Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Krimi
- Serie: Звезды мирового детектива
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2022
Декстер Морган — волк в овечьей шкуре. Он красив, обаятелен и очень прагматичен. При всем при том он серийный убийца, впрочем придерживающийся золотого правила убивать только плохих людей. Но неожиданно все меняется. Декстера вызывают на место преступления в кампус Университета Майами. Что-то в двойном убийстве кажется ужасно неправильным и пугающим. Темный Пассажир, вдохновитель убийственного мастерства Декстера, тут же скрывается. Чтобы найти своего Пассажира, Декстер должен исследовать вопросы, которые никогда не осмеливался задать: кто такой Темный Пассажир и откуда он? Это не что иное, как поиски собственной темной души Декстера… По роману «Дремлющий демон Декстера» в 2006 году был снят знаменитый сериал «Декстер», ставший суперуспешным и продлившийся 10 сезонов. Главную роль в нем исполнил Майкл С. Холл, позднее получивший за свое исполнение премию «Золотой глобус».
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 447
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Jeff LindsayDEXTER IN THE DARKCopyright © 2007 by Jeff LindsayThis edition published by arrangement with InkWell Management LLC and Synopsis Literary AgencyAll rights reserved
Перевод с английского Владимира Мисюченко
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Виктории Манацковой
Линдсей Дж.Декстер во тьме : роман / Джефф Линдсей ; пер. с англ. В. Мисюченко. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2022. — (Звезды мирового детектива).
ISBN 978-5-389-20909-1
16+
Декстер Морган — волк в овечьей шкуре. Он красив, обаятелен и очень прагматичен. При всем при том он серийный убийца, впрочем придерживающийся золотого правила убивать только плохих людей. Но неожиданно все меняется. Декстера вызывают на место преступления в кампус Университета Майами. Что-то в двойном убийстве кажется ужасно неправильным и пугающим. Темный Пассажир, вдохновитель убийственного мастерства Декстера, тут же скрывается. Чтобы найти своего Пассажира, Декстер должен исследовать вопросы, которые никогда не осмеливался задать: кто такой Темный Пассажир и откуда он? Это не что иное, как поиски собственной темной души Декстера…
По роману «Дремлющий демон Декстера» в 2006 году был снят знаменитый сериал «Декстер», ставший суперуспешным и продлившийся 10 сезонов. Главную роль в нем исполнил Майкл С. Холл, позднее получивший за свое исполнение премию «Золотой глобус».
© В. Ф. Мисюченко, перевод, 2022© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022Издательство АЗБУКА®
Посвящается, как всегда, Хилари
В начале
В памяти ОНО сохранилось удивление и ощущение падения, но только и всего. Потом ОНО просто ожидало.
Времени на ожидание ушло очень много, но ОНО ждало легко, так как никакой памяти не было и верещать еще было некому. Вот ОНО и не понимало, что ожидает. Тогда ОНО вообще ничего не понимало. ОНО существовало без всякой возможности отмерять время, без всякой возможности хотя бы иметь понятие о времени.
И ОНО ожидало и наблюдало. Поначалу особо и смотреть было не на что: огонь, скалы, вода, — но постепенно закопошились какие-то мелкие твари, которые стали меняться и немного погодя обратились в тварей побольше. Делать они мало что делали, знай себе ели друг друга да размножались. Сравнивать, однако, было не с чем, а пока и этого хватало.
Время шло. ОНО наблюдало, как большие и мелкие твари бесцельно убивали и поедали друг друга. Наблюдать за этим, вообще-то, не было никакой радости, но больше заняться было нечем, а тварей разных становилось все больше. Только ОНО, похоже, не было способно ни на что иное, как наблюдать. И вот ОНО стало задаваться вопросом: «А зачем я смотрю на это?»
Никакого сущего смысла во всем происходившем ОНО не видело, но поделать ничего не могло, а потому продолжало наблюдать. Мысль эту ОНО прокручивало очень долго, только ни к каким выводам не пришло. Не было по-прежнему никакой возможности эту мысль обдумать: целостное понятие смысла и цели тогда, считай, еще не совсем приспело. Никого кругом, кроме ОНО и их.
Их поднабралось полно и становилось все больше: деловито убивали, поедали и совокуплялись. Только ОНО всего одно было и ничего такого не делало, вот и стало ОНО задаваться еще и вопросом: а почему это так? Почему ОНО другое? Почему ОНО так не похоже на все остальное? Что есть ОНО, и если ОНО на самом деле чем-то было, то не должно ли ОНО тоже что-то делать?
Прошло еще время. Бессчетные копошащиеся, меняющиеся твари понемногу становились больше и все ловчее убивали себе подобных. Поначалу было интересно, но только из-за неуловимых отличий. Они ковыляли, прыгали, ползком извивались, чтобы убить один другого, были и такие, что по воздуху летали за поживой. Очень интересно, только что с того?
От всего этого ОНО стало чувствовать себя неловко. В чем был смысл? Не суждено ли, чтобы и ОНО было частью того, за чем наблюдало?
ОНО набралось решимости отыскать причину, зачем ОНО тут, какой бы та ни была. Теперь уже, изучая тварей крупных и мелких, ОНО выявляло, чем именно ОНО отличалось от них. Всем другим необходимо было есть и пить, иначе они погибали. И даже если они ели-пили, то в конце концов все равно умирали. ОНО не умирало. ОНО просто существовало. Не было у НЕГО нужды ни есть, ни пить. Постепенно, однако, пришло к ОНО осознание, что ЕМУ потребно что-то... но что? Чувствовало ОНО: сидит где-то потребность, и эта потребность росла, только ОНО не могло выразить, в чем она. Так просто, ощущение, что чего-то не хватает.
Парадом проходили века чешуек и яйцекладок, однако ответов никаких не нашлось. Убивай и ешь, убивай и ешь. В чем тут смысл? Зачем ОНО должно наблюдать за всем этим, если само не в силах ничего с этим поделать? От такой галиматьи ОНО даже стала легкая горечь одолевать.
Потом вдруг однажды явилась совсем новая мысль: «А откуда Я взялось?»
ОНО давным-давно сообразило: яйца, из которых другие вылупляются, они от совокупления. ОНО, однако, не из яйца вышло. Вовсе ничто не совокуплялось, дабы даровать ОНО существование. Когда ОНО впервые осознало себя, и совокупляться-то было нечему. ОНО явилось сюда первым и, судя по всему, навсегда, если не считать смутного и тревожного воспоминания о падении. Зато все остальное вылуплялось либо рождалось. А ОНО нет. И от этой мысли стена между ОНО и ими, похоже, взметнулась намного выше, на неимоверную высоту вытянулась, отделяя ОНО от них полностью и навечно. ОНО было одиноко, совершенно одиноко навсегда, и от этого делалось больно. ОНО хотело стать частью чего-нибудь. ОНО было одно-единственное. Разве не должно ОНО иметь возможность совокупляться и производить еще таких же?
И стало это, похоже, куда важнее, нежели мысль: «ЕЩЕ ОНО». Все остальные производили еще и еще. ОНО тоже хотело произвести еще.
Наблюдения за взбалмошной, буйной жизнью безмозглых тварей приносили страдание. Огорчение росло, обращалось в гнев, а гнев оборачивался яростью к глупым, ненужным тварям и их бесконечному, глупому, оскорбительному существованию. Ярость росла и травила душу, пока не настал день, когда терпеть дольше ОНО не могло. Не дав себе времени подумать, что делает, ОНО взмыло и набросилось на одну из ящериц, желая так или иначе сокрушить ее. И произошло нечто чудесное.
ОНО оказалось внутри ящерицы.
Видело и чувствовало то, что видела и чувствовала ящерица. О ярости ОНО надолго и думать забыло.
Ящерица, по-видимому, и не заметила, что у нее пассажир появился. Занималась своим делом: убивала да совокуплялась, — а ОНО каталось. Было очень интересно пребывать на борту, когда ящерица убивала какую-нибудь мелкую тварь. Для эксперимента ОНО переместилось в одну из мелких. Пребывать в той, кто убивала, было гораздо забавнее, однако этого не хватало, чтобы навести на какие-либо настоящие содержательные мысли. Пребывать в той, кого загубили, было очень интересно, это навело на кое-какие мысли, вот только не очень радостные.
Какое-то время эти новации в бытии ОНО радовали. Пусть прочувствовать простенькие эмоции тварей ОНО было не по силам, они и сами, однако, никогда не выбивались за рамки путаницы. Твари по-прежнему не замечали ОНО, понятия не имели никакого... ну, попросту не было у них никаких понятий.
Похоже, не способны они были иметь хоть какое-то понятие. До того были ограниченны... и все же они были живыми. У них была жизнь, но они того не ведали, не знали, что с ней делать. Это не вязалось со справедливостью. И вскоре ОНО вновь заскучало, опять стало все больше и больше раздражаться.
И наконец пришло время, когда стали попадаться твари-обезьяны. Поначалу они, казалось бы, не очень-то нравились. Маленькие, трусливые и крикливые. Впрочем, на одно крохотное отличие ОНО в конце концов обратило внимание: у тварей имелись руки, что позволяло им вытворять удивительные штуки. ОНО видело, как сами твари осознали, что стали рукастыми, как принялись пускать руки в ход. Пользовались они ими для громадного разнообразия новшеств: мастурбировали, увечили один другого, отбирали еду у соплеменников, что поменьше.
ОНО было в восторге и наблюдало пристальнее. ОНО смотрело, как они били один другого, а потом убегали и прятались. ОНО смотрело, как они воровали друг у друга, но только когда никто не видел. ОНО смотрело, как они вытворяли друг с другом ужасные вещи, а потом делали вид, будто ничего и не было. И пока ОНО наблюдало, произошло нечто чудесное: ОНО рассмеялось.
А когда ОНО рассмеялось, родилась мысль, обретая в ауре ликования все большую четкость. ОНО подумало: если так, то и мне дело найдется.
Глава 1
Да разве это луна? Где та яркая луна, сияющая острой, режущей радостью? Нет ее. О, эта манит, скулит и блестит, дешевка, канавное подобие той, какой ей следовало быть, и нет в ней никакой остроты. Нет у этой луны ветра в парусах, чтобы нести хищников сквозь сладость ночного неба к восторгу резать и кромсать. Вон она, эта луна: перемигивается застенчиво сквозь безупречно чистое окно с женщиной, присевшей на краешек дивана и бодро-весело щебечущей про цветы, канапе и Париж.
Париж?
Ну да, далеко растекающимся густым, как сироп, голосом с луноликой серьезностью женщина щебечет о Париже. Все талдычит про Париж. Опять.
Так что же это за луна! С ее-то едва не бездыханной улыбкой да ухмылкой из кружев по краям? Позвякивает слабенько в окно, но никак не может проникнуть внутрь сквозь сплошное до одури приторное щебетанье. И какому же Темному Рыцарю было бы по силам высидеть там, в другом углу комнаты, где сидит сейчас Декстер Ошеломленный, притворяется, что слушает, а сам исподлобья луну разглядывает?
Эта луна, должно быть, свадебным медом мазана: разворачивает свое брачное знамя в гостиной и в ночи, призывает всех собраться вокруг него, дает сигнал — в атаку, еще один — в церковь, дорогие друзья, потому что Декстер Убийственные Ямочки сочетается браком. Сцеплен с вагоном блаженства, что тянет за собой прелестная Рита, которую, как выяснилось, всю жизнь одолевала страсть увидеть Париж.
Женат, медовый месяц в Париже... Неужели этим словам и в самом деле место в одном предложении с любым другим намеком на нашего Призрака-Потрошителя?
Вправду ли видим мы вдруг протрезвевшего и глупо улыбающегося головореза у алтаря в действующей церкви, в галстуке и фраке а-ля Фред Астер, надевающего кольцо на затянутый в белое пальчик под сморкание и лучезарные улыбки всей собравшейся паствы? А потом и Демона Декстера в мадрасских шортах до колен, глазеющего на Эйфелеву башню и смакующего caféaulait1возле Триумфальной арки? Держащегося за руки и до головокружения раскатывающего по Сене, тупо пялящегося на всякую безвкусную безделушку в Лувре?
Конечно, полагаю, лучше бы мне было устроить паломничество на улицу Морг, это святилище для серийных головорезов.
Однако давайте на миг станем капельку серьезнее: Декстер в Париже? Вопрос тем, кто на старте: «Американцам все еще позволяют ездить во Францию?» И тем, кто финиширует: «Декстер в Париже? На медовый месяц?» Как может Декстер, человек полночного толка, даже подумать о такой обыденщине? Как может человек, считающий, что секс так же интересен, как и бухгалтерский учет, вступить в брак? Короче, как перед лицом всего, что есть нечестивого, темного и убийственного, может Декстер и впрямь собираться проделать такое?
Вопросы замечательные и очень здравые. И если честно, не так-то легко на них ответить даже самому себе. Однако вот он я: выношу китайскую пытку водой, выслушивая щебетания ожидающей чудес Риты, и гадаю, как Декстеру удастся вытерпеть такое.
Ладно. Декстер такое вытерпит, потому что должен сохранить и даже подновить необходимую для него мимикрию, которая не позволяет миру увидеть его таким, какой он есть на самом деле. В противном случае кто согласился бы сесть с ним за один стол в сумерках, в особенности когда еще и столовое серебро имеется. Вполне естественно, нужно хорошо и упорно поработать, чтобы убедиться: не до всех еще дошло, что Декстером правит его Темный Пассажир, шелковый голос, шепчущий с затененного заднего сиденья. Однако время от времени он забирается на переднее сиденье, чтобы сесть за руль и отвезти нас в Парк Немыслимого. Нельзя давать овцам понять, что Декстер — это волк среди них.
Так что взялись мы, Пассажир и я, за работу, весьма тяжкий труд при нашей-то маскировке. За последние несколько лет нам удалось создать Декстера Ухажера. По замыслу, он представляет миру бодрое, а превыше всего нормальное лицо. В этом чарующем проекте Рита значится как Подруга, и это с многих точек зрения идеальное решение, учитывая, что секс Рите так же неинтересен, как и мне, зато в качестве сопровождения ей нужен Понимающий Джентльмен. А Декстер понимает по-настоящему. Не людей, романтику, любовь и всякое такое бла-бла-бла. Нет. Декстер понимает, что есть смертельно скалящаяся итоговая черта, он знает, как отыскать в Майами из множества кандидатов наиболее достойного на эти последние темные выборы в скромный Зал Славы Декстера.
Тут абсолютной гарантии, что Декстер — прелестный попутчик, нет. Прелесть дается годами практики и является искусственным продуктом упорного и мастерского труда в лаборатории. Но бедная Рита — ей крепко досталось в ужасно несчастливом и буйном первом браке, — похоже, так и не в силах отличить маргарин от сливочного масла.
Прекрасно. Два года Декстер с Ритой нежились и блистали в майамском обществе, были повсюду замечаемы и всеми обожаемы. Потом, однако, после целой серии событий, способных настроить просвещенного наблюдателя на скептическую волну, Декстер с Ритой как-то нечаянно оказались помолвлены. И чем больше я раздумываю, как самому выпутаться из такой смехотворной ситуации, тем больше сознаю: то был логичный следующий шаг в доработке моей маскировки. Женатый Декстер-некто-Декстер с двумя готовенькими детками! Уж он точно ничуть не похож на того Декстера, которым является на самом деле. Квантовый скачок вперед сквозь пространство-время на новый уровень человеческой мимикрии.
И потом, есть еще и двое детей.
Может показаться странным, что человеку, чья единственная страсть — человеческая расчлененка, могли и вправду нравиться дети Риты, но ему они нравятся. Мне нравятся. Заметьте, слезы никак не увлажнят мои глаза при мысли о выпавшем зубике, потому как для этого необходима способность ощущать эмоции, а я вполне счастлив и без любой такой переменной. В целом же, однако, дети мне куда более интересны, нежели их родители, а особенно меня раздражают те, кто чинят им вред. Сказать по правде, изредка я таких выслеживаю. А когда нападаю на след этих хищников, когда полностью уверен, что они на самом деле натворили то, что давно творят, я все делаю, чтобы они напрочь утратили способность творить такое, — притом очень радостной рукой, без оглядки на совесть.
Итак, тот факт, что у Риты после плачевного первого брака имелось двое детей, отнюдь не был отталкивающим, особенно после того, как стало ясно: детям нужен особый отеческий подход Декстера, чтобы держать в прочной узде собственных Темных Пассажиров, надежно пристегнуть их к безопасному, уютному заднему сиденью и не отстегивать до той поры, пока сами не научатся машину водить. Ведь если поразмыслить, то как раз эмоциональный и даже физический ущерб, причиненный Коди с Астор их насквозь пропитанным наркотиками биологическим отцом, и толкнул их на Темную Сторону, как и меня. А теперь они должны были стать моими детьми как по закону, так и по духу. Этого почти хватало, чтобы во мне возникло ощущение: в жизни, в конце концов, есть некая влекущая цель.
Так что у Декстера появилось несколько отличных поводов вынести это... но Париж? Я не понимаю, откуда пошла мода представлять Париж чем-то романтическим. Помимо французов, кто-нибудь, кроме Лоуренса Уэлка, когда-нибудь считал, что аккордеон — это сексуально? И разве не ясно стало теперь, что мы им там не нравимся? И что они ничего лучше не придумали, как упрямо говорить по-французски?
Видно, Рите мозги промыло какое-то старое кино, что-нибудь с задорной оторвой-блондинкой и тихим красавцем-брюнетом, где под модерновую музыку они гоняются друг за другом вокруг Эйфелевой башни и смеются над старомодной неприязнью неопрятного, курящего «Голуаз» мужика в берете. Или, может, послушала она разок песни Жака Бреля и решила, что те созвучны ее душе. Кто знает? Так или иначе, но в капкане мозга Риты накрепко засело представление: Париж есть столица изысканной романтики, — и нечего было даже пробовать извлечь его оттуда без серьезной хирургической операции.
Итак, после бесконечных споров по поводу, что лучше: цыпленок или рыба, а также вино заказать или бокал у бара выпить, — настал черед одержимо бредовых монологов про Париж. Наверняка мы можем целую неделю себе позволить, тогда хватило бы времени осмотреть сад Тюильри и Лувр, а еще увидеть что-нибудь из Мольера в «Комеди Франсез». Я принужден аплодировать глубине ее постижений. Что до меня самого, то мой интерес к Парижу давно улетучился, как только мне стало известно, что он во Франции.
Нам повезло: от необходимости изыскать корректный способ поведать Рите обо всем этом меня спасло неуловимое явление Коди с Астор. Они не вломились в комнату с мечущими огонь ружьями наперевес, что свойственно большинству детишек от семи до десяти лет. Как я уже говорил, их дорогой биологический папочка нанес им нечто вроде ущерба, одно из последствий которого состоит в том, что их приход-уход никоим образом заметить нельзя: они являлись в помещение методом диффузии. Еще миг назад их нигде не видно, а через мгновение они уже тихонько стоят рядом в ожидании, когда их заметят.
— Мы играть хотим, банку попинать, — заявила Астор.
Представителем этой пары была она, Коди же за целый день ни разу четырех слов кряду не выдавал. Он не был глуп, совсем нет. Просто предпочитал бóльшую часть времени не болтать. В данный момент он просто глянул на меня и кивнул.
— О! — вырвалось у Риты, образовав паузу в ее соображениях о земле Руссо, Кандида и Джерри Льюиса. — Что ж, тогда, может, вам...
— Мы хотим банку попинать с Декстером, — сообщила Астор, и Коди весьма энергично кивнул.
Рита нахмурилась:
— Полагаю, об этом следовало бы поговорить раньше, но не кажется ли тебе, что Коди с Астор... не следовало бы им, я имею в виду, начать называть тебя как-то иначе... ну... я не знаю... Но просто Декстер? Это смахивает на некое...
— А что, если мон папир? — предложил я. — Или мсье граф?
— А что, если такое не по мне? — пробурчала Астор.
— Просто, по-моему... — начала Рита.
— Декстер вполне годится, — встрял я. — Они к этому привыкли.
— Как-то не кажется уважительным, — возразила Рита.
Я опустил взгляд на Астор и попросил:
— Покажи своей маме, как у тебя получается уважительно произносить «Декстер».
Та закатила глаза и протянула:
— Пж-ааааалста.
— Видишь? — с улыбкой обратился я к Рите. — Ей десять лет. Она что хочешь не в силах выговорить уважительно.
— Ну да, и все же... — гнула свое Рита.
— С этим все о’кей. С ними все о’кей, — сказал я. — А вот Париж...
— Айда на улицу, — произнес Коди, и я удивленно глянул на него.
Целых шесть слогов. Для него это было практически речью.
— Хорошо, — вздохнула Рита. — Если ты и в самом деле думаешь...
— Я почти никогда не думаю, — заметил я. — Это мешает умственному процессу.
— Тут смысла нет никакого, — сказала Астор.
— А тут смысл и ненадобен. Это правда, — парировал я.
Коди покачал головой. «Пни жестянку», — буркнул он. И вместо того, чтобы подивиться на прорезавшийся у него зуб разговорчивости, я просто пошел вслед за мальчиком во двор.
1 Кофе с молоком (фр.). — Здесь и далее примеч. ред.
Глава 2
Конечно, даже с раскруткой великолепных планов Риты жизнь вовсе не была сплошь праздником и сладостями не баловала. Была и настоящая работа. А поскольку Декстер ничто, если не добросовестный исполнитель, то делать ее приходилось мне. Две минувшие недели я провел, балуя себя несколькими последними мазками, которые наносил на новый холст. Молодой джентльмен, наделявший меня вдохновением, унаследовал громадную кучу денег и откровенно пускал их на ужасные, убийственные эскапады, пробудившие и во мне желание быть богатым. Его звали Александер Маколей, хотя сам он называл себя Зандер, что, на мой взгляд, отдавало душком дорогой частной школы, хотя в том, вероятно, и был смысл. Парень был стопроцентный англичанин, хипарь трастов и фондов, во всяком случае, это существо никогда не утруждало себя настоящей работой, зато полностью отдавалось легким забавам того толка, которые заставили бы мое пустое сердце слегка зайтись, если бы Зандер выказал чуточку больше вкуса в выборе своих жертв.
Деньги в семейство Маколей пришли от несметных овечьих стад, бесконечных цитрусовых рощ и свалки фосфатов в озеро Окичоби. Зандер частенько наезжал в бедные районы города, чтобы излить свою щедрость на городских бомжей. А тех немногих любимчиков, кого он и впрямь решил поддержать, как сообщалось в прессе, он привозил на семейное ранчо и давал им работу. Это я узнал из газетной статейки, заходившейся от слез умиления и восхищения.
Декстер, конечно же, всегда готов аплодировать духу благотворительности. Однако, вообще-то, я к Зандеру так сильно привязался, потому что почти всегда этот дух, как предупреждающий знак, извещает: под маской Матери Терезы творится нечто гнусное, зловредное и игривое. Не то чтобы я сомневался, будто где-то в глубинах человеческого сердца и впрямь живет некий дух добра и заботливости, замешенный на любви к ближнему своему. Конечно живет. То есть я хочу сказать, что должен он где-то там быть. Просто я никогда не видел его. А поскольку во мне нет ни человечности, ни подлинного сердца, я вынужден опираться на жизненный опыт, а тот убеждает меня: милосердие начинается дома и почти всегда там же и заканчивается.
Итак, когда я вижу молодое, богатое, смазливое и во всем ином нормально выглядящее человеческое существо, щедро разбрасывающее свои средства по мерзости запустения на земле, то мне стоит труда принять альтруизм за чистую монету, в какие бы красивые наряды тот ни рядился. Если разобраться, мне вполне прилично удается представлять картинку прелести и невинности самого себя, а мы же знаем, насколько она точна, ведь так?
Последовательный взгляд на мир меня удовлетворил: Зандер ничем не отличался, просто был намного богаче. А унаследованные деньги сделали его малость неряшливым. Потому как, исходя из скрупулезной налоговой отчетности, которую я раздобыл, семейное ранчо не было заселено и бездействовало, что ясно указывало: куда бы он ни вывозил милых его сердцу грязнуль, там не было здоровой и радостной жизни, наполненной сельским трудом.
А еще лучше для моих целей было то обстоятельство, что, куда бы ни отправлялись бомжи со своим новым другом Зандером, они топали босыми. Поскольку в особой комнате его чудесного дома в Корал-Гейблсе под охраной весьма хитрых и дорогих замков, над которыми мне пришлось попотеть почти целых пять минут, Зандер хранил кое-какие сувениры. Дурацкий риск для монстра. Я об этом знаю от и до, так как сам занимаюсь тем же. Когда, однако, какой-нибудь трудолюбивый следователь наткнется на маленькую шкатулку памятных мне вещиц, то не отыщет в ней ничего, кроме стеклянных пластинок с капелькой запекшейся крови на каждой. И никак нельзя будет доказать, что любая из них таит в себе что-то зловещее.
Зандер был не так уж и умен. Он хранил по обувке с каждой своей жертвы и рассчитывал, что гора денег и запоры на двери надежно сберегут его тайны.
Неудивительно, что у монстров такая дурная репутация. Слишком наивно было на словах... и обувка? Серьезно, всего нечестивого ради, обувь? Я стараюсь относиться терпимо и с пониманием к причудам других, но это было слегка через край. Что могло привлекать в провонявшей пóтом, обляпанной застывшей слизью кроссовке? Да еще взять и вот так выставить их в открытую. Такое едва ли не оскорбляло.
Конечно, Зандер, наверное, считал: если его когда-нибудь поймают, он сможет рассчитывать на то, что купит лучшую в мире правовую защиту, которая наверняка позволит ему выкрутиться, получив всего лишь общественные работы. Малость забавно, но именно так все и шло поначалу. В одном он, однако, просчитался: поймает его не полиция, а Декстер. И правосудие над ним будет вершиться в суде по делам нарушений правил дорожного движения Темного Пассажира, где адвокатов нет, хотя я и надеюсь, разумеется, вскоре отловить одного, а приговор всегда окончательный и обжалованию не подлежит.
Была ли, однако, кроссовка и вправду достаточным доказательством? У меня сомнений в вине Зандера не было. Даже если бы Темный Пассажир не распевал арий все время, пока обувку рассматривал, я очень хорошо понимал, что означает эта коллекция: предоставленный самому себе, Зандер будет пополнять ее. Вполне уверенный, что он плохой человек, я очень сильно хотел подискутировать с ним при лунном свете и поднести ему весьма отточенные доводы. Но я обязан быть в полной уверенности, таков Кодекс Гарри.
Я всегда следовал продуманным правилам, заложенным Гарри, моим приемным отцом-копом, который учил меня, как быть тем, кто я есть, сочетая скромность и точность. Он показал мне, как покидать место преступления чисто, как может только коп, он научил меня тщательно выбирать партнера для танца. Будь у меня хотя бы тень сомнения, я бы не смог пригласить Зандера поиграть.
А сейчас? На основании выставки обуви ни один суд в мире не признал бы Зандера виновным хоть в чем-то, помимо антисанитарного фетишизма, но и ни в одном суде мира не было бы и экспертного свидетельства Темного Пассажира, этого мягкого, настырного внутреннего голоса, требовавшего действия и никогда не ошибавшегося. И с его шипением, все больше забивавшим мне ухо, трудно было оставаться спокойным и беспристрастным. Пригласить Зандера на Последний Танец я желал так же, как сделать следующий вдох.
Я желал, я был уверен... только я знал, что сказал бы на это Гарри. Он учил меня: чтобы быть уверенным, хорошо бы тела увидеть, а Зандеру удалось все их упрятать вполне здорово и не позволить мне отыскать их. А без тела, сколько ни желай, дело правым не станет.
Я вернулся к поискам, ломая голову над тем, куда он мог бы упрятать рядок маринованных трупов. Его дом отпадал без вопросов. Я побывал в нем и намека не получил ни на что иное, кроме как музея обуви, а у Темного Пассажира обычно отличный нюх на коллекции мертвяков. Кроме того, в доме их некуда деть: во Флориде подвалов нет, да и район там такой, что не смог бы Зандер незамеченным ни в саду копаться, ни тела таскать. И краткая консультация с Пассажиром убедила меня: тот, кто крепит свои сувениры на панели орехового дерева, несомненно, опрятно избавляется от останков.
Ранчо давало отличную возможность, однако быстрая поездка на старое место не выявила никаких следов. Ясно было, что место заброшено, даже подъездная дорожка заросла высокой травой.
Я копнул глубже. Зандер владел апартаментами в Майами, но слишком уж то было далеко. Имелось у него немного акров в Северной Каролине. Шанс есть, но мысль о двенадцати часах езды на машине с телом в багажнике делала этот шанс маловероятным. Ему принадлежали акции в компании, которая пыталась обустроить Торо-Ки, небольшой островок к югу от мыса Флорида. О площадке, где велись работы, однако, не могло быть и речи: там могли шататься, глазея вокруг, многочисленные зеваки. В любом случае я помнил, как еще молодым пытался высадиться на Торо-Ки, а на нем вооруженные охранники ходили дозором, гнали людей прочь. Схрон должен быть где-то еще.
Среди многочисленных его портфолио и активов всего одна вещица имела хоть какой-то смысл — яхта Зандера, сорокапятифутовая «Сигарета». По опыту работы с предыдущим монстром я знал, что яхта дает прекрасные возможности для избавления от останков. Просто прикручиваешь проволокой тело к грузу, перебрасываешь через борт и машешь прощай. Опрятно, чисто, прилично, никакой неразберихи, никаких улик.
А для меня еще и никакого шанса получить доказательства. Свою яхту Зандер держал в яхт-клубе «Роял-Бей», элитарнейшей частной гавани в Коконат-Гроуве. Охрана там надежная, слишком надежная, чтобы позволить Декстеру пробраться туда, пользуясь отмычкой и улыбкой. Как-никак, а то была полносервисная гавань для неизлечимо богатых, местечко из тех, где тебе швартовы очистят и отполируют, только приткнись своим судном к причалу. Тебе не надо даже заботиться о заправке: звонок заранее — и все будет сделано, вплоть до шампанского в рубке. И днем и ночью территория кишела радостно улыбчивыми вооруженными охранниками, снимавшими шляпы перед Состоянием и палившими в каждого, кто взбирался на ограду.
Яхта была недоступна. Я был уверен на все сто, что Зандер использовал ее, чтобы отделаться от тел. Того же мнения был и Темный Пассажир, что еще весомее. Увы, способа подобраться к судну не было.
Раздражало, даже расстраивало, видеть — пусть и умозрительно — Зандера с его последней добычей, наверное опрятно упакованной в позолоченный ящик для льда, как он бодро заранее звонит в клуб диспетчеру и заказывает заправку топливом, а потом беспечно вышагивает по причалу, пока два кряхтящих мебельных грузчика затаскивают ящик на борт и почтительно машут руками на прощание. Увы, мне к судну не подобраться и ничего не доказать. А без окончательного доказательства Кодекс Гарри не позволял мне идти дальше.
Сам-то я был уверен, только что это мне давало? Я мог бы попытаться схватить Зандера с поличным в следующий раз. Только никак нельзя было в точности угадать, когда этот раз случится, следить же за ним постоянно я не мог. Мне как-никак приходилось время от времени являться на работу, изображать символическое присутствие дома, совершать все действия для поддержания с виду нормальной жизни. А между тем где-то на следующей неделе Зандер, придерживаясь шаблона, позвонит диспетчеру клуба, даст заказ на подготовку своей яхты и...
И диспетчер, как исполнительный служака при клубе богачей, сделает памятку, чтó в точности он проделал на судне и когда: сколько горючего в баки залил, какой марки шампанское, сколько моющего средства потратил на ветровое стекло. И все это он занесет в файл с надписью «Маколей» и сохранит в своем компьютере.
И мы вдруг опять вернулись в мир Декстера, где Пассажир шипел и подгонял меня к клавиатуре.
Декстер скромняга, даже самоед в чем-то, он, конечно, представлял себе пределы своего немалого таланта. Однако, если и был предел того, что я умел обнаруживать на компьютере, то я его еще не нашел. Я уселся и взялся за работу.
Менее получаса ушло на то, чтобы влезть в компьютерную сеть клуба и найти записи. Будьте уверены, служебный гроссбух велся тщательно. Я сверил его с заседаниями правления излюбленной благотворительной организации Зандера, Всемирной миссии Божественного света, располагавшейся на окраине Либерти-Сити. 14 февраля правление имело удовольствие сообщить, что Уинтон Аллен будет исторгнут из логова беззакония, то бишь Майами, и переправлен на ранчо Зандера для перевоспитания честным трудом. А 15 февраля Зандер предпринял прогулку на яхте, на каковую ушло тридцать пять галлонов топлива.
11 марта подобное же счастье было даровано Тайрону Миксу. И 12 марта Зандер совершил прогулку на яхте.
Так оно и шло: всякий раз, когда подбирался для радостей сельской жизни бомж-счастливчик, Зандер делал заказ на обслуживание своей яхты с готовностью в течение двадцати четырех часов.
Это было не то же, что тела увидеть, однако Кодекс Гарри был создан для проведения оперативных действий на изъянах системы, в теневых областях совершенного правосудия, а не совершенного права. Я был уверен, Пассажир был уверен, а это вполне достаточное доказательство, чтобы оно всех нас удовлетворило.
Зандеру предстоял иного рода круиз в лунном свете, и всем его деньгам не удастся удержать Зандера на плаву.
Глава 3
Итак, в ночь, похожую на множество других, когда луна осеняла аккордами лишающей покоя мелодии своих счастливых, жаждущих крови детей, я, подпевая в такт, собирался выйти порезвиться. Вся работа была сделана, теперь для Декстера настало время игр. Считаные мгновения требовались, чтобы собрать мои простые игрушки и выйти за дверь на свидание с проказником от благотворительного фонда. Однако надвигалась женитьба, а значит, ничто больше не было простым. Я, признаюсь, уже стал подумывать, а будет ли опять хоть что-то просто.
Конечно, я возводил идеальный и почти непроницаемый фасад из сверкающей стерильной стали и стекла, чтобы вцементировать его в готику ужаса на фронтоне Замка Декстера. Словом, весьма желал посодействовать отставке Старого Декстера, а потому пребывал в процессе, как выразилась Рита, «единения наших жизней». В данном случае это означало переезд из моего уютного уголка на окраине Коконат-Гроува дальше на юг, в Ритин дом с тремя спальнями, раз уж проделать такое было «разумно». Ну а помимо разумности, это было еще и чудовищным неудобством, то есть неудобством для Монстра. При новом порядке вещей у меня не имелось никакой возможности спрятать что-либо, даже отдаленно личное. А мне это было необходимо. У всякого убежденного, ответственного людоеда имеются свои тайны, и среди моих вещей были такие, какие я не желал видеть в чьих-либо руках, кроме своих собственных.
Например, мне надо было изучать потенциальных партнеров по играм. А еще у меня имелась дорогая моему сердцу, небольшая деревянная шкатулка, содержавшая сорок одно предметное стекло с капелькой крови в центре. Каждая капелька представляла собой одну-единственную не совсем человеческую жизнь, которую пресекла моя рука. А все вместе они составляли полный альбом моей внутренней жизни. Ведь я, сыграв партию, не оставляю вокруг груды разлагающейся плоти. Я не какой-нибудь неряшливый, небрежный, безумно кромсающий изверг. Я исключительно опрятный безумно кромсающий изверг. Я, признаться, всегда весьма заботливо избавляюсь от своих объедков, и даже любой жестокий, непримиримый враг, вознамерившийся разоблачить во мне подлого людоеда, какой я и есть, сильно затруднился бы определить, чем на самом деле являются мои стеклышки.
Опять же: станешь объяснять, вопросы могут возникнуть, и в итоге это выйдет боком даже для заботливой жены... и того больше для любого злобного заклятого врага, вся страсть которого — меня уничтожить. Был один такой тип в Майами — сержант полиции по фамилии Доакс. И хотя формально он все еще числится в живых, я уже стал думать о нем в прошедшем времени, поскольку недавние злоключения стоили ему обеих ног, рук и языка в придачу. Он, конечно, не в той форме, чтобы предать меня вполне заслуженному правосудию. Однако я прекрасно понимаю: если есть один такой тип, то рано или поздно появится и другой.
Так что уединение — дело важное, хотя я и не устраивал показухи из того, что касалось моих личных дел. Насколько мне известно, пока никто не заглядывал в мою шкатулочку со стеклышками. Только не было раньше ни невесты, которая наводила бы у меня порядок, ни двух весьма пытливых детей, роющихся в моих пожитках, чтобы научиться куда больше походить на Темного Папочку Декстера.
Рита вроде бы с пониманием отнеслась к моей потребности в клочке личного пространства, хотя и не видела в этом необходимости. Она пожертвовала свою комнатку для шитья, переименовав ее в кабинет Декстера. Постепенно туда предстояло перебраться моему компьютеру, кое-каким книгам с компакт-дисками и, я полагаю, моей шкатулочке из розового дерева с предметными стеклышками. Только как их оставить там без присмотра? Особенно шкатулку. Коди с Астор я мог бы объяснить все довольно легко... А вот что Рите сказать? Может, стоит шкатулку спрятать? Устроить за ложной книжной полкой тайник, ведущий по винтовой лесенке прямо в мою темную берлогу? Или поместить ее на дно поддельной коробки с кремом для бритья? Закавыка, похоже, вышла.
До сих пор я не расставался со своей квартирой и тем уходил от необходимости найти решение. Тем не менее в кабинете я держал кое-какие простенькие вещицы: острейшие ножи-филейники, изоленту, — и готов был объяснить их наличие своей любовью к рыбалке и кондиционерам. Решение могло и подождать. Прямо сейчас я чувствовал, как ледяные пальцы тычутся и щекочут мне хребет, и у меня была острая нужда встретиться с неким испорченным молодым человеком.
Так что я отправился к себе в кабинет, поискал хранившуюся для особо торжественных случаев темно-синюю спортивную сумку, куда и укладывались нож с изолентой. Вытащил сумку из шкафа, чувствуя на языке резкий привкус предвкушения, и положил в нее свои праздничные игрушки: новый рулон изоленты, филейный нож, перчатки, шелковую маску и моток нейлоновой веревки на всякий случай. Все готово. Я ощущал в жилах зарево стального возбуждения, в голове гремела дикая музыка, сердце Темного Пассажира бешено колотилось. Я повернулся, чтобы идти...
И наткнулся на спаянную пару важно застывших детей, выжидательно уставившихся на меня.
— Он хочет пойти, — произнесла Астор, и Коди кивнул, не сводя с меня больших немигающих глаз.
Искренне верю, что знающие меня не врут, когда говорят, что я боек на язык и за словом в карман не полезу, но я мысленно прокрутил сказанное Астор и попытался отыскать способ придать ее словам иное значение, а потом сумел выдавить из себя весьма членораздельное:
— Он хо ку по?
— С тобой, — терпеливо пояснила Астор, словно разговаривала с умственно отсталой горничной. — Коди хочет вечером пойти с тобой.
Задним числом легко понять, что эта проблема рано или поздно дала бы о себе знать. И чтобы быть полностью справедливым к себе, а это, по-моему, весьма важно, я ожидал чего-то подобного, но попозже. Не теперь. Не на кромке моей Ночи Нужды. Не в момент, когда у меня на затылке каждый волосок стоял торчком от незамутненного и насущного побуждения скользнуть в ночь, не сдерживая холодной, будто из нержавеющей стали, ярости...
Положение явно требовало серьезно пораскинуть умом, но все нервы во мне понуждали: прыгай в окно и беги в ночь... Не знаю как, но я сделал глубокий вдох и внимательно глянул на них обоих.
Резкая и блестящая жестянка души Декстера Мстителя была выкована на такой жестокой травме детства, что я полностью отгородился от нее. Стал тем, кто я есть, и, уверен, я бы носом хлюпал да горевал из-за этого, если бы вообще хоть что-то был способен чувствовать. А этих двоих, Коди с Астор, точно так же вгонял в страх, бил и терзал жестокий наркоман-отец, пока они, как и я когда-то, навсегда не были отлучены от солнечного света и леденцов на палочке. Как убедился, воспитывая меня, мой мудрый приемный отец, отлучить от такого нельзя: нельзя засадить змею обратно в яйцо.
Можно, однако, обучить. Гарри обучил меня, слепил из меня нечто, охотившееся только на других темных хищников, других монстров и упырей, затянутых в человечью кожу и бродящих по городу тропами игрищ. Во мне неизменно и извечно сидел неодолимый позыв убивать, но Гарри научил меня находить и избавляться только от тех, кто, по его жестким полицейским меркам, того заслуживал.
Когда я выяснил, что мы с Коди одного поля ягоды, то дал себе слово, что продолжу дело Гарри, передам мальчику познанное мной, воспитаю его в духе Темной Правоты. Впрочем, была в том целая галактика сложностей, разъяснений и учений. У Гарри почти десять лет ушло на то, чтобы напичкать меня всем этим, прежде чем он позволил мне вести игрища с чем-либо посложнее бродячих животных. Я же с Коди еще даже не начинал... И пусть это вызывало во мне потуги казаться мастером-джедаем, начать сейчас с ним я никак не мог. Понимал, что когда-нибудь и Коди должен будет свыкнуться с бытием по моему подобию, и искренне хотел ему помочь, но только не сегодня вечером. Не сейчас, когда луна за окном манит так игриво, тащит меня, ровно нежный желтый товарняк, сцепленный с моим мозгом.
— А я и не... — начал я, собираясь все отрицать, но они глянули на меня с таким умильным выражением холодной уверенности, что я осекся и не сразу, но выговорил: — Нет. Он слишком мал.
Дети обменялись быстрым взглядом, но в нем уместился целый разговор.
— Я ему говорила, что ты так скажешь, — произнесла Астор.
— Ты была права.
— Но, Декстер, — упрямилась девочка, — ты обещал показать нам эту фигню.
— Непременно, — отчеканил я, чувствуя, как тени пальчиков медленно перебирают мне позвонки, подталкивают, понукают выйти за дверь. — Только не сейчас.
— А когда? — требовательно спросила Астор.
Я посмотрел на эту парочку и ощутил странное сочетание дикого нетерпения оказаться подальше и кромсать с позывом завернуть их обоих в мягкое одеяло и истребить любого, кто к ним приблизится. Еще, довольствуясь полумерами, лишь бы эту смесь закруглить, хотелось шмякнуть друг о дружку их глупые маленькие головы.
Неужели это и есть отцовство?
Все мое тело покалывал холодный огнь желания убежать, начать, взяться за мощь запретного, однако вместо этого я очень глубоко вдохнул и, надев безучастное лицо, сказал:
— Завтра вам в школу, и вам уже почти пора ложиться спать.
Дети глянули на меня так, словно я их предал. Полагаю, так оно и было: я сменил правила и играл в Папочку Декстера, когда они считали, что разговаривают с Декстером Демоном. Все же то была почти правда. Ведь нельзя же брать маленьких детей на ночное потрошение и ждать, что назавтра они свою азбуку не позабудут. Мне вот довольно трудно являться на работу наутро после моих мелких приключений, а на моей стороне преимущество: я могу пить кубинский кофе сколько захочется. А кроме того, дети еще и вправду слишком малы.
— Слушай, ты ведешь себя просто как какой-то взрослый, — съязвила Астор с блеклой усмешкой десятилетнего ребенка.
— Так я и есть взрослый, — парировал я. — И стараюсь быть подходящим для вас.
Пусть я сказал это, до боли стиснув зубы в борьбе с растущей нуждой, зато был искренен, что ничуть не смягчило одинаковое выражение холодного презрения в обоих направленных на меня взглядах.
— Мы думали, ты другой, — произнесла девочка.
— Представить не могу, как бы это я мог быть еще больше другим и все равно выглядеть как человек.
— Нечестно, — произнес Коди, и, встретившись с ним глазами, я разглядел, как крошечный темный зверек поднял мордочку и рыкнул на меня.
— Согласен, нечестно. В жизни нет ничего честного. «Честно» — нехорошее слово, и я буду признателен, если ты не станешь употреблять его, когда я рядом.
Коди посмотрел на меня в упор, взгляд, какого я у него прежде не замечал, излучал горечь несбывшихся расчетов, и я не понимал, мне хочется то ли прихлопнуть его, то ли дать ему печенье.
— Нечестно, — повторил Коди.
— Слушай, — обратился я к нему, — я в этом кое-что понимаю. И это — первый урок. Нормальные дети вовремя ложатся спать, когда назавтра в школу надо.
— Ненормально, — буркнул мальчик, так далеко выпятив нижнюю губу, что на ней все его учебники поместились бы.
— В самую точку, — похвалил я его. — И именно поэтому ты всегда вынужден выглядеть нормальным, вести себя нормально, убеждать всех остальных, что ты и впрямь нормальный. И еще одно: ты должен делать в точности то, что я тебе говорю, или я не стану делать этого вовсе. — По виду не сказать, чтобы Коди был вполне убежден, но сопротивление ослабевало. — Коди, тебе придется довериться мне и придется поступать по-моему.
— Придется, — сказал он.
— Да, — кивнул я. — Придется.
Он вперил в меня долгий взгляд, потом перенес его на сестру, а та глянула на него в ответ. То было чудо безголосового общения. Смею утверждать, они вели долгий и весьма непростой разговор, однако ни звука не произнесли, пока Астор не пожала плечами и вновь не обратилась ко мне:
— Ты должен пообещать.
— Хорошо, — кивнул я. — Пообещать — что?
— Что ты станешь нас учить, — ответила Астор, и Коди кивнул. — Скоро.
Я глубоко вдохнул. По правде говоря, у меня и прежде никогда не было шанса попасть на весьма, на мой взгляд, гипотетические небеса. Однако пройти через такое, согласиться обратить этих неряшливых маленьких монстров в опрятных, хорошо обученных маленьких монстров... знаете, я, конечно, надеюсь, что был прав по гипотетической части.
— Обещаю, — произнес я.
Дети переглянулись, посмотрели на меня и ушли.
А я остался с сумкой, полной игрушек, неотложной встречей и с несколько скукожившимся чувством срочности.
Неужели семейная жизнь такова у всех? Если так, то как же все в ней выживают? Почему у одних больше одного ребенка, а у других вообще нет? Взять меня: стояла передо мной важная и достижимая цель, как вдруг нашло затмение, с каким ни единой футбольной мамаше не столкнуться, и уже почти невозможно вспомнить, о чем я думал всего секунду-другую назад. Даже при нетерпеливом рычании Темного Пассажира, до странности сдавленном, если не сказать слегка озадаченном, мне понадобилось некоторое время, чтобы взять себя в руки и от Ошеломленного Папочки Декстера вновь вернуться к Холодному Мстителю. Выяснилось, что мне трудно вернуться на льдистую грань готовности и опасности, признаюсь, трудно было и вспомнить, куда я подевал ключи от машины.
Так или иначе, я их нашел и, спотыкаясь, вышел из кабинета, а потом, пробормотав Рите какие-то берущие за душу пустые слова, вышел из дому и наконец-то оказался в ночи.
Глава 4
Я вполне достаточно следил за Зандером, чтобы знать его распорядок. Поскольку был вечер четверга, мне было точно известно, где он будет. По четвергам он каждый вечер проводил в Фонде Всемирной миссии Божественного света, предположительно инспектируя скот. После примерно девяноста минут улыбок присутствующим и прослушивания коротенькой службы ему предстояло выписать чек пастору, громадине-негру, некогда игравшему в НФЛ. Пастору предстояло улыбнуться и поблагодарить его, а Зандеру — тихонько выскользнуть через черный ход к своему скромному внедорожнику и чинно отправиться домой, так и излучая сияние добродетельного чувства, какое приходит только после воистину благого труда.
Сегодня вечером, однако, он не поедет в одиночестве.
Нынешним вечером Декстер с Темным Пассажиром составят ему компанию и отправят его в новое путешествие.
Впрочем, прежде всего надо совершить спокойный и осторожный подход, который являлся результатом скрытных наблюдений в течение многих недель.
Припарковав машину в нескольких милях от дома Риты на площадке большого старого торгового центра «Дейдленд», я пошагал к ближайшей станции метро. Поезда редко бывали переполнены даже в час пик, зато вокруг хватало народу, чтобы никто не обращал на меня внимания. Просто приятный мужчина в модной темной одежде со спортивной сумкой.
Я вышел на следующей после центра станции и пешком прошел шесть кварталов до миссии, ощущая, как во мне сама собой заостряется грань, вновь доводя меня до нужной готовности. О Коди с Астор мы подумаем позже. А сейчас, на этой улице, я воплотился в одно потаенное сияние. Слепящий оранжево-розовый свет уличных фонарей, специально предназначенных для борьбы с преступностью, не в силах был смыть тьму, в которую я плотно кутался на ходу.
Миссия располагалась на углу средне оживленной улицы в переоборудованном помещении на первом этаже. Перед ней собралась небольшая толпа, что, в общем-то, не удивляло. Здесь раздавали продукты и одежду, а чтобы получить их, всего-то и требовалось потратить немного своего пропитанного ромом времени, выслушивая разъяснения доброго пастыря, почему вы катитесь в ад. Сделка, что и говорить, вполне приличная (даже для меня), но я не был голоден. Я прошел мимо и направился на парковку.
Хотя там было чуть темнее, но все же достаточно светло, так светло, что и луны видно не было, однако я все время чувствовал ее в небе, с улыбкой взиравшую оттуда на нашу корчащуюся хрупкую жизнь, украшением которой служили монстры, жившие лишь затем, чтобы заглатывать эту жизнь в большие, наполненные болью глотки. Монстры вроде меня и вроде Зандера. Сегодня ночью, увы, одним станет меньше.
Я обошел парковку по периметру. Вроде бы все безопасно. Ни души не видно, никто не сидит и не дремлет в машинах. В единственном выходившем наружу маленьком окне, расположенном высоко на задней стене миссии, матовое стекло: туалет. Кругами я подобрался поближе к машине Зандера (голубой «додж-дуранго»), приткнувшейся передом к черному ходу, и тронул дверную ручку: заперто. Рядом был припаркован старенький «крайслер» пастора. Я перебрался за дальнюю сторону «крайслера» и стал ждать.
Из спортивной сумки я достал белую шелковую маску и натянул ее на лицо, удобно подправив прорези для глаз. Потом взял петлю из пятидесятифунтовой рыболовной лески — и был готов. Теперь уже совсем скоро начнется он, Темный Танец. Зандер войдет, не ведая ничего, в ночь хищника, ночь острых неожиданностей, в окончательную и дикую тьму, пронизанную яростным свершением. Уже очень скоро он в темпе вальса, легко и неспешно, покинет свою жизнь и войдет в мою. И тогда...
Помнит ли Коди, что надо зубы чистить? Он тут забыл недавно, так Рите не хотелось его из постельки вытаскивать, раз он уже лег. Было важно, однако, сразу наставить мальчика на путь полезных привычек, а чистить зубы — дело важное.
Я тряхнул петлей, устраивая ее у себя на коленях. Завтра в школе у Астор день фотографирования. Ей лучше надеть пасхальное платье с прошлого года, чтобы выглядеть хорошенькой на снимке. Приготовила ли она его, чтобы не забыть утром? Конечно, улыбку ради фото она не выдавит, так, по крайней мере, будет в приличное платье одета.
Неужели и вправду я таился тут в ночи, на корточках, с петлей в руке, в ожидании броска, и пробавлялся такими мыслями? Как оно вышло, что эти мысли вторглись в мое ожидание, потеснив из него острое, как клык, желание спустить Темного Пассажира на достойного партнера? Это что, привкус новой блестящей женатой жизни Декстера?
Я осторожно вдыхал воздух, ощущая великую симпатию к такому ненавистнику женщин, детей и собак, как У. К. Филдс. Я тоже не смог бы работать с детьми. Закрыв глаза, я чувствовал, как заполняет легкие темный ночной воздух, и выпускал его обратно, чувствуя, как возвращается холодная готовность. Потихоньку Декстер отступал, и Темный Пассажир вновь оказался за рулем.
И как раз вовремя.
Задняя дверь с грохотом распахнулась, и мы с Темным Пассажиром услышали жуткое блеяние нечеловеческих голосов — кошмарное исполнение «Just a Closer Walk with Thee».Одного этого вполне хватало, чтобы любого потянуло к бутылке. И более чем хватило, чтобы поторопить Зандера к выходу. В дверях он задержался, обернулся, послал собравшимся ободряющий взмах руки и ухмылку, а потом дверь захлопнулась, и Зандер обошел машину, приблизился к дверце со стороны водителя — и оказался в наших руках.
Зандер повозился с ключами, щелкнул открывшийся замок, а мы уже обошли машину и были у него за спиной. Он и понять не успел, что происходит, как в воздухе раздался свист петли и та обвила ему шею, мы дернули так, чтобы сбить его с ног и поставить на колени. Зандеру стало нечем дышать, его лицо все больше темнело... и видеть это было приятно.
— Ни звука, — велели мы холодно и веско. — Делай, в точности как мы говорим, ни единого слова, ни звука, и проживешь немного дольше, — сказали, слегка подтянув петлю, дабы убедить его, что он в наших руках и должен поступать так, как мы велели.
Реакция Зандера была в высшей степени отрадной и легко читалась на его лице, с которого уже начисто смыло ухмылку. Слюна текла из уголка его рта, а пальцы вцепились в петлю, только мы держали ее куда как крепко, чтобы можно было просунуть палец под леску. Он уже едва сознание не терял, и мы чуть-чуть ослабили хватку, позволив Зандеру сделать болезненный глоток воздуха.
— Теперь вставай, — вежливо попросили мы, потянув петлю вверх, чтобы он выполнил то, что ему велено.
Медленно, цепляясь за бок машины, Зандер послушно поднялся.
— Отлично! — похвалили мы. — Садись в машину.
Мы переложили петлю в мою левую руку, открыли дверцу, затем дотянулись до дверной стойки, вновь переложили петлю в мою правую руку и забрались на заднее сиденье.
— Поехали, — отдали мы приказ темным ледяным голосом.
— Куда? — хриплым шепотом спросил Зандер, так как нам пришлось напомнить о петле.
Мы опять подтянули леску потуже, чтобы объяснить: не надо говорить без разрешения. Убедившись, что он воспринял намек, вновь ослабили петлю.
— На запад, — велели мы. — Больше никаких разговоров. Поехали.
Зандер включил передачу, а я несколькими рывками петли вывел его на запад и дальше на скоростное шоссе Дельфин. Какое-то время Зандер проделывал все, в точности как мы велели. Время от времени он поглядывал на нас в зеркало заднего вида, но самое слабенькое дерганье петли делало его исключительно послушным, пока мы не направили его к шоссе Палметто — и на север.
— Слушайте, — вдруг произнес он, когда мы ехали мимо аэропорта, — я типа реально богатый. Могу дать вам все, чего пожелаете.
— Да, можешь, — сказали мы, — и отдашь.
А он и не понимал, что у нас на уме, вот и отлегло у него малость.
— О’кей, — произнес голосом, все еще хрипящим от петли, — так сколько вы хотите?
Мы уставились на него в зеркало заднего вида и медленно, очень медленно, так, чтобы стал постигать, затянули леску на его шее. Когда он едва дохнуть мог, подержали секунду-другую и заявили:
— Все. Мы заберем все. — Немного ослабили петлю и бросили: — Поехали.
Зандер вел машину. Остаток пути он сидел очень тихо, вот только, похоже, не был так напуган, как полагалось бы. Должно быть, он не верил, что это происходит с ним, никак не могло такое случиться, только не с ним, ведь он жил в непробиваемом коконе из денег. У всего есть цена, и он всегда мог себе ее позволить. Скоро он сторгуется. А потом ва-аще откупится.
А ведь так тому и быть. В конечном счете он откупится. Только не деньгами. И никак не выбравшись из петли.
Поездка была не слишком долгой, и мы молчали до самого заранее выбранного съезда на Хайалиа. Когда Зандер притормозил на съезде, то глянул на меня в зеркало заднего вида, и в его взгляде был страх, нарастающий ужас попавшего в капкан монстра, готового лапу себе отгрызть, лишь бы вырваться, и ощутимый укус его паники зажег теплое свечение в Темном Пассажире, и мы сделались весьма довольными и сильными.
— Вы же не... туда, там же нет... куда мы едем? — сбивчиво забормотал Зандер, слабый и жалкий, с каждым разом все больше говоривший по-человечески.
Это нас рассердило, мы потянули слишком сильно, и его голова разом свесилась на плечо, так что пришлось даровать ему кое-какую слабину в петле. Зандер вывернул обратно на дорогу внизу съезда.
— Вправо поверни, — велели мы.
И он повернул. Неприятно было видеть, как хрипло хватал он воздух слюнявыми губами и так же хрипло выпускал его. Однако проделывал все, как мы ему велели. Проехав по улице, он свернул к небольшому темному ряду старых складов.
Он остановил машину, где ему было велено, около покрытой ржавчиной двери темного неиспользуемого строения. На прогнившей вывеске со сломанным концом все еще значилось: «ДЖОН ПЛАСТИ».
— Паркуйся! — велели мы.
Пока он возился с рычагом переключения передач, мы вылезли из машины, рванули его за собой на землю, натянув потуже и наблюдая, как он дергается, а затем рывком подняли его на ноги. Вокруг рта у него запеклась слюна, а в глазах появились признаки того, что он начинает понимать свое положение. Он стоял, мерзкий и отвратительный, в дивном свете луны и весь дрожал, не понимая, почему я отказываюсь от его денег, и считая это жуткой ошибкой, а еще до него стало доходить, что он, наверное, ничем не отличается от тех, с кем сам поступил точно так же. И он сник. Мы позволили ему немного постоять и подышать, а потом подтолкнули к двери. Он вытянул руку и оперся ладонью о бетонную стену.
— Послушайте, — начал он, и теперь в его голосе слышалась чисто человеческая дрожь. — Я вам тонну денег достану. Все, чего захотите. — Мы ничего не ответили; Зандер облизнул губы и произнес голосом, ставшим сухим, прерывистым и отчаянным: — Ну так что вам от меня нужно?
— Исключительно то же, что ты у других забирал, — ответили мы, крепко затянув петлю. — Кроме обувки.
Зандер вытаращился, рот у него обвис, раскрывшись, и он обмочился прямо в штаны.
— Это не я, — выговорил он. — Это не...
— Ты, ты сделал, — сообщили мы. — Как раз это.
Сильно натянув леску, мы втащили его через дверь в старательно подготовленное помещение. Там по сторонам валялись рваные куски пластиковой трубы и, что было существеннее для Зандера, стояли две пятидесятигаллонные бочки с соляной кислотой, брошенные «Джон Пласти», когда фирма вышла из бизнеса.
Нам не составило труда доставить Зандера на расчищенное для него рабочее место, и очень скоро он был обмотан изолентой и привязан к месту, а мы горели от нетерпения начать. Перерезали петлю, и Зандер затаил дыхание, когда нож чиркнул ему по горлу.
— Господи! — выдохнул он. — Слушайте, вы совершаете большую ошибку.
Мы промолчали, поскольку надо было заниматься делом, и мы готовились к нему, потихоньку срезая с Зандера одежду и осторожно бросая ее в одну из бочек с кислотой.
— Черт! — выпалил он. — Все не так, как вы думаете... Вы не понимаете, что творите.
Мы были готовы и даже нож ему к носу поднесли, чтобы уразумел: мы очень хорошо понимаем, что творим, и что вот-вот это и сотворим.
— Чел, я прошу! — хрипел он.
Страх превозмогал в нем все, что ему мыслилось возможным, заставив забыть о том унижении, которое он испытал, помочившись в штаны. Ничего подобного он и представить себе не мог даже в самых страшных кошмарах.
А потом Зандер вдруг поразительно затих. Глядя мне прямо в глаза, он с совершенно неуместной ясностью и голосом, какого я от него прежде не слышал, произнес:
— Он вас найдет.
На миг мы застыли, соображая, что это значит, и пришли к выводу: он блефует, надеется нас остановить. И это бессмысленное действие притупляло восхитительный вкус его ужаса, что рассердило нас, и мы, прежде чем взяться за дело, залепили ему рот изолентой.
А когда мы закончили, то от него не осталось ничего, кроме одной туфли. Мы подумывали выставить ее, только это не вязалось с нашим представлением об опрятности, вот и полетела туфля в бочку с кислотой вслед за останками Зандера.
«Нехорошо это, — подумал Наблюдатель. — Уж слишком долго они находятся в заброшенном складе. Тут и сомнений нет, что их занятия не имеют отношения к светскому мероприятию».
Как и встреча, которую он запланировал с Зандером. Их встречи всегда были строго деловыми, хотя очевидно, что Зандер расценивал их по-иному. Благоговение на лице во время их редких пересечений лучше тысячи слов говорило, что этот юный остолоп думал и чувствовал. Как же гордился он своим мелким вложением, как истово рвался быть возле холодной огромной силы!
Наблюдателя не волновала судьба Зандера: заменить его было легко. По-настоящему беспокоило, почему это происходило нынешним вечером и что это могло означать.
