Маленький красный дом E-Book

Лив Андерссон

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: Анатомия смерти
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 481

Beschreibung

В 1997 году дочь Евы Фостер, Келси, убегает в Нью-Мексико и бесследно исчезает. Ева убеждена, что она стала жертвой серийного убийцы, который охотится на женщин в этом регионе. Тело Келси так и не было найдено. Спустя годы Ева умирает, оставив все своим приемным дочерям-близнецам. Конни наследует лишь небольшую стипендию и недвижимость в Нью-Мексико, а ее сестра – весь бизнес и поместье в Вермонте. Их мать и при жизни не отличалась добротой, но даже умерев, словно продолжает мстить дочерям. Конни приезжает в Нью-Мексико, и находит там только маленький полуразрушенный красный домик в пустыне и таинственного смотрителя дома, Джета Монтгомери. Она узнает, что в этом районе было убито много женщин, но почему-то все молчат об этом. Конни пытается докопаться до правды, вынужденно втянутая в садистские игры разума ее умершей матери. Удастся ли ей спасти себя и то немногое, что осталось от ее разрушенной семьи, когда серийный убийца уже совсем близко?

Leseprobe

Лив Андерссон Маленький красный дом

© Liv Andersson, 2022

© Клемешов А.А., перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Глава первая

Келси Фостер

Где-то в Нью-Мехико – 1997 год

Ночи кажутся бесконечными, а дни – еще хуже. Он должен умереть, говорю я себе снова и снова. Эта мысль – единственное, что помогает мне держаться. Половицы скрипят над головой. Мои плечи напряжены, мышцы сжаты. Этот мудак вернулся домой, где бы он ни пропадал с утра до заката. Я следила за каждым его движением – вверх, вниз – по этой богом забытой дыре в течение последнего часа. Ему нравится дразнить меня.

Я жду. Как обычно жду.

Я шевелю запястьями, пытаясь восстановить кровоток. Доска подо мной вонзается мне в спину тысячей крошечных булавочных уколов. Подушка пахнет гнилью и плесенью. Я накрыта какой-то толстой звериной шкурой. Здесь, в подвале, жарко, сухо, и он кишит мелкими тварями, которые шныряют по ночам из угла в угол, а шкура воняет шариками от моли и запахом тела. Каждое утро этот ублюдок протирает мою кожу прохладной влажной тканью, смывает пот, ищет, по его словам, укусы пауков. Это фальшивое проявление человечности, которое я и использую против него.

Я слышу, как отодвигается засов, и задерживаю дыхание. Ему потребуется ровно тринадцать шагов, чтобы добраться до подвала. Шарк, шарк… Я считаю каждый звук. На тринадцатом шаге он снова остановится, чтобы забрать свое оборудование. Я представляю этот стол, представляю инструменты. Арсенал инквизитора.

Еще семь шагов, и я почувствую его пальцы, развязывающие меня, на своих ногах – он распутает мои щиколотки, только их; руки же, впивающиеся в грубую доску, останутся связанными. Я почувствую его язык на своей шее, а сам он при этом будет ощупывать, хватать, шарить… даже хуже, чем твари, двигающиеся по моей обнаженной коже ночью. Хуже, чем занозы в моих ладонях.

Я не буду пытаться скрыть отвращение. В этом нет смысла. Я пыталась играть покорную жертву, презрительную доминантку, ворчливую мамочку… Результат всегда един. Он хочет лишь одного – получить удовлетворение, используя любые инструменты, которые заводят его в этот день. Он будет рычать, стонать, обливаться едким, склизким, отвратительным потом. А я буду лежать неподвижно, наблюдая за ним. Следить за потоком света, который просачивается в голую, темную комнату сквозь картон, закрывающий единственное узкое окошко моей тюрьмы. Встреча ледяных глаз с ледяными глазами. В моей голове это еще один пункт, чтобы запомнить. День, яркость луны, уровень жестокости, измеряемый от одного до четырех. Веду свой внутренний журнал, подбирая удобный момент.

Я всегда в ожидании.

Это противостояние, говорю я себе. То, которое я выиграю, если смогу просто перехитрить своего соперника. Финал игры очевиден: только один из нас покинет этот дом живым.

И это будет не он.

Глава вторая

Констанс Фостер

Нью-Йорк

По тому, как тени падали на его голый живот – плоский, вздымающийся, – я могла сказать, что был почти полдень. Простыня подо мной царапалась, точно наждачная бумага, а та, что сверху, едва ли не хрустела от засохшего пота и чего-то еще более отвратительного. Я перевернулась; голова пульсировала. Прошло двадцать две ночи, а у меня уже почти не было наличных, и мне приходилось спать на полу у какого-то парня в квартире недалеко от Челси. Брайан? Брюс? Брент? Черт его знает. Суть была в том, что случилось именно то, о чем говорила Ева: я растратила те небольшие деньги, которые у меня были, и оказалась на улице. Это ненадолго. Я что-нибудь придумаю.

Вчерашний «талон на питание» неуклюже выбрался из постели, поднял шторы так, чтобы солнечный свет лился из пыльного окна на матрас на полу, разгоняя тараканов. Он бросил мне полотенце, пахнущее потом и спермой.

– Ты можешь принять душ первой. – Его взгляд упал на часы над кухонным столом в студии. – Тебе нужно поскорее убираться отсюда, Конни.

Его тон был виноватым, но в глазах мелькнула паника. Я порылась в своей спортивной сумке.

– Что, больше не свободен?

– Я сказал, что не женат, и я не женат.

– Но у тебя есть девушка.

– Она не девушка… просто друг. – Он отвернулся, пряча глаза. – Она бы не поняла. Ну, то, что ты здесь, и все такое.

– Разумеется.

Судя по тусклой безвкусице квартиры, я бы предположила, что девушка, которая «просто друг», действительно являлась просто другом. В противном случае она оказала бы какое-то влияние на эту свалку или по крайней мере вдохновила бы его на уборку. Но я искала признаки другой женщины две ночи назад, когда мы только приехали. Ни второй зубной щетки, ни тампонов, ни геля для душа с ароматом лаванды. Он не был женат, а если и был, то они со своей второй половинкой не жили вместе. Эта квартира недостаточно хороша даже для того, чтобы быть любовным гнездышком.

Он сказал, что юрист. Основываясь на адресе и качестве его одежды и электроники, я могла бы поверить, что он был кем-то вроде адвоката с низким доходом – и не слишком хорошо справлялся со своей работой. Или, может быть, бесплатный государственный защитник. Или помощник юриста. Или, может быть, он был лжецом и чистил туалеты на Пенсильванском вокзале. Чем бы он ни занимался по жизни, сейчас он стоял с жалкой щетиной, проросшей на его румяном лице, прикрываясь руками – пытаясь спрятать свой сморщенный пенис.

Я потянулась и встала с кровати, обернувшись грязным полотенцем.

– Тебе есть куда пойти?

Он выглядел искренне обеспокоенным. Я была бы тронута, если бы не его растущая эрекция и не следы от ногтей на груди. Вчерашняя пятая порция бурбона и схватка на полу вернулись ко мне облаком сожаления. Во рту был привкус оружейной смазки, веки ныли от желания закрыться. Плюс один балл для Евы.

– Конечно, – сказала я, внезапно больше всего на свете желая убраться из этого места. Я натянула брюки-карго и черный свитер с высоким воротом, который, казалось, стягивал мне шею.

– Тебе нужны наличные? – поинтересовался он, наблюдая за мной, пока доставал одежду из корзины на полу.

– Я не профессионалка.

– Я знаю, – покраснел он. Надел боксеры, однако его член, полный надежды, все еще натягивал клетчатый рисунок трусов. – Это было весело, Конни. А девушка… она просто друг, честно. Я тебя когда-нибудь еще увижу?

– Сомневаюсь. – Я обернулась, увидела замешательство в его глазах и услышала голос Евы в своей голове: «Шлюха однажды – шлюха навсегда». Я подумала о том, чтобы поцеловать его в щеку, но решила не делать этого. – Спасибо за приют и за хорошо проведенное время.

Он схватил мою руку, притянул ее к своей промежности.

Я пихнула его кулаком в живот, прорычала «придурок» и протиснулась к двери.

* * *

Идти мне было некуда. Двадцать два дня я экономила свои деньги, и у меня осталось 68 долларов плюс десятка, которую я стащила с кухонного островка Брайана/Брюса/Брента – деньги, как я рассуждала, спасенные от тараканов, – плюс карта метро. Трудно найти работу, когда у тебя нет адреса, но первая комната, которую я сняла, оказалась в притоне для наркоманов. Я пробыла там пять ночей. На шестую запах живых трупов в соседней комнате вывел меня из себя. Мне нужен был способ заработать деньги. Если бы я попросила, Ева отправила бы мне, но я бы скорее умерла, чем позвонила. Потому что цена была слишком высока.

Облака сгущались над головой, окрашивая пространство между небоскребами в раздражающий серый цвет. Я побрела по Восточной 42-й улице, решая, что делать дальше. Первые капли упали, когда я добралась до Пятой авеню и вбежала на Центральный вокзал аккурат перед началом майского ливня. Внутри я купила багет и маленький пакетик миндаля. Я обменяла карту метро на место в вагоне. Человек может ездить в метро очень долго, тем более что у меня не было никакой необходимости где-то выходить.

* * *

Должно быть, я заснула. Мои глаза резко открылись, но невыносимое чувство дезориентации ослабело не сразу. Свет в вагоне казался неестественно ярким. Достойные апокалипсиса пассажиры с пустыми глазами сидели, упорно игнорируя друг друга. Женщина с помятым лицом, покрытым грязью и морщинами, смотрела на меня, протянув руку. Открытая рана гноилась на коже ее правого предплечья, а на пальцах виднелись характерные узелки от бесчисленных ночей, проведенных на улице. Ей могло быть и шестьдесят, и сорок.

Я отвела взгляд в сторону, к окну, и потерла лицо. Отражение, смотревшее на меня, было изможденным, худым и угловатым – ни следа прежней пляжной Констанс. Я предположила, что это и являлось причиной маленьких игр, затеянных Евой. Когда другие меры не сработали, она перешла к тяжелой артиллерии. Тонуть или плыть. Жить или умереть. Стереть границы между безумием и здравомыслием. Игра, в которой моей сестре Лайзе не пришлось бы участвовать.

Бездомная женщина хмыкнула. Она стояла, держась за перила передо мной, ее голова была склонена в мольбе. Синяки усеивали ее шею, от нее воняло потом и гниющим мусорным баком. Я напомнила себе, что и она была чьей-то дочерью.

«Черт возьми…» Я потянулась за своей сумкой, полагая, что пятидолларовая купюра принесет ей больше пользы, чем мне. Вот только моя сумка пропала. Я привязала ее к ноге на случай, если задремлю, но кто-то, должно быть, отцепил ее в перегоне между станциями.

– Ты видела, кто взял мою сумку? – спросила я женщину.

Она снова протянула руку и застонала.

– Кто-нибудь видел, кто украл мою сумку?!

Мне не понравилась истерика в моем голосе, и, очевидно, бездомной женщине тоже. Она отступила в тень. Полдюжины других людей в вагоне уставились на стены и пол. Негласный кодекс нью-йоркских обездоленных: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.

«Дьявол!» Я встала, радуясь, что мой телефон и маленький рюкзак все еще были на месте. Я держала свои деньги раздельно – часть в сумке, часть в маленьком кармашке, который я вшила в лифчик, а остальное в рюкзаке. Я пришла к этому на собственном горьком опыте в моем первом тестовом городе – Чикаго. Но в сумке лежали моя одежда и айпад – вещи, которые я никак не могла купить на те небольшие деньги, которые у меня оставались.

Крик булькнул и замер у меня в горле. Закрыв глаза, я снова села. Нравится мне это или нет, но мне больше некуда идти. У меня все еще был мой телефон – Ева оставила мне хотя бы его. Я бы нашла приют на ночь, а завтра отправилась в Сохо. Я бы снова попыталась отыскать какую-нибудь работу. Держатель вывески, билетер, мойщик полов – без разницы. Меня бы устроило. К черту колледж, к черту мое наследство! К черту Лайзу. Игры устарели. Возможно, я действительно сумела бы избавиться от Евы.

Бездомная женщина вернулась, ее глаза впились в мои.

– Проваливай, – прорычала я, чувствуя злобу ко всем на свете, и отмахнулась от нее. Она вздрогнула, забившись обратно в свой угол. Я отогнала стыд.

Поезд подъехал к последней остановке на линии. Он направлялся обратно на Центральный вокзал, а затем останавливался на ночь. Но с меня было довольно навязчивости моей бездомной попутчицы. Я сунула 2 доллара в руку несчастной женщины и выскочила из метро. Я решила рискнуть здесь. Что мне терять?

* * *

Он сказал, что его зовут Ирвинг. У него были длинные руки, белые зубы и волосы цвета грязного снега. Я возненавидела его с первого взгляда. Его губы коснулись моей шеи. Я ощутила запах итальянского сэндвича и табака, и мой желудок предательски заурчал – багет и орешки тоже остались в сумке. Он услышал это и улыбнулся.

Я отстранилась, глаза метались по сторонам в поисках выхода.

– Сколько? – прошептал он. – За анал?

Бар был почти пуст. Я воспользовалась туалетом, чтобы умыться, а затем пила стакан минералки так долго, как только могла, в поисках дружелюбного лица и бесплатных орешков. Я не нашла ни того, ни другого – только Ирвинга. Я отказалась от его предложения выпить, но он, должно быть, почувствовал мое отчаяние. Такой хищник, как он, мог учуять это во мне – сладкий аромат для его извращенных чувств.

Его язык скользнул по моему уху.

– Да ладно, сколько?

Я могла бы уйти и взять такси – вот только у меня не было денег на проезд. Метро находилось всего в квартале отсюда. Я могла бы убежать, даже если бы он последовал за мной. Продолжать кататься на поезде до рассвета. Я встала.

Он схватил меня за руку. Я стряхнула ее, бросила доллар за воду на стойку бара и направилась к двери. Это место пахло одиночеством и сожалением. Я увидела чернокожего мужчину в деловом костюме, наблюдавшего за нами с другого конца бара. Ирвинг последовал за мной через двойную стеклянную дверь на пустынную улицу. Холодный воздух, словно пощечина, взбодрил меня.

– Эй, – крикнул Ирвинг. – Ну-ка вернись!

Я продолжала идти, ускоряя шаг. Он был быстр для своего возраста. Я почувствовала его хватку на своей шее и невероятно длинную руку на моей талии.

– Я же сказал тебе вернуться! – Ирвинг притянул меня к себе, приставил нож к ребрам. Другой рукой он стащил с моих плеч рюкзак. – Ты же хочешь этого, значит, пойдешь со мной.

Я сделала глубокий вдох, затем выдохнула, успокаивая свои нервы. Мое сердце колотилось где-то в горле, и я молилась, чтобы оно замедлилось. Я знала таких людей, как Ирвинг. Страх был его наркотиком.

Он поцеловал меня в ухо и вцепился в грудь.

– Всего на несколько часов. Я ведь старался быть вежливым.

– Ладно.

– Хорошая девочка.

Я расслабила мышцы, подалась к нему, отстраняясь от ножа. Уличные фонари пульсировали, но то была уловка моего сужающегося зрения. Я услышала какой-то шорох позади нас, увидела свет других уличных фонарей в конце квартала. Он все еще держал меня.

– Пятьдесят баксов, – прошептала я.

– Двадцать. – Он помахал рюкзаком перед моим лицом, вне пределов моей досягаемости. – И я делаю все, что пожелаю.

– Ладно.

Он начал отпускать меня. Резким толчком я схватила его за запястье и вывернула руку назад. Что-то хрустнуло. Нож со звоном упал на землю. Мы оба уставились на это, но я сильнее потянула его за согнутую руку и пихнула коленом в поясницу, целясь в почки. Он застонал: отвратительный звук, который начинался низко и сворачивался вокруг себя, пока не превратился в рокот.

– Беги, – сказал голос позади меня. Это был «деловой костюм» из бара. Он поднял нож. – Я прослежу, чтобы он не последовал за тобой.

Я еще раз пнула Ирвинга в спину для пущей убедительности, затем сделала все возможное, чтобы подтолкнуть его к «деловому костюму». Тот превосходил Ирвинга на шесть дюймов и двадцать фунтов.

– Спасибо! – сказала я.

«Деловой костюм» кивнул.

Я рванула с места и, не оглядываясь, добежала до входа в метро.

* * *

Рассвет наступал медленно. Из угла вагона метро я наблюдала за парадом человеческих тараканов, входящих и выходящих. Одни трезвые, другие под кайфом. Некоторые честные, некоторые нет. Мне было все равно. У меня не было ни действующего удостоверения личности, ни денег, мне некуда было идти – уж точно не обратно в Вермонт к Еве. Я знала, чего она хотела: чтобы я потерпела неудачу. Чтобы я прибежала обратно, сказав ей, что она права и что мне нужно остаться с ней навсегда. Я бы этого не сделала. Уж лучше я сгнию здесь, став жертвой собственного упрямства.

В 7:15 я выбралась на солнечный свет, вернувшись к Центральному вокзалу. День был ясный и обнадеживающий, город проснулся. Мои ребра пульсировали в том месте, куда Ирвинг ткнул меня, слюна во рту казалась липкой. Вынув все оставшиеся у меня деньги, я взвесила, стоит ли посещать столовую.

В 7:24 зазвонил мой мобильный телефон. Поскольку зарядного устройства не было, мне повезло, что он все еще работал. Я взглянула на высветившееся имя абонента. Лайза. Чего она хочет?

Лайза без предисловий сообщила:

– Она мертва.

– Кто?!

– Тетя Ева.

Ровный тон. Я задумалась, говорит ли она мне правду. У меня поплыло перед глазами.

– Что? Как?

– Несчастный случай. В озере.

– Что за несчастный случай?

Пауза.

– Она утонула во время утреннего купания.

– Это не похоже на Еву.

Моя светловолосая, голубоглазая, чертовски богатая мать стала жертвой чего-то столь обыденного, как несчастный случай? Невозможно. Ее кончина была бы какой угодно: падение с небоскреба, авиакатастрофа. Жанна д’Арк из «The Ladies Who Lunch»[1]. Только у Евы Фостер не было дам, с которыми можно было бы пообедать. Ни друзей, ни привязанностей, ни теплых чувств. Она была снежной королевой.

– Тебе нужно приехать домой, – проговорила Лайза.

Дом? У меня не было дома.

– Я пришлю за тобой машину, – сказала Лайза. – Твоя борьба окончена. – Она сделала паузу. – Пришло время вернуться.

– Я не приеду.

Но даже когда эти слова слетали с моих губ, я понимала, как беспомощно они звучат. Конечно же, я вернусь в Вермонт. Куда мне еще идти?

Лайза не стала дожидаться, пока я передумаю вслух. Она не сомневалась, что я так и сделаю. Точно так же, как всегда знала способы успокоить Еву.

– Я пришлю Дейва с машиной, – продолжила она. – Поторопись, Конни. Я буду ждать тебя в поместье. – Она сделала паузу, а когда заговорила снова, я услышала, как треснула ее самоуверенность. – Ты мне нужна.

Глава третья

Ева Фостер

Нихла, Нью-Мехико – 1997 год

Когда-нибудь Келси сведет ее в могилу. Ева Фостер вполголоса проклинала свою дочь, приберегая самые крепкие выражения для момента их встречи. Со стороны могло показаться, что дочь похожа на мать, но на самом деле Келси была упрямой – вся в отца. Упрямая, склонная к манипуляциям и слишком умная – порой даже в ущерб собственному чертову благу.

Офицер Тимоти Майор приподнял фуражку в старомодном жесте уважения. Он был немолод, лысоват, с широкой грудью и с руками, которые казались слишком короткими для его высокого, долговязого тела.

– Мы считаем, что она покинула Нихлу, миссис Фостер. Вы не там ищете.

Солнце в небе казалось оранжевым диском. Ева подняла взгляд, нахмурилась и поправила темные очки, защищающие ее от яркого света. Она плотнее запахнула палантин на плечах и посмотрела незнакомцу прямо в глаза – серо-зеленые, цвета быстрой реки. Они стояли снаружи у полицейского участка, на окраине города, расположенного на границе цивилизации, и оттенок глаз офицера соответствовал грязным краскам окружающей их пустыни.

Полицейский подался вперед.

– Мэм, вы слышали, что я только что сказал?

Ева выудила из сумочки портсигар и достала из него сигарету.

– Ненавижу этот богом забытый штат, – произнесла она, закуривая. – Засуха, нестерпимая жара, чертовы кактусы.

Она покачала головой, затянулась и выпустила дым концентрическими кругами. Наблюдая, как кольца рассеиваются в сухом воздухе, она снова покачала головой.

– Я чувствую, что моя дочь здесь. Продолжайте искать.

– Никто не видел ее уже несколько дней.

– Это не значит, что ее здесь нет. Мой детектив утверждает, что отследил Келси до этого места. Никто ведь не видел и того, как она уезжала, не так ли?

– Дети путешествуют автостопом. Они встречают странных… ну, давайте назовем их новыми друзьями, – замялся офицер. – И уходят с этими новыми друзьями.

Офицер собирался сказать «странных людей», подумала Ева. И он не ошибся бы. Подобные люди были слабостью Келси, ей нравилось дразнить их. Одному богу известно, со сколькими незнакомыми мужчинами она переспала во время своего короткого путешествия по стране. Ева сделала еще одну затяжку, позволяя дыму наполнить ее грудь и вытеснить страх. Нет смысла останавливаться. Ева не питала никаких иллюзий, когда дело касалось ее дочери. Зажав сигарету в красных губах, женщина сняла солнцезащитные очки, не торопясь убирать их обратно в футляр. Медленно, обдуманно, выставляя напоказ бренд, выставляя напоказ свои украшения, выставляя напоказ власть, к которой она привыкла, – власть, которую давали счета в швейцарских банках и множество компаний. Но если этот мужчина и был смущен ее демонстрацией богатства, он хорошо это скрывал. Она сосредоточила свое внимание на его лице, позволяя своим холодным голубым глазам сверлить его глаза цвета грязи.

– Мой детектив сообщил мне, что это не первое исчезновение в Нихле и ее окрестностях, были и другие. Тоже новые друзья? – Когда полицейский не ответил, Ева продолжила: – Найдите мою дочь. Это ваша работа.

Офицер не пошевелился, просто в упор смотрел на нее, уперев руки в бока. Она первая отвела взгляд, ненавидя себя за эту неудачу. От него больше не будет никакой помощи. Куда бы она ни повернулась в этом городе, везде чувствовала себя загнанной в угол. Побег. Наркотики. Секс. Вечеринки. Странные люди. Она знала, что происходит в его голове. Что происходило в их головах. Келси. Молодая, зрелая, богатая. В лучшем случае – наивная юная девушка. В худшем случае – преступница. Подобрал какой-то подонок – возможно, из-за денег. Наверное, сейчас уже в Мексике, развлекается с каким-нибудь смуглым мальчиком в кузове пикапа. Или ловит кайф на груде подушек в старом фургоне «Фольксваген».

Снисходительный взгляд полицейского сказал все: властная мать, у которой больше денег, чем здравого смысла. Подросток-беглец, у которого слишком много времени и слишком мало дисциплины.

Только он ошибался. Очень сильно ошибался.

Ева бросила сигарету на землю – так, чтобы та приземлилась прямо у ног офицера. И, тряхнув своими светлыми волосами, развернулась и пошла прочь. Если он ничего не собирается предпринимать, значит, это должна сделать она.

* * *

Бар находился в полумиле от станции. Пыльная забегаловка с заляпанным фасадом и названием «Хижина Джека», нацарапанным коричневыми каракулями на доске у входа, стояла в ряду заброшенных хижин. Ева расположилась в самом конце длинной деревянной стойки, в тени, спиной к пустой импровизированной сцене и двери, на которой черными квадратными буквами было написано «Hermosas». Вычурная русалка смотрела на нее со стены из-за стойки бара.

– Что вам предложить?

Глаза бармена казались черными сферами, обрамленными темными ресницами.

– Джин с тоником. «Мартин Миллерс», если он у вас есть. – Ева высокомерно повела подбородком в сторону русалки.

– «Миллерса» нет на много-много миль вокруг.

Не обращая на нее внимания, он протер стойку серой тряпкой, затем взял стакан с зеркальной полки.

– У нас есть «Сигрэм».

– Тогда «Сигрэм».

Бармен задержал на ней взгляд.

– Откуда вы? – наконец спросил он.

– Филадельфия.

– Вы проделали долгий путь ради джина с тоником.

Ева расплылась в улыбке.

– Хотела увидеть прекрасную Нихлу в штате Нью-Мехико.

Бармен бросил тряпку в раковину за стойкой и закончил готовить ей напиток.

– Теперь я знаю, что вы лгунья. Никто не приезжает в Нихлу специально.

– Забавное название для города, расположенного так близко к Мексике. – Ева наклонила голову. – Больше похоже на что-то ближневосточное.

– Разве? Как бы то ни было, все дороги ведут в Нихлу. Вы увидите. – Он поставил напиток перед Евой и принялся изучать ее. Его рот изогнулся в полуулыбке. Бросив взгляд на двух других своих клиентов – пожилого белого мужчину, держащего в руках «Дос Эквис», и парня, чья бритая татуированная голова в этот момент покоилась на стойке бара, он продолжил: – И все же почему вы здесь?

Ева сделала глоток. Несмотря на дешевизну, джин пошел хорошо.

– Ищу кое-кого. – Она достала из сумочки фотографию Келси и подтолкнула через стойку. – Возможно, ты ее видел.

Мужчина взял снимок и направился к передней части бара, где тусклый солнечный свет заливал бритую голову пьяницы. Бармен был среднего роста и худощавым, с мускулистыми загорелыми руками и алой полосой ожога, пересекавшей обнаженный бицепс. Татуировка русалки, похожей на ту, что была на стене, окружала широкое запястье. Его лицо состояло из жестких плоскостей, разделенных пополам удивительно мягким ртом. Он уставился на фотографию, затем поднес ее к свету.

Мужчина вернулся в темную часть бара и вернул снимок Еве.

– Нет. Никогда ее здесь не видел. – Черные глаза скользнули вбок, к двери мужского туалета. – Симпатичная девушка. Ваша сестра?

– Дочь. – Ева вытащила сигарету из металлического портсигара. – Ей шестнадцать.

Бармен пожал плечами.

– Наверное, поэтому я никогда ее не видел. Несовершеннолетняя.

– Разумно.

Ева допила свой коктейль и достала из бумажника наличные.

– Как тебя зовут, ковбой?

– Джек Козби, – кивнул он в сторону вывески за стеклянной витриной. – Это мой бар.

Ева положила на прилавок десятку, а затем добавила две стодолларовые купюры.

– Если ты что-нибудь вспомнишь, Джек, что угодно, позвони мне. – Она нацарапала свое имя и телефонный номер отеля на листе тисненной бумаги цвета слоновой кости. – Что угодно.

Взгляд Джека заметался от купюр на прилавке к лицу Евы и ее декольте. Он кивнул.

– Шестнадцать, – повторила Ева.

– Здесь, в Нихле, это не считается слишком юным возрастом.

Ева соскользнула со стула.

– Именно этого я и боюсь.

* * *

Наволочка была сшита из полиэстера цвета слоновой кости. Ева провела рукой по внешней стороне, ухватилась за углы и потянула ее вперед, чтобы та накрыла ее голову. Она видела, как глаза Джека расширились, затем потускнели, его рот скривился в гримасе, затем расслабился, пока его лицо не уткнулось в шелк ее блузки. Она обхватила бедрами его спину, при этом позволяя своему взгляду скользить по дверному проему, про себя считая секунды до того, как он закончит. Она ненавидела мужские оргазмы. Они были не просто грязными, они были совершенно уродливыми.

– Твоя очередь, – пробормотал он.

Ева оттолкнула его от себя.

– Я в порядке.

– Ты не кончила.

– Мне это и не нужно, – бросила она.

– Как знаешь.

Джек сел и подхватил свои штаны. Застегнув джинсы, он повернулся и оглядел ее. Ева в свою очередь с восхищением смотрела прямо на него. Он был не в ее вкусе, но в нем ощущалась безошибочная мужественность, которая одновременно забавляла и привлекала ее. Джек был потешным развлечением.

Ева перевернулась, разглаживая дешевые простыни. Она могла бы простить грубоватый цветочный освежитель воздуха в номере, но обстановка – техасско-мексиканская версия дорогого мотеля, если такие вообще существуют, – была чересчур.

Ева заставила себя улыбнуться.

– Мне понравилось.

– Я так и понял.

Ева встала и натянула трусики, затем юбку, не торопясь застегивая молнию. Джек был достойным любовником. Он восполнял недостаток техники необузданным энтузиазмом. Тем не менее, она была готова к его уходу. Ева выбрала сигарету из портсигара на прикроватном столике и наблюдала, как бармен мозолистыми пальцами завязывает шнурки на своих рабочих ботинках. Его рука дрожала.

– Я заставляю тебя нервничать? – спросила она улыбаясь.

Джек нахмурился.

– Мне нужно идти.

Ева направилась в другой конец комнаты, ее движения были вялыми, она выдыхала дым на ходу. Подойдя к Джеку, она встала перед ним в ожидании.

Завязав ботинки, он выпрямился. Ева почувствовала, как от него волнами исходит жар. Она притянула его к себе, прижавшись телом к его все еще обнаженной груди, и поцеловала. Подождала, пока Джек расслабится, поддавшись поцелую, затем оттолкнула его, не сводя с него глаз.

– Моя дочь.

– Так вот из-за чего все это было?! – возмутился Джек.

– Я трахаюсь только с теми мужчинами, с которыми хочу трахаться, – ответила Ева. – Однако мне все еще нужно найти Келси.

– Я же сказал тебе, она никогда не была в баре.

– Но ты все же видел ее.

Джек опустил взгляд, затем перевел его обратно на Еву, которая стояла в ореоле угасающего света, просачивающегося сквозь жалюзи. Она знала, какое впечатление производит на мужчин, и выпрямилась, чувствуя, как солнце поклоняется ее стройному телу. Ее соски были твердыми, а юбка облегала упругие бедра. Несмотря на то, что ей перевалило за тридцать, она была подтянутой и гибкой, с кожей молочно-кремового оттенка.

Джек сдался:

– Да, я видел твою дочь.

– Где? – спросила Ева.

– Не в баре.

Ева стряхнула пепел в стакан на прикроватном столике. Смотря бармену прямо в глаза, она спросила холодным, спокойным голосом:

– Забудь о баре, Джек. Где ты видел мою дочь? – Она ждала ответа. – Скажи мне.

– Черт возьми, Ева. За пределами бара, ясно? Она была с парнем. Я заметил ее через окно, потому что… – Джек замялся. – Ну, я просто заметил ее. Кажется, ей было весело.

Это похоже на Келси – насмехаться над судьбой.

– Когда это было?

– Несколько недель назад.

– Кто был этот человек? – напирала Ева.

– Я понятия не имею.

– Чушь собачья.

Джек потер глаза.

– Черт возьми, Ева! Это не преступление – встречаться с красивой девушкой.

– С девушкой, которая пропала без вести, – парировала Ева. – С девушкой, которой всего шестнадцать.

– Она выглядит старше. На двадцать один. Может, даже на двадцать пять.

– Ты трахал ее? – Джек покачал головой. Ева выдержала паузу. – Тогда кто?

– Антонио Леру.

Ева знала эту фамилию благодаря мучительно долгим часам, проведенным в полицейском участке, и бесконечным поездкам по Нихле.

– Сын судьи?

Джек кивнул, и на его лбу выступил пот. Ева затушила сигарету.

– Ты должен уйти сейчас же.

– Что ты собираешься делать? Ты не должна упоминать меня! – быстро проговорил Джек. – Судье Леру не понравится, если в этом деле всплывет имя его сына, это может сказаться на моем баре…

Холодный взгляд Евы заставил мужчину замолчать.

– Пошел. Вон.

Джек схватил свою рубашку и удалился, не произнеся больше ни слова.

Глава четвертая

Констанс Фостер

Шелберн, Вермонт – наши дни

Ни черта не изменилось.

Дэйв Даггер, водитель, ехал по длинной подъездной дорожке, которая вела к воротам особняка Евы на озере Шамплейн. Я попросила его остановиться, чтобы можно было осмотреться и покурить. Ева никогда не разрешала мне делать это на территории. Поэтому я решила, что сигарета у ее драгоценного входа станет очередным хорошим «пошла ты».

А ведь я уже бросила курить.

Я затянулась и уставилась вдаль. Дом находился на вершине холма, его белый викторианский фасад был обращен на озеро Шамплейн. Сильный ветер унес сигаретный дым в сторону особняка, и я наблюдала, как он рассеивается в прохладном воздухе. Несмотря на то, что было начало мая, я внезапно почувствовала озноб и плотнее закуталась во флисовую куртку. Отсюда сквозь деревья я могла видеть озеро. Это была идеальная картина – неспокойные голубые воды, величественные горы Адирондак вдалеке, их пик, все еще покрытый снегом… но при этом я ощущала присутствие Евы, как злокачественную опухоль, которую невозможно удалить.

Дейв кашлянул, и я обернулась к нему. Последние несколько лет он был неотъемлемой частью семьи, самой тихой тенью в доме теней, узнаваемой по запаху трубочного табака и ментоловых таблеток от кашля. Никогда не отличавшийся многословием, сегодня он казался особенно мрачным.

Я скользнула обратно в машину.

– Как ты, Дэйв?

Через зеркало я увидела, как изогнулись седые кустистые брови.

– В порядке.

– Скучаешь по Еве?

– Еще бы.

Он лгал. Ева была почти так же жестока со своим персоналом, как и со мной. В нашем доме никто не мог продержаться долго: ни повара, ни частные репетиторы, ни садовники, ни домработницы. Когда дело касалось прислуги, наш дом напоминал калейдоскоп, в котором вращались несчастные люди. С другой стороны, до меня дошло, что Дэйв с нами уже более четырех лет. Должно быть, Ева хоть что-то делала правильно. Я заново взглянула на водителя. Часы на толстом золотом браслете, итальянские шерстяные брюки, идеально отутюженные, рубашка «Brooks Brothers»[2]. Ева хорошо платила ему – возможно, именно поэтому он остался.

Дэйв проехал через ворота и направился к дому. Я опустила стекло. В доме Евы было очень мало вещей, по которым я скучала, но мне нравились запахи и звуки озера. Природа просыпалась, и я уже могла слышать лягушек и птиц, чей хор становились все громче по мере того, как день переходил в ночь.

Дэйв придержал для меня дверцу, пока я вылезала из машины. Я медленно прошла по широкому крыльцу ко входу в дом с французскими дверьми. Оттуда я могла видеть мягкие очертания вершин Зеленых гор и суровые Белые горы Нью-Гэмпшира за ними. Я понимала, почему Ева остановилась здесь. Я не понимала, почему она решила никогда отсюда не уезжать.

С берега послышался крик чайки, и я увидела, как она пролетела над нами. Бриз поднял волны, и поверхность озера, покрытая белыми барашками, стала сердитой. В детстве я ожидала увидеть здесь Чампа – мистическое существо, которое, как говорили, живет в озере и очень походит на Лох-Несское чудовище, обитавшее в водах Шотландии. Но он так и не появился.

Единственным монстром, которого я знала, была моя мать.

* * *

Я думала, что Лайза встретит меня у двери, но оказалась одна в большом зале. Я отсутствовала три игровых периода подряд, почти три месяца, но дом не изменился. Полы в холле блестели, и мои туфли цокали по мрамору. Звук отдавался эхом, отражаясь от девственно белых стен и высокого потолка.

Я ненавидела этот дом. Ненавидела то, как он заставлял меня чувствовать себя маленькой и незначительной – и всегда, всегда в опасности. Может быть, именно поэтому я не задумывалась об играх. Их здесь не было.

– Ты справилась.

Я обернулась и увидела сестру, стоящую у входа в то, что Ева называла не иначе как гостиной.

Ее лицо оставалось в тени.

– Я только приехала.

– Твоя комната готова.

– Моя комната? Нет, спасибо.

Я не могла понять, хватило ли у моей сестры приличия покраснеть.

– Комната, – повторила она. – Парижская комната.

Моя тетя назвала свои шесть гостевых комнат в честь городов, которые она посетила в свое время: Париж, Афины, Авиньон, Версаль, Сан-Франциско и Лондон. Пока я росла, я думала, что это претенциозно, но слушать рассказы Евы о путешествиях было почти как сказки на ночь, так что гостевые комнаты в основном хранили приятные воспоминания. Не то чтобы у нас когда-нибудь были гости. На самом деле я не могла припомнить, чтобы Ева принимала здесь хотя бы одного человека. Вместо этого комнаты стали местом для игр и фантазий, когда мы были детьми. И еще – местом, где можно спрятаться.

Лайза объяснила, когда будет ужин, во сколько мы встречаемся с адвокатом, как мне следует одеться. Я держала паузу, ожидая продолжения, и мы стояли там – я в большом зале, Лайза в тени, пока у меня не осталось сил выносить это напряжение. Я повернулась, чтобы направиться вверх по лестнице, в «Париж».

– Подожди, – окликнула Лайза.

Она вышла на свет, и я воспользовалась моментом, чтобы изучить сестру, которую не видела несколько месяцев. В отличие от меня, у Лайзы были золотистые кудри и кожа цвета слоновой кости. Там, где я была смуглой и угловатой, Лайза была мягкой и округлой, почти чувственной. Люди никогда не верили, что мы сестры, не говоря уже о близнецах. Сегодня она выглядела особенно бледной. Темные тени, похожие на синяки, залегли на нежной коже под ее глазами, волосы обрамляли лицо безжизненными волнами. Похоже, она плакала.

– Как ты? – спросила она наконец.

– Я же здесь.

Лайза отвела взгляд и развернулась, всем своим видом демонстрируя несогласие.

– Увидимся в шесть, – бросила она через плечо.

* * *

Ужин состоял из говяжьего мяса (полезного для пищеварения, по словам ныне покойной Евы), салата «Клин», жареного лосося и светской беседы, такой мучительно скучной, что вы никогда бы не сказали, что мы с Лайзой близнецы.

* * *

Адвоката я никогда раньше не видела. Древний, со скучающими серыми глазами и копной густых седых волос, он сидел за столом тети Евы так, словно мог подцепить страшную болезнь, если прикоснется к какой-нибудь из вещей. Его пальцы – длинные и элегантные, если не считать торчащих желтых ногтей, – листали папку из плотной бумаги, пока он решительно смотрел на свой телефон.

Мы с Лайзой сидели напротив него на двух обтянутых дамасской тканью креслах времен королевы Анны, стоявших перед богато украшенным столом из красного дерева. Это позерство – идея Лайзы. Мне было бы точно так же комфортно в столовой или на балконе. Однако моя сестра была приверженцем традиций. Вызов в кабинет Евы – никогда не предвещавший ничего хорошего в детстве – теперь не имел надо мной никакой власти. Я могла бы сидеть в этом кресле и больше не чувствовать укуса линейки нашего учителя на своей заднице. Или холодной сырости подвального пола на моих голых бедрах. Или жгучий привкус рвоты и слез.

Я многим обязана Еве Фостер. Не в последнюю очередь своей невероятной способностью терпеть боль.

– Гм-гм! – Адвокат прочистил горло, перевел серые глаза на десятифутовый потолок, затем на каминную полку. Казалось, он смотрел на часы, не обращая внимания на нас с Лайзой, терпеливо сидящих перед ним. Как будто нас вообще не существовало.

– Приветики, дедуля, – пробормотала я.

– Пожалуйста, успокойся, – прошипела Лайза.

Ровно в восемь он начал говорить.

– Ваша мать оставила очень четкие инструкции, вплоть до времени суток, когда я должен буду раскрыть детали завещания. – Он снова прочистил горло. – Какими бы подробными ни казались ее неортодоксальные инструкции о том, как я должен его представить – в кабинете ровно в восемь часов вечера вскоре после ее смерти, – само завещание довольно простое. Сейчас я прочту вам ее слова.

Он вскрыл старомодную восковую печать ножом для писем и вытащил из конверта единственный лист бумаги.

Он пробежал глазами документ, прежде чем посмотреть сначала на меня, затем на Лайзу. На краткий миг его взгляд смягчился. В тот момент, когда он ослабил бдительность, мой желудок сжался. Ева поднималась из могилы, и, что бы она ни планировала, это будет неприятно. Выбранное ею время и перечень правил сказали достаточно.

Восемь часов – колдовское время в этом доме. Если тебе грозило наказание, Ева звонила в восемь, прямо перед сном. Нарушения могли быть серьезными – плохая оценка, крики на персонал – или незначительными. Однажды мне пришлось две ночи спать голой в подвале, потому что я без спроса унесла в спальню кусок торта.

– «Девочки, – произнес адвокат своим хриплым голосом, – если вы это слышите, значит, я вас покинула. Возможно, это клише, но это правда. Я не настолько сентиментальна, чтобы верить в загробную жизнь. Или, возможно, я просто не мазохист, потому что, хотя я бы осталась верна всем своим мирским действиям, я не знаю, одобрил бы Бог мои методы. Но, с другой стороны, Он не прошел через то, через что прошла я».

Адвокат сделал паузу, и я наблюдала, как он просматривает страницу, читая дальше.

Затем он вновь заговорил:

– «Возможно, это несправедливое утверждение. Лайза, ты всегда была хорошей дочерью. У тебя хватило ума слушать и изящества повиноваться. За это ты будешь вознаграждена. Констанс, боюсь, все, что я скажу тебе сейчас, не будет иметь значения. Расстояние между нами оставалось огромным, и я всегда была и буду легкой мишенью для твоего ощущения неудачи и неполноценности. По-настоящему это, конечно, моя неудача, потому что роль родителя – учить смирению и прививать мудрость. А в твоем случае я не справилась ни с тем, ни с другим. Эгоизм не должен вознаграждаться, равно как и неблагодарность или глупость».

Адвокат поерзал на стуле. Его дискомфорт, когда он читал слова Евы, беспокоил меня больше, чем двусмысленное самоуничижение моей тети. Она не говорила ничего такого, чего бы я не слышала уже миллион раз. Очевидно, ему не повезло прочесть это впервые.

– «Итак, – продолжил он дрожащим голосом, – я бы хотела, чтобы ты, Лайза, продолжила мою роль в наших корпоративных владениях и содержала поместье Фостеров. Я оставляю недвижимость, дома, свой бизнес и все другие активы тебе в доверительное управление, за исключением, – адвокат посмотрел прямо на меня, – собственности в Нихле, Нью-Мехико, которую я оставляю Констанс. Есть и другие вопросы, мелкие и несущественные на данный момент, о которых мы расскажем позже. Крейг Берр, мой адвокат по трастам и недвижимости, который, без сомнения, сейчас зачитывает вам это, предоставит обеим все необходимые детали и проследит, чтобы активы были переданы в соответствии с моими указаниями. Вы должны делать так, как говорит мистер Берр. И еще кое-что. – Взгляд Крейга переместился с меня на Лайзу и обратно. – Ни при каких обстоятельствах вы не должны подвергать сомнению мои решения. Я хочу, чтобы кремация прошла тихо, без публичных объявлений и расспросов».

Адвокат прервался.

Бледная, с блестящими от слез глазами Лайза сказала:

– Я хочу разделить все пополам.

Крейг поджал губы и вернулся к чтению:

– «Лайза, будучи порядочным человеком, коим ты, без сомнения, являешься, ты откажешься от условий моего завещания. Пожалуйста, знай, что я много думала об этом. Если ты попытаешься каким-либо образом изменить условия, то вы обе потеряете все. И Констанс не может просто жить здесь с тобой, как моя подопечная. Ты можешь дать ей ровно 5000 долларов на авиабилеты, питание и первоначальные расходы, а затем 5000 долларов за двенадцатимесячный период, но это все. Фактически у нее есть семьдесят два часа после оглашения этого завещания, чтобы собрать свои вещи и покинуть особняк…»

Сестра встала.

– Нет!

– Пожалуйста, сядьте, – перебил ее Крейг. Как только Лайза вернулась на свое место с пепельно-серым лицом, он продолжил: – «Констанс может возвращаться на одну неделю каждый год, если это запланировано заранее и одобрено Крейгом в соответствии с моими инструкциями его фирме. Она не может сдавать в аренду или продавать недвижимость в Нью-Мехико в течение трех лет после даты оглашения этого завещания. Если она попытается сделать что-либо из этого, поместье будет продано, а вырученные средства пойдут на благотворительность. – Крейг посмотрел на меня и моргнул. – И если ты думаешь, что сможешь оспорить это в суде, Констанс, подумай еще разок. Я уже получила письменные показания под присягой от двух уважаемых психиатров, подтверждающие мою вменяемость. Уверяю тебя, все законно и в порядке».

Крейг отложил бумагу.

– Желаниям вашей матери придется следовать, или, боюсь, вы обе можете потерять всё.

По хорошенькому личику Лайзы потекли слезы. Я схватила ее за руку. Она застонала.

– Со мной все будет в порядке, – сказала я. – Это куда больше, чем у меня когда-либо было. Свой собственный дом!

– Ты ничего не знаешь о собственности в Нью-Мехико, – сказала Лайза, тараща от отчаяния глаза и заливаясь слезами. – Я не хочу оставаться здесь одна. Ты должна быть со мной!

– У тебя будет Дэйв, – ответила я, пытаясь поднять ее настроение. – И Кук.

Сестра покачала головой.

– Пожалуйста, – обратилась она к Крейгу, который уже укладывал бумаги обратно в кожаный портфель. – Она же уже мертва, какое это имеет значение? Должен быть какой-то способ изменить это.

– Мне жаль, действительно жаль. Но если вы не хотите ввязываться в судебные разбирательства – все должно быть так.

Он закончил застегивать свою сумку, прежде чем обратиться непосредственно ко мне:

– Я организую ваш перелет, Констанс. Недвижимость в Нью-Мехико… ну, вам понадобятся деньги, если Лайза согласится их дать. Пять тысяч долларов. Лайза?

Сестра шмыгнула носом, затем кивнула.

Крейг продолжил:

– Очень хорошо. Затем я разберусь с договоренностями и предоставлю вам обеим больше информации о ваших активах и условиях передачи. – Он направился к двери; каждое его движение будто кричало от облегчения, что все закончилось. – Семьдесят два часа, Констанс. И одна неделя в год, которая будет контролироваться. Так что, пожалуйста, не ставьте под угрозу наследство своей сестры. – Он посмотрел на меня поверх своего портфеля. – Ева хотела, чтобы все было именно так, и, в конце концов, это ее деньги.

Я не стала спорить. Это бессмысленно. Ева хотела, чтобы все было именно так. В мире Евы Фостер все было однозначно: либо хорошее – либо плохое. В ее жизни не существовало ничего промежуточного, никаких полутонов. И раз одна сестра вознаграждена, другая обязательно должна быть наказана.

Глава пятая

Ева Фостер

Нихла, Нью-Мехико – 1997 год

Судья Эндрю Леру жил в огромном, богато украшенном глинобитном особняке в шести милях от города. Дом – ряд плоских коробок, построенных вокруг центрального двора с большим бассейном, – стоял на заросшем кустарником клочке земли, таком коричневом, что трудно было сказать, где заканчивалась почва и начинались стены. Участок был окружен пятифутовым забором из дерева и проволоки, но Ева свернула на грунтовку, которая огибала постройку, и наконец нашла подъездную дорожку из бетонных плит. Она припарковала арендованный автомобиль перед невысокой каменной стеной, позади белого «шевроле» с наклейкой «The Clash»[3] на бампере, и вышла из машины.

После третьего стука дверь открыла маленькая стройная женщина. Она нахмурилась, увидев Еву.

– Миссис Леру? – Когда женщина кивнула, Ева просунула в дверной проем острый носок туфли и сказала: – Мне нужно поговорить с вашим сыном Антонио.

– Вы кто?!

Ева уловила намек на южный говор, но этот акцент не мог скрыть раздражения женщины. Слегка опущенные плечи, льняной кардиган, слишком большой на ее миниатюрной фигуре, темные круги под глазами. Это была беспокойная женщина – беспокойная или больная.

Ева толкнула дверь, проникая в темный коридор.

– Меня зовут Ева Фостер.

– Боюсь, я вас не знаю, – вежливо ответила женщина.

– Мы можем где-нибудь поговорить?

– Сейчас неподходящее время.

К этому моменту Ева полностью просочилась внутрь. И увидела причину усталости женщины. Скелет человека, пол которого невозможно было бы определить, если бы не розовая шляпа, ненадежно сидевшая на седых вихрах, дремал в инвалидном кресле в гостиной. Ева повысила голос:

– Я хотела бы поговорить с Антонио о моей дочери – Келси Фостер. Может быть, вы с ней встречались?

Глаза миссис Леру расширились.

– Вы не могли бы говорить потише?

– Миссис Леру! – Голос Евы теперь был близок к крику. Старуха подпрыгнула. Ева получила некоторое удовлетворение от выражения паники на лице хозяйки. – Так что насчет моей дочери?

– Бренда, – наконец произнесла женщина. – Я Бренда Леру. Пойдемте на кухню. Моя свекровь пытается вздремнуть.

Ева последовала за Брендой по узкому коридору в веселенькую кухню с дубовыми шкафами, полы которой были выложены белой плиткой, а стены из того же гладкого коричневого самана, что и в прихожей. На островке стояла коробка с печеньем, в раковине валялась грязная посуда. Тощий черный кот взгромоздился на деревянный табурет и укоризненно уставился на Еву. Она уставилась на него в ответ.

– Антонио здесь нет, – сказала Бренда. – Он на работе.

– Я видела его машину снаружи.

– Это не его машина. Она принадлежит моей свекрови.

– Эта женщина слушает Clash? – с иронией в голосе спросила Ева.

Бренда нахмурилась.

– Чего вы хотите?

– Бренда, он всегда такой шутник?

Глаза Евы остановились на книге, втиснутой под экземпляром современного итальянского кулинарного издания. Название произведения, написанного писательницей Айн Рэнд было ей знакомо. Медленно, неторопливо Ева достала фотографию Келси и положила ее на кафельную столешницу.

– Может быть, он подшутил и над моей дочерью, а потом ситуация вышла из-под контроля?

Бренда перевела взгляд на снимок. Ева наблюдала, как та изучает изображение Келси, и задавалась вопросом: видит ли эта женщина то же, что видит она? Неулыбчивые зеленые глаза. Лицо, которое было бы красивым, если бы не подлость, скрывавшаяся под поверхностью. Кожа такая бледная, что кажется полупрозрачной.

На заднем плане фотографии возвышалось колесо обозрения – символ веселья, навсегда запечатленный в кошмаре Евы. Две другие девушки стояли в нескольких футах от него, повернувшись к нему спиной. Друзья? Келси так и сказала, но Ева не была уверена. Снимок, сделанный в удобное время, когда незнакомки того же возраста могли бы сойти за товарок ее дочери? Или просто девушки, знакомые по урокам физкультуры или испанского языка, которые согласились встретиться на местной ярмарке, если Келси заплатит за них?

Ева никогда этого не узнает. Келси нравилось заставлять ее гадать.

– Она… милая. – Бренда вернула фотографию. – Мне жаль. Мне нечем помочь. Мы никогда не встречались с вашей дочерью.

Ева взяла фотографию со стойки и сунула ее обратно в сумку.

– Я думаю, ты лжешь, Бренда.

– Вам, наверное, лучше уйти, – в панике ответила жена судьи.

– Где моя дочь?

– Я не знаю.

Ева закрыла глаза.

– «Мы живые». Там, на полке. Это книга, подаренная Келси ее отцом.

Молчание. Ева слышала жужжание ледогенератора, легкое похрапывание скелета в другой комнате, низкий гул новостной программы в другой части дома.

Бренда обернулась. Каким-то образом ее темные круги стали глубже, пока глаза не превратились в две дыры, запавшие на ее птичьем лице.

– Это книга моего сына.

– Он читает Айн Рэнд?

– Он студент колледжа, – замялась Бренда. – Или по крайней мере был им.

Ева подошла к тому месту, где лежала книга. Она вытащила ее из-под кулинарной и открыла титульный лист с загнутыми краями, не сводя глаз с Бренды.

– Мне зачитать вслух?

Бренда покачала головой.

– «Моей дочери Келси – той, чья жизнь, несомненно, стоит миллионов. С любовью, твой отец». – Ева подняла глаза. – Твоего сына зовут Келси?

– Я не лгала. Я никогда не встречалась с вашей дочерью.

– Зато твой сын встречался.

– Это была короткая интрижка. Ничего особенного, – пролепетала Бренда. – Мимолетное увлечение для них обоих.

– Где она?

– Я понятия не имею.

Ева пересекла комнату за то мгновение, которое потребовалось Бренде Леру, чтобы прижаться спиной к стене. Ева встала над этой маленькой женщиной и уперлась в ее ногу бежевой шпилькой.

– Где я могу найти твоего сына?

Бренда закрыла глаза.

– «Ножи Майка». На Мэйн. Но он ничего не знает. – Она сглотнула. Ее глаза наполнились слезами. – Он хороший мальчик. Мы говорили ему, – она снова сглотнула, – мы говорили ему, что они не подходят друг другу.

Ева положила два пальца на шею женщины. Приблизив свое лицо к ее лицу, она вонзила острый наманикюренный ноготь в мягкую плоть над ключицей Бренды, оставив два красных полумесяца на хрупкой коже, и улыбнулась.

– Правда?

Затем отступила.

Бренда положила руку на грудь. Она тяжело дышала.

Все еще держа в руках «Мы живые», Ева повернулась, чтобы уйти. Возвращаясь к входной двери, она задержалась в гостиной и наклонилась над пожилой женщиной в инвалидном кресле, вгляделась в сморщенное от старости лицо.

– Бу! – громко крикнула Ева.

Женщина подскочила.

– Ничтожества, – пробормотала Ева и вышла, не потрудившись закрыть за собой входную дверь.

Глава шестая

Констанс Фостер

Шелберн, Вермонт – наши дни

– С тобой все будет в порядке, правда? – спросила я у Лайзы, сидевшей на огромной кровати в Парижской комнате. Она собрала волосы в тугой шиньон, а в сшитом на заказ черном брючном костюме и с толстой нитью бриллиантов и жемчуга она уже выглядела как хозяйка поместья Шелберн. – Ты казалась особенно расстроенной сегодня вечером.

– Мне просто очень жаль.

– Почему тебе жаль? – Я положила последние джинсы в рюкзак и застегнула молнию. – Не ты писала завещание и придумывала условия траста.

– Не я.

– И ты не знала, что она планирует сделать.

– Не знала.

Я оставила рюкзак на полу у двери, рядом с чехлом для ноутбука и походными палками. Затем устроилась на кровати рядом с Лайзой. Сестра во многих отношениях являлась полной моей противоположностью. Там, где я всегда была упрямой, она была сговорчивой. В то время как я не могла усидеть на месте в нашем классе домашнего обучения, Лайза быстро выполняла свои задания, заслуживая похвалу любого преподавателя, который у нас был на тот момент. Даже наши физические проявления были разными. Нежные черты лица моей сестры и мягкие изгибы фигуры вызывали теплоту у женщин и благодарные взгляды у мужчин. Ева говорила, что я похожа на библейскую блудницу – темную, голодную и готовую на все. И, несмотря на мои попытки доказать ей обратное, я снова и снова попадала в неприятные ситуации.

Недальновидность. Это было ее оправданием за все подлые поступки по отношению ко мне.

– Она была жестокой женщиной, Конни. Ты не можешь просто проглотить то, что она сделала.

Редко можно услышать, чтобы Лайза плохо отзывалась о нашей приемной матери. Я – да, постоянно. Но Лайза видела хорошее во всех. Я кивнула.

– Еще бы.

– Мы будем оспаривать это. Придумаем способ отдать тебе половину.

– Не беспокойся. Мы обе знаем, что она затянула гайки. Ни один суд не отменит ее решения. Но даже если ее условия могут быть оспорены – ты что, действительно хочешь тратить на это время и деньги? – Мой взгляд упал на окно и озеро Шамплейн за ним. – Что с ней случилось? Ты сказала, она утонула?

В отличие от Лайзы тетя Ева была умелой пловчихой. Каждое утро она совершала заплывы в одно и то же время, не пропуская ни одного дня, кроме зимних. Мы видели, как ее надувной оранжевый буй для плавания в открытой воде покачивается позади нее, когда она, точно заводная, перемещается взад-вперед по озеру, в дождь или под палящим солнцем. Казалось невозможным, что она утонет.

Лайза стиснула руки на коленях, костяшки пальцев покрылись красно-белыми пятнами. Моя сестра боялась залезать в воду. Ева настояла, чтобы она научилась управлять байдаркой и каноэ, однако Лайза никогда не подходила к озеру добровольно.

– Налетел ветер, внезапный и порывистый. Полиция считает, что ее захлестнула волна и она попыталась использовать свой надувной буй в качестве спасательного средства. На ней был толстый гидрокостюм, который, возможно, сковывал ее движения. Шнур буя… он обвился вокруг ее груди и шеи. Должно быть, она пыталась справиться с ним в глубокой воде, но от этого стало только хуже.

Озеро Шамплейн было огромным естественным водоемом, известным своими высокими волнами. Я однажды ходила там на байдарке перед штормом и знала, насколько опасными могут быть эти воды.

Но Ева была осторожна. Хотя, если бы она отплыла достаточно далеко, когда поднялся ветер, вернуться было бы непросто. Озеро, как и моя приемная мать, было непредсказуемым.

– Вот это способ уйти… – сказала я.

Глаза Лайзы наполнились слезами. Несколько минут мы молчали. Наконец она прервала тишину:

– Ты должна получить половину всего.

Я бросила еще одну пару носков в сумку, прежде чем забраться на матрас.

– Я не хочу половину. У меня есть дом. Это все, что мне нужно.

– Возьми ее коллекцию украшений. Они стоят по меньшей мере миллион.

Моя тетя была затворницей, но она любила драгоценности и заказывала их со всего мира. Впрочем, каким бы заманчивым ни было предложение, я не могла рисковать безопасностью Лайзы.

– У меня есть дом. Я в порядке.

– Я уверена, он очень красивый. – Голос сестры звучал как угодно, но только не уверенно.

Мы снова посидели в тишине. Мой взгляд блуждал по парижским гравюрам, каркасу кровати из кованого железа, старинным французским комодам в провинциальном стиле. Несмотря на все свои недостатки, Ева несомненно обладала хорошим вкусом. Она владела поместьем в Вермонте, а до этого прекрасным домом на Корфу. Конечно, место в Нью-Мехико должно быть таким же.

– Почему мы не были в Нью-Мехико? – спросила Лайза, вторя моим мыслям. – Почему она никогда не упоминала, что у нее есть собственность на Юго-Западе?

Я пожала плечами.

– У меня такое чувство, что теперь, когда она мертва, мы узнаем о Еве намного больше, чем когда-либо.

Лайза поерзала на кровати и положила голову мне на колени, как делала в детстве. Она посмотрела на меня круглыми умоляющими глазами. В последнее время мы отдалились друг от друга. Лайза восприняла мой отказ подчиниться жестоким требованиям Евы как досадный недостаток характера. Флорида, Алабама, Нью-Йорк. Она понятия не имела, что заставляло меня играть в больные игры Евы, – и так было лучше. С каждым городом, который мне приходилось завоевывать, наши отношения становились все более напряженными. Но теперь она сидела рядом, и близость создавала боль, о которой я и не подозревала.

– Обещай мне, что будешь приезжать на одну неделю в год, – прошептала Лайза. – Обещай, обещай, клянись мизинцем!

Клянись мизинцем. Воспоминание проплыло передо мной вне досягаемости. Я увидела красный круг, алые ногти, светлые волосы под голубой водой…

Сердце бешено заколотилось. Просто отголосок воспоминания из давних-давних времен. Или детское воображение.

– Ну же, клянись! – снова потребовала Лайза.

Клянись мизинцем. Отчаяние исказило красивые черты моей сестры. Я бы сказала все, что угодно, лишь бы избавиться от боли.

– Клянусь мизинцем. Ты не сможешь избавиться от меня.

Лайза закрыла глаза и улыбнулась. Я знала, что это ложь и что я никогда не вернусь, – но Лайза приняла это. Она хорошо умела лгать самой себе и уживаться с ложью. Это была та сила, которой у меня никогда не имелось.

* * *

Позже той ночью я проскользнула мимо комнаты Лайзы и спустилась в большой зал. Оттуда я направилась по мраморному полу к двери, которая вела в подвальные помещения. Дверь была заперта. Это не являлось сдерживающим фактором, потому что я точно знала, где найти ключ. Лайза, благослови ее Господь, столь же лишена воображения, сколь и хорошо воспитана.

И действительно – я нашла большой железный ключ, висящий в подсобном помещении на другой стороне кухни. Я сняла его с крючка и, пробравшись обратно по лестнице, дошла до двери. Сама не понимаю, почему я так старалась вести себя тихо. Вряд ли Ева смогла бы поймать меня и отправить в подвал.

Ключ легко вошел в замок. Я повернула его, прислушиваясь к знакомому скрипу, когда дверь открылась в черную бездну за ней. Я щелкнула выключателем возле дверного проема, заливая помещение светом. Сама лестница – стены, выкрашенные в темно-серый цвет, отделка арктически-белой краской – выглядела так же, как и много лет назад. Я двинулась по ступенькам, которые уходили вниз, глубоко под дом. У меня перехватило дыхание, сердце бешено заколотилось, но я все же преодолела три небольших пролета до самого низа.

Клянусь мизинцем.

Подвал давным-давно был разделен на три секции. В одной размещались обширные инженерные коммуникации здания – печи, водонагреватели и морозильные камеры, наполненные мясом, которое Ева никогда бы не съела. Вторая зона предназначалась для развлечений. Там находились винный погреб и игровая комната, которой нам редко разрешали пользоваться. Третья секция – часть подвала, которая была самой темной, сырой и жуткой, – содержала две комнаты.

Комнату наказаний. И еще одну.

Первая дверь – дверь в комнату наказаний – была заперта. Я знала, что ключ, который я держала в руке, откроет и эту дверь. Я также знала, что именно там найду: пустую койку, единственную голую лампочку, свисающую с потолка, туалет, бетонный пол, выключатель и металлическая решетка над ним: вентиляционное отверстие, ведущее в старую комнату Евы, – по крайней мере так она говорила.

Я протянула руку, готовая разобраться с этой преградой, готовая победить своих призраков раз и навсегда. Но что-то остановило меня.

Дверь в другую комнату была закрыта, как и всегда. Но теперь высоко над полом появился еще один толстый металлический навесной замок. Почему навесной? Почему именно сейчас?

Что-то в глубине подвала щелкнуло по бетону. Я подскочила, рука так сильно дрожала, что я выронила ключ.

Мой взгляд снова был прикован к висячему замку.

«Не ходите туда», – обычно предупреждала нас Ева.

Эта створка всегда оставалась запертой. Испытание нашего послушания. Мы никогда не знали Келси, но персонал шептался о ней – о безумной дочери, которую держали в бетонной коробке двадцать на двадцать футов. Это было предупреждение для нас – повинуйтесь, иначе… По крайней мере, я в это верила, когда росла.

Я много чего слышала по ночам в том подвале. Рыдания. Стоны. Крики.

Но, лежа в темноте под этим большим домом, одинокая и напуганная, я никогда не была до конца уверена, слышу ли я ужас другой девушки или свой собственный.

Я схватила ключ с пола и помчалась вверх по лестнице. Моим призракам придется подождать.

* * *

Я уехала на следующее утро, когда Лайза еще спала. Так было проще для всех.

Глава седьмая

Ева Фостер

Нихла, Нью-Мехико – 1997 год

«Ножи Майка» находились в выцветшем синем здании в конце пыльной улицы. Ева медленно подъехала к обочине и припарковалась прямо перед магазином. День подходил к концу, а вместе с ним и ясная погода. Грозовые тучи собрались над головой, закрыв палящее солнце. Из безопасного места – своей машины – Ева наблюдала, как разверзлось небо, обрушив на пыльный город «страшный суд». Когда пик сильного ливня миновал, она все-таки вылезла из автомобиля, взятого напрокат, и раскрыла зонтик. Неторопливо направилась к входной двери, чувствуя на себе пристальный мужской взгляд, следящий за ее продвижением из-за зарешеченного окна.

Она была единственным посетителем. Двое мужчин – один постарше и усатый, другой намного моложе, с волнистыми черными волосами и телом квотербека, – стояли за прилавком. Оба уставились на нее; пожилой мужчина приветствовал ее настороженным кивком. Ева огляделась по сторонам. Изделия из кожи – ремни и хлысты для верховой езды, ножны и кошельки – висели на вешалках и крючках. Ножи, некоторые с индейским орнаментом, другие – обычные охотничьи, лежали в витринах рядом с кассой и по всему магазину. Пол покрыт потертым линолеумом, стены побелены. Цвет этому помещению придавали перья, украшавшие изделия из кожи, и замысловатые узоры на рукоятках ножей. Запах шкур животных вызывал во рту неприятный привкус.

Она нацепила улыбку и направилась к кассе. Молодой человек принялся начищать складной нож тряпкой для полировки, опустив глаза, отказываясь встречаться с ней взглядом. А пожилой мужчина спросил:

– Чем мы можем вам помочь?