой караваями. Двое нищих тянули к ним руки. Слуги брезгливо отворачивались. Если в Париже ты не способен заработать себе на хлеб, считай, что у тебя стеклянные кости, ибо кажется, что люди смотрят сквозь тебя.
Когда Мадлен подходила к дому, раздался перезвон колоколов церквей, что находились на острове и по обоим берегам Сены. Их звон несся над водой. Каждый колокол имел свой голос, но все они сливались в общую волну. Казалось, будто само время нещадно ее подгоняло.
Вот и ступени крыльца. Над дверью покачивалась вывеска в форме позолоченных часов. Мадлен поднялась на крыльцо, тщательно счистила с сапог снег и грязь, после чего протянула руку к медному дверному молотку, набрала в легкие воздуха и постучала.
Минуту или две она стояла, сжимая в руке сундучок, и смотрела на высокий дом из песчаника. Его вытянутые окна холодно поблескивали на разгоравшемся утреннем свете, скрывая находящееся внутри. Мадлен показалось, что дом наклонился вперед и с презрением смотрит на нее, видя ее истинную суть. Если сравнивать его с домом, из которого она пришла, этот был большим, но не настолько, как ей представлялось. Слушая Камиля, Мадлен вообразила себе нечто более величественное и изощренное, чуть ли не дворец. Вместо этого она увидела унылое, отталкивающего вида здание, похожее на богадельню или лечебницу для умалишенных. Но стоило ли удивляться? Все, что она знала об этом доме и часовщике, исходило от человека, которому она никогда не доверяла.
Наконец дверь открылась. На пороге стоял неулыбчивый мужчина. Людей с черной кожей она видела впервые. И настолько замкнутых — тоже. Он был одет в зеленовато-голубую ливрею, расшитую золотом. Лакей.
— Ты новая служанка, — не поздоровавшись, произнес он и отошел, пропуская ее внутрь.
Пол в холле был выложен черными и белыми мраморными плитками и напоминал большую шахматную доску. Тишину нарушало нескончаемое «тик-так». Вдоль стены выстроились часы: напольные в высоком футляре, с медным циферблатом и витыми стрелками; позолоченные, со множеством золотых фигурок, часы на пьедестале, с серебряной птичкой, разевающей и закрывающей клюв. Чему ж тут удивляться? Это дом часовщика. Но от движения часовых механизмов и постоянного тиканья Мадлен занервничала еще сильнее. Тиканье слышалось не одновременно, а вразнобой, как бьются сердца испуганных людей.
Лакей молча вел ее по холлу, не мешая пялиться на стены и картины, висевшие над часами. Точнее, не совсем картины, а зарисовки человеческих костей. Один рисунок изображал человека, лишенного кожи и с пустыми глазницами. И запах в передней был какой-то холодный; пахло восковой мастикой и лилиями. Ни тебе резкого запаха человеческого пота, ни пудры, сальных свечей и мочи — привычных запахов дома ее матери. Дом часовщика мог показаться пустым, но он не пустовал. Мадлен ощущала чье-то присутствие. Кто-то, дыша почти бесшумно, за ней наблюдал. Пройдя холл, лакей спустился в кухню — большое помещение с кафельным полом. По стенам висели медные кастрюли, копченые окорока и несколько тушек неощипанных фазанов с яркими перьями. У плиты, помешивая кофе в кофейнике, стояла женщина в белом чепце. Ее худая спина, казалось, вот-вот переломится.
— Наконец-то, — сказала женщина, поворачиваясь к Мадлен.
Боже, никак уже пять минут девятого?! Мадлен сделала торопливый реверанс.
— Мадам, на улицах сплошной гололед, — сказала она, мысленно добавив: «Учитывая рискованность всей затеи, тебе повезло, что я вообще пришла».
У Мадлен крепло ощущение, что ей не стоило сюда приходить. Что-то в этом доме было не так. Она глядела в пол, но знала: женщина пристально смотрит на нее и гадает о причинах шрама на лице.
— Жозеф, отнеси ее пожитки в комнату, где она будет жить.
Лакей кивнул. Его лицо оставалось похожим на маску. Взяв сундучок Мадлен, он ушел.
Женщина сняла кофейник с плиты, поставила на стол и подошла к Мадлен. Ее лицо не отличалось привлекательностью: мелкие черты, мутноватые глаза, кожа, напоминающая ветчинную кожуру. Мадлен прикинула ее возраст: лет двадцать восемь или чуть больше. Годы, которые высосали из нее всю радость.
— Ты, значит, Мадлен. Меня зовут Агата. Я тут проработала пять лет, а теперь ухожу. — Агата сделала паузу. — Работы тебе хватит, но ты справишься, если сумеешь приноровиться. Ты ведь до этого работала у торговца одеждой?
— Да. На улице Сен-Антуан, — ответила Мадлен, избегая взгляда Агаты.
— И была, как говорят, работницей на все руки?
Мадлен кивнула. Это точно, на все руки. Чего ей только не приходилось делать, начиная от вполне невинных и обыденных дел до странных и экзотических, включая выполнение прихотей садистов, имевших обыкновение хлестать девушек плеткой.
— Слуг в доме не много. Кроме меня, еще повариха Эдме и Жозеф, которого ты видела. Он прислуживает доктору Рейнхарту. Мы тут было взяли девку — помогать на кухне, — но быстро спровадили. За что ни бралась, все падало из рук. А ты, помимо прочего, будешь прислуживать Веронике — дочке хозяина. Будешь помогать ей одеваться и совершать туалет. Девица много лет провела в монастырской школе, но пару недель назад ей стукнуло семнадцать, и отец забрал ее домой. Нужно ей помогать во всем, чтоб выглядела надлежащим образом. Матери-то у нее нет.
— А что случилось с ее матерью?
— Умерла, рожая Веронику.
Заурядная история. Такое часто случается, и нечего об этом думать.
— Доктор Рейнхарт, он... хороший хозяин? — спросила Мадлен.
Агата прищурилась:
— Довольно справедливый, это да. Но его манеры покажутся тебе странноватыми.
— В каком смысле?
— Поймешь, когда его увидишь. Сейчас он ушел к заказчику.
— Он продает часы?
— Да, часы и другие механические штучки. Он делает из металла разных существ, которые двигаются. — Служанка поморщилась. — Мне дома такое и даром не нужно, а вот богачам они нравятся.
Мадлен вспомнила тиканье часов в холле и птичку, разевающую клюв.
— Он и ее обучает своему ремеслу, — тихо добавила Агата.
— Дочку?
— Да.
Агата недовольно изогнула бровь, не отличавшуюся густотой. Подойдя к столу, она взяла кофейник.
— А вы, мадемуазель Агата? — спросила Мадлен. — Вы останетесь в качестве...
— Я сегодня ухожу отсюда.
— Нашли себе другое место?
— Нет, возвращаюсь к семье. — Она скривила губы. — Мать у меня заболела.
— Я вам сочувствую.
Женщина кивнула. Наверное, сочувствие Мадлен показалось ей искренним, ибо в глазах что-то потеплело.
— Здесь порой бывают приходы и уходы. По ночам.
Это уже что-то.
— Поясните, мадемуазель. Кто приходит и уходит?
— Мой тебе совет: вопросы свои держи при себе. Так всем будет легче.
Мадлен на этом не успокоилась бы, но на кухонной лестнице послышались шаги и шуршание одежды.
Спрыгнув с последней ступеньки, в кухню вбежала худенькая светловолосая девушка с острым лицом. На ней был мятый зеленый пеньюар, на ногах — парчовые домашние туфли. Мадлен она показалась феей из сказки, а не девушкой из привычного мира. Увидев незнакомку, девушка остановилась и уставилась на нее немигающими глазами. В кухне наступила гнетущая тишина.
— Вероника, это Мадлен, — наконец сказала Агата. — Теперь она будет прислуживать вам.
Глаза девушки имели странный цвет: светло-зеленые, с янтарными прожилками.
— Доброе утро, — произнесла Вероника. — Я не ожидала... то есть я рада, что ты пришла.
Впрочем, судя по голосу, она не испытывала никакой радости. «Красивая девушка», — подумала Мадлен. Красивая какой-то иной красотой, не от мира сего. Кожа Вероники отличалась нежностью и белизной, чем-то напоминая рулон шелка цвета слоновой кости. Было бы трудно не возненавидеть ее, но, пожалуй, это даже к лучшему.
— Я рассказывала Мадлен о ее обязанностях в вашем доме, — пояснила Агата. — А про все, что желательно вам, вы ей сами расскажете.
— Мне особо и рассказывать не о чем. У меня никогда не было горничной. Я все делала сама. — Вероника взглянула на Агату. — Где Эдме? Она еще не приготовила завтрак? Если честно, я очень проголодалась.
«Она проголодалась! — насмешливо подумала Мадлен. — Знай ты настоящий голод, то не бросалась бы этим словом. Ты и не догадываешься о толпах босоногих оборванцев со впавшими глазами, которые стекаются в Париж, радуясь куску подгорелого хлеба». Откуда ей это знать? Девица жила в стенах монастыря. Теперь в отцовском доме, где ей тоже не грозит встреча с реальной жизнью. Но это даже к лучшему. Чем наивнее хозяйская дочь, тем легче будет Мадлен выполнить задание.
— Эдме ушла за свежими булочками, — сообщила Агата. — А я готовлю вам кофе. Мадлен, отправляйся с мадемуазель Вероникой и помоги ей с туалетом. Вскоре я подам завтрак.
Идя вслед за хозяйской дочкой, Мадлен поднялась по лестнице и оказалась в комнате, где на полках плотно стояли банки с кошмарными существами: двухголовым поросенком, обе морды которого подняты вверх, и змеей с черными полосами. Мутные глаза змеи были открыты, а тело свернуто кольцами.
— Препараты, — пояснила Вероника, оглянувшись на Мадлен. — Мой отец учился на анатома. Ты знаешь, что это такое?
— Думаю, да, мадемуазель.
Мадлен, конечно же, знала. Анатомами называли людей, которые вскрывали и потрошили трупы, вырезая оттуда отдельные части, и у которых руки были по локоть в крови.
— Но мне говорили, что ваш отец — часовых дел мастер.
— Так оно и есть, однако он делает не только часы. Идем сюда.
Мадлен успела заметить банку, внутри которой находился младенец, раньше времени извлеченный из материнского чрева. Кожа словно яйцо пашот, глаза плотно закрыты, голова неправильной формы с пушком волос. Может, она видит результат опытов, о которых говорил Камиль, или это дело рук кого-то другого? Кем считать человека, у которого в банке, словно маринованная луковица, плавает человеческий младенец?
Вероника открыла дверь в другую комнату. Должно быть, здесь находилась мастерская доктора. Мадлен увидела разные станки, машину с большим медным колесом, нечто похожее на двигатель. Полки и шкафы были плотно забиты коробками и книгами. Рядом со створчатым окном стоял высокий верстак, заваленный циркулями, пилами и иными странного вида инструментами с деревянными ручками. Со стен свешивались какие-то приспособления, наверное для изготовления часов, хотя некоторые скорее напоминали отвратительные орудия пыток. Здесь непривычно и резко пахло сажей, химическими веществами и... тайной.
— Тут он все и создает, — сказала Вероника.
Девушка выдвинула ящик под верстаком и достала деревянную коробочку. Внутри находился серебряный паук, которого Мадлен вначале приняла за брошку. Но не успела она и глазом моргнуть, как паук устремился по верстаку прямо к ней. Его движения были быстрыми и вороватыми, как у настоящего паука. Тоненькие серебряные лапки скребли деревянную поверхность. Мадлен едва удержалась, чтобы не закричать. И вдруг, в нескольких дюймах от нее, паук замер.
Вероника улыбнулась, но ее глаза следили за Мадлен.
— Правда, удивительное создание? Но он еще не закончен.
Мадлен лишь смотрела на дочку часовщика. У нее душа ушла в пятки, а во рту ощущался привкус желчи. Нет, она не позволит, чтобы какая-то семнадцатилетняя девица посчитала ее дурой. Приглядевшись к пауку, Мадлен заметила, что его тело, словно коробка, состоит из двух частей, сделанных очень искусно, отчего он казался совсем настоящим. Ей вспомнились слова Агаты о существах, которые двигаются. Она и раньше видела на ярмарках диковинные заводные фигурки. Но здешние были гораздо меньше, красивее и ужаснее.
— Спасибо за показ, мадемуазель, — бесстрастно произнесла Мадлен. — А теперь я помогу вам одеться.
__________
Стены будуара Вероники были цвета морской волны, причем темного оттенка, отчего Мадлен показалось, что она погрузилась под воду. На каминном экране порхали нарисованные птицы. В углу поблескивал гардероб, отделанный черным деревом и инкрустированный черепашьими панцирями и бронзой. С портрета в тяжелой золоченой раме смотрело овальное лицо женщины. Под портретом лежала забавная потрепанная кукла с пустыми глазами из зеленого стекла. Таких комнат Мадлен еще не видела, но не выказала своего удивления, подражая в бесстрастии кукле.
Вероника уселась перед туалетным столиком.
— Мадемуазель, вам расчесать волосы?
— Да. Думаю, это входит в твои обязанности.
Мадлен взяла со столика серебряную щетку. Шершавая ладонь сразу почувствовала тяжесть дорогой вещицы. Волосы у Вероники были гуще, чем у Сюзетты, светлее и чище. Когда моешь голову под ручным насосом, из которого льется чуть ли не ледяная вода, об особой чистоте волос не думаешь. Мадлен поймала в зеркале взгляд Вероники. Девушка внимательно разглядывала ее лицо.
— Значит, ты будешь мне прислуживать. А сколько тебе лет?
— Почти двадцать четыре.
Вероника слегка улыбнулась:
— В таком случае я буду тебе кем-то вроде младшей сестры. У тебя есть сестры?
Мадлен старалась, чтобы движения щетки были плавными. Ее поражала манера речи Вероники; казалось, девушка насмехается над ней.
— У меня одна сестра, мадемуазель.
«Была вторая, которая не так давно легла в землю, унеся с собой часть меня».
— Младшая или старшая?
— Старше меня на два года.
— Хорошенькая?
Мадлен подумала о каштановых локонах и заученной улыбке Коралины, вспомнила сердцевидное лицо Сюзетты. «Бог даровал мне одних дочерей, но он хотя бы сделал их обаятельными».
— Да, очень хорошенькая.
— Она тоже служанка?
— Нет, она актриса.
В каком-то смысле так оно и было. Коралина день и ночь разыгрывала желание, пробуждая его в других.
— И где она играет?
— Где придется. Места не слишком известные. Вряд ли вы в таких бываете.
— Я вообще никогда не была в театре. Я совсем недавно вернулась домой. Мой отец отнюдь не театрал.
Мадлен не знала, что ответить Веронике. Зачем жить в Париже, если не ходить в театры, не бывать в опере и не смотреть балет, особенно когда денег хватает, как у доктора Рейнхарта? Ответа на этот вопрос она не знала, зато очень хорошо знала, какова жизнь в Париже без гроша в кармане. Пялишься на витрины, на сверкающие окна особняков, за которыми мелькают смеющиеся лица. Смотришь и понимаешь: тебя туда никогда не пустят. Но если тебе открыты двери, почему бы туда не войти? Что-то здесь было не так.
— Мадемуазель, где у вас щипцы для завивки?
— У меня их нет. Наверное, надо купить.
Девушка продолжала смотреть на Мадлен. Наверняка Вероника уже сообразила, почему Мадлен не стала актрисой и каково жить с изуродованным лицом, когда сестра у тебя если не красавица, то очень симпатичная. Что бы она ответила Веронике, если бы та спросила? Сказала бы, что иногда ощущала собственную никчемность, иногда радовалась, а порой ее захлестывало чувство вины.
Мадлен взяла с кровати шелковую нижнюю юбку. Вероника сняла ночную сорочку, обнажив свое молочно-белое тело. Корсета она не носила.
— Поднимите руки, мадемуазель.
Мадлен надела ей через голову юбку.
— Вы выбрали платье?
Открыв гардероб, Вероника достала розовато-лиловое платье, простое, но лучше всех платьев, которые были у сестер Мадлен. Такое платье стоило не менее полусотни ливров. Мадлен застегнула на платье костяные пуговки, подтянула рукава и начала зашнуровывать корсаж.
— Ты и раньше была горничной?
Мадлен не нравились эти расспросы. Она продолжала свою работу, думая о выучке, полученной за две недели. Уроки давала ей служанка, подкупленная Камилем. «Говори только тогда, когда тебя спросят, — поучала ее та девушка. — Отвечай односложно; чем скучнее твоя речь, тем лучше. Господам ровным счетом плевать на твои мысли».
— Да, мадемуазель. Много лет.
С тех пор, как ее цена стремительно упала.
— И ты не возражала?
— Это лучше многих других работ.
Конечно возражала. Кому понравится быть человеком второго сорта и донашивать одежду за другими? Кому понравится выносить ночные горшки, поскольку твоя ценность как шлюхи упала вдвое? Ей представилась возможность выхода, пусть и по узенькой тропке. Если она поскользнется, то падать будет очень долго.
Послышался скрип закрывшейся входной двери.
— Ваш отец? — спросила Мадлен.
Вопрос прозвучал слишком резко, выдавая ее простонародный говор. А она изо всех сил старалась это скрывать.
— Нет, не он. Отец раньше вечера не вернется. Должно быть, Эдме пришла. — Помолчав, Вероника тихо добавила: — Когда увидишь моего отца, не бойся. Тебе нечего бояться. Кстати, не удивляйся его манерам. Порой он лучше обращается с машинами, чем с людьми.
Машины. Такие, как снующий паук и серебряная птичка.
— Сомневаюсь, что я испугаюсь вашего отца.
Мадлен свернула ночную сорочку Вероники и убрала под подушку. Она могла бы многое рассказать о мужчинах со стиснутыми кулаками и красными глазами и, что еще хуже, холодных и жестоких. Но она изучила подобных мужчин и умела выдерживать их натиск. Не потому ли Камиль и выбрал ее? Вспомнив слова Вероники об отце, Мадлен поняла: этот часовщик не просто странный человек. Возможно, он гораздо хуже и опаснее.
* * *
Повариха Эдме была женщиной с тяжелой челюстью и тронутыми сединой волосами, которые она заплетала в толстую косу. Хмуря черные брови, Эдме с подозрением смотрела на Мадлен. И не просто смотрела; повариха оглядела новую служанку с головы до пят, как осматривают предлагаемый товар, пытаясь понять, не краденый ли он.
— И сколько лет ты в услужении?
— Девять, мадам. С тех пор, как мне исполнилось четырнадцать.
— Накрывать на стол доводилось?
— Конечно. — Она подавала пироги и прочие лакомства, принесенные из кондитерской. Подавала графины с дешевым вином, зная, что клиенты уже изрядно пьяны и не заметят его качества. — Вам не стоит беспокоиться на этот счет.
— У нас тут очень строгие порядки. — Повариха нахмурилась. — Не думай, будто все знаешь. Есть комнаты, которые надлежит держать закрытыми. Есть дела, которые нужно делать определенным образом. Ты всегда должна спрашивать у меня.
— Да, мадам. — В Эдме было что-то от хозяйки этого дома. — Я постараюсь научиться всему, что нужно.
Эдме едва заметно кивнула:
— Ты что пьешь по утрам: кофе или шоколад?
— Если можно, кофе. С молоком.
— Ясно. Каждое утро, в четверть шестого, я буду приносить тебе воду для умывания. К половине шестого ты уже должна быть на ногах и растапливать печи.
От одной мысли об этом Мадлен почувствовала себя уставшей.
— Конечно, мадам.
— Мы тут ничего не выбрасываем. Всю оставшуюся еду собираем и раздаем беднякам, которые приходят к двери. Так повелел хозяин.
Любопытно.
— Значит, он добрый человек?
— Правильнее сказать, справедливый. Считает, что все люди равны.
«Странно, — подумала Мадлен. — Особенно для haute bourgeois, помешанных на своем статусе».
— И хватит называть меня «мадам». Я для тебя просто Эдме. Мы все зовем друг друга по именам. За исключением хозяина, конечно. К нему обращаются «месье» или «доктор Рейнхарт». — Повариха указала на стол. — Если ты еще не ела, садись завтракать. Хлеб не ахти какой свежий, но подручный пекаря, похоже, улизнул.
В голове Мадлен словно дернули за крючок.
— Куда улизнул?
— Кто ж его знает? Пекарь это обнаружил только утром. А парень был такой старательный... Хлеб намажь вареньем. — Эдме кивнула в сторону полки. — Хорошее варенье. Сама варю. Только тогда и знаешь, что туда положено.
Мадлен с жадностью посмотрела на поблескивающие банки с вареньем: пурпурное сливовое, красное клубничное. На крышке каждой банки лежала серебряная ложечка.
— Такого я еще не видела.
Она говорила правду. В доме маман никто не варил варенье, хотя Бог свидетель, сколько слив приносил их сад.
Повариха угрюмо кивнула, однако лицо раскраснелось от похвалы. Она выдвинула стул, чтобы Мадлен садилась.
— Давай ешь. Тебе понадобятся силы. Работы в нашем доме полным-полно. Есть и такая, к которой ты не привыкла. — Она помолчала. — Слышала, тебе дали хорошие рекомендации.
— Я привыкла много работать, — глотая слюну, ответила Мадлен.
— Что ж, посмотрим. Вот и проверим, как быстро ты освоишься.
Эдме вновь пристально посмотрела на нее. Мадлен испугалась, что повариха догадается, чем на самом деле были эти рекомендации: враньем, написанным черным по белому. Но может, эта женщина так смотрела на всех? Оценивала, кто чего стоит, выискивала скрытые изъяны подобно тому, как маман проводила смотр своих девушек. Как бы то ни было, а с Эдме нужно держать ухо востро и никогда не терять бдительности.
— Садись. Ешь. Пей кофе. Потом Агата тебе расскажет и покажет, что нужно делать.
После завтрака Агата повела Мадлен по дому, открывая двери гостиной, мастерской, столовой и спален и объясняя, что, когда и как надо делать. Белье здесь стиралось раз в неделю, паркет надлежало регулярно натирать, а серебро чистить. Порядок в шкафах наводили с помощью уксуса. Дощатые полы мыли щелоком и песком, оттирая каждую половицу так, чтобы не оставалось ни пятнышка. Хотя Агата вроде бы показала ей все, что надо, Мадлен одолевали сомнения. Похоже, прежняя служанка о чем-то умалчивала, о некоем секрете, который Мадлен видеть незачем. Куда бы они ни заходили, она повсюду видела шелка и плотный бархат бордового, шоколадно-коричневого и темно-зеленого цветов. На окнах висели узорчатые занавески. Казалось, дом вбирал в себя весь дневной свет, а толстые ковры поглощали шаги и голоса. Оставалось лишь неумолчное тиканье часов. Куда бы она ни заходила, ее повсюду встречали они: на деревянных полках и мраморных полках каминов, на шкафах и даже в коридорах, где напольные часы были похожи на башни.
В комнате, чьи окна выходили на фасад, Агата отперла шкаф красного дерева, сказав:
— Здесь хозяин держит готовые часы для показа покупателям.
Агата широко раскрыла дверцы шкафа, отошла и, сложив руки на груди, предоставила Мадлен взглянуть на содержимое. В сумраке там находились диковинные вещицы, каких девушка еще не видела: бронзовая мышь, усеянная сотнями крошечных жемчужин, эмалированная сова с глазками-агатами и перьями из серебра и золота, черепаха с настоящим панцирем, на которой восседал позолоченный Нептун. Уловив движение, посланница Камиля посмотрела на верхнюю полку и увидела серебряную летучую мышь с кожаными крыльями. Та повисла как живая.
— Я решила: покажу тебе все это заранее, чтобы ты потом не испугалась, — сказала Агата. — Когда хозяин их заводит, все это зверье движется. Сама увидишь. Но у них есть отвратительная привычка — двигаться самим по себе. Ключи находятся у Жозефа. Я стараюсь держаться от этого подальше.
Мадлен смотрела на красные незрячие глаза мыши и тонкие золотые усики. Штучка явно дорогая, но чуднáя и даже подозрительная.
— Это что, игрушки? Как они действуют? Как хозяин заставляет их двигаться?
Агата пожала плечами:
— Они движутся, как и часы, с помощью винтиков, пружинок, проволочек и прочего. Сама не понимаю, как он их делает. Мне все это кажется магией. Давай я закрою дверцы от греха подальше.
Мадлен в последний раз взглянула на механическую летучую мышь. Тонкая черная кожа крыльев, натянутая на серебряные кости, была очень похожа на настоящие перепончатые крылья летучих мышей. Мадлен представила руки, которые сделали эту жутковатую игрушку. Кто же он, доктор Рейнхарт, умеющий делать подобные диковины?
— А это — главные часы, — сообщила Мадлен Агата, когда они, покинув комнату, проходили мимо больших напольных часов в коридоре, футляр которых был сделан из орехового дерева. — По этим часам сверяют все остальные. Заводить их — обязанность Жозефа, но и ты должна прислушиваться, правильно ли они бьют. Следить, чтобы ничто не нарушало порядок, — твоя главная забота в этом доме.
Мадлен кивала, но ее нервозность переросла в страх. У нее свело живот. Никогда еще она так остро не ощущала время и не сознавала его быстротечность. Камиль дал ей тридцать дней. Если она оплошает, если хозяин ее раскусит, у нее не будет ни второго шанса, ни пощады. Полиция за нее не вступится.
Наконец Агата привела Мадлен в комнатку на последнем этаже.
— Вот здесь ты будешь жить, — сказала она, открывая дверь.
Помещение оказалось маленьким и узким, словно монашеская келья, с соломенным матрасом на кровати, покрытым коричневым одеялом, и с небольшой жаровней с погасшими углями.
— Мне здесь жилось вполне сносно.
— Да, — ответила Мадлен, стараясь не показывать своей разочарованности.
Невзирая на роскошное убранство дома, на позолоченную мебель и белые кружева, ее новое обиталище почти не отличалось от комнаты в доме маман. Ноздри уловили странный запах; возможно, это был запах Агаты.
— Спасибо, что провели меня по дому и все показали. Надеюсь, ваш путь домой не слишком длинен.
Агата молча стояла, оглядывая комнату, словно желая запечатлеть в памяти свое многолетнее жилье. Мадлен попыталась увидеть все глазами прежней служанки, но не смогла. Для нее комната выглядела скудной и замшелой. Из мебели — только простой дощатый стол, стул и треножник с жестяным, покрытым глазурью тазом. Негусто для такого роскошного дома.
— Ну, мне пора, — сказала Агата. — Желаю удачи.
— Спасибо, — ответила Мадлен, удивившись пожеланию.
Почему Агата думала, что Мадлен в этом доме понадобится удача? Ей хотелось побольше расспросить теперь уже бывшую служанку: о хозяине, Веронике, ночных визитах и ощущении, словно за ней следят. Но по щекам Агаты текли слезы, причину которых Мадлен не понимала.
Когда Агата ушла, Мадлен зажгла огарок свечи на столе, открыла сундучок и достала оттуда свое второе платье, ночную сорочку, рубашку, нижние юбки и чулки. Бумагу, перья и пузырек с чернилами она оставила в сундучке, который снова заперла и запихнула под кровать. От слуг не ожидали умения писать. Отчасти это было причиной, почему Камиль выбрал ее. Этими словами Мадлен мысленно себя подбадривала. Видел бы отец ее сейчас, видел бы, как пригодились его уроки грамоты. Сам он под конец жизни не мог уже писать — у него сильно тряслись руки. Последние несколько месяцев Мадлен писала за него счета и письма, понимая в свои десять лет, что жизнь, окружающая ее, никуда не годится.
— Ты будешь писать мне не менее одного раза в неделю, и не вздумай увиливать, — наставлял ее Камиль перед отправкой в дом часовщика. — Будешь описывать все, о чем узнаешь. Письма будешь относить в кафе «Прокоп». Если ты мне понадобишься, я дам знать.
А если вы мне понадобитесь? Зря она не задала этот вопрос. Вдруг все пойдет совсем скверно? Она подумала об Эмиле. Мальчишке впервые придется спать одному. Прежде чем соглашаться, надо было поподробнее расспросить Камиля и составить более ясное представление о часовщике и его доме.
Стоя посреди комнаты, Мадлен услышала, как хлопнула входная дверь. Раздались мужские голоса. Она приоткрыла дверь своей комнатенки, чтобы послушать, о чем говорят, но разговор прекратился. Затем послышались шаги на лестнице в другой части дома, открылась и закрылась другая дверь. У Мадлен забилось сердце: должно быть, это вернулся доктор Максимилиан Рейнхарт, знаменитый часовщик с площади Дофина, проводящий странные опыты.
Мадлен подошла к окну. Оно выходило на площадь, где горели помаргивающие уличные фонари. Если открыть окно, она увидит каменных львов и орлов на Дворце правосудия, а также узкие разновысокие дома, сгрудившиеся по левому берегу. Услышит плеск весел лодок, отплывающих с острова Сите, и крики пьяных гуляк с другого берега Сены.
— К концу четвертой недели, — говорил Камиль, — ты узнаешь, что за опыты он проводит. А главное — придешь к выводу, является ли этот человек просто чудаковатым, или у него странности иного рода.
Теперь Мадлен ясно понимала: Камиль ее предупреждал. Ей поручили это задание не потому, что она умела читать и писать. Совсем по другой причине. Для них ее жизнь ничего не стоила. И они знали: что бы ни случилось, ее мать будет держать язык за зубами.
Да только ее так просто не раздавишь. Не для того она с детских лет боролась за собственное выживание, чтобы ее стерли в порошок, как семена в ступке аптекаря. Она должна справиться с заданием, и она справится. Пусть сама она утратила прежний блеск, ее драгоценностью оставался Эмиль, которого Мадлен пообещала вызволить из «Академии».
