Зло, которое творят люди E-Book

Сандроне Дациери

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Krimi
• Serie: Звезды мирового детектива
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 483

Beschreibung

Давным-давно Итала Карузо, полицейская «королева», управляющая разветвленной коррупционной сетью, была вынуждена посадить человека, которого ложно обвинили в том, что он похитил и убил трех девушек-подростков. Спустя тридцать лет случается новое похищение — и жертва, шестнадцатилетняя Амала, понимает, что вряд ли выберется живой, если не найдет способа сбежать самостоятельно. Амалу, впрочем, ищут. Ее ищет Франческа Кавальканте, сестра ее матери, адвокат, которой тридцать лет назад не удалось уберечь невиновного от тюрьмы, — и сейчас она подозревает, что серийный убийца, оставшийся тогда на свободе, вновь взялся за дело. А еще Амалу ищет некто Джерри, любитель собак и обладатель крайне разносторонних познаний в самых неожиданных областях, вроде бы просто израильский турист, который, однако, примчался в Италию, едва стало известно о новом похищении, и готов на все, чтобы спасти девушку. Даже на убийство. Сандроне Дациери — прославленный итальянский автор триллеров и нуаров, бестселлеров, которые с большим успехом издаются в тридцати странах. «Зло, которое творят люди» — его новый роман, и здесь будет все то, чего мы ждем от триллера: страшные тайны, погони за призраками, обманные ходы, незабываемые персонажи — а если нам очень повезет, быть может, в финале даже восторжествует справедливость, хотя гарантий, конечно, нет. Впервые на русском!

Leseprobe

Оглавление

Рейд. Наши дни

Букаллон. Тридцать два года назад

Берлога. Наши дни

Охота. Наши дни

Сожженный. Тридцать лет назад

Полет. Наши дни

Бивак. Наши дни

Буфет. Тридцать лет назад

Добыча. Наши дни

Младшенький. Тридцать лет назад

Стая. Наши дни

Грязь. Тридцать лет назад

Волк. Наши дни

Ответ. Тридцать лет назад

Обещание. Наши дни

Отъезд. Наши дни

Благодарности

Прощание. Тридцать лет назад

Примечания

Sandrone Dazieri

IL MALE CHE GLI UOMINI FANNO

Copyright © 2022 by HarperCollins

First published in Italy by HarperCollins

All rights reserved

Перевод с итальянского Любови Карцивадзе

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Ильи Кучмы

Дациери С.

Зло, которое творят люди : роман / Сандроне Дациери ; пер. с ит. Л. Карцивадзе. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (Звезды мирового детектива).

ISBN 978-5-389-25192-2

18+

Давным-давно Итала Карузо, полицейская «королева», управляющая разветвленной коррупционной сетью, была вынуждена посадить человека, которого ложно обвинили в том, что он похитил и убил трех девушек-подростков. Спустя тридцать лет случается новое похищение — и жертва, шестнадцатилетняя Амала, понимает, что вряд ли выберется живой, если не найдет способа сбежать самостоятельно. Амалу, впрочем, ищут. Ее ищет Франческа Кавальканте, сестра ее матери, адвокат, которой тридцать лет назад не удалось уберечь невиновного от тюрьмы, — и сейчас она подозревает, что серийный убийца, оставшийся тогда на свободе, вновь взялся за дело. А еще Амалу ищет некто Джерри, любитель собак и обладатель крайне разносторонних познаний в самых неожиданных областях, вроде бы просто израильский турист, который, однако, примчался в Италию, едва стало известно о новом похищении, и готов на все, чтобы спасти девушку. Даже на убийство.

Сандроне Дациери — прославленный итальянский автор триллеров и нуаров, бестселлеров, которые с большим успехом издаются в тридцати странах. «Зло, которое творят люди» — его новый роман, и здесь будет все то, чего мы ждем от триллера: страшные тайны, погони за призраками, обманные ходы, незабываемые персонажи — а если нам очень повезет, быть может, в финале даже восторжествует справедливость, хотя гарантий, конечно, нет.

Впервые на русском!

© Л. А. Карцивадзе, перевод, 2024

© Издание на русском языке,оформление.ООО «Издательская Группа«Азбука-Аттикус», 2024Издательство Азбука®

Моей сестре Стефании, которая всегда принимала меня таким, как есть

Переживает нас

То зло, что мы свершили, а добро

Нередко погребают с пеплом нашим.

Уильям Шекспир. Юлий Цезарь [1]

1

Когда началось чистилище, Амала сидела в автобусе, ­выезжавшем из Кремоны. За окном домишки из одного-двух этажей, стоявшие тесными группами, чередовались с полями кукурузы, разросшейся больше обычного из-за сильной жары, что продолжалась весь сентябрь. В автобусе держалась духота, хотя большинство набившихся в него школьников мало-помалу сошли на предыдущих остановках.

Провинциальная дорога пролегала еще через пару ­селений — каждое меньше предыдущего и дальше от своих собратьев — и после нескольких полей приводила в Читта-дель-Фьюме, который, вопреки названию [2], представлял собой средневековый поселок с тремя сотнями жителей, состоящий из зданий красного кирпича и сообщающихся дворов. Семья Амалы (чье имя произносилось с ударением на вторую «а»), однако, предпочла еще более уединенный особняк, расположенный в роще в километре от центра. Амале совершенно не нравилось жить в деревне, и она досадовала из-за того, что не могла объяснить это друзьям. Если она жаловалась, что нашла в шкафу дохлую мышь или что в сливе одного из туалетов застряла лягушка, — причем не один, а несколько раз! — ее считали избалованной.

Когда у тебя знаменитые родители — хотя, если честно, ее предки не такие уж изнаменитые, — все думают, будто они еще и богаты. На самом деле ее мать за последние пять лет не выпустила ни одной книги, а отец-архитектор терял один заказ за другим, потому что строил из себя художника, что Амале казалось ужасно кринжовым для пятидесятилетнего мужчины.

Амала сошла на единственной поселковой остановке, перепрыгнув через выбоину. Небо, пересекаемое светлыми облаками, постоянно меняло цвет. К счастью, облака были сухими — в дождливую погоду ее дом становился холодным и сырым. В тридцатые годы, когда особняк спроектировал архитектор, которого отец Амалы с гордостью величал еретиком, еще не было ясно, как рабо­тает термоизоляция. Вдобавок форма здания, по ее мнению, была настолько нелепой, что вместо виллы Кавальканте, как его переименовал отец, все называли дом «Утюгом».

С Måneskin[3] в наушниках Амала миновала колоннаду небольшой площади, пересекла каменный мостик и вышла на проселок, ведущий к ее дому. По длинному пути к «Утюгу» вела еще и асфальтированная дорога, но в хорошую погоду Амала никогда ею не пользовалась.

Свежий ветерок отдавал пшеницей и ромашками, а еще какой-то дикой ядовитой черникой, которая во­няла ногами. Прямо на перекрестке с грунтовкой, прислонившись к задней двери чистенького белого фургона, стоял какой-то тип и курил мятую сигарету. Он был высоким и толстым, с седыми волосами, завязанными на затылке, в темных очках и медицинской маске. Амала наугад дала ему лет шестьдесят с небольшим, хотя сказать наверняка было невозможно.

Она ухватилась за фонарный столб и, сделав полупируэт, благоразумно перепрыгнула на другую сторону дороги. Во время этого маневра она на мгновение взглянула мужчине прямо в лицо, и ее поразила восковая бледность той его части, которая оставалась неприкрытой.

Ускорив шаг, чтобы побыстрее пройти мимо, она ­направилась по тропинке между свежескошенными полями люцерны с последними рулонами сена, готовыми к сбору. Посторонившись, чтобы пропустить шумную и очень медленную механическую борону, она вос­поль­зовалась случаем и бросила взгляд на перекресток: фургон исчез, мужчина тоже. Испытав иррациональное облег­­чение, Амала сделала музыку погромче и прошла несколько сот метров до участка своей семьи, виднев­шегося за кипарисами.

Участок площадью около десяти гектаров был обнесен стеной и живой изгородью из бирючины; на его задней стороне, обращенной к сельской местности, находилась электрическая калитка. Амала достала из рюкзака связку ключей, но когда вставила ключ от калитки в замочную скважину, тот застрял на середине. Ключ не входил до конца и не вытаскивался, и после нескольких попыток она нажала на кнопку видеодомофона. Огоньки камеры не зажглись.

В августе из-за постоянно работающих кондиционеров электричество несколько раз отключалось, и Амала подумала, что случился один из таких сбоев. Она выключила музыку на мобильнике и поискала номер матери, надеясь, что творческий транс не помешает той взять трубку.

В этот момент на нее упала тень, и Амала поняла, что уже не одна.

2

Сандей потребовался час, чтобы заметить, что Амала слишком долго не возвращается. Обычно она прибегала домой голодная как волк, но случалось и так, что она останавливалась поболтать с друзьями и теряла счет времени. Сандей послала ей сообщение, а затем вернулась к написанию статьи, понимая, что не следовало соглашаться на этот заказ. Предстояло дать рецензию для NewYorkerна роман, который ей не понравился, однако по личной причине она не хотела разносить произведение в пух и прах, хотя и превозносить тоже не собиралась. Среди постоянных читателей журнала, помимо костяка из стареющих ньюйоркцев, принадлежащих к высшему обществу, были все самые влиятельные критики и множество коллег, которые не простили бы ей плохого стиля — особенно после пары лет пандемии, отрезавших ее от Соединенных Штатов и от reading[4].

К тому времени, когда она снова подняла взгляд от экрана компьютера, прошло еще сорок пять минут. Дочь так и не ответила на сообщение. Сандей попыталась позвонить ей, но услышала только механический голос: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Страха она не почувствовала, по крайней мере не сразу, — только знакомый спазм в животе, который испытывала каждый раз, когда понимала, что кровь от ее крови больше не ее придаток, а мыслящее существо, путешествующее по миру, — впрочем, как и она сама. Уроженка народа йоруба, двадцать лет назад она вышла замуж за Танкреда в Нью-Йорке, куда иммигрировала ее семья; за годы брака они так и не стали по-на­стоящему близки.

Те же проселки, по которым она совершенно спо­койно ходила даже в темноте, становились опасными и зловещими, если она представляла там дочь. Когда в возрасте десяти месяцев Амала впервые пошла, Сандей пронзило болезненное осознание, что дом пред­ставляет собой смертельную ловушку. Малышка могла упасть с лестницы и сломать спину, утонуть в ванне, получить удар током. И по мере того как девочка становилась старше, опасности возрастали пропорционально ее независимости. Каждый шаг, который дочь делала прочь от нее, от ее бдительного взгляда мамы-тигрицы, мамы-ястреба, был шагом к возможным несчастьям, возни­кавшим в воображении Сандей в мельчайших подробностях. Ей хотелось сгладить мир для своей дочери, сделать его мягким, розовым, пахнущим сладкой ватой и безвредным. Но это было выше ее сил, и она научилась сдерживать свои тревоги. Сейчас ее сдержанность лишь слегка поколебалась: Амала наверняка задержалась где-нибудь, развлекаясь в свое удовольствие.

Сандей обулась, вышла в сад и, обогнув дом, оказалась на заднем дворе. Как она ни вглядывалась в даль, приближающейся фигуры дочери не было заметно. Тревога нарастала, и на этот раз женщину почти затошнило. Не оставляя попыток дозвониться до Амалы, она села в двухместный электромобиль, который они использова­ли для коротких поездок, и направилась к автобусной остановке. Как раз подъезжал очередной автобус, и Сандей остановилась, чтобы понаблюдать. «Вот увидишь, Амала в нем, — убеждала она себя. — Вот увидишь, она выйдет, как только...»

Автобус снова тронулся. Никто не вышел.

Ладони Сандей вспотели, живот свело до боли. Cо скоростью пешехода она доползла до дома через центр Читта-дель-Фьюме, затем развернулась и поехала по проселку, подпрыгивая на каждой выбоине. Машина не слишком подходила для такой дороги, но Сандей это не волновало. Припарковавшись у ограды, она вышла, намереваясь продолжить поиски пешком. Тогда-то ее взгляд и уловил связку ключей Амалы, свисающую из замка калитки.

3

Амала медленно приходила в сознание. Тело ощущалось как резиновое, сквозь веки виднелись облака света, но она поняла, что лежит на твердом полу, чьи выступы впивались ей в спину. Она попыталась пошевелиться, и все снова расплылось. Цвет накатывал волнами. Вспомнилось, как однажды она попробовала кетамин и чуть не упала в обморок. Прежде чем ноги налились тяжестью, она испытала похожее ощущение, но в тысячу раз менее интенсивное. И менее приятное. Сейчас она чувствовала себя расслабленной и умиротворенной.

Когда цветной прибой в очередной раз отступил, пол завибрировал и затрясся, и Амала услышала глухой шум, напоминающий...

Двигатель.

Она уснула в автобусе? Нет, она вышла и...

Амала снова отключилась, а затем очнулась, услышав пластиковое шуршание. Звук послышался снова: снаружи кто-то отрывал мокрый клейкий пластик. Она сообразила, что лежит в кузове некоего фургона, покрытого изоляционной пленкой. Вокруг царила полная темнота.

Ей кое-как удалось собраться с мыслями, которые тем не менее очень медленно ворочались в голове. Она не боялась, и ей было слишком удобно, чтобы попытаться встать. Ни одна кровать, на которой она когда-либо спала, не была такой мягкой.

Но я не должна здесь находиться.

Руки двигались словно чужие, но она пошарила по себе в поисках мобильника и не нашла его. Не оказалось его и рядом. Разочарование слегка ее встряхнуло.

Его забрал тот мужчина.

Какой мужчина? Смутно привиделось белое лицо в темных очках и одной из этих голубых масок. Где она его встречала?

«Он стоял рядом со своим фургоном», — вспомнила Амала. Но она видела его и позже.

Она входила в дом, и...

Появился он. Приблизился к ней...

Как она ни старалась, больше ничего вспомнить не могла. А теперь она лежит в каком-то фургоне.

В его фургоне.

В белом фургоне.

Он похитил меня.

Теперь, когда ей удалось довести цепочку рассуждений до конца, казалось невероятным, что она не подумала об этом раньше. Маленький прилив адреналина пробил брешь в облаке блаженства, и та, быстро расширившись, показала Амале, что находилось за его пределами.

Меня похитили.

От смеси тревоги и волнения у нее перехватило дыхание и в голове еще больше прояснилось. Что бы ни дал ей тот мужчина, действие препарата ослабевало. Она пленница — и должна сбежать, пока он не вернулся.

Затем ее обожгла мысль: вдруг тот тип что-то с ней сделал, пока она спала? Что-то мерзкое. Она нащупала под джинсами свои трусики. Похоже, все в порядке.

«Не бойся, — сказал он тогда, надвигаясь на нее. — Не кричи».

Остатки розового облака рассеялись, и ее сердце заколотилось как бешеное.

Пальцами, которые начали слушаться, она снова порылась в карманах. Мужчина забрал ее мобильник, но оставил ключ от велосипеда с брелоком-фонариком, которым она пользовалась, когда отстегивала цепь по вечерам. Она попробовала его, и слабый зеленоватый лучик показался очень ярким после долгих минут — или часов? — в полной темноте.

Фургон был пуст, его стены покрывала пленка из ПВХ, приклеенная скотчем. Сменив позу, Амала направила луч вниз. Задняя дверь тоже была обтянута пленкой, виднелась только металлическая ручка. Эта ручка находилась всего в метре с небольшим от ног, но поиски брелока лишили Амалу сил.

Отчаянно вцепившись в пленку, она встала на четвереньки и поползла к двери. Вся в поту, она наткнулась на дверь и схватилась за ручку, но рука соскользнула, и ноготь на указательном пальце сорвался. Амалу пронзила боль, но она сдержала крик. Подождав, пока пульсация в пальце не станет почти терпимой, она снова схватилась за ручку другой рукой. И начала поднимать ее, но ручка внезапно заклинилась и выскользнула.

Кто-то открывал дверь с другой стороны.

В панике Амала шарахнулась назад, развернувшись на корточках, выронила фонарик и свернулась калачиком на полу. Фургон слегка накренился в ту сторону, откуда блеснул свет, проникший в кузов, когда темная фигура входила и снова запирала дверь, превращаясь в тень среди теней.

— Кто ты такой?.. — пробормотала Амала. — Что ты хочешь со мной сделать?..

Темная фигура стала плотью и дыханием. Прижала ее к полу.

— Тсс.

Никто толком не знает, как отреагирует в опасной ситуации, если уже не испытал себя десятки раз. Амале не раз случалось кричать героям телесериалов, которые застывали перед лицом опасности, чтобы они бежали или защищались: «Беги, тупица!», «Дай ему по яйцам!». Однако сама она понятия не имела, как бороться с насилием, ни разу даже не таскала за волосы одноклассниц и не прошла ни один из курсов самообороны, которые до посинения предлагала ей мать. Так что она без рассуждений принялась молотить похитителя руками со скрюченными пальцами и совершенно случайно попала по уху мужчины. Тот, вскрикнув от боли, снова придавил ее своим весом.

— Прекрати, — снова сказал он голосом, до странности высоким для такого верзилы.

Его ручища обхватила ее лицо. Амала попыталась укусить ее, но в шею что-то кольнуло, и она снова потеряла сознание.

4

Через три часа после исчезновения Амалы Сандей и ее муж Танкред, поспешно вернувшийся домой, подали заявление о пропаже дочери местным карабинерам. Амала была несовершеннолетней, показания родителей казались заслуживающими доверия; заявление приняли и срочно направили в прокуратуру, которая, в свою очередь, разослала ориентировку широкому кругу лиц, от карабинеров и добровольцев Красного Креста до телефонной службы доверия для подростков и армии.

К ужину около сотни человек уже прочесывали ­ок­рестности Читта-дель-Фьюме, а оперативная группа оп­рашивала учителей и друзей девушки. Всю ночь в гос­тиной виллы не прекращался поток посетителей, от знакомых до полицейских, мобильники безостановочно звонили, а над местностью на малой высоте кружил вертолет, но бесполезно — Амалы не было и следа. О новости трубили все ведущие агентства, поскольку Сандей и Танкред были известны во всем мире. От интервью они отказались, но Сандей согласилась записать обращение для завтрашней новостной программы. «Пожалуйста, если у кого-то есть сведения о моей дочери...» и так далее.

В полночь на своей «тесле» приехала Франческа Кавальканте.

Эта элегантная женщина лет шестидесяти, с шеей а-ля Модильяни, была сестрой Танкреда и семейным юристом. Последние несколько часов она провела за ­телефонными переговорами со всеми своими знакомыми из разных прокуратур, настойчиво подгоняя поис­ки. Когда она раздражалась, в ее голосе проявлялся британский акцент: до прошлого года она работала и жила в Лондоне.

Дорогу к вилле перегораживали полицейские автомобили и фургоны телевизионщиков, и Франческа в объезд добралась до задней калитки, в которую несколькими часами ранее должна была войти Амала. Сейчас калитку фотографировала группа мужчин в белых комбинезонах. Это зрелище, сделавшее все слишком реальным, стало для Франчески ударом под дых.

Поперек пешеходной дорожки была натянута двухцветная лента, которая продолжалась до двери веранды, входила в дом, а затем поднималась в комнату Амалы. Франческа припарковалась там, куда ей показал карабинер, вошла через кухню и, услышав голоса, достигла гостиной. Обняв невестку, издерганную и заторможенную от лоразепама, она вышла на подъездную дорожку.

— Окружной прокурор уже прибыл?

— Да, это Клаудио. Он ждет нас там.

Клаудио Металли, старый друг семьи и однокурсник Франчески, был действительно лучшим из всех, на кого они могли рассчитывать. Высокий и лысеющий, в галстуке от Marinella, он сидел за столом из тикового дерева в зале, занимавшем почти весь первый этаж. При появлении бывшей однокурсницы он встал, чтобы ее обнять.

— Привет, Франческа.

— Спасибо, что так быстро приехал.

— Само собой.

Франческа села рядом с невесткой.

— Итак, — начал Металли, — сразу оговорюсь: если бы мы не были знакомы всю жизнь, я не рискнул бы сказать вам ни слова. Но я знаю, что вы ни о чем не проговоритесь, потому что понимаете: это поставило бы под угрозу расследование.

— Ну же, Клаудио... не тяни... пожалуйста, — попросил Танкред.

— Так или иначе... мы восстановили передвижения Амалы. Продавец из газетного киоска на площади видел, как в 13:45 она вышла из автобуса, приехавшего из Кремоны. Он твердо в этом уверен. По его словам, за мос­том, который сейчас осматривают криминалисты, она свернула на проселок. Он также сказал, что в это время на перекрестке был припаркован белый тентованный фургон «дукато». За рулем находился высокий муж­чина, которого он никогда раньше не видел. Другие свидетели подтвердили, что через несколько минут фургон уехал.

На мгновение воцарилась тишина, пока остальные переваривали новость.

— Я так и знал... так и знал, что ее похитили, — пробормотал Танкред.

— Подожди, подожди, — тут же остановил его прокурор. — Мы выясняем, кто этот человек, и разыскиваем фургон, но на данный момент это может оказаться простым совпадением.

— У нас есть описание? — спросила Франческа.

— К сожалению, довольно общее. Высокий, грузный, седые волосы, собранные на затылке, немного похож на старого хиппи. Тот факт, что никто из тех, кто видел этого человека, не узнал его, возбудил внимание мобильного подразделения, ведь вы тут все немного знаете друг друга, по крайней мере в лицо.

— Возможно, он попал на записи наших камер, — предположила Сандей.

— Мы уже проверили. Камеру на калитке вывели из строя. Остальные ничего не записали.

Франческа поняла, что похититель действовал не спонтанно: он знал распорядок дня и маршрут ее племянницы.

— Сумасшедший, — чуть не плача, прошептала Сандей. — Бог знает, куда он увез ее...

— В настоящий момент его мотивы нам неизвестны, — продолжал Клаудио. — Возможно, вскоре он свяжется с вами, чтобы потребовать выкуп. Или он может оказаться помешанным, который думает, что она его дочь...

Наиболее вероятную версию Металли опустил, но Сандей это не обмануло.

— Или он sexoffender[5]. Маньяк, который хочет... изнасиловать мою дочь, — сказала она и разрыдалась.

— Сандей, мы найдем его. Если твою дочь действительно похитил этот человек, мы скоро его найдем.

— Может быть, недостаточно скоро, — всхлипнула Сандей.

5

Амала не знала, как долго ворочалась в забытье, но, внезапно открыв глаза, обнаружила, что лежит на кровати в маленькой комнатке, полностью выкрашенной в белый цвет. Глаза почти слезились от резкого света. На нее поверх маски смотрел лысый мужчина.

— Как ты? — спросил он. — Не тошнит?

Амала попыталась пошевелиться, но не смогла — ­запуталась в простынях.

— Что... — хрипло выговорила она. Горло было словно картонное. — Где...

Она в больнице? Что с ней случилось?

Врач потрепал ее по щеке:

— Знаю, ты чувствуешь себя странно. Но не беспокойся, это нормально. Это предварительная анестезия.

Анестезия?

— Я ранена?

— Просто рутинная операция.

— Операция?

Врач встал и подкатил к ней тележку из супермаркета с примотанным скотчем баллоном. На враче был халат, изорванный практически в клочья и зашитый неровными швами.

Но в какую больницу я попала?

Палата тоже была слишком маленькой, едва ли больше чулана, а светильник, висящий над головой, представлял собой голую лампочку, закрепленную скотчем. Амала снова попыталась пошевелиться и на этот раз ­поняла, что ей мешают не простыни: что-то сковывало ее запястья и щиколотки.

Врач взял резиновую маску, соединенную с баллоном гофрированной трубкой.

— Вдохни поглубже, и ничего не почувствуешь, — ­велел он, снова повернувшись к ней.

— Нет... подождите.

— Ну же, будь умницей, — сказал врач, улыбаясь под маской.

Амала заметила на его левом плече кровавое пятно. Кровь капала из его уха, заклеенного большим квадратным пластырем. Он проследил за ее взглядом.

— У тебя красивые ноготки. Пожалуй, придется их подстричь. К счастью, на мне были резиновая маска и парик.

Амала все вспомнила. Автобус. Фургон. Белое лицо. Калитку.

— Это ты... — проговорила она. — Это ты...

В панике она попыталась высвободиться, но мужчина крепко удерживал ее и надел на нее липкую вонючую маску. Она отчаянно задерживала дыхание, дрожа от напряжения, пока ей не пришлось вдохнуть газ.

Мужчина подождал, пока девушка глубоко заснет, ­затем расстегнул фиксирующие ремни, перевернул ее на бок и разрезал рубашку на ее спине, обнажив лопатки. Нарисовал фломастером круг рядом с левой ключицей, взял трепан [6] и приступил к работе.

6

Франческа проводила Металли до машины, чтобы по­говорить с ним наедине.

— Когда пропадают девушки ее возраста, это почти всегда оказывается сексуальным преступлением, — сказала она.

Металли взял ее под руку. Хотя уже перевалило за полночь, воздух еще оставался теплым.

— Незачем предполагать худшее. Кроме того, пре­ступ­ления на сексуальной почве, о которых ты говоришь,­ почти всегда совершают знакомые жертв. Мы опрашиваем всех ее друзей и учителей. Если кто-то из них причас­тен, мы скоро это выясним. Но раз уж мы беседуем не для протокола: ты не думаешь, что Амала могла втайне от родителей встречаться со взрослым мужчиной?

— Невозможно.

— Если ты понимаешь, что творится в голове у подростков, поговори с моей дочерью, потому что для меня это непостижимо.

— Я не знаю, что творится в голове у Амалы, но знаю ее саму. Если бы у нее возникла проблема со взрослым, она бы рассказала.

Клаудио поцеловал ее в щеку.

— Вот увидишь, все будет хорошо, — сказал он, садясь в машину. — Отдохни немного, тебе это нужно.

Франческа промолчала. Когда она вернулась в дом, Сандей лежала на диване в гостиной, прикрыв глаза рукой, а Танкред сидел в кресле, уставившись в никуда. Франческа заварила травяной чай, неловко передвигаясь на малознакомой кухне. Отнеся чайник в гостиную, она заодно убрала кое-какой мусор.

— Утром придет горничная?

— Я велела ей остаться дома, — ответила Сандей с закрытыми глазами. — И садовнику тоже.

— Ты же не думаешь, что они замешаны...

— Нет. Они с нами уже десять лет, и я им доверяю. Но не хочу, чтобы в доме сейчас находились посторонние. Приходится заставлять себя быть любезной, хотя на самом деле хочется только кричать.

Сандей сделала вид, что выпила немного чая, а затем ушла в спальню.

— Она винит себя за то, что не забрала Амалу с остановки, — произнес Танкред.

— Да уж, представляю.

— Писала очередную паршивую статью.

— Не злись на нее, она не виновата.

Танкред вздохнул:

— Я в ужасе, Фран. Не могу отделаться от мысли, что этот подонок сейчас вытворяет с ней черт знает что...

— Нужно дождаться требования о выкупе.

Он покачал головой:

— Пойдем в кабинет, выпьем чего-нибудь покрепче.

Франческа последовала за ним в кабинет, который представлял собой шестиугольную комнату со стенами, обшитыми светлым деревом. На длинных столах лежали плоттерные распечатки с чертежами кушеткив форме морской звезды. В заоконной тьме светящиеся фонари поисковых отрядов порхали по полям, как светлячки. Танкред достал из мини-бара бутылку джина, щедро плес­нул себе в стакан и сел в эргономичное кресло.

— Есть что-то, чего я не знаю? — спросила Франческа, видя его нерешительность.

— Я не верю, что ее похитили из-за денег, — вздохнул он.

— Почему?

— Потому что у меня их нет. Почти все мои клиенты были русскими, а из-за того, что творится на Украине, я больше не могу с ними работать. Все активы одного из этих олигархов заморозили прежде, чем он мне заплатил. Бред...

— Прости, Тан, но ты же работаешь всю жизнь. Неужели у тебя совсем нет сбережений?

— Этот дом — черная дыра для денег. К тому же, когда дела шли хорошо, мы особо не экономили. Путешествия, лошадь, то да се... Понимаешь? Возможно, кто-то действительно затаил на меня злобу и хочет причинить боль, но, если и так, деньги его точно не интересуют, либо он не профессионал и не знает, с кем имеет дело. Или же этот человек зол на тебя.

— На меня?

— Ты крупный юрист. Детей у тебя нет, мы — твоя единственная родня. Возможно, кто-то мстит тебе за то, что ты захватила его компанию по поручению какого-нибудь эмира.

— Я работаю с бизнесменами, а не с мафией.

— Можно подумать, есть большая разница...

Франческа не желала начинать этот вечный спор. Кроме того, ей ужасно хотелось спать.

— Можно я займу комнату для гостей?

— Конечно. Сам-то я вряд ли смогу заснуть.

Не удалось это и ей. Франческа дожидалась рассвета с широко раскрытыми глазами, вздрагивая от каждого шороха и каждого проблескового маячка, отражающегося в окне. В любой момент мог явиться какой-нибудь карабинер с фуражкой в руке и сообщить, что тело ее племянницы найдено в канаве или в багажнике чьей-то машины. «К сожалению, мы прибыли слишком поздно...»

На рассвете она оставила попытки уснуть, приняла душ, поздоровалась с братом, которого нашла там же, где и оставила, только более пьяным, и отправилась в свою контору в Кремоне.

Контора располагалась в палаццо в историческом центре, позади Баптистерия, — пятьсот квадратных метров, отреставрированных в восемнадцатом веке, с фрес­ками, лепниной, барельефами, картинами, гротескными орнаментами и тридцатью сотрудниками. Единственным­ помещением, не принадлежащим семье Кавальканте, был элегантный ресторанчик в бывшей конюшне: в обеденный перерыв он заполнялся клиентами и юристами, которые приходили туда через внутренний сад под ее окном. Кабинет Франчески находился в бывшей хозяйской спальне с громадным мраморным камином, который ее отец разжигал на Рождество, а она велела замуро­вать. Остальная обстановка полностью изменилась, и на месте портрета ее прадеда на охоте теперь висела картина де Кирико [7].

Мало-помалу контора наполнялась строгими костюмами и приветствиями: новость об Амале распространилась, и на Франческу посыпались сочувственные визиты служащих и юристов, которых она принимала с деланым удовольствием. Единственным среди них, кого Фран­ческа хотела видеть, был Самуэле — стажер, к которому она уже некоторое время приглядывалась.

— Я слышал, что...

— Спасибо, — перебила она. — Хоть ты меня пощади.

— Да, конечно. Вас все просят к телефону, особенно журналисты.

— Ты ведь знаешь, куда их послать?

— Конечно, госпожа адвокатесса, но, возможно, пора подготовить заявление для прессы.

Самуэле, полный молодой человек в круглых очках, отличался рассудительностью, которая позволяла ему оставаться в здравом уме на протяжении полутора лет стажировки.

Франческа фыркнула:

— Напиши его, а я потом поправлю. И я уже говорила:не называй меня адвокатессой. Знаю, что сейчас это политкорректно, но я из старой гвардии.

— Простите, но, если я не буду так обращаться к ос­таль­ным дамам, они задушат меня, госпожа адвокат. Ну что ж, я пошел готовить заявление.

— Подожди. Мне нужно еще кое-что — поиск в ар­хиве.

Самуэле снял очки и начал протирать их амарантовой тряпочкой. Франческа уже замечала, что он делал это, когда нервничал.

— Слушаю вас.

— Это крайне маловероятно, но может статься, что Амала стала жертвой человека, который держит зло на нашу семью. Мне нужен список процессов, в которых участвовал папа, по делам о похищениях, нападениях и изнасилованиях. Меня интересуют только те из них, клиенты или обвиняемые по которым еще живы и на свободе.

— Возможно, я не найду этого в подшивках.

— У тебя есть книга контактов конторы, воспользуйся ею. Когда закончим, создашь папку и отправишь по электронной почте окружному прокурору Металли. Его ты тоже найдешь в книге.

— Да, госпожа адвокат.

— И попроси, чтобы мне принесли чая. Только не из пакетика.

Чай прибыл через пять минут, а первые доклады — через час. Общая папка Франчески начала заполняться процессами, о которых она никогда не слышала, и людьми, которых она не знала. Она просматривала их, отгоняя взбудораженных коллег и секретарей с задачами, о которых она забыла, но ничего не бросалось в глаза — ничего, что выглядело бы особенно подозрительно. Споры из-за гонораров и громкие поражения в суде — да, но не попадалось никого, кто действительно мог бы похитить юную девочку. Франческа с сожалением осознавала, что в последние два года перед смертью отец про­игрывал процесс за процессом — его уже подтачивала болезнь.

Когда Самуэле вернулся, его рубашка была покрыта пылью.

— К сожалению, групоновнет в цифровом архиве.

— Что такое групоны?

— Бесплатная юридическая помощь и официальная защита. Здесь это так называют; я думал, вы знаете.

Франческа не знала; она еще не полностью вникла в обычаи конторы.

— В мое время папа натаскивал на таких судах стажеров, — сообщила она. — Мои процессы можешь пропустить, все они по делам мелких карманников. Кроме...

Если бы Франческа не сидела, она рухнула бы на пол. Она была близка к обмороку, по шее и спине стекал ледяной пот. Не обращая внимания на Самуэле, она встала и спустилась в подвал по старой лестнице за приемной.

Окунь. Как она могла забыть?

Длинный каменный туннель использовался совместно с рестораном, который хранил там продукты, тогда как часть подвала, оставшаяся конторе, была разделена на клетушки, закрытые решеткой и полные коробок с документами и старой мебели. Папки с безвозмезд­ными процессами были разбросаны по коридору, где их оставил Самуэле. Франческа поспешно схватила те из них, на которых стояло ее имя, и вернулась в кабинет с пятью килограммами пыльных и выцветших листов — некоторые из них были напечатаны еще на машинке.

Стажер все еще находился там.

— Все хорошо, госпожа адвокат?

— Все замечательно. Пожалуйста, закончи то, о чем я тебя попросила, — ответила она и секунду спустя забыла о Самуэле.

Окунь.

В голове пролетали образы прошлого, вновь всплывали старые чувства. Дело, которое отец подбросил ей, как резиновую кость собаке, но к которому Франческа подошла всерьез. За три года Окунь похитил и убил трех ровесниц Амалы и сбросил их трупы в реки в окрестностях Кремоны. В убийствах обвинили молодого человека, Джузеппе Контини, и она безуспешно защищала его в суде. Контини приговорили к пожизненному заклю­чению — Окунь попался в сети...

Чай остыл и стал горьким, но она все равно выпила его, листая старые бумаги. Никакой связи не было и быть не могло. Однако Франческа знала одну вещь, которая мучила ее годами и заставила разлюбить избранную работу, а также побудила покинуть страну, чтобы сбежать от чувства бессилия, охватившего ее после приговора, который, как она знала, был глубоко ошибочным.­

Контини был невиновен. Окунь остался на свободе.

Последнюю жертву Окуня обнаружили в водах реки По, у крайней опоры моста между Ломбардией и Эмилией-Романьей, через год после исчезновения. Лайкровые ле­гинсы частично защитили плоть на ее ногах, но остальное было съедено рыбами, раздроблено камнями и рассеяно течением.

Согласно заключению судмедэкспертов, семнадца­тилетняя Кристина Мадзини погибла сразу после исчезновения с радаров — возможно, в тот же день. Два месяца спустя было дано разрешение на захоронение, и старший суперинтендант Итала Карузо впервые услышала об убийце, который задушил и сбросил в реку трех де­вушек.

Через неделю после похорон Мадзини Итале по­звонил магистрат Франческо Нитти, который вел дело и первым выдвинул версию о существовании серийного убийцы: Нитти пригласил ее выпить кофе после ужина у него дома.

Тридцатилетняя Итала обладала минимальным ростом и максимальным — а может, и слегка чрезмерным — весом для сотрудницы полиции. Круглое лицо, часто краснеющие щеки, хмурая улыбка и черное каре делали ее похожей на одну из домохозяек из рекламы буль­онных кубиков, которых обычно запечатлевают в фар­туке в цветочек и с половником в руке. Но когда она ­направлялась к элегантному палаццо в двух шагах от ­театра Понкьелли — «маленькому Ла Скала», — лицо ее выглядело гораздо менее жизнерадостным и напоминало скорее бультерьера. Она сердилась из-за того, что пришлось в последнюю минуту изменить планы и оставить сына с домработницей, вместо того чтобы сводить его в кинотеатр «Падус» на «Большой бой Астерикса». Но прежде всего она чувствовала беспокойство. С тех пор как Италу перевели в Кремону, она встречалась с Нитти всего пару раз, и в предстоящей «неформальной» беседе наверняка крылись какие-то подводные камни, которые она в данный момент не могла распо­знать.

Нитти, облаченный в дымчато-серый свитер с высоким горлом, открыл ей дверь. Выглядел он примерно на шестьдесят, и его лицо напоминало чернослив.

— Моей жены нет дома — так нам будет спокойнее, — сказал он, провожая ее в гостиную.

Окно выходило на освещенную колокольню Торраццо, и Итала полюбовалась ею несколько секунд с легкой завистью.

— Принести вам что-нибудь выпить? — спросил Нитти. — Ликер, бокал вина?

— Я еще не ела, но все равно спасибо.

— Хотите, я посмотрю, не оставила ли жена что-ни­будь в холодильнике? Не ожидал, что вы придете на пустой желудок...

— Не беспокойтесь, все в порядке. Могу я закурить?

— Конечно. — Он указал на напольную пепельницу из хромированного металла.

Итала подтянула ее к себе и закурила «МС» [8]. Ма­гистрат, обрезав сигару «монтекристо», зажег ее длинной деревянной спичкой.

— Я слышал о вас много хорошего, суперинтендант.

— И что же?

— Говорят, вы большая ловкачка и делаете все возможное, чтобы это скрыть. — Нитти выдохнул дым. — Точно ничего не хотите? Даже содовой?

— Точно.

Нитти выбрал из комода-бара бутылку мандаринетто, налил себе на два пальца и снова примостился на край кресла.

— Позвольте, я перейду прямо к делу. Что вы знаете оБукалоне?

Итала снова удивилась — не только потому, что он спрашивал о самом важном расследовании в этой об­ласти за последние годы, но и потому, что он употребил кремонское название рыбы, в честь которой получил прозвище убийца.

— То же, что и все. Я никогда не вникала.

— Давайте я расскажу вам о его жертвах. Семнадцатилетняя Карла Бономи жила в Эзине, что в провинции Брешиа, и работала официанткой в семейной пиццерии «Якорь». Каждый день в девять утра она открывала заведение. Но однажды утром, три года назад, когда приехали ее родственники, рольставня все еще была опущена, а велосипед девушки был прислонен к стене. На протяжении года они не получали от нее никаких вестей, а потом...

— Потом нашли труп, — произнесла Итала, закуривая еще одну «МС». Она надеялась, что Нитти не затянет свое повествование слишком надолго.

— Да, в ручье в паре километров от ее дома, — подтвердил Нитти. — А примерно через год пропала Же­невьева Рейтано. Тот же возраст, жила в Изола-Доварезе... Знаете, где это?

Итала кивнула. Это был небольшой островок на реке Ольо.

— Женевьева училась на секретаря при церкви Санта-Мария дельи Анджели в Кремоне. Она происходила из очень бедной и достойной семьи, и, к сожалению, это обернулось проблемой. — Нитти встал, чтобы налить себе еще мандаринетто. — Родственники не сообщили о случившемся, будучи уверены, что девушка сбежала из дома из-за их финансовых обстоятельств. Только через пару месяцев они поговорили об этом со священником, который убедил их обратиться к карабинерам, но к тому времени восстановить ее передвижения оказалось очень сложно. И когда ее несчастные останки на­шли в шлюзе По, смерть сочли несчастным случаем.

— Но это было не так, — не выдержав его слащавого тона, встряла в паузу Итала. — Третью девушку на­шли пару месяцев назад у опоры моста Понте ди Ферро. Крис­тине Мадзини тоже было семнадцать лет. Я присутствовала на ее похоронах.

— Никто не заподозрил, что это убийства, и мне пришлось распорядиться, чтобы все аутопсии были проведены повторно, — продолжал Нитти, раздраженный тем, что его перебили, — и изучить передвижения жертв. Благодаря этому я обнаружил связь между тремя де­вушками и человеком, которого я арестовал. Как вы, возможно, знаете, это Джузеппе Контини, заправщик с несколькими судимостями. Несмотря на разницу в возрасте, он состоял в отношениях с третьей жертвой, его заправка находилась по дороге в школу второй жерт­вы, и он посещал пиццерию первой жертвы. А если не было четвертой, так это потому, что мы вовремя его остановили.

— Разве его только что не выпустили? — изумилась Итала.

— Судья по предварительному расследованию посчитал, что у нас недостаточно оснований, чтобы отправить его на скамью подсудимых. — Голос Нитти со­чился сарказмом и раздражением. — По мнению моего глубокоуважаемого коллеги, обвинению не хватает вещественных доказательств и свидетельств очевидцев. До сих пор карабинеры оказывали мне всяческое содействие, но дело явно зашло в тупик, и я не могу просить у них большего. Понимаете теперь, почему я пригласил вас?

— Откровенно говоря, нет.

— Я бы хотел, чтобы этим занялись вы.

— Господин Нитти, кажется, вы меня с кем-то пу­таете.

— Я прекрасно знаю, кто передо мной, — возразил магистрат, снова зажигая сигару. — Вас ведь называют Королевой, верно?

— Это всего лишь прозвище.

— Которым вы обязаны вашему умению улаживать дела — даже такие, которые находятся, как бы сказать... на грани закона, если не далеко за его пределами.

— Я не знаю, о чем вы говорите, господин Нитти. Кроме того, я при всем желании не могу вам помочь. Я не служу в судебной полиции, и вам следовало бы поговорить с моим начальством.

— Я прошу вас не подключиться к расследованию, а найти улики против Контини. Способ я оставляю на ваше усмотрение.

— Мое усмотрение говорит мне, чтобы я встала и попрощалась. Именно это я и собираюсь сделать.

Нитти фыркнул:

— Суперинтендант, до настоящего момента меня не заботило, чем вы занимаетесь на службе или вне ее, но у меня уйдет две секунды, чтобы завести против вас дело. Взяточничество, сбыт краденого, хищение государственного имущества, растраты... Я буду перетряхивать вашу жизнь, пока что-нибудь не найду, а мы оба знаем, что мне есть что искать.

Взгляд Италы стал каменным. Лицом она больше не напоминала домохозяйку из рекламы.

— Почему вы не задействуете мобильное подразделение или Центральную оперативную службу?

— Потому что это политически неразумно. — Теперь, раскрыв карты, Нитти стал менее напряженным и откинулся на спинку большого кожаного кресла. — Это было бы равносильно выражению недоверия карабинерам, а я не желаю настраивать их против себя.

— Стало быть, вы предпочитаете шантажировать ­меня.

— Я вас не шантажирую. Скажем, я использую неблаговидное средство, чтобы исправить нечто еще более неблаговидное.

— Вы имеете в виду свою карьеру?

Нитти с ненавистью уставился на нее:

— Моя карьера в полном порядке. Я иду с вами на компромисс, потому что хочу добиться справедливости для этих трех девушек.

— Ваша карьера далеко не в порядке, господин Нитти. Вам осталось два года до пенсии, а вы застряли в провинциальном городишке, где никогда ни черта не происходит. Разумеется, помимо Окуня. Ваше дело уже в руках генерального прокурора, и ваш единственный шанс не быть оттертым в сторону — это Контини.

— Вы во всем видите дурное, потому что сами прогнили насквозь, но ваши взгляды на мир меня не интересуют. Да или нет?

Итала выругала себя за несдержанность. Это не игра «Кто кого перекричит».

На сей раз она действительно встала:

— Мне нужно подумать. Я не хочу попасть под следствие, пытаясь избежать другого. А пока пришлите мне все материалы о Контини, которыми вы располагаете.

— Хорошо. Но не раздумывайте слишком долго. Вы уже не в Биелле, где делали все, что хотели. — Нитти нехорошо улыбнулся. — Это мой город.

Биелла — город с населением чуть менее пятидесяти тысяч жителей на непередаваемо холодном и закрытом севере — стала первым назначением Италы после конкурса в полиции. Там говорили на непонятном для нее диалекте, а она, Итала, была для всех землепашкой, которая подалась в полицию только для того, чтобы получать жалованье и оставить позади прошлое. Ее и остальной мир словно разделяло стекло, и общение с коллегами складывалось не лучшим образом. Друзей она не завела, оказавшись неспособной разбить лед или смеяться над шутками остальных, как и целовать задницы важным шишкам.

Тем не менее она училась, отчаянно стараясь разобраться, как все устроено. А поскольку все принимали ее замкнутость за глупость, старшие открыто говорили при ней о вещах, которые им не следовало говорить или делать. Вскоре Итала поняла, что половина ее сослуживцев преступают черту дозволенного. Одни брали взятки, другие трахали задержанных проституток в обмен на свободу, третьи воровали наркотики со склада вещдоков или подрабатывали вышибалами в клубах, когда должны были находиться на дежурстве.

При этом никто даже не соблюдал осторожность. Старший агент каждый год менял машины, предпочитая спортивные, а домой к заместителю инспектора доставляли целые окорока и ящики вина. Итала поняла, что прибыла аккурат перед тем, как все взлетит на воздух, но это походило на наблюдение за лавиной в замедленной съемке — способа остановить ее просто не существовало. Однажды ночью карабинеры задержали агента предпенсионного возраста со ста граммами кокаина в багажнике.

Итала, которая как раз находилась на дежурстве, слушала обеспокоенную болтовню сослуживцев и всерьез подумывала сказаться больной, когда начальник под каким-то предлогом забрал ее прокатиться на его машине в два часа пополудни. День выдался тусклым, и, против обыкновения, прохожие встречались редко, отчего город выглядел полупустым.

Они остановились у фонтана-бочонка, по дороге к пастбищам, и вышли покурить. Ее шефа, невысокого мужчину с редкими и, как это было принято, зачесанными назад волосами, звали Серджо Мацца, и он был на пятнадцать лет старше ее.

— Как давно ты в деле? — спросил он. — Не будем ходить вокруг да около, это останется между нами.

Итала не ожидала такой прелюдии: Мацца не только отлично знал, что вот-вот должно было произойти, но и считал само собой разумеющимся, что это известно и ей.

— Я только что приехала, я чиста, — ответила она, оправившись от удивления. — Вы действительно думаете, что остальные вовлекли бы и меня?

— Вряд ли. Поэтому мы здесь. Знаешь, что сейчас случится?

— Будет расследование...

— Ты чиста, я чист, но мы все равно окажемся запятнанными. Мне, может, и удастся дотянуть до пенсии в каком-нибудь захудалом кабинетике, а вот ты едва ли удержишься на службе.

— Я не думала, что...

— Что? — раздраженно спросил Мацца.

— Ничего. Ясно, что так и произойдет.

— И возможно, кто-то упомянет твое имя только для того, чтобы добиться смягчения приговора. Такое случается, к тому же тебя нельзя назвать всеобщей любимицей. Однако...

Итала уцепилась за это «однако»:

— Однако что?

— Ты их всех знаешь, верно? И знаешь, кто чем занимался.

— Да.

Мацца удовлетворенно кивнул:

— Так я и думал. Рот на замке, а ухо востро. Умница. А теперь поехали ко мне и вместе составим список.

— Виновных?

— Нет, тех, кем можно пожертвовать.

— Простите?

По пути к нему домой Мацца изложил ей правила.

— Старики неприкосновенны, — объяснил он. — Они сделают все, чтобы нам помешать. И новички вроде тебя тоже.

— Почему?

— Потому что они еще не знают, как себя вести, хотя я вижу, что ты быстро учишься. Выбирать нужно тех, кто накопил достаточно средств и чьи семьи смогут продержаться до тех пор, пока они не найдут новую работу, чтобы уволенные не отчаивались. Вот как мы поступим: я разоблачу их публично, а ты с глазу на глаз скажешь им, что я сделаю все возможное, чтобы помочь им до, во время и после суда.

— Но как вы собираетесь их убедить?

— Нам не придется никого убеждать. Ты побеседуешь с парой стариков, которых мы не станем трогать, и они обо всем позаботятся. Они должны понять, что это лучше, чем если на них укажет арестованный сослуживец. И никогда не ссылайся на меня. Они решат, что ты говоришь от моего имени, но не сообщай этого напрямую, иначе они попытаются использовать эту информацию в своих интересах.

Мацца оказался прав во всем. Встречаясь с пожилыми агентами, Итала пережила не самые приятные минуты, но в конце концов, как и ожидалось, они приняли предложенную стратегию. Принесенные в жертву сдались с повинной, признавшись в ряде мелких преступлений и изображая полное содействие. Единственным, кто попал за решетку, был агент, задержанный с кокаином, да и то всего на пару лет — пятую часть срока, к которому приговорили бы любого другого в его обстоятельствах. Остальные отделались увольнением.

Итала же научилась работать по-новому.

Мацца стал комиссаром полиции Фоджи, и когда по ­пути домой Итала позвонила ему из телефонной будки через рабочий коммутатор, он ответил с не связан­ного с ним добавочного номера. Они не слышали друг друга с прошлого Рождества, когда обменялись тра­диционными поздравлениями. Итала рассказала ему, что встречалась с окружным прокурором Нитти, но не сказала почему. Ей не хотелось обсуждать это по те­лефону.

— Я с ним не знаком, — сказал Мацца. — Что он за человек?

— Конченая сволочь. Угрожает подвести меня под следствие, если я кое в чем ему не помогу.

— А почему ты не хочешь ему помочь?

— Потому что это немного выходит за рамки, которые я для себя установила.

— Мы служим закону, — сказал Мацца. — Я ра­­з­узнаю, не смогу ли помочь тебе выкрутиться, но все же будет лучше, если ты ему уступишь. А что касается ­рамок, ты слишком строга к себе. Тебе под силу любая задача, которую ты перед собой поставишь. Как пожи­вает Чезарино?

Итала вежливо ответила, подождала, пока он даст отбой, а затем вытерла руки салфеткой, потому что кто-то прилепил к трубке жвачку. Она не слишком рассчиты­вала на Маццу, но ей было приятно его услышать.

Домой она вернулась в двенадцатом часу ночи. В Кремоне арендная плата была низкой, и она нашла хорошую квартиру с кухней в двух шагах от заброшенного и полуразрушенного, но все еще впечатляющего бывшего монастыря Тела Христова. Помимо двух спален, в ней была кухонька с балконом и гостиная. Итала сняла квартиру уже обставленной, до нее там жил пожилой мужчина, о чем легко можно было догадаться по мебели орехового цвета. Единственное, что она сделала, — это сняла гравюру с изображением старика, пьющего пиво, и заменила стульчак унитаза.

Анна, домработница, обнаружилась в столовой: сидя за столом, она читала какую-то книгу по саморазвитию и одновременно слушала на малой громкости первый канал радио. Это была миниатюрная крашеная блондинка, которая жила этажом выше с мужем и детьми. Она загнула уголок страницы и осведомилась:

— Неужели так сложно предупредить, что опоздаете?

— Прости, у меня непредсказуемая работа.

Итала подняла крышку сковороды на плите. Оссобуко [9] с горошком. Блюдо уже остыло, и жир свернулся в белые комочки. В животе у нее заурчало. Она взяла пальцами несколько горошин и положила их в рот.

Анна выхватила у нее сковороду:

— Я разогрею! Не обязательно свинячить.

— Сделай мне с ним пару сэндвичей, чтобы я поела за работой.

— Вы собираетесь еще работать?

— Меня это тоже не радует.

Анна снизошла к ее просьбе и протянула ей завер­нутые в салфетку сэндвичи.

— Кость я туда не клала, — проворчала она. — А то вы бы и ее съели...

— Спасибо.

Домработница сняла фартук и направилась к двери.

— Чезаре спит, зайдите поцеловать его на ночь, он дожидался вас целый день.

— Я и так бы это сделала.

— Ну-ну... — коротко отозвалась Анна, прежде чем уйти.

Прихватив сэндвичи и полупустую бутылку красного вина, Итала отнесла их в спальню. Помимо двуспальной кровати, смятой только с одной стороны, обстановку составляли кресло с откидной спинкой и бронированный оружейный шкафчик. Итала убрала пистолет и переоделась во фланелевую пижаму.

Ее сын спал в комнате напротив при свете маленького ночника, включенного в розетку. Ему было семь лет, но из-за крошечного роста он выглядел еще младше. Белоснежная кожа мальчика выделялась в темноте, светлые волосы были взъерошены. Он был похож на ангелочка, и Италу захлестнула волна любви к этому хрупкому человечку. Она легла рядом и обняла его, не разбудив. Вдохнула его вкусный запах и, как всегда, вгляделась в его лицо, выискивая признаки перемены, которая, как она боялась, рано или поздно наступит.

«Чепуха, у тебя просто разыгралась паранойя, — сказала она себе. — Твой сын совершенно нормален».И все же эта мысль занозой засела под кожей, причиняя боль при каждом прикосновении. «С тобой такого не случится», — мысленно обратилась она к сыну, одарив его еще одним легким поцелуем. Мальчик, всхрапнув, заворочался, но не проснулся.

Итала вернулась в свою комнату, глотнула красного из горлышка и начала листать досье, которое прислал Нитти. Как она и предполагала, он приукрасил свою следственную версию. Контини работал на заправке возле школы второй жертвы, Санта-Мария дельи ­Анджели, но никто не засвидетельствовал, что видел, как Женевьева останавливалась там, чтобы заправить мопед. Контини видели в пиццерии первой жертвы, Карлы, но идентификация выглядела сомнительной. Другое дело — связь с Кристиной, третьей жертвой, которой Итала уделила особое внимание. Она была дочерью двух офисных сотрудников, и друзья и родственники единодушно считали ее порядочной, прилежной и очень набожной девочкой. После окончания занятий в лицее в Кремоне она каждый день посещала мессу и состояла в ультракатолической организации, где все девушки давали обет целомудрия до замужества.

Однако карабинеры, которые при желании знали свое дело, разыскали парня Кристины, о котором не знала ее семья. Им оказался двадцатичетырехлетний заправщик Джузеппе Контини — девушка познакомилась с ним в заведении, которое посещала днем по субботам и воскресеньям.

В день исчезновения Кристины их видели вместе. Один из свидетелей заявил, что «они, похоже, поругались», но Контини отрицал знакомство с девушкой. Это все, что имелось против него, несмотря на то что карабинеры вывернули его наизнанку, словно кальсоны. Нит­ти даже просил высшее командование привлечь к делу больше людей, но это не помогло. Итале предстояло найти улики и нанести решающий удар.

Она проглотила кусок жирного хлеба, оставшийся на подушке, и, как всякий раз, когда собиралась совершить какую-нибудь гнусность, вспомнила дона Альфио, священника из ее детства, с его проповедями о всемо­гущем и всевидящем Господе. Во время проповедей дон Альфио срывался на крик, и его было слышно даже с паперти. Он багровел от напряжения, еще больше повышая голос, когда выкрикивал такие слова, как «блуд» и «прелюбодеяние», уставившись на прихожанок, которые в его глазах являлись сплошь отпетыми греховодницами. Итала боялась его. Она боялась, что он появится среди ночи, чтобы затащить ее в ад и покарать за грехи, о которых она даже не подозревала. Дон Альфио давным-давно умер, но Итала часто слышала в голове его голос, осуждающий ее поведение как непристойное или аморальное. И в этот момент ей показалось, что рука старого священника уже нащупывает ее щиколотку, готовая увлечь ее, Италу, в преисподнюю.

Тревога не покидала ее до следующего дня, когда она ­повезла Чезаре в школу. Погода резко изменилась, и на землю обрушился ледяной ливень, будто стояла не осень, а конец зимы. Когда под градом капель они пересекали мост через По, Итала сбавила скорость, чтобы посмотреть на реку. Вода поднялась и покрыла гектары деревь­ев и лугов. Тело Кристины нашли под третьим столбом слева, рядом с которым находилась первая секция нового железнодорожного виадука. Участок оставался ого­роженным в течение месяца, прежде чем строители подали запрос о возобновлении работ. Если там и было что-то, что могло дать какие-то ответы, теперь это место покрывали песок и бетон.

Итала направилась в Кастельветро, где Чезаре жил с ее свекровью Мариэллой. Эта коммуна находилась в шести с лишним километрах от Кремоны, на таком же расстоянии от границы региона, и в ней росли такие же деревья и стояли такие же низкие дома тех же цветов, но в то же время все было иначе. Здесь ели другие блюда, говорили с более резким акцентом, который действовал Итале на нервы, и местные, как правило, в большей степени проявляли экспансивность. Итала предпочитала высокомерие кремонцев, их тихое пьянство.

Чезаре проснулся, только когда школа оказалась в двух минутах езды.

— Мама, ты злишься? — робко спросил он.

— Ну что ты, я никогда не злюсь.

— Кроме как на бабушку.

Итала не стала озвучивать того, что думала.

— У бабушки специфический характер.

— Она говорит, что стала нервной с тех пор, как умер папа. Потому что он был ее единственным сыном.

Итала воспользовалась красным светофором, чтобы взглянуть на сына, и натянуто улыбнулась:

— Это огорчает не только ее.

— Ты никогда об этом не говоришь.

— Мне так легче. Это большое несчастье.

Чезаре пожал плечами:

— Почему мне нельзя жить с тобой?

У Италы сжалось сердце.

— Ты же знаешь, что мама постоянно работает. А бабушка может за тобой присмотреть.

— А почему ты не можешь жить с нами?

— Мы это уже обсуждали, помнишь? — Итала попыталась сменить тему. — Как бы то ни было, я просто задумалась.

— О чем?

— О работе. У меня есть обязанности, которые мне не очень нравятся. Там, где я родилась, говорят: «Дятел долбит в голове». Знаешь такую птицу, которая клюет стволы деревьев?

— Понятно, — ответил Чезаре. — У меня тоже так бывает.

— Тебя что-то беспокоит?

Чезаре покачал головой.

— Как по-твоему, я смогу стать полицейским, когда вырасту?

— Разве ты не хотел стать врачом? — удивилась ­Итала.

— Полицейским врачом?

— Чече, ты не расстроишься, если я кое-что тебе ­скажу?

— Не знаю.

— Я очень надеюсь, что ты передумаешь.

— Почему?

— Солнышко, существуют профессии получше. У мо­их родителей не было денег, чтобы дать мне образование, но ты можешь стать тем, кем захочешь. Не спеши с выбором.

Итала высадила его перед школой, и Чезаре обнял ее так, будто был уверен, что никогда больше ее не увидит. Она резко тронула машину с места, чтобы избавиться от гнева и печали, которые испытывала всякий раз, когда приходилось расставаться с сыном. Чтобы прогнать невеселые мысли, она остановилась у первого же таксофона и позвонила в штаб карабинеров, прежде чем вернуть­ся в Кремону и показаться на службе.

Итала подписала пару рапортов, полюбезничала с комиссаром, который всегда относился к ней так, будто поражался, почему он видит ее без метлы в руке («Не была бы хоть такой страхолюдиной...» — однажды сказал он о ней), а затем ее отвел в сторонку Отто. Это был один из ее самых доверенных людей. Звали его не Отто, но он носил это прозвище из-за длинных закрученных усов, как у персонажа комиксов, который, как и он, носталь­гировал по Муссолини.

— Слышала про бронефургон?

— Нет. Я была занята. Какой фургон?

— Инкассаторский. Его заблокировали перед Болоньей — подожгли ряд машин, а потом напали с автома­тами Калашникова и ручными гранатами и увезли семьсот миллионов наличными и золотом.

— Ничего себе.

— Охота за сокровищами уже началась. Посмотрим, не найдется ли трепач, который что-то знает. Хотелось бы приехать первым.

— Делай что должен. Но не мешай никому.

Он достал из ящика пистолет и сунул в кобуру.

— Только плохим парням, — отозвался Отто. Он работал в паспортном отделе, но его трудно было застать на месте.

В полдень Итала встретилась с лейтенантом кара­бинеров Массимо Бьянки в «Харчевне», куда сама его пригласила. «Харчевня» представляла собой закусочную под одним из пролетов Понте ди Ферро, где продавались мясные шашлыки и сардельки на гриле и можно было посидеть под широким навесом, чтобы защититься от дождя, который уже стих до редкой мороси. Итала заказала два сэндвича, а Бьянки — шашлык на пласти­ковой тарелке. Они сели за один из перфорированных металлических столиков, которые уже начинали запол­нять­ся рабочими и домохозяйками. На фоне бетонной на­бережной виднелась полоска реки По, а над их головой нависал мост.

Итала надкусила первый сэндвич, перемазавшись в жире, а Бьянки напряженно ковырял свое блюдо ножом и вилкой. Даже сейчас, в рубашке и светлом пиджаке, он казался одетым в мундир. Официантка бросила на него заинтересованный взгляд, но лейтенант, сосредоточенный на том, чтобы не испачкаться, не обратил на нее внимания.

— А тебе не кажется, что ты писаешь мимо горшка? — спросил он, после того как Итала все ему рассказала.

— Как раз этого я и пытаюсь избежать, — ответила она. — Поэтому и плачу за твой обед.

— Какая щедрость... — Бьянки отхлебнул «Перони» так, будто это был уксус. — В следующий раз место выбираю я.

— Обычно женщины выбирают, а мужчины платят. Почему у нас выходит наоборот?

— Потому что обычно мне не нужно платить.

— Но ты все равно это делаешь, чтобы избежать ­осложнений.

— Кто тебе сказал эту хрень?

— Опыт, — улыбнулась Итала. — Связаны ли с Контини чьи-то интересы, о которых мне следует знать? Что-нибудь могло замедлить расследование? Какие-то личные одолжения?

Бьянки покачал головой:

— Я ни о чем таком не знаю.

— Значит, Контини — не ваш осведомитель и вы не прикрываете ему задницу?

— Точно.

— Жаль, — вздохнула Итала. — Это было бы хорошим предлогом, чтобы отвертеться.

— Насколько я понял, ты не можешь этого сделать.

— Похоже на то.

Бьянки кивнул, снимая с шампура остатки шашлыка. Обычно Итала с подозрением относилась к людям, которые слишком манерничают за столом, — это означало, что они выросли в обеспеченных семьях, где, в отличие от ее семьи, дети не дрались за кусок хлеба.

— Тебя интересует что-то еще? — осведомился он.

— У вас были другие подозреваемые, кроме Кон­тини?

— Нет. И если бы он не спал с последней жертвой, его давно бы оправдали.

— Вот как! По-твоему, он невиновен?

Бьянки поднял бровь:

— Не берусь гадать.

— Да ладно...

— Шансов поровну. Пятьдесят на пятьдесят.

Итала удивленно взглянула на него:

— Серьезно? Он заявил, что не знаком с Мадзини, а сам крутил с ней шашни.

— Потому что он идиот и обделался от страха. Но если мы арестуем всех идиотов, мир превратится в пустыню.

— Он встречался с девушкой в день ее исчезновения.

— Да. Этот тупица солгал и об этом... Но люди видели, как она ушла на своих ногах.

— Возможно, они договорились встретиться позже.

— Так считает твой дружок-магистрат, — улыбнулся Бьянки.

— А что насчет остальных двух девушек?

— Чистые домыслы. Не было даже подозрений на убийства, пока Нитти не решил, что все они — жертвы Контини.

— А ты в это не веришь? — полюбопытствовала Итала. — Тот же возраст, все найдены по прошествии времени в реке или рядом с ней...

— Если постараться, сходство можно найти между чем угодно. Но если это правда, то Контини — гений, потому что мы ничего не нашли.

В это время управляющий закусочной увеличил громкость на маленьком радиоприемнике, висящем над стойкой и подключенном к примитивной стереосистеме, и принялся подпевать романтической песне, несмотря на шутливые протесты посетителей.

— Такое возможно, — заметила Итала. — На пятьдесят процентов это возможно даже для тебя.

— Есть гораздо более стоящая версия. Мадзини была красивой девушкой, обладавшей, прошу прощения, такими же большими сиськами, как у тебя, но, еще раз извиняюсь, определенно более упругими.

— Да пошел ты.

— По дороге домой она повстречала какого-нибудь маньяка, который изнасиловал ее, убил и похоронил где-нибудь поблизости. Проще некуда.

— По словам судмедэксперта, ее не похоронили. В луч­шем случае спрятали у реки.

— Не имеет значения.

— А как насчет двух других?

— Несчастный случай, самоубийство... другие ма­ньяки...

— Тебя послушать, так в Кремоне маньяков больше, чем жителей.

Бьянки вытер губы салфеткой.

— Наверное, что-то в воздухе.

Прикончив пиво, они подошли к своим машинам, припаркованным на асфальтированном островке. Небо прояснилось, и Итала прислонилась к дверце, чувствуя ветер, несущий вонь дохлой рыбы. Ей пришло в голову, что одна из этих рыб вполне могла съесть кусочек Крис­тины или съесть рыбу, которая съела кусок девушки. Возможно, она и сама только что съела свинину, а та, еще будучи живой свиньей, съела рыбу, которая ела девушку.

Бьянки открыл свою «альфетту» [10].

— Если что-нибудь нароешь, держи меня в курсе.

— Я же сказала, что не хочу проблем с вашими.

— Что бы ты ни задумала, берегись адвоката Кон­тини. Неизвестно, каким образом, но ему достался бесплатный защитник из крутой юридической конторы Кавальканте.

— Разве Кавальканте — не название улицы?

— Да, причем не одной, а целых трех. И все названы в честь их предков. Чистая голубая кровь.

— Удача на моей стороне, — буркнула Итала.