Серотонин E-Book

Мишель Уэльбек

• Herausgeber: Corpus
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 338

Beschreibung

Знаменитый Мишель Уэльбек, лауреат многих премий, в том числе Гонкуровской, автор мировых бестселлеров «Элементарные частицы», «Платформа» «Возможность острова», «Покорность», удивил всех, написав камерный роман о раскаянии, сожалении и утраченной любви. Сорокашестилетний Флоран-Клод Лабруст терпит очередной крах в отношениях с любовницей. Функционер в сфере управления сельским хозяйством и романтик в душе, он бессильно наблюдает за трагедией разоряющихся французских фермеров, воспринимая это как собственное профессиональное фиаско. Разочарованный и одинокий, он пытается лечиться от депрессии препаратом, повышающим уровень серотонина в крови. Серотонин называют гормоном счастья, но платить за него приходится дорогой ценой. И единственное, что еще придает смысл безрадостному существованию Лабруста, это безумная надежда вернуть женщину, которую он любил и потерял. В апреле 2019 года Мишель Уэльбек награжден за свое творчество орденом Почетного легиона. Содержит нецензурную брань

Leseprobe

Мишель Уэльбек Серотонин

Редакция благодарит Сергея Пархоменко и Александра Бондарева за помощь в подготовке книги.

© Michel Houellebecq et Flammarion, 2019

© М. Зонина, перевод на русский язык, 2019

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Издательство CORPUS ®

* * *

Маленькая белая таблетка овальной формы с насечкой посередине.

Когда я просыпаюсь часов в пять, иногда в шесть утра, мне уже невмоготу, это самые мучительные минуты предстоящего дня. Прежде всего я запускаю электрическую кофеварку; накануне вечером я наполняю емкость для воды и засыпаю в фильтр молотый кофе (как правило, «Малонго», я по-прежнему весьма привередлив в этом отношении). Я никогда не закуриваю, не сделав первого глотка; я сам навязал себе такое условие, и мои каждодневные достижения по этой части стали для меня главным источником гордости (хотя нельзя не признать, что электрокофеварки работают быстро). Первая же затяжка мгновенно приносит облегчение, и я поражаюсь невероятной силе ее воздействия. Никотин – идеальный наркотик, простой и тяжелый одновременно, он не приносит никакой радости и может быть описан лишь в терминах ломки и прекращения ломки.

Через несколько минут, выкурив две-три сигареты, я принимаю таблетку капторикса, запивая ее четвертью стакана минеральной воды, чаще всего «Вольвиком».

Мне сорок шесть лет, меня зовут Флоран-Клод Лабруст, и я ненавижу свое имя – если не ошибаюсь, я обязан им двум родственникам, которых мама и папа хотели уважить каждый со своей стороны; это тем более прискорбно, что больше мне родителей упрекнуть не в чем, они со всех точек зрения были прекрасными родителями и сделали все возможное, чтобы полностью вооружить меня для борьбы за существование, так что если я в итоге потерпел поражение и жизнь моя заканчивается в печали и страданиях, их вины тут нет, это скорее удручающее стечение обстоятельств, к которому я еще позволю себе вернуться – о нем, собственно, и написана эта книга, – в общем, мне не в чем упрекнуть родителей, не считая этого незначительного, досадного, но незначительного казуса с именем – мало того что сочетание Флоран-Клод звучит нелепо, мне отвратительны и его составляющие, одним словом, я считаю, что с моим именем у них вышла осечка. «Флоран» слишком нежен, слишком близок к женскому имени Флоранс и в определенном смысле почти андрогинен. «Флоран» никак не вяжется с энергичными, даже брутальными в некоторых ракурсах чертами моего лица, которое часто находят (некоторые женщины во всяком случае) мужественным, еще никому и никогда оно не напоминало лик боттичеллиевского пидора, отнюдь нет. Ну а с «Клодом» и того хлеще, заслышав имя Клод, я тут же вспоминаю клодеток[1], и в моем воображении возникает жутковатый винтажный клип Клода Франсуа, который бесконечно крутили на одной вечеринке старых педрил.

Сменить имя не так уж и сложно, ну, конечно, не с административной точки зрения, с административной точки зрения невозможно практически все, административные службы видят свою задачу в максимальном сокращении жизненных возможностей человека, если уж не получается вообще свести их на нет; с точки зрения администрации хороший гражданин – мертвый гражданин, я хочу сказать, что это просто с практической точки зрения: достаточно представиться под новым именем, и не пройдет и нескольких месяцев, а то и недель, как все к нему привыкнут, никому и в голову не придет, что раньше вас звали как-то иначе. В моем случае эта процедура прошла бы вообще как по маслу, поскольку мое второе имя Пьер идеально подходит человеку твердому и мужественному, в образе которого мне и хотелось бы предстать перед миром. Но я так ничего и не предпринял, продолжая называться мерзким именем Флоран-Клод, мне удалось разве что добиться от некоторых женщин (а именно от Камиллы и Кейт, но о них позже, терпение, терпение), чтобы они ограничились Флораном, от общества же в целом я ничего не добился ни в этом пункте, ни почти во всех остальных и плыл себе по воле волн, расписавшись в полной неспособности стать хозяином своей судьбы, и пресловутая мужественность, которую якобы излучало мое квадратное лицо с резкими, крупными чертами, была лишь приманкой и чистым надувательством – правда, я тут ни при чем, так уж мною распорядился Господь, я же был – был на самом деле, был всегда – жалким рохлей и, дожив до сорока шести лет, так и не научился держать под контролем собственную жизнь, так что и вторая ее половина, надо полагать, станет по образу и подобию первой лишь вялым и мучительным разложением.

Первые известные антидепрессанты (сероплекс, прозак) работают как ингибиторы обратного захвата серотонина 5-HT1-рецепторами нейронов, повышая тем самым уровень серотонина в крови. Открытие в начале 2017-го каптона D – L положило начало новому поколению антидепрессантов с еще более простым механизмом действия, поскольку речь шла о высвобождении серотонина из клеток слизистой желудка и кишечника в процессе экзоцитоза. Уже в конце года каптон D – L поступил в продажу под маркой Captorix. Каптон мгновенно продемонстрировал свою исключительную эффективность, дав возможность пациентам с вновь обретенной уверенностью вернуться к основным ритуалам нормальной жизни в развитом обществе (личная гигиена, социальные связи, сведенные к добрососедским отношениям, элементарные административные процедуры), совершенно при этом не усугубляя, в отличие от антидепрессантов предыдущего поколения, склонности к самоубийству и членовредительству.

Наиболее распространенными побочными эффектами капторикса являются тошнота, потеря либидо и импотенция.

На тошноту я пока не жаловался.

Все началось в Испании, в провинции Альмерия ровно в пяти километрах к северу от Аль-Алькиана, на шоссе N-340. Дело было летом, думаю, в середине июля, ближе к концу второго десятилетия двадцать первого века – если мне не изменяет память, президентом Республики был Эмманюэль Макрон. Погода стояла прекрасная, хоть и очень жаркая, как всегда на юге Испании в это время года. Вскоре после обеда я припарковал свой внедорожник «мерседес G 350 TD» на заправке Repsol. Залив полный бак солярки, я неторопливо пил колу-зеро, опершись о капот, и все больше мрачнел при мысли, что завтра прилетит Юдзу, но тут напротив компрессора остановился «фольксваген-жук».

Из него вышли две девицы лет двадцати, даже издалека было видно, как они прекрасны, в последнее время я и забыл, как прекрасны бывают девушки, я буквально обомлел, словно мне показали эффектный, но уж слишком наигранный театральный трюк. Воздух так раскалился, что казалось, слегка вибрировал, равно как и асфальт на парковке, то есть условия для возникновения миража создались идеальные. Однако девушки оказались из плоти и крови, и меня охватила легкая паника, когда одна из них направилась ко мне. У нее были длинные, слегка волнистые светло-каштановые волосы, забранные под тонкий кожаный ремешок с разноцветным геометрическим орнаментом. Полоска белой ткани худо-бедно прикрывала грудь, а летучая мини-юбка тоже из белого ситца, казалось, готова была взлететь при малейшем дуновении ветра – правда, ничего похожего на дуновение ветра не наблюдалось, долготерпелив и милосерден Господь.

Она была улыбчива, спокойна и, судя по всему, совсем не боялась – испугался, честно говоря, как раз я. Ее глаза светились добротой и счастьем – я с первого взгляда понял, что ей всегда везло в жизни, с животными, людьми и даже с работодателями. Так зачем же она подошла ко мне, такая юная и желанная, в этот жаркий летний полдень? Они с подругой хотели, чтобы я им вдул (в смысле поддул им шины, я неудачно выразился). Похвальная мера предосторожности, рекомендованная соответствующими организациями в рамках обеспечения безопасности дорожного движения практически во всех цивилизованных странах и даже в ряде других. То есть девушка оказалась не только милой и желанной, но также осмотрительной и благоразумной, и мое восхищение ею росло с каждой секундой. Мог ли я отказать ей в помощи? Разумеется, нет.

Ее спутница в большей степени отвечала стандартным представлением об испанке – иссиня-черные волосы, темно-карие глаза, смуглая кожа. Выглядела она менее хиппово, скорее хайпово, с легкой ноткой стервозности, в ее левой ноздре красовалось серебряное кольцо, грудь опоясывала разноцветная повязка с агрессивной графикой и слоганами в стиле то ли панк, то ли рок, я забыл, в чем разница, скажем для простоты, слоганы в стиле панк-рок. В отличие от подруги, она была в шортах, что только усугубляло ситуацию, уж не знаю, зачем производят такие шорты в облипку, от ее задницы глаз было не оторвать. Раз не оторвать, то я и не отрывал, но все-таки достаточно быстро сумел сосредоточиться на их просьбе. Я объяснил, что в первую очередь надо проверить, какое давление в шинах желательно для данной модели транспортного средства: обычно оно указано на металлической табличке, приваренной к нижней части левой передней дверцы.

Табличка таки оказалась в искомом месте, и я почувствовал, как взмыло их уважение к моим мужским познаниям. Их машина была не очень загружена – я отметил, что они взяли с собой на удивление мало вещей, две легкие дорожные сумки, небось с ворохом стрингов и обычным набором косметики, – поэтому давления в 2,2 бара им хватит за глаза.

Теперь пришло время приступить собственно к подкачке. Давление в левой передней шине, мгновенно установил я, равнялось всего одному бару. Я заметил с серьезным видом, можно сказать даже сурово, на что возраст давал мне полное право, что они очень правильно поступили, своевременно обратившись ко мне, ведь, сами того не подозревая, они оказались в весьма опасной ситуации: при падении давления возрастает вероятность неконтролируемого заноса, автомобиль хуже удерживает траекторию, так что рано или поздно они неминуемо попали бы в аварию. Девушки отреагировали очень эмоционально и простодушно, и шатенка положила руку мне на плечо.

К сожалению, пользование этими агрегатами – страшная морока, надо улавливать малейшее шипение в компрессоре и на ощупь попасть наконечником шланга в ниппель – право же, вдуть им было бы куда проще, это дело более интуитивное, что ли, девушки наверняка согласились бы со мной в данном вопросе, но я плохо представлял себе, как затронуть эту тему, короче, я поддул левое переднее колесо и уж до кучи левое заднее, они сидели рядом со мной на корточках, с предельным вниманием отслеживая мои движения, и щебетали по-своему, восклицая Chulo и Claro que si[2], потом я уступил им место, велев самостоятельно заняться оставшимися шинами под моим отеческим присмотром.

Брюнетка, особа более импульсивная, подсказывало мне чутье, буквально набросилась на правое переднее колесо, и вот тут мне пришлось несладко, она встала на колени, пытаясь совладать с наконечником насоса, и ее обтянутая мини-шортами попа безупречной округлости задвигалась в такт ее движениями, шатенка, я полагаю, посочувствовав моему смятению, даже приобняла меня за талию, чисто по-сестрински.

Наконец настал черед правого заднего колеса, которым занялась уже шатенка. Эротическое напряжение несколько ослабло, зато его незаметно дополнило любовное, ведь мы все трое знали, что эта покрышка была последней, и теперь им ничего не остается, как продолжить свой путь.

Но все же они еще постояли со мной несколько минут, рассыпаясь в благодарностях и грациозно жестикулируя, их пылкость не была чисто платонической, по крайней мере, так мне это видится сейчас, несколько лет спустя, в те минуты, когда я припоминаю, что в прошлом у меня случалась какая-никакая эротическая жизнь. Они полюбопытствовали, откуда я – я француз, по-моему, я еще не говорил об этом – и где, на мой взгляд, тут можно неподалеку приятно провести время – в частности, их интересовало, известны ли мне какие-нибудь симпатичные заведения. В общем, да, прямо напротив моего дома находится тапас-бар, где к тому же подают весьма обильные завтраки. Также имеется ночной клуб, чуть поодаль, который я с некоторой натяжкой тоже назвал бы симпатичным. Кстати, я мог бы пригласить их к себе и предложить переночевать, уж одну ночь точно, у меня создалось впечатление (хотя теперь мне кажется, что я выдавал желаемое за действительное), что это было бы очень даже симпатично. Но ничего такого я не произнес, объяснив им в общих чертах, что места здесь в принципе приятные (чистая правда) и я тут счастлив (неправда, и грядущий приезд Юдзу делу не поможет).

Наконец они отчалили, помахав мне на прощание, «жук» развернулся на стоянке и выехал к повороту на шоссе.

Дальше сюжет мог раскручиваться по-разному. Будь мы героями романтической комедии, после краткой, исполненной драматизма заминки (на этом этапе все зависит от актера, думаю, Кев Адамс был бы хорош в этой роли) я прыгнул бы за руль своего внедорожника, быстро поравнялся бы с «жуком» на трассе и обогнал бы его, по-дурацки размахивая рукой (по примеру актеров ромкома), «жук» притормозил бы на полосе для аварийной остановки (вообще-то в классическом ромкоме в машине сидела бы одна девушка, скорее всего шатенка), и тут мы бы совершили разного рода трогательные телодвижения под аккомпанемент тяжелого дыхания фур, проносившихся в нескольких метрах от нас. Автору диалогов имело бы смысл покорпеть над текстом этого эпизода.

А вот доведись нам быть персонажами порнофильма, развитие событий предугадать было бы еще проще, зато диалог утратил бы свое первостепенное значение. Все мужчины вожделеют свежих, экологически чистых девушек, адепток триолизма – ну, почти все мужчины, я уж во всяком случае.

Но поскольку все происходило наяву, я вернулся домой. Меня постигла эрекция, что неудивительно, учитывая сегодняшние перипетии. Я справился с ней привычным способом.

Эти девицы, в особенности шатенка, могли бы придать смысл моему испанскому житью-бытью, но удручающий и тривиальный финал этой истории лишний раз доказал то, что и так не подлежало сомнению: мне совершенно незачем было здесь оставаться. Эту квартиру я купил вместе с Камиллой и для нее. В то время мы строили планы совместной жизни, мечтали о семейном очаге, о романтической мельнице в департаменте Крез или вроде того, разве что производство детей в наши проекты не входило – да и то в какой-то момент мы чудом этого избежали. Первая моя покупка недвижимости, впрочем, и единственная.

Ей тут сразу понравилось. Это был тихий натуристский городок, в отдалении от гигантских туристических комплексов, тянущихся стройными рядами от Андалусии до Леванта, население которых составляют преимущественно пенсионеры из Северной Европы – немцы, голландцы, спорадические скандинавы, ну и, конечно, неотвратимые англичане, зато, как ни странно, бельгийцы нам не попадались, хотя все, от архитектуры до планировки торговых центров и интерьера баров, казалось, алкало их присутствия, в общем, не город, а мечта бельгийца. В основном тут обосновались вышедшие на пенсию педагоги, офисный планктон в самом широком смысле слова, а также работники сферы услуг. Они мирно доживали тут свои дни, никогда не опаздывали к аперитиву и простодушно выгуливали дряблые задницы, отслужившие сиськи и вялые члены, слоняясь от бара к пляжу и от пляжа к бару. Они не нарушали общественный порядок, не скандалили с соседями, с сознанием гражданского долга стелили полотенце на пластиковые стулья в баре No problemo и только потом с преувеличенным вниманием принимались изучать меню, впрочем весьма лаконичное (на этом курорте считалось правилом хорошего тона класть на стул полотенце, дабы предотвратить контакт общественной мебели с интимными и порой влажными частями тела посетителей).

Другая, менее многочисленная, но более активная клиентура состояла из хиппующих испанцев (типичными представительницами которых – с душевной болью убедился я – были как раз девушки, попросившие меня подкачать им шины). Тут, я думаю, нам не обойтись без краткого экскурса в новейшую историю Испании. После смерти генерала Франко в 1975 году Испании (точнее, испанской молодежи) пришлось выбирать между двумя противоположными тенденциями. Приверженцы первой, унаследовав дух шестидесятых, превозносили свободную любовь, наготу, эмансипацию трудящихся и тому подобное. Последователи второй, окончательно укоренившейся в обществе в восьмидесятые годы, напротив, ставили во главу угла конкуренцию, жесткое порно, цинизм и биржевые опционы, я, конечно, упрощаю, а как не упрощать, иначе мы совсем запутаемся. Представители первого направления, провал которого был предрешен заранее, постепенно отступали в природные заповедники вроде скромного городка натуристов, где я купил квартиру. Кстати, произошел ли на самом деле этот заранее предрешенный провал? Некоторые явления, имевшие место уже многие годы спустя после смерти Франко, как, например, движение «Индигнадос»[3], убеждают нас в обратном. Равно как и появление давешних девушек на заправке Repsol в Аль-Алькиане в тот тревожный и мрачный день – интересно, самка индигнадо будет индигнадкой? Значит, я провел время в компании двух очаровательных индигнадок? Этого я никогда не узнаю, мне не удалось поближе с ними познакомиться, а ведь я мог бы предложить им посетить наш натуристский городок, они бы чувствовали себя тут как рыбы в воде, брюнетка, может, и уехала бы, но я и с шатенкой был бы счастлив, хотя надежды на счастье уже довольно призрачны в моем возрасте, но все-таки после нашей встречи мне долго по ночам снилось, что шатенка вернулась и звонит мне в дверь. Она приехала за мной, закончились мои скитания в этом мире, она вернулась и одним мановением руки возродит теперь к жизни мой член, все мое существо и душу. «И в дом мой смело и свободно хозяйкой полною войди!»[4] В некоторых снах она, сообщив, что ее черноволосая подружка ждет в машине, просила разрешения позвать ее к нам; но эта версия сновидений возникала все реже, сценарий упрощался, а под конец уже без всякого сценария, стоило мне открыть дверь, мы ныряли в светлое неописуемое пространство. Подобные бредни преследовали меня чуть более двух лет, но не будем забегать вперед.

Пока что завтра во второй половине дня мне предстояло встретить Юдзу в аэропорту Альмерии. Прежде ей не приходилось тут бывать, но я был уверен, что она сразу возненавидит это место. Нордические пенсионеры неминуемо вызовут у нее отвращение, хиппующих испанцев она запрезирает, ни одна из этих прослоек общества (которые сосуществуют более чем мирно) не соответствовала ее элитарным представлениям о социальной жизни и мире как таковом, они все были начисто лишены утонченности, я, кстати, тоже начисто был лишен утонченности, зато у меня имелись деньги, даже много денег вследствие определенных событий, о которых я, может быть, расскажу, когда будет время, – собственно, сказав это, я сказал все, что надо сказать о наших отношениях с Юдзу; разумеется, мне следовало бы ее бросить, это очевидно, более того, нам и съезжаться-то не стоило, просто, как я уже говорил, мне требовалось много, очень много времени, чтобы решиться на поступок, да и то чаще всего я капитулировал.

Я быстро нашел место в аэропорту, на парковке гигантских размеров, впрочем, в этом регионе все было гигантских размеров в расчете на небывалый наплыв туристов, который так и не состоялся.

Я уже несколько месяцев не спал с Юдзу, а главное, даже не собирался начинать все по новой, ни за что на свете, по ряду причин, которые я наверняка изложу позже, я вообще недоумевал, какого черта я затеял этот отпуск, и раздумывал, сидя на пластиковой скамейке в зале прилетов, как бы побыстрее положить ему конец – я запланировал две недели, но одной хватило бы с лихвой, я, пожалуй, совру, что мне надо отлучиться по работе, тут уж эта сука не найдет что возразить, она полностью зависит от моего бабла, что дает мне, конечно, определенные права.

Самолет прибывал из Орли без опоздания, в зале прилетов с кондиционером было прохладно и почти пусто – судя по всему, туризм в провинции Альмерия постепенно испускал дух. В тут минуту, когда на электронном табло появилась информация, что самолет совершил посадку, я чуть было не встал и не отправился за машиной – она понятия не имеет, где я живу, и ей не удастся меня разыскать. Но я тут же себя урезонил: рано или поздно мне придется вернуться в Париж, хотя бы по работе, даже если моя служба в Министерстве сельского хозяйства внушала мне почти такое же отвращение, как моя японская подружка, вообще у меня явно начиналась черная полоса, а некоторые кончают с собой и по менее уважительным причинам.

Она, как обычно, была нещадно накрашена, я бы даже сказал размалевана, алая помада и пурпурно-фиолетовые тени подчеркивали ее бледность и «фарфоровое» личико, как выражается Ив Симон в своих романах, – тут я вспомнил, что она всегда пряталась от солнца, блеклая кожа (в смысле фарфоровая, используя терминологию Ива Симона) считается у японок верхом изысканности, только вот что делать на испанском курорте, постоянно прячась от солнца, нет, этот совместный отдых все-таки глупейшее предприятие, сегодня же вечером я перебронирую отели для ночевок на обратном пути, я с ней и недели не высижу, почему бы ей не сэкономить несколько дней отпуска, чтобы полюбоваться цветущей сакурой в весеннем Киото?

Вот с шатенкой все сложилось бы иначе, на пляже она тут же бы разделась, без малейшей досады и презрения, как всякая уважающая себя покорная дочь Израиля, – ее бы не смущали жировые складки толстых немецких пенсионерок (такова уж судьба женщин и будет такой, она это знала, до Второго пришествия Христа во славе) – и явила бы солнцу (и глядящим в оба немецким пенсионерам) славное зрелище своей идеально округлой задницы и бесхитростной, хоть и бритой письки (ибо Господь позволил украшать себя), и у меня снова бы встал, встал бы как у зверя, но она бы не рискнула отсасывать мне прямо на пляже, ведь это семейный натуристский городок, зачем шокировать немецких пенсионерок, занимающихся на рассвете пляжной хатха-йогой, но я бы все равно почувствовал, что ей этого хочется, и мое мужское естество возродилось бы благодаря ей, но она подождала бы, пока мы окажемся в воде, метрах в пятидесяти от берега (дно тут отлогое), чтобы наконец отдать свои влажные прелести на откуп моему торжествующему фаллосу, а потом в Гарруче мы бы съели на ужин arroz con bogavantes, романтизм уже больше не разлучался бы с порнографией, и милость Господня проявилась бы во всей красе, – короче, мысли мои перескакивали с одного на другое, но все же мне удалось изобразить на лице некое смутное подобие радости при виде Юдзу, вышедшей в зал прилетов в гуще тесно сбившегося стада австралийских бэкпекеров.

Мы едва поцеловались, вернее, соприкоснулись щеками, но и это мне показалось избыточным, она тут же села, открыла чемоданчик с косметикой (его содержимое полностью отвечало нормам, установленным для ручной клади на рейсах всех авиакомпаний) и принялась пудриться, не обращая ни малейшего внимания на ленту выдачи багажа – судя по всему, мне надлежало навьючить его на себя.

Ее чемоданы были мне хорошо известны, а как же иначе, это был известный бренд, название которого я запамятовал, то ли «Задиг и Вольтер», то ли «Паскаль и Блез», во всяком случае, их концепция состояла в том, чтобы воспроизвести на ткани какую-нибудь географическую карту эпохи Возрождения с весьма приблизительным изображением земного мира, зато украшенную под старину надписями типа «Здѣсь могутъ водиться тигры», – одним словом, у нее были шикарные чемоданы, эксклюзивность которых усугублялась отсутствием колес, в противоположность вульгарным «самсонайтам» для менеджеров среднего звена, поэтому их приходилось тащить буквально на собственном горбу, словно дорожные сундуки викторианских модниц.

Испания, как и все страны Западной Европы, втянутая в убийственный процесс наращивания производительности, постепенно упразднила все рабочие места для людей без квалификации, которые когда-то делали жизнь чуть менее гадкой, и обрекла тем самым на массовую безработицу большую часть населения. Такие чемоданы, не важно, от Задига и Вольтера или Паскаля и Блеза, имели смысл только в обществе, где существовала еще должность носильщика.

Судя по всему, с ними было покончено, впрочем, не вполне, подумал я, стаскивая с багажной ленты вещи Юдзу (чемодан и почти такую же тяжелую дорожную сумку, то есть килограммов сорок общего веса): носильщиком был я.

Функции шофера тоже пришлось исполнять мне. Вскоре после того, как мы выехали на трассу A7, она включила айфон, вставила наушники и положила на глаза восстанавливающие полоски с экстрактом алоэ. В южном направлении, в сторону аэропорта, эта трасса могла оказаться опасной, частенько какой-нибудь латвийский или болгарский дальнобойщик терял управление. Навстречу тянулись целые караваны фур, снабжавших Северную Европу тепличными овощами, собранными малийскими нелегалами, но эти фуры только начали свой путь, и водители пока не засыпали за рулем, так что я без всяких проблем обогнал десятка три грузовиков, пока наконец не подъехал к 537-му съезду. На входе в длинный вираж, ведущий к виадуку над Рамбла-дель-Тесоро, на отрезке метров в пятьсот, барьерное ограждение было повалено; чтобы разом со всем покончить, мне достаточно было удержаться и не повернуть руль. В этом месте дорога шла круто вниз, и, учитывая нашу скорость, я мог рассчитывать на безупречный полет, машина даже не покатится по скалистому обрыву, а просто разобьется ста метрами ниже, краткий всплеск чистого ужаса – и все, наконец я отдал бы Богу свою смятенную душу.

Погода была ясная и безветренная – мы быстро приближались к повороту. Я закрыл глаза, вцепился в руль, ощутив на несколько секунд парадоксальное присутствие духа и абсолютной покой; секунд на пять, а то и меньше, мне показалось, что я выскользнул за границы времени.

Судорожным и совершенно непроизвольным движением я яростно крутанул влево. И очень вовремя – правое переднее колесо уже царапнуло по каменистой обочине. Юдзу сорвала маску и наушники. «Что случилось? Что случилось?» – сердито, с испугом в голосе повторяла она, и я решил отыграться. «Все в порядке…» – сказал я как можно мягче, с бархатной вкрадчивостью интеллигентного серийного убийцы, в этом смысле Энтони Хопкинс был для меня образцом для подражания, вдохновляющим и практически непревзойденным, вообще с такими людьми необходимо повстречаться на определенном этапе жизни. И я повторил еще мягче, почти сублиминально: «Все в порядке…»

На самом деле я был далеко не в порядке; мне и со второй попытки не удалось вырваться на свободу.

Юдзу, как я и ожидал, совершенно спокойно, стараясь, правда, не выказывать чрезмерной радости, восприняла мое решение сократить наш отдых до недели, и мои отговорки рабочими нуждами, судя по всему, мгновенно ее убедили; в действительности же ей было глубоко насрать.

Впрочем, не такая уж это была и отговорка, я и впрямь уехал из Парижа, так и не сдав аналитический отчет о производителях абрикосов в Руссильоне, от бесполезности этой миссии я впадал в тоску – после подписания договоренностей, находящихся в данный момент на стадии обсуждения, о свободной торговле со странами – участницами МЕРКОСУР производителям абрикосов в Руссильоне придется плохо, и поддержка в виде предоставления права на наименование, защищенное по месту происхождения, «Красный абрикос Руссильона», – всего лишь жалкий фарс, рынок неминуемо наводнят аргентинские абрикосы, так что отныне можно считать руссильонских производителей абрикосов виртуальными покойниками, никто не уцелеет, вообще никто, даже трупы подсчитать будет некому.

Я, по-моему, не успел еще сказать, что служил в Министерстве сельского хозяйства, где моей основной обязанностью было составление справок и отчетов, предназначенных для переговорных групп, чаще всего в составе европейских учреждений, иногда востребованных в рамках более широких консультаций, цель которых состояла в том, чтобы «охарактеризовать, поддержать и представить интересы сельского хозяйства Франции». Статус работника на договорных началах обеспечивал мне высокий заработок, гораздо выше того, что действующее законодательство предусматривает для чиновников. В каком-то смысле я не зря ел свой хлеб, сельское хозяйство Франции настолько сложное и многоплановое, что специалистов, сведущих в задачах всех его отраслей, раз-два и обчелся, так что мои отчеты, как правило, оценивались высоко, мне ставили в заслугу умение сосредоточиться на сути дела, не утонуть в море цифр, а, напротив, подчеркнуть ряд ключевых моментов. С другой стороны, отстаивая позиции французского сельского хозяйства, я терпел поражение за поражением, но, в сущности, моей вины в этих сокрушительных провалах не было, к ним скорее причастны были консультанты по переговорам, птицы редкие и никчемные, чьи бесчисленные неудачи так и не сбили с них спесь, с некоторыми я имел дело лично (но не часто, в основном мы связывались по электронной почте), и от этих встреч меня всегда мутило; обычно я общался даже не с агроинженерами, а с выпускниками коммерческих школ, а я всю жизнь ничего, кроме отвращения, не испытывал к коммерции и ко всему, с ней связанному, да и сама идея «высшего бизнес-образования» в моих глазах была лишь профанацией самого понятия образования, впрочем, ничего удивительного нет в том, что на позиции консультанта по переговорам назначают молодых людей, получивших высшее бизнес-образование, ведь один черт, о чем вести переговоры – об абрикосах, калиссонах из Экса, мобильных телефонах или ракетах «Ариан», переговоры – это отдельный мир, подчиняющийся собственным законам, и доступ в этот мир тем, кто переговоры не ведет, закрыт навсегда.

Но все же я вернулся к своим заметкам о производителях абрикосов в Руссильоне, устроившись в верхней комнате (квартира была двухэтажной), и практически всю неделю почти не виделся с Юдзу, правда, первые пару дней я еще заставлял себя спускаться к ней ради поддержания иллюзии супружеского ложа, а потом и на это махнул рукой, приноровился есть в одиночестве в тапас-баре, действительно очень симпатичном, в том самом, где я так и не побывал с шатенкой из Аль-Алькиана, постепенно я привык засиживаться в нем до вечера, проводя там коммерчески вялый, но в общественном плане не подлежащий сокращению промежуток времени, отделяющий в Европе обед от ужина. В баре царила приятная атмосфера, посетители если и отличались от меня, то в худшую сторону, учитывая, что они были лет на двадцать – тридцать старше, им уже вынесен вердикт, они вышли в тираж, после обеда в тапас-баре было полно вдовцов, натуристам вдовство тоже не чуждо, хотя, конечно, сюда заходили в основном вдовы и вдовцы-гомосексуалисты, чьи более хлипкие партнеры уже отлетели в пидорский рай; впрочем, различия по сексуальной ориентации уже явно стерлись в этом тапас-баре – который, судя по всему, единодушно избрали те, кому за шестьдесят, чтобы скоротать остаток жизни, – уступив место более банальному размежеванию по национальному признаку: на террасе пролегала четкая граница между зонами английского и немецкого влияния; я оказался единственным французом; что касается голландцев, то они, суки такие, садились где попало, вот уж правда нация лавочников, полиглотов и приспособленцев, голландцы эти, известное дело. И вся эта публика тупо поглощала cervezas и platos combinados[5], обычно в баре было тихо, никто не разговаривал на повышенных тонах. Иногда, конечно, сюда вваливалась прямо с пляжа толпа юных индигнадос, у девочек были еще влажные волосы, и тогда децибелы в баре зашкаливали. Не знаю, чем в это время забавлялась Юдзу, поскольку она отказывалась загорать: скорее всего, смотрела японские сериалы онлайн; я и сейчас понятия не имею, как она трактовала сложившуюся ситуацию. По идее, банальный гайдзин, коим я являлся, не будучи даже представителем каких-либо незаурядных слоев общества, способный разве что приносить в дом приличную зарплату, да и то не бог весть какую, должен был бы чувствовать себя страшно польщенным, что ему выпало счастье делить свою жизнь с японкой, и не просто с японкой, а с японкой юной, сексуальной, из выдающейся японской семьи, вращавшейся к тому же в самых что ни на есть продвинутых артистических кругах обоих полушарий; против такого подхода мало что можно возразить, я был едва достоин развязывать ремни ее сандалий, это понятно, но проблема в том, что я проявлял все более беспардонное безразличие к неравенству наших статусов; как-то вечером, спустившись на кухню за пивом, я внезапно наткнулся на нее, у меня вырвалось «Отвали, сука толстожопая», после чего я вынул из холодильника упаковку San Miguel и начатую чоризо, одним словом, выбил ее из колеи на всю неделю, ну как тут напомнишь о своем выдающемся социальном статусе, если собеседник в ответ того и гляди рыгнет тебе в лицо или пукнет, наверняка у нее было кому поплакаться в жилетку – правда, не родственникам, а то они немедленно воспользовались бы ситуацией и принялись бы убеждать ее, что пришло время вернуться в Японию, – скорее подружкам, подружкам или знакомым, полагаю, она не вылезала из скайпа те несколько дней, в течение которых я наконец принял решение плюнуть на производителей абрикоса в Руссильоне, безнадежно катившихся по наклонной плоскости к своему концу; тогдашнее мое безразличие к производителям абрикосов в Руссильоне представляется мне сегодня провозвестником безразличия, которое я в решающий момент проявил к производителям молочной продукции Кальвадоса и Манша, равно как и более глубинного безразличия, которое разовьется у меня со временем по отношению к своей собственной судьбе, потому-то я сейчас и искал так жадно общества пожилых людей, что, как ни парадоксально, оказалось задачей не из легких, они живо меня раскусили, угадав во мне самозванца, и пару раз английские пенсионеры даже дали мне от ворот поворот (ну и не страшно, англичане никогда не проявляют радушия, англичане почти такие же расисты, как японцы, чьей, так сказать, облегченной версией они являются), голландцы тоже меня отвергли, конечно, не из ксенофобских соображений (какой из голландца ксенофоб? это взаимоисключающие понятия, Голландия вообще не страна, в лучшем случае предприятие), просто они закрыли мне доступ в свой стариковский мир, я еще недостаточно себя зарекомендовал, им сложно было откровенничать со мной о проблемах с простатой и коронарном шунтировании; удивительным образом индигнадос приняли меня гораздо быстрее, их молодости сопутствовала подлинная наивность, за эти дни я вполне мог к ним переметнуться, более того, мне следовало переметнуться, это был мой последний шанс, я, кстати, многому бы их научил, зная назубок все теневые стороны агроиндустрии, их гражданский активизм только окреп бы при моем участии, учитывая, что политика Испании в отношении ГМО более чем спорна, Испания является одной из самых либеральных и безответственных европейских стран в отношении ГМО, Испания вся целиком, все эти испанские campos[6] грозили в одночасье превратиться в генетическую бомбу, в сущности, мне хватило бы одной-единственной девицы, одной девицы всегда достаточно, но ничего такого, что смогло бы затмить в моем воображении шатенку из Аль-Алькиана не случилось, и, оглядываясь назад, я даже не виню в этом присутствовавших в баре индигнадок, я и вспомнить-то не в состоянии, как они ко мне отнеслись, теперь мне кажется, что с напускным дружелюбием, впрочем, и моя сердечность тоже была напускной, меня добил приезд Юдзу, а также осознание необходимости избавиться от Юдзу, и избавится как можно скорее, вследствие чего я оказался не в состоянии заметить их прелести, а если бы и заметил, то не поверил бы в их реальность, словно сомалийский беженец, случайно увидевший в сети документальный фильм о водопадах Бернского оберланда. Дни мои протекали все более мучительно, начисто лишенные хоть каких-нибудь событий, достойных этого слова, да и попросту смысла жизни, в итоге я окончательно забросил производителей абрикосов в Руссильоне; в кафе я стал ходить реже, опасаясь столкнуться с очередной индигнадкой с голой грудью. Наблюдал себе за солнечными зайчиками на тротуарных плитках и пил одну бутылку бренди Cardenal Mendoza за другой, вот, собственно, и все.

Несмотря на невыносимую бессодержательность подобного существования, я с тревогой ждал отъезда, на обратном пути мне придется несколько дней спать в одной постели с Юдзу, мы все-таки еще не дошли до того, чтобы брать отдельные номера, да мне и духу не хватило бы так надругаться над Weltanschauung[7] дежурных администраторш, если не всего обслуживающего персонала гостиницы, так что мы будем неразлучны круглые сутки, и эта пытка растянется на целых четыре дня. В эпоху Камиллы у меня на обратный путь уходило двое суток, во-первых, потому что она водила машину и в любой момент могла меня подменить, а кроме того, в Испании тогда не соблюдались правила ограничения скорости, они еще не перешли на водительские права с системой баллов, и вообще в те годы бюрократические силы европейских стран не взаимодействовали еще так слаженно и на мелкие правонарушения, совершенные иностранцами, смотрели сквозь пальцы. Скорость 150–160 километров в час, вместо жалких ста двадцати, позволяла не только, понятное дело, сократить время в пути, но главное – дольше высидеть за рулем, не говоря уже о большей безопасности. На уходящих вдаль, раскаленных от солнца испанских автострадах, прямолинейных, нескончаемых и пустынных, тянущихся среди смертельно тоскливых пейзажей, особенно между Валенсией и Барселоной – а уходить с этой трассы не имеет смысла, едучи от Альбасете в Мадрид, тоже можно впасть в депрессию, – так вот, на испанских автострадах, даже выпивая café solo[8] при каждом удобном случае и не выпуская из зубов сигарету, очень трудно не заснуть, через два-три часа нудной езды глаза слипаются сами собой, только выброс адреналина на высокой скорости позволяет не утратить бдительность, так что это идиотское ограничение скорости явилось непосредственной причиной роста числа ДТП со смертельным исходом на автострадах Испании, и чтобы избежать риска ДТП со смертельным исходом – хотя это было бы как раз хорошим решением, – я вынужден был ограничить пробег 500–600 километрами в день.

Уже в эпоху Камиллы по пути было почти невозможно найти отель с номерами для курящих, но поскольку, в силу вышеуказанных причин, мы за один день проезжали всю Испанию и на следующий день добирались до Парижа, нам удалось обнаружить несколько диссидентских заведений, одно на Берегу Басков, другое на Кот-Вермей и третье тоже в Восточных Пиренеях, но вдалеке от моря, а именно в горной деревне Баньер-де-Люшон, и отелю «Шато де Риель» я обязан поистине феерическими воспоминаниями о невообразимом, китчевом убранстве его номеров в псевдоэкзотическом стиле.

Тогда диктат закона еще не довели до совершенства, лазеек в нем хватало, к тому же я был моложе и предпочитал всегда действовать в рамках закона, не утратив еще веру в правосудие своей страны и не сомневаясь в общем и целом в человеколюбивом характере ее законодательства, я еще не мог, увы, похвастаться сноровкой герильеро, но, слегка поднаторев, не моргнув глазом обезвреживал детекторы дыма: достаточно было открутить крышку этого устройства, пару раз щелкнув кусачками, отключить питание от сирены и забыть о нем навсегда. Куда труднее оказалось усыпить бдительность горничных, чей нюх, натренированный на запах сигаретного дыма, практически не давал сбоев, поэтому приходилось их умасливать, оплачивая молчание щедрыми чаевыми, хотя, разумеется, при таких условиях пребывание в отеле влетало в копеечку, да и заложить они могли в любой момент.

Для первой ночевки я забронировал «Парадор де Чинчон», и тут трудно что-то возразить, вообще против парадора[9] возразить нечего, к тому же этот парадор, построенный в монастыре XVI века, отличался особым шармом, окна комнат выходили на мощенный плитами патио с фонтаном, и везде, в коридорах и даже в лобби, стояли потрясающие испанские кресла темного дерева. В одно из них Юдзу и уселась, закинув ногу на ногу с характерным для нее выражением надменной пресыщенности на лице, и, не обращая ни малейшего внимания на красоту вокруг, тут же включила смартфон, заранее приготовившись пожаловаться на отсутствие сети. Сеть была, и слава богу, это ее займет на весь вечер. Но все-таки ей пришлось встать, причем она не преминула скорчить недовольную мину, чтобы лично предъявить паспорт и вид на жительство во Франции, а также расписаться в указанных местах на трех бланках, врученных ей менеджером отеля, – странным образом администрация парадоров сохранила дотошность и казенные замашки, никак не вяжущиеся с представлением западного туриста о приеме гостей в шарм-отеле[10], приветственных коктейлей они не подавали, зато непременно делали фотокопии паспортов, наверное, тут мало что изменилось со времен Франко, притом что парадоры и есть шарм-отели, более того, они являются почти безупречным их архетипом, да и вообще в Испании все средневековые замки и монастыри эпохи Возрождения, которые еще держатся в вертикальном положении, перестроены в парадоры. Эта дальновидная политика, начатая еще в 1928 году, стала набирать обороты чуть позже, с приходом к власти одного человека. Франсиско Франко, если отвлечься от иных, порой сомнительных аспектов его политической деятельности, можно по праву считать родоначальником шарм-туризма в мировом масштабе, но свершения его этим не ограничились, этот универсальный ум заложит впоследствии основы поистине массового туризма (вы только задумайтесь о Бенидорме! о Торремолиносе! существовало ли в мире что-либо сопоставимое в шестидесятые годы?); Франсиско Франко, по сути, был подлинным гигантом туризма, рано или поздно ему воздастся именно по этим делам его, кстати, процесс уже пошел в некоторых швейцарских школах гостиничного бизнеса, мало того, экономической политике франкистского режима были недавно посвящены интересные университетские исследования в Гарварде и Йеле, из коих следует, что каудильо, предчувствуя, что Испания никогда не вскочит на подножку уходящего поезда технической революции, которую она, скажем прямо, элементарно проворонила, отважился сделать ход конем, инвестируя сразу в третью и конечную фазу развития европейской экономики, сведенную к посредничеству, туризму и оказанию услуг, и предоставил таким образом своей стране решающее конкурентное преимущество в тот момент, когда работники с постоянными доходами из новых индустриальных стран, добившись более высокой покупательной способности, решили тратить деньги в Европе либо на элитный туризм, либо на туризм массовый, в зависимости от своего положения в обществе, впрочем, надо сказать, что китайцев в «Парадоре Чинчон» я пока не заметил, за нами ждала своей очереди самая обыкновенная супружеская пара английских профессоров, но китайцы рано или поздно появятся, обязательно появятся, я нисколько в этом не сомневался, только тут придется все же упростить процедуру регистрации, какое бы уважение мы ни питали – и не можем не питать – к подвигам каудильо в области туризма; с тех пор много воды утекло, и я сомневаюсь, что в наше время пришедшие с холода шпионы вздумают вдруг затесаться в невинное стадо обычных туристов, пришедшие с холода шпионы сами стали обычными туристами, по образу и подобию своего предводителя Владимира Путина, первого среди равных.

Покончив с формальностями, завизировав и подписав все гостиничные бланки, я на мгновение снова испытал прилив мазохистской радости, поймав на себе иронический и даже презрительный взгляд Юдзу, когда протянул дежурному администратору свою бонусную карточку Amigos de paradores[11], чтобы он отметил мне заработанные баллы; ничего, подождет, не развалится. Затем я отправился в наш номер, волоча за собой свой самсонайт; она шла следом, дерзко вскинув голову, притом что ее чемодан и сумка от Задига и Вольтера (или Паскаля и Блеза, всего не упомнишь) остались стоять прямо посередине лобби. Я сделал вид, что ничего не заметил, и как только мы вошли в номер, вынул из мини-бара Cruzcampo и закурил – ничего страшного, я убедился на опыте, что детекторы дыма в парадорах тоже были наследием франкистской эры, скорее даже конца франкистской эры, и вообще плевать они тут хотели на детекторы, на эту мелкую запоздалую уступку стандартам международного туризма, сделанную в иллюзорной надежде на гипотетическую американскую клиентуру, которая все равно никогда не доберется до Европы, а уж до парадоров и подавно, из европейских городов только Венеция еще может похвастаться каким-никаким американским присутствием, так что европейским туроператорам пора бы обратить внимание на новые, более неотесанные страны, где рак легких является лишь едва заметным и плохо задокументированным неудобством. В течение следующих минут десяти ничего или почти ничего не происходило, Юдзу, послонявшись по комнате, убедилась, что мобильник по-прежнему ловит сеть, зато содержимое мини-бара никак не соответствует ее статусу: там наличествовали лишь пиво, обычная кока-кола (даже коки-лайт не нашлось) и минеральная вода. Потом она процедила с еле уловимой вопросительной интонацией: «Багаж они, конечно, не приносят?» – «Понятия не имею», – ответил я, открывая вторую бутылку Cruzcampo. Японцы в принципе не умеют краснеть, то есть психологический механизм у них срабатывает, но в результате получается скорее охра; должен признать, она умела держать удар, разве что задрожала мелкой дрожью, но проглотила пилюлю, и не прошло и минуты, как она молча развернулась и вышла. Она появилась еще через несколько минут, волоча за собой чемодан, я же спокойно допивал пиво. Когда еще через пять минут она возникла с дорожной сумкой, я как раз приступал к третьей бутылке – после дороги я буквально умирал от жажды. Как я и рассчитывал, она весь вечер со мной не разговаривала, что позволило мне сосредоточиться на еде – владельцы парадоров не только использовали национальное архитектурное наследие, но и с самого начала поставили перед собой задачу продемонстрировать испанскую региональную кухню во всем ее великолепии; по-моему, у них получалось довольно вкусно, хоть и жирновато, как водится.

Решив повысить планку, я забронировал на вторую ночь отель из сети Relais & Châteaux – замок Бриндос в Англете, неподалеку от Биаррица. Тут уж был и приветственный коктейль, и усердная многочисленная обслуга, в номере нас ждали канеле и печенье макарон в фарфоровых чашах, а в мини-баре охлаждалась бутылка шампанского «Рюинар», короче, это оказался охрененный Relais & Châteaux на охрененном, сука, Берегу Басков, и все было бы прекрасно, не вспомни я вдруг, войдя в читальный салон, где вокруг столов со стопками Figaro Magazine, Côte Basque, Vanity Fair и прочей прессы стояли глубокие кресла с ушами, что я уже останавливался в этом отеле с Камиллой, в конце лета, перед тем как мы расстались, в конце нашего последнего лета, так что и без того едва ощутимый мимолетный прилив симпатии к Юдзу (которая в более благоприятной среде обитания воспрянула духом, замурлыкала, так сказать, и даже принялась раскладывать на кровати свои наряды с явным намерением всех затмить на ужине) и тот мгновенно иссяк, когда я невольно сравнил их манеру держаться в этих интерьерах. Камилла, опешив, прошлась по парадным салонам, задрав голову, изучила картины в рамах, стены каменной кладки и декоративные светильники. Войдя в номер, она аж замерла, впечатленная белоснежным великолепием кровати кинг-сайз, и робко села на краешек, чтобы испробовать ее мягкость и упругость.