Лучшая девочка на свете. Сказки для взрослых E-Book

Анна Стейси

• Herausgeber: Бомбора
• Kategorie: Geisteswissenschaft
• Serie: Мастера прозы
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 243

Beschreibung

Какой-то тихий голосок всю жизнь подсказывал, что вы рождены для чего-то важного? Знайте, этот голос не ошибается. Если вы устали от жести и хочется чего-то человечного. Если душа тянется к доброму и дающему надежду. Если хочется почувствовать себя главным героем своей жизни. И наконец, если вы устали от экспертных советов, которые не дают ответов на сложные жизненные вопросы, возможно, вам подойдет сказочный формат. Автор прошла долгий путь к себе от экономиста-международника до психотерапевта с тремя образованиями в этой области. И теперь Стейси Анна рассказывает вам: ● Почему «разворот к себе» — самое важное, что человек может и должен сделать в любой кризисной ситуации? ● Какую поддержку можно предложить близким людям, которые пережили психологическую травму и закрылись в себе? ● Как встреча с собственной травмой помогает достичь успеха во всех сферах жизни? ● И наконец, что делать, если вам не повезло с собакой?

Leseprobe

Стейси Анна Лучшая девочка на свете: сказки для взрослых

Корона Вместо предисловия

Однажды мне приснился сон: все мои предки сидят на веранде старого загородного дома и ждут меня. У каждого для меня подарок в свертке. Я могу подойти к любому родственнику и взять его подарок, но выбираю мамину маму, бабушку Наиду. Аристократку, волею судеб потерявшую свою привычную богатую жизнь при царе и приобретшую новую, вполне сносную, но не слишком ей подходящую, при советской власти.

Моя история отдаленно похожа. Похожа по форме, но не по содержанию. Я тоже выросла в одних условиях, а после замужества жила совершенно в других.

И у мамы так же, но с тем лишь отличием, что нам с бабушкой нравилась старая жизнь и условия, в которых мы выросли, а маме нравилась новая жизнь; свое же детство она не любила вспоминать. Ну а вместе с ним и все, что его окружало.

Итак, подхожу я к бабушке Наиде и беру сверток у нее из рук. Разворачиваю, а там – корона. Золотая корона, настоящая. С драгоценными камнями трех видов – изумрудами, рубинами и сапфирами. Формы корона была приблизительно такой: из металлического обруча выходило восемь дуг, которые, изгибаясь, сходились к центру над макушкой, образуя элегантный цветок на голове, увенчанный геральдической лилией.

Подарок меня порадовал, но его смысл был непонятен. Поэтому я отправилась искать значение этого предмета на просторы электронных энциклопедий. То, что мне удалось найти, звучало примерно так: «Корона – это символ высшей власти и божественного избрания; символ высшей мудрости и божественного просветления или же бесконечный поиск смысла жизни».

Так звучали основные смыслы, связанные с короной. Все они очень льстили мне, но не находили должного отклика в душе, и я взялась за поиск собственного смысла этого удивительного подарка.

Для начала я решила проанализировать то, что знала. А после – попытаться сделать предположения о том, что пока было скрыто от меня.

Прежде всего, имело значение, что корона досталась именно мне. Ведь у бабушки Наиды было три дочери, две внучки, двое внуков и бог знает сколько правнуков.

Она могла сделать такой подарок кому угодно, но выбрала именно меня.

«Почему?» – это первый вопрос. «Откуда у нее самой такая ценная вещь и что она для нее значит?» – вопрос номер два. И, наконец, последний вопрос: «Какой посыл мне был передан вместе с этой короной? Или какие ожидания возлагались на меня в связи с подарком?»

Когда пытаюсь ответить самой себе на первый вопрос: «Что отличает меня от других родственников-претендентов?», мне многое приходит на ум. Например, то, что родилась я не в России, а в Америке. Но это вроде не совсем моя заслуга. Вспоминается также, что я никогда не воевала за наследство с родственниками. Если кому-то что-то было нужнее, отдавала. А ведь баталии на этой почве, к сожалению, достигали в моей семье эпических масштабов. Я же не раз старалась всех примирить и восстановить мир. К сожалению, одного моего желания оказалось для этого недостаточно. Я была непохожа на других членов нашего семейства отсутствием практичности, стараясь скорее понять смысл жизни, чем воспользоваться ее материальными благами. Не вполне устраивали меня и укоренившиеся сценарии ее проживания: родился-женился-умер; машина-квартира-дача; институт-работа-пенсия… и т. д. Еще, мне кажется, у меня получилось стать добрее большинства моих предков по женской линии. Женщины нашего рода берут начало из Керчи и представляют собой особый коктейль греко-грузинской крови. Все они отличались яркой внешностью – густые черные волосы, красивые, высокомерные (всегда чем-то недовольные) лица, притягательные для мужчин нрав и красота – всех расхватали замуж чуть ли не со школьной скамьи… И это при хроническом недостатке мужчин в России из-за войн! И мужчины все были не абы кто – великаны, красавцы, очень успешные, оставившие след в анналах истории. Женщины несли в себе эпоху мраморных колонн и ступеней, сирени и летних веранд, кружева и изысканности… И не то чтобы они сами были великолепно образованны и много знали о культуре и искусстве – они как будто были частью этого искусства, главными героинями, сошедшими с полотен портретов XIX века.

Но при этом, к сожалению, негативизм и скандализм толстой нитью тянулись от самой прабабушки Нады до вашей покорной слуги.

В этом потоке негатива перемешивалось много чувств и переживаний, но основой замеса было недовольство, перерождавшееся зачастую в откровенную злость. Это недовольство перекочевало от Нады к дочери Наиде, от Наиды – к своим трем дочерям. Сначала к старшей, Лане, от нее окрепшим двойным потоком оно ринулось на среднюю дочь, Алю, и, присоединив ее к оркестру недовольства, обрушилось на Анну, мою маму, уже с тройной силой.

Но на мне этот поток был прерван, цикл разомкнулся. Отчасти это произошло благодаря внешним обстоятельствам. Но и мне самой, признаюсь, пришлось приложить немало усилий для того, чтобы не нести наш семейный поток недовольства дальше. Возможно, корона мне полагалась за это.

Конечно, можно было бы списать подобный скандальный нрав нескольких поколений на южный темперамент… которому присуща вспыльчивость наряду с повышенной чувствительностью к поведению и словам других людей. Но все же недовольство и злость никак не могут являться прямым следствием таких характерных особенностей. Тут скрывалось что-то другое.

Во время размышлений над вторым вопросом («Откуда у бабушки самой такая ценная вещь и что она для нее значит?») мне приходило на ум что-то про наследие давно ушедших времен. Про смесь благородства и богатства внутреннего, отраженного изысканностью внешнего убранства.

А еще, возможно, про наследие другого характера – про таланты и одаренности, которыми щедро награждала женщин нашего рода природа-мать. Взять хотя бы бабушку Наиду: по профессии она была преподаватель фортепиано, а по призванию – талантливый музыкальный и театральный исполнитель. И пела она чудесно – ее приглашали в московскую оперетту. Но, к сожалению, дед, несмотря на все регалии успешного человека и внешне, и социально, и карьерно, не мог смириться с мыслью о том, что в театре оперетты на его красавицу-жену будут смотреть другие мужчины. Для него образ возможной карьеры бабушки на сцене свелся к примитивному дерганию ногами на публику, минуя при этом искусство с его красотой и возвышенностью, чувственностью и хрупкостью. Игнорируя выразительность, творческий процесс и полет вдохновения. И, в конце концов, минуя понимание, что это очень интересное и увлекательное занятие для женщины.

Наида была музой. Она могла вдохновлять и окрылять. И бог знает, сколько людей смогли бы получить удовольствие от созерцания ее выступлений. Сколько бы воодушевления и жизненных сил от признания своих талантов могла бы получить сама Наида… но дедушка лишил ее и мир этой возможности, заперев дома рожать детей и полоть огород.

Мне мало известно про маму Наиды, Наду. Но знаю, что тема женской красоты и таланта, запертых в клетку, ей тоже была хорошо знакома.

Мне кажется, что даже при отказе Наиде выступать на сцене, дед мог бы замечать ее таланты и восхищаться ими хотя бы в личных отношениях, в семейном кругу. Но, скорее всего, ничего такого не было в их жизни – дед воспринимал Наиду как само собой разумеющееся приложение. Наида продолжала творить и «в неволе» – красиво одетые старшие дочки, ухоженный и плодородный сад, изящные скульптуры, предметы искусства и расшитые ей собственноручно подушки украшали их дом. Но когда тебя с твоими талантами не видят, не замечают, это приводит к серьезной ломке личности, к ее распаду и постепенному умиранию. Не сумевшая реализовать свои таланты Наида перестала быть музой. Муза умерла. И когда это произошло, закончился и дедушкин карьерный успех – его перестали слышать коллеги, а он, доказывая им важность своего мнения, быстро заработал инфаркт и умер.

Не получилось у Наиды увидеть и поддержать таланты в своих дочерях. Моя мама была рождена Наидой в 42 года, что по тем временам считалось очень поздно. Мамино рождение случилось на излете последнего вдохновения и последней надежды Наиды, что родится долгожданный мальчик, мужчина, наследник и продолжатель дедушкиных талантов. Наида надеялась, что с рождением мальчика муж ее увидит и оценит…

Но родилась моя мама. Горю и разочарованию Наиды не было границ. Рухнула ее последняя надежда быть увиденной. Поймать хотя бы один восхищенный взгляд мужа, ради которого она отказалась от тысячи других восторженных, а может быть, и влюбленных взглядов. И Наида ушла от реальности подальше. Дистанцировалась от этой невыносимой боли на большое безопасное расстояние. А заодно – и от своей новорожденной дочери Анны.

Ничего от душевного тепла и заботы не досталось Анне от Наиды.

Не заметил никто и ее талантов. Никто не увидел ее красоту, ее нежность, ее доброту (которые также пришлось похоронить в силу незамеченности). Анна прекрасно рисовала. И собиралась после школы поступать в художественное училище. Но на вступительном экзамене в Строгановку соседка по парте якобы нечаянно пролила чернила на мамину работу. И ее не приняли. Мама говорила, что это было неслучайно. Но на вторую попытку энергии и заряда у мамы уже не хватило – ведь она никогда не осознавала важность своего таланта.

Дальше был брак с успешным мужчиной – дипломатом, совершившим головокружительную карьеру, который, к сожалению, тоже был переполнен собой и воспринимал маму как само собой разумеющееся приложение. Мама тем не менее, не зная лучшего обращения, послушно стала его музой. Мне кажется, ситуация моих родителей была не такая жесткая, как у бабушки. Времена пришли другие, молодые годы жизни родителей прошли в командировках по Америке, где родилась я. Было больше друзей, веселья, куража. На международных ярмарках социалистического блока, устраиваемых генконсульством СССР, любая женщина могла блеснуть и кулинарными талантами, и красотой, и умением общаться. И мама с удовольствием в этом участвовала, забыв на время о своих талантах художника.

Но дальше в жизни мамы произошла та же беда, которую тяжело переживала Наида, – ее совсем перестали видеть – затянул бытовой труд. Муж начал выпивать, да так и не закончил. Анна долго держалась за него, как за соломинку. Пока она держалась и любила его, папина карьера продолжала идти в гору, несмотря на его пагубную привычку. Но всему есть предел. И в один печальный день глаза Анны потухли, а вскоре угасла и она сама.

Параллельно пошла на спад и папина карьера. Его больше не слышали коллеги. С ним больше не хотело иметь дел начальство. И его тоже вскоре не стало. Грусть по ним и по тому, какой могла бы стать их жизнь, но не стала, по-прежнему преследует меня.

На вторую часть вопроса: «Что эта корона значила для Наиды?» – мне кажется, я ответила. Наида была рождена одаренной. Хотя первая часть – «Откуда?» – по-прежнему остается без ответа, но я рискну предположить, что, наверное, Бог распоряжается такими дарами. Этот дар, эта одаренность, как корона, была помещена на голову Наиды. Она об этой одаренности знала, но поделиться своим даром с миром и получить от него радость самой не вышло. Не получилось это и у ее дочерей.

Восторженного взгляда от любимого мужчины тоже, к сожалению, никому не удалось дождаться.

Осталось разобраться с последним и самым важным вопросом: «Какой посыл мне был передан вместе с этой короной, и какие ожидания возлагались на меня в связи с подарком?»

Посыл я ощущаю следующим образом: таланты к нам приходят свыше, их распределяет Бог, и они у всех разные. Например, Наида великолепно играла на фортепиано и пела, Анна прекрасно рисовала.

А я вот пишу. Не уверена, что мой талант имеет ту же силу, что таланты мамы и бабушки, но могу сказать, что он у меня точно свой собственный. У них такого не было.

Так вот, мне кажется, что подарками свыше пренебрегать не стоит. И раз оно дано, то это, наверное, желание кого-то свыше передать в мир что-то через человека. Поэтому я буду писать. И буду делиться этим с людьми.

Какие же ожидания возлагаются на меня?

Думаю, что, хоть это и трагически поздно, но я должна стать тем человеком, который увидит и скажет о талантах моих родных женщин-предков.

Наида, в моей душе ты всегда будешь невероятно одаренной красивой аристократкой, которая несет в себе целую блистательную эпоху. Я буду в воспоминаниях представлять тебя на сцене, обрамленной бархатными гардинами. Ты принимаешь аплодисменты от благодарной публики. Ты стоишь очаровательная, нарядная и незабываемая, от тебя невозможно оторвать глаз. У тебя в руках – букет свежих ароматных роз от поклонников. Ты шлешь зрителям воздушные поцелуи и… улыбаешься. На твоем лице больше нет недовольства. На нем отражены только радость и полет. За спиной у тебя невидимые крылья. Ты снова муза.

Анна, в моей душе ты навсегда останешься немного растерянной красавицей-подростком, которой не дали повзрослеть, которую не увидели и не отразили… Но я-то знаю – ты очень талантлива! И не только в живописи, ты хороша во многих областях. Ты могла бы быть прекрасным организатором собственных выставок живописи… или элегантной и строгой владелицей антикварной галереи… В твоем присутствии хочется подтянуться, продемонстрировать свое знание истории искусств и, немного постояв рядом с тобой, ощутить подспудное волшебство. Ведь ты на самом деле волшебница, способная создать прекрасный мир вокруг себя, доступный не всем, но избранным.

Я буду представлять тебя в воспоминаниях именно такой. И я уверена, что подобное занятие, соответствующее твоему внутреннему дару, подняло бы тебя на тот пьедестал, на котором тебе и предначертано было стоять. И тогда на твоем лице отразилось бы достоинство, гордость, значимость… а недовольство бы ушло…

И теперь про меня…

Возможно, людей, которым будет интересно мое творчество, не так много. Но мне важно и хочется поделиться своими рассказами с миром. Я верю, что в нем должно найтись место мне и принятие моего таланта.

Опубликовать эти необычные сказки и поделиться ими с миром – вот как я вижу посыл от моих женщин-предков. Вот в чем, я думаю, был смысл короны.

Самая лучшая девочка на свете, или Все взрослые – такие придурки!

Я познакомилась с ней не сразу. Нет, ну в самом деле, вокруг было полно других взрослых, кто мог бы заняться этой симпатичной белокурой малышкой! Было грустно, конечно, что никто не обращал на нее внимания. Но и мне было не до того. Почему, собственно, я должна нянчиться с ребенком, мамой которому не являюсь?

Но так уж сложилось, что мы с ней оказались, так сказать, «в одной лодке».

Жизнь забавная штука – ты пытаешься мостить собственную дорогу, рисовать пути и направления. А она берет и все твои планы переворачивает с ног на голову. Или с ног на бок. Или вообще закрывает все двери, в которые ты стучишься.

И так набили оскомину мудрости про «Одни двери закрываются, а другие открываются», «Человек полагает, а Бог располагает», но никуда не денешься. Можно было продолжать переть как трактор в намеченном направлении, а можно было остановиться, оглянуться и попытаться понять, почему все так не клеится с моими замечательными, грандиозными планами.

А планы у меня были – хоть куда! Наполеоновские, без малого.

Но о них потом. А сейчас – про мое знакомство с маленькой девочкой Зои.

Мне во взрослой жизни очень не хватало друзей и хорошей компании. На протяжении многих лет мне никак не удавалось завести такую дружбу, чтобы меня полностью устраивала. Нет, приятели все же были. Но будто время такое «недружеское» выпало на мою долю – общаться полноценно всем было некогда. Так, пару раз в год в ресторан вместе сходить, мейлом на праздники обменяться, ну иногда даже в отпуске на пару дней пересечься. Не более того. Так, как раньше – по два часа на телефоне друг с дружкой висеть или на кухне днями сидеть, языками чесать – такая дружба превратилась в дела давно минувших дней.

А привычка осталась…

И вот я, отчаявшись найти друзей на суше, отправилась в кругосветное путешествие на океанском лайнере в надежде встретить «своих людей» на море.

Так я и встретила малышку Зои. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы узреть ее преждевременную взрослость и способность занимать саму себя. Зои могла часами сидеть на полу, играть во что-то, понятное только ей, и не издавать при этом ни звука. Когда она поднимала голову, чтобы осмотреться, взгляд ее выражал всю сложность пережитого ею в такой еще короткой детской жизни. Она никого не искала глазами, никого с мольбой не вопрошала. Просто наблюдала слегка замершим в удивлении взглядом за тем, что происходит вокруг нее.

Меня часто удивляло, как редко ее слышно. Дети – они же кричат, плачут, шумят и истерят. И на их успокоение зачастую требуется немало усилий. Но только не Зои – немного даже пугало исходящее от нее принятие того, что кричать ни в коем случае нельзя. Трудно было себе представить Зои кричащей. Она оставила крик далеко позади в совсем неосознанном младенчестве.

Мне непросто было приблизиться к ней. Я испытывала большой дискомфорт и страх. Я чувствовала себя неуклюжей, неумелой и еще… почему-то безгранично виноватой.

Но это все были мои собственные чувства. Здесь не было какого-то посыла от Зои.

Я знала, что подойти надо. День за днем я отбрасывала по одной все бесконечные причины, почему я не должна этого делать. По очереди отлетали «Без меня разберутся!», «Почему я вообще должна этим заниматься!», «Где, черт побери, ее родители?!», «Что мне, больше всех надо?», «А меня саму кто обогреет заботой и вниманием?», «У меня нет на это ресурсов!» и так далее.

Не знаю, сколько еще времени я спорила бы сама с собой, если бы не один случай, произошедший на нашем судне. А дело было так: вдруг поломались все лифты. И у единственного работающего лифта столпилось огромное количество народу. На лайнере было множество лестниц, но всем как будто приспичило воспользоваться именно этим благом цивилизации. Я оказалась в числе нетерпеливых, толкающихся в очереди на лифт глупцов. В какой-то момент мои нервы сдали, и я, активно поработав локтями и распылив вокруг себя устрашающие феромоны, пробилась к кабине лифта и втиснулась в нее. Народу внутри было уже предостаточно, и мое напористое поведение могло выйти боком для пассажиров. Но я не готова была больше ждать ни минуты и, осмотрев находящихся вместе со мной, успокоила себя мыслью, что решение втиснуться было правильным. В лакированной кабине красного дерева, помимо меня, были четверо – двое подростков, парень и девушка, и двое детей, девочка лет девяти и малышка Зои. Как она одна пробралась через толпу к лифту? Как осмелилась без родителей войти в кабину? Где вообще были эти ее безответственные родители? Ответов на эти вопросы у меня не было. Я чувствовала внутри злость. Она накрывала меня волнами наподобие волн в океане – сначала поднимается первый, небольшой вал раздражения, после он набирает силу и с мощью девятого вала ярость выплескивается наружу. Именно в этот момент наш лифт, уже поехавший вниз, дал крен. Случилось самое страшное: оборвался один из тросов и лифт накренился. Все в ужасе прилипли к стенкам в ожидании, что будет дальше. А дальше нам пришлось пережить несколько моментов смертельного ужаса – лифт, не меняя положения, вдруг дернулся и быстро полетел вниз. К счастью, мы выжили. Каким-то чудом кабина затормозила и остановилась, пробив пол стеклянной шахты, и подвисла буквально в метре от пола первой палубы.

Не веря своему счастью и не чувствуя боли в теле, я посмотрела на своих неудачливых попутчиков. Подростки были слегка ошеломлены, старший потирал плечо. У девятилетней девочки от испуга по щекам потоком лились слезы. Но на первый взгляд, физически с ней все было в порядке. А что же Зои? Только сейчас я обратила внимание, что малышка, зажмурившись, сидит на полу, обхватив, как обезьянка, руками и ногами мою ногу и прижимаясь к ней что есть сил.

«Опять я тут за старшего!» – недовольно подумала я и нехотя приступила к выполнению своей «взрослой» роли.

– Ребят, вы целы? – с серьезным видом спросила я у старших детей.

– Вот козлы! – услышала я в ответ. – Пятизвездочный лайнер, а лифты падают! Кто так строит!

– Да вообще эти взрослые – придурки! – подхватила его приятельница – Вы зачем в лифт вперлись, когда здесь и так уже народу достаточно было!

Тут я поняла, что оказалась в миноритарной оппозиции, да еще и в замкнутом пространстве. Быстро оценив свои шансы на успех в случае продолжения линии «Я тут взрослый, я тут главный!» как незначительные, я метнулась в роль «пострадавший товарищ по несчастью».

– Ой, ребята, – запричитала я, – да кто ж знал-то, что так выйдет? Да лифт же на четверых рассчитан, а вас тут, можно сказать, три с половиной человека было. Это с лифтом что-то не так, со всеми лифтами на этом корабле что-то не так! – я ловко переключила гнев подростков, отведя от себя опасность. Это сработало, подростки начали хаять менеджмент лайнера.

– А нас спасут? – сквозь слезы испуганно спросила девятилетняя девочка, и вдруг прижалась ко мне и зарыдала еще сильнее мне в плечо, щедро увлажняя его слезами и соплями.

– Ребята, – вырвалось у меня, – мы живы! Это – главное! Я уверена, нас скоро вытащат.

И действительно, снаружи послышался топот ног и гул голосов.

Не буду утомлять вас подробностями некомпетентного поведения «спасателей» – очень долго никто не мог решить, что с нами делать – тащить наверх с риском того, что оборвется последний трос или опускать вниз с риском того, что мягко это сделать не удастся, и мы прилично грохнемся. Пришлось мне все же подключиться и настоять на втором варианте. Звук проходил очень плохо, поэтому командовать спасательной операцией изнутри было не так-то просто. Эх, все же правы были подростки: взрослые – такие придурки!

Когда нас наконец освободили, радости не было предела – я просто распласталась спиной на дорогом лакированном паркете первой палубы и готова была так лежать бесконечно. И лежала бы. Но Зои! Бедняжка, она тоже натерпелась страху. И меня как-то тронуло, что именно мою ногу она выбрала островком безопасности, когда всем нам грозила беда. Зои с растерянным взглядом сидела недалеко на полу и завороженно смотрела на меня. Я вдруг стала для нее значимой фигурой, взрослым человеком, к кому можно броситься в случае опасности. И мне эта роль защитницы вдруг понравилась. Вот чуднò как – мы чуть не погибли в этом дурацком лифте, а для Зои это вылилось в то, что она обрела в моем лице друга. Теперь она была не одна, теперь рядом был кто-то, к кому она смогла броситься за помощью, за защитой.

Довольно быстро мы перестали быть главной новостью, и к нам потеряли интерес. Все с большей охотой глазели на рухнувший лифт. Я села и пододвинулась поближе к Зои.

– Привет, – сказала я ей. – Тебя зовут Зои, правильно?

– Да.

– Как ты? Испугалась, наверное?

Зои удивила меня своей взрослостью, ответив совсем не по-детски:

– Да, страшно было падать, – сказала она почти без эмоций, но все же всхлипнула.

– Я – Керри.

– Я знаю.

– Откуда?

– Слышала, как тебя звал кто-то.

– А ты, Зои – ты здесь с кем?

– Сама.

– А твои родители? У тебя есть кто-то?

Взгляд Зои сменился – в нем появилось отчуждение и настороженность. Я не хотела, чтобы она отдалялась от меня и поэтому переключилась на другую тему.

– Слушай, я так перенервничала, пока мы падали. Пойдем со мной в кафе – попьем сока?

Зои обрадовалась:

– Пойдем!

Тогда я впервые взяла ее за руку и неожиданно для себя осознала, что обрела близкого человека. Произошло какое-то маленькое чудо: я поняла, что никогда не смогу выпустить ее руку из своей.

Вот дела – я, взрослый человек, нашла себе достойного друга в лице маленькой девочки! Вот шутница эта жизнь!

С тех пор мы стали проводить много времени вместе. После завтрака я обычно находила Зои в лобби третьего этажа, через который, собственно, пассажиры и попадали на борт судна с причала. Зои же в этом лобби привлекал огромный аквариум, в котором жил небольшой осьминог. Малышка ходила вокруг аквариума, не отрывая ладони от стекла, следуя за движениями неведомого существа о восьми ногах.

– Знаешь, кто это? – спросила я, подойдя к ней и присев на корточки.

– Это… нет, не знаю, – смущаясь своего незнания, ответила Зои.

– Как бы ты его назвала? – спросила я.

– Это не он, это она, – заявила мне Зои, слегка нахмурив бровки.

– Откуда ты знаешь? – спросила я, удивившись.

– Знаю и все! – немного рассердилась Зои.

– А как бы ты ее назвала?

– Катапуся! – уверенно сказала Зои.

Я подумала, что наверняка она слышала, как кто-то из иностранцев произнес «октопусс» и переиначила это слово на свой манер. Но позже я убедилась, что Зои была мастерица придумывать названия всем незнакомым вещам. Отсутствие взрослых вокруг нее, которые бы все ей объясняли, дало толчок недюжинной фантазии. Нашей (немного неловко признаваться, что в первую очередь моей) любимой игрой на ближайшие дни стало прогуливаться по палубам лайнера в поисках диковинных предметов, которым мы с Зои придумывали собственные названия.

Например, в детской игровой зоне: батут – летун или прыгун, скалодром – стена с ушами, мини-гольф – поляна с норами.

С одной стороны, мне было неловко, что я ничему не учу Зои. Но при этом меня не покидало чувство, что я учусь у нее. Что я познаю мир заново. Заново мне открывается и суть вещей, названия которым придумывала Зои. В какой-то момент я все же спросила:

– Зои, а хочешь поиграть? Попрыгать на прыгуне, залезть на стену с ушами или погонять мячи по поляне с норами?

Зои примолкла, не сразу согласилась. Посмотрела на меня неуверенно и спросила:

– А ты меня научишь?

Грустно мне стало, что никто до меня не только не потрудился привести сюда Зои поиграть, но и не сказал даже названий этих популярных у детей забав. Я ответила ей насколько смогла весело:

– Да, конечно, научу. Пойдем!

Это был необычный день для нас обеих. Мне из-за возраста Зои велели быть вместе с ней на всех аттракционах. Зои пробовала новые забавы с осторожностью. У нее неплохо получалось, особенно хорошо она играла в гольф. Однако полностью расслабиться и забыть обо всем на свете, «уйти в отрыв», как часто бывает с детьми, она не могла. Не удавалось полностью расслабиться и мне. Я ведь, как и Зои, не умею веселиться. Не мое это. Тем не менее, когда день закончился, Зои подошла ко мне, взяла меня за руку и спросила:

– А мы можем завтра снова прийти сюда?

– Тебе понравилось? – поинтересовалась я, слегка запыхавшись от прыжков на батуте.

– Да, понравилось… – потом, помедлив, добавила: – Особенно гольф!

Я от души вдруг сказала:

– Спасибо тебе, Зои, я давно так не веселилась! – я хотела, чтобы Зои почувствовала себя значимой.

И это было в каком-то смысле правдой. Да, на аттракционах я веселиться не умею, но я получила огромное удовольствие от компании Зои. Вот уж не думала, что найду себе друга в лице маленькой девочки!

Наше совместное путешествие продолжалось – ежедневно мы исследовали лайнер от кормы до носа на каждой палубе. А было их ни много ни мало двенадцать!

Встречались и расставались мы всегда в одном месте – на палубе номер три с аквариумом. Перед расставанием Зои всегда говорила мне: «Завтра встречаемся у Катапуси!» Мне казалось, что постепенно она стала веселее и увереннее. Даже подросла немножко.

Однажды, когда мы забрели на палубу номер семь, где располагались многочисленные кафе и рестораны, Зои затормозила у одного из баров. Я остановилась вслед за ней и посмотрела туда, куда был устремлен взгляд девочки. За барной стойкой я увидела средних лет мужчину плотного телосложения в очках и при усах, уже прилично набравшегося к полудню. Похоже, он сидел здесь не первый час. А скорее всего, и не первый день. Ему явно не хватало компании для задушевных разговоров – он разговаривал сам с собой, что-то бурча себе под нос. Завидев нас, мужчина уперся взглядом сначала в девочку, потом в меня. Зои при этом непроизвольно взяла меня за руку.

– Чего это ты здесь делаешь? – строго спросил мужчина у Зои, но при этом в голосе его слышалась игривая нотка. Зои вся напряглась. Похоже, что от ее ответа зависело настроение мужчины.

– Мы здесь гуляем, – с робкой улыбкой ответила она, потом добавила: – Вместе с Керри, – и посмотрела на меня.

– Идите гуляйте где-нибудь в другом месте! – пытаясь напустить на себя серьезность велел нам мужчина. – Нечего вам тут околачиваться!

На мгновение мне показалось, что он испытывал неловкость перед маленькой девочкой за сложившуюся ситуацию – он в баре, пьяный… Но тут мужчина отвернулся и, поворачиваясь, махнул на Зои рукой. И в эту отмашку он вложил столько пренебрежения и разочарования, что даже мне стало не по себе.

– Кто это? – спросила я у Зои, когда мы отошли от бара подальше.

– Это мой папа, – ответила Зои. Потом подняла на меня свое личико и сказала: – Пойдем на корму? Капитан сказал, что оттуда можно увидеть дельфинов.

– Пойдем! – сказала я наигранно весело. И мы пошли, не разжимая рук.

Остаток дня прошел без особо интересных событий. Разве что капитан объявил о стае летучих рыб справа по борту. Мне удалось на них посмотреть, а вот подсадить Зои, чтобы и она их увидела, не получилось. Я боялась поднять ее слишком высоко, чтобы, не дай бог, не уронить. В этот момент я поняла, как дорога мне стала эта маленькая девочка.

После того, как мы расстались у Катапуси, я побрела к себе в каюту. Уже стемнело, и там, где участки палубы не были хорошо освещены, было довольно неуютно. В одном из таких темных закоулков я наткнулась на Зоиного папу. Он, шатаясь и периодически хватаясь рукой за борт судна для равновесия, возвращался к себе в каюту после дня, проведенного в баре. Видимо, пил он давно, и пить он умел.

Нескольких секунд в непосредственной близости к нему мне хватило, чтобы заразиться от него чувством безнадежности и бесполезности всего, происходящего на этой земле.

– Вечер добрый! – поздоровался он слегка бравадно.

– И вам тоже добрый вечер! – вежливо сказала я, стараясь держаться как можно более непринужденно, хотя, помня Зоин страх перед этим человеком, далось мне это нелегко.

– Вы проводите время с моей дочкой, – констатировал он и, помедлив, добавил: – Спасибо!

Мне показалось, что внутри у этого человека будто много разных персоналий, и ему требуется масса усилий, чтобы решить, кого именно выпустить при разговоре. Чувствовалось, что человек он непредсказуемый, импульсивный, и с ним надо быть настороже.

Я решила побыстрее откланяться, чтобы уйти восвояси, и сказала ему насколько можно вежливее:

– Что ж, доброй вам ночи!

– Доброй ночи, – ответил мне он, не найдя больше ничего, что сказать.

Я обошла его слева – сам он держался правее, придерживаясь за борт. Снова на секунду оказавшись в поле его ауры, я почувствовала, что этот человек уже далеко ушел от себя, и обратно навряд ли сохранилась хотя бы тропинка.

Мне стало очень грустно. Я, кажется, поняла, чем вызвана Зоина столь ранняя взрослость и наблюдательность. С таким папой не расслабишься!

Эх, а как ведь было бы здорово, если бы этот в целом не такой уж плохой, по моим ощущениям, человек оставил бы свои вредные привычки и посвятил бы время Зои! Тогда бы он узнал, чем можно заполнить пустоту внутри, которую он заполняет в баре, – общением с этим замечательным маленьким человечком по имени Зои, доброй, умненькой, ласковой и бесконечно преданной девочкой.

К сожалению, было очевидно, что этот человек потерян и для семьи, и для общества. А что же мать Зои? Что за история с ней? Может быть, сейчас, когда мы уже поближе познакомились и подружились, Зои сможет поведать мне немного о ней? На следующий день, когда мы сидели на деревянных ступеньках лестницы, ведущей к бассейну, и наслаждались мягким утренним солнышком и клубничным мороженым, я аккуратно спросила малышку:

– Зои, а твоя мама… где она?

Зои по-детски трогательно вздохнула всем тельцем, подняв плечики, и сказала:

– Она есть, но она меня совсем не любит.

– Как это не любит? – задала я дурацкий вопрос, не сдержав растерянности.

Зои снова вздохнула и, подтянув к груди колени, обхватила их ручонками. Потом рассеянно посмотрела на мороженое, поняла, что в такой позе его есть не удобно, и протянула рожок мне.

– Хочешь? – спросила она.

– Ну давай, – согласилась я, хотя мороженым уже объелась. Да и к тому же клубничное не мое любимое. Я люблю шоколадное.

– Не знаю, не любит и все. Ругает меня все время, сердится ни за что ни про что. И так сильно сердится, что я даже верю, будто что-то плохое сделала. Хотя на самом деле я ничего такого не делала.

– А где она? – спросила я аккуратно.

– Да здесь где-то, – снова со вздохом сказала Зои. – У нее подружек очень много, она целый день с ними проводит. А когда дома, так целый день с ними по телефону треплется. На меня вообще никакого внимания не обращает.

Мне стало не по себе от одиночества этой маленькой девочки. И от безысходности ситуации, в которой она оказалась. Пьющий отец – еще полбеды. Но нелюбящая, равнодушная мать – это уже полномасштабная катастрофа.

Несколько следующих дней я пребывала в паршивейшем настроении, ведя нон-стоп внутренний диалог с родителями Зои, пытаясь призвать их к ответственности. Но даже мои внутренние попытки о чем-то с ними договориться не привели ни к какому результату. При живых родителях Зои была брошенным ребенком.

Я не показывала Зои виду, что со мной что-то не так, что внутри идет изнуряющая борьба. С ее же стороны я ощущала просто какое-то недоумение и растерянность по поводу положения вещей.

Однажды случился шторм. Приличный шторм, баллов восемь. Капитан раз десять, начиная с раннего утра, всех предупреждал по громкой связи оставаться в своих каютах и быть предельно осторожными при передвижении по лайнеру. «На палубу не выходить, в коридорах держаться за поручни!» – с ноткой озабоченности вещал его голос изо всех динамиков.