Мир без конца E-Book

Ken Follett

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Бестселлеры Кена Фоллетта. Кингсбридж
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 1719

Beschreibung

Англия. XIV век. Время начала Столетней войны, эпидемии чумы, блеска и роскоши двора Эдуарда III и превращения небольшой страны в самую могущественную державу Европы. Эпоха — глазами четырех персонажей... Когда-то двое мальчишек и две девочки росли на узких улочках города, славного своим легендарным собором... Теперь им предстоит пережить "эпоху перемен", которые постигнут Англию. Один добьется власти и могущества - и дорого за это заплатит... Другой будет странствовать по свету - и вечно тосковать по дому... Третья испытает весь ужас столкновения с всемогущей Церковью... Четвертая попытается вопреки ударам судьбы найти счастье... Но сейчас — никто еще не знает, что и кому сулит будущее.

Leseprobe

Кен Фоллетт Мир без конца

Ken Follett

WORLD WITHOUT END

© Ken Follett, 1989

© Перевод. К. Королев, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

* * *

Посвящается Барбаре

Часть I. 1 ноября 1327 года

1

В свои восемь лет Гвенда нисколько не боялась темноты.

Открыв глаза, девочка словно утонула в непроглядном мраке, однако напугало ее вовсе не это. Рядом, на полу длинного каменного здания, которое все называли госпиталем Кингсбриджского аббатства, на соломе лежала мать, и по теплому молочному запаху Гвенда поняла, что она кормит младенца; тот родился считаные дни назад, и ему еще не успели дать имя. Рядом с матерью пристроился отец, а около него – двенадцатилетний брат Гвенды, Филемон.

В госпитале было многолюдно; пускай Гвенда не видела других в темноте, она знала, что люди лежат на полу впритирку, сгрудившись, точно овцы в загоне, и от согретых тел исходил такой запах, будто от прелой листвы. С рассветом начнется День Всех Святых. В этом году он выпал на воскресенье, а потому был праздничным вдвойне. Ночь накануне праздника считалась чрезвычайно опасной, ведь злые духи в эту ночь свободно разгуливали по свету, вредя всем подряд. По этой причине сотни людей из окрестных деревень, заодно с родными Гвенды, собрались на Хэллоуин[1] в аббатстве Кингсбридж, рассчитывая, кроме того, побывать на утренней службе в честь Всех Святых.

Гвенда остерегалась злых духов, как и всякий разумный человек, но еще больше страшилась того, что ей предстояло проделать во время службы.

Она уставилась в темноту, стараясь не думать о том, что ее пугало. Гвенда помнила, что в противоположной стене имеется стрельчатое окно. Стекла в раме не было, стеклить окна позволяли себе только богачи, и преградой холодному осеннему воздуху служила лишь полотняная завеса. Сколько девочка ни вглядывалась, серого полотна во мраке было не различить. Вот и славно. Гвенде не хотелось, чтобы утро наступало.

Она ничего не видела, зато слышала предостаточно. Солома, устилавшая пол, беспрерывно шуршала, когда люди ворочались и метались во сне. Вот захныкал ребенок, которому, наверное, что-то приснилось, но быстро затих, убаюканный негромким голосом матери. То и дело кто-то неразборчиво бормотал, словно ведя бессмысленный разговор. Доносились и звуки, какие издавали взрослые, когда делали то, чем порой занималась мамаша с отцом, но об этом не полагалось говорить вслух. Гвенда про себя называла такие звуки хрюканьем, другого слова ей было не подобрать.

Как ни жаль, все-таки стало светать. С восточного торца длинного помещения, из-за алтаря, появился монах со свечой в руках. Он поставил свечу на алтарь, зажег от нее вощеный фитиль и двинулся вдоль стен, поднося огонь к светильникам. Длинная тень скользила по пятам, наползая на стены, а призрачное пламя фитиля будто сливалось с пламенем светильников.

Сделалось светлее, и стали видны люди, рядами скорчившиеся на полу, закутанные в грубые суконные плащи или прижимавшиеся к соседям, чтобы согреться. Подстилки возле алтаря достались хворым, ведь известно, что чем ты ближе к священному месту, тем скорее выздоровеешь. Лестница в дальнем конце помещения вела наверх, на второй этаж, где располагались комнаты для важных гостей. Сейчас там отдыхал граф Ширинг со своими домочадцами.

Зажигая очередной светильник, монах наклонился над Гвендой, поймал ее взгляд и улыбнулся. В неверном свете пламени она узнала брата Годвина, молодого красавчика, того самого, что вчера вечером ласково беседовал с Филемоном.

Рядом с Гвендой завозились односельчане: зажиточный крестьянин Сэмюел, державший большой земельный участок, его жена и двое сыновей. Младший, шестилетний Вулфрик, был сущим бедствием и считал, похоже, что веселее всего на свете кидаться в девчонок желудями и безнаказанно удирать.

Семья Гвенды бедствовала. Отец не держал ни клочка земли и нанимался в батраки ко всякому, кто был готов платить. Летом работы хватало, но после сбора урожая, когда подступали холода, семейство часто голодало.

Потому-то Гвенде приходилось воровать.

Она вообразила, будто ее поймали: вот крепкая рука стиснула ее плечо, сдавила мертвой хваткой, из которой не вырваться, сколько ни извивайся; вот звучный и жестокий голос произнес: «Попалась, воровка»; вот боль и унижение порки, а вот и худшее – мучительная казнь через отрубание руки.

Ее отец понес именно такое наказание. Теперь его левая рука заканчивалась отвратительной сморщенной культяшкой. Он, надо признать, неплохо управлялся и одной рукой: копал лопатой, седлал лошадей, даже плел сети для ловли птиц, – но все-таки весной калеку нанимали последним, а по осени прогоняли первым. Потому отец не покидал деревню и не искал работу в других местах, ведь культя выдавала в нем вора, и люди наверняка откажутся его нанимать. Когда приходилось выбираться из дома, он привязывал к обрубку руки набитую соломой перчатку, чтобы не вызывать подозрений у каждого встречного, однако эта уловка мало кого обманывала.

Гвенда сама не видела, как отца наказывали – это случилось еще до ее рождения, – но часто воображала себе, как ему рубят руку, и сейчас не могла избавиться от мысли, что и с нею произойдет то же самое. Внутренним взором она видела, как лезвие топора опускается на запястье, рассекает кожу и кости, навсегда, бесповоротно отделяет кисть от руки… Пришлось стиснуть зубы, чтобы не закричать в голос.

Люди тем временем поднимались с пола, потягивались, зевали, терли кожу заспанных лиц. Гвенда тоже встала и отряхнула одежду. Все, что на ней было надето, досталось ей от старшего брата – суконная рубаха до колен и накидка поверх рубахи, перехваченная в поясе пеньковой веревкой. Башмаки прежде шнуровались, но дырки для шнурков давно порвались, сами шнурки стерлись, и теперь приходилось привязывать обувь к ногам плетеной соломой. Подоткнув волосы под шапочку из беличьих хвостов, Гвенда решила, что готова.

Тут она перехватила отцовский взгляд. Отец едва заметно кивнул в сторону семейства, что копошилось через проход от них: двое взрослых, пара средних лет, и двое сыновей чуть постарше Гвенды. Мужчина, невысокий, худощавый, с кудрявой рыжей бородой, вешал на пояс меч – это означало, что он либо воин, либо рыцарь; простолюдинам носить мечи не полагалось. Женщина, худая и деловитая, брезгливо посматривала вокруг. Девочка исподволь глазела на это семейство, и тут брат Годвин учтиво им кивнул и поздоровался:

– Доброе утро, сэр Джеральд! Доброе утро, леди Мод!

Гвенда поняла, что именно заставило встрепенуться отца. К поясу сэра Джеральда крепился кожаным ремешком кошель, на вид набитый битком. Там запросто могло оказаться несколько сотен маленьких и тонких серебряных пенни, полпенни и фартингов, то бишь монет, ходивших в Англии. Такие деньги отец зарабатывал за год, если удавалось найти работу. Их семья могла бы прокормиться на этакую добычу до весеннего сева. А может, в кошеле попадутся и какие-нибудь чужестранные золотые монеты, флорентийские флорины или венецианские дукаты.

Под рубахой на шее девочки висел крохотный ножик в деревянных ножнах. Острое лезвие в два счета разрежет ремешок, и толстый кошель упадет в подставленную маленькую ладошку – если только сэр Джеральд ничего не заподозрит и не схватит воровку, прежде чем она справится со своим делом.

Годвин возвысил голос, перекрывая бормотание людей вокруг:

– Ради Христа, коий учит нас любви и милосердию, после службы будет накрыт завтрак. Пока же можете попить из фонтана во дворе, там чистая питьевая вода. Пожалуйста, помните, что отхожие места на улице, в госпитале испражняться нельзя!

Монахи и монахини сурово блюли чистоту. Ночью Годвин застал писавшего в углу шестилетнего мальчугана и выгнал наружу всю семью. Если у них не нашлось пенни за постоялый двор, значит, бедолагам выпало провести холодную октябрьскую ночь на каменном полу северного придела собора. Также запрещалось входить в храм с животными. Трехногого пса Гвенды, Хопа, безжалостно прогнали. Интересно, где тот ночевал?

Когда зажглись все светильники, Годвин распахнул большие деревянные двери. Студеный воздух ущипнул Гвенду за уши и за кончик носа. Люди принялись плотнее запахивать одежду и потянулись к выходу. Вот двинулось семейство сэра Джеральда, и мамаша с отцом пристроились за ними, а Гвенда с Филемоном поплелись следом.

Филемон тоже подворовывал, но только вчера на кингсбриджском рынке его чуть не поймали. Он стащил с лотка итальянского купца небольшой кувшин с дорогим маслом, но выронил покражу, и все это заметили. По счастью, кувшин не разбился, упав наземь, и Филемону пришлось притвориться, будто он по неловкости задел утварь случайно.

Еще недавно брат был маленьким и неприметным вроде Гвенды, но за последний год подрос на несколько дюймов, заговорил низким мужским голосом и сделался каким-то угловатым и нескладным, словно не мог приспособиться к новому, раздавшемуся телу. Вчера вечером, после случая на рынке, папаша решил, что Филемон слишком неуклюж и приметен для краж и работать отныне будет Гвенда.

Потому она и не спала почти всю ночь.

Вообще-то Филемона звали Хольгером, но когда ему исполнилось десять лет, он вздумал податься в монахи и стал говорить всем, что теперь его зовут Филемон, – мол, это по-церковному. Как ни удивительно, большинство быстро свыклось с новым именем, лишь для матери с отцом мальчик по-прежнему оставался Хольгером.

Снаружи дрожащие от холода монахини стояли двумя рядами, держа в руках горящие факелы, которые освещали дорожку из госпиталя к большим западным дверям Кингсбриджского собора. Над пламенем витали тени, будто ночные бесенята и хобгоблины вертелись поблизости, опасаясь приближаться к святым сестрам.

Гвенда ждала, что Хоп будет где-то поблизости, однако пса не было видно. Наверное, нашел себе теплый уголок и отсыпается. У входа в храм папаша изрядно постарался, чтобы их не оттеснили от сэра Джеральда. Кто-то из-за спины больно дернул Гвенду за волосы. Она взвизгнула, подумав, что это гоблин, но, обернувшись, увидела шестилетнего соседа Вулфрика. Озорник с гоготом рванул прочь.

– Веди себя смирно! – зарычал на мальчишку отец и дал Вулфрику подзатыльник. Тот заплакал.

Огромный собор бесформенной глыбой нависал над притихшей толпой. Только внизу можно было различить арки и средники[2] окон, освещенные неверным красно-оранжевым светом. У входа люди замедляли шаги, и Гвенда увидела горожан, приближавшихся с другой стороны. Их были сотни, а может, и тысячи; правда, она точно не знала, сколько именно людей помещается в тысяче, настолько хорошо она считать еще не умела.

Толпа медленно просачивалась в собор. Беспокойный свет факелов выхватывал из сумрака изваяния у стен, и чудилось, будто те пустились в безумный пляс. В самом низу располагались демоны и чудища. Гвенда с опаской косилась на драконов, грифонов, на медведя с человеческой головой и на собаку с двумя туловищами и одной пастью. Некоторые демоны боролись с людьми: вот бес накинул петлю на шею мужчины, вот чудовище, похожее на лису, тащило за волосы женщину, вот орел с человеческими руками вместо крыльев пронзал копьем обнаженного мужчину. Повыше, под нависавшими карнизами, рядами стояли святые; еще выше восседали на престолах апостолы, а из арки над главным входом святой Петр с ключами и святой Павел со свитком умиленно взирали на Иисуса Христа.

Гвенда знала, что Иисус велит не грешить, иначе ей суждено угодить в лапы демонов, но люди пугали ее пуще демонов. Если не удастся стащить кошель сэра Джеральда, отец ее высечет. Хуже того, всему семейству придется питаться одним желудевым супом. Гвенда с Филемоном будут голодать недели напролет. Грудь у мамаши высохнет, младенец умрет, как и последние двое до него. Отец исчезнет на много дней и вернется разве что с тощей цаплей или с парой белок. Чем голодать, уж лучше пусть высекут, от голода муки намного дольше.

Воровать Гвенду научили рано: то яблоко с лотка, то свежее яйцо из-под соседской курицы, то нож, беспечно кинутый на стол пьяницей в таверне, – но красть деньги – совсем другое дело. Если ее поймают за кражей у сэра Джеральда, без толку будет рыдать и надеяться, что проказницу просто пожурят, как случилось, когда она стянула пару чудесных кожаных башмаков у одной добросердечной монахини. Срезать кошель у рыцаря уже не ребяческая шалость, а настоящее взрослое преступление, и накажут воришку как следует.

Гвенда старалась не думать о плохом. Она маленькая, юркая и шустрая, срежет кошель незаметно, точно призрак, если, конечно, справится с дрожью в руках.

Просторный собор кишел собравшимся народом. В боковых приделах монахи с накинутыми на головы капюшонами держали факелы, мерцавшие тревожным красным пламенем. Стройные ряды колонн тянулись вдаль и тонули во мраке. Гвенда держалась поближе к сэру Джеральду, а толпа напирала вперед, к алтарю. Рыжебородый рыцарь и его худая жена девочку не замечали, да и сыновья рыцаря уделяли ей не больше внимания, чем каменным стенам собора. Семейство Гвенды отстало, девочка потеряла их из виду.

Центральный проход быстро заполнялся. Гвенда никогда не видела столько людей в одном месте: их было даже больше, чем на лужайке перед собором в рыночный день. Знакомые весело здоровались, чувствуя себя в безопасности от злых духов в этом святом храме, и разговоры становились все громче.

Но раскатился звон колокола, и шум мгновенно стих.

Сэр Джеральд встал возле семьи горожан в плащах из тонкого сукна; должно быть, это были богатые торговцы шерстью. Рядом с сэром Джеральдом оказалась девочка лет десяти, и Гвенда пристроилась позади нее. Она норовила держаться неприметно, но, к ее смятению, девочка посмотрела на нее и ласково улыбнулась, словно уверяя, что бояться нечего.

Монахи по очереди потушили все факелы, и огромный собор полностью погрузился во мрак.

Гвенда спросила себя, вспомнит ли ее потом эта девочка. Ведь она не просто мельком глянула и перевела взгляд, как бывает чаще всего; нет, она заметила Гвенду, выделила среди толпы, поняла, что ей не по себе, и дружески улыбнулась. Впрочем, в соборе наверняка сотни детей. Невозможно как следует запомнить лицо, увиденное в неярком свете… Или все-таки возможно? Гвенда постаралась отогнать беспокойство.

Невидимая в темноте, она шагнула вперед и беззвучно проскользнула между рыцарем и богатой девочкой, ощутив мягкое сукно плаща девочки с одной стороны и более грубое полотно старой накидки рыцаря – с другой. Теперь ничто не мешало ей срезать кошель.

Она сунула руку за пазуху и вытащила нож из деревянных ножен.

Тишину прорезал жуткий вопль. Гвенда ждала этого – мама рассказывала, какой будет служба, – но все равно ужасно перепугалась. Вопль прозвучал так, будто кого-то пытали.

Затем раздался резкий стук, словно били в жестяную тарелку, потом послышались рыдания, безумный хохот, вострубил охотничий рог, что-то загрохотало, загомонили на разные голоса животные, с дребезгом прозвонил треснувший колокол. В толпе заплакал ребенок, плач подхватили другие дети. Кто-то из взрослых негромко, осторожно хохотнул. Все знали, что шум издают монахи, но суматоха получилась знатная.

Этот миг следовало переждать, сейчас не самое удачное время срезать кошель. Гвенда понимала, что все настороже, все начеку. Рыцарь вскинется на любое прикосновение.

Дьявольский шум между тем усиливался, но вдруг в него вплелся иной звук. Послышалось пение, сперва такое тихое, что Гвенда решила, будто ей почудилось, но постепенно пение становилось громче. Пели монахини. Девочка ощутила себя натянутой как струна. Решающее мгновение приближалось. Двигаясь бесшумно, точно призрак, словно паря в воздухе, она повернулась лицом к сэру Джеральду.

Гвенда в подробностях рассмотрела, во что тот одет. Тяжелая суконная блуза, собранная на талии широким поясом с заклепками. Поверх блузы вышитая накидка, дорогая, но поношенная, с пожелтевшими костяными пуговицами. Сэр Джеральд застегнул несколько пуговиц, но не все – то ли еще толком не проснулся, то ли потому, что из госпиталя до церкви всего пара шагов и строго соблюдать правила незачем.

Гвенда как можно легче положила руку на накидку рыцаря. Вообразила, что ее рука – паучок, такой крохотный, что рыцарь не в силах его почувствовать. Пустила паучка по накидке, нашла отверстие, просунула пальцы внутрь и повела руку вдоль пояса, пока не нащупала кошель.

Демонические вопли стихали по мере того, как пение становилось громче. В толпе впереди благоговейно охнули. Сама Гвенда ничего не видела, но знала, что на алтаре зажгли фонарь и он осветил резной ковчег из золота и слоновой кости, в котором хранились мощи святого Адольфа, и до того, как погасили огни, ковчега на возвышении точно не было. Толпа хлынула вперед, все пытались приблизиться к священным останкам. Гвенда, зажатая между сэром Джеральдом и мужчиной, что стоял перед рыцарем, пошевелила правой рукой и приставила нож к кожаному ремешку с кошелем.

Ремешок оказался прочным и с первого раза не поддался. Гвенда отчаянно пилила кожу ножом, надеясь лишь, что сэр Джеральд, поглощенный зрелищем у алтаря, ничего не заметит. Потом краем глаза уловила смутные очертания фигур вокруг и сообразила, что монахи снова зажигают свечи. С каждым мгновением становилось все светлее. Времени было в обрез.

Гвенда надавила на нож и наконец-то перерезала ремешок. Сэр Джеральд что-то тихо пробурчал. Неужто почувствовал? Или просто откликается на происходящее у алтаря? Кошель соскользнул прямо в руку, но оказался слишком большим и Гвенда его не удержала. Она было перепугалась, что выронила добычу и теперь ни за что не отыщет на полу, под бесчисленными ногами, но сумела перехватить и удержать кошель другой рукой.

На душе стало радостно и легко.

Однако опасность далеко не миновала. Сердечко билось так громко, что, наверное, стук слышали все вокруг. Гвенда быстро повернулась к рыцарю спиной, одновременно запихнув тяжелый кошель под свою накидку. Тот выпирал, как стариковское пузо, и наверняка мог возбудить подозрения. Девочка сдвинула кошель вбок и прикрыла рукой. Когда станет совсем светло, кошель все равно будет заметен, но более надежного укрытия все равно не найти.

Ножик скользнул обратно в деревянные ножны. Теперь нужно поскорее убираться, пока сэр Джеральд не заметил пропажу, но давка, которая помогла незаметно срезать кошель, мешала улизнуть. Гвенда попробовала было протиснуться назад между телами людей, что стремились к алтарю, желая взглянуть на мощи святого, и очутилась в ловушке, прямо рядом с человеком, которого только что обворовала.

Кто-то спросил ее, дыша в ухо:

– Ты цела?

Та самая богатая девочка! Гвенда поспешила прогнать страх. Ей нельзя привлекать к себе внимания. Помощь совсем некстати. Она ничего не ответила.

– Прошу вас, осторожнее, – обратилась старшая девочка к окружающим. – Не задавите эту малышку.

Гвенда едва удержалась от крика. Непрошеная забота могла аукнуться тем, что ей отрубят руку. Отчаянно пытаясь выбраться, она уперлась руками в спину человека перед собой и подалась назад, но тем самым лишь привлекла к себе внимание сэра Джеральда.

– Тебе же ничего не видно, милая, – ласково сказал рыцарь и, к ужасу Гвенды, поднял ее, подхватив под мышки, над толпой.

Она не могла сопротивляться. Его крупная рука находилась всего в дюйме от срезанного кошеля. Гвенда смотрела вперед, так что рыцарю был виден лишь ее затылок. На алтаре монахи и монахини зажигали все новые и новые свечи и пели гимны в честь давно умершего святого. Через большую розетку восточного фасада внутрь проникал слабый свет: занимавшийся день изгонял злых духов. Жуткий грохот совсем стих, а пение стало громче. Высокий красивый монах подошел к алтарю, и Гвенда узнала приора Кингсбриджа Антония. Воздев руки в благословляющем жесте, тот громко произнес:

– Ныне в очередной раз милостью Христа Иисуса зло и мрак дольнего мира изгнаны гармонией и светом святой Божией Церкви.

Паства ликующе загудела, люди заулыбались. Основная часть службы миновала. Гвенда задрыгала ногами, и сэр Джеральд, верно поняв ее намерения, опустил девочку на пол. Старательно отворачивая лицо, она поспешила скрыться в толпе и снова попыталась продраться назад. Люди больше не стремились приблизиться к алтарю, и потому Гвенде удалось благополучно отдалиться от рыцаря. Чем дальше, тем проще было пробираться, наконец она оказалась у больших западных ворот и увидела родных.

Отец смотрел выжидательно, готовый рассвирепеть, если выяснится, что дочь не справилась. Гвенда достала кошель из-под рубахи и бросила отцу, с радостью избавляясь от добычи. Папаша схватил кошель, отвернулся, быстро заглянул внутрь и блаженно улыбнулся. Затем он передал кошель матери, и та ловко засунула его в складки одеяла, в которое закатали младенца.

Самое страшное позади, но опасность миновала не до конца.

– Меня заметила богатая девочка. – Гвенда различила страх в своем голосе.

В маленьких темных глазках папаши вспыхнула злость.

– Она видела, как ты срезала кошель?

– Нет, она просила людей быть поосторожнее, а потом рыцарь подхватил меня и поднял, чтобы лучше было видно.

Мать тихо застонала. Отец проворчал:

– Значит, он тебя запомнил.

– Я отворачивалась.

– И все-таки лучше не попадаться ему на глаза. В госпиталь больше ни ногой. Позавтракаем в таверне.

– Мы не можем прятаться целый день, – заметила мать.

– Смешаемся с толпой.

Гвенде стало легче. Кажется, отец решил, что большой опасности нет. Она почувствовала себя увереннее – папаша опять главный, ответственность не на ней.

– Кроме того, – продолжил он, – хлеб и мясо куда лучше жидкой монастырской каши. Теперь я могу себе это позволить!

Они вышли из храма. Утреннее небо приобрело жемчужно-серый оттенок. Гвенда хотела взять мать за руку, но заплакал младенец и мать отвлеклась на него. Тут на глаза девочке попался трехногий белый пес с черной мордой, который вбежал на двор знакомой вихляющей походкой.

– Хоп! – воскликнула Гвенда, подхватила пса и прижала к себе.

2

Одиннадцатилетний Мерфин был годом старше Ральфа, но, к его крайней досаде, младший брат уродился выше и сильнее.

Это приводило к разладу в отношениях с родителями. Будучи воином, сэр Джеральд не скрывал разочарования, когда старший сын не мог поднять тяжелое копье, быстро выдыхался, норовя срубить дерево, или прибегал домой в слезах, потерпев поражение в драке. Леди Мод делала все только хуже, защищая Мерфина, когда от нее требовалось лишь притворяться, будто ничего не замечает. Когда отец во всеуслышание нахваливал сильного Ральфа, мать старалась сгладить положение, называя младшего сына глупым. Ральф действительно рос не самым смышленым, но что же тут поделаешь; такие попреки его только злили, и мальчики опять ссорились.

А утром в День Всех Святых поссорились и родители. Джеральд вообще не хотел ехать в Кингсбридж, однако пришлось. Он никак не мог выплатить долг аббатству. Мод напомнила, что монахи способны отобрать у них землю: сэр Джеральд был лордом трех деревень в окрестностях Кингсбриджа. Отец рявкнул, что он прямой потомок Томаса, ставшего графом Ширингом в тот год, когда король Генрих II поднял руку на архиепископа Беккета. Граф Томас был сыном Джека Строителя, архитектора Кингсбриджского собора, а историю его почти легендарной супруги леди Алины Ширинг рассказывали долгими зимними вечерами после героических сказаний о Карле Великом и Роланде. У человека, имеющего столь достойных предков, никакие монахи не посмеют отобрать землю, рычал сэр Джеральд, уж тем более не такая баба, как приор Антоний. Когда рыцарь начал кричать, лицо Мод приняло выражение усталого смирения, и она отвернулась, хотя Мерфин расслышал слова матери:

– У леди Алины был еще брат Ричард, который только и умел, что драться.

Может, Антоний и баба, но у него хватало мужества требовать с рыцаря оплаты счетов. Приор обратился к господину и троюродному брату Джеральда, нынешнему графу Ширингу. Тот вызвал родственника в Кингсбридж, чтобы вместе с приором уладить дело. Поэтому отец был в плохом настроении.

А потом его ограбили.

Он обнаружил пропажу после службы. Мерфину зрелище понравилось: темнота, таинственные звуки, тихое пение, которое становилось все громче, громче, пока наконец не заполнило громадный собор; понравилось, как одна за другой загорались свечи. В неверном свете он заметил, что некоторые воспользовались мраком для совершения мелких грешков, за которые уже получили прощение: двое монахов торопливо прервали поцелуй, а шустрый купец отдернул руку от пышной груди улыбающейся женщины, явно чужой жены. Когда все семейство возвратилось в госпиталь, мальчик по-прежнему не находил себе места от восторга.

Пока ждали, когда монахини накроют завтрак, поваренок пронесся через помещение к лестнице, держа в руках поднос с большим кувшином эля и блюдом горячей солонины. Мать брюзгливо проговорила:

– Твой родич граф мог бы и нас пригласить на завтрак. В конце концов, твоя бабка приходилась сестрой его деду.

– Не хочешь каши, можем пойти в таверну, – ответил отец.

Мерфин навострил уши. Он любил завтракать свежим хлебом и соленым маслом, но мать лишь сказала:

– Нам это не по карману.

– Очень даже по карману. – Отец потянулся к кошелю и только тут сообразил, что на поясе пусто.

Сначала он посмотрел на пол: вдруг кошель упал, – затем заметил срезанные концы кожаного ремня и зарычал от бешенства. Все уставились на него, только мать опять отвернулась и прошептала:

– Все наши деньги.

Отец обвиняющим взглядом обвел зал госпиталя. Длинный шрам, бежавший от правого виска к левому глазу, потемнел от гнева. Люди вокруг настороженно затихли: любой рыцарь в ярости опасен, даже тот, кому столь явно не повезло.

Мать заметила:

– Тебя обворовали в соборе, никаких сомнений.

«Пожалуй, она права, – подумал Мерфин. – В темноте люди чаще воруют, чем целуются».

– Еще и святотатство, – проворчал отец.

– Думаю, это произошло, когда ты поднял ту маленькую девочку. – Лицо матери искривилось, как будто она проглотила что-то горькое. – Верно, вор подобрался сзади.

– Его нужно найти! – прорычал отец.

– Мне очень жаль, сэр Джеральд, – послышался голос молодого монаха по имени Годвин. – Я схожу за констеблем Джоном. Попрошу поискать бедного горожанина, который внезапно разбогател.

«Как бы не так, – подумал Мерфин. – В соборе были тысячи горожан и сотни приезжих. Констеблю за всеми не уследить».

Но отец слегка смягчился.

– Этого мошенника надо повесить! – процедил он чуть тише.

– А пока, может быть, вы с леди Мод и ваши сыновья окажете нам честь и сядете за стол у алтаря? – продолжал умасливать рыцаря Годвин.

Отец утвердительно фыркнул. Мерфин знал, что рыцарь доволен этим приглашением, ведь его выделили из множества гостей, которым придется есть на полу, там же, где спали.

Опасность насилия миновала, и мальчик немного успокоился, но, когда они всей семьей уселись за стол, задумался о том, что же теперь с ними будет. Отец был храбрым воином – так все говорили. Он сражался заодно с прежним королем при Боробридже[3], где меч мятежника из Ланкашира оставил ему на память шрам на лбу. Но отцу не везло. Некоторые рыцари возвращались домой с награбленным добром – драгоценными камнями, возами дорогостоящего фламандского сукна и итальянского шелка – или привозили с собою глав благородных семейств из стана врага, которых потом родственники выкупали за тысячи фунтов. Сэр Джеральд, увы, никогда не умел поживиться. А чтобы выполнять свой долг и служить королю, ему по-прежнему приходилось тратиться на оружие, доспехи и дорогих боевых коней, но доходов с владений почему-то всегда не хватало. Вопреки уговорам матери, он начал брать в долг.

С кухни принесли дымящийся котел. Семейство сэра Джеральда обслужили в первую очередь. Ячменную кашу сдобрили розмарином и солью. Ральф, не понимавший, похоже, сколь незавидно положение, в котором очутилась семья, принялся было возбужденно обсуждать службу, но ответом ему стало мрачное молчание, и он затих.

Когда с кашей было покончено, Мерфин подошел к алтарю, за которым спрятал лук и стрелы. Он поступил так с умыслом – воры обычно остерегаются приближаться к алтарю. Правда, если добыча слишком заманчива, страх можно преодолеть, однако самодельный лук не слишком-то привлекателен для воришек. Ну да, так и есть, никто на него не покусился.

Мерфин гордился собой. Пускай лук маленький, ведь согнуть настоящий шестифутовый лук под силу лишь крепкому взрослому мужчине. Мерфин сделал лук в четыре фута длиной и тоньше обычного, но в остальном это был настоящий английский лук, от стрел которого погибло столько шотландских горцев, валлийских мятежников и французских рыцарей в доспехах.

До сих пор отец ни слова не сказал про это оружие, а теперь вдруг спросил:

– Где ты взял дерево? Оно дорогое.

– Это нет – слишком короткое. Мне дал заготовку мастер-лучник.

Джеральд кивнул.

– Коротковат, верно, но это превосходный тисовый лук, из той части дерева, где заболонь переходит в сердцевину. – Он указал на более светлую и темную полосы древесины.

– Я знаю, – с жаром отозвался Мерфин. Нечасто ему выпадала возможность произвести впечатление на отца. – Гибкая заболонь лучше для внешней дуги, потому что сама выгибается обратно, а жесткая сердцевина для внутренней – он создает упор, когда лук выгибают внутрь.

– Верно. – Отец вернул лук сыну. – Но помни: это оружие не для благородного человека. Сыновьям рыцарей не годится быть лучниками. Отдай его какому-нибудь крестьянскому мальчишке.

Мерфин приуныл:

– Я даже не попробовал пострелять!

– Пусть поиграет, – вмешалась мать. – Они ведь еще дети.

– Ну, пускай, – ответил отец, теряя интерес. – Любопытно, эти монахи принесут нам эля?

– Ступайте, – разрешила мать. – Мерфин, присмотри за братом.

– Скорее наоборот, – проворчал рыцарь.

Юного лучника больно кольнуло это напутствие. Отец просто ничего не понимает. Он-то как раз может постоять за себя, а вот Ральф вечно ввязывается в драки. Однако Мерфин знал, как себя вести, когда отец не в духе, и потому покинул госпиталь, не промолвив ни слова. Ральф поплелся следом.

Стоял ясный и холодный ноябрьский день, высоко в небе плыло бледно-серое облако. Братья вышли со двора аббатства и двинулись по главной улице мимо Рыбного переулка, Кожевенного двора и Петушиного загона, у подножия холма по деревянному мосту пересекли реку и, оставив позади старый город, очутились в предместье – Новом городе. Здесь ряды деревянных домов разделяли выпасы, сады и огороды. Мерфин повел брата к лугу под названием «Лаверсфилд» (Поле Влюбленных). Там городской констебль и его помощники поставили мишени для лучников и устроили стрельбище. По приказу короля тренироваться в стрельбе из лука после церковной службы обязаны были все мужчины.

Особых мер принуждения для этого не требовалось, ведь выпустить несколько стрел в воскресное утро было неплохим развлечением, и около сотни городских юношей выстроились в очередь в ожидании своего выстрела. За ними наблюдали женщины, дети и мужчины, считавшие себя старыми или слишком высокородными для стрельбы из лука. Кое-кто явился со своим оружием, а тем, кому собственный лук был не по средствам, констебль Джон выделял дешевые учебные луки – из ясеня или лещины.

Настроение было праздничным. Пивовар Дик продавал кружками эль из бочки, стоявшей на телеге, а четыре почти взрослых дочери Бетти Бакстер[4] торговали с подносов пряной фасолью. Зажиточные горожане нарядились в меховые шапки и новые башмаки, даже бедные женщины украсили волосы и прикрепили к плащам разноцветные ленты.

Мерфин был единственным мальчиком с луком, и это обстоятельство сразу же заинтересовало остальных детей. Они столпились вокруг: мальчишки задавали завистливые вопросы, а девчонки смотрели восхищенно или презрительно, в зависимости от своего характера. Одна спросила:

– Откуда ты узнал, как его сделать?

Мерфин вспомнил, что видел эту девочку недалеко в соборе: примерно на год младше, в платье и плаще из добротного плотного сукна. Обычно Мерфина ровесницы бесили: постоянно хихикали, говорить с ними всерьез было невозможно, – но эта смотрела на него и на лук с искренним интересом, и такое внимание ему льстило.

– Догадался.

– Здорово. А далеко он стреляет?

– Еще не пробовал. Тебя как зовут?

– Керис, я дочь Эдмунда-суконщика. А ты кто?

– Мерфин. Мой отец – сэр Джеральд. – Из-за отворота шапки мальчик достал свернутую тетиву.

– А почему тетива в шапке?

– Чтобы не намокла, если дождь пойдет. Так делают все настоящие стрелки. – Он приладил тетиву к ушкам на плечах лука, чуть сгибая оружие, чтобы тетива легла надежно.

– Ты будешь стрелять?

– Буду.

– Тебя не пустят, – возразил кто-то из мальчишек.

Мерфин повернулся. Перед ним стоял парень лет двенадцати, высокий и худой, с большими руками и ногами. Мерфин видел его прошлым вечером в госпитале вместе с родителями, его звали Филемон. Он терся около монахов, задавал вопросы и помогал накрывать ужин.

– Еще как пустят, – ответил Мерфин. – С какой стати им меня не пускать?

– Ты слишком молод.

– Это же глупо. – Не успев договорить, Мерфин понял, что зря бравирует: взрослые часто бывают глупыми. Но самоуверенность Филемона его взбесила, тем более он только-только похвастался Керис.

Он отошел от детей и приблизился к компании мужчин, ожидавших своей очереди на выстрел. Среди взрослых он узнал необыкновенно высокого и широкоплечего ткача Марка. Тот заметил лук и негромко, дружелюбно заговорил с мальчиком:

– Откуда у тебя лук?

– Я сам его сделал, – с гордостью ответил Мерфин.

– Посмотри-ка, Элфрик, – повернулся к соседу Марк, – какой парнишка лук сделал.

Крепыш с хитрыми глазками бегло взглянул на лук и презрительно хмыкнул:

– Маленький больно. Из него не пробить доспех французского рыцаря.

– Может и так, – не стал спорить Марк. – Но сдается мне, что парнишка двинется на французов только через пару лет.

– Все готово! – крикнул констебль Джон. – Марк-ткач, ты первый.

Великан подошел к барьеру, поднял мощный лук и опробовал его, согнув толстую дугу без видимого усилия.

Тут констебль заметил Мерфина и покачал головой:

– Мальчики не стреляют.

– Почему? – возмутился Мерфин.

– Потому что. Ступай прочь.

Кто-то из детей захихикал.

– Так несправедливо! – не отступал Мерфин.

– Еще я с детьми буду объясняться. Давай, Марк, стреляй.

Мерфин ощутил себя униженным. Эта змея Филемон перед всеми его опозорил. Он отвернулся от мишени.

– Я же говорил, – заметил Филемон.

– Эй, ты, заткнись и убирайся.

– Не тебе тут командовать, – ответил Филемон. Он был на шесть дюймов выше Мерфина. – Ты меня уйти не заставишь.

– Зато я могу. – Ральф шагнул вперед.

Мерфин тяжело вздохнул. Ральфу не втолкуешь, что из-за этой его верности брату он своей дракой с Филемоном лишь выставит Мерфина слабаком и дураком.

– Ладно, ухожу, – буркнул Филемон. – Я все равно собирался помочь брату Годвину.

Он ушел. Остальные дети тоже начали расходиться, высматривая развлечения поинтереснее.

Керис же сказала Мерфину:

– Не обязательно стрелять здесь. – Девочке явно хотелось посмотреть, далеко ли бьет лук.

Мерфин огляделся:

– А где? – Если его застанут за стрельбой без присмотра, то могут отобрать лук.

– Можно пойти в лес.

Мерфин удивился. Детям запрещалось ходить в лес. Там прятались разбойники, мужчины и женщины, промышлявшие воровством. Детей могли раздеть, похитить и превратить в рабов, а то и учинить над ними что похуже, о чем родители говорили одними намеками. Даже если они возвращались живыми и здоровыми, сбегавших в леса нещадно пороли собственные отцы – за непослушание.

Однако Керис, кажется, ничего не боялась, и Мерфину не хотелось выглядеть трусом в ее глазах. Кроме того, грубый отказ констебля уязвил его в самое сердце.

– Ладно. Только чтобы нас никто не видел.

На это у девчонки тоже нашелся ответ:

– Я знаю дорогу.

Она пошла к реке. Братья двинулись за нею. Рядом семенил трехногий пес.

– Как зовут твою собаку? – спросил Мерфин.

– Это не моя, – ответила Керис. – Я дала ей кусок тухлого окорока и теперь не могу от нее отделаться.

Они шли по илистому берегу реки, мимо торговых складов, пристаней и барж. Мерфин украдкой рассматривал девочку, которая так легко стала их вожаком. Широкое решительное лицо, не красавица и не уродка, в зеленоватых глазах с золотистыми пятнышками светится озорство. Светло-русые волосы заплетены в две косы, по нынешней моде состоятельных горожанок. Одежда дорогая, но вместо вышитых тряпичных туфель, которые предпочитали благородные дамы, девочка носила надежные кожаные башмаки.

Вот Керис свернула прочь от реки, миновала дровяной склад, и вдруг дети очутились в низкорослом леске. Мерфин ощутил смутное беспокойство. В лесу полным-полно разбойников; вдруг один подсматривает за ними из-за дуба? Он пожалел о своей браваде, но возвращаться было стыдно.

Дети пошли дальше, подыскивая большую поляну, где можно пострелять. Вдруг Керис заговорщически произнесла:

– Видите тот большой куст остролиста?

– Да.

– Как только его пройдем, садитесь на землю, и чтобы тихо.

– Почему?

– Сами увидите.

Мгновение спустя Мерфин, Ральф и Керис присели на корточки за кустом. Трехногий пес тоже сел и с надеждой посмотрел на девочку. Ральф хотел что-то спросить, но Керис зашикала на него.

Через минуту показалась маленькая девочка. Керис выпрыгнула из-за куста и схватила ее. Малышка взвизгнула.

– Тихо! – прикрикнула Керис. – Дорога совсем близко, мы не хотим, чтобы нас услышали. Зачем ты за нами пошла?

– Вы забрали моего пса, он меня не слушался.

– Я тебя знаю, ты была сегодня утром в церкви. – Керис явно смягчилась. – Не плачь, мы тебе ничего не сделаем. Как тебя зовут?

– Гвенда.

– А собаку?

– Хоп. – Девочка подхватила пса, и тот принялся слизывать слезы с лица хозяйки.

– Ладно, он теперь твой. Но лучше тебе пойти с нами, а то вдруг он опять удерет. Кроме того, ты, наверно, не найдешь дорогу обратно.

Все вместе двинулись дальше, и Мерфин спросил:

– У кого восемь рук и одиннадцать ног?

– Сдаюсь, – сразу откликнулся Ральф. Он всегда сдавался на загадках.

– А я знаю. – Керис усмехнулась. – Это мы. Четверо детей и собака. Здорово.

Мерфин порадовался. Даже взрослые не всегда понимали его шутки, а уж девчонки и подавно. Тут он услышал, как Гвенда принялась объяснять Ральфу:

– Две руки и две руки, еще две руки и две руки – это будет восемь. Две ноги…

По счастью, в лесу никого не было. Те немногие, кто ходил в лес по делам – дровосеки, угольщики, плавильщики железа, – сегодня отдыхали, знать тоже обыкновенно не охотилась по воскресеньям. Так что встретить они могли только разбойников, но и тех, хвала небесам, видно не было. Большой лес тянулся на много миль, и лишь крайняя нужда привела бы разбойников так близко к городу. Мерфин еще ни разу в жизни не пересекал этот лес от края до края.

Дети вышли на широкую поляну, и мальчик остановился:

– Подойдет.

Приблизительно в пятидесяти футах от опушки высился огромный дуб. Мерфин встал боком к цели – он видел, что так поступают взрослые стрелки, – взял одну из трех стрел и приладил выемку хвостовика к тетиве. Изготовить стрелу из древесины ясеня и с гусиным оперением было не проще, чем сам лук. Мальчик, разумеется, не смог раздобыть железо для наконечников, поэтому просто заострил концы прутьев и опалил, чтобы затвердели. Он посмотрел на дуб и натянул тетиву. Усилие оказалось неожиданно трудным. Пальцы отпустили стрелу.

Стрела сорвалась с тетивы и упала на землю довольно далеко от цели. Трехногий пес поковылял за ней.

Мерфин расстроился. Он-то думал, что стрела со свистом прорежет воздух и вонзится в дерево. А так, получается, он недостаточно натянул тетиву.

Он взял лук правой рукой, а стрелу ухватил левой; от многих лучников он отличался тем, что одинаково хорошо владел обеими руками. Второй раз мальчик натянул тетиву изо всех сил. Когда стрела отправилась в полет, стало понятно, что он действует правильно: снаряд почти долетел до дерева.

В третий раз он прицелился вверх, прикинув, что стрела полетит по дуге и на излете войдет в ствол. Но Мерфин взял слишком высоко, стрела угодила в ветви и упала наземь в ворох сухих коричневых листьев.

Мерфин пригорюнился. Стрелять из лука оказалось куда сложнее, чем он думал. Сам лук скорее всего в полном порядке; дело в его умении… точнее, неумении.

Керис снова сделала вид, будто ничего не заметила.

– Дай мне попробовать, – попросила она.

– Девчонки не умеют стрелять! – Ральф выхватил лук у брата. Он встал боком к мишени, как Мерфин, но выстрелил не сразу, а несколько раз согнул лук, приноравливаясь к нему. Он тоже понял, что гнуть древесину не так просто, но освоился, похоже, довольно быстро.

Хоп между тем притащил все три стрелы к ногам Гвенды, малышка их подобрала и передала Ральфу.

Брат прицелился, не натягивая тетивы, соизмерил стрелу и ствол дерева, не напрягая рук. Мерфин понял, что так и нужно было сделать. Почему подобное так ловко выходит у Ральфа, который не может отгадать ни одной загадки? А брат тем временем натянул наконец тетиву, не рывком, а плавным движением, как будто помогая себе поворотом бедер. Пущенная стрела вонзилась в мягкую кору дуба едва ли не на дюйм. Ральф громко засмеялся.

Хоп поковылял за стрелой. Добравшись до дерева, пес в растерянности остановился.

Ральф опять натянул лук. Мерфин понял намерения брата и успел лишь вскрикнуть:

– Не надо…

Он опоздал. Стрела вонзилась псу в загривок. Хоп упал и забился в судорогах.

Гвенда закричала. Керис прошептала:

– О нет!

Девочки побежали к собаке.

Ральф самодовольно ухмыльнулся.

– Ну как?

– Ты убил собаку! – свирепо прошипел Мерфин.

– Эка важность, у нее все равно только три ноги.

– Ее любила эта девочка, болван. Видишь, она плачет.

– Ты просто завидуешь, потому что не умеешь стрелять.

Тут что-то отвлекло Ральфа. Ловким движением он наложил последнюю стрелу, согнул лук в тугую дугу и отпустил тетиву, еще не довершив нажатия. Мерфин не мог понять, куда брат выстрелил, пока на землю не повалился, перевернувшись в воздухе, жирный заяц, из туловища которого торчала стрела.

Мальчик даже не пытался скрыть восхищение. Не всякий опытный стрелок попадет в бегущего зайца. У Ральфа врожденный дар. Мерфин и вправду завидовал, хотя ни за что не признался бы в этом. Он очень хотел стать рыцарем, смелым и сильным, хотел сражаться за короля, как отец, и его угнетало, когда выяснялось, что воинские деяния вроде стрельбы из лука ему не даются.

Ральф нашел камень и проломил зайцу голову, положив конец мучениям раненого животного.

Мерфин опустился на колени возле девочек и подстреленной собаки. Пес не дышал. Керис осторожно вытащила стрелу из его загривка и передала Мерфину. Не вытекло ни капли крови: Хоп был мертв.

Какое-то время все молчали. Вдруг тишину прорезал мужской крик.

Мерфин вскочил, ощущая, как колотится сердце в груди. Раздался еще один крик, голос был другим. Значит, людей несколько. В голосах слышались злоба и ярость. Явно кто-то дерется неподалеку. Мальчик сильно испугался, как и остальные дети. Все замерли, вслушиваясь, и различили новый звук: кто-то опрометью бежал через лес, хрустя сухими ветками, приминая траву и топча опавшую листву.

Шаги приближались.

– В кусты, – шепнула Керис, кивнув на вечнозеленые заросли.

«Возможно, там как раз и прятался тот заяц, которого подстрелил Ральф», – подумал Мерфин. Мгновение спустя Керис уже легла на землю и поползла в заросли. Гвенда последовала ее примеру, прижимая к себе Хопа. Ральф, подобрав убитого зайца, присоединился к ним. Мерфин было опустился на колени, но внезапно вспомнил, что в стволе осталась торчать самодельная стрела. Он метнулся через поляну, вытащил стрелу, перебежал обратно и нырнул под ветки.

Прерывистое дыхание беглеца стало слышно раньше, чем показался он сам. Он дышал тяжело и натужно, вдыхал воздух с такой жадностью, что становилось понятно: беглец, похоже, выбился из сил. Те, что за ним гнались, перекрикивались между собою: «Сюда!», «Здесь!». Мерфин припомнил слова Керис, что дорога совсем близко. Может, это путник, на которого напали грабители?

Спустя мгновение беглец выскочил на поляну.

Это был рыцарь лет двадцати с небольшим, вооруженный мечом и длинным кинжалом на поясе. Добротная одежда – дорожная кожаная блуза и высокие сапоги с отворотами. Он сделал шаг, споткнулся, упал, перекатился по земле, поднялся на ноги, прижался спиной к дубу и обнажил меч.

Мерфин посмотрел на товарищей. Керис, побелев от страха, грызла губу. Гвенда прижимала к себе мертвую собаку, словно так было безопаснее. Ральф тоже выглядел напуганным, но все-таки сподобился извлечь стрелу из тушки зайца и сунуть добычу себе под накидку.

Рыцарь мельком глянул на куст, и Мерфин с ужасом понял, что незнакомец скорее всего рассмотрел прячущихся детей, а может, углядел поломанные ветки и сбитую листву там, где дети заползали в заросли. Краем глаза Мерфин заметил, как Ральф наложил стрелу на тетиву лука.

В этот миг на поляне появились преследователи – двое мужчин крепкого телосложения и грозного вида с обнаженными мечами. На обоих красовались приметные двухцветные блузы: левая сторона была желтой, правая – зеленой. Один носил накидку из дешевого темно-зеленого сукна, плечи другого укрывал поношенный черный плащ. Все трое мужчин замерли, стараясь отдышаться. Мерфин был уверен, что рыцаря сейчас зарубят насмерть, и ощущал постыдное желание залиться слезами. Внезапно беглец перехватил меч за клинок и выставил рукоять вперед, давая понять, что сдается.

Старший из двоих преследователей, тот, что в черном плаще, шагнул вперед и протянул левую руку, осторожно принимая меч. Он передал оружие спутнику и забрал у рыцаря кинжал.

– Мне нужно не твое оружие, Томас Лэнгли.

– Ты меня, как я погляжу, знаешь, а вот я тебя нет, – отозвался Лэнгли. Если он и испугался, то не потерял самообладания. – Судя по одежде, вы служите королеве.

Воин в черном плаще приставил острие своего клинка к горлу Томаса и заставил того вжаться спиной в дерево.

– При тебе должно быть некое письмо.

– Да, указания графа шерифу по поводу налогов. Можешь прочесть.

Рыцарь, конечно же, шутил. Эти воины почти наверняка не умели читать. «А этот Томас малый не промах, – подумалось Мерфину, – коли он смеется над людьми, что собираются его убить».

Второй воин вытянул руку под мечом первого, схватил кошель, висевший на поясе Томаса, и нетерпеливо перерезал пояс своим клинком. Он откинул половинки пояса в сторону и развязал кошель, откуда вытащил маленький мешочек, на вид из промасленного сукна. Из этого мешочка был извлечен пергамент, свернутый в свиток и запечатанный воском.

«Неужели вся стычка из-за какого-то письма, – недоумевал Мерфин. – Что же такого написано в этом свитке? Вряд ли обычные распоряжения насчет налогов. Верно, тут скрывается какая-нибудь страшная тайна».

– Если вы меня убьете, – сказал рыцарь, – те, кто прячется в кустах, всё увидят.

На долю мгновения все замерли. Воин в черном плаще, прижимавший меч к горлу Томаса Лэнгли, оглянуться не решился. Второй помедлил, но затем все же посмотрел на кусты.

Тут завопила Гвенда. Воин в накидке из дешевого сукна крепче стиснул меч и сделал два больших шага в направлении кустов. Девочка вскочила и помчалась прочь, не разбирая дороги. Воин кинулся за нею, намереваясь схватить.

Ральф поднялся, плавным движением вскинул лук и выпустил стрелу. Та вонзилась воину точно в глаз и на несколько дюймов вошла в голову. Раненый вскинул левую руку, будто желая вытащить прут из глазницы, но вдруг обмяк и рухнул наземь, как мешок с зерном. Раздался глухой удар, и земля под ногами Мерфина содрогнулась.

Ральф выбежал из кустов и помчался за Гвендой. Краем глаза Мерфин увидел, что Керис устремилась следом. Он тоже хотел убежать, но словно прирос к земле.

С другого конца поляны донесся крик. Мерфин увидел, что Томас Лэнгли отбил приставленный к горлу меч и вытащил откуда-то из-под одежды нож с лезвием длиной в мужскую ладонь. Воин в черном плаще был настороже и сумел увернуться от удара. Он занес клинок, метя рыцарю в голову.

Лэнгли пригнулся, но был недостаточно проворен. Меч опустился на его левое предплечье, вспорол кожаную блузу и вонзился в плоть. Рыцарь взревел от боли, но устоял на ногах. Быстрым движением, которое показалось Мерфину необыкновенно изящным, он взметнул правую руку вверх и поразил противника ударом ножа в горло, а затем повел нож по дуге в сторону, рассекая шею.

Кровь хлынула фонтаном из горла воина. Томас пошатнулся и отступил назад, чтобы не запачкаться. Воин в черном упал на землю, его голова болталась, почти отделенная от тела.

Томас выронил нож из правой руки и схватился за раненое предплечье. Потом опустился наземь, будто резко лишившись сил.

Мерфин остался наедине с раненым рыцарем, телами двух воинов и мертвой трехногой собакой. Он знал, что должен бежать следом за остальными детьми, но любопытство удерживало на месте. Лэнгли теперь выглядел неопасным, убеждал себя мальчик.

У рыцаря оказался острый глаз.

– Эй, можешь выходить, – позвал он. – В таком состоянии я тебя не изловлю.

Мерфин нерешительно встал и вылез из кустов, пересек поляну и остановился в нескольких футах от сидевшего рыцаря.

Томас сказал:

– Если узнают, что вы играли в лесу, вас высекут.

Мерфин кивнул.

– Я сохраню вашу тайну, если вы сохраните мою.

Мерфин вновь кивнул. Соглашаясь на сделку, он ничем не поступался. Все дети будут молчать. Иначе, если кто проговорится, беды не миновать. Сильнее прочих достанется ведь Ральфу, убившему человека королевы.

– Не поможешь перевязать рану? – попросил Томас.

Несмотря на все случившееся, изъяснялся он вежливо. Его самообладание казалось восхитительным и вызывало уважение. Мерфин понял, что хочет стать таким же, когда вырастет.

Наконец мальчик проглотил комок в пересохшем горле и выдавил:

– Помогу.

– Подними мой испорченный пояс и перетяни, пожалуйста, мне руку.

Мальчик подчинился. Нижняя рубаха Томаса намокла от крови, а плоть на руке была вспорота, как туша в мясницкой лавке. Мерфина слегка замутило, но он заставил себя затянуть пояс на руке рыцаря так, чтобы концы раны сошлись, а кровотечение ослабло, потом завязал узел, а Лэнгли правой рукой затянул его потуже.

Томас с трудом поднялся и окинул взглядом мертвые тела.

– Вдвоем нам их не похоронить. Я истеку кровью, прежде чем мы выкопаем могилы. – Он покосился на Мерфина и прибавил: – Даже с твоей помощью. – Подумал немного и продолжил: – С другой стороны, я не хочу, чтобы на них наткнулась какая-нибудь влюбленная парочка, ищущая местечко… где бы уединиться. Давай оттащим обоих в кусты, где вы прятались. Сначала вон того, в зеленом.

Рыцарь и мальчик подошли к телу.

– Ты за одну ногу, я за другую, – велел Томас.

Он схватил мертвеца правой рукой за левую лодыжку, а Мерфин обеими руками взял другую безвольную ногу и потянул. Вдвоем они затащили тело в кусты, где лежал бездыханный Хоп.

– Годится. – Лицо Томаса побелело от боли. Чуть погодя он наклонился и вырвал стрелу из глазницы воина. – Твоя? – Рыцарь вопросительно выгнул бровь.

Мерфин взял стрелу и вытер о траву, избавляясь от крови и мозгов, налипших на древко.

Точно так же перетащили второе тело, волоча голову следом за почти обезглавленным туловищем, и бросили подле первого. Лэнгли подобрал вражеские мечи, зашвырнул их в кусты и отыскал свое оружие.

– А теперь окажи мне услугу, хорошо? – Рыцарь протянул мальчику кинжал: – Можешь выкопать ямку в земле?

– Ладно. – Мерфин взял кинжал.

– Прямо здесь, перед дубом.

– Глубоко копать?

Томас показал на кожаный кошель, который снова повесил на пояс.

– Чтобы спрятать вот это на пятьдесят лет.

Призвав все свое мужество, Мерфин спросил:

– Зачем?

– Копай, а я расскажу тебе что смогу.

Мальчик прочертил в траве квадрат и начал ковырять стылую землю кинжалом, выгребая накопанное руками.

Лэнгли подобрал свиток, положил в промасленный мешочек, а мешочек спрятал в кошель.

– Мне поручили доставить это письмо графу Ширингу. Оно содержит столь опасную тайну, что я понял: подателя письма наверняка убьют, чтобы он никогда ничего и никому не рассказал. Нужно было исчезнуть. Я решил укрыться в монастыре, стать монахом. С меня довольно сражений, пора искупать грехи, которых накопилось достаточно. Меня хватились, люди, которые вручили мне письмо, принялись искать, и вот незадача – угораздило же попасться им на глаза в одной бристольской таверне.

– А почему за тобой гнались люди королевы?

– Она тоже готова на все, лишь бы тайна не вышла наружу.

Когда Мерфин выкопал яму в восемнадцать дюймов глубиной, Томас сказал:

– Достаточно.

Он кинул кошель в яму. Мерфин засыпал ее землей, а Лэнгли набросал поверх свежевскопанной земли листьев и мелких веток, и вскоре это место стало неотличимым от остальной поляны.

– Если услышишь, что я умер, пожалуйста, выкопай это письмо и передай священнику. Сделаешь это для меня?

– Хорошо.

– Но до тех пор никому ничего не говори. Пока известно, что письмо у меня, но непонятно, где оно точно, они побоятся лезть на рожон. А вот стоит тебе раскрыть тайну, сначала убьют меня, а потом и тебя.

Мерфин обомлел от страха. Это же несправедливо, что ему угрожает такая опасность только из-за того, что он выкопал ямку по просьбе другого человека!

– Прости, что пугаю тебя, – продолжал Томас. – Но это не только моя вина. В конце концов, я не просил тебя сюда приходить.

– Нет. – Всем сердцем Мерфин сейчас жалел, что наплевал на слова матери и вообще пришел в лес.

– Я вернусь на дорогу, а тебе лучше уйти тем же путем, каким пришел. Полагаю, твои друзья ждут где-нибудь неподалеку.

Мальчик отвернулся и пошел было прочь, но его окликнули.

– Как тебя зовут? – крикнул вдогонку рыцарь.

– Мерфин, сын сэра Джеральда.

– Вот как? – Томас, видимо, знал отца. – Запомни, никому ни слова, даже ему.

Мерфин кивнул и ушел.

Ярдов через пятьдесят его стошнило. После этого стало намного лучше.

Как и предположил Томас, остальные ребята ждали на опушке леса, возле дровяного склада. Мерфина окружили, принялись хлопать по плечам, будто удостоверяясь, что он жив. Все испытывали облегчение и явно стыдились, что бросили его. Дети до сих пор боялись, даже Ральф.

– Тот человек, в которого я пустил стрелу… – проговорил брат. – Он тяжело ранен?

– Он умер, – ответил Мерфин и показал Ральфу стрелу, запачканную кровью.

– Ты сам ее вытащил?

Мерфину очень хотелось ответить «да», но он решил сказать правду.

– Не я, а рыцарь.

– А что со вторым воином?

– Рыцарь перерезал ему горло. Потом мы спрятали тела в кустах.

– И он позволил тебе уйти?

– Да. – Мальчик ничего не стал говорить о спрятанном письме.

– Нужно сохранить все в тайне, – твердо проговорила Керис. – Если кто-нибудь узнает, будет беда.

– Я никому не скажу, – пообещал Ральф.

– Мы должны поклясться, – сказала Керис.

Они встали в кружок. Керис вытянула руку, и ее ладонь оказалась в центре круга. Мерфин положил сверху свою – ладонь девочки была мягкой и теплой, – потом Ральф, потом Гвенда. Все поклялись хранить тайну кровью Иисуса, и потом отправились обратно в город.

Состязания в стрельбе из лука закончились, все разошлись обедать. Когда шли по мосту, Мерфин сказал Ральфу:

– Когда я вырасту, то хочу быть, как этот рыцарь, всегда обходительным, ничего не бояться быть беспощадным в бою.

– Я тоже, – ответил Ральф. – Ну, быть беспощадным.

В Старом городе Мерфин поразился тому, что вокруг продолжается обычная жизнь: плакали младенцы, где-то жарили мясо, у таверн мужчины пили эль.

Керис остановилась около большого дома на главной улице, прямо напротив входа во двор аббатства, обняла Гвенду за плечи и сказала:

– Моя собака недавно ощенилась. Хочешь посмотреть на щенков?

Гвенда по-прежнему выглядела напуганной и готовой расплакаться, но охотно закивала.

– Ой, да, хочу, конечно.

«Какая Керис умная и добрая, – подумалось Мерфину. – Щенки утешат маленькую девочку и отвлекут от воспоминаний. По возвращении домой она будет рассказывать про щенков и вряд ли вспомнит о том, что ходила в лес».

Дети попрощались, и девочки зашли в дом. Мерфин вдруг понял, что ему хочется снова увидеть Керис.

Затем мысли обратились к иным заботам. Справится ли отец с этим своим долгом? Мерфин и Ральф направились на двор аббатства, причем Ральф так и шел с луком и подстреленным зайцем. На дворе было тихо.

Госпиталь пустовал, не считая нескольких больных. Монахиня подсказала братьям:

– Ваш отец в соборе с графом Ширингом.

Братья вошли в огромный собор и обнаружили родителей в притворе. Мать сидела у подножия колонны, на уголке каменного выступа, где круглая колонна сходилась с квадратным основанием. В холодном свете, что лился сквозь высокие окна, ее лицо казалось спокойным и ясным, словно выточенным из того же серого камня, что и колонна, на которую она откинула голову. Отец стоял рядом, покорно опустив широкие плечи. Перед родителями прохаживался граф Роланд. Он был старше отца, но черные волосы и порывистость движений придавали ему моложавости. За спиной графа притаился приор Антоний.

Мальчики задержались было в дверях, но мать поманила их к себе.

– Идите сюда. Граф Роланд помог нам договориться с приором Антонием, все улажено.

Отец хмыкнул, явно давая понять, что, в отличие от жены, не слишком признателен графу.

– Мои земли переходят аббатству, – проворчал он. – Я ничего не оставлю вам двоим в наследство.

– Мы переедем сюда, в Кингсбридж, – бодро продолжала Мод, – станем жить на монастырском иждивении.

– Как это? – спросил Мерфин.

– Монахи предоставят нам дом и будут кормить дважды в день всю нашу жизнь. Разве не чудесно?

Мерфин видел, что на самом деле мать вовсе не считала положение иждивенцев аббатства столь уж чудесным. Только притворялась, что рада. А сэру Джеральду было очень стыдно расставаться со своими владениями. Мальчик догадывался, что для отца подобное соглашение – настоящий позор.

– Что будет с моими сыновьями? – спросил рыцарь у графа.

Тот обернулся и посмотрел на мальчиков.

– Высокий вроде ничего. Это ты убил зайца, паренек?

– Да, милорд, – с гордостью ответил Ральф. – Всадил в него стрелу.

– Через несколько лет возьму его оруженосцем, – отрывисто произнес Роланд. – Сделаем из него рыцаря.

Отец остался доволен.

Мерфин растерялся. Важные решения принимались как-то слишком быстро. Еще злило, что на младшего брата свалилась этакая удача, а про него будто забыли.

– Это нечестно! – вырвалось у Мерфина. – Я тоже хочу быть рыцарем!

– Нет! – воскликнула мать.

– Но это я сделал лук!

Отец издал раздраженный вздох и поморщился.

– Значит, ты сделал лук, парень? – Граф презрительно скривился. – В таком случае станешь подмастерьем плотника.

3

Керис жила в роскошном деревянном доме, где очаг и полы были каменными. На первом этаже располагалось целых три отдельных помещения: зал, в котором стоял большой стол, малая приемная, где отец лично беседовал с покупателями, и кухня. Едва войдя в дом, девочки почувствовали запах вареного окорока, от которого потекли слюнки.

Керис повела Гвенду через зал к внутренней лестнице.

– А где щенки? – спросила Гвенда.

– Я сперва к маме зайду. Она болеет.

Девочки вошли в первую спальню, где на резной деревянной кровати лежала маленькая хрупкая женщина. Казалось, они с Керис одного роста. Сегодня матушка выглядела для Керис бледнее обычного, ее неприбранные волосы прилипли к влажным щекам.

– Как ты себя чувствуешь, мама?

– Что-то мне нехорошо, дочка. – Эти несколько слов будто лишили женщину на кровати всяких сил.

Керис ощутила знакомую горечь тревоги и беспомощности. Болезнь длилась уже с год. Сначала заболели суставы, потом во рту появились язвочки, по телу расползлись непонятные бесчисленные кровоподтеки. От слабости она ничего не могла делать, а на прошлой неделе еще и простудилась. Теперь она мучилась от жара и едва дышала.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо.

Обычный вопрос и обычный ответ, но всякий раз, слыша эти слова, Керис сходила с ума от ощущения собственного бессилия.

– Может, позвать мать Сесилию?

Настоятельница Кингсбриджа единственная приносила матери хоть какое-то утешение. Маковый настой, который она смешивала с медом и теплым вином, на некоторое время унимал боль. Для девочки мать Сесилия была настоящим ангелом.

– Нет, доченька. Как прошла служба?

Керис заметила, что губы матери побелели.

– Страшно было.

Мать помолчала, отдыхая, затем спросила:

– Что ты делала потом?

– Смотрела, как стреляют из лука. – Керис затаила дыхание, испугавшись, что мать, как обычно, догадается о ее тайной вине. Но та посмотрела на Гвенду.

– Кто твоя маленькая подруга?

– Гвенда. Я привела ее посмотреть щенков.

– Это хорошо.

Мать устало закрыла глаза и отвернулась. Девочки тихонько вышли. Гвенда была в ужасе.

– Что с ней такое?

– Истощение сил.

Керис терпеть не могла говорить об этом. Из-за болезни матери ей чудилось, что мир сделался невыразимо зыбким, случиться может все, что угодно, и нельзя быть уверенным ни в чем. Это пугало даже больше, чем схватка в лесу, очевидцами которой детям довелось стать. Когда она воображала, что может произойти, что мама может умереть, ей хотелось кричать от страха, чтобы избавиться от сосущего ощущения внутри.

Среднюю спальню в летние месяцы занимали итальянские торговцы шерстью из Флоренции и Прато, приезжавшие по делам к отцу, но теперь она пустовала. Щенки находились в задней спальне, которую Керис делила со своей сестрой Элис. Щенкам было уже семь недель – пора отнимать от матери, которой малыши изрядно надоели. Гвенда радостно ахнула и опустилась на пол возле корзины.

Керис взяла на руки самого крохотного щенка из помета, шуструю девочку, отличавшуюся неуемной любознательностью.

– Вот эту я хочу оставить себе. Ее зовут Скрэп.

Держать щенка в руках было очень приятно, и вскоре она выбросила из головы все дурные мысли.

Остальные четверо щенков ползали по Гвенде, обнюхивали ее, жевали подол платья. Гвенда подхватила уродливого коричневого щенка с длинной мордочкой и близко посаженными глазами.

– А мне нравится этот.

Щенок свернулся клубком в ее руках.

– Хочешь взять?

У Гвенды слезы навернулись на глаза.

– А можно?

– Нам разрешили их раздавать.

– Правда?

– Папа больше не хочет собак. Если он тебе нравится, бери.

– О да, – прошептала девочка. – Еще как хочу!

– Как ты его назовешь?

– Чтобы о Хопе напоминало. Может, Скип?

– Хорошее имя.

Скип уютно задремал на руках новой хозяйки.

Девочки мирно сидели с собаками. Керис думала о мальчиках, которых они повстречали утром, о невысоком рыжеволосом, с золотистыми карими глазами, и его высоком и красивом младшем брате. Что побудило ее позвать их с собой в лес? Она далеко не в первый раз поддавалась глупому порыву. Обычно такое случалось, когда ей что-нибудь запрещали. Особенно любила распоряжаться тетка Петранилла: «Не подкармливай эту кошку, не то мы никогда от нее не избавимся. Не играй дома в мяч. Держись подальше от этого мальчишки, он из деревни». Правила, которые ограничивали ее свободу, будто сводили Керис с ума.

Но никогда раньше она не выкидывала этакой глупости. Вспомнив о том, что случилось в лесу, девочка поежилась. Погибли двое мужчин, но могло быть еще хуже – могли погибнуть и четверо детей.

Из-за чего все произошло? Почему воины гнались за рыцарем, что они не поделили? Это нисколько не похоже на обычное ограбление. Они говорили о каком-то письме. Но Мерфин не проронил о нем ни слова. Наверное, ничего больше не узнал. Еще одна тайна взрослой жизни.

Мерфин понравился Керис. Его скучный брат Ральф походил на всех остальных мальчишек в Кингсбридже – хвастун, забияка и дурак, а вот Мерфин казался другим. Он сразу ее заинтересовал.

«Два новых друга за один день, – подумала она, косясь на Гвенду. – Малышку никто не назвал бы красавицей. Темно-карие глаза близко посажены над клювиком носа. Забавно, что она выбрала щенка, похожего на себя. Одежда старая – должно быть, донашивает после многих других». Гвенда успокоилась, уже не казалось, что она вот-вот разрыдается. Как и на Керис, встреча со щенками подействовала на нее благотворно.

По залу внизу простучали знакомые шаги, донесся зычный голос:

– Принесите мне кувшин эля, ради всего святого, я хочу пить, как ломовая лошадь.

– Это мой отец, – сказала Керис. – Пойдем его встретим. – Она заметила, что Гвенда вся подобралась, и прибавила: – Не бойся, он всегда так кричит, но на самом деле очень-очень хороший.

Девочки спустились вниз вместе со щенками.

– Что случилось со всеми моими слугами? – рычал отец. – Неужто удрали в Волшебную страну?[5] – Тяжелыми шагами, припадая, как обычно, на ссохшуюся правую ногу, он вышел из кухни с большой деревянной кружкой, из которой выплескивался эль. – Привет, мой маленький лютик, – поздоровался он с дочерью куда тише, сел на большой стул во главе стола и хорошенько приложился к кружке. – Так-то лучше. – Он вытер рукавом косматую бороду и заметил Гвенду: – А это что за ромашка с моим лютиком? Как тебя зовут?

– Гвенда из Уигли, милорд, – смущенно ответила девочка.

– Я подарила ей щенка, – объяснила Керис.

– Прекрасная мысль! – обрадовался отец. – Щенкам нужна любовь, а больше всех их любят маленькие девочки.

На табурете возле стола Керис увидела алый плащ явно не местного производства, привезенный издалека, – английские красильщики не умели добиваться такого сочного красного цвета. Проследив за ее взглядом, отец пояснил:

– Это для твоей мамы. Она давно хотела итальянский красный плащ. Надеюсь, вещица придаст ей сил, она встанет с постели и будет его носить.

Девочка потрогала плащ. Такое мягкое плотное сукно умели делать только итальянцы.

– Красивый, – проговорила Керис.

С улицы вошла тетка. Петранилла была похожа на отца, но тот отличался добродушием, а она вечно ходила поджав губы. Больше сходства наблюдалось у Петраниллы с другим ее братом, приором Кингсбриджа Антонием: оба были высокого роста и внушительного вида, тогда как коренастый отец выделялся широкой грудью и хромотой.