Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова E-Book

Борис Кипнис

• Herausgeber: Питер
• Kategorie: Geisteswissenschaft
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 1041

Beschreibung

Александр Васильевич Суворов — величайший из полководцев в истории России. Одинаково оригинален и смел как в тактике боя или сражения, так и в искусстве войны, именуемом стратегия. Яркая, самобытная человеческая личность, истинный сын и украшение русского народа. Человек религиозный и одновременно интеллектуальный: мог писать на девяти языках, изъяснялся на шести. Воитель, воистину непобедимый для турок, поляков и французов, сумевший покорить саму природу, перейдя с армией через Швейцарские Альпы. Грозный на поле битвы, он никогда не был мстителен или жесток к поверженному противнику. Истинный сын эпохи русского Просвещения, нежный отец, а в редкие минуты отдыха поэт-любитель. Большую часть жизни его преследовали зависть бездарностей и клевета завистников. Боготворимый войсками, он как никто знал душу русского солдата. Самая смерть его открыла ему врата бессмертия в памяти народной.

Leseprobe

Борис Кипнис

Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова. — СПб.: Питер, 2024.

ISBN 978-5-4461-1284-5

© ООО Издательство "Питер", 2024

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Оглавление

Глава первая. Рождение героя

Глава вторая. Жизнь в семье. Как формируется личность

Глава третья. Солдат гвардии и армейский офицер

Глава четвертая. Семилетняя война

Глава пятая. Командир полка

Глава шестая. Три войны вместе

Глава седьмая. Мирные годы и немирные заботы 1775–1778 гг.

Глава восьмая. Семейная драма и «маленькая» секретная экспедиция

Глава девятая. Тяжкая пора перед грозой

Глава десятая. Гроза разразилась

Глава одиннадцатая. Война входит в зенит

Глава двенадцатая. Солнце Рымника

Глава тринадцатая. Год Измаила

Глава четырнадцатая. Поражение при дворе

Глава пятнадцатая. Годы тягот и треволнений

Глава шестнадцатая. Новый взлет судьбы

Глава семнадцатая. Остаться человеком на войне

Глава восемнадцатая. Фельдмаршал

Глава девятнадцатая. Тщетные надежды и неожиданный закат

Глава двадцатая. Погребен в Кончанском

Глава двадцать первая. Воскресение российского Марса

Глава двадцать вторая. Гроза над берегами По

Глава двадцать третья. Италия почти свободна

Посвящаю эту книгу моей жене Елене.

Автор выражает глубокую благодарность двум замечательным русским историкам, Вячеславу Сергеевичу Лопатину и Сергею Игоревичу Григорьеву, прекрасно понимая, что без их трудов его книга не была бы так полноценно написана.

Глава первая. Рождение героя

Откуда б ни явился пришлый воин, земля, его породившая, была для русичей не столь важна, сколь волновала их вера, которую исповедовал витязь. Ибо клятва верности, которую он должен был принести тому или иному русскому князю, включала в себя вероисповедальный обет, а следовательно, вставал вопрос: насколько можно было доверять ее прочности и святости. А посему, и мы знаем это из текстов Общего Гербовника дворянских родов Российской империи, чаще всего присяге на верность сопутствовал переход в православие. Необходимо понимать, что для искренне верующего человека это означало духовное рождение заново, то есть обретение души человеческой вечной. Присоединившемуся как снова рожденному давалось новое, теперь уже православное, имя. Он становился новым членом огромного православного сообщества, то есть столь оригинальным образом возникающего русского народа. Довольно часто новокрещеный присоединялся к русским людям не только духовно, но и телесно: либо он сам, либо сыны его женились на здешних честных девицах.

Если с происхождением поместного дворянства более или менее теперь понятно, то правовой статус его вытекал из условной формы пользования поместьем. Оно жаловалось на время службы, это было условное содержание, длившееся до тех пор, пока помещик служил своему князю. С окончанием службы поместье отнималось. По наследству оно не передавалось. Старший сын мог рассчитывать быть поверстан отцовским поместьем, но для этого было нужно, чтобы он уже служил. Что же касается младших, то их верстали лишь по поступлении на службу, но чаще всего уже в других волостях княжества. Переход помещика на службу к другому князю не практиковался. На командные должности, а тем более на начальнические до середины XVI в. дворяне не назначались. Все это говорит нам, что западноевропейскому рыцарству они никак не были равны. Родовых потомственных замков у них не было; перестав служить, теряли они как право на поместье, так и помещичий статус. Следовательно, были они привилегированными слугами своих удельных князей, а с конца XV в. стали «холопьями государевыми», как и называли они сами себя в челобитных на царское имя вплоть до запрещения Петром Великим так им себя именовать.

Дворянское происхождение накладывало жесткие ограничения по службе: ни в XIV, ни в XV и XVI вв. для них были недостижимы воеводские посты и судейские места. В XVII в. положение стало смягчаться. Однако великородное боярство и даже оскудевающие роды княжеские и теперь никоим образом не считали основную массу поместного дворянства себе ровней. Над тысячами русских помещиков довлело клеймо «худородства». Избавиться от него, доказывая свое происхождение от старого боярства и удельных княжеских родов, было трудно из-за узости круга аристократии и опасности проиграть местнический спор. Таков был первый путь, и пройти по нему к желанной цели удавалось далеко не всем вступившим на него.

Другой был более верный: утвердить свое происхождение от честного мужа, выехавшего из Орды и соседственных Литвы, Пруссии и Польши. Тут появлялась возможность доказать, что род твой произрастает не от «холопьев государевых», а от по-настоящему свободных и благородных воинов, поставивших свой меч на службу земле Русской. Однако же в XVII в. с Ордой было давно покончено, и происхождение, берущее начало где-нибудь в ногайских или приволжских степях, уже не так высоко ценилось, как в дни битвы на поле Куликовом, где воинские навыки одних ордынцев позволили разгромить других. Происхождение из Литвы и Пруссии делало их предками язычников, что было тоже не совсем удобно теперь. Также несколько «дефектным» было происхождение из католической Польши, особенно после того, что натворили шляхтичи на Руси во времена Смуты. Да и сам такой предок чаще всего оказывался пленником, который не пожелал вернуться в отечество свое, что само по себе было весьма странно после проигрыша Московским государством Ливонской войны и потерь, понесенных ради заключения Деулинского перемирия с Речью Посполитой в 1618 г. Но даже и таких предков на всех жаждущих не хватило.

В этой непростой ситуации особо предприимчивые дворяне в XVII в. стали осмеливаться утверждать, что ведут происхождение свое от благородных рыцарей из стран Западной, Центральной и Северной Европы. Тут уж, казалось бы, все хорошо: и знатность рода, и несомненно свободное происхождение, и христианская вера. Однако же при серьезном размышлении и у этой версии пробивалось на свет божий одно очень слабое место. А что, собственно, должно было заставить католических рыцарей покинуть родную Францию, Англию, Германию или, скажем, Люксембург либо Германию и искать пристанища в далекой и «дикой» для них Московии, да еще и переходить в православие в XIV–XVI вв.? Последнее кажется вообще маловероятным, зная тогдашние взаимоотношения между двумя главнейшими ветвями христианства.

Но в царствование Петра Великого ситуация изменилась. Теперь «немцы», активно приглашаемые государем на службу ради ускорения развития России, стали из исключения в русской жизни ее исключительной повседневностью, когда контакты с ними превратились в постоянные деловые и служебные отношения, когда царь явно им благоволил. Для дворянина утверждение о своем происхождении от западноевропейских рыцарей стало не только возможным, но и даже вполне лояльным жестом по отношению к политике государя.

Именно в это время и появляется родословная легенда Суворовых. Она утверждает, что в 1622 г., в царствование Михаила Федоровича Романова, из Швеции выехали два брата, два благородных мужа — Наум(!) и Сувор, от последнего-то и пошла фамилия дворян Суворовых.

Были, конечно же, русские дворянские фамилии, выводившие свое происхождение и из куда более удаленных от России европейских стран, западнее Германии расположенных. Но всегда «выезд» приходился на XIII–XIV вв., и, кроме того, в родословии присутствовала обязательно изначальная иноземная фамилия, транскрибировавшаяся постепенно в русскую. Равно упоминалось и о переходе в православие. У Суворовых же все мелкие реалистические подробности, как назло, отсутствуют. Во-первых, нет крещения в православие, во-вторых, и намека на изначальную фамилию нет, есть лишь имена, превратившиеся в фамилию. Это более всего подходило бы для варягов времен Владимира Святого или Ярослава Мудрого, но никак не для шведских дворян 1622 г. В-третьих, сам год этот как-то не подходит для их переселения в Россию: всего лишь пять лет прошло, как король Густав II Адольф отторг у Московского государства Карелию и Ижорскую землю, лишив тем русских выхода к Балтике. Королевская армия теснит поляков и немцев в Ливонии и на севере Германии. Скорее уж туда, в знакомый протестантский мир стоило бы направить стопы свои шведским выходцам, а они почему-то выбирают побежденную, ослабленную, да еще и православную Россию. Все это вместе взятое ставит под большое сомнение историю о благородных шведских предках. Зато в земельных новгородских списках с конца XV в. появляются крестьяне, носящие в монастырских росписях прозвище Сувор либо Суворко. С конца XV в. среди московских помещиков постоянно встречаются дворяне Суворовы. Куда как вернее было бы выводить родовое фамильное прозвание от термина «суворый», то есть человек тяжелого, неприятного характера. Но тогда получается, что герой наш все-таки происходит от скромного корня государевых служилых помещиков, и не более того. Но есть один документ, позволяющий взглянуть на всю эту историю со шведскими предками по-другому.

Еще сто лет тому назад трудолюбивый и вдумчивый русский историк В.А. Алексеев обратил внимание на прошение от 1789 г. двоюродного брата нашего полководца — бригадира Ф.А. Суворова, трактовавшего родо­словную легенду следующим образом. Он писал, что в первой половине XIV в. из Шведской земли при князе Симеоне Гордом, старшем сыне Ивана Калиты, выехали честные мужи «швед Павлин с сыном Андреем», от коих и пошли дворянские роды Наумовых и Суворовых.

Именно это сообщение имеет общие точки соприкосновения с одной из страниц истории Господина Великого Новгорода в первой половине XIV в. Дело в том, что в 1323 г. земля Новгородская заключила мирный Ореховский договор с королевством Шведским. Она уступила шведам значительную часть Карелии. Новгородские колонисты, поначалу остававшиеся жить в своих карельских усадьбах, стали притесняться как шведами (по вероисповедальным причинам), так и карелами, мстившими за насильственный сбор дани во времена новгородского правления присылаемыми для этого ушкуйниками. Кончилось все это в 1337 г. большим восстанием карелов, перебивших новгородских поселенцев, русских купцов и даже православных карел. Те из колонистов, до кого не успели добраться повстанцы, бросив свои усадьбы и пожитки, спасая жизнь, бежали «из швед» в новгородские пределы. Но здесь их никто особенно не ждал, и жизнь их оказалась весьма тяжела. Бывшие одноземельцы не особенно-то стремились потесниться, чтобы дать место землякам. Многим переселенцам пришлось, смиряя гордость, пойти на службу новгородскому боярству, что было тяжело для людей, еще недавно бывших вольными господами у себя в имениях. А что оставалось делать тем, кто не хотел смиряться?

В 1347 г. в Новгород прибыл великий князь Московский и всея Руси Симеон Гордый. Он провел в городе три недели на столе новгородском, творя суд, как и положено верховному властителю в «своей отчине». Новгородская господа — бояре и богатейшие купцы всегда тяготились зависимостью от великих князей, зато «меньшие люди новгородские» считали именно его своим заступником и природным государем. Служить ему не было для них зазорным, а казалось совсем даже естественным. Вполне возможно, что именно по этим основаниям «швед Павлин с сыном Андреем» примкнули к великому князю и выехали с ним в Московское княжество, где и были поверстаны поместьями. А уже один из их потомков, Юда Наумов Сувор, и сделался родоначальником Суворовых.

Учитывая эти обстоятельства, первоначально предки Суворовых и указывали, что семейство их прибыло на новые места «из швед», что сообразуется с нормами нашего языка XIV в. По прошествии же трех сотен лет указание места, откуда явились предки, превратилось в родословном сказании в мифическую национальность Павлина и Андрея, теперь так удобно позволявшую отстаивать благородную «рыцарственность» своего происхождения.

Так, представляется нам, должен быть распутан сложный клубок родословной легенды: Суворовы — русский дворянский род в полном смысле этого слова. Наш полководец в своей родовой «биографии» отразил всю сложность и многообразность формирования русского народа, великим сыном которого он и является.

Глава вторая. Жизнь в семье. Как формируется личность

Вот он наконец появился на свет, отпрыск русского дворянского рода средней руки, лежит себе в колыбельке «боярин Александр» и не знает пока ничего ни о своей семье, ни о своем удивительном будущем. Он не знает, а нам предстоит узнать и ближе познакомиться с его семьей, ведь именно там начинается воспитание любого человека, его путь к успехам и победам.

Как можно понять из первой главы, род Суворовых старый, но особенной знатностью не отличающийся, таких помещичьих родов к концу XVII в. на Руси тысячи. Их фамилия чаще всего встречается на траченных пле­сенью страницах глухих провинциальных земельных актов, в списках рядовых дворян, «в бранех за Отечество и народ христианский живот свой положивших». Последнее, конечно, достойно, но ничего выдающегося здесь нет, ибо таков обычный удел рядового русского помещика той поры. Лишь дважды дворяне, носящие эту фамилию, поднимаются несколько на поверхность смутных вод российской истории. Во-первых, это Юда Постник Суворов, дьяк казенного дворца, то есть финансового ведомства, руку приложивший вместе с другими московскими чинами в 1566 г. под приговором Думы о войне с Великим княжеством Литовским и королевством Польским за земли Ливонского ордена1. Он же упомянут под 1572 г. среди трех лиц, назначенных царем Иваном IV Грозным ведать Новгородом по государевом отъезде2.

Во-вторых, это Борис Суворов, названный в 1628 г. стольником царя Михаила Федоровича, он же упомянут через 55 лет, уже в регентство царевны Софьи Алексеевны, и, как сказано в бумагах, «находясь уже в старости мастикой», за многолетнюю службу был пожалован почетной грамотой3. И это, собственно, все. Ни тот ни другой отношения к роду нашего героя не имели. Его семья упоминается с конца XVI в. среди помещиков Кашинского уезда, это восток Тверской губернии, и недаром ведь Ф.А. Суворов в 1785 г. подавал прошение в канцелярию Тверского наместничества.

Согласно такому авторитетному источнику, как труд В.В. Руммеля4, поколенная роспись кашинских Суворовых выглядит следующим образом:

«Савелий Суворов

Парфентий Савельевич ум. 1628 г. помещик, кашинец

Иван Парфентьевич род. ок. 1610 г. (?) — ум. 1655 г., убит под Дубровкою, кашинец <...>

Григорий Иванович род. 1637 (?) — 1698 помещик, кашинец <...>

Иван Григорьевич род. ок. 1670 (?) — 1715 <...>

Василий Ив. (1705–1775) <...>

Александр Ив. (мл. брат) <...>

Александр Васильевич, граф Суворов-Рымникский, князь Италийский5.

Федор Александр».

Сведений о прямых предках полководца не так много, что вполне соответствует относительной скромности их положения в среде поместного дворянства. Интересно, однако, что прадед Григорий Иванович в 1650 г. состоял подьячим приказа Большого дворца6. Итак, он помощник (заместитель) дьяка в одном из важных столичных приказов, должность не очень большая, но на виду и, главное, в столице. Дела его, как видно, шли неплохо, и он стал собственником двора, находившегося у Никитских ворот, вблизи Федоровского больничного монастыря7. Здесь родился дед генералиссимуса Иван Григорьевич.

Ему улыбнулась капризная богиня Фортуна: в самом конце XVII в. он оказался на должности генерального писаря будущего лейб-гвардии Преображенского полка. Целый ряд указов и «памятей» в 1698 г. подписан его рукою в этом служебном качестве8. В актах 1710 г. он занимает ту же должность уже как в Преображенском, так и в Семеновском полку9. Иван Григорьевич оказался не просто на виду, он стал хорошо известен лично Петру Великому. Это позволило ему добиться большой государевой милости: самодержец всея Руси стал крестным отцом его первенца Василия.

Когда родился отец полководца? Чтобы подогнать его возраст под командировку некоего Суворова в Голландию10, а также под участие в переводе на русский «Истинного способа укрепления городов…» в Петербурге в 1724 г., многие авторы указывали год его рождения как 1705-й. Однако полководец указывает в письме от 1 июня 1781 г.П. И. Турчанинову из Астрахани совсем иную дату:

«…кафтан, который доходит мне променять на судьбу моего родителя: сей родился в 1709 году»11.

Это подтверждают и документы, найденные Алексеевым:

«Согласно материалам “Списка Суздальской провинции помещикам…”, извлеченным из бумаг “Московского архива Министерства юстиции. Дела Герольдмейстерской Конторы” кн. 214. с 1738 по 1752 гг. с. 1026”. В “Списке…” показано, что в 1749 по сказке, взятой от старосты суздальского села Дьякова Андрея Никонова, указано, что “Василий Иванов, сын Суворов, имеет от роду сорок лет”. То есть родился он в 1709 г.»12.

Так как лейб-гвардии Преображенский полк находился в Москве до 10 февраля 1709 г., после чего выступил в поход, увенчавшийся славной Полтавской баталией, а вернулся в Первопрестольную 21 декабря вместе с Петром Великим, то нетрудно предположить, что родился Василий Суворов либо в январе, либо в декабре.

Воспитанием маленького Василия и его младшего брата Александра явно не пренебрегали, ибо крестнику государя предстояло время от времени являться на глаза великому крестному. Таков был и обычай, и необходимость для успешной карьеры. Тем более средства для обучения у отца были: ревностная служба, очевидно, была вознаграждаема соразмерно, ибо у Ивана Григорьевича к моменту его кончины в 1715 г. в Москве имелось три дома: один за Покровскими воротами, двор этот был оценен в 100 рублей, другой за Сретенскими воротами, в приходе церкви св. Троицы, оцененный в 49 рублей, и наконец, боярский двор в конюшенной слободе Большие Лужники стоимостью в 300 рублей13. По своему достатку Суворовы стали вполне обеспеченными русскими дворянами первой четверти XVIII в.

Потеряв отца примерно в 7 лет, Василий вместе с братьями остался на попечении своей матери Марфы Ивановны (девичья фамилия пока неизвестна). Кто руководил его образованием, мы с уверенностью сказать не можем. Вообще в семье Суворовых при несомненной образованности и Василия Ивановича, и тем более Александра Васильевича не было привычки писать воспоминания ни о семье, ни о детстве. Герой наш в своих письмах ни разу не обмолвился о матери, не то что о бабушке. Сами его прошения 1789 г. и 1790 г. скорее напоминают «распространенный» послужной список, нежели автобиографию.

Но как бы то ни было, судя по всему, Василий Суворов получил неплохое образование, ибо 9 мая 1722 г. был определен денщиком, то есть ординарцем, к своему крестному отцу14. Учитывая, что было Василию тогда 13 лет, то есть он на два года был младше того возраста, когда поступали на службу в качестве «новика», то можно предположить, что своими познаниями он произвел благотворное впечатление на императора, который вряд ли приблизил бы к себе «неуча» и «митрофанушку».

Василий Суворов любил читать и любовь эту пронес через всю жизнь. Особенно ему давались иностранные языки. Свидетельство об этом сохранилось в воспоминаниях известнейшего русского мемуариста конца XVIII — начала XIX в.А. Т. Болотова. Вот как описал он первую встречу с В.И. Суворовым, назначенным в декабре 1760 г. генерал-губернатором Восточной Пруссии. Встреча произошла 5 января 1761 г. в Кенигсберге, в губернской канцелярии. Оказалось, что В.И. Суворов хорошо знал отца мемуариста. Очевидно, по совместной службе в гвардии в конце 1720–1730 гг. Начальство хвалило А.Т. Болотова за его способности:

«Сколь казалось, то было ему очень непротивно все же слушать, и особливо уверения всех о том, что я охотник превеликий до наук, до рисования и до чтения книг, которые у меня, как они говорили, не выходят почти из рук. Он сам имел к тому охоту, и любопытство его было так велико, что он восхотел посмотреть некоторые лежавшие у меня на столе книги. Тогда сожалел я, что не было тут никаких книг, кроме лексиконов, ибо прочие, все тут бывшие, отослал я на квартиру, и если б знал сие, то мог бы приготовить к сему случаю как лучшие. Со всем тем губернатор и те все пересмотрел и говорил со мною об них столько, что я смог заключить, что он довольно обо всем сведущ»15.

Сведения о В.И. Суворове как читателе в первой половине 1730-х гг. Библиотеки Императорской академии наук опубликовала главный специалист научно-библиотечного фонда Государственного мемориального музея А.В. Суворова М.Г. Рачко:

«Сохранились сведения о посещении Академической библиотеки гвардейским офицером Василием Ивановичем Суворовым с декабря 1733 г. по март 1735 г. В библиотечном журнале выдачи книг от 17 декабря 1734 г., хранящемся в архиве библиотеки, имеется его собственная запись названий полученных изданий, указана дата и поставлена подпись. В течение полутора лет Василий Иванович получил на дом из Библиотеки Академии наук 26 томов (11 названий). Его интересовала литература на французском языке, в основном переводы античных авторов: Гомера, Цицерона, Лукиана, Фукидида, Плутарха, Квинта Курция. Помимо сочинений древних писателей, Суворову были выданы четыре тома “Истории мира” Юрбена Шевро и анонимный четырехтомник “Властители мира” на французском языке. <…> Судя по взятым в этой библиотеке книгам, его интересовала в основном литература по истории и словесности»16.

Не менее интересен собранный Рачко список книг из личной библиотеки В.И. Суворова:

«1. Библия.

2. Зерцало.

3. Сочинения Себастьена Вобана.

4. Воинские уставы, постановления.

5. М.Р. Монтекукколи “Трактат о военном искусстве”.

6. Труды Н.Ф. Блонделя.

7. Труды Кугорна (де Кегорн).

8. Юрбен Шевро “История мира”, 4 тома.

9. “Властители мира”, 4 тома.

10. Произведения Юлия Цезаря.

11. Жизнеописание Юлия Цезаря.

12. Сочинения философов: Плутарха, Аристотеля, Платона, Геродота.

13. Издания на французском языке Жана Батиста Мольера, Мигеля де Сервантеса»17.

Мы остановились на любви В.И. Суворова к чтению не случайно. Этот материал позволяет ответить на вопрос, участвовал ли юный В.И. Суворов в 1723–1724 гг. в переводе с французского на русский книги о знаменитом французском военном инженере и полководце маршале Франции де Вобане. Во время работы над переводом книги ему было 14–15 лет; по уточненным данным, он переводил вторую часть, «где разъясняется практическое применение интерных знаний»18. Учитывая, что книги, взятые им через десять лет после выхода в свет труда о Вобане в академической биб­лиотеке, были на французском и что в его личной библиотеке мы находим труды Кугорна19 (так писали в России фамилию знаменитого голландского фортификатора барона де Кегорна), у нас появляется серьезное основание полагать, что юноша действительно мог участвовать в этом переводе. Тем более в предисловии к книге сказано, что перевод сделан по повелению Петра I. Возможно, государь поручил труд своему юному денщику, уверившись в его знании французского и одновременно давая ему возможность проявить себя на военном и интеллектуальном поприще.

То был удачный первый и серьезный шаг на службе для юноши, не имеющего за плечами сановной, родовитой и влиятельной родни, вся протекция которого заключалась только в благорасположении государя. Вельможи не любят делиться с кем-нибудь милостью монарха, ибо сами же от нее часто и зависят. Однако же долго пользоваться выгодами службы лично при особе государя Василию Суворову не довелось: в конце января 1725 г. Петр Великий скончался.

Прошло немного времени, и в том же 1725 г. Екатерина I, которая должна была лично знать молодого человека, выпустила его «бомбардир-сержантом в лейб-гвардии Преображенский»20 полк. Таким образом, при дворе он не остался. Правда, новое назначение было достаточно престижно, если помнить, что сам Петр I долгие годы числился в бомбардирской роте преображенцев и был ее капитаном. Но с его смертью престиж преображенских бомбардиров начал постепенно сходить на нет.

Прошло еще некоторое время, и молодой гвардеец вернулся в Москву, где помещался полковой двор бомбардирской роты Преображенского полка. Теперь он жил и служил в Белокаменной. В конце мая 1727 г. в Первопрестольную пришла печальная весть: 6 мая скончалась государыня Екатерина Алексеевна и 16-го же погребена рядом с супругом. Так оборвалась еще одна наиважнейшая нить, связывавшая его с Санкт-Петербургом и с императорским двором, высочайшая протекция иссякла, теперь полагаться надо было только на себя.

Правда, чуть более чем через месяц, 29 июня, он был произведен в прапорщики лейб-гвардии все того же Преображенского полка21, но это произошло уже скорее по инерции: молодая поросль петровских сподвижников мало кого теперь интересовала. Новое царствование ознаменовалось выдвижением новых вельмож: при юном Петре II в силу вошли высокородные князья Долгорукие, которым дела не было до какого-то «былого» царева денщика, неродовитого Василия Суворова.

Но одновременно с этим 12-летний император и двор прибыли в Москву на коронацию, да так после торжеств здесь и остались пребывать постоянно. Службы у нашего новоиспеченного прапорщика прибавилось, и в те же самые месяцы второй половины 1727 г. в жизни его произошло важное событие: он женился.

Невесту его звали Авдотья Федосеевна, она была дочерью Ф.С. Манукова, происходившего из семьи орловских дворян-помещиков средней руки. Ф.С. Мануков, как и И.Г. Суворов, смог несколько выдвинуться именно в петровское царствование, когда начавшиеся преобразования «дали ход» им и тысячам других мелко- и среднепоместных дворян, ранее не смевших мечтать о подобной карьере.

С 1719 г. Мануков состоял ландрихтером Санкт-Петербургской губернии и в этом качестве на долгие годы попал в Полное собрание законов Российской империи в Сенатские указы22. Назван он и в Сенатском указе 1720 г. «О сочинении Уложения»:

«О сочинении Уложения Российского с Шведским быть <…> из Русских <…> Санкт-Петербургской губернской Канцелярии Ландрихтеру Федосею Манукову»23.

Женился, таким образом, Василий Суворов на ровне. Невеста не была бесприданницей, отец ее имел дом на Арбате, у Серебряного переулка24. В этом-то доме, по сведениям Н.Н. Молевой, и родился их первенец Александр.

Служебная карьера нашего прапорщика за отсутствием войны шла тихим шагом: 16 февраля 1730 г. он стал подпоручиком25. Судя по всему, в эти неспокойные зимние дни во взбудораженной Москве он был свидетелем множества важных событий: болезни и смерти 15-летнего императора Петра II, стремительного превращения приготовлений к его помолвке с княжной Натальей Долгорукой в поминки по внуку государя Петра Алексеевича. Затем провозглашения новой самодержицей всероссийской племянницы великого императора, вдовствующей герцогини Курляндской — Анны Иоанновны, дочери тихого умом и нравом Ивана V Алексеевича. А через девять дней после того, как стал герой наш подпоручиком, над всесильными князьями Долгорукими разразилась политическая буря. Новая государыня, опираясь на поддержку гвардии и рядового дворянства, уничтожила Верховный тайный совет, где верховодили Долгорукие, разорвала навязанные ими «Кондиции», ограничивавшие ее самодержавие. Стала она полно­властной царицей, а Долгорукие отправились в опалу и дальнюю сибирскую ссылку. Мог ли знать наш новоиспеченный подпоручик, что через восемь лет судьба сведет его с ними и накрепко свяжет его карьеру с их плачевной гибелью? Как счастлив человек, не зная, что таится от него за непроницаемой завесой времени.

Вначале, однако, ничто не предвещало Василию Суворову, а тем более его родившемуся в конце предыдущего года сыну какой-либо особенной удачи. Наоборот, чины пока бывшему денщику государеву идти не спешили, а сам он должен был последовать за своим гвардейским полком на холодные берега Невы, куда поспешила в начале 1732 г. перебраться из склонной к волнениям и даже мятежам Москвы императрица Анна. Итак, он расстался с семьей, свидетельством пребывания в 1733–1735 гг. в Санкт-Петербурге стали записи в журнале выдачи книг ему на дом в ­Библиотеке Академии наук.

В 1735 г. разразилась война между Российской империей и Портой Оттоманской, но на войну с турками Василий Суворов не попал, ибо полки гвардии туда не отправились, а в сводный гвардейский батальон добровольцев-охотников, присоединившийся к нашим войскам в степях причерноморских, он как человек семейный, а значит и сугубо положительный, напрашиваться не стал. Возможно, он даже сумел в 1735 г. вернуться на какое-то время в Москву. Так это было или иначе, но чин поручика «вышел» ему лишь 27 апреля 1737 г., то есть через семь лет26. Чем занимался Василий Иванович все это время на службе — доподлинно не известно, много ли времени провел дома и уделял ли тогда внимание воспитанию сына — мы не знаем. Но то обстоятельство, что до 1740 г. детей в семье Суворовых более не рождалось, дает некоторое основание предположить, что до сентября 1738 г. в доме своем был он нечастый гость.

Осенью 1738 г.В. И. Суворов прибыл в Тобольск для участия в деле князей Долгоруких. В 1737 г. на них поступил донос, в котором таможенный подьячий Тишин рассказывал о «непристойных словах» в адрес государыни и о послаблениях в содержании Долгоруких. Кроме того, в доносе упоминался и участник Великой Северной экспедиции «лейтенант майорского ранга» Д.Л. Овцын. Он, прибыв в Березов, где были в ссылке Долгорукие, познакомился с ними и поддерживал общение. Тишин же описал их встречи как политический заговор с целью вывезти ссыльных морем. Князя Ивана Долгорукова арестовали, как и лейтенанта. Для первого все обернулось плохо: длинный язык и трусость привели его на плаху. Для второго все закончилось иначе благодаря В.И. Суворову.

Овцын не отрицал встреч с Долгорукими, но не признавал политическую подоплеку разговоров. Чтобы выбить из него нужное, его должны были пытать. Однако перед этим нужно было бить кнутом доносчика (Тишина): если он после этого не отказывался от показаний, то приступали к пыткам арестованного. Но Тишин струсил, поэтому самое страшное обвинение с Овцына было снято. Его разжаловали в матросы и отправили в Охотск в команду В. Беринга, который лично знал лейтенанта и давно оценил его труды.

Судьба же В.И. Суворова начала расплетаться с судьбой Долгоруких и Овцына. Более года провел он в Сибири и только осенью 1740-го вернулся, но не в Москву, а в Петербург. Очевидно, он застал кончину Анны ­Иоанновны, последовавшую 17 октября, а 6 ноября, на излете скоротечного регентства Э.И. Бирона, Василий Иванович определен был в Берг-коллегию прокурором «при штатных делах» в ранге полковника27. Через три дня он, как и все столичные жители, узнал, что ненавистный фаворит покойной императрицы арестован и препровожден в Шлиссельбург, в один из его казематов. Начинались новые времена, и они были благоприятны для прокурора Суворова.

Однако для сына служба отца создавала определенные сложности. Сам собой встает вопрос: кто воспитывал мальчика, по крайней мере до конца 1740 г.? Мы проследили служебный путь В.И. Суворова с 1730 г. по ноябрь 1740 г. и убедились, что в Москве, где находилась его семья, он чаще отсутствовал, причем подолгу. Следовательно, не он ежедневно общался, играл и вообще занимался с маленьким и тогда единственным ребенком в семье. Может, это был дед? Но Ф.С. Мануков в 1730 г. тесно связан с Петербургом. Так, в 1734 г. он фигурирует в сенатском указе как вице-президент Вотчиной коллегии, при этом положительно характеризуется как чиновник, соблюдающий законы28. Через два года, в 1736 г., Сенат назначает его воеводой в Петербурге и предписывает рассматривать в Воеводской канцелярии судебные и розыскные дела по земским делам Санкт-Петербургской провинции под апелляцией Юстиц-коллегии29. Наконец, в 1737 г. он как столичный воевода участвует в судебном следствии по делу о векселях полковника А. Маслова компанейщику И. Ширкману30. Нет, не ему заниматься воспитанием внука в Москве. Остается мать, Авдотья Федосеевна.

Мы ничего не знаем о ней. Это, конечно, может показаться удивительным нам, сегодняшним, живущим уже в XXI тысячелетии, когда законодательно давно женщины и мужчины признаны обладающими равными правами. Правда, этому «всего лишь» сто лет. Мы привыкли к тому, что женщины, как и мужчины, пишут мемуары. Правда, в России этому «всего лишь» двести лет. Кстати, обычай рассказывать о своих матерях в памятных записках мужчины в России начали устанавливать лишь в конце XVIII в., то есть немногим более двухсот лет тому назад. Что же было до? Почти ничего. «Свое­ручные записки княжны Натальи Борисовны Долгоруковой», написанные в 1767 г., когда она уже около девяти лет как приняла постриг, были опубликованы ее внуком князем И.М. Долгоруковым лишь в 1810 г. и то частично. Кстати, это было в год кончины княгини Е.Р. Дашковой, другой известной мемуаристки. Так вот, записки Долгоруковой стоят ко времени их написания особняком. Писать о себе русские женщины станут лишь в начале XIX в., как та же Дашкова. Но обе женщины были очень образованные и по характеру, равно как и по положению в обществе, выдающиеся.

Авдотья же Федосеевна принадлежала к той самой толще русского дворянства, чья жизнь как до Петра Великого, так и после смерти его, вплоть до 80-х гг. XVIII в., протекала вполне анонимно для исследователей социокультурной среды и в своей мужской половине. Где уж тут найти следы рядовой женской дворянской судьбы. В дошедших до нас письмах великий полководец об отце-то своем упомянул от силы три раза. При этом первый раз сообщил о кончине его. О матери же своей не писал никогда. А ведь наделен был сердцем далеко не бесчувственным, что видно из писем к дочери Наташе — «Суворочке». О матери же, жизнь ему в муках даровавшей, молчит.

В чем же тут дело? В следующем: а что мы знаем о матери светлейшего князя Таврического? Или о матери адмирала Ф.Ф. Ушакова? Или же о родительнице М.И. Голенищева-Кутузова? А то же самое: имя, отчество да фамилию девичью. А ведь и они — Потемкин, Ушаков, Кутузов — все, как и Суворов, выходцы из одного и того же слоя среднего дворянства. И вкусы, и привычки с молодости, и тяга к знаниям одна и та же. И одно и то же молчание о матерях своих. Такова, видимо, сила давней культурной традиции, изменившейся постепенно лишь к концу столетия.

А ведь выходит, что первые десять лет она, Авдотья Федосеевна, в основном воспитывала своего тогда единственного сына Сашу. Отец ее если на старости лет и принял какое-то участие во внуке лично, то не ранее 1738 г., когда по старости лет стал просить отставки. Служил он к тому времени уже шестьдесят лет, а богатства не нажил:

«…а служу с одного ея Императорского величества жалования, понеже за мною недвижимого имущества нет, и в Санкт-Петербурге живу я в ­наемной квартире, и награждения деревень против моей братьи мне не было…»31

Так писал он в прошении в Правительствующий сенат. Но участвовал ли он в воспитании внука на самом деле, нам неизвестно.

Итак, о влиянии матери мы можем лишь предполагать, опираясь на логику, но положительно сказать об этом ничего не можем. Свидетельство же о том, что В.И. Суворов занимался обучением сына инженерному делу по книге, переведенной им же по повелению Петра Великого, принадлежит Е.Б. Фуксу, утверждавшему, что рассказывал ему об этом сам полководец. Но в правдивости многих утверждений этого своеобразного автора сомневались еще в первой половине XIX в. Хотя Фукс провел рядом с фельдмаршалом в 1799 г. весь итало-швейцарский поход в качестве управляющего его канцелярией и одновременно «наблюдающего» за полководцем по поручению Тайной канцелярии. Сомневается в полной правдивости Фукса и такой крупный специалист и публикатор писем А.В. Суворова, как В.С. Лопатин32.

На наш взгляд, Фукс скорее выдумщик, чем злонамеренный лжец. С одной стороны, ему хочется придать себе значимости в глазах читателя близостью к генералиссимусу, с другой — не дать забыть о своем существовании, что часто бывает с посредственными писателями. Возможно, что он кроме всего еще и был увлечен личностью Суворова. Отсюда его вымыслы и домыслы, перемешанные с реальными эпизодами и рассказами, отношение к достоверности которых страдает от выдумок автора. Исходя из всего этого, можно предположить, что обучение французскому по самолично переведенной книге могло иметь место, но не ранее 1741–1744 гг., когда В.И. Суворов стал чаще бывать в своем московском доме, результатом чего стало рождение двух младших сестер Саши Суворова — Марии и Анны. После появления на свет младшей из них, Анны, в 1744 г. Авдотья Федосеевна прожила недолго и скончалась не позднее 1745 г. Возможно, где-то в это время, когда отец уже должен был серьезно заняться семейными делами, и могли происходить эти своеобразные уроки. Хотя наверняка ничего утверждать, как и с объемом влияния матери, нельзя. Отсутствие документов заставляет нас умолкнуть.

Когда и как появилось желание у мальчика или же подростка пойти по военной стезе, нам также неизвестно. Сам полководец не оставил нам об этом никаких свидетельств. Все, что мы уже знаем о В.И. Суворове, ясно говорит, что он не мог пробудить в сыне любовь к военному делу и стремление поступить на военную службу. На войне Василий Иванович побывал лишь единожды, да и то под конец царствования Елизаветы Петровны, и на военно-административных постах, как мы увидим, а не на поле битвы. То, что он всю жизнь носил сначала офицерский, а потом генеральский мундир, было скорее данью сложившейся в петровское время традиции и желанием числиться по «военной», а не по «цивильной» службе, что теперь считается гораздо престижнее. Кроме того, «счисляться» по офицерским и генеральским чинам было выражением особого монаршего благоволения к тому или иному сановнику, начинавшему карьеру в гвардии, за его «верноусердную службу». Рождение и юношеские годы, проведенные рядом с Петром I, обеспечивали право на военный мундир, но все вкусы и интересы Суворова-отца были гражданские.

Есть еще одно обстоятельство, говорящее против возможности отцовского влияния на выбор сыном его жизненного призвания: военная служба и тем более успех в ней требуют необычайной энергии и железной силы воли. Ни один документ, вышедший из-под пера Василия Ивановича, или же свидетельство современника о нем не указывают на наличие в его характере подобных черт. Он ревностный «служивец», дельный чиновник, пекущийся о государственном интересе, неплохой администратор, короче говоря, кто угодно, но не воин, не предводитель.

Остается признать, что Александр был тем, кого в России в XIX в. называли оригиналом, а еще ранее — самородком. Сам собой посреди детских игр и влечений выделил он игру в военную службу, а потом и ощутил влечение к ней. Можно представить, как удивлен был отец, осевший наконец-то в своем московском доме, обнаружив, что сын его мечтает о стезе военной. Не к такому готовил он Александра в своих мыслях, ибо все фамильные и служебные связи Василия Ивановича были статскими. Напомним, что еще его отец Иван Григорьевич был генеральным писарем обоих лейб-гвардии полков. Но наши маститые дореволюционные историки обратили внимание на немаловажное обстоятельство: письменные свидетельства той эпохи говорят, что служил Иван Суворов действительно в Преображенском, но не в полку, а в приказе, который действительно до 1698 г. ведал потешными полками, но после Стрелецкого бунта в августе 1698 г., по приезде государя, ведал «розыском» об этом событии и вел следствие с пытками в селе Преображенском при личном участии молодого царя. И с этого времени превратился в орган политического сыска. Эту особенность деятельности Ивана Григорьевича и подтверждают документальные источники. Так, наш великий историк С.М. Соловьев приводит фрагмент из письма прибыльщика А.А. Курбатова от 1704 г.:

«Иван Суворов стужал многажды, едва не о первом воре просил и, что в том его не послушали, грозил на старого в том деле подьячего: попадется-де скоро к нам в Преображенское!»33

Однако столь серьезные судебно-розыскные функции сочетались в работе Преображенского приказа с его прежними занятиями: обеспечение первого полка лейб-гвардии и поддержание порядка на улицах неспокойной Москвы.

Не правда ли, с такой служебной деятельностью Ивана Григорьевича хорошо сочетается участие в расследовании дела Долгоруких и прокурорская служба Василия Ивановича? Повторюсь, офицерский мундир он носил скорее как отличие за ревностную прокурорскую службу, нежели по склонности к военной.

Значит, и сына он легко мог зачислить на ту же стезю. В этом, думается, и надо искать объяснение, почему до 1742 г. Александр на службе военной не числился. Почему отец не записал его и на гражданскую службу? Хотя бы копиистом в одну из бесчисленных московских канцелярий. А ведь такое начало службы хотя бы и «сверхкомплектным» канцеляристом, скажем, с 6–8 лет от роду, что тогда уже начинало практиковаться, позволило бы потом победить «отвес списочного старшинства» ­соперников, на который так страстно жаловался генерал Александр ­Суворов:

«Наблюдение старшинства есть [важная основа], но оно истинно почти только в прусском войске. Так вижу сих случайных, со мною на одном году моего унт[ер]-оф[ицер]ства, блиставших <…> Так старее меня: сей — за привоз знамен <…> тот по выводу от отца, будучи у сиськи…»34

«Они обошли г[рафа] С[уворова]-Р[ымникского] <…> К[нязь] Ю. Долгор[уков]35 с ним одного года в службе по списку в колыбели»36.

Ведь при условии производства «по старшинству» важно было не где, а когда дворянин начал службу. Во всяком случае внятного ответа на вопрос, почему В.И. Суворов не определил сына на службу до достижения 13-летнего возраста, у нас нет.

История о влиянии встречи Александра с «арапом Петра Великого», А.П. Ганнибалом, на согласие Василия Ивановича наконец-то записать сына на военную службу вызывает сомнение, хотя и широко известна. Пустил ее в оборот все тот же Фукс. Он утверждал, что рассказал ему об этом сам генералиссимус. Утверждение Фукса, что Ганнибал и В.И. Суворов были «искреннейшие друзья»37, документально ничем не подтверждено. В пользу его может быть только одно обстоятельство: с февраля 1724 г. Ганнибал — поручик бомбардирской роты лейб-гвардии Преображенского полка и обучает молодых солдат математическим наукам38, а Василий Суворов в 1725 г. был выпущен в эту же роту сержантом. Теоретически они прослужили вместе два года, пока в 1727 г. Ганнибал под благовидным предлогом не был отправлен в Сибирь, фактически в ссылку39. Все вроде бы сходится: два года совместной службы — приличный срок, чтобы два бывших денщика государя, да еще и служащие в одной бомбардирской роте, не только познакомились, но и подружились. Однако же А.В. Суворов ни в письмах, ни в записках ни словом не обмолвился об этом знакомстве или дружбе или о том, что «благословение» царева арапа повлияло так на судьбу его. Это очень странно.

Но если внимательно прочесть, что пишет Фукс, все странности исчезнут:

«Подобно Монтекукколи40, познакомился он опытами с каждым чином и, научась сам повиноваться, мог сделаться добрым Начальником.

Но сего еще недостаточно; надобно, чтобы для достижения высших степеней Начальника разум обогащен был познаниями, душа воспламенялась б примерами Героизма. Младой Суворов, восчувствовав в себе сию надобность, предался изучению языков <…> Вольф, Лейбниц, Гибнер были в молодости любимые его и того времени славнейшие писатели. История древняя и новейшая была школа, в которой образовался его ум.

Там воспламенялось пылкое воображение юноши, когда он видел Александра над гробницею Ахиллеса, Кесаря над статуею сего, проливавших от соревнования слезы. И я буду побеждать, воскликнул и он конечно!!! <…> Так укрывался он, в доме родительском, в уединенную свою комнату и тайно беседовал, и жил с сими учителями в знаменитой древности! Отец его, строгий надзор за ним имевший, попросил однажды Арапа Генерала Ганнибала, редких талантов, воспитанника Петра Великого, искреннего своего друга, чтобы он зашел нечаянно к сыну и посмотрел, чем занимается шалун. Как удивился Ганнибал, когда застал молодого Суворова в сих упражнениях: но еще более удивился он обширным его сведениям. “Нет, брат Василий Иванович, сказал он по возвращении к своему другу, беседа его лучше нашей, с такими гостями, как у него,уйдетон далеко” <…> Сей анекдот из уст ­Суворова»41.

Последняя фраза приписана внизу страницы. Этот текст — обычное нравоучительное назидание. Он хорош для воспитания кадетов 1-го Санкт-Петербургского кадетского корпуса и просится в прописи, предназначенные для них. Но здесь нет никакого упоминания о конфликте между отцом и сыном и документального свидетельства, что в 1742 г. «арап ­Петра Великого» побывал в Москве. А ведь исходя из биографии полководца именно эта встреча должна была подтолкнуть отца на зачисление сына в лейб-гвардии Семеновский полк осенью 1742 г. Кстати, почему именно туда, если и В.И. Суворов, и А.П. Ганнибал, и дядя будущего военачальника А.И. Суворов, у которого он потом будет жить в Петербурге, служили в Преображенском полку? Мы хорошо знаем, что существовала традиция зачислять юношу в тот полк, в котором ранее служили старшие родственники, так, собственно, и создавалась в гвардии полковая офицерская «семья».

Понятно желание лиц, писавших о Суворове, как-то объяснить этот казус, а заодно и драматизировать рассказ. Так в повествование о герое вводится элемент борьбы с противодействием людей и судьбы его стремлениям, борьбы, проявившейся уже в самом детстве. С точки зрения романтической это вполне понятно, но, увы, историк должен опираться в первую очередь на документы.

Единственное, что во всей этой истории представляется действительно реальным, так это любовь к чтению и рано определившийся интерес к историческим сочинениям и книгам по военной истории, равно как и к биографиям полководцев древности и нового времени. Думается, что отцовская библиотека, исходя из того, что мы теперь о ней знаем, могла предоставить юному Александру подобное чтение. А оно уже было способно одним содержанием раздуть искру интереса в огонь увлеченности. Все остальное не документировано, а значит, и проверке правдивости в изложении не поддается. Есть лишь результат некоего процесса, протекавшего в стенах московского дома: прошение юного Александра о зачислении в Семеновский полк, написанное, естественно, с разрешения отца:

«Всепресветлейшая Державнейшая Великая Государыня Императрица Елисавет Петровна Самодержица Всероссийская Государыня Всемилостивейшая.

Бьет челом недоросль Александр Васильев сын Суворов, а о чем следуют пункты:

Понеже я в службу Вашего Императорского Величества еще нигде не определен.

А имею я желание служить Вашему Императорскому Величеству в лейб-гвардии Семеновском полку, и дабы высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было меня именованного определить в означенный Семеновский полк солдатом.

Всемилостивейшая Государыня,

Прошу Вашего Императорского Величества о сем моем челобитье решение учинить.

К сему прошению Александр Суворов руку приложил

Октября… 1742 года»42.

И это первый достоверный документ, связанный с именем Александра Суворова, фиксирующий личность его на пороге 13-летия. Следствием этого прошения стало зачисление нашего героя на военную службу. Приказ об этом по Семеновскому полку был отдан 22 октября 1742 г. и подписан ­Андреем Ушаковым, Степаном Апраксиным и Петром Чаадаевым43.

Осмелюсь предположить, что именно первая подпись под приказом может пролить свет на причину зачисления Александра Суворова именно в Семеновский полк. Подпись принадлежит подполковнику этого гвардейского полка А.И. Ушакову. В годы правления императриц Анны и Елизаветы при одном его упоминании люди, несомненно отважные, как-то внутренне подбирались и слегка бледнели, а субъекты, жизнью ученые и битые, отирали холодный пот, самопроизвольно выступавший на лбу, и резко меняли тему разговора. Ибо человек сей был генерал-аншеф, кавалер ордена Св. апостола Андрея Первозванного и начальник Тайной канцелярии розыскных дел.

Сидел он в канцелярии сей со дня ее основания в 1719 г. в бозе почившим и вечнодостойным памяти императором Всероссийским, отцом Оте­чества государем Петром Великим. Император, как известно каждому российскому верноподданному, учредил ее для следствия по делу о государственной измене недостойного титла своего наследника престола Российского царевича Алексея. Возглавил канцелярию граф П.А. Толстой, дипломат тонкий и славный, выманивший царевича из-под крыла императора германского лукавыми обещаниями об отцовском царевом прощении, каковое на деле обернулось допросами с пристрастием и осуждением на смертную казнь. Так вот Андрей Иванович, тогда майор лейб-гвардии Преображенского полка, с самого первого дня состоял в Тайной канцелярии в должности заместителя многомудрого графа Петра Андреевича. Царевич, как всем ведомо, в ночь перед казнью отдал богу душу в камере своей от причин, нам господа, к счастью, неведомых, и был похоронен впоследствии в Петропавловском соборе, правда, как-то сбоку, подальше от родителя своего. А вот канцелярия осталась, вобрала в себя ранее поминавшийся Преображенский приказ, и отныне россиянина, крикнувшего «знаю за собою слово и дело государево», волокли уже под белые руки не в бывый сей приказ, а в Тайную канцелярию. Государь Петр Алексеевич усердием гвардии майора был доволен весьма и пожаловал его чином бригадира по армии, а в 1721 г. произвел уже в генерал-майоры с оставлением майором в лейб-гвардии Преображенском полку, где САМ состоял полковником. Такова была доверенность ему от государя за заслуги сыскные и «пытошные». Матушка государыня Екатерина I пожаловала его уже генерал-поручиком. Императрица же Анна Иоанновна, дай Бог ей спокойно почивать под плитою мраморной — и упаси, Боже, от сего нас грешных, — никогда из-под нее более не вставать, сделала сего верного слугу государева в 1730 г. генерал-аншефом, в 1731 г. главой Тайной канцелярии, в 1733 г. пожаловала в подполковники лейб-гвардии Семеновского полка, где он, по примеру дяди своего, тоже считалась полковником. И теперь при дщери Петровой, государыне Елизавете Петровне, был он, Андрей Иванович, по-прежнему и генерал-аншеф, и Тайной канцелярии начальник, и л.-гв. Семеновского полка старший штаб-­офицер, то есть замещал в нем саму государыню.

С этим-то «прекрасным» человеком и свела причудница-Фортуна в 1738 г. Преображенского гвардии капитана В.И. Суворова, когда «правил» он прокурорскую должность во время следствия по делу бывших князей Долгоруких, о чем мы уже говорили. Думается, что такое служебное сотрудничество не могло быть ими забыто, а потому и явился резон Василию Ивановичу записать сына своего именно в тот гвардейский полк, где начальствовал Ушаков.

Оформить все необходимые бумаги осенью 1742 г. для отца и сына Суворовых было незатруднительно, ибо государыня Елизавета Петровна, императорский двор, равно как и гвардия, находились тогда в Москве уже полгода после коронации. Уже через три дня после «определения полковых штапов» отрок Александр Суворов явился впервые в полковую канцелярию для заполнения опросного листа, или «сказки», из которой стало известно, что он в доме отца обучается «на своем коште» французскому и арифметике. Там же, кстати, было сказано, что «також и для обучения наук во Академиях записан не был». На следующий день, 26 октября, отец Суворов дал письменное обязательство принять на себя содержание сына и обучение его на время отпуска «указным наукам», речь о которых шла в «определении»: «арифметике, геометрии, планов геометрии, тригонометрии, фортификации, часть артиллерии и инженерства, а также иностранных языков, военной экзерции»44. Прошло чуть больше месяца, и 8 декабря в полковую канцелярию поступила расписка:

«Подлинный пашпорт я салдат Александр Суворов взял и расписался»45.

Юридически его детство закончилось. Теперь, в 13 лет, стал он российским солдатом, и по гроб жизни ему предстояло оставаться им.

1 Российский биографический словарь. — Т. 20. — СПб., 1912. — С. 96–97 (далее — РБС).

2 Полное собрание русских летописей. — Т.3. — Ч.4. — СПб., 1841. — С. 174; Новгородская вторая летопись.

3 РБС. — Т. 20. — С. 96–97.

4Руммель В.В., Голубцов В.В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. — Т. 1–2. — СПб., 1886–1887.

5 Там же. Т.2. С. 439–440.

6 Дополнение к актам историческим, собранным и изданным Археографическою комиссиею. — Т.4. — СПб., 1851. — № 61. — С. 174.

7Молева Н.Н. Суворовские места в Москве // Вопросы истории. — 1980. — № 12. — С. 168.

8Петрушевский А.Ф. Указ. соч. Т.1. С.1.

9 «Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции». — Кн. X. — М., 1888. — С.3.

10 РБС. — Т. 20. — С. 90.

11Лопатин В.С. А.В. Суворов. Письма. — М., 1986. — С. 80. № 113.

12Алексеев В.А. Письма и бумаги генералиссимуса Суворова. — Т.1. — Пг., 1916 (далее — ПибС). — С. 417.

13Молева Н.Н. Указ. соч. С. 168.

14 ПибС. — С. 418.

15Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. — М., 1993. — Т.1. — С. 41–42.

16Рачко М.Г. Что читали в семье Суворовых. — Суворовский биеннале: Труды международной научной конференции. — СПб., 2018. — С. 172.

17Рачко М.Г. Указ. соч. С. 183.

18Рачко М.Г. Указ. соч. С. 171.

19 Там же. С. 183.

20Петрушевский А.Ф. Указ. соч. Т.1. С.2.

21 ПибС. — С. 418.

22 ПСЗРИ. — Т.5. — 1719 г. — № 3380. — С. 701.

23 Там же. —Т. VI. —1720 г. — № 3626. — С. 230.

24Молева Н.Н. Суворовские места в Москве // Вопросы истории. — 1980. — № 12. — С. 169.

25Петрушевский А.Ф. Указ. соч. Т.1. С.2.

26 Там же.

27Петрушевский А.Ф. Указ. соч. Т.1. С.2. ПибС. — Пг., 1916. — С. 418.

28 ПСЗРИ. — Т.9. — 1734. — № 6615. — С. 399.

29 Там же. — 1736. — № 9680. — С. 834.

30 Там же. — Т. 10. — 1737. — № 7368. — С. 260.

31Меерович Г.И., Буданов Ф.В. Суворов в Петербурге. — Л., 1978. — С. 28.

32Лопатин В.С. А.В. Суворов. Письма. — М., 1986. — С. 428–429, 449.

33Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. — М., 1993. — Кн. 8. — С. 71.

34Лопатин В.С. А.В. Суворов. Письма. — М., 1986. — С. 77.

35 Действительно, князь Ю.В. Долгоруков был записан на службу в двухлетнем возрасте (там же. С. 760).

36Лопатин В.С. Указ. соч. С. 393.

37Фукс Е.Б. История генералиссимуса князя Италийского Графа Суворова-Рымникского. — Ч.1. — М., 1811. — С. 78.

38 РБС. — Т.4. — М., 1914. — С. 215.

39 Там же.

40Монтекукколи — имперский генералиссимус итальянского происхождения, крупный полководец XVII в. Один из выдающихся теоретиков и практиков военного дела своего времени.

41Фукс В.С. История генералиссимуса князя Италийского, графа Суворова-Рымникского; в 2-х частях. — М., 1811. — Ч.1.

42Лопатин В.С. А.В. Суворов. Письма. — М., 1986. — С. 392.

43 ­Всего в документе перечислено 20 фамилий молодых дворян, зачисленных в полк одновременно с нашим героем. Фамилии их мы опускаем ради экономии места. (­Геруа А.В. Суворов-солдат 1742–1754. — СПб., 1900. — С. 4–5).

44Меерович Г.И., Буданов Ф.В. Указ. соч. С. 11–12.

45 Там же. С. 13.

Глава третья. Солдат гвардии и армейский офицер

Помните ли вы свое отрочество, читатель? На что тратили время, свободное от уроков в школе и обязанностей по дому? Я помню: это были книги, кино, исторические музеи и немного телевизор.

Во времена нашего героя не было ни кино, ни телевизора, ни исторических музеев, но были книги. Они — древнейшее изобретение человеческого интеллекта, одухотворенного пламенем сердца. Еще задолго до принятия ими современного нам облика прочно поселились они в доме наравне с его хозяевами. Позднее, как для члена семьи, стали отводить для них отдельную комнату.

Единственное, в чем был правдив литератор Фукс, — в доме отца были книги, и юный Александр читал их. Почему? Да потому что, как тонко заметил Ж. Бордонев о Мольере-ребенке, «как все дети, он предпочитает нарядный мир вымысла повседневной действительности, неизбежно скучноватой»46. Француз говорит это о парижском театре, но в Москве театра не было, поэтому чтение книг заменяло его втройне. Не забывайте, мой дорогой читатель, что история и литература, то есть изящная словесность, в те времена еще не оформили своего развода, хотя и жили уже вполне раздельно. Это значит, что исторические сочинения читать было интересно не только по содержанию, но и по форме изложения. Именно книги открыли перед нашим героем целый мир и подтолкнули к выбору пути в этом мире.

Бытует мнение, что от рождения был он слабого здоровья и лишь постоянными упражнениями укрепил его. Позволю себе усомниться: скорее всего, здоровье его в детстве было обыкновенное, но выбрав военную стезю, он начал закаливать себя, ибо в книге знаменитого Раймундо Монтекукколи, взятой из отцовской библиотеки, мог прочесть он следующие строки:

«Командовать армией, от побед или поражений которой зависят короли, их королевства и короны, — славное поприще. Поэтому, чтобы соответствовать ему, необходимы: крепкое здоровье, способности вынести тяготы войны и плохой климат Венгрии, где дни очень жарки, а ночи холодны; следует приучить себя к дурной воде, ночевкам в палатках, всегда оставаться бодрым, чтобы, подобно Корбулону47, личным примером побуждать в солдатах выносливость; лично обходить караулы и укрепления, разведывать окрестности, шагать пешком — то обок строя, чтобы придать войскам решимости, то впереди, возглавляя их; обладать живым, бойким и острым умом, который во многом зависит от темперамента и (состояния) телесных органов; а быстрота (решения) необходима, ибо на войне каждый час, момент, мгновение бесценны и невозвратны»48.

Внимательный читатель заметит, что из этого текста подросток мог почерпнуть не только наставления о закаливании, необходимом для полководца. Здесь весь перечень добродетелей военного вождя, которые он постепенно выработал в себе и о которых впоследствии повествуют очевидцы его военной славы. Мне трудно утверждать наверняка, прямых свидетельств нет, кроме двукратных упоминаний имени полководца в письмах49 Суворова, но совсем в другом контексте. Однако книга эта есть в библиотеке его отца, ее, возможно, он прочел еще подростком и наверняка перечитывал в зрелом возрасте как исторический источник по опыту войны с турками (см. письмо от 26.9.1793 г.О. И. Курису50). Интересующий нас текст находится в ее третьей «книге». Конечно, через полвека он был интерпретирован в связи с темой письма, но это не может отрицать и предположения, что при первом чтении ребенок должен был ярко ощутить необходимость последовать совету, нами приведенному.

Мир античных героев, с которым он столкнулся при чтении Плутарха, «Истории мира» Юрбена Шевро, «Властителей мира», не мог оставить отрока равнодушным. На страницах его писем постоянно встречаются имена Македонского и Цезаря, Эпаминонда и Цинцинната, Фабриция и Кунктатора, Ганнибала и Тита Флавия Веспасиана. Лучшей компании для пробуждения желания служить, желания добиться славы и придумать нельзя. Можно смело утверждать, что полученная отсрочка от явки для обучения указным наукам использована была с успехом и по назначению.

Итак, мальчик-солдат остался в родительском доме до поры до времени. Однако эти два года были наполнены не только учебой: в 1713 г. родилась вторая младшая сестра Мария, а в 1744 г., очевидно, заболела и, вполне возможно, умерла мать. В столь непростой ситуации отец не спешил расставаться с сыном, да и время пока что терпело. А потому в конце 1744 г.В. И. Суворов получил в московской конторе лейб-гвардии Семеновского полка новую отсрочку для сына еще на два года. Реверс об этом в начале XX в. сохранялся в семеновском полковом архиве:

«Декабря 11-го дня 8-й роты солдат Александр Суворов отпущен в дом его в Москву в приходе Николая Чудотворца, что в Покровской, генваря по первое число будущего тысяща седмьсот сорок шестого году, <...> к сему реверсу вместо сына своего Александра Суворова, подписуюсь

Прокурор Василий Суворов»51.

Трудно не согласиться с А.В. Геруа, что, судя по всему, речь идет о находившейся «в конце Покровской улицы (составляющей продолжение Покровки и Басманной), на углу Никольского переулка, невдалеке от полотна Рязанской железной дороги и близ Семеновской слободы <…> церкви Николы Чудотворца, в приходе которой, должно быть, и жили Суворовы»52. Это кажется тем вероятнее, что в Семеновской слободе и находилась часть канцелярии вместе с небольшой воинской командой этого славного гвардейского полка, с которым теперь была связана так крепко судьба нашего героя. Нелишне отметить, что и по второму реверсу отец приложил обязательство обучать сына «указным наукам»53. Судя по всему, к окончанию и этого срока Василий Иванович исхлопотал новую, но теперь уже годичную отсрочку, ибо на полях реверсов появилась пометка: «отсрочено ему генваря по первое число 1747 году»54. Через год последовала новая годичная отсрочка, теперь уже последняя:

«Ноября 27 числа, 8-й роты солдату Александру Суворову отсрочено на год, генваря по первое число 1748 году, которой жить будет в Москве»55.

Итак, отсрочка растянулась на пять лет. Но и тогда уже, по крайней мере для дворянских недорослей, действовала «великая» воинская мудрость: «Солдат спит, а служба идет». Не появившись пока еще ни разу в своем полку, юный Александр Суворов успел вместе со своими сверстниками слегка продвинуться по «лестнице чинов». Так, 25 апреля 1747 г. «полковые штапы» постановили оформить новые производства во всех степенях унтер-офицерских чинов, чтобы их было согласно штатному расписанию, а для этого взять «состоящих в полку за комплектом и вновь переменить чинами таких, которые б во оных прибавочных могли себя содержать на своем коште без жалованья»56.

Так как известное число унтер-офицеров постоянно отсутствовало в командировках, больными в госпиталях либо в продолжительных караулах, то чтобы

«при полку в правлении должностей не могло б последовать остановки, выбрав же из ундер-офицеров, из капралов и из солдат, из имеющих довольное собственное иждивение, по разсмотрению переменить чинами, которым и состоять до ваканций сверх комплекту без жалованья»57.

Так, в 17-летнем возрасте А.В. Суворов стал капралом гвардии. В приложении к определению господ штаб-офицеров лейб-гвардии Семеновского полка значится его имя восьмым и последним в списке. И снова сверхкомплектным, и без жалованья, и в числе малолетних58.

Но всему на свете подходит срок, вот и домовой отпуск Александра Суворова прекратился. В декабре 1747 г., не дожидаясь Рождества, снарядился он в путь из Москвы в Петербург и, получив благословение родительское, в сопровождении двух крепостных дворовых людей устремился в свое первое путешествие по занесенным снегом городам и весям России.

Никогда не пренебрегайте архивными документами. Что бы мы, историки, делали без них? А так — достаем из папки реверс солдата Александра Суворова и из одной пометки узнаем, что он уже капрал, а из другой — что к полку он «явился в срок»59, то есть 1 января 1748 г. отметил свое прибытие в штабе лейб-гвардии Семеновского полка. Судя по всему, в тот же день прошел проверку знаний в указных науках при полковой школе. И, видимо, успешно, ибо в этот же день в приказе по полку было о нем сказано:

«…явившемуся из отпуска 8-й роты капралу Суворову быть при 3-й ­роте»60.

Так началась его действительная служба. Знаменитый гвардейский полк уже семь лет как вполне вольготно квартировал целой слободой. Указом императрицы Анны Иоанновны 13 декабря 1739 г. семеновцам было отведено обширное пространство по обеим сторонам Гороховой улицы и до современного Московского проспекта, от левого берега реки Фонтанки и далее на юг до Шушарских болот. Построена слобода была по плану: разбита на перспективы и правильные улицы. Каждой роте, а было их тринадцать: одна гренадерская и двенадцать мушкетерских, был отведен для расселения определенный участок. Некоторое представление о его размерах дает планировка соседнего современного городского района: это Измайловский проспект и отходящие от него тринадцать улиц-рот, современных Красноармейских улиц, сохранившихся от первоначального квартирования лейб-гвардии Измайловского полка.

К середине 40-х гг. XVIII в. в слободе Семеновского полка насчитывалось триста солдатских и офицерских домов. Это были так называемые деревянные связи с ограниченным числом обитателей. В 1746 г. на каждую роту было отведено по десять связей, на одну полагался двор с огородом, имевший «длинняку по двадцати, поперешнику по семи сажен»61. Таким образом, ротный участок составлял сто сорок сажен. В каждой казенной связи проживали по четыре солдата на одну светлицу, семейные солдаты имели в распоряжении целую связь и подсобное хозяйство при ней. Такое квартирование никак нельзя назвать казарменным. Казенная солдатская связь разделялась на восемь светлиц, то есть в ней проживали 32 человека. Офицерские связи отличались от солдатских добротностью, их фасады были обшиты тесом, такой дом разделялся на две квартиры, в каждой жило либо два холостых офицера, либо одно офицерское семейство, сени были раздельные.

Центром Семеновской полковой слободы являлось пересечение современного Клинского проспекта и Можайской улицы, здесь находился полковой двор. В 1746 г. тут возвели и освятили деревянную полковую церковь в честь праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, а потому и полковой праздник отмечался 9 ноября по старому стилю.

Тут же находились дом полковой канцелярии, три цейхгауза, полковой госпиталь, баня, докторский дом и полковая швальня для «строения» мундиров. Можно сказать, что эту небольшую площадь за годы службы в полку Александр Суворов посещал многократно, в особенности по воскресным дням на богослужении: воспитанный в строгости юноша был религиозен и сохранил веру на всю жизнь. Он любил и сам чин богослужения, и церковную музыку: в старости, в кончанской ссылке, пел на клиросе басом, а в юные годы, скорее всего, слушал с удовольствием хор церковных певчих, состоящий из солдатских детей, обучавшихся ежедневно в одной из связей рядом с церковью.

Еще одним местом, которое он посещал постоянно в эти годы, был полковой плац. Он находился тогда по правую руку от Сарской перспективы (это Московский проспект, 65, сразу за Обводным каналом)62. Здесь он участвовал в батальонных и полковых строевых учениях и смотрах. В 1753 г. был переведен на территорию, занимаемую ныне Витебским вокзалом. Александр Суворов до своего производства в офицеры в апреле 1754 г. вполне мог несколько раз по делам службы побывать и здесь.

Первые месяцы своей службы в полку капрал Суворов явно прожил в полковой слободе, в одной из связей, но после того, как освоился со строевой службой, решил воспользоваться своим правом дворянина жить вне полковой стоянки. Сохранился приказ по полку от 6 сентября 1748 г., в котором сказано, что он

«просит, чтоб позволено было ему жить в лейб-гвардии Преображенском полку, в 10-й роте, в офицерском доме, с дядею его родным реченного полку с господином капитан-поручиком Александром Суворовым же, того ради вышеописанному капралу Суворову со оным дядею его родным <...> жить дозволяется»63.

Территория, которую занимали связи 10-й роты преображенцев, располагалась тогда между современными улицей Восстания и Суворовским проспектом, отсюда практически ежедневно отправлялся юный капрал в Семеновскую полковую слободу к месту службы.

В то время солдат-дворянин мог пользоваться привилегиями и служить с комфортом, немыслимым для солдата-рекрута. Вот свидетельство одного из многих полковых приказов:

«Ниже писанных рот солдат, а именно: 2-й роты князь Антона Стокасимова, Иева Казимерова <...> и других <...> как на караулы, так и на работы до приказу не посылать, понеже оные, вместо себя, дали людей своих в полковую работу для зженья уголья; того ради оных людей прислать сего числа пополудни во 2 часу на полковой двор...»64

Вообще, каждый солдат-дворянин имел при себе дворовых, «у некоторых их было столько, что даже при походах в Москву они брали с собою по 15–16 человек дворни»65. Были, как мы помним, дворовые и у Александра Суворова. Один из них, Ефим Иванов, был грамотен, а другой, Сидор Яковлев, «прославился» тем, что пристрастился к пьянству и ударился в бега, украв у хозяина два рубля, — по тем временам деньги немалые.

Домашние неурядицы, конечно, неприятны, но все это было не суть. Главной была служба. Он должен был постигнуть все премудрости строевой подготовки, искусство владения мушкетом, усовершенствоваться в фехтовании, научиться строго нести караульную службу и, наконец, уметь руководить своим капральством и обучиться этому по уставу. Звание и должность капрала налагали на него целый ряд обязанностей, четко сформулированных Петром I в «Уставе воинском»:

«Капралу подобает о всех своих солдатах, по утру и вечеру, известну быти, и будет кто из них по злому житию склониться, таких должен остерегать и всячески возбранять и отнюдь не позволять в карты и прочими зернами играть; и буде кто ему не послушен явится, подобает ему о том сержанту сказывать. Он стоит у своего капральства на передней шеренге на правой стороне»66.