Сотня. Казачий крест E-Book

Ерофей Трофимов

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Боевая фантастика
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 409

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Жизнь, она всякие сюрпризы преподносит. Бывает и так, что, провожая в последний путь близкого человека, ты вдруг оказываешься переброшенным примерно на сотню лет назад, но в свою же собственную семью, где вдруг выясняется, что твой возможный предок оказался сожжён ударом молнии. Вот и не верь тут в совпадения, если и тебя перебросило тем же разрядом. Теперь тебе остаётся только жить и сделать всё, чтобы твоя семья не сгинула в горниле всяческих революций начала прошлого века.

Leseprobe

Ерофей Трофимов Сотня. Казачий крест

© Ерофей Трофимов, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Влажные комья земли глухо стучали по крышке гроба, и Матвей невольно содрогнулся от этого звука. Только теперь он осознал, что деда, сильного, сурового мужика, больше нет. Что не будет больше долгих молчаливых посиделок за вечерним чаем, не будет его угрюмого ворчания и твёрдых, мужских советов. Дед Роман был родовым казаком, пережившим всё. И войну, и расказачивание, и голодные послевоенные годы, но всегда умудрялся оставаться самим собой.

Станичный кузнец не боялся ни бога, ни чёрта, а к властям всегда относился как к досадному недоразумению. На него несколько раз пытались завести дело, но даже НКВДшные ухари отступались, наткнувшись на твёрдое упрямство родового казака. Да и профессия помогала. Лучшего кузнеца во всей округе было не найти, а вменить ему в вину саботаж или некачественную работу не было никакой возможности. Дело своё дед любил и всегда делал на совесть.

Могильщики сформировали могилу и, утрамбовав землю лопатами, быстро отступили в сторону. Глядя на свежий холмик и староверский крест, Матвей сглотнул стоящий в горле ком, но так и не смог заставить себя повернуться к могиле спиной. Словно что-то удерживало его на месте. Немногие знакомые и друзья делали робкие попытки вернуть парня в реальность, а он продолжал стоять, словно надеясь ещё раз услышать такой родной голос.

Накрапывал редкий дождь, но Матвей не замечал, как по лицу и шее медленно стекают холодные капли.

– Небо его провожает, – расслышал парень дрожащий старушечий голос.

– Да. Небо, – еле слышно выдохнул Матвей.

Долгий раскат грома заставил его чуть вздрогнуть и очнуться. Тряхнув головой, парень медленно повернулся, но не успел сделать и шагу, как кладбище озарилось ярчайшим ударом молнии. Собравшиеся дружно вскрикнули, закрывая ладонями лица, а когда проморгались, рядом со свежей могилой никого не было. Только выжженная до состояния стекла земля и кучка пепла…

* * *

– Господи Иисусе Христе сыне Божий… – расслышал Матвей сквозь звон в ушах и попытался пошевелиться, но тело отказалось повиноваться.

Мысли текли вяло, словно вязли, как мухи в патоке. Болело всё, даже те мышцы, о существовании которых Матвей и не подозревал. И почему-то было очень тяжело дышать. Словно его заколотили в тесном гробу. Вздохнув, Матвей собрался с силами и сделал ещё одну попытку пошевелиться. Новая вспышка боли в корне пресекла и эту попытку, заставив парня замереть и невольно застонать от боли.

– Хосподи, никак живой?! – ахнул кто-то всё тем же старушечьим голосом.

«А чего это мне живым не быть?» – удивился Матвей, делая очередную осторожную попытку пошевелиться.

– Ой, гляньте, пальцами шурудит! – послышался другой голос, и Матвей, вдруг разозлившись, понял, что просто обязан показать всем, что он не просто живой, а ещё и всех этих ворон переживёт.

Злость и унаследованное от деда упрямство заставили боль отступить, и он, напрягая все силы, заставил правую руку сжаться в кулак.

– Господи, и вправду живой! – охнул мужской голос, и тут же чьи-то сильные, мозолистые ладони сжали его лицо.

Потом кто-то крепко встряхнул его тело и в самое ухо хрипло гаркнули:

– Матвей, сынок, очнись! Дай знак хоть какой!

– Ой, не ори, и так башка отваливается, – попытался высказаться парень, но вместо этого из горла вырвался только сиплый, едва слышный стон.

– И вправду живой, – охнул теребивший его мужик. – Баню топите! – раздался его громовой рык.

Потом Матвей почувствовал, как его подняли и куда-то понесли. Возражать или ещё как-то спорить парень даже пытался. Не было ни сил, ни возможности, ни даже желания. Он вообще не понимал, что вокруг происходит. Ведь последнее, что он помнил, это громовой раскат на кладбище. Потом вспышка, и всё. И вот теперь темнота, боль и какие-то незнакомые голоса вокруг. Да ещё и баня эта. Баня-то тут вообще при чём? У него дома нормальная ванная имеется.

Это было последнее, что успел подумать Матвей. Дальше навалилась спасительная темнота.

В себя он пришёл как-то разом. Словно кто-то повернул выключатель. Сначала он начал различать звуки, потом сквозь закрытые веки начал пробиваться свет, а после снова навалилась боль. Но на этот раз всё было не так плохо, как вначале. Да, снова болело всё, но теперь эту боль можно было хоть как-то терпеть, хотя на глаза наворачивались невольные слёзы.

Кое-как отдышавшись, Матвей принялся осторожно инспектировать собственное тело. Пальцы на ногах начали шевелиться через пару минут упрямых попыток двигать ими. Руки отозвались немного быстрее. А вот с головой всё было не так радужно. Поворачиваться и вообще хоть как-то шевелиться она отказывалась. Первая мысль, мелькнувшая у Матвея, что сломан позвоночник. Но, подавив панику, он напомнил себе, что в этом случае и глаза бы не открывались.

Да и вообще, подобная травма обычно заканчивается смертью пациента. Особенно если его таскают в баню на руках и ворочают с боку на бок, словно куклу. А тут он как-то мыслит, значит, где-то даже существует. Выходит, всё не так страшно. Переждав очередной приступ боли, Матвей сосредоточился на шейных мышцах и принялся медленно поочерёдно их напрягать. По плечам, спине и шее пошли мурашки и началось покалывание сродни тому, какое бывает, если затечёт какая-то конечность.

Но примерно минут через пять голова кое-как пошевелилась. Это была маленькая, но победа. Приободрившись, Матвей дал себе немного отдышаться и принялся снова разминать шею. Поочерёдно напрягая все доступные мышцы торса, он добился некоторого результата. Голова медленно, со скрежетом и скрипом, повернулась. Убедившись, что может шевелиться, парень собрался с духом и медленно открыл глаза.

Первое, что он увидел, большой стол, сколоченный из толстых досок. Что называется, на века сделанный. За ним, у стены, – широкая крепкая лавка. Да и сама стена была необычной. Шершавой, белённой известью. Такого дома у Матвея не было точно. Но самое странное, что поразило парня, иконы в углу. Широкий киот, несколько потемневших от времени икон и лампадка под ними. Вот тут Матвея проняло всерьёз. Это был не его дом. Не его комната, не его постель. Даже одеяло и то было чужим.

Вздрогнув всем телом, Матвей очередным усилием воли подавил надвигающийся приступ паники и, закрыв глаза, заставил себя сосредоточиться на увиденном. Но ничего не получалось. Вздохнув, парень снова открыл глаза и уставился в деревянный, белённый известью потолок. И именно эта вездесущая извёстка заставила его поверить, что он оказался непонятно где и непонятно как. И только теперь Матвей понял, что нечто подобное он видел в станичном доме деда.

«Это что же, меня в дедовский дом привезли? – думал он, скользя взглядом по доскам потолка. – Но зачем?.. Да ну. Не может такого быть. Дедову хату давно соседям продали. Он же у меня в городе жил. Кузня его никому не нужна стала, вот я его и уговорил переехать. Мы ж с ним одни остались. Ну да. Как родители погибли, так и всё. Из всей семьи только мы двое».

После этой мысли в памяти, словно специально, всплыла фотография, на которой его родители, ещё совсем молодые, только после свадьбы, стояли на крыльце дедовой хаты. Это была его любимая фотография. Он хранил её на отдельной полке в резной рамке. Матвею было двенадцать, когда родителей не стало. Пьяный водитель грузовика уснул за рулём и на полном ходу врезался в остановку, где родители ждали рейсового автобуса. Мать тогда была беременна вторым ребёнком.

После похорон дед забрал внука к себе и на все попытки властей забрать сироту только угрюмо басил:

– Я ещё вас всех переживу. А внука не замай. Мой он. И жить со мной будет. А коль попробует кто силой, так я и зашибить могу.

И для наглядности складывал в штопор новенькую подкову. Благо в сарае их целая корзина валялась. Силушки старому кузнецу было не занимать. Это знали в станице все. И участковый в том числе.

Школу Матвей закончил в райцентре и после долгих размышлений решил податься в суворовское училище. Благо физически он всегда был развит и в аттестате ниже двух четвёрок оценок не было.

Но после училища стать офицером ему было не суждено. Страна начала разваливаться. Люди, желающие служить государству, оказались никому не нужны. Всем правил рынок. Отслужив срочную в армии, в разведке морской пехоты Тихоокеанского флота, Матвей вернулся в родную станицу и, убедившись, что жизнь на гражданке превратилась в нечто непонятное, попросил совета у деда. Ведь что делать дальше, было вообще непонятно.

– Учись, сынок, – помолчав, вздохнул старый кузнец. – К чему душа лежит, тому и учись. А дальше – как бог даст.

* * *

Вошедшая в комнату женщина выставила на стол широкую корзину с какими-то овощами и, отерев руки передником, подошла к лежанке, на которую уложили Матвея. Оглядев парня с какой-то жалостью, она вздохнула и, покачав головой, тихо спросила:

– Сынок, может, хочешь чего. Вижу ведь, что не спишь.

– Воды, – хрипло произнёс Матвей, судорожно соображая, кто это.

Кивнув, женщина вышла куда-то за печку и через минуту вернулась, неся в руке глиняную чашку.

Ухватив его за шею, она с неожиданной силой приподняла парню голову и, поднеся чашку к губам, скомандовала:

– Пей, только не спеши, обольёшься.

Матвей припал к чашке, попутно продолжая судорожно вспоминать, кто это и почему лицо этой женщины ему так знакомо. Выхлебав всё, что она принесла, парень благодарно кивнул и попытался опереться локтем о кровать, но рука подвела, и он бессильно рухнул на большую пуховую подушку. Охнув, женщина жалостливо скривилась, но тут же взяв себя в руки, молча ушла на кухню.

«Что-то мне это напоминает, – подумал Матвей, провожая её взглядом. – Вот честное слово, такое уже со мной было. Ещё вспомнить бы, где и когда».

Но додумать свою мысль парень не успел. В сенях послышались тяжёлые шаги, и в дом вошёл высокий жилистый мужик с роскошными чапаевскими усами и аккуратно подстриженной бородой. Приветливо кивнув женщине, он оглянулся на лежащего Матвея и, едва заметно усмехнувшись, спросил:

– Ну как ты, казачок?

– Жив покуда, – заставил себя прохрипеть Матвей.

– Ну и слава богу. Вставать-то пробовал? – не отставал мужик.

– Не получается, – мотнул парень головой.

– Да куда ему ещё вставать-то, Гриша? – неожиданно вступила женщина в разговор. – Давеча едва живым не схоронили, а ты уже вставать.

– Цыц, баба, – беззлобно рыкнул мужик. – Нашего он корня, а значит, так просто не помрёт. Жив, значит, и двигаться может.

– Окстись, Гриша, – не унималась женщина. – Где ж это видано, чтоб человека молоньей стукнуло, а он уж через три дня ходить начал. Бога моли, что уберёг кровиночку.

– Ну, завыла, – обречённо махнул мужик широкой ладонью. – Уймись, Настасья. Не гоню я его. Но коли так и станет далее в постели валяться, никакой молитвой уж не поднимешь. Покуда казак жив, значит, и двигаться может.

– Да будет он двигаться, будет, Гриша. Дай только срок, – не уступила женщина.

– Добре. Поглядим, – помолчав, вздохнул мужик. – А сам-то что скажешь? – повернулся он к парню. – Будешь шевелиться-то?

– Уже пробую. Да тело словно не моё, – нехотя признался Матвей. – Вон, только что воды попросил, а удержаться на локте не смог. Не слушаются ещё руки. А что вообще со мной случилось? – осторожно спросил он, настороженно рассматривая мужика.

– А ты не помнишь? – удивился тот.

– Ничего не помню. Как отрезало, – качнул Матвей головой.

– От ведь… – тряхнул мужик роскошным смоляным чубом. – Ты на заднем дворе с шашкой упражнялся, когда гроза началась. Вот молонья прямо в шашку и стукнула. Думали, всё. Спалил Господь сына. А оказалось, нет. Живой. Прям на отпевании и очнулся. Поп едва сам себя кадилом не зашиб, когда ты руками шерудить принялся. Спасла царица небесная, – закончил он короткий рассказ, истово перекрестившись.

– А какой теперь год, дяденька? – решившись, тихо спросил Матвей.

– Ты чего это, паря? – изумлённо охнул казак. – Какой я тебе дяденька?! Батька я твой кровный. Григорий Лютый. Весь наш род от создания веку Лютыми были. И ты Лютый. Неужто не помнишь? – растерянно уточнил он.

– Нет, – судорожно сглотнув враз пересохшим горлом, еле слышно признался Матвей.

Это и вправду была их родовая фамилия. Лютые. По семейной легенде, фамилия эта пошла от основателя рода, Елисея Лютого, пластуна характерника, умевшего превращаться в волка. Понятно, что сказка, но эти сказки в казачьей среде звучали часто, так что некоторое основание под ними, возможно, и было. Но Матвея сейчас волновало совсем не это. В их генеалогическом древе Григорий Лютый был прапрадедом самого Матвея. А это имя парень носил в честь своего прадеда.

По всему выходило, что перед ним прапрадед с прапрабабкой. Именно с этого казака их семья и стала известными на всю округу кузнецами. Где уж Григорий сумел выучиться этому непростому ремеслу, одному аллаху известно, но мастером он был настоящим. Умел не только колхозный инвентарь ковать, но и оружие всякое. Говорили, что даже оружие огненного боя ремонтировать умел. Глядя на ожившую семейную легенду, Матвей судорожно пытался понять, что происходит и где он вдруг оказался.

Растерянно покрутив головой, казак обречённо махнул рукой и, развернувшись, вышел из хаты. Матвей перевёл взгляд на женщину и вздрогнул. Она смотрела на него полными слёз глазами.

– Выходит, вы мамка моя? – решившись, осторожно уточнил парень.

Он вообще пока старался делать всё очень осторожно. Потому как не понимал, что происходит и как это всё объяснить.

– Мамка, – чуть всхлипнув, кивнула женщина.

– А остальные где? Ну, там, братья, сёстры, – задал Матвей следующий вопрос.

– Так сестру твою, Марью, прошлой осенью замуж отдали. А боле и нет никого, – снова всхлипнула женщина.

А вот об этой ветви семьи Матвей ничего не знал. Затерялась семья в круговерти всех случившихся событий.

– А год какой теперь? – поинтересовался Матвей, пытаясь выудить хоть какие-то крохи информации.

– Так тыща восемьсот девяносто восьмый от Рождества Христова, – вздохнула женщина, утирая слёзы.

«Твою мать! Девятнадцатый век!» – ахнул про себя Матвей, роняя голову на подушку.

Сознание начало медленно мутиться, и спустя минуту парень просто отключился. Похоже, после всех полученных травм психика его просто не выдержала.

В себя Матвей пришёл уже вечером, чувствуя, что тело всё так же отказывается ему подчиняться. Но навалилась очередная беда. Выпитая днём вода настойчиво просилась наружу, а в доме, как назло, никого не было. Понимая, что ещё немного и случится большая неприятность, Матвей собрал все имевшиеся силы и принялся переводить себя в сидячее положение.

Ухватившись рукой за край лежанки, парень с глухим стоном принялся поднимать торс. Голова взорвалась резкой болью от напряжения, но тело медленно начало приподниматься. С матюгами, слезами и стоном усевшись, Матвей переждал приступ тошноты и принялся спускать с лежанки ноги. Рядом с лежанкой обнаружились кожаные чувяки. Кто их сюда поставил, Матвей не знал, да и не особо в этот момент интересовался. Главное, что не босиком до скворечника во дворе шкандыбать.

Кое-как утвердившись в сидячем положении, Матвей сунул ноги в чувяки и, резко выдохнув, попытался встать. Ноги подогнулись, и он со всего размаху грохнулся на скоблёный дощатый пол. От удара головой он в очередной раз потерял сознание. В себя его привели чьи-то руки и тихое, жалостливое причитание.

– Куда ж ты вскочил, сынок. Едва богу душу не отдал, и всё вскочить норовишь, – тихо причитала Настасья, пытаясь перетащить его обратно на лежанку.

– Погоди, мать. Мне б на двор, – нашёл в себе силы произнести Матвей.

– Ох ты ж господи. Так ты потому и вскочил? – охнула женщина. – Так потерпи чуток, я сейчас горшок принесу.

– Лучше помоги дойти, – упёрся Матвей, который всегда терпеть не мог ощущать себя беспомощным.

– От ведь порода Лютая, – заворчала женщина, помогая ему встать на ноги. – Что не мужик, так упрямее осла будет. Идём уж, горе моё, – бубнила она, помогая ему передвигаться.

Выбравшись на крыльцо, Матвей на минутку остановился и, оглядевшись, растерянно вздохнул. Перед ним было обычное казачье подворье. Крепкий плетень, всякие хозяйственные постройки и белённый всё той же известью дом под соломенной крышей. Добравшись с помощью Настасьи до туалета, Матвей кое-как справил свои житейские дела и, выбравшись из скворечника, замер, пережидая очередной приступ головокружения и тошноты.

– Что, сынок, плохо? – вскинулась женщина.

– Погоди, мать, дай отдышаться, – придержал её Матвей, оглядываясь вокруг.

За плетнём в одну сторону раскинулась бескрайняя степь, а с другой стороны в синеватой дымке виднелся длинный горный хребет.

– Мать, а где мы сейчас? – решившись, тихо спросил парень.

– Так Кубань это, – развела женщина руками.

– А станица как называется? – задал Матвей следующий вопрос.

– Так кореновские мы. Станица Кореновская это. Отродясь тута жили. Неужто не помнишь?

– Нет, – коротко мотнул Матвей головой и, оттолкнувшись от скворечника, попытался шагнуть к дому.

Но ноги опять подвели, и парень едва не грохнулся на землю. Настасья успела подхватить его за пояс и, вздыхая, повела к дому. Неожиданно Матвей услышал до боли знакомый звон и, оглянувшись, тихо спросил:

– Это батя в кузне?

– А кому ж ещё быть, – удивлённо хмыкнула женщина. – С утра у горна стоит.

Заведя парня в дом, Настасья помогла ему улечься и, присев на краешек лежанки, настороженно предложила:

– Матвеюшка, я там окрошки нарубила. Может, поснидать хочешь?

– С квасом? – на автомате уточнил парень.

– Это там, у Москвы на квасе её делают. А мы тут всё больше по-кавказски, на кислом молоке, – усмехнулась женщина. – Но и на квасе бывает.

«Такую я ещё не пробовал», – усмехнулся про себя Матвей и, кивнув, ответил:

– Давай.

Получив в руки широкую глиняную миску с окрошкой и толстый кусок духмяного ржаного хлеба, парень осторожно зачерпнул деревянной ложкой предложенное блюдо и, отправив его в рот, настороженно прожевал. К его огромному удивлению, окрошка оказалась неожиданно вкусной. Прежде ему ничего подобного пробовать не доводилось. Родителей он потерял рано, а бабка готовила обычные блюда, принятые в центральной России. Да и прожила она не долго. Ушла следом за детьми, пережив их всего на три года.

Воспоминания о семье сжали горло парня судорогой, но он усилием воли отогнал тяжёлые мысли и заставил себя вернуться к делам насущным. Выхлебав всё поданное, Матвей перевёл дух и, отдавая миску Настасье, задал следующий вопрос:

– Выходит, меня стукнуло, когда я во дворе с шашкой упражнялся?

– Угу, – коротко кивнула женщина.

– А лет мне теперь сколько? Раз шашкой махал, выходит, и в полевые лагеря ездил. Получается, я в реестре пишусь?

– Так девятнадцать тебе по весне стукнуло. А в реестре ты уж три года как пишешься. Тебя ж в пластунскую команду вписали. Господи, неужто ничего не помнишь?

– Как отшибло всё, – вздохнул Матвей.

– И как батьке в кузне помогал, тоже? – не сдавалась Настасья.

– Ничего, – коротко мотнул парень головой.

– Господи, от же беда-то, – тихо всхлипнула женщина. – Как же ты теперь будешь?

– Главное, на ноги встать. А там посмотрим, – ответил Матвей, судорожно вспоминая, чем в это время занимались пластунские команды и чем ему грозит занесение в казачий реестр.

По всему выходило, что по первому же приказу ему предстояло явиться к месту сбора конно и оружно, и быть готовым к боевым действиям. С учётом того, что лет через пять должна разразиться Русско-японская война, ничего хорошего в этом не было. Особенно с учётом того, что он помнил, чем она закончилась для страны. Местные генералы воевать толком не умели и в итоге умудрились просрать всё, что только можно.

– Ну, дай-то бог, – между тем продолжала вздыхать Настасья. – Батька прошение атаману писал, чтобы тебя не только реестровым, но и мастеровым в реестре писали. Ты ж с малолетства с ним в кузне был. А кузнеца на всю округу лучше отца твоего не найти. Он и кузнец, и оружейник. Всякое умеет. Да и ты от него не отставал. Гриша гордился, мол, сын всю науку у него прошёл, есть кому искусство родовое передать.

– Даст бог, вспомню, – пробурчал Матвей в ответ, вспоминая годы, проведённые в институте стали и сплавов. Уж что-что, а состав различных оружейных сталей он помнил наизусть.

* * *

Спустя три дня после своего неожиданного перемещения непонятно куда Матвей уже осторожно ползал по хате, шаркая ногами, словно древний старик, и задыхаясь через каждые пять шагов. Тело некогда молодого, здорового мужчины просто отказывалось ему повиноваться. При первичном внешнем осмотре особого отличия от себя прежнего Матвей не заметил, но с организмом было что-то не так.

Словно все его мышцы разом вышли из-под контроля мозга.

Просить принести себе зеркало парень не рискнул. И так за ним уже числилось порядочно несуразностей, чтобы ещё и о внешности беспокоиться, но на четвёртый день своих мытарств парень не удержался и, добредя до большой бочки, предназначенной для полива огорода и заполненной дождевой водой, попытался рассмотреть себя в отражении. Первой его реакцией было выругаться в голос. Это был одновременно он и не он. А если быть совсем точным, это был он, только примерно на десять лет моложе.

Тряхнув головой, словно отгоняя морок, Матвей наклонился пониже и всмотрелся в собственное лицо. Вот теперь стало ясно, что это было его собственное лицо, но на левой щеке, от уголка глаза, вниз к челюсти и ниже, по шее и дальше под рубашку, извивался ветвистый синеватый шрам. Коснувшись его кончиками пальцев, парень ясно ощутил это прикосновение, но никаких болезненных ощущений не возникло. Словно этому шраму было уже много лет.

«Блин, вот это украшение, – мысленно присвистнул парень. – Это что, от молнии такое? Странно, что глаз при этом цел. Да и вообще, после такой прожарки можно было веником в совочек собрать. Ладно. С рожей всё ясно. Всё равно ничего тут уже не исправишь. А вот что у меня с организмом?» – задался он более насущным вопросом».

– Сынок, ты чего там? – послышался голос, и к бочке подошла Настасья.

– Да вот, смотрю, что со мной сталось, – честно признался Матвей, зачерпывая пригоршню воды и умываясь.

– Главное жив, сынок. А с лица воду не пить, – произнесла женщина дрогнувшим голосом. – Да и какой казак без отметины? Тут почитай у всей станицы шрамы имеются.

– Одно дело – в бою шрам получить, а другое – вот так, на пустом месте, – проворчал Матвей в ответ и, махнув рукой, поплёлся в дом.

Больше всего его раздражала собственная беспомощность. Воспитывая мальчишку, дед не миндальничал и с первого дня вбивал в него одно, но непреложное правило. Ты мужик, а значит, права на слабость не имеешь. Пока движешься, мыслишь, значит, можешь всё, и справляться со всеми проблемами должен, как здоровый. Через боль, нежелание и все препятствия. Именно это правило спасало его и в уличных драках, и в армии, и в разборках со всякими отморозками.

К восемнадцати годам Матвей имел разряды по боксу и по рукопашному бою, так что противником он был непростым. А бояться дед его отучил в первый же год их совместной жизни. Точнее, научил мальчишку переступать через свой страх. Так что теперь, бредя к крыльцу, парень мысленно делал всё, чтобы не дать себе скатиться в отчаяние и истерику. Слишком много всего навалилось разом. И смерть деда, и удар молнии, и перенос непонятно куда, а главное, зачем. А самое главное, непонятно что творящееся с его организмом.

Усевшись на свою лежанку, Матвей задумчиво осмотрелся и, приметив на столе оставленную прапрабабкой ложку, хмыкнул. Инструмент был явно старым и давно находившимся в употреблении. Края выщерблены. А значит, ему есть чем занять руки и спокойно подумать. Поднявшись, Матвей снова выбрался из дома и, добредя до навеса, где хранились дрова для печки, принялся перебирать нарубленный топором хворост. Выбрав подходящий по толщине обрубок орешника, парень с грехом пополам разрубил его пополам и отправился в обратный путь.

Подобрав в сенях старую корзину и кусок дырявой рогожи, он вернулся в комнату и, прихватив на кухне нож покрепче, принялся резать. Руки дрожали от напряжения, нож то и дело срывался, но Матвей упорно продолжал вырезать ложку с длинной рукоятью. Очевидно, она была у Настасьи чем-то вроде поварёшки. Вошедшая в хату женщина, увидев его за этим занятием, растерянно охнула и, не удержавшись, укоризненно произнесла:

– Вот ведь неугомонный. Ну куда тебе ещё работать? Полежал бы, да в себя покуда пришёл.

– Я уж все бока себе отлежал, – отмахнулся Матвей и, закусив от усердия губу, принялся срезать с обрубка всё лишнее под ручку. – Да и не шевелюсь я особо. Так, руки только двигаются, – выдохнул он, переводя дух.

– А чего это ты режешь-то? – вдруг заинтересовалась женщина.

Называть её матерью у Матвея пока получалось плохо.

– Да вон, приметил, что у тебя ложка вся словно обгрызена, вот и решил новую сделать, – кивнул парень на лежавшую на столе поварёшку.

– Простым ножом? – иронично усмехнулась Настасья.

– А чем ещё? – не понял Матвей. – Иного инструмента у меня нет.

– Как это нет. А у кого батька первый кузнец на всю округу? – тут же поддела его женщина. – Скажи, какой инструмент нужен, он и скуёт.

– А бумага с карандашом в доме имеется? – подумав, осторожно уточнил Матвей.

– Вон, за божницей лежат, – вздохнув, кивнула Настасья на киот.

Судя по её реакции, она вынуждена была выполнять приказ мужа и заставлять сына двигаться, как бы сложно на это смотреть не было. Кивнув, Матвей отложил заготовку и, тяжело поднявшись, направился в красный угол. Кое-как вскарабкавшись на лавку, он дотянулся до киота и, сунув руку за икону, вытащил тонкую пачку бумаги и свинцовый карандаш. Повертев в пальцах это убожество, парень недоумённо хмыкнул и начал спускаться. Но как назло, в этот момент его ушибленное тело выкинуло очередной фортель.

Голова закружилась, в глазах потемнело, и парень со всего размаху грохнулся с лавки на пол, потеряв сознание. В который уже раз. В себя Матвей пришёл под тихое причитание Настасьи и угрюмое бурчание её мужа. Открыв глаза, парень окинул обоих родственников настороженным взглядом и, вздохнув, уточнил:

– Сильно разбился?

– Бог миловал, – всплеснула Настасья руками.

– И чего тогда спорите? Обошлось, и ладно, – прокряхтел Матвей, делая попытку подняться.

– Лежи уж, горе моё, – буркнул прапрадед, одним движением вскидывая его на руки.

В три шага донеся парня до лежанки, казак осторожно опустил его на набитый свежим сеном матрац и, присев на край, тихо спросил, подталкивая носком сапога корзину со стружкой:

– Как себя чувствуешь, сынок?

– Благодарствую, батя. Вроде чуть получше мёртвого, – не сумел промолчать Матвей.

– Вот зубоскал, – не удержавшись, усмехнулся Григорий. – Может, вспомнил чего?

– Вспомнил. Но почему-то всё по инструменту и оружию, – вздохнул Матвей в ответ, удручённо разводя руками.

– А инструмент какой? – моментально сделал стойку мастер.

– Так всякий. И слесарный, и столярный, и кузнечный. Да ещё и по оружию всякое. Вот только никак понять не могу, где я его видеть мог.

– Вот и я не понимаю, – проворчал кузнец, почёсывая в затылке. – А бумага-то тебе зачем понадобилась?

– Так хотел просить тебя инструмент кое-какой мне сделать, – вернулся Матвей к главному. – А то матери нужно ложку новую вырезать, а у меня кроме ножа и нет ничего.

– Ну-ка, рисуй, – резко поднявшись и подхватив с пола карандаш и бумагу, велел кузнец, протягивая парню принесённое.

– Значит так, – принялся пояснять Матвей, быстро нанося на бумагу рисунок нужных ему штихелей. – Вот это, значит, для тонкой резьбы, это для округлой, а вот такой резак для того, чтобы из черпала ненужное выбирать. Только калить это всё надо так, чтобы как булат было. Тут ровный срез важен.

– Ишь ты. Булат, – удивлённо фыркнул кузнец. – Знать бы ещё, как тот булат куётся, – задумчиво воздохнул он.

– Погоди, бать. Ты ж оружейник. Неужто секрета не знаешь? – растерялся Матвей.

– Его теперь вообще мало кто знает, – окинув парня задумчивым взглядом, вздохнул Григорий.

– Сейчас ничего говорить не стану. Вот на ноги встану, тогда и попробуем, – решившись, тихо пообещал Матвей.

– Чего это ты пробовать собрался? – не понял кузнец.

– Я тут пока лежал, вспомнил кое-что. Вроде как булат, но точно это узнать можно будет, только попробовав, – еле слышно ответил парень.

– Это откуда ж ты такое вспомнить-то мог? – растерянно проворчал кузнец. – Это ж тайна великая.

– Бать, у меня после той молоньи в башке так всё перемешалось, что и я сам теперь не очень понимаю, что сам знал, а что непонятно откуда взялось, – ещё тише отозвался Матвей. – Сам видел. Иной раз на пустом месте духу лишаюсь, словно барыня при виде мыши.

– Да уж, угораздило тебя, – мрачно кивнул кузнец. – Добре. Встанешь, будем пробовать.

– Тогда ты пока прутки толщиной в четверть пальца собирай. Железные и стальные, – тут же отреагировал парень.

– И много тех прутков тебе потребно? – озадачился Григорий.

– По два десятка тех и других, и длиной в локоть, – прикинув количество нужного материала, быстро ответил парень.

– Добре, сделаю, – чуть подумав, решительно кинул мастер.

– А ножи? – решил наглеть до конца Матвей.

– И ножи скую, – усмехнулся кузнец, аккуратно сворачивая Матвеевы каракули. – Вижу, что не баловства ради, а для дела нужны. Завтра и начну, – свернул он разговор, поднимаясь.

Ужин прошёл спокойно, и на этот раз, словно для разнообразия, организм парня даже не пытался отчебучить что-то непотребное. С темнотой все разошлись по своим постелям, а едва небо начало светлеть, как на улице послышался разноголосый крик петухов. Матвей, которому подобные будильники были непривычны, усилием воли спихнул себя с лежанки и отправился умываться.

Настасья уже успела вскочить и умчалась доить буйволицу. Громадную чёрную животину, которую тут держали вместо коровы. Оправившись и умывшись, Матвей получил от женщины кружку парного молока с толстым куском хлеба и, позавтракав, вернулся к начатой работе. К обеду новая поварёшка была готова. Для большей гладкости Матвей обработал её влажным песком вместо наждачной бумаги. Ополоснув получившийся инструмент, парень торжественно вручил её Настасье.

Удивлённо охнув, женщина с интересом повертела поварёшку в руках и, покачав головой, проворчала:

– Вот уж и вправду мастеровитый ты у меня, сынок.

– Был, – скривился Матвей. – А что теперь будет, одному богу известно.

– Уймись, Матвеюшка. Всякие беды в жизни бывают. Всякое переживали, и это переживём.

«Угу. Как было написано на кольце царя Соломона: всё проходит, и это пройдёт», – подумал Матвей, кивая.

– Не журись, сынок, – по-своему поняв его молчание, продолжила женщина. – Видать, не просто так спас тебя Господь. Нужен ты ему зачем-то.

– Знать бы ещё зачем, – не сумел промолчать Матвей.

– А ты не торопись. Придёт время, само всё решится. Поймёшь.

– А как понять-то? – снова не сдержался Матвей.

– Бога побойся, – разом посуровев, осадила его Настасья. – Сказано, придёт время, узнаешь, что и как.

– Ну, если только так, – вздохнул парень, отвешивая себе мысленный подзатыльник.

За словом в карман он никогда не лез, но и всегда знал, где следует промолчать. А тут словно кто-то специально за язык тянет. Взяв себя в руки, парень задумчиво повертел в руках оставшуюся половинку обрубка и, чуть пожав плечами, принялся резать вторую ложку. Теперь, когда дело было уже привычным, всё пошло гораздо веселее. Было бы ещё лучше, если б вместе с навыком улучшилось и дело с организмом, но руки по-прежнему плохо слушались.

* * *

Отложив молоток, Матвей тяжело перевёл дух и, тряхнув головой, еле слышно проворчал:

– Твою ж мать! Когда это уже кончится?

По сравнению с тем, что он ощущал в первые дни после удара молнии, можно было сказать, что парень почти здоров, а на самом деле всё было далеко не так радужно. Головокружение и тошнота то и дело накатывали, заставляя его хвататься за любую опору, а ноги в такие моменты подгибались, норовя уронить его на землю. Благо сознания он не терял уже почти месяц. Судя по ощущениям, его состояние было сродни тому, что испытывает человек после тяжёлой контузии.

По сути, это так и было. Разряд ударил в клинок шашки и, пройдя через рукоять и тело, ушёл в землю. Похоже, парня спасло то, что начавшийся дождь успел промочить одежду и обувь, и основная сила заряда пролетела по внешней стороне тела. Само собой, это были только догадки, но иного объяснения своему спасению Матвей не находил. Как не понимал и того, что с ним происходит.

Тело это, бесспорно, было его. Он даже нашёл несколько старых шрамов, которые получил ещё в детстве. Но вместе с тем это тело было гораздо моложе того, первого. Была и ещё одна странность. Тонкий шрам над правой бровью, полученный им в армии, исчез, словно его никогда и не было. У Матвея, после долгих размышлений, сложилось такое впечатление, что молния не просто перекинула его во времени, но и вернула его тело к возрасту его родных девятнадцати лет.

– Хренасе омоложение, – бурчал про себя парень, в очередной раз рассматривая своё отражение в бочке с водой.

Мать, заметив его интерес к собственной внешности, достала из сундука небольшое зеркальце и, вздыхая, повесила его на кухне, у рукомойника. Но пользоваться им Матвей не рискнул. И без того родители смотрели на него с жалостью и настороженностью. Припомнив, что в эти времена в станице объяснить что-то, опираясь на науку, было бы сложно, парень старательно делал вид, что молния вышибла у него все воспоминания. По сути, так оно и было.

Ведь теперь ему приходилось узнавать окружающий мир заново. Всё вокруг было странным и незнакомым. Благо случившееся с ним видели многие и свидетелей удара молнией хватало. Так что так называемая амнезия никого особо не удивляла. Но возникла другая проблема. Местный поп с какого-то перепою решил, что всё случившееся не иначе как происки нечистого, и принялся регулярно заходить к ним на подворье.

Матвей хоть и был крещёным, к религии относился равнодушно. Дед, царствие ему небесное, регулярно повторял:

– Господу молитва от души нужна. А уж где ты молиться будешь, в поле или в церкви, всё едино. Главное, чтобы оно от души шло, а не по команде.

Так что визиты эти Матвей воспринимал с заметной настороженностью. Да и сам поп вёл себя достаточно вызывающе. Входя в хату, он первым делом внимательно осматривался и даже принюхивался, хотя по канону обязан был осенить себя крестом. После присаживался к столу и принимался задавать парню странные вопросы. В первое время Матвей старался держаться вежливо и на вопросы отвечал коротко. Но очень скоро ему это надоело, и он, вместо того чтобы отложить работу, небрежно ответил:

– Вам, батюшка, забот больше нет, что вы сюда словно на службу ходите?

– А тебе это в тягость, выходит? – тут же вскинулся поп.

– Мне до того и дела нет. Хотите ходить, ходите. Вот только от работы меня отвлекать духовному лицу не след. Ибо сказано в Писании: хлеб свой в поте лица своего добудешь, – моментально нашёлся Матвей, успевший в своё время прочесть Библию и неплохо ее помнивший.

– Дерзишь, вьюнош, – повысил поп голос. – К отцу духовному почтения не имеешь?

– Я Господа Бога почитаю, родителей своих да круг казачий, а до вас мне и дела нет, – фыркнул Матвей, продолжая осторожно орудовать ножом.

Его стараниями в доме сменились все ложки и поварёшки. Парень даже решил попробовать вырезать миску, но подходящего дерева не нашлось. Пришлось ограничиться небольшими то ли чашками, а то ли стаканами. Во всяком случае, пить из них было очень удобно. Услышав столь дерзкий ответ, поп едва не вместе с лавкой подпрыгнул.

– Да ты, сопляк, и вовсе страха не имеешь?! – завопил он, едва обретя дар речи.

– А ты меня на горло-то не бери, – огрызнулся Матвей, не поднимая головы. – Я в своём дому, а тебя сюда и не звал никто. Чего пришёл? Чего выискиваешь?

– Знать хочу, – осёкшись, угрюмо буркнул поп.

– Чего знать? – не унимался парень.

– Чьим попущением ты жив остался.

– Самому бы знать, – помолчав, вздохнул Матвей. – Да и как ты это из разговора узнаешь? Крестом я себя осеняю, иконы, вон, как стояли в красном углу, так и стоят. Чего ж больше?

– А ежели я тебя святой водой окроплю? – моментально нашёлся поп.

– Да хоть всю купель на меня вылей, – отмахнулся Матвей. – Нет тут ничего.

– А где есть? – не сдавался поп.

– Ты когда меня соборовал, святой водой окроплял? – спросил парень, глядя попу в глаза.

– А как же!

– А вода та и вправду святая была, или из соседнего колодца набрал? – снова поддел его Матвей.

– Ты… говори, да не заговаривайся, – снова зарычал поп.

– А я не заговариваясь. Я знать хочу, всё ли по канону сделано было, – рыкнул Матвей в ответ.

– Всё. Как положено, – помолчав, тряхнул поп широкой бородищей.

– Так чего ты теперь от меня хочешь? – возмутился парень. – Сам говоришь, всё по канону делал. Предметы святые меня не пугают. Чего больше-то?

– Выходит, думаешь, что всё Божиим соизволением случилось? – подумав, осторожно уточнил священник.

– Ну, бесовского во мне сейчас точно ничего нет, – пожал Матвей плечами. – Вот стану ходить нормально, и на службу приду. Да и не сейчас искать надо.

– А когда? – снова насторожился поп.

– Когда случилось всё. Сразу. В ту же минуту. А теперь только гадать можно, как оно произошло и с чего так получилось.

– Сразу, – криво усмехнулся поп. – Меня только к вечеру позвали.

– Неужто прежде такого не случалось? – помолчав, осторожно уточнил парень. – Ведь наверняка было, что людей и прежде молоньей лупило.

– Бывало, – помолчав, кивнул священник. – Но люди те не выживали. Кто сразу помер, а кого в пыль спалило. Вот и думай теперь.

– А чего мне думать? – пожал Матвей плечами. – Видать, решил Господь, что я дело своё в этой жизни ещё не исполнил, вот и отправил душу обратно, на дожитие. Может, я ещё им предназначенное не исполнил?

– А ты, значит, знаешь, что исполнить должен?

– Ты б не богохульствовал, – зарычал вдруг Матвей. – Промысел Божий человеку простому знать не дано. Да и ты, хоть и духовное лицо, а помыслов его знать не можешь.

– Кх-м, так-то оно верно, – неожиданно смутился поп. – Но ведь такое дело без присмотра я оставить никак не могу. Сам понимать должен.

– Так ты и не оставил. Приходил, смотрел, наблюдал, как я себя крестом осеняю, – усмехнулся Матвей, широко перекрестившись. – Иконы вон, испокон веку в киоте стоявшие, сам видишь. Хочешь водой святой окропить? Кропи. Слова против не скажу. А больше ничего ты тут сделать не можешь.

– В Екатеринославе мощи святые хранятся. Тебе б съездить туда, да поклониться им, – ехидно прищурившись, неожиданно предложил поп.

– Я по двору-то еле ползаю, а ты меня в дальнюю дорогу гонишь, – возмутился Матвей. – Да и бате сейчас не до поездок таких. Вот приду в себя, там видно будет.

– А я тебя сам туда свезу, – тут же нашёлся поп.

– А приход, значит, бросишь, – ехидно усмехнулся Матвей. – А ежели кто помрёт, не приведи господи, или жениться надумает? Это ведь не на один день поездка.

– Выкручиваешься? Ехать не хочешь? – неожиданно наехал на него поп.

– Смысла не вижу, – равнодушно пожал парень плечами. – Или ты решил, что святая вода там и святая вода тут разной святости? А может, и вправду в соседнем колодце её набираешь, вот и не веришь? – не остался он в долгу.

– Уж больно ловок ты со словесами стал, – поперхнувшись, высказался поп.

– Всегда таким был, да только с тобой говорить не доводилось. Да и не о чем нам спорить было, – криво усмехнулся Матвей.

– Ладно, поглядим, что дальше будет, – чуть подумав, свернул поп разговор и, поднявшись, вышел из дома.

– Чего от тебя долгогривому надо было? – едва переступив порог, с ходу спросил вошедший Григорий.

– Думает, что я жив остался только происком лукавого, – презрительно фыркнул парень.

– От дурак-то, прости господи. Всё ж у него на глазах было, – возмутился кузнец.

– Вот и я ему о том говорил, – вздохнул Матвей.

– А он чего?

– Предложил мне в Екатеринослав ехать. Святым мощам поклониться.

– Не до того сейчас. Но съездить, может, оно и неплохо было б, – подумав, проворчал казак.

– Вот в себя приду, и можно будет скататься, – пожал Матвей плечами.

– Бог с ним. То дела не скорые, – сменил кузнец тему. – Ты давеча про булат говорил. Как думаешь, получится у тебя его отковать?

– Не знаю, бать, – помолчав, вздохнул парень. – Тут ведь всё самому смотреть да пробовать надо. Оно ж не на бумажке записано. Оно тут у меня сидит, – закончил он, для наглядности постучав себя пальцем по виску. – Ты пруты отковал?

– Готово всё уже.

– Тогда ещё угля каменного найди. Только такого, чтобы на сломе как стекло блестел.

– Знаю такой. Жарко горит, но для него и меха качать надо шибко.

– Угу, да только он нам не только для ковки нужен будет. Его надо в пыль смолоть, чтобы при ковке заготовку посыпать.

– В пыль, значит? И много той пыли надобно?

– С ведро, не больше.

– Добре. Будет тебе пыль угольная, – подумав, решительно кивнул мастер.

– Бать, а с чего ты мне вот так запросто поверил? – подумав, решился спросить Матвей. – Сам знаешь, что прежде про булат я только слышал. А видеть его мне толком и не доводилось.

– Мечта то моя, – помолчав, тихо вздохнул кузнец. – Всегда хотел секрет булата узнать. Чтобы сковать шашку. Настоящую. Которой любого ворога вместе с саблей от плеча до пояса развалить можно.

– Даст бог, сложится, батя, – так же тихо отозвался Матвей.

Кивнув, Григорий вздохнул и, махнув рукой, широким шагом вышел из хаты. Глядя ему вслед, парень сглотнул неожиданно вставший в горле ком и, покачав головой, еле слышно проворчал:

– Блин, неужели меня сюда именно из-за этого перекинуло?

Резко навалившаяся дурнота заставила его бросить заготовку и инструмент и откинуться на стену. Даже просто усидеть на месте для него в такие моменты было сложно.

– Твою мать! Да когда ж это кончится? – прохрипел он, пытаясь отдышаться. – Это уже не контузия, это хрень какая-то.

Дурнота медленно отступила, и Матвей, тяжело поднявшись, проковылял на кухню. Напиться. Жадно выхлебав два ковша воды, он утёр лицо ладонью и, отдышавшись, вернулся на место.

Мать весь день крутилась по хозяйству, успевая обиходить всю скотину и птицу, а после пробежаться по огороду, а отец не вылезал из кузни, выполняя заказы соседей на утварь и инструмент. Оружие заказывали ему редко, но в этом случае он мог не выходить из кузни сутками. Потому и клинки от него ценились.

Так что днём Матей был обычно предоставлен самому себе. Мать, точнее, прапрабабка, убедившись, что постоянного присмотра за ним не требуется, вернулась к обычному ритму жизни. И надо было признать, что работы по хозяйству ей хватало. Отец кроме кузни и работы в поле иным и не занимался. Но его профессия кормила всю семью и, надо признать, кормила серьёзно. За хороший инструмент станичники платили не скупясь. Так что в доме всегда было всего в достатке.

Выглянув в окошко, Матвей убедился, что Настасья застряла на огороде, и, выйдя на середину комнаты, принялся отрабатывать разминочный комплекс. Это тело нужно было срочно приводить в порядок. Ползать всю оставшуюся жизнь морёным тараканом парень не собирался. Не для того он изводил себя на тренировках до кровавой пелены в глазах, чтобы стать инвалидом в новой жизни. Тело нехотя, со скрипом, но слушалось. Матвея то и дело бросало в испарину, но он упрямо продолжал гнать комплекс, заставляя свой организм подчиниться воле.

* * *

Спустя три месяца после всего случившегося Матвей вдруг заметил, что его тело вдруг стало приходить в норму. Исчез тремор в конечностях, приступы головокружения и тошноты стали очень редкими, и мышцы начали наливаться силой и приобретать рельеф. Прежде, уже вернувшись из армии, он регулярно посещал тренажёрку и старался держать себя в форме. Так что, едва заметив наступившие улучшения, парень на радостях принялся изводить себя тренировками, торопясь вернуть себе прежние кондиции.

Заметили эти улучшения и родители. Наступившая осень требовала срочно озаботиться заготовкой продуктов на зиму. А главное, пришло время сбора хлеба. Услышав, что Григорий собирается в поле, Матвей сам напросился с отцом. С сомнением посмотрев на него, кузнец задумчиво хмыкнул и, качнув роскошным смоляным с проседью чубом, проворчал:

– Ты литовку-то в руках удержишь?

– С божьей помощью, батя, – хмыкнул Матвей в ответ.

– Добре. Ежели что, хоть по хозяйству управляться будет кому, – махнул Григорий рукой, соглашаясь.

Настасья спорить даже не пыталась. Мужики решали свои дела, и влезать в разговор ей было не след. Только когда отец ушёл проверять телегу, женщина быстро подошла к Матвею и, тронув его за рукав, тихо попросила:

– Сынок, ты бы не спешил так. Едва жив остался. Посидел бы ещё дома.

– Справлюсь, мам, – вздохнул парень, усилием воли заставляя себя назвать её матерью. – Ты ж слышала, ежели что, по хозяйству займусь.

Устало кивнув, Настасья взъерошила ему заметно отросшие волосы и, чуть улыбнувшись, предложила:

– Давай постригу. А то оброс, как наш барбос.

В ответ Матвей непроизвольно улыбнулся. На подворье кузнеца, в будке, на длинной цепи, сидел кудлатый кавказский волкодав. Громадная псина, способная в одиночку порвать волка. Настасья регулярно стригла его, чтобы кобель не получил теплового удара. Шерсть у собаки была густая и длинная. Из той шерсти женщина вязала очень тёплые носки, так что сравнение было достаточно комично.

Покорно усевшись посреди хаты на табурет, Матвей подставил ей голову, и Настасья, ловко щёлкая ножницами, быстро привела его причёску в порядок. Отряхнув голову, парень поднялся и, не удержавшись, принялся рассматривать себя в зеркале. Как оказалось, парикмахером Настасья была отменным. Теперь причёска парня очень напоминала армейский полубокс, но с местным колоритом. Роскошный вьющийся чуб остался нетронутым.

Вернувшийся из сарая кузнец, окинув парня чуть ироничным взглядом, одобрительно кивнул и, дождавшись, когда жена отправит все сметённые волосы в печь, велел подавать ужин.

Утром, едва проглотив по кружке молока с хлебом, они погрузились в телегу и отправились в поле. Григорий, правивший высоким каурым мерином, вывез их к своему наделу и, указывая Матвею на покосившийся шалаш, велел:

– Я коня распрягу, а ты пока шалаш поправь. Ночевать тут станем. Неча каждый день в станицу кататься.

Молча кивнув, Матвей прихватил из телеги топор и отправился к ближайшему перелеску. Срубив пару жердей и нарубив ветвей для покрышки, он прихватил пару полос ивовой коры и вернулся обратно. Поправить шалаш для парня было делом получаса. Убедившись, что всё сделано правильно, Матвей вернулся в перелесок и принялся собирать хворост. Притащив к биваку пару вязанок, парень вернул топор в телегу и, прихватив косу, отправился следом за отцом. Григорий уже успел пройти по краю половину своего надела, так что Матвею пришлось приналечь.

Тело, отвыкшее от подобных нагрузок, очень скоро принялось ныть и покрываться потом, но парень заставил себя закончить начатое дело. Внимательно наблюдавший за ним кузнец, приметив его состояние, вздохнул и, хлопнув парня по плечу, скомандовал:

– Ступай кулеш варить. Хватит с тебя покуда.

Кивнув, Матвей покорно поплёлся к шалашу. Спорить и пытаться что-то доказывать в данной ситуации было бы глупо. Сходив к роднику, парень набрал воды и, разведя костерок, принялся кашеварить. Вяленое мясо, сало и крупу им приготовила Настасья, так что осталось только приложить руки. Благо готовить Матвей умел и делал это с удовольствием.

Сам был любителем хорошо поесть. Так что приправ и специй он не жалел. Благо в этих местах они были не редкость.

Пройдясь по наделу ещё два раза, Григорий вернулся к шалашу и, устало опустившись на выбеленное солнцем бревно, негромко сказал:

– Завтра станешь снопы вязать. Похоже, рано тебе ещё косой махать.

– Бать, дай хоть одну полоску пройти, – подумав, попросил Матвей. – Уж столько-то я выдержу.

– Добре, – одобрительно усмехнулся кузнец. – А добрый ты кулеш сварил, – неожиданно сменил он тему, принюхиваясь к вареву.

– Погоди ещё трошки, скоро поспеет, – усмехнулся Матвей. – Умойся пока. Я котелок под чай подвешу.

Кивнув, кузнец поднялся и неспешным шагом отправился к роднику. Этот крошечный источник воды обеспечивал их надел влагой, от чего урожаи у семьи всегда были добрыми. Пока Григорий приводил себя в порядок, парень, помешивая почти поспевший кулеш, судорожно вспоминал, как именно надо вязать те самые снопы. Но на память почему-то всё время приходило, что этим делом обычно занимались женщины. Поднявшись, он прихватил с земли несколько срезанных колосьев и попытался увязать их в жгут.

За этим занятием его и застал вернувшийся кузнец. Увидев, чем парень занят, Григорий грустно покачал головой и, отобрав у него колосья, быстро скрутил их в ровный жгут.

– Вот так оно верно будет. А то накрутил бог знает чего. Похоже, так ничего и не вспомнил?

– Угу, – мрачно кивнул Матвей.

– Не журись, – хлопнул его по плечу отец. – Руки есть, ноги держат и голова на месте. Придёт время, вспомнишь. А пока, ежели чего не помнишь, меня спрашивай.

– Добре, бать. Спрошу.

– Ну и слава богу. Пошли, вечерять пора, – подтолкнул его к шалашу кузнец.

Поужинав, они не спеша попили чаю и завалились спать, чтобы с первыми лучами солнца снова приступить к работе.

Эти две недели Матвей потом вспоминал, как одни из самых трудных в своей жизни. Солнце палило не по-осеннему жарко. Мокрая от пота рубаха липла к телу, а острая шелуха от колосьев заставляла чесаться всё тело. Но, сцепив зубы, он терпел и делал всё, что велел ему кузнец, отлично понимая, что именно этот хлеб позволит ему и всей семье пережить зиму и весну.

Скосив свой надел, они вернулись домой и спустя неделю отправились на сенокос. Но здесь всё было гораздо проще. Сено не нужно было увязывать и укладывать. Скосил, выровнял ровной дорожкой и жди, пока высохнет. Главное, не забывать регулярно его ворошить, чтобы не запрело от росы и высыхало равномерно. Вдвоём они с отцом накосили сена с большим запасом. Во всяком случае, так утверждал сам кузнец.

Наконец, и эта горячая пора закончилась, и они смогли вернуться домой. К удивлению Матвея, все эти хлопоты пошли ему на пользу. Он ещё больше окреп, а ладони покрылись коркой крепких мозолей. Да и общее состояние организма заметно улучшилось. Только иногда накатывала головная боль. Не резкая, но долгая и изматывающая. Но к этому можно было притерпеться, что парень и делал, заставляя себя отвлекаться на работу.

Отвезти собранный хлеб на ток, а после на мельницу было не сложно. Как и перевезти всё высохшее сено на сеновал во дворе. Это уже можно было назвать обычной рутиной. Убедившись, что семья перезимует с хлебом, а скотина не начнёт дохнуть с голоду, Григорий вернулся к своему главному делу. С утра до вечера в кузне горел горн и звенела наковальня. Станичникам нужно было перековать коней и поправить инструмент. Матвей, пользуясь своим улучшившимся состоянием, напросился к отцу в напарники.

Качая меха и орудуя кувалдой, парень попутно вспоминал весь процесс ковки булата. Благо в данной ситуации он был только подмастерьем. Убедившись, что уже может спокойно отстоять у наковальни весь день, Матвей улучил момент и, подойдя к отцу, тихо спросил:

– Ну что, бать, будем с булатом пробовать?

– Одна попробовала, да родила, – фыркнул мастер в ответ. – Тут не пробовать, тут делать надо. Сам-то готов? Всё вспомнил?

– Вроде всё, – чуть подумав, решительно кивнул Матвей.

– Вроде, – хмыкнул мастер. – Добре. Вот завтра помолясь и начнём.

Утром, убедившись, что все заказы выполнены, Григорий достал из угла давно уже приготовленные прутья железа и стали и, положив их на наковальню, принялся чистить горн. Сообразив, что он собирается разжечь его, Матвей шагнул к отцу, тихо сказав:

– Бать, рано ещё с огнём. Прежде мы с этим на холодную работать станем.

– Добре. Говори, чего делать, – помолчав, решительно кивнул мастер.

Отобрав из приготовленного три железных прута и семь стальных, Матвей зажал их в примитивные тиски и принялся скручивать в один тугой жгут. Сообразив, что он делает, Григорий отодвинул парня в сторону, и вскоре нужный рулон оказался на наковальне.

– Теперь, не разогревая, вытягиваем его кувалдами, – скомандовал Матвей, подхватывая инструмент.

Григорий, ухватив клещи, развернул заготовку поудобнее и, взяв тяжёлый молоток, с силой ударил по металлу. Кувалда Матвея тут же обрушилась в указанное молотком место. Опытный кузнец за полчаса вытянул заготовку в длину и, отложив молоток, вопросительно посмотрел на сына. Кивнув, тот снова зажал заготовку в тисках и быстро сложил её пополам, после чего снова принялся скручивать в жгут.

Внимательно следивший за его действиями кузнец кинулся помогать. Матвей отлично понимал, что мастер делает это не из-за недоверия, а из желания самому изучить весь процесс изготовления вожделенного булата. Получившийся жгут снова проковали и вытянули, после чего снова принялись сворачивать. Так повторялось до самой ночи.

А следующим утром был разожжён горн. Раскалив получившуюся заготовку, они в очередной раз вытянули её в длину и, сложив пополам, снова принялись проковывать. Но прежде Матвей посыпал внутреннюю часть заготовки угольной пылью. Это повторялось раз за разом. Матвей уже и сам потерял счёт количеству раз, которые они повторяли этот процесс, но точно помнил, что в одном квадратном сантиметре булатной стали должно быть не менее полутора тысяч слоёв. Так что останавливаться он не собирался.

Эта ковка шла двое суток. Всё это время в кузне горел горн и кипела работа. Наконец, вытянув заготовку с последний раз, Матвей подхватил с верстака зубило и, протянув его отцу, скомандовал:

– Рубим её на три части.

Удивлённо хмыкнув, кузнец прижал зубило к нужному месту, и парень с силой опустил на него кувалду. Полученные заготовки снова отправились в горевший горн, и парень, тяжело вздохнув, скомандовал:

– Пошли спать. Завтра продолжим.

– А что это ты задумал? – не удержавшись, поинтересовался мастер.

– Три ножа откуём. Одинаковых.

– А три-то зачем? – не понял Григорий.

– Так трое нас в семье, – пожал Матвей плечами.

– Выходит, решил с малого начать, – понимающе кивнул кузнец.

– Как оно получится, видно будет, но ежели что, то хоть ножи у всех толковые будут, – кивнул парень.

– А чего ножи, а не кинжалы те же? – не унимался Григорий.

– Бабе кинжала носить не дано. А мать в хате часто одна остаётся. Вдруг варнак какой появится, – буркнул Матвей первое, что на ум взбрело. – Да и непонятно пока, что из тех железяк выйдет.

– Тоже верно, – задумчиво хмыкнул Григорий. – Добре. Пусть ножи будут. Добрый нож и в походе, и в хозяйстве всегда сгодится.

– У нас есть, чем резьбу нарезать? – вдруг спросил Матвей, вспомнив, что для его задумки заклёпки не годятся.

– Найду, – коротко кивнул кузнец.

Матвей кивнул в ответ, и они вышли из кузницы, старательно прикрыв за собой двери. Всё способное гореть держалось в дальнем от горна углу, так что за возможность пожара можно было не беспокоиться.

Не торопясь жуя поданный Настасьей ужин, парень проигрывал про себя виды ножей, которые можно будет изготовить. Но чем дальше, тем больше он склонялся к воплощению в жизнь своей давней мечты.

* * *

Накрутив оголовье рукояти, Матвей затянул его изо всех сил и, провернув нож в пальцах, озорно посмотрел на отца.

– Как думаешь, поучилось?

– По узору, так точно булат. А вот что по клинку, проверять надо, – осторожно высказался кузнец, забирая у него нож.

– И как это проверить? – не понял парень.

– Да как обычно, другой клинок рубить, – высказался Григорий, направляясь в дальний угол кузни.

Порывшись в куче всякого железа, мастер достал обломок клинка шашки и, подойдя к верстаку, принялся зажимать его в тиски, лезвием к верху. Уже понимая, что он собирается делать, Матвей задумчиво хмыкнул и, чуть пожав плечами, тихо проворчал:

– Ну, хоть что-то понятно будет.

Между тем кузнец, взяв нож в руку, примерился и со всего маху опустил его на обломок шашки. Силы мастеру было не занимать, так что искры брызнули, словно от электросварки. Поморщившись от такого варварского обращения, Матвей вздохнул и, подойдя к верстаку, всмотрелся в обломок шашки. К восторгу парня, на лезвии обломка обнаружилась крупная выщербина.

Зашипев сквозь зубы, словно разъярённая гадюка, Матвей стремительно обернулся и, выхватив из рук кузнеца нож, развернул его к свету. К его восторгу, лезвие ножа оказалось всё таким же гладким и острым, как до удара.

– Что там? – уточнил кузнец, заглядывая ему через плечо.

– Ни царапины, – радостно выдохнул Матвей.

– Выходит, получилось, – ахнул кузнец.

– Получилось, батя, – кивнул парень и, подойдя к колоде, на которой стояла наковальня, с силой всадил клинок в дерево.

Потом, уперевшись ладонью в оголовье рукояти, принялся сгибать нож, налегая на него всем весом. Древесина колоды затрещала, клинок слегка изогнулся, но испытание выдержал. Выждав какое-то время, Матвей резко убрал руку, и нож, выпрямившись, завибрировал, тихо гудя, словно сердился за такое обращение. Григорий, выдернув нож, опытным взглядом оценил прямоту клинка и, растерянно помотав головой, проворчал:

– Поверить не могу. И вправду вышло.

– Чего теперь делать-то станем, батя? – помолчав, осторожно поинтересовался Матвей, забирая у него нож.

– Как ты и хотел. Ещё два ножа откуём, а после шашку пробовать станем. Это теперь главнее всего будет, – решительно заявил мастер, доставая из ящика следующую заготовку.

Ход его мыслей был Матвею понятен. Процесс изготовления такой стали нужно было отработать до мелочей, так что работы им предстояло много. Дожидаясь, пока отец разожжёт горн, Матвей задумчиво вертел в пальцах свою мечту. НР-2, или нож разведчика вторая модель. Такой он видел в армии у старшины своей роты, который прежде проходил службу в спецназе ГРУ. Именно с тех времён ему хотелось иметь такой же клинок. Не длинный, острый и очень удобный.

С первого взгляда любому становилось понятно, что это не игрушка, а настоящее боевое оружие. Точно так же оценил красоту этого клинка и Григорий, едва рассмотрев его ещё в только что откованной заготовке. Отложив готовый клинок, Матвей вернулся к верстаку и принялся обтачивать очередную рукоять. Благо время ещё было. Для этого они с отцом решили взять куски корня кизилового дерева. И крепко, и цвет приятный. Для прочности рукоять насаживалась на черен при помощи костного клея, который они закупили у соседа кожемяки.

Как оказалось, часть, где находился дом кузнеца, в станице называлась ремесленная слободка. Тут селились все мастера ремесленники. К удивлению Матвея, который прежде не интересовался этим вопросом, мастеров казаки берегли и выделяли их в особую касту. Впрочем, по недолгому размышлению, это было и понятно. Казачество всегда было отдельным сословием и испокон веков жило на полном самообеспечении.

В противном случае им приходилось ехать к мастерам в другие поселения и платить за работу серьёзные деньги. Как говорится, казаки войной живут, с войны кормятся. А по нынешним временам с войны особо не прокормишься. Бегать за зипунами на сопредельную сторону им было запрещено. У донских казаков изначально даже струги поотбирали, чтобы лишить их возможности нападать на турецкие корабли.

Второй нож был выкован гораздо быстрее. Сказался опыт и полученные навыки. С третьим всё прошло ещё быстрее. Единственное, что удручало самого Матвея, так это непрерывность процесса. Остужать заготовку после начала проковки было нельзя. Как нельзя было и перегревать её. Именно это и было главным секретом полученной стали. Многократное сложение и проковка с поддержанием постоянной температуры. Именно температура помогала сваривать получаемые слои и выжигать угольную пыль, которую использовали вместо флюса.

Обточив и наведя заточку на обе заготовки, Григорий передал их сыну и тут же принялся готовить металл для изготовления шашки. Теперь, когда весь процесс было окончательно отработан, ему не терпелось изготовить настоящее оружие. Насаживая рукояти и покрывая их лаком, Матвей с интересом наблюдал, как опытный, много повидавший мастер старательно подбирает прутки для очередного изделия и старательно перемалывает в пыль куски антрацита.