Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Krimi
- Serie: Звезды мирового детектива
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2021
Декстер Морган – волк в овечьей шкуре. Он красив, обаятелен и очень прагматичен. При всем при том он серийный убийца, впрочем, придерживающийся золотого правила убивать только плохих людей. Декстер действует чрезвычайно осторожно и осмотрительно, и в этом ему помогает работа криминалистом в полиции Майами. Но, когда начинается серия жестоких убийств, совершенных в его собственном стиле, Декстер чувствует себя польщенным и одновременно напуганным, поскольку понимает, что это послание лично ему. Должен ли он помочь своей сестре-полицейскому Деборе раскрыть дело, чтобы она могла получить повышение? Должен ли он сам найти убийцу, работой которого втайне восхищается? А что, если он и есть тот самый неуловимый убийца? По роману «Дремлющий демон Декстера» в 2006 году был снят знаменитый сериал «Декстер», ставший суперуспешным и продлившийся до 10 сезонов. В главную роль в нем исполнил Майкл С. Холл, позднее получивший за свое исполнение премию «Золотой глобус».
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 324
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Jeff Lindsay
DARKLY DREAMING DEXTER
Copyright © 2004 by Jeffry Freundlich
All rights reserved
Перевод с английского Эдуарда Штирбеску
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Виктории Манацковой
Линдсей Дж.
Дремлющий демон Декстера : роман / Джефф Линдсей ; пер. с англ. Э. Штирбеску. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2021. — (Звезды мирового детектива).
ISBN 978-5-389-19715-2
16+
Декстер Морган — волк в овечьей шкуре. Он красив, обаятелен и очень прагматичен. При всем при том он серийный убийца, впрочем придерживающийся золотого правила — убивать только плохих людей. Декстер действует чрезвычайно осторожно и осмотрительно, и в этом ему помогает работа криминалистом в полиции Майами. Но когда начинается серия жестоких убийств, совершенных в его собственном стиле, Декстер чувствует себя польщенным и одновременно напуганным, поскольку понимает, что это послание лично ему. Должен ли он помочь своей сестре-полицейскому Деборе раскрыть дело, чтобы она могла получить повышение? Должен ли он сам найти убийцу, работой которого втайне восхищается? А что, если он и есть тот самый неуловимый убийца?
По роману «Дремлющий демон Декстера» в 2006 году был снят знаменитый сериал «Декстер», ставший суперуспешным и продлившийся десять сезонов. Главную роль в нем исполнил Майкл С. Холл, позднее получивший за свое исполнение премию «Золотой глобус».
© Э. М. Штирбеску, перевод, 2006
© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2021Издательство АЗБУКА®
Посвящается Хилари, которая для меня все
Глава 1
Луна. Сияющая луна. Полная, толстая, красная луна. Ночь светла, как день, лунный свет льется на землю, неся радость, радость, радость. А еще гортанный зов тропической ночи, приятный и одновременно дикий голос ветра, с воем треплющего волосы, молчаливый вопль звездного света и зубовный скрежет лунного света там, внизу, у воды.
Все взывает к Жажде. О этот симфонический рев тысяч невидимых голосов, крик Жажды внутри тебя, сама суть, молчаливый наблюдатель, затаившееся холодное нечто, хохочущее и танцующее в лунном свете! Это сам я, который на самом деле не я, а тот, кто глумился и хохотал, а вот теперь зашелся от голода. От Жажды. А Жажда на сей раз очень сильна, будто свитая хладнокровной рукой спираль, потрескивающая от напряжения, готовая к прыжку, совершенно готовая... И все же она ждет и наблюдает. И вместе с ней жду и наблюдаю я.
Я жду и наблюдаю за священником уже пять недель. Все это время Жажда колола, дразнила и гнала меня. Уже три недели я знаю, что именно он, он следующий, он и я — мы оба принадлежим Темному Пассажиру. Последние три недели я провел, борясь с натиском растущей Жажды. Она поднималась во мне ревущей волной, которая падает на берег, однако не отступает, а только с каждой секундой продолжает набухать.
Но мне требовалось время. Время, чтобы удостовериться. Нет, не убедиться, что священник — именно тот, в этом я был уверен уже давно. Удостовериться в том, что все можно сделать правильно, сработать четко. Мне нельзя попасться, во всяком случае сейчас. Я слишком долго трудился, чтобы позволить себе удовольствие сделать дело, не подвергая опасности свою скромную счастливую жизнь.
И мне слишком это нравится, чтобы вдруг остановиться.
Так что я всегда осторожен. Всегда аккуратен. Всегда заранее подготовлен, чтобы все было правильно. И когда все оказывается правильно, я трачу еще немного времени, чтобы удостовериться. Так поступал Гарри, безупречный и дальнозоркий полицейский, мой приемный отец, благослови его Боже! Всегда будь уверен, будь осторожен, будь точен, говорил он. И вот уже неделя, как я уверен, что все правильно. Гарри понравилось бы.
Сегодня, уходя с работы, я знал: вот оно. Нынешняя ночь — именно та Ночь. Не такая, как другие. Этой ночью все и произойдет, должно произойти. Как бывало раньше. Так же, как будет еще и еще.
А сегодня это случится со священником.
Его зовут отец Донован. Он преподает детишкам музыку в приюте Святого Антония в Хомстеде, во Флориде. Дети любят священника. И конечно, он любит детей, очень любит. Он посвятил им всю жизнь. Выучил креольский и испанский. Освоил их музыку. Все для детишек. Что бы он ни делал — все для детишек. Все.
Сегодня вечером я наблюдаю за ним точно так же, как наблюдал много вечеров. Наблюдаю, как он выходит из приюта, останавливается и заговаривает с маленькой чернокожей девочкой, вышедшей вместе с ним. Ей не больше восьми лет, но и для этого возраста она кажется слишком маленькой. Отец Донован садится на ступеньку и говорит с ней. Девочка тоже садится и начинает покачиваться взад-вперед. И так минут пять. Они смеются. Девочка льнет к священнику, а он гладит ее по головке.
Выходит монахиня и, прежде чем заговорить, на мгновение останавливается в дверном проеме. Улыбается и протягивает руку. Девочка жмется к священнику. Отец Донован обнимает ее, целует на прощание и встает. Монахиня, смеясь, что-то говорит отцу Доновану. Тот что-то отвечает.
И идет в сторону машины. Наконец! Я приготовился и...
Пока рано. В пятнадцати футах от входа стоит минивэн приютского сторожа. Когда отец Донован проходит мимо, раздвижная дверь открывается, из нее высовывается человек с сигаретой и здоровается со священником. Тот опирается на машину, они о чем-то разговаривают.
Везение. Снова везение. В такие ночи всегда везет. Я не видел человека, даже не догадывался, что он в минивэне. А вот он мог увидеть меня.
Я делаю глубокий вдох. Выдох — медленный и спокойный, я холоден как лед. Это мелочь. Кроме нее, я не упустил ничего. Я все сделал правильно, все и везде, как положено.
Сейчас!
Отец Донован снова направляется к своей машине, на заднем сиденье которой спрятался я. Оборачивается и что-то кричит. Сторож в ответ машет ему рукой, гасит сигарету и скрывается в здании приюта.
Везение. Снова везение.
Отец Донован находит ключи, открывает дверь и залезает в машину. Я слышу, как он вставляет ключ зажигания, как заводится двигатель. А потом...
СЕЙЧАС!
Я поднимаюсь на сиденье позади него и набрасываю удавку на шею. Всего одно быстрое скользящее движение — и петля рыболовной лески, рассчитанной на пятидесятифунтового тунца, точно ложится на место. А священник только слегка всхрапнул в панике — и все.
— Теперь ты мой, — произнес я, и он замер настолько четко, будто всю жизнь тренировался или вдруг услышал другой голос — того хохочущего наблюдателя внутри меня. — Делай в точности, что я скажу.
Он с хрипом втянул воздух и посмотрел в зеркало заднего вида. Мое лицо ждало его там, закрытое белой шелковой маской, только глаза видны.
— Понял? — спросил я, и шелк маски встрепенулся.
Отец Донован ничего не ответил. Только смотрел в глаза. Я затянул удавку чуть туже.
— Понял? — повторил я уже немного мягче.
На сей раз он кивнул. Дрожащей рукой потянулся к удавке, хотя и не знал, что будет, если попытается ослабить ее. Лицо священника багровело.
Я ослабил натяжение.
— Веди себя хорошо, — сказал я, — и проживешь дольше.
Отец Донован сделал глубокий вдох. Было слышно, как воздух ворвался в его легкие. Закашлялся, снова вдохнул. Однако сидел тихо и не делал попыток вырваться.
И это было хорошо.
Мы тронулись. Отец Донован выполнял мои указания, никаких шуток и колебаний. Мы поехали на юг, через Флорида-Сити, повернули на Кард-Саунд-роуд. Могу точно сказать, что священник занервничал, когда мы на нее свернули, но не проронил ни слова. Даже не попытался заговорить со мной; обе руки на руле сжаты так, что побелевшие костяшки пальцев готовы выскочить. И это тоже хорошо.
Мы проехали на юг еще минут пять. По-прежнему никаких звуков, кроме шуршания шин и песни ветра, да еще огромной луны, наполняющей мои вены своей могучей музыкой. Да осторожный Наблюдатель, тихонько посмеивающийся в тяжелой пульсирующей музыке ночи.
— Поверни здесь, — наконец сказал я.
Глаза священника взметнулись в зеркале навстречу моим. В них сверкала паника.
— Поверни здесь, — повторил я, и он повернул, но сник, как будто ожидал этого всю дорогу, готовился всю жизнь, и все же повернул.
Узкий проселок был едва виден. Чтобы здесь проехать, нужно знать, что он есть. И я знал. Я бывал тут раньше. Длиной грунтовка мили две с половиной: три поворота, по скошенной траве, через рощу, мимо небольшого канала, дальше в болото и на лесную поляну.
Пятьдесят лет назад кто-то построил здесь дом. Значительная его часть еще на месте. Судя по ней, дом был большим. Три комнаты и половина крыши сохранились, однако ясно, что люди уехали отсюда много лет назад.
Вот только в маленьком заброшенном огороде в боковом дворе недавно что-то явно рыли.
— Останови машину, — приказал я, когда фары осветили развалины.
Отец Донован неуклюже повиновался. Страх уже перешел на тело, сковав ноги, руки и мысли.
— Выключи мотор, — велел я, и он выключил.
Вдруг стало очень тихо.
Какая-то живность стрекотала на дереве. Ветер шевелил траву. Все тише и тише... Молчание было таким глубоким, что почти поглотило рев ночной музыки, вырывающейся из моего тайного естества.
— Выходи, — сказал я.
Отец Донован не шевелился. Его глаза смотрели на огород.
Там виднелись несколько небольших холмиков. В лунном свете земля на них казалась очень темной. А отцу Доновану она должна была казаться совсем черной. Он не двигался.
Я резко затянул удавку сильнее, чем он ожидал, сильнее, чем он был готов выдержать. Спина священника выгнулась, вены на лбу побагровели, он решил, что пришла смерть.
Но он ошибался. Пока нет. На самом деле еще довольно долго.
Я распахнул дверь машины и вытащил его за собой, просто чтобы он ощутил мою силу. Отец Донован вывалился на песчаную обочину, извиваясь, как раненая змея. Темный Пассажир рассмеялся, ему это понравилось, а я продолжил исполнение своей роли. Наступил ботинком священнику на грудь, крепко держа петлю.
— Ты выслушаешь меня и сделаешь, как я скажу. У тебя нет выбора. — Я наклонился и слегка ослабил петлю. — Ты должен понимать. Это важно.
И он услышал меня. Его глаза, налившиеся кровью и болью, встретились с моими в момент просветления: сейчас он увидит все, что должно с ним произойти. И он увидел. И понял, насколько для него важно вести себя правильно. Он начал понимать.
— Теперь вставай.
Медленно, очень медленно, не отводя от меня взгляда, отец Донован встал. Мы простояли так — глаза в глаза — довольно долго, почти слившись в одно существо и одно желание. И тут он дрогнул. Попробовал поднести руку к лицу, но не донес.
— В дом, — очень тихо произнес я.
В дом, где все было готово.
Отец Донован опустил глаза. Попытался еще раз посмотреть на меня, но уже не смог. Повернулся в сторону дома, но остановился, вновь увидев темные холмики на огороде. Опять попытался взглянуть на меня и снова не смог — после вида этих черных, залитых лунным светом кучек земли.
Двинулись к дому, он — у меня на поводке. Священник шел, покорно опустив голову, — хорошая и понятливая жертва. Пять покосившихся ступеней вверх, по узкому крыльцу, к входной двери, которую кто-то захлопнул. Отец Донован остановился. Глаза вниз, на меня не смотрит.
— В дверь, — мягким командным голосом сказал я.
Отец Донован задрожал.
— Заходи в дверь, — повторил я, но он не смог.
Перегнувшись через священника, я распахнул дверь. Ногой втолкнул отца Донована внутрь. Он споткнулся, устоял и остановился уже внутри, плотно стиснув веки.
Я закрыл дверь. На полу рядом с дверью я оставил фонарь и теперь поднял его и включил.
— Смотри, — прошептал я.
Отец Донован медленно и осторожно открыл один глаз. И замер. Время остановилось для отца Донована.
— Нет, — произнес он.
— Да, — настаивал я.
— О нет! — воскликнул он.
— О да.
— Не-е-ет! — заорал он.
Я поддернул удавку. Крик как обрезало, и священник упал на колени. Хрипловато захныкал.
— Да, — сказал я. — Ужасное месиво, правда?
Его лицо исказилось в попытке закрыть глаза. Он не мог смотреть, только не сейчас, только не на это. И немудрено, зрелище действительно жуткое. Но он должен это увидеть. Должен. Не ради меня. И не только ради Темного Пассажира. Ради себя самого. Он должен увидеть. А он как раз и не смотрел.
— Открой глаза, отец Донован, — велел я.
— Пожалуйста... — заныл он.
Это очень подействовало мне на нервы, хотя не должно бы; ледяной самоконтроль куда-то подевался: вот так ныть при виде этого месива на полу!.. Я сбил его с ног, с силой затянул удавку, правой рукой схватил за затылок и шарахнул лицом прямо о грязный покоробившийся пол. На лице священника появилась кровь, и это взбесило меня еще больше.
— Открой глаза! Открой их. Открой их немедленно. Смотри! — Я за волосы откинул ему голову. — Делай, как тебе говорят. Смотри. Или я отрежу тебе веки.
Это прозвучало убедительно. Сработало. И он сделал то, что ему сказали. Посмотрел.
Я хорошо потрудился, чтобы получилось нормально, но для этого пришлось работать с тем, что было. У меня бы вообще ничего не вышло, если бы они не пробыли там достаточно долго, чтобы все высохло. Но какие же они были грязные!.. Мне удалось очистить почти всю грязь, однако часть тел пролежала в земле так давно, что уже нельзя было сказать, где начиналась грязь, а где кончалось тело. Об этом невозможно не думать, правда... Такая грязь...
Их было семеро, семь маленьких тел, семь удивительно грязных приютских детишек, выложенных на резиновые коврики для душа, чистые и непромокаемые. Семь ровных полосок поперек комнаты.
Указывающие на отца Донована. И вот он знает. Он скоро будет с ними.
— Святая Мария всемилостивая!..
Я резко дернул удавку:
— Не надо этого, отец. Не сейчас. Сейчас — момент истины.
— Пожалуйста, — прохрипел он.
— Да, проси меня. Это хорошо. Намного лучше. — Я снова дернул. — Думаешь, это все, отец? Семь трупов? А они просили?
Ему нечего было сказать.
— Ты уверен, что это все, отец? Всего семь? Я всех выкопал?
— О Боже!.. — прохрипел он с болью, которую было приятно слышать.
— А что в других городах, отец? Как насчет Фейетвилла? Поговорим о Фейетвилле? — (Он только всхлипнул.) — А как насчет Ист-Оринджа? Там их было трое? Или я кого-то пропустил? Четверо в Ист-Ориндже, а, отец?
Отец Донован попытался издать крик. В получившемся слабом звуке звучало настоящее чувство, правда при плохой технике исполнения. Потом отец Донован свалился лицом вниз, и я дал ему немного поныть, прежде чем рывком поставил на ноги. Стоял священник, шатаясь, совершенно не контролируя себя. Он обмочился, по подбородку стекала слюна.
— Прошу вас, — проговорил он. — Я не мог ничего с собой поделать. Просто не мог. Пожалуйста, вы должны понять...
— Я понимаю, отец, — сказал я, и в моем голосе теперь уже было что-то от голоса Темного Пассажира.
Священник замер. Медленно поднял голову, и то, что он увидел в моих глазах, успокоило его.
— Прекрасно понимаю. — Я приблизился к нему вплотную, и пот на щеках священника, казалось, превратился в лед. — Видишь, я тоже ничего не могу с собой поделать.
Теперь мы почти касались друг друга. Исходящая от него вонь ударила мне в нос, и я, снова натянув удавку, сбил его с ног. Отец Донован растянулся на полу.
— Но дети?! Я никогда не смог бы сделать такое с детьми. — Я поставил свой тяжелый чистый ботинок ему на затылок и надавил что было силы. — Дети — никогда. Мне нужны такие, как ты.
— Кто вы? — прошептал отец Донован.
— Начало, — ответил я. — И конец. Познакомься со своей смертью.
Игла была у меня наготове, она как нужно вошла ему в шею, легкое сопротивление сведенных мышц, но не самого священника. Нажатие на поршень — и шприц заполнил отца Донована быстрым и чистым покоем. Буквально через мгновение его голова поплыла, лицо повернулось ко мне.
Действительно ли он сейчас видит меня? Двойные резиновые перчатки, аккуратный комбинезон, гладкую шелковую маску? На самом деле видит? Или он увидит меня только в другой комнате, комнате Темного Пассажира, Чистой Комнате? Со стенами, выкрашенными два дня назад в белый цвет, вымытой, надраенной, проветренной, такой чистой, что чище не бывает. Посередине комнаты, окна которой заклеены плотными прорезиненными листами белого цвета, под яркими лампами на столе, который я сам сделал, видит ли он меня? Коробки с белыми мешками для мусора, бутыли с химикалиями и выложенные в ряд пилы и ножи? Видит ли он меня?
Или он видит только те семь грязных комков, хотя кто знает, сколько их всего было? Или, в конце концов, видит, как сам безмолвно превращается в такую же массу там, на огороде?
Конечно же нет. Его воображения недостаточно, чтобы представить себя в таком виде. И в какой-то степени он прав. Ему никогда не стать тем ужасным месивом, в которое он превратил детей. Я никогда так не смог бы, не позволил бы себе такого. Я не такой, как отец Донован, не такое чудовище.
Я очень чистоплотное чудовище.
Чистоплотность требует времени, но стóит его. Стóит, потому что Темный Пассажир будет доволен и надолго успокоится. Стóит просто для того, чтобы делать все правильно и аккуратно. Убрать еще одну кучу дерьма из этого мира. Всего несколькими аккуратно упакованными мешками для мусора больше — и мой маленький уголок мира станет чище и счастливее. Лучше.
У меня около восьми часов, прежде чем придет пора уезжать. И чтобы сделать все правильно, мне потребуется все это время.
Клейкой лентой я привязал священника к столу, срезал всю одежду. Предварительную работу сделал быстро: побрил, помыл, обрезал все, что неряшливо торчало. Как всегда, я почувствовал, как прекрасный, долгий, медленный прилив начинает наполнять мое тело. Пока я работаю, он будет вибрировать во мне, поднимать и увлекать с собой, и так до самого конца, пока не угаснет и не превратится в отлив, на волнах которого уплывут и Жажда, и священник.
А перед тем как я принялся за серьезную работу, отец Донован открыл глаза и посмотрел на меня. В них уже не было страха — такое иногда случается. Глядя прямо на меня, он пошевелил губами.
— Что? — спросил я, придвинувшись ближе. — Не слышу тебя.
Он вздохнул, медленно и мирно, а потом снова произнес это... и закрыл глаза.
— Не за что, — ответил я и приступил к работе.
Глава 2
К половине пятого утра со священником было покончено. Все чисто. Я чувствовал себя намного лучше. Потом у меня всегда так. Просто тащусь от убийства. Оно вышибает из милашки Декстера его темные заморочки. Дивная разрядка, когда внутри открываются все эти гидравлические предохранительные клапаны. Я люблю свою работу, и извините, если это вас трогает. Нет, правда, извините. Но так уж сложилось. И конечно, речь идет не о каком-то обыкновенном убийстве. Мое убийство совершается должным образом, в должное время, с должным партнером — все это слишком сложно, но крайне необходимо.
Однако всегда немного опустошает. То есть я устал, хотя напряжение прошлой недели ушло, холодный голос Темного Пассажира успокоился, а я снова мог стать тем, кто я есть. Ловкий, забавный, беспечный и мертвый внутри Декстер. Уже не Декстер с ножом, не Декстер-мститель. Нет — до следующего раза.
Я вернул все тела на огород, добавив им нового соседа, прибрал как мог разваливающийся домишко. Все свои вещи сложил в машину священника и поехал в южном направлении туда, где на небольшом боковом канале стоял мой катер, семнадцатифутовый «Уэйлер» с небольшой осадкой и мощным движком. Прежде чем подняться на борт, я столкнул машину священника в канал. Убедился, что она исчезла в воде. И только тогда завел движок и вывел судно из канала, направляясь на север, поперек залива. Солнце только вставало, отражаясь в надраенных деталях катера. Я надел свое самое доброе и счастливое лицо: ни дать ни взять — ранняя пташка-рыболов возвращается домой. Кто еще поймал такого тунца, как я?
К половине седьмого я уже был дома в Коконат-Гроуве. Достал из кармана препарат — обычную чистую полоску стекла, в центре которой аккуратная и одинокая капелька крови священника. Такая симпатичная и чистая, давно высохшая и всегда готовая попасть под мой микроскоп, когда мне захочется воспоминаний. Я положил препарат к остальным тридцати шести четким и аккуратным, очень сухим капелькам крови.
Потом был особенно долгий душ, горячая-горячая вода смывала с меня остатки напряжения, расслабляла клубки мышц, уничтожала последние, еле ощутимые остатки запахов священника, огорода и небольшого домишки на болоте.
Дети. За это его стоило убить дважды.
Что бы ни сделало меня тем, кто я есть, оно опустошило меня, лишило чувств. Не считаю это таким уж крутым делом. Уверен, подавляющее большинство ежедневных человеческих контактов притворные. Я притворен просто всегда. Я классно притворяюсь, полное отсутствие чувств.
Но я люблю детишек. У меня их никогда не будет — сама идея секса для меня не существует. Только представь себе это дело — да как ты можешь? Где твое чувство достоинства? Но дети, дети — это особое.
Отец Донован заслужил смерть. Гарри со своим кодексом, да и Темный Пассажир должны быть довольны.
К семи пятнадцати я снова почувствовал себя очищенным. Выпил кофе, поел хлопьев и отправился на работу.
Здание, в котором я работаю, находится недалеко от аэропорта. Большая модерновая штуковина, белая, с массой стекла. Моя лаборатория на третьем этаже, в конце. Рядом с ней у меня небольшой кабинет. Не то чтобы кабинет, просто маленькая клетушка, отвоеванная от основного помещения лаборатории крови. Зато моя, ни с кем не делится, никто сюда не допускается, не лезьте на мою территорию. Стол со стулом, еще один стул для посетителя, если тот не слишком крупный. Компьютер, полка, шкаф для папок. Телефон. Автоответчик.
Автоответчик с мигающим индикатором. Сообщение на автоответчике для меня — не особо привычная штука. По ряду причин в мире очень немного людей, которые могли бы придумать, что сказать лаборанту, специализирующемуся на исследовании образцов крови. Одна из немногих, у кого есть что сказать, — Дебора Морган, моя сводная сестра. Коп, как и ее отец.
Сообщение — от нее.
Я нажал кнопку и услышал дребезжащую музыку в стиле техно, потом — голос Деборы.
— Декстер, пожалуйста, как только появишься... Я на месте преступления на Тамиами-Трейл, у мотеля «Касик». — Пауза. Было слышно, как она прикрыла микрофон рукой и кому-то что-то сказала. Потом снова взрыв мексиканской музыки и снова ее голос. — Можешь выбраться сюда прямо сейчас? Прошу тебя, Декс!
И повесила трубку.
У меня нет семьи. По крайней мере, насколько мне известно. Где-нибудь, я уверен, должны быть носители аналогичного генетического материала. Мне жаль их. Но я никогда не встречался с ними, не пытался их найти, да и они не пытались. Меня усыновили и вырастили Гарри и Дорис Морган, родители Деборы. И если подумать, кем я стал, они здорово меня воспитали, как по-вашему?
Оба уже умерли. И потому Деб — единственный на свете человек, которому не плевать, жив я или нет. По какой-то неизвестной мне причине она предпочитает, чтобы я оставался живым. Я думаю, что это неплохо, и если бы у меня были чувства, они были бы связаны с Деб.
Поэтому я поехал. От парковки у Майами-Дейд1 я быстро добрался до Тёрнпайк, а по ней на север — в сторону Тамиами-Трейл, где расположен мотель «Касик» и еще несколько сотен его братьев и сестер. В своем роде это рай. Особенно если ты таракан. Ряды строений, которым удается одновременно и сверкать, и разлагаться. Яркий неон на древних, запущенных и облупившихся конструкциях. Если окажешься там не ночью — приехать еще раз больше не захочется никогда. Потому что видеть такие места при дневном свете — это как читать последнюю строку своего непрочного контракта с жизнью.
В каждом крупном городе есть такие районы. Если карлик-извращенец захочет секса с кенгуру и школьным хором, он найдет сюда дорогу и снимет комнату. Когда он кончит, то может пригласить всю ораву в ресторанчик по соседству — на чашку кофе по-кубински и сэндвич «медианоче»2. И всем будет наплевать, пока он дает чаевые.
В последнее время Дебора проводит там слишком много времени. Это ее мнение, не мое. Казалось бы, неплохое место, куда можно отправиться, если ты коп и желаешь повысить вероятность поймать того, кто нарушает закон.
Дебора смотрит на это иначе. Возможно, потому, что работает в полиции нравов. Симпатичная молодая женщина из полиции нравов, попав в район Тамиами-Трейл, обычно заканчивает наживкой под прикрытием. То есть стоит почти голая на улице и ловит мужиков, которые хотят платить за секс. Дебора терпеть этого не может. Никогда бы не работала по проституткам, разве что в социологическом аспекте. Не думайте только, что наблюдение за неверными мужьями — реальная борьба с преступностью. И, это известно только мне, она терпеть не может все, что чересчур подчеркивает ее женственность и сексапильную фигуру. Дебора хотела быть копом, и не ее вина, что ей бы фотографироваться на обложку глянцевого журнала.
Заезжая на парковку между «Касиком» и его соседом — кубинским кафе «У Тито», я заметил, что в настоящий момент она подчеркивает свою фигуру на все сто. На Деборе был неоново-розовый топ, обтягивающие шорты из спандекса, черные чулки в сеточку и туфли на шпильке. Прямо как из магазина одежды для голливудских шлюх, только в формате 3D.
Несколько лет назад кто-то из полицейских прослышал, что сутенеры смеются над ними в открытую. Оказалось, что копы из полиции нравов, в основном мужчины, сами выбирали наряды для своих оперативниц, работающих под прикрытием. И хотя выбор одежды очень многое говорил об их предпочтениях, он совершенно не походил на то, что носят шлюхи. Кто угодно на улице мог определить, есть ли в сумочке у новой девочки значок и пистолет.
В результате такой подсказки копы из полиции нравов начали настаивать, чтобы работающие под прикрытием девушки сами выбирали себе костюмы. В конце концов, девчонки больше знают о том, что выглядит правильно, да?
Может быть, большинство и знает. Но не Дебора. Она ни в чем не чувствует себя удобно, кроме джинсов. Вы бы видели, что она хотела надеть на выпускной. Я никогда не встречал красивую женщину в таком откровенном наряде, которая выглядела бы настолько сексуально непривлекательной, как Деб.
Но она выделялась. Дебора сдерживала толпу, значок поблескивал с верхнего края топа. Она больше бросалась в глаза, чем полмили ярко-желтой ленты, натянутой вокруг места преступления, и была заметнее трех патрульных машин со сверкающими мигалками.
Дебора стояла лицом к парковке, сдерживая растущую толпу зевак, в то время как команда криминалистов копалась в мусорном контейнере кафе. Хорошо, что меня не включили в нее. Вонью помойки тянуло через всю стоянку — смесь смрада латиноамериканской кофейной гущи, испорченных фруктов и протухшей свинины.
Коп у въезда на парковку оказался знакомым. Он махнул мне, я въехал и нашел место, где встать.
— Деб, — приветствовал я сестру, подходя прогулочным шагом. — Ничего костюмчик! Фигуру демонстрирует в самом выгодном свете.
— Пошел ты! — залившись краской, ответила она; такое не часто увидишь у взрослого копа. — Нашли еще одну проститутку. По крайней мере, похожа на проститутку. Трудно сказать точно по тому, что от нее осталось.
— Уже третья за последние пять месяцев, — сказал я.
— Пятая. Еще двух нашли в Броуарде, — мотнула она головой. — А эти засранцы продолжают утверждать, что официальной связи между случаями не установлено.
— Какую кучу бумажной работы прибавила бы такая связь, — услужливо поддакнул я.
Деб решила показать зубки.
— А как насчет вашей чертовой обычной полицейской работы? — рыкнула она. — Идиоту понятно, что убийства связаны.
Ее слегка передернуло.
Я в изумлении уставился на Дебору. Она коп, дочь копа. Ее ничем особо не проймешь. Когда Дебора только поступила в полицию и старшие ребята подшучивали над ней — показывали искромсанные тела, которых в Майами навалом ежедневно, надеясь, что она стравит свой обед, — она даже глазом не вела. Все это она уже видела. Была, делала, знает. А сейчас ее передернуло.
Интересно.
— Особый случай, что ли? — спросил я.
— Случай, который произошел на моем участке. — Она ткнула в меня пальцем. — А значит, я намерена раскопать это дело, засветиться и получить перевод в отдел убийств.
Я одарил ее счастливой улыбкой:
— Амбиции, Дебора?
— Да, черт возьми! Я хочу выбраться из полиции нравов и из долбаного секс-костюма. Я и правда хочу в отдел убийств, Декстер, и это дело может стать моим билетом. При одном маленьком условии... — Она замолчала, а потом сказала нечто совершенно ошеломляющее: — Пожалуйста, помоги мне, Декс.
— Пожалуйста, Дебора? Ты говоришь мне пожалуйста! Ты знаешь, как я начинаю от этого нервничать?
— Хватит трепаться, Декс!
— Нет, серьезно, Дебора...
— Я сказала, хватит! Ты поможешь мне или нет?
После того как она все так повернула, да еще это странное и редкое «пожалуйста», что я мог ответить, кроме:
— Конечно, Деб. Ты же знаешь, что помогу.
— Я не знаю этого, Декс. Я ничего про тебя не знаю.
— Обязательно помогу, Деб, — повторил я, стараясь показать, что я удивлен.
С очень хорошей имитацией оскорбленного достоинства на лице я направился к помойке, где возились остальные крысы-криминалисты.
Камилла Фидж в поисках отпечатков пальцев ползала по куче мусора. Эта коренастая женщина с короткой стрижкой, лет тридцати пяти, никогда не реагировала на мои легкие и элегантные комплименты. Увидев меня, она встала на коленки, покраснела и проводила взглядом, не сказав ни слова. Она всегда так — уставится на меня, а потом краснеет.
На дальнем конце помойки на перевернутом ящике из-под молока сидел Винс Масука и копался в горсти мелкого мусора. Он наполовину японец и любит шутить, что на его долю пришлась меньшая половина. По крайней мере, он считал это шуткой.
В открытой азиатской улыбке Винса есть что-то слегка неестественное. Как будто он научился ей по книге с картинками. Даже когда он проделывает над копами положенные по штату грязные шутки и приколы, никто не злится на него. Правда, никто и не смеется, но Винса это не останавливает. Он продолжает воспроизводить свои корректные ритуальные жесты, однако всегда кажется, что он просто прикидывается. Думаю, именно потому он мне и нравится. Еще один парень, притворяющийся человеком, прямо как я.
— Ну, Декстер, — произнес Винс, не поднимая глаз, — что привело тебя сюда?
— Я приехал, чтобы увидеть, как настоящие эксперты действуют в полностью профессиональной атмосфере. Не встречал здесь таких?
— Ха-ха, — ответил он. Предполагалось, что это смех, однако он был еще фальшивее его улыбки. — Тебе мерещится, что ты в Бостоне? — Винс что-то нашел, повернул к свету и прищурился. — Серьезно, почему ты здесь?
— Почему бы мне здесь не быть, Винс? — произнес я, стараясь нарочито возмутиться. — Здесь произошло преступление, не так ли?
— Ты занимаешься кровью, — заметил он, отбросил в сторону то, что рассматривал, и снова принялся за поиски.
— Не спорю.
Он посмотрел на меня с самой фальшивой улыбкой в мире:
— Здесь нет крови, Декс.
— Не понял? — У меня голова слегка пошла кругом.
— Здесь нет крови — ни внутри, ни снаружи, ни рядом. Вообще нет крови, Декс. Такого я еще не видел.
Совсем нет крови... Я понял, что повторяю эту фразу про себя, с каждым разом все громче и громче. Липкой, горячей, ужасно тягучей крови. Ни пятнышка. Ни следа.
СОВСЕМ НЕТ КРОВИ.
Почему я об этом раньше не подумал? Такое ощущение, будто нашел недостающее звено неизвестно к чему.
Я не претендую на понимание того, что связывает Декстера и кровь. Иногда от мыслей об этом у меня начинают постукивать зубы, однако кровь стала моей карьерой, моей наукой, частью моей реальной работы. Очевидно, какие-то глубинные процессы должны происходить, но мне как-то тяжеловато все время ими интересоваться. Я есть то, что есть, и разве не приятно провести ночь, препарируя убийцу детей?
Но здесь...
— У тебя все нормально? — спросил Винс.
— Фантастика. Как он это сделал?
— Возможны варианты.
Винс рассматривал горсть кофейной гущи, передвигая ее частички пальцем, затянутым в резиновую перчатку.
— Что за варианты, Винс?
— Смотря кто он такой и зачем он это делает.
Я покачал головой:
— Иногда, Винс, ты прилагаешь слишком много усилий, чтобы тебя не понимали. Как убийца избавился от крови?
— Трудно сказать прямо сейчас. Мы не нашли ни капли. Да и тело в не слишком хорошем состоянии, так что обнаружить что-либо будет нелегко.
Вот это уже менее интересно. Я люблю оставлять аккуратные тела. Ни суеты, ни грязи, ни капающей крови. Если этот убийца всего-навсего еще один пес, грызущий свою кость, меня он не интересует.
Я вздохнул с некоторым облегчением и спросил:
— А где тело?
Винс дернул головой в сторону, показав на точку футах в двадцати:
— Вон там. С Лагуэртой.
— О боже! — вздохнул я. — Дело ведет Лагуэрта?
Винс снова улыбнулся своей притворной улыбкой:
— Убийце повезло.
Посмотрев в ту сторону, я увидел группу людей, стоящих вокруг кучки аккуратных мешков для мусора.
— Ничего не вижу, — сказал я.
— Да там же. Мешки. Каждый — это часть тела. Он разрезал жертву на куски и каждый из них запаковал, точно рождественский подарок. Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?
Конечно да.
Именно так поступаю и я.
1Майами-Дейд — имеется в виду полицейский участок одноименного округа.
2Сэндвич «медианоче» (исп. medianoche — полночь) свое название получил по времени, когда его обычно едят. — Здесь и далее примеч. перев.
Глава 3
Есть что-то странное и обезоруживающее в присутствии на месте убийства при ярком свете дня. В лучах солнца Майами самые гротескные убийства выглядят антисептическими. Постановочными. Как будто в Диснейленде на новом аттракционе не для слабонервных. Дамерленд3. Пищевые отходы просим выбрасывать только в предназначенные для них контейнеры.
Не то чтобы вид расчлененных тел когда-либо действовал мне на нервы, о нет. Меня немного возмущают изуродованные, у них нехорошие флюиды — неприглядная картина. Все остальное не хуже, чем тощие ребра в мясной лавке. А вот новичков и случайных гостей от сцен убийств тянет блевануть, и по какой-то причине здесь они блюют намного меньше, чем на севере. Видимо, солнце снижает остроту восприятия. Оно все очищает, делает опрятнее. Может быть, потому я и люблю Майами. Такой чистый город.
В Майами уже пришел чудесный жаркий день. Каждый, кто с утра надел пиджак, теперь гадает, как бы от него избавиться. Увы, на неухоженной парковке такого места не найти. Здесь пять или шесть машин да мусорный контейнер. Его запихнули в угол рядом с кафе; позади него — розовая оштукатуренная стена с колючей проволокой сверху. Тут же задняя дверь в кафе. Угрюмая молодая женщина сновала взад-вперед, делая на копах и техническом персонале быстрый бизнес, подавая café cubano и pasteles4. У горстки разномастных копов в пиджаках, которые околачиваются в местах убийств — то ли чтобы помелькать и оказать давление на следствие, то ли чтобы быть в курсе, — теперь появилось еще несколько развлечений. Кофе, пирожок и пиджак.
В банде криминалистов пиджаков не носят. Рубашки для боулинга из вискозы с двумя карманами катят им больше. Я сам такую же ношу. Рисунок на ткани — черные барабанщики вуду и пальмы на ярко-зеленом фоне. Стильно, но практично.
Я направился к ближайшей вискозной рубашке в группе сгрудившихся вокруг тела людей. Она принадлежала Эйнджелу Батисте-не-родственнику5, как он обычно представляется. «Привет, я Эйнджел Батиста, не родственник». Эйнджел работал в отделе медэкспертизы. В настоящий момент он сидел на корточках перед одним из мусорных мешков и заглядывал внутрь.
Я присоединился к нему. Мне самому интересно увидеть, что там в мешке. Все, что могло вызвать у Деборы такую реакцию, заслуживает, чтобы на это взглянули.
— Эйнджел, — я присел рядом с ним на корточки, — что мы имеем?
— Что ты подразумеваешь, говоря «мы», белый юноша? — спросил он. — На сей раз у нас нет крови. Ты без работы.
— Я слышал. Это сделали здесь или просто сюда выбросили?
— Трудно сказать, — покачал он головой. — Мусор отсюда вывозят два раза в неделю, так что этому дня два.
Я обвел взглядом парковку, затем заплесневелый фасад «Касика»:
— А что мотель?
— Там еще проверяют, — пожал плечами Эйнджел, — но не думаю, что найдут что-нибудь. Раньше он просто использовал ближайший контейнер. Хм...
— Что?
Карандашом Эйнджел оттянул край пластикового мешка.
— Посмотри на разрез.
Конец расчлененной ноги торчал наружу и на ослепительном солнце выглядел бледным и исключительно мертвым. Фрагмент заканчивался лодыжкой, ступня была тщательно отделена. Кусочек маленькой татуировки — бабочки — остался, только одно крыло было отрезано вместе со ступней.
Я присвистнул. Почти хирургическая точность. Этот парень очень хорошо работает — так же хорошо, как и я.
— Очень чисто, — произнес я.
И это так, даже не считая аккуратного разреза. Я никогда не видел такой чистой, сухой, аккуратной мертвой плоти. Превосходно.
— Me cago en diez6 на «хорошо и чисто». Выглядит незаконченным.
Наклонившись, я заглянул глубже в мешок. Там ничего не двигалось.
— По-моему, вполне законченно.
— Посмотри, — Эйнджел приоткрыл другие мешки, — вот эта нога, он разрезал ее на четыре части. Почти как по линейке или типа того. И эта тоже. — Тут он показывает на первую лодыжку, которая вызвала у меня такой глубокий восторг. — А эту он разрезает всего на две части. Что за хрень?
— Я точно не знаю. Может быть, детектив Лагуэрта вычислит?
Мы с Эйнджелом посмотрели друг на друга, стараясь сохранить на лице серьезное выражение.
— Может, и вычислит. Почему бы тебе самому не спросить ее?
— Hasta luego7, Эйнджел.
— Не сомневайся, — ответил он, не отрываясь от содержимого пластикового мешка.
Несколько лет назад ходил слушок, что детектив Мигдия Лагуэрта попала в отдел убийств благодаря тому, что с кем-то спала. Если разок на нее взглянуть, можно и купиться на эту информацию. Чтобы выглядеть физически привлекательной в этаком мрачноватом аристократическом стиле, у нее есть все необходимые атрибуты и в нужных местах. Настоящая художница: прекрасный макияж и одета очень хорошо — шик от «Блумингдейлса». Но слух не может быть правдой. Начнем с того, что, хотя внешне она выглядит очень женственной, я никогда не встречал женщины, которая была бы настолько мужеподобной в душе. Она жесткая, амбициозная в самом эгоистичном смысле. Кажется, ее единственной слабостью остаются рекламные красавцы на несколько лет моложе ее самой. Так что я совершенно уверен, что Мигдия попала в убойный отдел не через секс. Она попала в убойный, потому что она кубинка, играет в политику и умеет лизать зад. В Майами такая комбинация намного полезнее секса.
А Лагуэрта очень, очень хороша в лизании зада. Прямо мировой класс! Она лизала зад всю дорогу, пока шла к высокой должности следователя отдела убийств. К сожалению, это такая работа, где ее способности в облизывании тылов уже не нужны, а детектив она бездарный.
Такое бывает: некомпетентности чаще воздается, чем наоборот. Так или иначе, мне приходится с ней работать. Чтобы понравиться ей, я употребил солидную долю своего шарма. Это оказалось легче, чем можно подумать. Каждый способен добиться расположения, если только не брезговать лукавством, если все время говорить тупые, банальные, вызывающие тошноту слова, те, которые обычно человеку не дает произносить совесть. К счастью, у меня совести нет. Я их произношу.
Когда я приблизился к небольшой группе, собравшейся возле кафе, Лагуэрта допрашивала кого-то на своем реактивном испанском. Я говорю по-испански, я даже немного секу по-кубински. Но из десяти слов Лагуэрты я понимаю только одно. Кубинский диалект — позор испаноговорящего мира. Кажется, что весь разговор — гонка под невидимый секундомер, цель которой — за три секунды выплеснуть как можно больше слов без единого гласного звука.
Чтобы уследить за таким разговором, существует одна-единственная хитрость — знать, что человек собирается сказать, прежде чем он это скажет. Что, кстати, способствует той клановости, на которую часто жалуются некубинцы.
Человек, которого поджаривала Лагуэрта, был невысокий и коренастый, черноволосый, с индейскими чертами лица. Его явно напугали ее диалект, тон и полицейский значок. Отвечая, бедняга старался не смотреть на Мигдию, и, казалось, это заставляло ее говорить еще быстрее.
— No, nо hay nadie afuera, — тихо и медленно произнес он, глядя в сторону. — Todos estan en cafe8.
— ¿Donde estabas?9 — спрашивала она.
Человек взглянул на груду частей тела и быстро отвел взгляд.
— Cocina. Entonces уо saco la basura10.
Лагуэрта продолжала давить на него словесно, задавала неправильные вопросы таким угрожающим и унижающим тоном, что индеец начал постепенно забывать об ужасе, испытанном, когда он обнаружил в контейнере части тела, замкнулся и стал абсолютно неконтактным.
Рука настоящего мастера. Взять главного свидетеля и настроить его против себя. Если удается раскрутить дело по горячим следам, потом столько выигрываешь на времени и бумажной работе!
Лагуэрта закончила несколькими резкими фразами и отправила беднягу.
— Индейцы, — процедила она, когда мужчина, тяжело ступая, отошел достаточно далеко.
— Они разные бывают, детектив, — вмешался я. — Встречаются даже крестьяне.
Лагуэрта подняла глаза, осмотрела меня сверху донизу, медленно, а я стоял и удивлялся, к чему бы это. Она забыла, как я выгляжу? Но она закончила процесс широкой улыбкой. Я и правда ей нравился, идиотке.
— Hola11, Декстер. Что ты здесь делаешь?
— Я услышал, что ты здесь, и не мог не приехать. Детектив, когда же вы выйдете за меня замуж?
Она хихикнула. Полицейские, слышавшие мои слова, переглянулись и отвели взгляд.
— Я никогда не покупаю туфли, не примерив их, — парировала Лагуэрта. — Как бы хорошо они ни выглядели.
И хотя я верю, что это правда, мне трудно найти объяснение, почему после этой фразы она смотрит на меня, проводя языком между зубами.
— А теперь иди, ты меня отвлекаешь. У меня серьезная работа.
— Это я вижу. Ты еще не поймала убийцу?
— Ты говоришь, как репортер, — фыркнула она. — Через час эти засранцы уже будут наседать на меня.
— И что ты им скажешь?
