Нойды. Белая радуга E-Book

Елена Булганова

• Herausgeber: Росмэн / Rosman
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Нойды
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 392

Beschreibung

Новая, полная тайн серия от автора бестселлеров «Инсомния» и «Навия» Елены Булгановой. Необъяснимое происшествие нарушает покой тихого городка. В течение недели в парке каждое утро загадочным образом появляется по ребенку. Это странные дети, не умеющие говорить, но издающие птичий клекот и звериный вой. Тайна найденышей остается неразгаданной, но прикоснувшиеся к ней Эдик Редкий и его друзья решают отслеживать судьбы этих малышей, которых приемные семьи развезли по разным городам. А через десять лет удивительная случайность – или не случайность? – вновь сводит найденышей в том же самом городке и даже в одной школе. Вокруг них сразу закручиваются необычные события. Найденыши непохожи на других детей. Что с ними не так? Этот вопрос волнует не только Эдика, но еще многих людей, включая сотрудников скрытого глубоко под землей Института…

Leseprobe

МОСКВАРОСМЭН2023

Посвящается моему родному городу, в котором может случиться — и случается иногда — даже самое невероятное

«Когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба» (1 Фес. 5:3).

Глава 1

ТРЕВОЖНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

Если судьба и посылала знак, что намерена вот-вот заложить крутой вираж, то Эдуард его проморгал — был слишком занят в клубе с друзьями. На прощальную вечеринку собрались бывшие школьные товарищи, их совсем скоро ждали институты.

А утро того дня, который все изменил, было ласковое, тихое, розово-голубое. Шло на убыль лето, начиналась последняя неделя августа. В половине шестого вчерашний школьник, а ныне охранник городского парка Эдуард Редкий мчался на работу через пустынный город, пытаясь выдать спешку за пробежку. Вот только бег трусцой плохо сочетался с лаковыми ботинками, светлым летним костюмом с укороченными брюками и белой рубашкой в синий горох.

Он только что выскочил из маршрутки, ходившей между его городком и Санкт-Петербургом. Для Эдика вольница этим летом даже не начиналась: к работе он приступил уже через день после последнего экзамена. Но приятелям ничего рассказывать не стал, лишь туманно намекнул, что откладывает учебу на год по архиважной причине. Юные олухи почему-то решили, что он собирается жениться, и приколам на эту тему посвятили почти всю ночь. Но лучше уж так, чем грустная и совсем непригодная для шуток правда.

Он бежал и заранее настраивал себя на то, чтобы продержаться бодрячком до конца рабочего дня. Иначе говоря, до десяти вечера, когда закроются ворота по всему периметру парка. Его организм скоро затребует хоть толику сна, это проверено. До десяти вечера спать нельзя, а потом — пожалуйста, хоть в кусты перед оградой парка падай и засыпай, благо ночи пока теплые.

Но до того времени нельзя совершить ни единой ошибки, чтобы не дать старому, вредному, пакостно-придирчивому напарнику Ильдару повод снова наябедничать на него начальству. Работа ему необходима. Но напарник по прозвищу Злыдень желает всем доказать, будто служба в охране противопоказана тем, кто младше пятидесяти.

Редкий не пил, алкоголя даже в рот не брал — хватило единственного раза в средней школе, когда едва остался жив, зато опозорился по полной. Тут к нему не придраться, хотя Ильдар наверняка не раз обнюхает его втихаря своим крючковатым желтым носом. Но это пускай. Эдик твердо пообещал себе ни на секунду не закрывать глаза, особенно когда настанет его очередь следить за мониторами.

Он успел! Даже с запасом прибежал. Своими ключами отпер ворота и сторожку, а напарника еще и не видать. Теперь следовало понадежнее спрятать клубную одежду и натянуть ту, что была заранее приготовлена на смену: черные джинсы, немаркая рубашка, а поверх — рабочая куртка с эмблемой охранного предприятия, пока еще легкая, летняя.

И все, он готов, а напарника нет, и парк официально закрыт. Едва подумав об этом, Редкий зевнул так, что едва не вывихнул челюсть. Покосился на такое удобное офис­ное кресло по центру маленького, стилизованного под старину домика с тремя обзорными окнами. Нет, нельзя поддаваться искушению. К тому же у него есть дело, и дело приятное, любимое. А у озера влажный ветерок разом разгонит сонливость.

Он включил чайник, но до кипения доводить не стал. Чашки и банки с кофе и сахаром на приставном столике у сплошной стены расставил так, чтобы сразу было видно: он тут отметился и отбыл, само собой, на осмотр территории. К выходу всякий раз приходилось протискиваться между углом стола и вешалкой, а в простенке у самой двери Злыдень привесил квадратное зеркало — чтобы перед гуляющей в парке публикой блюсти приличный внешний вид. Эдуард, шастая весь день туда и сюда, чаще сбивал его плечом, чем в него смотрелся. А вот на этот раз зачем-то заглянул. И уже спрыгнул с невысокого порога, как вдруг замер, пораженный: «Эй, кого это я там увидел?»

Вроде бы себя, но какого-то не такого. Уже совсем взрослого, буйные русые кудри коротко подстрижены и зачесаны назад, лицо напряженное, хмурое и бледное. И почему-то видна только правая часть лица, левая подернута какой-то мутью. А правый глаз смотрит так тревожно, словно предупредить безмолвно о чем-то пытается.

Вернулся, проверил — нет, померещилось, конечно. На этот раз зеркало послушно отразило круглое румяное лицо, правильные крупноватые черты и веселые фисташковые глаза. Просто не мешало бы при случае пыль согнать с зеркальной поверхности.

Озеро в этот ранний час дымилось, как чашка чая. Эдуард заранее волновался, словно на свидание спешил. Никто из живущих на Земле не был в курсе, что именно он создал в контакте сообщество «Гатчинские утки-лебеди». Еще прежде того ужасного случая создал, когда свора одичавших псов загрызла лебедушку, сидящую на яйцах. После происшествия количество подписчиков умножилось в разы, вот только сам Редкий в группу пару недель не мог зайти. Да что там, он есть и спать не мог, так переживал. Одно яйцо удалось спасти, из него в инкубаторе вылупился птенец и был принят на воспитание папашей-вдовцом.

Теперь, год спустя, белоснежные птицы выглядели для стороннего человека одинаковыми, но Эдик с закрытыми глазами мог различить их хоть по горловому ласковому гуканью, хоть по грозному шипению. Утром лебеди любили выбраться на врезанный в озеро островок, похожий на кусок торта, всегда в первую очередь прогреваемый солнечными лучами. Степенно расхаживали между клумбами, чем-то угощались с земли, сушили перья. Снимки в это время суток получались самые лучшие.

Редкий многое прощал своей работе в охране за возможность вот так с утра заснять на телефон лебединое семейство и тут же разместить в группе. Казалось ему, что есть кто-то еще, хотя бы один человек, кто каждое утро спешит убедиться, что с птицами все в порядке, и только после этого счастливо переводит дух.

Вдруг он споткнулся на ровном месте и тяжело задышал от волнения: на озере творилось что-то тревожное. Он слышал вопли десятков птичьих глоток, а взбежав на горбатый мостик, который соединял островок с сушей, разглядел, как старший лебедь Князь Серебряный в паре метров от берега возбужденно крутит головой и оттопыренным крылом прикрывает сына. Утки суетливыми торпедами уносились в разные стороны.

«Неужели опять собаки?» — Эдик рванул вперед, на бегу взглядом выискивая камень побольше. Собак он в целом любил, но сейчас готов был вступить с ними в беспощадную битву.

Перемахнул с запасом гряду подстриженных кустов, вылетел на берег, огляделся, но все было спокойно. Никаких собак на островке, носящем название «остров Дружбы», не наблюдалось. Да и Серебряный вроде успокоился, хотя наследника все еще защищал крылом. Это был чудесный кадр, и Эдик поскорее выхватил телефон, навел на птиц, примерился так и этак, чтобы вода не бликовала. Нажал — и получил идеальное фото того места, где лебеди только что были, плюс краешки их хвостов.

— «Шов идеальный, но пациент скончался», — процитировал Редкий какой-то старый фильм. Ладно, с прикольным комментарием и хвосты пройдут на ура, главное, что на озере все в порядке. Он еще побродил туда-сюда по узкой каменной пристани, заснял на видео пару разъяренных уток, которые чуть в сторонке затеяли шумную разборку с крупной вальяжной чайкой. Утки выпрыгивали из воды и орали, чайка презрительно взирала на них то правым, то левым глазом и издавала звуки, сильно смахивающие на хохот. Потом от россыпи солнечных бликов на воде заслезились глаза, и он повернулся к озеру спиной, размышляя над текстом комментария.

В этот момент он и заметил что-то краем глаза за высаженными вдоль берега кустами снежноягодника. Кусты были густо усыпаны белыми ягодами, их Эдик с детства привык считать ядовитыми, волчьими и пацаном давил подошвами — ягоды знатно цокали. Однако сейчас за кустами, у самой кромки воды, притаилось нечто, тоже матово-белое, но куда крупнее самого большого соцветия.

В первый миг Эдуарду показалось, что какой-то шутник утащил мраморную статую Марса или Афины с террасы парка и засунул в кусты. Он даже снова взялся за телефон, готовый заснять злодеяние, а потом связаться с полицией. Свободной рукой раздвинул кусты — и охнул от ужаса. Не статуя, а ребенок лежал за кустами, обняв руками колени.

Маленький, лет шести, абсолютно голый, он не проявлял признаков жизни. Редкому захотелось немедленно оказаться за воротами парка. Запереть их и прийти после начала смены, лучше к обеду, к тому времени ребенка уж кто-нибудь да обнаружит. Но только не он, потому что ему не хватит духу даже прикоснуться к неподвижному тельцу.

Но тут куст заходил ходуном, потому что малыш шевельнулся и запутался в ветках ногами. Попытался принять сидячее положение, но не смог. Лицо ребенка было обращено к озеру, где снова возник белоснежный силуэт — это Князь Серебряный, уведя в безопасное место сына, вернулся, чтобы окончательно разобраться в ситуации. Он кружил по воде, постепенно приближаясь к островку. Ребенок сел на корточки, весь вытянулся в сторону птицы, повел головой из стороны в сторону, и вдруг жутковатый звук, сильно смахивающий на орлиный клекот, слетел с его губ. Лебедь нисколько не испугался, зато у Редкого ноги размякли, как кисель.

Но нужно было что-то делать, и Эдик, собрав все свое мужество, пробился через куст и подхватил ребенка на руки. Очень вовремя — тот едва не свалился в озеро, в котором, видно, уже побывал прежде, — каштановые, довольно длинные волосы мальчика были влажными и спутанными. Малыш, не ожидавший нападения сзади, забился так, что Редкий едва его не уронил, и оглушил новой порцией диких звуков — на этот раз протяжным воем вперемешку с вроде как кудахтаньем. Эдуард выполз из куста на свою прежнюю позицию и здесь, чтобы удобнее было перехватить, поставил ребенка на траву.

Теперь охранник хорошо мог разглядеть мальчика, который трясся крупной дрожью и едва удерживался на ножках. Малыш волновался, вертел головой и прижимал к ушам перемазанные ладони, но бежать не пытался. Редкий сорвал с себя куртку и закутал в нее найденыша, потом снова поднял на руки. Мальчик больше не издавал никаких звуков, только смотрел в его лицо тревожно, не мигая. И дрожал все сильнее, уже не от холода — от страха. Ноги ниже колен — на них не хватило куртки — были вымазаны тиной, и левая стопа торчала как-то странно, похоже, из-за нее малыш и не мог толком стоять.

— Не бойся, не бойся, мальчишечка, — бормотал Редкий, сам испуганный не меньше найденыша, и то несся к сторожке крупными прыжками, то переходил на шаг, чтобы не растрясти малыша.

Мальчик все смотрел ему в лицо своим странным взглядом — взглядом животного, которое оказалось в руках человека, знает, что вырываться бесполезно, и смиренно ждет разрешения своей участи.

В бытовке Эдуард пристроил ребенка на стол, и тот немедленно сел и сжался в комочек. Куртка свалилась, и тут только заметил охранник, что под правой подмышкой у найденыша что-то зажато. Какая-то деревяшка, что ли. Редкий попытался ее осторожно вытянуть, но мальчик издал предупреждающее рычание, отпрянул и повалился на бок, защищая свое имущество. Но упал не слишком ловко, штуковину выбило при соприкосновении со столом, а Эдик подхватил ее и внимательно оглядел со всех сторон.

Это была вручную вырезанная из дерева не то собачка, не то лошадка. Хотя приклеенный хвост скорее указывал на второе и был собран из тонких разноцветных волос. У существа даже уши имелись… странные какие-то. Редкий пригляделся и сообразил, что роль ушей играли два детских зуба. Впрочем, опасной игрушка не выглядела, так что Эдик не стал ею больше заниматься, вернул мальчику, а сам вызвал наконец полицию.

Парк в тот день так и не открылся для посетителей, а большую часть охранников на подходе к месту работы завернули в обратном направлении. Разбросанные по парку сторожки заняли полицейские, они просматривали записи видеокамер и приглашали к себе для беседы работников парковой администрации. Эдуарда гоняли от одного полицейского начальника к другому до самого обеда, так что он скоро со счета сбился, а историю начал рассказывать вяло и замедленно, словно уже не был уверен, так ли все было на самом деле.

Но уходить домой не хотел, понимал, что нигде не найдет сегодня покоя. В каждом новом допросе для него имелся лишь один интерес: вытянуть хоть какие-то сведения о найденыше, которого почти сразу увезли на скорой. Однако все вопросы Редкого непостижимым образом улетали в пространство, словно задавал он их на неких частотах, к которым уши его вежливых собеседников были абсолютно невосприимчивы. А потом ему и вовсе предложили покинуть территорию парка, нанеся этим последний сокрушительный удар.

Он специально пошел на выход через самые дальние ворота, хотел посмотреть, что творится в парке. И тут юному охраннику невероятно повезло: на цветочной горке он заметил кого-то смутно знакомого. Человек лет двадцати со стрижкой ежиком, сутулой спиной и непомерно худыми конечностями стоял на самой верхушке, словно полководец перед боем. Его голова на тощей длинной шее вращалась, как перископ, фиксируя каждую деталь ландшафта. Эдуард взбежал на первую террасу горки и крикнул:

— Антоха! Ты тут откуда взялся?

Через пару секунд они уже пожимали друг другу руки и торопливо обменивались информацией. Антон был старше на пять лет, выглядел на фоне почти двухметрового статного Эдуарда хилым подростком, хотя в росте не слишком ему проигрывал. Держался он задумчиво-отстраненно, как и положено почти выпускнику юрфака. Он поведал, что проходит летнюю практику в городской прокуратуре и в парк его вызвали в качестве подкрепления, но он-то сразу смекнул: именно ему, человеку с ясным взглядом, суждено распутать это жуткое и загадочное дело.

Парни познакомились год назад в городской библиотеке на заседании клуба редких фамилий. Эдик туда случайно попал: обменивал книги на абонементе, и библиотекарша, глянув в его билет, хитро улыбнулась и посоветовала завернуть в соседний зал. Там он плюхнулся на ближайший к выходу стул рядом с насупленным типом, который сердито вздыхал и порывался сбежать. Но его крепко держала за рукав свитера симпатичная девушка со стрижкой «под Клеопатру»: черные волосы до плеч и густая челка по прямые длинные брови. Глаза у девушки были неожиданно ярко-голубые, лучистые.

Эдик все косился и косился на нее через соседа, пока тот яростным шепотом не предложил выйти всем вместе из зала. Но драки не случилось — сердитый парень просто нашел повод убраться прочь, пока не подошла его очередь рассказывать о своей фамилии. Через минуту Редкий уже держался за живот и хохотал на всю библиотеку под испепеляющим взглядом Антона, фамилия которого была Кинебомба.

А девушка оказалась одноклассницей сестры Антона, она встретила его по пути сюда и прихватила за компанию. Звали ее Элла Котенок. Поняв, что возвращения не будет, она на минуту юркнула в зал, а когда появилась вновь, Эдик резко прекратил смеяться и захлопал ресницами, потому что рядом с девушкой шла ее точная копия, только темные волосы были сколоты в какую-то шишку на затылке.

По дороге сестра-близняшка Эллы Инна отсеялась по неотложным делам, а Элла отправилась вместе с ними. Оказалось, что Эдик и Антон проживают в домах напротив. С тех пор они время от времени встречались и болтали во дворе, где Кинебомба выгуливал пса Плевако, явно упустившего свой шанс сыграть в кино собаку Баскервилей. Жуткого вида дог к хозяину относился бережно и с пониманием, никогда не натягивал поводок и не уводил своего человека на улицу, где, по мнению пса, его шаткой костлявой фигуре могли угрожать порывы ветра или людские толпы. А вот повидать вечно спешащую Эллу — она училась в языковой школе да еще посещала с десяток кружков и секций — и тем более перекинуться с ней хоть парой слов удавалось редко, как Эдик ни старался.

И вот теперь, давясь словами от волнения, Эдуард доложил приятелю, каким боком замешан в историю, и несолидно запрыгал на месте, как дошкольник, топча солнечные бархатцы, когда узнал, что тот только что из больницы — присутствовал при осмотре мальчика.

— И что? — спросил, внутренне содрогаясь, Редкий. — И что же?

Кинебомба выразительно развел тонкими, как плети, руками — официальный пиджак он скинул раньше и остался в рубашке с короткими рукавами.

— Там пока сплошные загадки. Но главное, что мальчик относительно здоров и следов повреждений, побоев, издевательств не обнаружено.

Эдуард шумно выдохнул от облегчения.

— Прививки не сделаны. Врачи склоняются к мнению, что ему шесть или семь лет, — методично перечислял будущий юрист. — Судя по состоянию кожи, все время находился в закрытом помещении. На людей реагирует с большой опаской, но и с любопытством, будто никогда их прежде не видел. А между тем волосы подстрижены, и ногти тоже. В пижамке, которую на него с трудом натянули, корчится и пытается от нее освободиться, значит, к одежде не привык. На игрушки не реагирует, зато штуку, что была при нем, никак не хотел отдавать, рычал и пробовал кусаться. Звуки издает только нечеловеческие: клекот, шипение, а один раз завыл так, что врач, осматривавший его, сам потом нуждался в помощи. Это ортопед был, кстати — у ребенка врожденный вывих стопы. Обычно такие травмы залечивают почти сразу после рождения, но тут никто этим не занимался.

— Найдут того, кто такое с ним сотворил? — незаметно сжимая кулаки, спросил Эдик.

— Будем пытаться. — Антон выпрямил сутулую спину с самым решительным выражением лица. — Так, некогда мне болтать, побегу погляжу, вдруг у озера что нашли. А потом будем камеры шерстить, возможно, ребенка принесли еще вечером, до закрытия парка.

— Да неужели он всю ночь там провел? — ахнул Редкий. — А почему мокрый был?

— Ну мог к озеру подойти, хотел напиться и свалился в воду.

— Сволочи! Попадутся — своими руками придушу! — заорал Эдуард, ощущая в себе клокочущую ярость, которая была ему совсем не свойственна. — Слушай, а ведь в парк и другие проходы имеются, помимо калиток.

— В курсе. Недоработка охраны это называется, — заметил в пространство будущий юрист.

— Не наша, а парковых рабочих! Народ ограду гнет и ломает там, где кому захочется в парк зайти, наши не успевают латать. Мое мнение, что малыша принесли ночью.

— Да, могли и ночью, и это проблема, — нахмурил смешные, растущие отдельными кустиками брови Антон. — Ну бывай, побежал я.

А Эдуард наконец отправился домой. Матери, вышедшей встречать и заранее сочувственно качавшей головой, — она не ждала от работы сына ничего хорошего — сообщил, что парк сегодня закрыт, но без подробностей. Проведал отца — тот уже вставал помаленьку и сейчас сидел, закутанный в одеяло, в кресле, с подносом на коленях. Сыну улыбнулся виновато — отец очень переживал, что из-за его инсульта, неожиданного, как удар молнии среди ясного неба, тот не поступил в институт, потерял год, и это в лучшем случае. Ну хоть армия Редкому не грозила — он с детства неважно слышал одним ухом. Прежде отец был стремительный и громкоголосый, а теперь почти не раскрывал рта, и Эдику казалось, что в их доме поселился чужой человек, который только прикидывается его родителем.

Он спросил мать, не говорили ли в новостях что-то неожиданное про их город. У матери от любопытства разгладилось и помолодело лицо, но он рассказывать ничего не стал — на последнем допросе ему всучили на подпись бумагу о неразглашении. В интернете тоже ничего не нашлось. Лег поспать, но сон не шел, только промаялся несколько часов. С шести вечера Редкий занял пост у окна, нетерпеливо ожидая, что вот сейчас выйдет из подъезда величавый Плевако и внимательно обозрит окрестности, сканируя мельчайшую опасность для своего хрупкого человека. Плевако вышел в половине седьмого, но сопровождала его в этот раз сестра Антона, девочка лет четырнадцати, имени которой Эдик не знал. Была она, кстати, куда крепче сбита, чем ее брат, вот и пес не особо с ней осторожничал, в темпе утянул со двора в сторону рощи.

Глава 2

НЕПОКОРНАЯ ТЕНЬ

Во вторник отца нужно было везти на осмотр, это отняло у Редкого и его матери все нервы и силы, а приятель так и не появился во дворе. На рабочий пост Эдик должен был заступить только утром в четверг. Однако на рассвете среды ему впервые звякнул на мобильный его занудный напарник и задыхающимся голосом — Эдуард даже испугался, не на подходе ли у него сердечный приступ, — сообщил шокирующую новость.

На территорию Редкий просочился через один из пропилов в решетке. Шести еще не было, да и парк наверняка не планировали открывать после нового происшествия. Прячась за деревьями, пробежал до сторожки. Там схватил свою форменную куртку, едва попал в рукава, с удивлением осознав, что трясется как в лихорадке.

Парк кишел полицией, никто ни на кого не обращал внимания. У озера разбивали палатки хмурые люди в черных гидрокостюмах. На газонах, вчера еще неприкосновенных, стояли машины с прицепами, из них на берег переносили водолазное снаряжение. Другие люди у воды проводили какие-то замеры и разглядывали карту, такую большую, что ее держали на растяжку два парня, наверное, тоже чьи-то стажеры.

У озера он нашел Антона, бледного, изможденного и еще больше исхудавшего, если такое было возможно. Тот говорил по телефону и поочередно пытался вытащить ботинки из болота, в которое превратился вчера еще зеленый берег озера. Кинебомба приятеля сперва не узнал — или очень постарался не узнать, — но Эдуард не дал ему шанса сбежать, лично перегородив дорогу. Стажер врезался костлявым плечом в его грудь, немного отрикошетил, но стал сговорчивее.

— Только между нами. Патруль — не ваши, тут полицейские свои посты обе ночи выставляли — обнаружил малышку, и снова на берегу озера, — озираясь, торопливым шепотком сообщил он. — Ее уже увезли на скорой. Надеюсь, спасут.

— Что с ней? — похолодел Эдик.

— Лежала у самой воды. Не здесь, — замотал он головой, увидав, как Редкий обшаривает глазами берег Белого озера. — На острове. — Взмах рукой в сторону небольшого и почти ушедшего под воду островка с двумя чахлыми березками, растущими в виде буквы V. — Один из патрульных оказался просто герой, все твердил другим, мол, чего это над островком чайки с воронами носятся и орут. В конце концов, взяли катамаран с причала, сплавали и нашли ее. Думаю, птичье племя было не прочь закусить, только и ждали, когда шевелиться перестанет. Голая, как тот пацан.

— Господи…

— Ага. Сегодня будут озеро обследовать. От начальства из Питера и так уже прилетело, что не сделали этого сразу, а уж если кого найдут…

— Да как же найдут, — усомнился Редкий. — Они что, думают, у этих детей цель была такая — утопиться?

— Их, может, и не спрашивал никто, — хмуро процедил Кинебомба.

Тут только до Эдуарда дошло.

— Так ты считаешь… кто-то ребят в озеро… а эти двое выбраться сумели, так?

Он вцепился в плечо приятеля. Тот коротким кивком подтвердил правильность догадки.

— Но тогда и девочка на островке с понедельника еще, что ли? Неужели не заметили? Туда ведь с лодок народ вечно высаживается.

— Парк был закрыт, — напомнил Антон. — А осматривать островки и в голову никому не постучало. Она могла забиться в кусты, а выползла водички попить, и не хватило сил уползти обратно. Что, собственно, ее и спасло.

— Узнать бы, как она.

Эдик с надеждой глянул на грудь друга — из кармана рубашки выглядывал краешком и пускал зайчики ему в глаз мобильник.

— А я сейчас туда еду, — пожал плечами и весь как-то покорежился Кинебомба. — Буду там торчать для вида, чтобы врачи не расслаблялись. А уж после обеда начальство подтянется.

— Можно с тобой? — взмолился Эдуард.

— Слушай, не думаю…

— Да я не помешаю, клянусь! Встану, где скажешь, рта не раскрою. Мне бы только узнать, что да как.

— С чего это? — удивился и даже чуточку подозрительно сощурился Антон.

— Трудно объяснить, только после первого найденыша в груди все, понимаешь, ноет и переворачивается. — Эдуард беспорядочно помахал руками перед носом приятеля, изображая то, что творилось у него между ребрами.

— Ладно, — подумав чуточку, с важным видом разрешил будущий юрист. — Только будешь моей тенью, понял? Чтобы никто даже не заметил, что нас там двое. Сумеешь?

— Запросто! — горячо заверил Редкий, успев про себя подумать, что проблематично тощему, узкому Антону заполучить такую крупную и плечистую тень.

Машины практиканту пока не полагалось, и на проспекте они поймали такси. Полицейского транспорта вдоль паркового забора собралось пруд пруди, и на них, прошедших через ворота, прохожие смотрели во все глаза, как на инопланетян. Редкий и без того знал, что вокруг неожиданного закрытия парка уже ходят самые фантастические слухи, от бомбы со времен войны в подвалах дворца до массового не то убийства, не то само­убийства на берегу Белого озера.

— Слушай, а что Понедельник? Знаешь что-то про него? — спросил он по пути.

— Кто?! — не понял Антон.

— Ну мальчонка, которого я нашел. Я его так про себя зову, по дню находки.

— А, он тоже там, в городской, — важно покивал головой приятель. — Ух ты, из-за малышки начисто забыл про него. А так-то вчера и позавчера только им все и занимались. Проверили горы заявлений об исчезновении детей по нашей стране и по ближнему зарубежью за шесть, даже за семь на всякий случай лет. Ничего похожего. Пацан приметный, стопа вывернута от рождения. Но никто его не ищет.

— А что потом с ним будет? — не отставал Редкий, чувствуя, как тяжело бухает сердце за футболкой. Даже покосился на грудь — не заметны ли сердечные фортели со стороны. — Ну если родителей не найдут?

Кинебомба рассеянно подергал тощими плечами, сначала одним, потом другим:

— Ну подержат в больнице, типа на карантине, обследуют вдоль и поперек. Ножку начнут лечить, хотя теперь трудно дело поправить. А потом переведут в какое-нибудь специальное заведение.

— А усыновить его ведь можно будет? — выпалил Эдуард, да с таким чувством, что даже водитель на них оглянулся.

— Тихо ты! — сверкая глазами, прошипел Антон. — За голосищем следи, он у тебя как из пушки. Какое усыновление, ты чего? Про детей-маугли слышал?

— Ну допустим.

— Так он такой и есть. Будут с ним специалисты работать, чтобы хоть как-то подогнать под общие рамочки.

— А неспециалисты разве не могут подогнать? Его же просто научить всему нужно, как грудного.

Кинебомба задумался, потом развернулся к нему всем корпусом, вытаращил глубоко посаженные серые глаза:

— Ты, что ли, усыновить его хочешь? Совсем свихнулся?

— Почему свихнулся, мне восемнадцать уже есть… скоро, — обиделся Эдуард. — А вообще у нас мама всегда хотела еще детей, но как-то не вышло. Они могли бы на себя с отцом оформить, усыновить. А я бы занимался, возил его на консультации, лечил, обучал всему.

— У тебя же отец после инсульта.

— Выкарабкивается уже! — снова повысил голос Редкий. — А потом, он сейчас целыми днями читает вслух, и каждый абзац еще и пересказывает, чтобы, ну быстрее речь вернуть и память. Малыш с ним рядом сидел бы и учился…

Ему казалось очевидным делом, что Понедельнику в его квартире будет хорошо, всяко лучше, чем в каком-то «заведении». Но Антон лишь рукой махнул как-то очень обидно, так что Редкий заткнулся и мрачно изучал свои колени до самого больничного шлагбаума.

В главном больничном корпусе Антон кратко и значительно переговорил с охранником на вахте, после чего они без помех поднялись на пятый этаж на древнем лифте, в котором двери нужно было закрывать вручную. Выгрузились на унылую, похожую на дно гранитного колодца площадку, с которой две белые двери друг против друга вели в отделения и на которой пыльная лампа тускло светила где-то очень высоко в тщетной попытке разогнать полутьму.

Но площадка не пустовала. По ней метался от стены к стене тщедушный человечек с телефоном в руках и всякий раз едва не утыкался в стену своим выдающимся тонким носом, похожим на лыжный трамплин, так что Эдику даже стало интересно понаблюдать: врежется или нет. Человечек вопил в трубку, захлебываясь словами, будто тонул и из последних сил, изредка выныривая, призывал спасателей. На нем был белый халат, на продолговатой голове, напоминающей формой тыкву, — надвинутая по брови шапочка врача.

— Ты уже собралась?! — выкрикивал он. — Ну что же так долго, Анечка? Такси я уже вызвал… нет, не уедет, дождется. Нет, не схожу с ума, просто очень взволнован! Думал, вы уже подъезжаете, да, да! Да, именно с Викусей, обязательно! Ничего не подхватит, просто маску на нее надень и с рук не спускай! Ты поймешь сама, что за спешность, только поторопись, Анюта!..

Антон и Эдуард со всеми предосторожностями обогнули с разных сторон буйного доктора и прошли налево. Прочная дверь отрезала заполошный голос, а в отделении шуму хватало и так: было время завтрака. Сновали туда-сюда санитарки с железными столиками на колесах, шаркали по коридору сонные и угрюмые больные.

Молоденькая медсестра с возмущенным лицом, разведя в стороны руки, бросилась им наперерез, но, увидев документы Кинебомбы, сразу подобрела и вызвалась их проводить. Через отделение они прошли в дальний, надежно спрятанный от докучливых посетителей коридор, где были административные кабинеты. В одном из них, за черным матовым столом, стиснутый со всех сторон стопками документов, говорил по стационарному телефону, точнее, слушал массивный главврач. Гостей приветствовал безмолвно, выставив в улыбке пугающе крупные зубы. Потом сказал в трубку мрачным до невозможности голосом:

— Ну добре.

Положил трубку, всем своим видом показывая, что он полностью в распоряжении визитеров. Видно, с Антоном был уже знаком.

— Как она? — тут же спросил Кинебомба.

Главврач величаво кивнул головой, давая понять, что уточнять вопрос не нужно.

— Девочку уже осмотрели, хотя это оказалось не самым простым делом. Ну что могу сказать? Годика четыре ей. Относительно здоровая малышка.

— Как понять? — напрягся Антон.

— А как если бы ребенок родился здоровым, но был отправлен беспечными родителями в глухую деревню под надзор древней бабки, которая все болячки лечит соком алоэ и куриным пометом. Есть проблемы с желудком, диатез в слабой форме, анемия. Но это все цветочки по сравнению с психическим состоянием. Ее все пугает: люди, предметы, темнота и свет. Из предметов узнает только ложку, детский горшок, стул. Похоже, ее с самого рождения держали в изоляции. В темноте становится неспокойна, встает на ножки, прислушивается и словно ждет чего-то. Да, и еще издает животные звуки. Одежду с трудом на себе терпит, но не срывает — просто не знает, как это сделать, потому что никогда с ней дела не имела. Судя по кожным покровам, до этого всегда ходила нагишом. Мы в порядке эксперимента оставили ее одну при свете: свернулась на полу в комочек и начала тихонечко подвывать.

Эдуард бурно задышал. Хотелось заорать или что-то швырнуть о стену, но он поклялся быть тенью, а тени так себя не ведут.

— Вы думаете, она могла выбраться самостоятельно из озера и двое суток провести на острове? — спохватился, вспомнил о главном бледный больше обыкновения Кинебомба.

Главврач коротко мотнул головой и позволил себе снисходительный оскал в адрес полицейских недотеп:

— Нет, исключено. То есть выжить она могла — детский организм вынослив, но клиническая картина была бы совсем другая. Не стану вдаваться в подробности, довольно и того, что девочка поела примерно часа за четыре до того, как была обнаружена и доставлена сюда. А поскольку ее еще в машине стошнило от страха, могу сказать, что она ела: овсяную кашку на молоке.

Антон почему-то вздрогнул и ушел в себя, забыв про собеседника. Главврач наблюдал за ним со снисходительным любопытством. Эдуард снова забыл, что он тень, и нервно задвигался. Даже он понимал немыслимость ситуации: в охраняемом парке кто-то повторил трюк с ребенком, да еще завез его на остров, наверняка свистнув лодку у причала.

— Людей боится всех без разбора, — не дождавшись новых вопросов от деморализованной аудитории, продолжил рассказ главврач. — Нам пришлось выделить для нее одно из подсобных помещений без окон и заставить кровать ширмами. Впрочем, кровати она тоже боится. И ширм.

Тут Кинебомба сумел совладать с собой.

— Вы думаете, страх вызван тем, что люди поступали с ней жестоко?

Очередной энергичный мах головой:

— Следов побоев, издевательств мы не обнаружили. Есть синяки и ссадины, но они, рискну предположить, получены уже в парке, когда она пыталась в панике хоть куда-то забиться. Похоже, девочка просто никогда не видела людей и не слышала их голосов. Я не утверждал бы так категорично, если бы не прежде доставленный мальчуган. Он в целом ведет себя по той же схеме, но чуточку отважнее. Думаю, не будет так уж неуместно провести аналогию с кошачьим выводком, который мама-кошка воспитала глубоко в подвале, а потом их обнаружили люди и вынесли на свет божий. Те котята, что посмелее, приглядываются и принюхиваются к людям. Да, шарахаются, напряжены, но в целом настроены на изучение этих странных существ и готовы довериться им. Именно так ведет себя мальчик. Но есть котята, которые только плачут и паникуют, никакие новые покровители им не нужны. Хотя через некоторое время ласка и вкусняшки все равно сделают свое дело…

— Но как такое возможно?! — Эдуард окончательно забыл, что он тень, выдвинулся на первый план, не заметив, как задел плечом Антона, — тот улетел вперед и рухнул грудью на стол. — Ведь их не звери воспитывали, верно?

— Определенно нет, — подтвердил главврач. — Детей стригли, мыли, научили самостоятельно питаться, и не по-звериному, а ложкой из тарелки, сидя на стуле.

— И кто это делал, бесплотные духи, что ли? Если вы говорите, что людей они не видели?

— Не горячитесь так, молодой человек, — вздохнул главврач. — Мы все очень переживаем за найденышей, но эмоциями тут не поможешь. Вам приходилось слышать такое имя — Каспар Хаузер?

— Нет, — поморщился Эдик.

— Да, — сказал, потирая грудь и свирепо косясь в его сторону, Антон.

— Ну вкратце для тех, кто не слышал, — добродушно оскалился главврач. — В девятнадцатом веке в одном немецком городке был обнаружен подросток, которого сначала приняли за умственно отсталого. Он странно двигался, произносил на автомате несколько фраз и явно не понимал, куда попал и что с ним происходит. И гнить бы ему, как бродяге, в тюрьме, но, по счастью, мальчиком заинтересовались влиятельные люди. Наняли ему учителей, и скоро подросток начал говорить и вспоминать. Оказалось, всю свою жизнь он провел в каком-то подвале, где даже не мог встать в полный рост, и никогда не видел своего тюремщика. Он съедал хлеб, выпивал воду и крепко засыпал, за это время кто-то приносил новую пайку, иногда стриг и мыл ребенка. Вот я и думаю: не повторилась ли история с Каспаром Хаузером снова, только в российском городке и сразу с несколькими детьми?

— Вы думаете, детей могли держать на снотворном? — спросил Кинебомба.

— Это едва ли. Постоянное использование препаратов на них отразилось бы. Однако кто-то мог заходить к детям, например, в балахоне и маске. Приводил их в порядок, учил ходить и пользоваться горшком, тарелкой и ложкой. Никогда не произносил ни слова, поэтому дети не издают ни звука, так сказать, человеческого. Возможно, ставил им запись звуков природы, либо рядом с ними действительно жили звери.

— Но зачем? — простонал Редкий, чувствуя, что его голова нехорошо потрескивает, словно вот-вот взорвется.

Лицо горело, а вот губы онемели, словно он зажимал между ними кусок льда. Ответа не последовало. Вопрос Антона был гораздо более по существу:

— Дети знакомы между собой? Они, может, родственники, брат и сестра?

Мужчина за столом одобрительно покивал:

— Экспертиза пока не готова. Но да, мы показали их друг другу. И все говорит о том, что ребятишки никогда прежде не встречались. Девочка своего приятеля по несчастью испугалась ровно в той же мере, как и всех остальных. А вот мальчик…

Главврач задумчиво покусал непомерно большими зубами пухлую нижнюю губу, Эдик на всякий случай отвел взгляд.

— Что? — хором выдохнули практикант и его мятежная тень.

— Он, сказал бы я, поскольку при этом присутствовал, проявил к ней определенный интерес. Например, принюхивался с особой тщательностью и даже пытался подойти, но я пока исключил близкие контакты — вдруг дети инфицированы? Малышку мы прежде вымыли и обработали, но если представить, что мальчик привык использовать обоняние наравне с животными, то он вполне мог уловить знакомые ему запахи их общего содержания. А вообще он принюхивается постоянно, к каждому вошедшему человеку, к вещам. Интенсивность особенно возрастает в те моменты, когда мальчик хочет есть.

— Ему приходилось искать еду по запаху?

— Теряемся в загадках. Все опять же говорит о том, что ребенка содержали в закрытом помещении, хорошо ему знакомом, и при свете. Ушибов, гематом, которые наверняка возникли бы, ползай он в поисках своей миски с кашей, мы не обнаружили. Однако если он все время сидел в одиночестве и с единственной игрушкой, то что ему было еще делать, как не принюхиваться в ожидании очередной пайки?

— Игрушкой вы называете ту поделку с волосами и зубами? — уточнил Кинебомба.

— Точно. Мальчик не желал ее отдавать ни в какую, рычал, забивался в угол и ложился на свое сокровище. Взять смогли, только когда он уснул. Наши эксперты провели первичный анализ, образцы еще вчера передали в ваше ведомство.

— Да, результаты уже известны, — проговорил Антон звенящим от напряжения голосом. — И это просто чертоплясие какое-то! Лошадка вырезана вручную, взрослым, конечно, человеком. Волосы из хвоста принадлежат пяти разным детям. Зубы молочные, выпали сами, принадлежат двум детям, мальчику в том числе.

Сказал — и снова завис. Что-то ощутимо кольнуло Эдика между ребрами, вроде как жутковатое предчувствие.

— А при девочке не было ничего подобного? — спросил он.

Кинебомба смерил его крайне недовольным взглядом, но ответил:

— Было. На руке самодельный браслет, сплетен из волос. Думаю, из тех же самых.

Главврач вдруг начал расти над столом, он оказался обладателем довольно длинного тела, и скоро приятелям пришлось задрать головы, чтобы не потерять с ним зрительный контакт. Редкому даже захотелось глянуть за стол: не на детском ли стульчике он там сидел. Ему вообще редко приходилось глядеть в чужие лица снизу вверх.

— Прошу прощения, но, кажется, в приемной необходимо мое вмешательство, — произнес мужчина церемонно.

Теперь только оба посетителя осознали, что из-за солидной раздвижной двери в кабинет прорывается многоголосый шум и лидирует в нем уже знакомый тонкий захлебывающийся голос.

— А что за проблема с этим шумным врачом? — спросил Эдуард.

Он справедливо опасался, что, едва останется с нехорошо притихшим Кинебомбой наедине, тут же будет спроважен вон, потому и цеплялся за любую возможность остаться в центре событий.

Главврач уже на полпути к двери выразительно вздохнул и развел руками:

— Здесь, полагаю, проблема другого профиля, скорее нашего, чем вашего.

— Так-так, а в чем там дело? — вышел из оцепенения практикант.

Кинебомба моментально сделал на пути хозяина кабинета стойку, которую Редкий про себя уже прозвал «Сурикат на дежурстве», и главврач бросил попытки покинуть кабинет.

— Мы, видите ли, пригласили из нашей поликлиники дантиста проверить зубы детей. Думаю, следы лечения или пломбы пролили бы некий свет… но нет, ничего такого. С мальчиком в понедельник все прошло без эксцессов, хотя стоматолог был этот же. А вот сегодня неожиданный сюрприз: едва увидав второго найденыша, он немедленно опознал в ней свою похищенную дочь и устроил переполох…

— А у него похитили дочь? — перебил его Антон и уже схватился за телефон.

— Да ну что вы! — замахал на него обеими руками главврач. — Его дочь, девочка Вика четырех лет, находится дома с мамой. Однако наш стоматолог весь во власти конспирологических теорий. Перед вашим приходом я не удержался, для очистки совести позвонил в наш перинатальный центр, где рожала его жена, все уточнил. Беременность была сложная, к тому же после ЭКО, женщина с первых недель наблюдалась, последние месяцы лежала на сохранении. Так что о случайно утерянной, похищенной, незамеченной сестре-близнеце и речи идти не может!

— Его жена с дочкой уже не дома, — подметил Эдуард, улавливая за дверью детское лепетание. — Потому что он вызвал их сюда. Хочет сравнить, наверное.

— О, тогда нам стоит поторопиться, — живо среагировал главврач, мимо Антона проныривая к двери.

Когда ребята следом за ним вышли в приемную, там уже яблоку негде было упасть. Белый от волнения зубной доктор обеими руками прижимал к себе крепенькую и на редкость позитивную девчушку, румяную и очень хорошенькую, с почти белыми волосами до плеч. Она посреди шума, выкриков потных нянечек, просьб пожилой медсестры очистить помещение преспокойно играла с белой шапочкой отца, причем делала это аккуратно, не сдвигая ее с места. Изображала ладошкой утюг и, методично трудясь, мурлыкала что-то себе под нос. Рядом так же спокойно и безмолвно стояла красивая статная женщина на голову выше дантиста, в наброшенном на плечи поверх свитера халате. Она не сводила глаз с супруга и дочери, готовая в случае необходимости подхватить любого из них, если понадобится — обоих. Ее муж бушевал и требовал пропустить их к найденышу, чтобы жена и все прочие могли убедиться в идентичности девочек.

Толпа шумела и волновалась. Эдуард в этот миг вдруг четко осознал, что его родной город — резиденция русских царей, известный всему миру своими дворцами, первым парашютом, подводной лодкой, — отныне и навсегда прославится именно непостижимой историей с подкидышами. И в парке туристы прежде всего будут просить показать те места, где нашли малышей. Додумать мысль не успел — Антон вцепился в его предплечье и потянул в коридор.

Редкий подумал тоскливо, что сейчас будет изгнан, и справедливо — тень нарушила правила, заговорила, вышла на первый план. Придется ему, как всем прочим, питаться слухами. Но Кинебомба сам стоял поникший и испуганный, как выставленный из класса первоклашка. Эдик спросил его тревожно:

— Ты чего?

— Пяти детям, — простонал тот. — Нет, ты понял? Пяти разным детям. Волосы. На игрушке и в браслете.

— Это ничего не значит, волосы где угодно можно раздобыть, — ответил Редкий, но почему-то по его затылку побежали мурашки.

— Если в парке действует маньяк, то волосы обязательно что-то значат! Маньяки — самые продуманные ребята на Земле, ты знал? Они свои зверские подвиги планируют иногда годами. А это значит, что детей будет еще…

Он замолчал и без сил привалился к стене.

— Трое, — подождав немного, подсказал Редкий.

— Не уверен.

— Но ты сам…

— Да. Но я не могу отделаться от мысли, что одного ребенка мы уже проворонили. Вчера. Во вторник.

— Не может быть! — ужаснулся Эдуард. — Его бы обязательно заметили, парк кишит вашими людьми.

— Но к вечеру понедельника все работы были закончены, и в парке дежурили только сторожа да наряд полиции! Никто не ждал повторения, понимаешь ты?! Парк даже хотели открыть, но ваше начальство перестраховалось.

— Но почему же ребенка не обнаружили вчера или сегодня? — тупо повторил Эдик. — Куда бы он сам ушел, голый? Или, думаешь, он все еще где-то там…

— А если обнаружить ребенка можно лишь до определенного часа? — с ужасным выражением лица перебил его Антон. — Если обнаружить — это значит спасти? А не спасли — он поступает в распоряжение маньяка? Если в этом и состоит его игра, понимаешь?

Редкий не понимал. Он вообще никогда не понимал маньяков, даже фильмы про них терпеть не мог. Но ему было очень страшно.

Их отвлекли шаги. Из глубины коридора к кабинету приближались главврач и невозмутимая жена дантиста — Эдик и не заметил, когда они покинули приемную. Женщина казалась задумчивой, но спокойной. А главврач остановился рядом, посмотрел на почти стекшего по стене Антона так, словно собирался предложить ему медицинскую помощь, но вместо этого сказал:

— Мы с Анной Дмитриевной посмотрели девочку. Она, кстати, уже почти успокоилась и перестала шарахаться от людей. При ней постоянно дежурит наша санитарка тетя Паша. Она нашла, знаете ли, верный подход: рассказывает малышке сказки, песенки поет. Бедняжка ничего не понимает, но слушает во все ушки.

— А что вы можете сказать насчет девочки? — отклеился от стены Кинебомба. — Она в самом деле так сильно похожа на вашу дочь?

— Она похожа на Вику, — сказала женщина. — И была бы, возможно, ее копией, не будь так запущена. Но в целом, конечно же, это ничего не значит, малыши часто похожи друг на друга, пока не проклюнется с годами индивидуальность. Мой муж погорячился.

— А всегда он… настолько горяч? — снова не сдержался Эдуард.

— В отношении дочки просто фанатик, — тепло улыбнулась Анна Дмитриевна. — Стоит Викусе затемпературить, и я уже не знаю, кого спасать в первую очередь, мужа или ребенка. Это смешно, ведь он сам медик. Но уж таков, не переделать.

Эдик и Антон с готовностью ей покивали.

— Мы уже взяли у найденыша генетический материал и обязательно проверим все, даже самые невероятные версии, — вставил главврач, настороженно прислушиваясь к неумолкаемому шуму из-за двери. Наверное, предвкушал, как всех сейчас разгонит. — И сообщим в ваше ведомство. Это не займет много времени, ведь мы понимаем…

— Да, ч-чертоплясие, это чрезвычайно важно, — пробормотал Кинебомба и рванул прочь по коридору. Эдик, наскоро попрощавшись, кинулся вдогонку.

Глава 3

МЕЛОДИЯ В НОЧИ

Лишь на просторном крыльце больничного корпуса Эдику удалось догнать приятеля. Прежде Эдуарду не приходилось видеть Антона в таком возбуждении: впалые щеки посинели, серые глаза приобрели стальной оттенок, он непрерывно потирал побелевшие кисти рук и сам выглядел сейчас настоящим маньяком.

— Я уже вызвал такси и мчусь в прокуратуру, — отчеканил Кинебомба, косясь на Эдика как на досадную помеху. — Постараюсь донести до начальства мысль, что парк на ночь необходимо оцепить. Они мне не поверят, но и я с них не слезу. А ты давай в парк, разузнай, согласятся ли охранники со всех смен остаться на ночь.

— Ладно, — пробормотал Редкий. — Удачи!

Что-то заставляло его волноваться за дальнейшую карьеру соседа — если детей больше не обнаружат, а какой-то жалкий стажер поднимет всех на уши…

А потом все закрутилось очень быстро, и, когда башенные часы в парке пробили шесть, Эдуард уже стоял в прохладном, всегда немного сыром вестибюле дворца, зажатый со всех сторон мощными плечами и торсами ребят из городской добровольной дружины, срочников, охранников. На недавно побеленную стену проецировалась подробная карта парка. Инструктаж проводил человек с военной выправкой, но в штатском, державшийся, случайно или намеренно, в тени колонны. Но его сильный голос звучал так твердо и ясно, что Редкий почему-то ощущал себя уже почти героем. Возможно, даже раненым героем, над которым склоняются молча его новые крепкие товарищи.

— Помните, ни в коем случае не пытаться задержать злоумышленника, — говорил тем временем некто в штатском. — Вмешиваться в ситуацию разрешаю в одном — внимание! — лишь в одном случае. Если в поле вашего зрения окажется ребенок и ему будет угрожать опасность. Если нет, то вы просто безмолвные свидетели, удачно слившиеся с пейзажем. Все телефоны оставить дома или сдать. Как и любую технику, способную издавать звуки.

Стоявший прямо перед Эдиком накачанный круглоголовый парень по-ученически вскинул руку и выкрикнул, привстав на цыпочки, свой вопрос:

— Но как тогда сообщить, что мы видим гада?

— А не нужно сообщать, — прозвучал мгновенный ответ. — Мы оборудовали камерами все слабые места в ограде парка, где он теоретически может подлезть, перепрыгнуть, просочиться. Как только кто-то проникнет на территорию парка, к месту его внедрения подтянется группа захвата. Если попытается уйти другим путем, будут задействованы прожекторы и громкоговорители. Но все это начнет работать лишь после того, как он освободится от ребенка и отойдет от него на достаточное расстояние. Вы — наблюдатели и подстраховка для малыша. Также напоминаю, что средствами против комаров, одеколонами пользоваться нельзя — запах может вас выдать. Равно как и есть, жевать жвачку, упаси бог, курить. С туалетом терпеть до утра. Доступно объяснил? Тогда прошу всех по очереди подходить ко мне и к карте.

Тут же началась привычная суматоха, предшествующая образованию всех очередей. Редкий чуточку растерялся, завертел головой, отыскивая приятеля, в итоге оказался в самом хвосте и смотрел с нарастающим отчаянием, как человек в штатском, опять же ухитряясь оставаться в тени, — или это тень сговорчиво следовала за ним? — тыкал деревянной указкой в самые перспективные, на взгляд Эдика, точки карты. Наконец он приблизился к человеку в штатском, увидел рядом с собой его плоское сероватое лицо с нелепо зачесанными на один бок волосами.

— Вот ваш пост, — в такт постукиванию указкой по стене прозвучали слова. — Вы, юноша, из охраны? Тогда, думаю, место вам хорошо знакомо.

Редкий коротко кивнул и отошел, сломленный и убитый. Это место он знал отлично. Огибая один из крупных островов, озеро клиновидной бухтой вгрызалось в берег, нещадно подмывая корни растений, полумертвых, уродливых, замученных таким существованием. Их не вырубали, боясь дальнейшего наступления воды. В паре метров от бухты проходила пешеходная дорожка, вела к мосту, а дальше озеро причудливо изгибалось и небольшим заливчиком омывало местность с другой стороны. Строго говоря, все это место было островом, связанным с основной территорией четырьмя мостиками с разных его окраин. Место укромное, и в разгар белых ночей охрана уставала гонять оттуда парочки или целые компании.

Вот только маньяку туда соваться смысла нет: зачем светиться на мостиках, когда есть куда более удобные подходы к озеру? Им просто заткнули место для отчетности, горько осознал Эдуард. И он в страдающей позе прислонился к колонне.

Тут его и нашел Антон, без всякого сочувствия выслушал сердитую жалобу, ответил:

— Все правильно, в самые перспективные точки ставят полицейских и армейских. Штатских берегут, но парк большой, так что приходится всех задействовать.

— У тех, кто в нормальных местах, и оружие будет? — ревниво спросил Редкий.

— Не будет. Руководство учло все риски: этот тип, кто бы он ни был, должен быть пойман живым. Ты вдумайся: в его лапах могут быть и другие дети, и случись с ним что… Лучше уж упустить, чем случайно прикончить.

Он выдохнул через зубы, на мгновение прикрыл воспаленные глаза. И Эдуард забыл свои обиды, вдруг примерив на себя тревоги товарища. Антон заварил эту кашу, и несладко ему придется, если этой ночью не произойдет вообще ничего. А он думает только о детях… Редкий вздохнул и сказал:

— Ладно, мы его хоть как, хоть голыми руками, а поймаем. Живого… гада. Вот увидишь.

И Кинебомба скривил бледные губы в благодарной полуулыбке.

Их всех в три очереди накормили в дворцовом кафе, а потом, когда начало темнеть и парковые деревья утратили свои четкие очертания, стали группами разводить на посты. Кстати, за столом Эдик оказался со своим напарником Злыднем и не удержался от удивленного вопроса: зачем в его-то годы такие нагрузки? Вопрос остался без ответа, но в злобном взгляде старика Эдик отчетливо прочитал свою дальнейшую участь и в еще более убитом настроении стал ждать своей очереди. Охранники парка на свои посты расходились последними, ведь им сопровождение не требовалось.

Эдуард прибыл на свой пост, огляделся деловито, выбирая наилучшее место для засады. Время белых ночей давно осталось позади, но абсолютной темноты все же не было. От озерной воды исходил слабый серебристый свет. Все вокруг казалось опутанным серой паутиной, лишь на фоне озера деревья превращались в черных исполинов.

И в этом полумраке знакомая местность выглядела так зловеще, что Редкий вдруг твердо уверовал: то, чего они ждут, случится именно здесь. Только бы ему не сплоховать. Сердце застучало быстро-быстро, словно нечто жуткое уже приблизилось вплотную, таится и выжидает момент…

Пост он себе определил между двумя раскидистыми колючими кустами шиповника. Ветки их так переплелись, что можно было устроиться на них, как в гамаке. Мать снарядила его, как на полюс: утепленные джинсы, свитер с высоким горлом и плотная ветровка. А если начнет отключаться, то потеряет равновесие, исколет руки и проснется. Но он не заснет ни на миг, просто не позволит глазам закрыться — это Редкий себе твердо пообещал. За каждую попытку сомкнуть веки будет лупить себя по щекам.

Эдик прежде и не знал, что время может тянуться так невыносимо долго. Самым ужасным оказалось то, что часов он не носил, а мобильник согласно приказу оставил на сборном пункте. Теперь отдал бы что угодно, лишь бы узнать: сколько еще до рассвета? В какой-то момент сильно стемнело, потом подул ветер и унес с собой тьму. Вернулся полумрак, который, казалось, никогда уже не кончится. Его щеки онемели от профилактических ударов, хотя большая их часть приходилась по комарам и прочей ночной пакости. Он даже натянул ворот свитера до корней волос и проковырял в нем дырки для глаз. Но так держать веки открытыми стало еще сложнее.

Когда с озера вдруг пополз белесый туман и окутал его по шею, Эдуард обрадовался — дело явно шло к рассвету. Если маньяк и появится, то теперь. Но Редкий слишком устал, чтобы желать себе приключений. Пусть лучше заметят и схватят гада в другом месте, а потом объявят в громкоговоритель, что все свободны. И можно будет отправляться домой, а там спать, спать, спать…

Тело затекло, и каждая косточка противно ныла. Эдик подумал, что в таком тумане вполне может размяться, подойти к озеру, ополоснуть лицо. Маньяк его и не заметит, если объявится сейчас. Впрочем, это будет взаимно, поэтому нужно двигаться бесшумно, а самому держать ушки на макушке.

Осторожно, по веточке отводя от себя преграды, он поднялся на ноги. Туман, словно решив, что на суше ничем не лучше, начал отползать обратно в воду, голова и плечи Редкого уже возвышались над ним. Пришлось сложиться пополам, заодно массируя онемевшие голени. И вдруг он оцепенел, замер на полувздохе. Потому что сквозь туман в направлении озера что-то двигалось.

Поначалу оно было на дорожке, и Редкий услышал шорох гравия и вроде как легкое цоканье. Потом зашуршала трава на спуске к берегу. Но ее шуршание почти сразу заглушило что-то другое, неуместное, пугающее. Со страху Эдуард даже не сразу разобрал, что слышит мелодию, тихую, еле уловимую. Возможно, она звучала в наушниках того, кто спускался к озеру. Или… неизвестный мурлыкал ее себе под нос, не разобрать. Мелодия смахивала на стон испуганной души, вдруг оказавшейся вне тела, и Эдик ощутил, как шевелятся волоски на затылке, а сердце расплавленным маслом стекает куда-то в ноги. Он оцепенел, но глаза держал открытыми.

То, что двигалось в темноте, не могло быть взрослым человеком — оно едва ли доходило Редкому до пояса. Ребенок? Эта мысль на миг отогнала страх. Возможно, их как-то заставляют самих подходить к озеру. Силуэт в тумане искал удобный спуск к озеру, слишком осмысленно для испуганного малыша…

«Идет прямо на меня», — обреченно подумал Эдуард.

Бежать было некуда, и он лишь сжал кулаки, готовясь дать отпор. Мелодия зазвучала чуть громче. Не дойдя до него пары шагов, неясная тень свернула к намытой озером бухточке. Теперь она больше напоминала человека, двигающегося на четырех конечностях. В нос ударил мерзкий запах мокрой шерсти.

«Обычная собака идет к озеру напиться», — родилась утешительная мысль. Прогнать нельзя, вода далеко разнесет любой звук. Пусть уж сделает свои дела и сама удалится. Он лишь надеялся, что это не волк, их время от времени видели в окрестных лесах. А если волк, то не сильно оголодавший…

От воды послышался сильный всплеск, будто неопознанный зверь решил заодно искупаться, а следом за всплеском не то пронзительное мяуканье, не то птичий испуганный крик. И в тот же миг тень появилась опять, но теперь она двигалась куда быстрее — и прямо на Эдика. Он шарахнулся назад, повалился на куст, но ветки спружинили и толкнули его обратно, прямо на странную фигуру.

Он машинально ухватился за нее руками, пальцы запутались в чем-то мягком и влажном. Потом их обожгла боль, какая бывает, если пытаешься порвать слишком крепкую нитку. И, потеряв равновесие, Редкий повалился лицом в траву на то самое место, где существо только что пронеслось. Но вскочил почти сразу, машинально стряхивая что-то с пальцев. И бросился к озеру.

Ребенок барахтался у самого берега, цеплялся за траву. Совсем малыш, определить его возраст точнее Эдуард не мог, понял только, что мальчик. Подхватил худенькое тельце, перенес подальше от воды. Потом скинул с себя ветровку, начал срывать свитер. В свитере от волнения и спешки подзастрял, а когда все же стянул, то увидел, что малыш проворно дает от него деру на карачках. Уже почти на дорожку выполз, а заметив погоню, попытался спрятаться под скамейкой. Все это он проделывал совершенно беззвучно.

— Эй, ты чего, дурачок? Зачем бежишь? — пробормотал Редкий, заглядывая под скамью, но отпрянул, когда ребенок оскалил мелкие и редкие — через один — зубы и злобно зарычал ему в лицо.

Редкий рассердился на себя, зашел с другой стороны скамейки и довольно ловко вытащил мальчишку за его тыльную часть, после чего спеленал с ног до макушки в свитер. Успел только заметить, как ему показалось, грязь на плече, попытался смахнуть, не сумел. И еще что-то висело у ребенка на шее, но приглядываться Эдик не стал, уж больно агрессивно вел себя найденыш, так и клацал зубами в опасной близости от его уха и щеки.

Чуть успокоившись и крепко прижимая к себе малыша, Редкий постарался выровнять дыхание, чтобы слышать, что происходит вокруг. Кто бы ни принес ребенка и каким бы путем ни воспользовался для отхода, сейчас он уже должен покидать территорию парка. Его схватят, и все закончится.

Но было тихо.

Он сел на траву, чтобы уж окончательно прийти в себя и вспомнить инструкции. Найденыш больше не рычал и вообще не подавал признаков жизни. Эдуард испугался, не задохнулся ли малыш, и осторожно освободил его голову и шею. Снова бросилось в глаза что-то темное, словно прилипшее к коже ребенка.

— Ты вроде запачкался, пока выползал, — прошептал, осторожно касаясь его плеча, Редкий. — Дай, дядя сотрет… а, нет, не сотрет, прости.

Он уже сообразил, что грязь на самом деле была крупным и выпуклым родимым пятном, сползающим с плеча на левую руку и частично на грудь. Формой оно напоминало бумеранг.

— Прости, — повторил Эдуард, будто малыш и впрямь мог обидеться. — И не тушуйся, пацан, ты же пацан. Ничем тебе дядя не помог, только испачкал. — Он снял с лица мальчика пару жестких курчавых волосков, удивился — у мальчика волосы были темные и шелковистые, — неосознанно сунул в нагрудный карман. — Так, а тут у тебя что за штуковина?

Штуковина на шее мальчика оказалась нелепой соской, вырезанной целиком из дерева и покрытой следами зубов. Ребенок, было притихший, снова зарычал и забился, когда Эдуард потянул соску к себе, чтобы хорошенько рассмотреть. Большие темные глазенки, похожие на перезрелые вишни, воинственно сверкали — похоже, своим единственным имуществом малыш дорожил.

— Эх, бедолага ты, — прошептал парень, оставляя соску в покое. — Ладно, хорошо все будет. К людям сейчас пойдем.

И, решив больше не ждать сигнала, он прижал малыша к груди и побрел по безмолвному парку в сторону дворца.

— Соберитесь и постарайтесь в деталях описать, кого именно вы видели на берегу?

Руководитель всей операции больше не прятался в тень, наоборот, в маленьком кабинете горел и верхний свет, и настольная лампа с одним рожком на гибком основании. Человек, назвавший себя так торопливо, что Эдику послышалось слово «миксер», лампу эту постоянно крутил в руках, то и дело наставляя себе в лицо. Теперь стало видно, что под несуразной прической он прячет остатки уха, срезанного как-то наискосок. Человек выглядел сильно раздосадованным, Редкому казалось, что он борется с искушением направить свет прямо ему в глаза и допросить по всей строгости. И Эдик был рад, что в кабинете у стены приткнулся Кинебомба, который, может, заступится в таком случае за приятеля. Хотя не факт.

— Я не знаю, кого видел, — подчеркнуто устало повторил в который раз Эдуард. — Я даже не уверен, зверь это был или человек. В первый раз вообще не разглядел, он в тумане мимо прошел. А во второй раз несся прямо на меня, я случайно на него упал…

— Ну, если даже упали, наверное, поняли, зверь или человек перед вами?

— Да ничего я не понял, — сердито помотал головой парень. — Если человек, то маленький, типа карлик. Если животное, то большое. Когда мы столкнулись, мои руки запутались в его шерсти.

Человек вдруг вскочил и куда-то вышел. Эдуард хотел заговорить с Антоном, спросить, почему не задержали злоумышленника. И куда унесли малыша. И сняты ли уже все посты… в общем, вопросов было столько, что он в результате и выбрать между ними не успел, как человек с искалеченным ухом уже вернулся.

— Это шерсть овечья, — коротко сообщил «миксер», глядя в пространство между Антоном и Эдуардом.

— Ага, по размерам могла быть овца. Но, стоп, не могла же она ребенка?..

— Овцы там точно не было, — прервал его мужчина, откровенно злясь. — Уж овцу мы не пропустили бы.

— А как же?..

— Вы вырвали клок из овчины. Это могла быть одежда, ну по расположению-то?

— Не знаю, — пробормотал Редкий. — Если одежда, то где тогда его голова была? Или это капюшон такой, из овчины? Может, было два карлика под шкурой или очень большая собака, ею накрытая. И мокрая, воняла. Я только не понял, как она… как это несло ребенка. И откуда взялось.

— Мелодию насвистеть можете? — тоном полной безнадежности спросил человек.

Эдик покачал головой и ощутил, как мурашки снова побежали от затылка по позвоночнику.

— Я ее вначале помнил, а потом отвлекся, и как-то из головы прочь. Но я потом вспомню, буду под руками диктофон держать.

— А была ли мелодия? Может, тот, под шкурой, просто дышал тяжело или ребенок скулил?

— Была, — заверил Редкий. — Тихая, но жуткая какая-то… даже не знаю, как объяснить.

— Инструменты какие исполняли? Или ее голос выводил?

Эдик зябко поежился:

— Не понял я, правда. Как будто… ну как если бы птица говорящая мелодию заучила. Неправильно как-то. Неестественно. А почему вы все-таки его не поймали?