4,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: Tektime
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2023
Детективный роман на историко-арехологическую тематику
Затерянная во времени тайна, магией пропитанные края, трагическая любовь, оккультная секта — всё это составляющие романа, в котором быль, ирония, история, и энигма сплетены в захватывающее повествование. Увлекательное путешествие сквозь пространство и время; от древних римлян до средневековых крестоносцев, от Византийской Империи до ренессансных Медичи, заканчивая нашим временем.
Тарсус (Турция), 8 июля 2010 года.
При раскопках профессор университета натыкается на древнее захоронение, которое долго и безрезультатно разыскивалось, — могилу императора-философа Юлиана Отступника. Но усыпальница пуста, а сразу после сенсационного открытия находят и бездыханное тело ученого.
Профессора убили? Кто украл останки Юлиана? И куда пропали знаменитые сокровища, погребенные вместе с римским императором?
Именно здесь и начинаются приключения Франческо Спери, банковского служащего и заядлого любителя истории, который вместе со своей возлюбленной Кьярой исследует древние объекты и закодированные тайнописи. Сюжет накаляется, когда неоязыческая секта пытается любыми способами помешать главному герою, намеревающемуся во что бы то ни стало продолжить исследования профессора и найти Отступника...
«Захватывающее приключение, интригующее и загадочное»
- La Stampa -
«Наконец-то исторический детектив, которому могут позавидовать американские бестселлеры»
- il Resto del Carlino –
«Роман, наполненный историей, искусством и неожиданными поворотами»
- Il Tirreno -
«Между тайнами и открытиями, триллер с крылатым темпом и блестящей прозой, где все не так, как кажется»
- Corriere Adriatico -
«Увлекательное путешествие сквозь пространство и время (от римлян к крестоносцам и до Медичи)»
- Il Tabloid -
«Книга, читаемая на одном дыхании»
- Il Messaggero -
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 321
Ähnliche
Stefano Conti
я - император
Copyright 2023
by Tektime s.r.l.s.
Перевод Майдан Ольги (Olga Maydan)
Io sono l’imperatore, Ancona 2017
Графическая обработка фотографий автора
PontedellaMaddalenao Pontedeldiavolo
(Борго-а-Моццано, Лукка)
Stefano Conti
я - император
Table of contents
Пролог
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
Пролог
26 июня 363 г.н.э.
Кровопролитная битва между римской армией и персами в самом разгаре. Внезапно, время, замирая в пространстве, замедляет свой бег: острое копье вонзается в чрево Юлиана.
«Скорей сюда! Император ранен!»
Покачнувшись в седле, молодой владыка падает с коня. Лежа на земле и пытаясь извлечь пику из своего тела, ранит в кровь пальцы. Слабеющим голосом подзывает слугу: «Леонтий, вытащи копье».
«Не могу, мой господин. Погибнешь, если трону».
«Я и так уже мертв, — безучастно произносит император, наблюдая, как кровь фонтаном хлещет из рваной раны, — хочу лишь завершить свой земной путь как подобает воину. Помоги мне взобраться в седло».
«Позовите сюда Орибасиуса, немедленно!» — впервые не подчиняется приказу преданный телохранитель.
Юлиан понимает, что обозначенный судьбой роковой час настал: «Не слушал я гаруспиков, но чуяло сердце, что падающая звезда погибель мне сулит».
Орибасиус, личный лекарь монарха, тщетно пытается остановить кровотечение. Император вскидывает на него ласковый взор: «Не утруждайся, милый друг. Боги ждут меня… Я готов».
Старый доктор приподнимает своего господина, кладя его голову себе на колени: «Леонтий, его надо срочно доставить в стан».
«Нет! — останавливает их Юлиан, — исполните мою последнюю волю: отвезите меня на берег Тигра».
Позади слышится тихий голос подоспевшего Максимуса, любимого духовника императора: «Александр Великий озарил нашего господина. Он хочет броситься в реку и раствориться в её мягких объятиях. Когда же его бренное тело исчезнет без следа, мы возвестим, что владыка на огненной колеснице вознесся на Олимп. Тогда все язычники смогут славить нового бога Юлиана!»
Но грозная центурия преграждает выход к реке: «Стойте! Мы, христиане, не допустим распространения вздорных небылиц о вознесении Юлиана на небеса. Ни ныне, ни когда-либо никто не посмеет сокрыть тело Отступника».
Юлиан смотрит на землю, пропитанную его кровью, затем обращает взгляд к небу: «Иду к тебе, о Гелиос!»
I
Пятница, 16 июля 2010
Сегодняшний день с застывшей в воздухе липкой духотой — не самый подходящий для полетов, как, впрочем, ни один из 365-ти. Я всегда испытываю мучительную тревогу, когда за рулем кто-то другой; даже если речь идет о плавно скользящих по пушистому снегу санках. Кто знает, числились ли в знаменитом списке авиакомпаний Дастина Хоффмана/ Rain man [Человек дождя] Turkish Airlines [Турецкие Авиалинии], как чаще терпящие крушения?
В проходе лайнера ожидаю, пока степенная пожилая пара разложит свой багаж. Подошедший steward [стюард] обращается к устроившейся в кресле женщине: «Извините, мадам, но вам нельзя здесь сидеть».
«Это место моего мужа, но ...»
«Я уступил жене место возле окна, — вмешивается супруг лет семидесяти. — Видите ли, она обожает глядеть в иллюминатор».
«Я понимаю, сэр, но там должны сидеть вы», — настаивает молодой человек.
«Это почему же?» — вопрошает дама, даже и не думая вставать.
«Дело в том, — любезно поясняет стюард, — что это окно служит ещё и запасным выходом, а вы не сможете открыть его в случае...»
«Существует... такая вероятность?» — вступаю в беседу я.
Стюард, не глядя в мою сторону, отвечает, обращаясь к опытному туристу: «В случае чего, вы наверняка сумеете выдавить стекло, а вот ваша жена, — навряд ли».
«Ааа, в случае чего», — нервно сглотнув повторяю про себя, удаляясь от этих троих.
Усаживаюсь в кресло и вставляю в уши наушники моего mp3, аккуратно прикрывая их локонами волос (убежден, что выключать электронные приборы абсолютно бесполезно). Винтажный Веккиони перекрывает шумы самой критической фазы: взлета.
Посадка в Анкаре проходит гладко, но тем не менее, после спуска с трапа у меня возникает настойчивое желание поцеловать землю, следуя примеру всем известного папы римского. Дышать просто невозможно, асфальт трассы раскален до предела. Все в мире аэропорты одноликие: те же вывески, одинаковое расположение стоек. Отыщу ли мой чемодан на багажной карусели, или его отправили в Санкт-Петербург? Невероятно, но чемодан там и со второй попытки мне удаётся его выловить (даже чемоданы все один к одному — рано или поздно придется прикрепить на него бирку с именем).
Таможенная очередь ползет черепашьим шагом. Возле стойки в который раз ловлю себя на мысли, что моя докторская диссертация в Германии не прошла даром: за границей итальянского не понимает никто.
« Sprechen Sie Deutsch? [Вы говорите по-немецки?]» — спрашиваю.
« Ja [Да]», — сухо отвечает таможенник.
Достаю из рюкзака паспорт и протягиваю ему. Пограничник внимательно разглядывает фотографию, поднимает глаза, встречаясь с моими, затем снова впивается в изображение. Наконец спрашивает, я ли Франческо Спери.
Киваю утвердительно. По сути, мой нынешний облик не совсем совпадает с фотографией, сделанной 5 лет и 12 кг тому назад.
Неожиданно взгляд таможенника мрачнеет.
«Können Sie mir folgen [Можете проследовать за мной]?» — восклицает он воинственным тоном.
Требование следовать за инспектором вводит меня в недоумение и в несколько резкой форме я интересуюсь, как это понимать. Но непреклонный таможенник настаивает, и мне, как идти за ним, не остаётся ничего другого.
Длинный и тёмный коридор, через который мы проходим, изобилует разнокалиберными плотно закрытыми дверями. Всё это напоминает мрачные лечебницы прошлого века, которые и сейчас ещё изредка встречаются в некоторых захолустных городишках. Жестом руки хмурый таможенник приглашает меня пройти в последнюю комнату справа. Здесь низенький человечек в армейских сапогах диктует что-то другому, бегло чеканящему по клавиатуре допотопной пишущей машинки. Несмотря на свой рост, коротышка наверняка должен быть майором или полковником. Так или иначе, он однозначно относится к разряду крупных “шишек”. Прикрывая лукавую усмешку своими пышными черными усами, офицер приглашает меня присесть, ухватившись куцыми пальцами за спинку неудобного деревянного стула. После чего между кургузым начальником и сопровождающим меня таможенником завязывается оживленная перепалка, в которую пытается встрять и пишущий на машинке. Но оба спорящих тут же ставят его на место. Впервые с начала путешествия перед глазами всплывает образ профессора Барбарино, который, по сути, и является причиной моей поездки. Он настойчиво убеждал, что для проведения раскопок мне обязательно понадобится турецкий, и уговаривал выучить сей язык. На доводы ученого у мея всегда был готов ответ, что я не археолог, а историк и, в любом случае, для раскопок знание языка не требуется. А для всего остального хватит и его, прекрасно умеющего общаться с местными властями.
Минуты тянутся мучительно долго и меня охватывает растущая тревога. Таможенники продолжают горланить по-турецки. Предполагаю, что речь идет обо мне, ибо все их жесты и кивки направлены в мою сторону. Медленным взглядом окидываю стены комнаты: светло-коричневые обои лучше наклеены поверх белой плитки. Позади генерала (тем часом я уже повысил его в звании: кажется, именно он и командует здесь парадом) висит огромная картина, изображающая какого-то типа в военном мундире, определённо высокого ранга.
«Haben Sie verstanden [Вы понимаете]?»
[Как я могу понимать, если вы говорите на наречии гор восточной Анатолии!]
Мне объясняют, что ожидают кого-то из итальянского посольства; мое “зачем” повисло в воздухе и никто так и не удостоил меня ответом. Этот немногословный, но часто ухмыляющийся “генерал” не внушает мне ни малейшего доверия!
Продолжаю разглядывать картину на стене и замечаю, что запечатлённый на ней бравый вояка и есть командующий здесь генерал, только энное количество лет тому. В любом случае, для меня все усачи на одно лицо.
Сопровождающий меня таможенник, приказным тоном вновь требует следовать за ним.
Опять идем по мрачному коридору и заходим в ещё более мрачную комнату: хотя и без решеток, но изрядно походящую на тюремную камеру. Возможно из-за тотального отсутствия окон, а может и потому, что застывший в дверях пограничник своими внушительными габаритами полностью загородил выход.
Час, проведенный взаперти в этой камере, кажется вечностью. Что меня ожидает дальше? Никакой определённости. Вдруг отдаленно слышится стук каблуков, потом стихает, следуют невнятные голоса, затем каблуки приближаются...
«Добрый день, — приветствую, поднимаясь со стула, — я Франческо Спери».
Передо мной миловидная барышня лет 35, небольшого роста и с пышными длинными волосами: «Здравствуйте, меня зовут Кьяра Ригони, я переводчик посольства».
Долго жму девушке руку, ухватившись за неё, как утопающий за соломинку.
«Понять не могу, в чем дело! Они долго обсуждали что-то между собой, потом заперли меня здесь и ...»
Таможенник, с притворной непринужденностью облокотившийся о дверной косяк, перебивает меня, объясняя переводчице что-то по-турецки.
«Они уточняют, что вас не задержали, а провели сюда для ожидания моего прибытия. В любом случае, пойду побеседую с лейтенантом Каримом», — говорит Кьяра, поворачиваясь к выходу.
Интересно, она итальянка или турчанка? Блондинка, пусть и не натуральная, кожа светлая; нет, не похожа на турчанку. Но манера поведения, слишком формальная и сдержанная, совершенно нетипична для итальянцев. Как бы то ни было, единственный настоящий абориген здесь это черноусый лейтенант.
Таможенник опять загородил дверной проход. Я хотя и не связан — чувствую себя пленником — смутная тревога сжимает мне горло. Вдруг в голове промелькнула неожиданная догадка: «Прошу прощения, так вы понимаете по-итальянски?»
Инспектор отрицательно качает головой, подтверждая тем самым моё подозрение. В порыве задать ещё один вопрос, я встаю со стула, но таможенник безапелляционным жестом “советует” мне вернуться на место. Понимая, что спорить бессмысленно, плетусь назад.
Это мучительное ожидание и пугающая неопределенность пробуждают в моей памяти давние воспоминания, когда я мальчишкой играл в детской футбольной команде и, наблюдая за матчем со скамьи запасных, дрожал одновременно от страха и желания быть вызванным на поле.
Гонки за мячом никогда меня особо не привлекали. И это в такой стране, как Италия, где признать сие сродни еретичеству. Ведь здесь каждый мужчина непременно должен обожать футбол и уметь в него играть. В дворовой команде поначалу пытал я себя форвардом, ибо всякий футболист преследует лишь одну цель: забить гол. Довольно скоро мне стало ясно, что этой цели достигаю я весьма редко. Ещё раньше это понял тренер, отправивший меня в полузащиту, где я, как правило, не попадал ни по мячу, (и к счастью) ни по ногам соперника. Со сменой инструктора (банка не пустует не только в серииА) меня сразу перевели в защиту, где я научился лишь одному приему: при виде приближающегося форварда, скользя по траве, с размаху грохаться на землю. Это был единственный маневр, в котором я преуспевал и тогда меня задвинули ещё подальше: в ворота. Отступать далее было уже некуда, разве только в болбои. Избежать сего унижения мне удалось, заблаговременно покинув команду. Но ещё до этого, около года простоял я в воротах вторым голкипером. Это сейчас вратари серииА — все симпатичные парни, обласканные славой и окружённые смазливыми топ-моделями. А в мое время стоять на воротах не хотел никто (с того места гол ведь не забьешь), поэтому туда и посылали самого “неуклюжего”. Нечего сказать, быть его запасным — великое достижение!
Подымаюсь со “скамьи” турецкой таможни лишь тогда, когда вновь слышу стук каблуков...
«Всё в порядке! Сейчас я провожу вас в посольство, чтобы запросить временный документ, а в понедельник вам вернут паспорт», — сообщает переводчица.
«А что не так?»
«Обычная проверка, — пытается меня успокоить, заставляя ещё больше нервничать. — Лейтенант Карим должен дождаться разрешения от министерства, которое откроется только в понедельник. А теперь поторопимся в посольство, через час офис закрывается».
Покидаю это ужасное место, следуя за серым в еле заметную полоску жакетом. Такси в Турции, как и в большинстве стран мира, обычно желтые, это же сомнительного пастельно-розового цвета. Девушка ведёт себя вежливо, но довольно отстранённо. Пока она рассеянно смотрит в окно, мне удается уговорить её перейти на “ты”. По дороге Кьяра отрывочно рассказывает о себе: дочь итальянцев, родилась и выросла в Турции, а итальянский язык унаследовала от своих родителей, которые так и не сумели привыкнуть к турецкому и в маленьком городке близ Анкары открыли свою джелатерию.
«Мне хотелось бы увидеть Италию: Венецию, Падую, Иезоло, Одерцо…»
У нас имеются и другие приличные города. В Тоскане, например, да и на остальной части полуострова. Догадываясь, что её родители выходцы из Венето, предпочитаю не возражать. В Германии тоже все итальянские джелатерии находятся в руках венецианцев. Похоже, что освежающий рожок мороженого в этом регионе равнозначен пицце в Неаполе.
В посольстве получаю некую цидульку, которая, как я понимаю, должна гарантировать мне свободу передвижения, но учитывая, как началось путешествие...
«Боюсь, что с этой бумажонкой мне далеко не уехать. Ведь я приехал не в отпуск, а по делам. Я должен забрать в Италию тело моего университетского профессора и бывшего начальника…»
«Он похоронен в Анкаре?» — рассеянно спрашивает Кьяра, не совсем вникнув в суть проблемы.
«Луиджи Барбарино, так звали профессора. Он проводил археологические раскопки в Тарсусе и умер неделю назад. Я должен ехать туда, чтобы забрать тело...»
«Один мой друг живет в Тарсусе ... вернее “бывший” друг. Он работает инженером в нефтехимической промышленности и наверняка сможет тебе помочь. Вот тебе его адрес», — невозмутимым тоном продолжает девушка, вырывая страницу из блокнота и что-то записывая.
Не хочу показаться навязчивым, но не имея другого выбора уточняю: «Премного благодарствую, но как же мне быть с языком?»
«Он хорошо говорит по-итальянски, — слегка раздраженно восклицает Кьяра, — я его научила».
«Ты бы не могла дать мне номер его мобилки? Я бы уже сейчас ему и позвонил».
«Вообще-то я его удалила, но по этому адресу ты его обязательно отыщешь. Скажи ему, что ты от Кьяры».
Она носится со мной, как с малым ребёнком: провожает до автовокзала, покупает билет, сажает в автобус. Исходящий от неё таинственный аромат Востока приятно щекочет мне ноздри и, прежде чем попрощаться, протягиваю девушке листок бумаги с моим номером телефона.
Снаружи автобус до Тарсуса выглядит симпатично, в стиле середины прошлого века, но войдя внутрь, я тут же усекаю, что на самом деле он из 60-х. Помимо этого, салон прокурен до невозможности, хоть топор вешай: дышать нечем. К счастью, в те времена окна в автобусах ещё открывались. Все шесть часов пути еду, высунув голову в окошко, как это делают собаки (поди знай, почему). Из окна автобуса Анкара предстаёт перед мной в другом свете, до этого мне удалось познакомиться лишь с её унылыми конторами. Постройки напоминают серые и безликие жилища бескрайних просторов Лондона, с одной лишь разницей: здесь они более затрапезные! На мгновение выпускаю из поля зрения дома и сверкающие купола мечетей и тщетно пытаюсь увидеть колонну, которую стародавняя Ancyra [ Анкира] (римская Анкара) воздвигла в честь императора Флавия Клавдия Юлиана.
Ах, мой дорогой Юлиан!
Последние годы я всецело увлекся историей последнего языческого императора римской эпохи. Работая в университете, мне довелось написать о нем большое разнообразие статей и даже пару книг. В античной истории за Юлианом прочно закрепилось прозвище Отступник, поскольку он, будучи крещёным, отвернулся от христианства и на протяжении своей крайне быстротечной жизни пытался возродить реформированное язычество. Его неисполнимой мечтой было возвращение всей империи, теперь уже неизбежно христианизированной, к культу богов-олимпийцев. Первопричиной моей страсти к этому противоречивому герою является неумолимое желание Юлиана изменить мир, даже не замечая, что он уже преобразился, но совсем в другом направлении; и обратного пути нет. Ещё в самолете я пообещал себе, что первое, что я увижу в Анкаре, будет колонна императора-философа. Но тут с этой бюрократической неразберихой...
На самом деле истинным виновником моей поездки в Турцию является именно Юлиан. Забрать тело покойного Барбарино это лишь цель служебной командировки, а мое заветное желание: увидеть гробницу драгоценного императора, которая до сих пор так и не была обнаружена. Хотя незадолго до смерти профессор написал мне, что наконец его поиски увенчались успехом и затерянная в веках могила найдена!
Автобус стремительно мчится по бескрайней пустынной равнине. Меня неудержимо клонит в сон и в полудреме я вижу себя протагонистом одного из тех фильмов, где главный герой на допотопном автобусе пересекает от побережья до побережья американские штаты.
Тем временем в Анкаре лейтенант Карим, тот самый усатый инспектор мрачной таможни, возвращается домой, где его ждут двое детей. Мать уже давно ушла из семьи, оставив мальчишек на попечительстве отца. Старший, Атюрк, заслышав звук приближающейся старой малолитражки, подскочил к двери и широко распахнул её, впуская отца в дом.
«Так значит мне дадут его?»
«Даже не здороваешься?» — сердито ворчит отец.
«С возвращением, господин лейтенант, — звонко отчеканивает парнишка притворно серьезным тоном и добавляет: — я получу?»
Карим молча вешает форменный пиджак на вешалку и устало плюхается в стоящее в гостиной выцветшее кресло. Атюрк следует за отцом.
«Они пока ещё ничего не ответили».
«А ты сам не можешь им позвонить? Понимаешь, насколько это важно?»
«Знаю, — сухо произносит отец, — принеси мне что-нибудь выпить».
Лейтенант поднимается, медленно подходит к вешалке, достает из внутреннего кармана пиджака крохотную записную книжку в черном кожаном переплете, возвращается к потертому креслу и набирает номер телефона: «Добрый вечер, я ...»
«Не называйте имени! — тотчас прерывает его нервный голос на другом конце провода, — я же просил не звонить».
«Да... верно, но...»
Таинственный голос резко обрывает лейтенанта на полуслове: «Вы исполнили мою просьбу?»
«Да, господин...»
«Я же предупредил: никаких имён!»
«Короче говоря, тот итальянец... Мы задержали его и мурыжили на таможне сколько могли. В посольстве ему выдали пропуск, а паспорт он сможет получить только в понедельник».
«Хорошо! Не забудьте сделать то, что должны, когда он вернется с гробом в Анкару».
«Да, как следует запечатать и начертать буквы…»
«Следуйте инструкциям», — вновь прерывает его нетерпеливый голос.
«Конечно. Я только хотел узнать, может ли мой сын, как было условлено...» — робко продолжает лейтенант.
«Может подавать заявку».
«Значит вы гарантируете, что он получит...»
«Повторяю, пусть подает прошение, оно будет принято!» — не терпящим возвражений тоном прерывает незнакомец.
«Я... Я благодарю вас».
«Прощайте. И больше не звоните по этому номеру!»
«Спасибо ещё раз и до свидания».
Стараясь не расплескать вино, медленным и нетвердым шагом из кухни возвращается Атюрк: «ну что?»
«Можешь писать заявление».
«Так оно у меня уже несколько месяцев как готово!» — недоуменно возражает сын.
«Я же сказал, можешь подавать, место твоё».
«Ооо, спасибо, спасибо!» — направляется к отцу Атюрк с желанием расцеловать его, но ограничивается объятьями, получая в ответ черствый отклик.
«Ладно, ладно. Иди готовь ужин, твой брат проголодался небось».
Довольный проделанной работой лейтенант, прежде чем отправиться в спальню, медленно потягивает свое низкопробное вино.
Суббота, 17 июля
Оглушительные гудки машин и разноголосый гомон незнакомой речи выдергивают меня из блаженной дремоты, когда автобус неторопливо подруливает к станции. Тарсус весьма смахивает на Палермо, который прославился своим хаотичным движением в фильме “Джонни-Зубочистка”.
Пешком добираюсь до центра города, проходя через монументальный портал (быть может, это именно те знаменитые врата, где легендарный Марк Антоний перед битвой в Акциуме встретился с обворожительной Клеопатрой?). По-немецки здесь никто не понимает и мне просто приходится тыкать прохожим под нос клочок бумаги с адресом инженера. После десятой попытки с помощью жестов и обрывков слов на английском мне указывают на мощеную улочку, вьющуюся вдоль реки Тарсус-Чай. Академическая память наводит на мысль, что это должно быть древний Кидн, который в старину славился своими прозрачными и студёными потоками. Вода в нем была настолько холодной, что достославный Александр Великий однажды даже чуть не утонул здесь. Теперь же река превратилась в зловонную и мутную промоину. Вероятно из-за токсичных выбросов многих расположенных в окрестностях нефтяных фабрик.
Дом под номером 60 напоминает эдакую избушку на курьих ножках. Опирающаяся на железные сваи половина строения нависает над рекой, придавая ему весьма причудливый вид. Осторожно нажимаю на кнопку дверного звонка и через минуту на входе появляется сгорбленная пожилая дама.
«Я ищу Фатиха Персина…» — машинально произношу на родном языке.
«Ооо, итальянец! Проходи, итальянец», — улыбается старуха, обнажая пару оставшихся зубов и жестом приглашая войти. Затем её высохшая фигурка ловко взбирается по скрипучей лестнице.
Невольно морщусь от ударившего в нос запаха томящегося мясного рагу, пропитавшего весь дом. Оглядываясь вокруг, замечаю, что обстановка комнаты довольно скромная, если не сказать спартанская. Устраиваюсь в буром деревянном кресле, оплетённом гибкой ивовой лозой.
Высокий худощавый мужчина лет сорока спускается по шаткой приставной лестнице, прислонившейся к отверстию в потолке. “Шибко высокий и невероятно тощий”, — молнией проносится в моей голове.
«Здравствуйте, я Фатих», — пожимает мне руку долговязый и говорит женщине что-то по-турецки.
«Я Франческо Спери, ваш адрес мне дала Кьяра... Кьяра...» — фамилия вылетела у меня из головы.
«Ригони, — завершает мою фразу слегка удивленный Фатих, — что делаю я для тебя?» Инженеру не совсем легко даётся итальянский, но важно, что мы понимаем друг друга. Когда Фатих присаживается напротив меня, появляется его мать (сдаётся мне, что между ними присутствует определенное родство) с подносом в руках и двумя массивными чашками. Вид жидкости в плошке, отдаленно напоминающий кофе, не внушает мне никакого доверия: внутри что-то плавает и испускает кислый душок... именно кислый, а не горький.
Благодарю жестом, беря в руку огромную чашку.
«Кьяра сказала, что я могу рассчитывать на вашу помощь. Мне необходимо проехать вдоль реки в направлении горы Тавр. Где-то там мой профессор археологии проводил раскопки, когда…»
«Не как итальянский кофе, верно? — улыбается Фатих, заметив мой настороженный взгляд, — внутри лимон». Замявшись на секунду, продолжает: «Нет проблем, сегодня суббота, и я могу поехать с тобой туда на мотоцикле».
Заглотив походящее на кофейный лимонад обжигающее хлёбово, соглашаюсь принять помощь гостеприимного хозяина.
Сразу после экзотичного кофепития отправляемся в путь и, разумеется, без шлема. Мотоцикл на самом деле оказался миниатюрным скутером, не превышающим 30 км в час. Несмотря на это, не будучи за рулем, я чувствую себя словно в самолете! Дорога вьётся змеистым серпантином и страх вылететь из седла на каждом повороте заставляет меня крепче прижиматься к незадачливому водителю, создавая тем самым неловкое положение. Кажется, что этой грунтовке не будет конца, но неожиданно перед знаком с предупрждением о дорожных работах Фатих резко нажимает на тормоза. Оставляем скутер у обочины и продолжаем путь пешком, добираясь до пологой сопки. Это и есть то место, где профессор проводил свои археологические раскопки.
Бедный Юлиан, нашедший своё последнее пристанище в затерянной горной глуши, вдали от чудесной земли, которой он правил. Естественно, это был не его выбор. Посетив Антиохию перед Персидским походом и люто презирая её экзегетов, он дал себе клятву: дабы не видеть более ненавистных антиохийцев по возвращении он непременно обоснуется в Тарсусе. Из этого похода Юлиану не суждено было вернуться. В знак глубокого уважения воеводы решили захоронить своего императора там, где он рассчитывал остановиться на зимовку, превратившуюся в долгую, нескончаемую зиму, поглотившую его навеки.
Попасть в сектор раскопок невозможно: он огорожен рудиментальной колючей проволокой. Завидев нас издалека, к шаткой калитке, с трудом удерживая на голове огромную соломенную шляпу, подходит коренастый бородач. Весь его вид выражает крайнюю настороженность, но как только я упоминаю Луиджи Барбарино, загорелый крепыш, представляясь ассистентом профессора, распахивает перед нами калитку. Солнце печет нещадно. Здоровяк жестом приглашает нас следовать за ним на нечто вроде импровизированного склада. Внутри царит невообразимый хаос: сваленные в кучу осколки древних ваз, кости животных, немытые горшки и замусоленная одежда. В этом пыльном и захламленном бараке сей странный тип не только работает; полагаю, он там и спит, и ест.
Разумеется, мне не терпится узнать о найденном захоронении Отступника. Но прежде, с напускным деловым видом прошу Фатиха расспросить бородача о профессоре. Выражение лица моего “переводчика” становится хмурым, а затем мрачным. Оно и понятно, ведь я не успел сообщить ему о гибели именитого ученого.
«Он говорит, что нашел тело профессора в прошлую субботу у подножия… как это сказать по-итальянски... большого спуска?»
Ассистент утверждает, что в минувшую пятницу, покидая работу, он видел, как профессор проводил замеры в исследуемом секторе, а на следующее утро он нашел археолога лежащим на земле в низине. Вероятно, с ним случился сердечный приступ и он замертво скатился вниз по откосу. Турок, похоже, не особо сожалеет о случившемся. Возможно, работа под руководством профессора оставила у него, как впрочем и у меня, то же чувство неприязни. Невысокий, но крепко сложенный бородач быстрой походкой сопровождает нас к месту происшествия. Ему не терпится показать точное место находки.
«А вон там, наверху, что это? — спрашиваю. — Могила?»
«Да, он делал там фотографии. Очень важно: он нашел камень с надписью, когда это случилось», — не совсем складно переводит Фатих.
Тяжело дыша и слегка опережая моих провожатых, взбираюсь на курган, где и замечаю руины древнего погребального сооружения. Однако не нахожу памятной доски с эпиграфом, которая должна располагаться у входа. Лишь только тот камень с надписью, который профессор нашел на прошлой неделе (и о котором он сообщил мне по электронной почте), может стать неопровержимым доказательством того, что здесь похоронен именно Юлиан.
«А что насчет найденного здесь материала?» — интересуюсь с притворным равнодушием.
«Он пока ещё там, на складе, где мы были только что. А через некоторое время должен приехать посыльный из министерства и забрать всё», — объясняет Фатих на своем ломаном итальянском.
Понимаю, что нельзя медлить ни минуты.
«Мне нужно срочно в туалет», — выпаливаю, поспешно хватаясь за живот.
«Есть только в подсобке», — кивает турок.
«Я помню дорогу, можете остаться здесь, спасибо», — выкрикиваю на ходу, кубарем слетая с покатого кургана.
Бросаясь в сарай, начинаю лихорадочно рыться среди груды ящиков; пытаюсь сдвинуть некоторые из них — оказываются неподъёмными. На каждом выцветшим синим маркером что-то написано; наверняка это дата и сектор раскопок, в котором были обнаружены артефакты.
В какой день профессор написал мне о находке гробницы? Проверяю короб от 9 июля — только обломки гипса и обычная керамика. Ну конечно, вот недотёпа! Открытие-то ученый сделал накануне, а электронное письмо он отправил мне 9-го утром, и в тот же вечер умер.
Открываю ящик, датированный 8 июля и, не верю своим глазам: драгоценный эпиграф там! Фрагмент мраморной плиты длиной чуть менее метра с гравировкой на греческом языке. В спешке мне не удаётся сразу разобрать плохо сохранившиеся буквы. Поэтому живо достаю из рюкзака мой верный Nikon (с которым не разлучаюсь никогда) и впопыхах делаю несколько снимков.
Затем, схватив попавшийся под руку листок папиросной бумаги, пытаюсь рудиментальным, но довольно эффективным способом, которому я научился во время специализации в Германии, снять оттиск с надписи. Накладываю лист поверх эпиграфа и закрашиваю его карандашом; таким образом точно обрисовывая форму выгравированных букв, контуры текста проявляются на сером фоне листа белым цветом.
Я провозился слишком долго, поэтому рысью возвращаюсь к злосчастному оврагу: «Прошу прощения… не знаю, то ли крутые повороты на дороге, то ли рассказ о внезапной смерти ученого… мне вдруг стало плохо, но теперь уже лучше. Кстати, а профессор здесь?»
Двое переглядываются в замешательстве.
«Тело где? Его можно забрать? Я должен отвезти его обратно, в Италию и…»
«Нет. Он в городском морге. Я знаю где он и сразу отвезу тебя, если хочешь», — вежливо предлагает Фатих.
Благодарим помощника, который провожает нас долгим, пристальным взглядом и быстрым шагом возвращаемся к скутеру.
«Gülek Boğazi», — кричит Фатих на одном из поворотов, но звук мотора заглушает его слова. А сковывающий всё мое тело парализующий страх мешает соображать.
«Gülek Boğazi!» — повторяет инженер, указывая на горное ущелье внизу.
Перевожу взгляд в указанном направлении и догадываюсь, что это “Киликийские ворота” — единственный с древних времен горный коридор, соединяющий внутренние районы Анатолии с побережьем. Сам великий Александр Македонский, недосягаемый идеал как для Юлиана, так и для многих других, проходил здесь.
«Gülek Boğazi», — задумчиво повторяю я и содрогаясь от головокружительной петляющей вдоль дороги кручи, крепче прижимаюсь к водителю.
Как правило, спуск всегда хуже подъема: кажется, что у мопеда напрочь отсутствуют тормоза и на каждом повороте вместо того, чтобы любоваться величественным пейзажем, меня сковывает страх свалиться в ущелье.
Наконец добираемся до больницы Тарсуса, где меня, с бледным как мел лицом, могут запросто принять за пациента. Фатих спрашивает что-то у проходящей мимо медсестры и я шаркающей походкой плетусь за моим радушным попутчиком по длинным подземным переходам.
В итоге попадаем в холодный бункер, где нас встречает сухощавый, похожий на своих бледнолицых пациентов, патологоанатом. Когда я показываю ему посольский пропуск, доктор украдкой морщит свой крючковидный нос — тем не менее, торопливо даёт мне подписать ряд бумаг, вероятно, стремясь поскорее избавиться от тела. Протягивая мне два экземпляра медицинского заключения, хирург провожает нас к выходу, где поспешно пожимает мне руку, потом запястье и затем вновь руку. Какой странный способ рукопожатия.
«Это документы для таможни, чтобы доставить труп в Италию, — переводит Фатих и добавляет: — гроб стоит в машине, на которой ты вернешься в Анкару».
Крепко обнимая, благодарю его за помощь и за то, что научил меня без страха ездить на скутере. Прощаясь, пытаюсь незаметно засунуть ему в карман 100 евро. На что инженер категоричным жестом останавливает мою руку: «Нет… даже не вздумай, я помог тебе просто так и с удовольствием; передай привет Кьяре, вернее, передай ей, что, если хочет, пусть звонит. Я не беспокою, но, если она… это мой номер».
«Я и вправду не знаю, как благодарить тебя. Большой привет и ... твоей матушке».
На улице замечаю скорую помощь, в которой, как полагаю, и находится гроб с телом. Как ни в чем не бывало, собираюсь открыть дверцу машины, как вдруг ко мне приближаются два громилы с физиономиями головорезов. Отхожу в сторону, намереваясь пропустить их, но мордовороты хмуро надвигаются на меня и, бормоча непонятные фразы, подталкивают к обшарпанному белому грузовику. Оказывается это и есть предоставленный для перевозки транспорт. В открытом фургоне замечаю гроб. Эти двое, разом подняв меня на руки, юрко запихивают в кузов рядом с домовиной; сами же садятся в кабину.
Мучительный путь сюда прошлой ночью оказался пустяком по сравнению с обратной дорогой: там автобус был забит курильщиками и мне приходилось ехать с высунутой в окно головой; здесь же я под открытым небом, один, и в компании с покойником! Гроб, кое-как привязанный самопальными ремнями, подпрыгивает на каждом ухабе, рискуя в любой момент вылететь из кузова. В ужасе забиваюсь в угол грузовика, стараясь держаться подальше от зловещей домовины. Перспектива оказаться лицом к лицу с трупом вводит меня в жуткий ступор. После вынужденного ухода из университета, у меня не было ни малейшего желания видеть профессора ни живым, ни, тем более, мертвым!
Стараюсь отвлечься, размышляя о прошедшем дне и о том, что меня ждет дальше. От одной только мысли о возвращении на таможню меня пробивает ледяная дрожь. Но я должен выполнить возложенную на меня деканом университета миссию и вернуть тело профессора на родину. Хлесткий ветер ерошит мне волосы и дабы успокоить нервы и настроиться на дальний путь, как мантру снова и снова про себя повторяю: «вернуть профессора домой».
Воскресенье, 18 июля
Около 3 часов ночи фургон тормозит на какой-то сумрачной, еле освещенной стоянке. Надеюсь, что эти двое не бросят меня здесь: в мраке и пустоте. Нелюдимые спутники вываливаются из кабины и что-то бубнят мне на непонятном языке. Малый, вернее детина с меньшими габаритами, вновь повторяет тарабарщину, отчаянно размахивая руками. Догадываюсь: надо вылазить. Следую за ними к убогой лачуге, отдаленно напоминающей придорожную забегаловку. Заскакиваю сразу в уборную. Вот что, на поверку, означает “алатурка” или турецкий туалет: грязный, вонючий сортир без унитаза.
Затем захожу в облупленную постройку, которая, полагаю, должна называться закусочной. Некая тучная дама готовит какой-то диковинный напиток, а мои попутчики, покуривая за колченогим столом, собираются осушить огромную бутыль пива. Пользуясь моментом и стараясь не обращать внимания на бражничающего водителя, решаю позавтракать. Медленно потягиваю ещё одну обжигающую бурду вроде кофе, закусывая фокаччей, начиненной странной даже по цвету салями. Вкус не лучший, но голод берет верх, ведь из-за внезапного отъезда из Тарсуса мне пришлось остаться без ужина.
Проходит не менее получаса, прежде чем эти двое приговаривают еще одну бутыль пива и решают вернуться в фургон. Когда мы выезжали, было довольно жарко, но сейчас воздух обволакивает меня предутренней прохладой, пробираясь под одежду зябкой сыростью. Менее хмельной, проявляя первый знак внимания, протягивает мне старое одеяло. До сих пор брошенный и забытый в кузове фургона, я чувствовал себя, как запасное колесо.
На рассвете прибываем в Анкару, тряска в кузове и ночной холод измотали меня до предела. Два турка резво выгружают гроб из фургона и передают его команде пограничников. Лейтенант Карим велит оставить домовину на таможне и вернуться на следующий день с посольскими документами; ой как же мне не нравится этот тип! Благодарю перевозчиков щедрыми чаевыми, от которых они и не думают отказываться, и прощаюсь с Барбарино, остающимся на таможне в неком подобии подвальной подсобки.
Напротив аэропорта, заливаясь утренним светом, сверкают вывески разносортных отелей. Умирая от усталости, выбираю единственный, отмеченный четырьмя звездами: “Hotel Esenboga Airport”. Дороговато конечно, но мне без разницы: ректор сиенского университета пообещал возместить любые расходы по возвращению на родину уважаемого коллеги.
Две проведенные в разъездах ночи нешуточно дают о себе знать. Захожу в гостиничный номер и тут же буквально “без сознания” падаю на огромную кровать. Из глубокого сна меня выдергиваёт гудящая и вибрирующая мобилка, которую я забыл выключить: шесть часов! Кто может звонить в такое время?
«Привет! Это Кьяра Ригони. Мне сообщили на таможне, что ты вернулся с телом. Я должна объяснить тебе некоторые вещи, которые необходимо сделать».
По свету, пробивающемуся сквозь занавески, определяю, что сейчас действительно шесть часов, но не утра, а пополудни. Пытаясь прийти в себя, сонным голосом предлагаю: «Почему бы нам не поговорить об этом позже, может быть поужинав вместе?»
«Хорошо, — отвечает Кьяра после минутного колебания. — Есть в центре один ресторан, увидимся там в 9.30. Адрес: Izmir Caddesi 3/17».
«Можешь повторить?» — ещё в полудрёме, вопрошаю я.
«I-Z-M-I-R-C-A-D-D-E-S-I 3/17» — четко чеканит каждую букву девушка.
«Да, спасибо, записал. Во сколько встречаемся?»
«21.30-22, короче, к ужину», — повторяет она.
Наверняка в Турции свой, особый график. В любом случае, после завтрака в три ночи меня уже ничем не удивишь, посему, не дожидаясь ночного ужина, в два приёма поглощаю пачку арахиса, запивая найденным в мини-баре фруктовым соком. Заморив червячка и воспрянув ото сна, достаю из сумки лист с оттиском надписи, снятым с эпиграфа на горе Тавр; аккуратно разворачиваю его и начинаю переводить греческие буквы:
“Покинув бурное течение Тигра, здесь лежал Юлиан:
был он славным императором и доблестным воином”
“Лежал”, “лежал”. Этот глагол в прошедшем времени может означать лишь одно: уже на момент установления эпиграфа, тела (или того, что от него осталось) там давно не было!
Значит эпиграф был помещен на кенотаф — надгробный монумент, возведённый в память о захоронении выдающейся личности, останки которой находятся уже в другом месте. Но где?
Чтобы хоть как-то отвлечься от сверлящей мысли, решаю пойти познакомиться со знаменитой исторической колонной, воздвигнутой в городе в честь Отступника. Быстро одеваюсь, выхожу из отеля и останавливаю первое попавшееся такси: « Can you drive me to the place of Julian’s column? [Можешь отвезти меня на площадь с колонной Юлиана?]»
«Аа, ээ...» — мычит удивлённо молодой таксист. А ведь площадь, как-никак, знаменита именно колонной Юлиана, единственной сохранившейся с римской эпохи. Граничащими со скабрёзностью жестами, пытаюсь изобразить колонну. Видимо мои усилия увенчались успехом, ибо в какой-то момент лицо малого светлеет, он радостно кивает и стартует на полной скорости.
« Ulus, ulus [Нация, нация]», — маловразумительно бубнит себе под нос шалый таксист. Высаживает меня на безымянной площади, окруженной современными зданиями. В центре вздымается колонна высотой 10-15 метров, на которой высечены эпизоды жизни Юлиана. Рассматриваю её со всех сторон, любуясь различными сценами, как вдруг мой взгляд спотыкается о барельеф, изображающий похоронную процессию императора Констанция. Тело правителя покоится в погребальной колеснице, за которой, открывая похоронное шествие, следуют два коронованных персонажа. Насколько я помню, ученые идентифицировали их как Юлиана и лучезарного бога Гелиоса. Теперь же, после открытия эпиграфа и пустой гробницы, мне приходит в голову идея альтернативной трактовки изображения. А что, если вся эта сцена представляет не похоронную процессию Констанция, а церемонию переноса тела Отступника? Возможно, в колонне, изображающей знаменательные эпизоды жизни императора, создатели кроме всего прочего пожелали запечатлеть и его последний путь! В этом случае тело в похоронной карете принадлежит не Констанцию, а Юлиану; следующие же за ним коронованные особы, скорей всего, его преёмники: император Валентиниан и его брат Валент. Вероятно, профессора осенила та же догадка. Я почти уверен, что кое-что древние авторы от нас всё же утаили. Прибыв в Тарсус, титулованные братья не ограничились оказанием почестей своему прославленному предшественнику, они перевезли его в другое место, рассудив, что сей курган не может быть подходящим местом для хранения бренных останков императора. [Возможно из суеверного страха, что их может постигнуть та же участь: быть погребенными в глухом уголке горной Турции]. Поэтому новые правители решили воздвигнуть у реки Кидн обнаруженный профессором кенотаф с эпиграфом, а тело Юлиана приказали перевезти в более подходящее место. Но куда?
Этот вопрос не даёт мне покоя, даже когда я быстрым шагом двигаюсь в сторону центра города. Добираюсь до места встречи намного раньше условленного времени, к 20.30. Название заказанного ресторана — Don Castillo [Дон Кастилло] — не вяжется с понятием заурядной таверны. Присаживаясь на крылечную ступеньку трактира, поглядываю на проходящих мимо женщин: большинство из них закутаны в длинные черные бурки.
Спустя час с четвертью на своих форменных каблуках появляется Кьяра: «Долго ждешь?»
«Нет, — поднимаясь и разгибая затекшие ноги, отвечаю я. — Рад встрече!»
«Пойдем», — берет меня под руку девушка.
В полумрачной обстановке я фактически не вижу, что ем; но, скорей всего, оно и к лучшему. Названия блюд всё равно мудрёные и Кьяра, стараясь искусить меня деликатесами турецкой кухни, сообщает о составе кушанья лишь после того, как я опустошаю тарелку. Она заказала мясо самого разного приготовления и со всевозможными соусами; очень надеюсь, что это всё же телятина, а не какой-то экзотический зверь.
Волей-неволей я должен выполнить поручение Фатиха: «Твой друг был предельно любезным и очень помог мне».
«Да, он всегда вежлив и со всеми», — сухо парирует моя собеседница.
«Кстати, Фатих хотел бы услышать тебя, но боится беспокоить, — протягиваю ей листок бумаги. — Он дал мне номер своего мобильного и сказал… ну, что был бы рад, если бы ты…»
«Спасибо, — решительно перебивает Кьяра, — но нет, оставь номер себе, тебе он больше пригодится!»
Я не настаиваю и тотчас меняю тему, догадываясь, что затронул деликатную сферу: «Ну, что ты хотела мне объяснить по поводу завтрашнего дня?»
Девушка подробно описывает все действия. Первым делом посольство: я должен быть там к 8 утра, чтобы оформить выданные в больнице Тарсуса документы для перевозки тела. Затем заскочить за паспортом на печально известную таможню и, наконец, специальный рейс в 11. Завтра я буду без переводчицы, но у меня не должно возникнуть никаких проблем. Прощаясь, сердечно благодарю её.
«Приятно было познакомиться», — отвечает Кьяра с улыбкой, которая мне показалась слегка жеманной.
Понедельник, 19 июля
Снаружи здание посольства выглядит именно так, как мы его себе обычно и представляем: большое, белое, в духе викторианского стиля, характерного для некоторых загородных вилл южных штатов Америки. Моё воображение рисует колоритного хозяина со свитой рабов, однако навстречу выходит худосочный менеджер с курносой секретаршей, у которых на меня мало времени. Выкладываю на стол документы из морга, очкастая ассистентка рассеянно их листает, машинальным движением ставит надлежащие печати, прикрепляет к одному из них необходимый ордер и торопливо завершает бумажные формальности. На таможне тоже всё проходит гладко, гораздо благополучнее, чем по приезду. Нет того отталкивающего чиновника, сегодня меня обслуживает другой, более учтивый. Наконец получаю обратно свой паспорт. В будущем перед отъездом всегда буду снимать ксерокопию документа (на всякий случай).
Меня сопровождают, вернее эскортируют, до самого “спецсамолета”, который на поверку оказывается приземистым товарным судёнышком, напоминающим кукурузник. Предполагаю, что его шансы подняться в небо крайне невелики. Взбираюсь по шаткому входному трапу, расположенному в хвосте аэроплана (а не слева, как обычно). Прохожу через огромный трюм, заваленный всякой всячиной и за раздвижной занавеской нахожу небольшой пассажирский отсек, за которым следует кабина экипажа. Места не пронумерованы — занимаю единственное свободное кресло рядом с солидным синьором, читающим какой-то журнал. Он поднимает на меня свои серые холодные глаза, изучающе смеряет меня с головы до ног, и затем вновь утыкается в свой альманах. Следует долгое и мучительное ожидание взлёта. Свой mp3 я забыл в чемодане и чтобы отвлечься от мыслей о полете, достаю отчет того странного патологоанатома. Эдакая увесистая подшивка рукописной писанины на турецком языке, на последних страницах которой нахожу краткий перевод на английском. Судебно-медицинская экспертиза утверждает, что смерть Барбарино наступила вследствие падения: зафиксированы множественные переломы и смертельное повреждение затылочной части головы, но ни о каком сердечном приступе речи и в помине нет.
Я не верю своим глазам, как же так? Ведь ассистент профессора уверял, что ученый умер от инфаркта. А в заключении утверждается, что смерть наступила в результате травмы головы, которая, предположительно, была получена во время падения. Кладу рапорт на место: так или иначе, расследованием займётся полиция.
Невероятно, но самолет тем временем набрал нужную высоту, что меня изрядно порадовало и успокоило. Однако мое благостное состояние продолжается лишь пару минут, ибо вдруг мне припомнилось, что, проходя через багажный отсек, я не заметил там гроба. Утеря чемодана — это всегда неприятность, но потерять труп!
Сомневаюсь, что в товарном самолете предусмотрено присутствие стюардессы, поэтому подымаюсь с кресла, отдергиваю занавеску и прохожу в трюм. Гроб на месте, но для пущей уверенности подхожу поближе, чтобы прочесть фамилию на крышке; убеждаюсь, что всё соответствует. Вдруг мой скользящий по домовине взгляд упирается в её боковую часть, где отчётливо видна некая надпись латинскими буквами: DDCF. Странно! Должно быть их нацарапал кто-то на таможне, так как я не заметил этих знаков по дороге из Тарсуса. Нет, я совершенно уверен: до таможни букв не было. Скорей всего это аббревиатура. Высеченная на темном полированном покрытии сигла пробуждает во мне какие-то тоскливые и в то же время смутно знакомые отзвуки.
Возвращаюсь на место, где почтенный синьор продолжает украдкой наблюдать за мной.
Таинственное появление букв на гробе и странная смерть Барбарино в некоторой степени озадачили меня. Мысленно возвращаюсь к тому нерадостному времени, когда я работал под руководством профессора, или скорее, под его “диктатом”. Вроде как по-человечески мне положено скорбеть о скоропостижном уходе ученого, однако, не испытывая ни малейшего сожаления, не могу себя заставить. После всего, что я написал и сделал для него — он даже штатную университетскую ставку не попытался выбить мне. На словах Барбарино постоянно заявлял, что с моим внушительным послужнымсписком я больше всех заслуживаю кафедры, но в итоге всегда находился кто-то с дополнительными академическими званиями, кто опережал меня. Я сделал верный шаг, покинув эту нездоровую среду.
По прибытии во Фьюмичино оформляю на таможне турецкие документы. К счастью, в Италии всё намного проще: служивые ограничиваются лишь проставлением пары печатей.
Припоминаю, как в каком-то фильме один известный наркоторговец использовал для контрабанды героином гробы с погибшими в бою американскими солдатами. В моем случае никто бы и не догадался: запечатанный гроб не вскрывают, а единственный пёс-детектор скрутился калачиком и мирно посапывает в углу.
Протягиваю справку патологоанатома: «Сказали вам отдать для передачи в полицию».
«Не волнуйтесь, — отвечает таможенник, — мы позаботимся об этом».
Служака кладет бланк на запыленную этажерку, где документы покоятся огромными стопками, похоже, уже месяцами. В конце концов мне безразлично, будет ли эта смерть расследована, или нет. Перед тем, как уйти, задаю последний тревожащий меня вопрос: «Что я теперь должен делать с гробом?»
«Вы родственник?» — вопрошает исправный служака.
«Нет. Скажем так... приятель».
«Тогда вам надобно передать его наследникам», — произносит напоследок таможенник.
Выхожу из здания в ещё большем замешательстве. В толпе замечаю табличку с моей фамилией. Я всегда мечтал, что когда-нибудь в аэропорту кто-то будет встречать меня с ярко выделяющимся транспарантом.
«Здравствуйте, я Франческо Спери», — представляюсь приблизившись.
«Мы ждали вас, — с притворной любезностью отвечает дама лет шестидесяти, — и хотели бы поблагодарить за всё, что вы для нас сделали».
На мой вопросительный взгляд синьора жестом подзывает узколицего юношу и представляется: «Приятно познакомиться, Грация Барбарино. Я сестра бедного Луиджи, а это мой сын. Мы здесь, чтобы организовать достойное погребение нашему дорогому родственнику».
Благочинный тон и претенциозная манера держаться не внушают ни малейшей симпатии. «Как прошла поездка? Надеюсь, вы не слишком утомились?» — совершенно безразличным тоном вопрошает дама.
«Мои глубочайшие соболезнования», — выговариваю, тщетно пытаясь изобразить скорбь.
Родственники ни в коей мере не выглядят огорченными, впрочем, как и я. Напротив, я очень доволен, что наконец могу избавиться от тела.
«Еще раз спасибо за все», — повторяет парень.
По правде говоря, в Турцию могли бы и сами съездить. Стараясь напускной учтивостью скрыть пролетевшую мысль, степенно отвечаю: «Не стоит благодарности. Это самое малое, что я мог сделать после стольких лет...»
«Да, да, конечно», — сухо обрывает на полуслове дама.
«Вот копия заключения патологоанатома на случай, если вы сочтете нужным передать её своему адвокату», — добавляю, отчетливо проговаривая каждое слово.
В глазах молодого человека промелькнула некая настороженность. Синьора же с совершенно безучастным лицом берет документ, даже не взглянув на него. И этот тоже удостоится участи других: быть заброшенным и забытым в каком-нибудь ящике стола. Ещё раз выражаю соболезнования и прощаясь со странной парочкой, направляюсь к поезду.
Только лишь когда пассажирский состав прибывает на станцию Кьюзи, я окончательно осознаю, что снова в Италии. В Синалунге запрыгиваю в последнюю маршрутку, которая шустро довозит меня до Беттолле. Я рад-радёшенек вернуться в тишину моего городка, где живу с тех пор, как получил исследовательский грант Сиенского университета. Наконец, около 19.30 открываю дверь своей квартиры.
Бросаю чемодан и сразу спускаюсь к соседке забрать кота, которого я оставил у неё перед поездкой. Настойчиво стучу в дверь, открывает взъерошенный мальчуган лет 5-6.
«Привет, — улыбаюсь во весь рот, — бабушка дома?»
«Как нужно говорить?» — строгим тоном парирует малявка. Потеряв дар речи, замираю с открытым ртом.
«Мама учит, что нужно всегда говорить пожалуйста», — продолжает мальчонка.
«Она права. Итак, прелестное дитя, ответь пожалуйста, бабушка дома?»
«А как меня зовут?» — не унимается бесёнок.
В действительности я понятия не имею: «И как же тебя зовут?»
Маленький мучитель лукаво хихикает: «А я не скажу!»
«Скажи, будь так добр», — умоляю жалобным тоном.
«А что ты мне дашь?» — горделиво выпячивая грудь, выпаливает сорванец.
И после этого мои родители ещё удивляются, почему я не горю желанием иметь детей.
«Леденец?» — спрашиваю заискивающе.
«Мама не разрешает брать конфеты у чужих», — с умным видом возражает малец.
«Но я не чужой, я живу здесь, над вами», — продолжаю увещевать елейным голосом.
После минутного колебания мальчонка протягивает руку и я вкладываю ему в розовую ладошку медово-мятную конфету, которая чудесным образом обнаружилась у меня в кармане.
«Теперь ты назовешь своё имя?»
Дитя скрещивает на груди руки и торжественно кивая произносит: «Джан...Лука».
«Вот и молодец Джанлука, так бабушка дома?» — вновь повторяю вопрос.
«Ты опять забыл волшебное слово, — злорадно ухмыляется чертёнок, — а мою бабушку как зовут?»
Я не сомневался, что следующим вопросом будет именно этот, но мне просто никак не удаётся запомнить имя соседки. Выпаливаю наугад: «Федерика?»
«Нет».
«Елизавета», — вздыхая, захожу на вторую попытку.
«Тепло!» — улыбается шалун, обрадованный завязавшейся игрой.
«Элиза», — вспоминаю я.
«Горячо, жарко!» — подпрыгивает от удовольствия малец.
«Послушай меня внимательно, дорогой Джанлука, скажи пожалуйста, твоя бабушка дома?» — с расстановкой проговариваю я, стараясь не пропустить волшебного слова.
«Нет», — выпаливает он, звучно захлопывая дверь перед моим носом.
Огорошенный остаюсь перед закрытой дверью, когда в моей памяти всплывает сцена из фильма Caro diario [Дорогой дневник] Нанни Моретти. Он на отдыхе в Салине звонит друзьям, а их сыночек, прежде чем передать трубку родителям, заставляет актёра имитировать голоса разных животных.
К счастью, Элиза слышала весь разговор: «О-о, Франческо, с возвращением! Как прошла поездка?»
«Если не учитывать некоторых бюрократических проволочек...» — отвечаю кратко, не вдаваясь в подробности.
Она улыбается: «Паллино вёл себя прилежно, вон он идет, услышал тебя».
Упитанный белый котище, выглядывая из-за ног соседки, приветствует меня жалостливым, с укоряющими нотками мяуканьем.
«Еще раз спасибо, вы меня очень выручили, куда бы я его ещё пристроил», — рассыпаюсь в благодарностях и с котом на руках возвращаюсь домой. После вкусного домашнего ужина оба уставшие, мы падаем спать. Для котофея пребывание в чужом доме тоже было приключением не из самых приятных.
Вторник, 20 июля
«С возвращением, как прошел отпуск?» — спрашивает директор, как только я вхожу в банковское отделение Монтепулчано Стационе.
Ах да, я ведь не всё ещё рассказал: оставив преподавательскую деятельность в университете, я устроился работать банковским кассиром. Не фонтан, конечно, но зато надёжное место с бессрочным контрактом!
Причину моей поездки в Турцию, скорее две причины: поиски профессора и императора, я решил держать при себе.
«Всё хорошо... немного утомительно», — отвечаю, улыбаясь.
Отбиться же от вопросов коллеги из соседней кассы намного сложнее. Как говорится, “чудной тип” этот Вито Дарино. Обычно спокойный и обходительный, моментами заводится по пустяку, краснеет до корней волос, надувается, как сыч, потом багровеет, затем вдруг так же внезапно сдувается и утихомиривается. Обижен на весь мир, уверенный, что все вокруг ни черта не понимают и именно поэтому их и повысили, в то время как он всю жизнь остаётся на одном месте. Считает себя убежденным холостяком, однако на самом деле просто бобыль. Думаю, что подруги у него нет уже на протяжении десятилетий, а, возможно, никогда и не было. Исправно разглагольствует о слабом поле, однако в глубине души совершенный женофоб.
«Ты хоть оторвался? Познакомился с какой-нибудь хорошенькой туркиней?» — заводит Вито свой сальный допрос.
«Нет, я отдыхал, — придумываю на ходу, — гулял по туристическим местам».
«И где именно ты побывал?» — настаивает.
Стараюсь уклониться от прямого ответа: «Ну... в археологическом парке. Ты же знаешь, что это моя страсть».
«Конечно, прощу прощения, профессор», — подтрунивает Вито.
«В любом случае, — продолжаю, игнорируя его колкость, — это работа, которой я занимался на протяжении десяти лет, пока не устроился сюда».
Вито повышает градус, очевидно фантазируя о невероятных эротических приключениях: «Неужели даже никакой интрижки?»
