Божественная комедия. Самая полная версия - Данте Алигьери - E-Book

Божественная комедия. Самая полная версия E-Book

Данте Алигьери

0,0
10,00 €

oder
-100%
Sammeln Sie Punkte in unserem Gutscheinprogramm und kaufen Sie E-Books und Hörbücher mit bis zu 100% Rabatt.
Mehr erfahren.
Beschreibung

Настоящее издание посвящается величайшему французскому гравёру, иллюстратору и живописцу Гюставу Доре.
Прошло семь столетий со времени создания «Божественной комедии», но и по сей день произведение это является одним из самых читаемых в мире. Гений Данте повергает нас в самое сердце ада человеческой души и постепенно влечет за собой к райским вратам добродетели и радости. Гений Доре ярчайшим образом проявился в знаменитой серии гравюр, иллюстрирующих этот выдающийся памятник эпохи Ренессанса. Доре называют величайшим иллюстратором XIX века за непревзойдённую игру света и тени в его графических работах.
В данной книге представлен первый полный русский перевод, выполненный Дмитрием Егоровичем Мином в соответствии со всеми особенностями стихотворного размера подлинника, то есть терцинами. В 1907 году Императорская Академия наук присудила изданию «Божественной комедии» в переводе Мина премию А. С. Пушкина, отметив его как лучший на русском языке.
Третья часть поэмы Данте – «Рай» – публикуется в переводе Николая Голованова, также выполненном с сохранением размера и рифмовки подлинника.

Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:

EPUB
Bewertungen
0,0
0
0
0
0
0
Mehr Informationen
Mehr Informationen
Legimi prüft nicht, ob Rezensionen von Nutzern stammen, die den betreffenden Titel tatsächlich gekauft oder gelesen/gehört haben. Wir entfernen aber gefälschte Rezensionen.



Данте Алигьери Божественная комедия. Самая полная версия.

© ООО «Агентство Алгоритм», оформление, издание, 2022

* * *

Портрет Данте Алигьери (1265–1321).

Гюстав Доре

Вступление

А. К. Дживелегов Данте Алигиери. Жизнь и творчество

Данте Алигиери (Dante, сокр. из Durante Alighieri, 1265–1321) – величайший итальянский поэт. Родом из Флоренции, принадлежал к городской знати среднего достатка; предком его был рыцарь Каччагвида, погибший во втором крестовом походе в 1147 году. По имени жены его Алагиеры был назван один из сыновей. Потомство Алагиеро стало зваться Алагиери или Алигиери. Отец Данте, по-видимому, был юристом. В семье еще жили феодальные настроения, хотя долгое пребывание в стенах большого торгового города заставляло эти традиции тускнеть. Школа дала Данте начатки знаний в рамках средневековых школьных программ, т. е. очень мало. Университета во Флоренции еще не было. Закладывать настоящие основы своих знаний Данте приходилось самому.

Генри Холидей. Данте и Беатриче

Он читал все, что попадало под руку, и перед ним понемногу начинал рисоваться его собственный путь ученого, мыслителя и поэта. Данте сознательно выбрал среди поэтов Вергилия, который вскоре стал его «вождем, господином и учителем». Он овладел французским и провансальским языками и стал поглощать в огромном количестве поэмы о Трое и о Фивах, об Александре Македонском и о Цезаре, о Карле Великом и его паладинах, а в рифмованных французских энциклопедиях и дидактических поэмах находил знания, которых не мог приобрести в школе. Первые образцы стихов дали ему провансальские поэты. Прямым же вдохновителем Данте был его верный друг Гвидо Кавальканти, самый яркий представитель нового поэтического направления dolce stil nuovo. Как все поэты этого стиля Данте соединяет восхваление избранной им героини (Беатриче – дочери друга его отца Фолько Портинари) со спиритуалистическим и мистическим толкованием любви как стремления к божеству. Сложная символика образа возлюбленной Данте вызвала огромную литературу по этому вопросу, причем часть исследователей склонна была видеть в Беатриче лишь поэтическую фикцию – аллегорическое выражение политических или философских идеалов и чаяний автора. Реальное существование Беатриче можно считать установленным с тех пор, как было найдено в архивах завещание Фолько, в котором упоминается имя его дочери Беатриче, в то время уже супруги Симоне деи Барди.

Чезаре Саккаджи. Данте и Беатриче

Когда в 1290 году Беатриче, совсем еще юная, умерла, Данте собрал ряд своих стихотворений в книжку, которую назвал «Новая жизнь» (Vita Nuova) – по другим толкованиям – «Молодость». Каждое из стихотворений, входящих в эту книжку (24 сонета, 5 канцон и одна баллада), сопровождается объяснениями. В целом – это поэтическая история его любви, первая в новой литературе автобиография ликующей и страдающей души. Следуя стилевому канону dolce stil nuovo, поэт изображает любовь как неземное чувство. Природа ее лучше всего раскрывается в таинственных снах и в аллегорических образах. Последовательное развитие спиритуалистических настроений, насыщающих «Новую жизнь», поэт даст в образе Беатриче в «Божественной комедии», где в ее лице воплощено богословие.

Поэтическая страсть не наполняла целиком жизнь Данте. Как и большинство его сверстников, он должен был приобщиться к делам общественным, прежде всего, как воин. В 1285 году он принимал участие в небольшом походе против Монтеварки. В 1287-м, по-видимому, был в Болонье. В июне 1289-го бился с аретинцами при Кампальдино, а через два месяца участвовал во взятии замка Капроны. Подвигались и его научные занятия. Смерть Беатриче натолкнула его между прочим на трактат Боэция «Об утешении в философии», и чистое умозрение, к которому он привык, вращаясь в мире отвлеченных поэтических образов, совсем увлекло его. Данте стал посещать своего рода философские факультеты, приютившиеся в некоторых флорентинских церквах и монастырях, особенно тот, которым руководили доминиканцы, – в Santa Maria Novella. Эти занятия имели огромное значение для всего дальнейшего поэтического пути Данте, ибо здесь он получил возможность углубиться в изучение представителей средневековой философии, начиная от блаженного Августина и кончая классиками схоластической философии. Естественным образом изучение философов сопровождалось более углубленными экскурсами в область классической литературы. Только теперь Данте расширил свое знакомство с классиками, которому начало положила школа. Он проштудировал Овидия и Лукана, Горация и Ювенала, Сенеку и Стация, наконец Цицерона и Вергилия, которого так почитал. Укрепился он также в астрономических знаниях. Междоусобица в родном городе нарушила строй его мирных занятий. Во Флоренции в годы юности Данте еще не была закончена борьба между дворянством и буржуазией. Она развертывалась, пока он подрастал. Капитуляционная хартия дворянства, «Установления справедливости» (Ordinamenti di Giustizia), – была издана в 1293-м, но она не была последним этапом в борьбе дворян и горожан. После поправок, внесенных в «Установления» в 1295 году, тем из дворян, которые не хотели лишиться политических прав, было разрешено записываться в один из городских цехов. По-видимому, Данте был в числе тех, кто этим разрешением воспользовался. Он стал членом цеха врачей и аптекарей, который принадлежал к семи старшим и включал в себя, кроме двух профессий, по которым назывался, еще книгопродавцев и художников.

Данте Габриэль Россетти. Данте и Беатриче

После вступления своего в цех врачей Данте стал принимать участие в политической жизни. Он был членом некоторых городских советов, хотя и не обнаруживал ни особенного интереса к политической жизни, ни особенного усердия в исполнении своих политических обязанностей. Но если Данте сам не искал политических лавров, то его нашли политические тернии. Положение во Флоренции осложнялось. «Ordinamenti» не могли положить конца политической борьбе. После поправок 1295 года власть в городе фактически стала принадлежать старшим цехам, т. е. промышленной, торговой и финансовой буржуазии. Младшие, ремесленные цехи, правившие два предшествующих года, были оттеснены, а в группе старших видную роль стали играть дворяне: разрешение записываться в цехи снова открыло им путь к власти. Коалиция дворян с крупной торговой, банкирской и промышленной буржуазией сделалась основою господства так называемой гвельфской партии, которое длилось почти весь следующий век. Однако вскоре в пределах гвельфской партии возник раздор. Экономические группы: «банкирские дома», торговые компании вырастали быстро, и доходов на всех не хватало. Партия разбилась на две группы: Черных, которые стали себя называть просто гвельфами, и Белых. Первые ориентировались на папскую курию, способствовавшую капиталистическому перерождению Италии. Вторые вступили в сношения с гибеллинами, партией феодального военного дворянства. Семья Данте была всегда в рядах гвельфов. После раскола все Алигиери примкнули к Белым. В связи с конфликтом Данте в мае 1300 года был отправлен послом в Сан-Джиминьяно, а в июне был избран членом правящей коллегии приоров. Черные были побеждены, вожди их изгнаны из города, бежали к Бонифацию; последний отправил через некоторое время против Флоренции французского принца Карла Валуа «для умиротворения». Город подчинился, и под защитою французов во Флоренцию победоносно вернулись Черные. Началась месть. Данте, бывший в это время в отлучке, вместе с другими был присужден к изгнанию с угрозою сожжения живьем в случае самовольного возврата [начало 1302]. Он так и не увидел больше «прекрасной овчарни, где спал ягненком».

Сальваторе Постильоне. Данте и Беатриче

Началась скитальческая жизнь, полная лишений. Гордый дух человека, не всегда «снисходившего до разговоров с мирянами», познал, как «горек бывает чужой хлеб и как тяжело подниматься и спускаться по чужим лестницам». Но в великом изгнаннике таились неисчерпаемые силы духа. Он странствовал по свету, боролся, учился и творил. Первые годы он надеялся, что Белым вместе с остатками томившихся еще в изгнании гибеллинов удастся силою вернуться на родину и победить Черных. Попытки были отбиты, и Данте, отчаявшись, стал искать на свете уголка, где он мог бы найти покой и возможность работать. Но судьба гнала его то в Верону, где он некоторое время пользовался гостеприимством друга гибеллинов Кана Гранде делла Скала, то в Падую, то в Мантую, то в Лигурию, то в Париж. В его голове роились творческие замыслы, но заниматься мог он только урывками («Пир», трактат о языке).

В 1308 внезапно ожили надежды гибеллинов и окончательно примкнувшего к ним Данте. Императором Германии был избран Генрих VII, граф Люксембургский, который заявил, что сумеет силою оружия положить конец партийным усобицам в Италии. Гибеллины смотрели на него, как на Мессию, верили, что ему удастся уничтожить господство буржуазии в Италии, и Данте приветствовал его экстатически. Генрих сделал попытку покорить Флоренцию, но смерть застигла его в такой момент, когда ему самому все дело стало казаться безнадежным [1313]. Рухнула последняя надежда Данте, ибо на родине дважды имя его было вычеркнуто из списка амнистированных, как имя активного эмигранта. Когда позднее, как сообщают, было предложено ему вернуться на условиях унизительного публичного покаяния, Данте отверг это предложение. Странствования продолжались. В 1315 году Данте был в Лукке, где пользовался гостеприимством Джентукки, благородной дамы, которая стала очень близким ему человеком, а с 1318 года и до конца жизни прожил в Равенне у ее синьора Гвидо Полента, внука воспетой им Франчески да Римини. Там он довел до конца свою поэму; там умер и похоронен.

Первым большим произведением Данте эпохи изгнания является его «Пир» (Il Convivio), относящийся по-видимому к 1307–1308 годам. Данте хотел дать в нем нечто вроде средневековой энциклопедии в форме комментария к ряду своих философских канцон. Но трактат остался неоконченным. В четырех написанных главах мы имеем введение и объяснение к трем канцонам. По форме «Пир» – чисто схоластическое произведение, которое тесно связано с углубленными философскими занятиями Данте до изгнания. В трактате говорится обо всем: о богословии, о морали, об астрономии, и многое в нем уже предвещает если не образы, то концепции «Божественной комедии».

«Пир», как впоследствии и «Божественная комедия», написан по-итальянски. В то время как шла работа над трактатом и зарождалась поэма, для Данте был уже решен вопрос о том, на каком языке ему нужно обращаться к читателям. Он целиком уже был горячим защитником итальянского языка. Это – одна из величайших его заслуг перед итальянской культурой. Данте сумел понять, что в городах вырастал новый человек, способный читать и развиваться на прочитанном, что если писатель хочет говорить для своего времени и влиять на своих сограждан, он должен отбросить язык школы и ученых кругов, заговорить на языке этого нового человека – на языке, который всем понятен и всем доступен. Это еще раз доказывает, как чуток был Данте к тем общественным переменам, которые совершались на его глазах. Защите итальянского языка и посвящен неоконченный латинский трактат «De vulgari eloquentia», относящийся к тем же годам, что и «Пир». В нем защита vulgare ведется аргументами философскими и филологическими, что конечно никак не может затемнить основного социально-культурного аргумента, который для Данте был решающим, но которому он не умел найти вполне адекватного выражения в обычном построении латинского трактата.

Памятник Данте во Флоренции на площади Санта Кроче

Работа над «Пиром» была оставлена в 1309 году, когда для гибеллинов и Данте казалось занялась заря новой жизни после избрания Генриха Люксембургского. Генрих VII собирался в Италию. Ему нужно было подготовить достойную встречу, нужно было вести агитацию за гибеллинские идеалы, трубить сбор его приверженцам. В гибеллинском лагере Данте был единственным человеком, способным взвалить на свои плечи эту огромную задачу. Он взялся за нее со всем пылом. Он писал одно за другим огненные латинские послания, обращенные ко всем, от кого он мог ждать сочувствия и поддержки. Это была публицистика, рассчитанная на непосредственный эффект. За ней последовала тяжеловесная аргументация латинского трактата «Монархия» (De Monarchia). В литературе, сопровождающей вековой спор между империей и папством, трактат Данте, наряду с книгой Марсилия Падуанского, является наиболее полным выражением гибеллинских идеалов. Собственные гибеллинские убеждения Данте к этому времени сложились уже окончательно, и ему нужно было только подобрать соответствующие аргументы, способные повернуть общественное мнение Италии на сторону императора. И замечательно, что вместе с пробуждением стародворянской гибеллинской идеологии в сознании Данте ему сразу изменила та безошибочная оценка социально-культурной обстановки, которая столь ярко сказалась в трактате о языке. Данте ни на минуту не вспомнил о том, какие живые силы сегодняшнего дня, какие здоровые насущные интересы заставляют богатые итальянские города бороться против дутых притязаний империи и прикрывать эти интересы столь же дутой и никого не обманывающей привязанностью к папству. Данте был убежден, что исторические и философские аргументы могут решить спор, давно и бесповоротно решенный жизнью. И жестоко обманулся.

В «Монархии» речь идет о том, каким образом создалось право римского государства царить над народами, говорится о преемственности власти римских императоров германской нации от древних римских императоров, решается вопрос о двух мечах: духовном и светском и утверждается положение, что император получает власть не от папы, а непосредственно от бога.

Однако гениальнейшим созданием поэта, стоящим в одном ряду с поэмами Гомера, «Фаустом», лучшими драмами Шекспира, является его «Божественная комедия» («Комедией» Данте назвал свое произведение потому, что скорбное и страшное вначале оно завершается радостным концом; слово «божественная» не принадлежит Данте), – плод всей второй половины жизни и творчества Данте. В этом произведении с наибольшей полнотой отразилось мировоззрение поэта. Данте выступает здесь как последний великий поэт средних веков, продолжающий линию развития феодальной литературы, впитавшей, однако, в себя некоторые черты, типичные для новой буржуазной культуры раннего Ренессанса.

Дом-музей Данте во Флоренции

«Комедия» – последнее и самое зрелое произведение Данте. Поэт не сознавал конечно, что его устами в «Комедии» «заговорили десять немых столетий», что он подытоживает в своем произведении все развитие средневековой литературы.

А. К. Дживелегов Замысел, сюжет, историческое значение «Комедии»

К концу XII века итальянская литература вышла на вольную дорогу, сливая воедино отмирающие, феодальные отголоски с крепнущими буржуазными мотивами, объединяя уцелевшие воспоминания от римских времен, принесенные из-за Альп рыцарские провансальские мотивы и новые религиозные настроения. Одиноким гигантом, подобно Горе очищения в безбрежном океане, стоит Данте на грани двух эпох, давая синтез одной, освещая пути для другой. Это сделала его «Комедия» – главный плод гения Данте, детище его изгнания. В ней отразилось все, что в жизни было поэту дорого: любовь к Беатриче, научные и философские занятия, муки и думы, восторги и печали изгнанника. Данте прокалил пережитое на огне страсти, из личного превратил в общественное, из итальянского в мировое, из временного в вечное.

Замысел «Комедии» относится к периоду работы над стихами и прозой «Новой жизни». Мысль о грандиозном славословии Беатриче сквозит и в центральной канцоне, и в заключительных строках «Новой жизни», а последний сонет книги даже как бы намечает поэтическую форму будущего панегирика. Но без усиленных занятий, в которые Данте втянулся после смерти Беатриче, поэма, раскрывшая в образах всю систему средневекового миросозерцания, не могла бы быть написана, как не могла она быть написана, если б жизненный опыт Данте не обогатился в острой политической борьбе, связанной с периодом эмиграции и интервенции.

Учение об аде и рае появляется в христианской догматике с самого начала. Христианский ад и христианский рай примыкают к языческой преисподней и к языческим Елисейским полям. Сохранение этих загробных обиталищ было вполне логично, так как без идеи посмертного воздаяния за грехи и за праведную жизнь на земле невозможно было обоснование христианской морали. Учение о чистилище появилось позднее и было плодом богословских умствований VI века, стремившихся смягчить мрачный пессимизм изначальной христианской догматики. Представление о чистилище основано на вере, что своевременное! покаяние может повести к прощению любого греха. Относительно местоположения чистилища твердых данных не существовало, в то время как считалось точно установленным, что ад находится где-то в подземных безднах, а рай обязательно в небесах. Поэтому пейзажи ада и рая Данте рисовал по канве, существовавшей издавна, а пейзажи чистилища – создание его собственного воображения. Без величественной горы чистилища, высочайшей горной вершины на земном шаре, картина загробного мира была бы неполна и населяющим загробный мир душам было бы тесно.

Подземный мир, бушуя на просторе,

С толпою душ кружится в царстве мглы

А поэту нужно было много места, чтобы разместить несметную толпу теней. Тени для него неизмеримо важнее остального. Ибо до смерти они были людьми, а люди интересовали поэта превыше всего.

Данте не мог отойти от общей концепции вселенной, опирающейся на систему Птоломея, богословски осмысленную схоластиками. Для него земля представляет собой шар и находится в центре вселенной. Вокруг нее концентрически вращаются планеты и солнце. Земля и планеты охвачены неподвижным бесконечным Эмпиреем. Населено только северное полушарие земли. В центре его Иерусалим, а крайние его точки – устья Ганга на востоке и Кадикс в Испании. Италия помещается на половине пути между Кадиксом и Иерусалимом. Когда Люцифер взбунтовался против бога, он был низвергнут на землю, упал головой вперед на поверхность одного полушария, ушел в землю и застрял навеки в ее центре – живой, но ставший демоном. Вокруг него образовался ад в виде огромной воронки, расширяющейся кверху и выходящей широкой частью почти к поверхности северного полушария. Южное полушарие покрылось водой, а в центре его от падения Люцифера взметнулась земля, образовавшая высокую уступчатую гору в форме усеченного конуса. Это и есть гора чистилища. Она окружена узеньким взморьем у подножия, а ее плоская вершина, покрытая лесом, – земной рай, где совершилось грехопадение Адама и Евы. Настоящий рай размещается на девяти небесах, образуемых кругами вращения семи планет (Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн), Неподвижных звезд и Перводвигателя. Десятое небо – Эмпирей.

Эта картина вселенной дается поэтом как каноническая, но он свободно расцвечивает ее красками своей неисчерпаемой палитры. Каков же его путь по загробному миру?

Об руку с Вергилием поэт вступил во тьму глубокой бездны, над вратами которой начертаны слова: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Обоих поэтов встречают несметные толпы людей, проживших жизнь «без хулы и без хвалы», отринутых даже адом. Они должны вечно вертеться у его преддверия, даже не удостоившись мук. «Взгляни и пройди», – guarda e passa – презрительно бросает Вергилий, увлекая Данте дальше. В ладье Харона переправляются поэты через первую адскую реку Ахерон и попадают в лимб, где без муки, в полублаженстве живут души языческих праведников и где Данте принят шестым в содружество великих поэтов древности – Гомера, Вергилия, Горация, Овидия и Лукана. Это – первый круг ада. В преддверии второго – древний Минос судит грешников, а в самом круге в густом мраке воет неистовый ураган и в вихре носятся ду́ши осужденных за грех сладострастия. Это – V песнь «Ада» с бессмертным эпизодом Франчески и Паоло. В третьем круге, где не переставая лает трехголовый Цербер, мучаются под непрестанным снегом и градом обжоры, и Данте слышит первое касающееся его судеб зловещее пророчество: Флорентиец Чакко предсказывает поэту распрю «белых» и «черных» и ее исход. В четвертом круге, как древний Сизиф, влекут тяжести скупцы и расточители; среди них много пап и кардиналов. Тут же (VII песнь) чудесный образ Фортуны. Дальше путь преграждается адской рекой Стиксом, через которую поэтов в своей ладье перевозит мифический вольнодумец Флегий, по преданию, сжегший храм Аполлона. Пока они плывут, на лодку пытается напасть неукротимый Филиппо Ардженти, флорентиец из знатного рода Адимари. Поэты вошли в пятый круг, где мучаются гневные. За Стиксом возвышаются раскаленные башни адского города Диса, где казнятся еретики. Ворота охраняются демонами, которые не хотели пропускать поэтов, пока не явился посланный небом ангел и не отворил ворота своим жезлом. Это шестой круг – X песнь, центром которой являются поразительный по мощи и пластичности эпизод с Фаринатою дельи Уберти, в который втиснут другой – с Кавальканте деи Кавальканти. Седьмой круг, где мучаются насильники, распадается на три отделения: схоластическая систематика и моральный замысел поэта начинают требовать все большей детальности. В первом из этих отделений течет третья река преисподней Флегетон, несущая вместо воды потоки кипящей крови; в ней барахтаются насильники против людей и тираны; когда они хотят выбраться на берег, их поражают стрелами скачущие по берегу кентавры. Здесь Александр Македонский, Пирр Эпирский, Аттила, Эццелино да Романо и другие. Второе отделение наполнено согрешившими насилием против себя – это самоубийцы; они превращены в деревья, терзаемые гарпиями. Данте сломал сук одного дерева, и оказалось, что он ранил Пьеро делла Винья, поэта Фридрихова сицилийского кружка. Третье отделение – обиталище насильников против бога и природы; их тоже три вида: богохульники, ростовщики и содомиты; они должны, не останавливаясь, бегать под непрерывным огненным дождем.

…поцелуй сердечный

Был применен улыбкою к устам

Среди богохульников (XIV песнь) Капаней, один из греческих героев, а среди содомитов много видных флорентийцев, которых с самого начала жаждал видеть Данте: Гвидо Гверра, Теггьяйо Альдобранди, Якопо Рустикуччи и старый друг и учитель поэта – Брунетто Латини.

При дальнейшем спуске Данте и Вергилий приходят к водопаду, низвергающемуся в восьмой круг; туда переносит их на себе чудовище Герион, олицетворение обмана.

Страх мне в сердце пробудил

Свирепый Лев

Восьмой круг делится на десять рвов, или «злых ям», в каждой из которых казнят прегрешивших обманом. Для Данте моральный рубеж проходит как раз перед восьмым кругом. Грешников, которые были обречены страдать в первых семи кругах, он чаще осуждал лишь в силу велений богословской догматики; по-человечески он нередко готов был их прощать. Для грешников восьмого круга приговор его совести почти всегда совпадал с приговором схоластического богословия. Для грешников девятого круга, то есть изменников и предателей, его собственный приговор всегда беспощаден.

В первой яме обольстители; их бьют длинными бичами рогатые черти, нанося им страшные раны. Во второй яме льстецы, они плещутся в зловонных испражнениях. В третьей – головой в землю воткнуты виновные в симонии; ноги их, торчащие наружу, обжигаются пламенем. Каждый вновь приходящий проталкивает своего предшественника глубже в землю. Здесь мучается папа Николай III Орсини, ожидающий Бонифация VIII. В четвертой яме колдуны, прорицатели и волшебники; у них головы вывернуты назад, и они плачут, орошая слезами собственные спины. В пятой яме в кипящей смоле варятся лихоимцы и преступники по службе; при первой попытке выбраться из смолы черти подхватывают их на вилы. Черти ведут себя столь буйно, что Вергилию едва удается уберечь Данте от их покушений. В шестой яме лицемеры; на них надеты свинцовые мантии, давящие своей тяжестью, но зато позолоченные сверху. В седьмой – воры, отданные в добычу змеям. В этом месте (XXIV песнь) Ванни Фуччи бросает Данте второе пророчество, предсказывающее торжество «черных». В восьмой яме злые советники, каждый из них заключен в огромный гудящий огненный столб. Здесь эпизоды с Одиссеем (XXVI песнь) и с Черным херувимом Гвидо да Монтефельтро (XXVII песнь). В девятой яме распространители религиозных лжеучений и виновники политических интриг. Их беспрестанно поражает мечом демон. Среди мучающихся – Магомет с рассеченной грудью, трубадур Бертран де Борн, который держит в высоко поднятой руке собственную голову, и Моска деи Ламберти, один из виновников распри между гвельфами и гибеллинами во Флоренции. В десятой яме подделыватели в собственном зловонии.

Между восьмым и девятым кругами находятся в каменных колодках гиганты, восставшие против Юпитера. Один из них, Антей, спускает поэтов в десятый, последний круг ада, где казнятся изменники. Он в самом центре земли и представляет собой покрытое льдом озеро, куда вливается четвертая, текущая в аду река Коцит. В этом круге тоже четыре отделения. В первом (Каина) – убийцы близких родственников, во втором (Антенора) – изменники родине, в третьем (Птолемея) – изменники друзьям, в четвертом (Джудекка) – восставшие против бога. Здесь (XXXIII песнь) страшная повесть графа Уголино о башне голода и изображение Люцифера, который в тройной пасти грызет трех самых больших предателей: Брута и Кассия, изменивших Цезарю, и Иуду, предавшего Христа (песнь XXXIV).

Цепляясь за обледенелую шерсть Люцифера, поэты попадают в колодезь, пробитый им при падении с неба, и, с трудом карабкаясь, выходят на поверхность южного полушария, к подножию горы чистилища, окруженной океаном. Их встречает Катон Утический, заставляет омыться росой от адской копоти и подготовиться к восхождению на гору. Ангел приводит лодку, полную очищающихся душ, и Данте с радостью узнает музыканта Казеллу. Подойдя к горе, поэты встречают короля Манфреда, которого Данте не осудил за ересь и допустил к очищению. В начале подъема очищаются ленивцы, а за ними погибшие насильственной смертью. Пятая песнь «Чистилища» содержит эпизоды с Буонконте Монтефельтро и Пией деи Толомеи, а в VI песне предстает скульптурная фигура Сорделло и поется осанна империи. Поэт засыпает, и во сне он перенесен ко входу в чистилище. В нем семь кругов по числу семи смертных грехов: ангел мечом ставит на челе у Данте семь латинских букв P (peccatum – грех). Они стираются по одной после прохождения каждого круга. В первом круге чистилища – души гордецов, несущие тяжести. Во втором – завистники; веки их сшиты железными нитками, и они не могут их разомкнуть. В третьем – гневные; они находятся в густом дыму. В четвертом – ленивые духом, или унылые; недостаточно деятельные в любви к благу, они должны без отдыха бегать. В пятом – скупцы с лицами, устремленными в землю. Здесь вдруг раздается гул, и вся гора содрогается от ударов землетрясения – это знак, что одна из душ чистилища освободилась и будет возноситься в рай. Ею оказывается римский поэт Стаций, вместе с которым поэты приходят в шестой круг, круг скупых и обжор. В XXIII песне – эпизод с Форезе Донати, иссохшим от голода. В седьмом – сластолюбцы, находящиеся в огне. Данте тоже проходит очищение огнем вместе с Гвидо Гвиницелли, Вергилием и Стацием. После очищения с его чела стирается последнее P. Он (XXX песнь) расстается с Вергилием, ибо это граница земного рая, недоступного для нехристиан. Беатриче должна была появиться, принося с собой весь груз сложной богословской символики, чтобы заступить место Вергилия, язычника, которому заказаны пути в земной рай.

Одна из них, в Капоккио вонзя

Под горлом зубы, повлекла злодея

По камням дна, терзая и разя

Данте видит колесницу торжествующей церкви, влекомую Грифоном. На ней Беатриче. Она называет поэта по имени, упрекает его за измену ей и приглашает покаяться в грехе сладострастия. Данте повинуется. После этого, созерцая различные символические видения, он просветляется духом и, окунувшись сначала в Лету, реку забвения, потом в Эвное (ясное понимание), становится готов ко вступлению в рай, куда и ведет его Беатриче.

Рай населен не так густо. Души праведников собраны вместе у подножия господнего трона, но они витают по всем сферам, где Данте их встречает и ведет с ними беседы. На Меркурии император Юстиниан («Рай», песнь XI) прославляет Римскую империю. На Солнце Фома Аквинский восхваляет учителей церкви и рассказывает житие св. Франциска, а францисканец Бонавентура восхваляет главу ордена, к которому принадлежит Фома, – св. Доминика. На Марсе появляется перед Данте его предок Каччагвида и начинается длинная беседа. Из нее Данте еще раз узнает о своей судьбе (песни XV–XVIII). На Юпитере поэт видит орла, составленного из праведных душ, подвергающих суровому осуждению королей и властителей. На Сатурне кардинал Пьетро Дамиани громит пороки духовенства, а св. Петр разражается гневом по поводу деяний последних пап: Бонифация, Климента V, Иоанна XXII. Наконец, в Эмпирее, в центре мистической Розы, в непосредственной близости к богу, Данте созерцает престол, приготовленный для героя его надежд – Генриха VII. Там св. Бернард возносит свою молитву к Мадонне и взору поэта являются богоматерь и троица.

Чтобы вдохнуть жизнь в эту необъятную схоластическую аллегорию, чтобы влить трепет действительности в эту отвлеченную схему, нужен был грандиозный поэтический гений. «Комедия» недаром звучит для всех времен. Недаром каждая эпоха находит в ней что-нибудь родное. Для современников «Комедия» была либо по-настоящему божественною книгою – ведь это они нарекли ее «божественной» вскоре после смерти поэта, – где они искали живого личного отношения к божеству, как в мистических учениях ересей и во францисканской религии любви; либо энциклопедией, вместившей в себя огромное количество знаний «моральных, естественных, астрологических, философских, богословских» (Дж. Виллани). Для потомства «Комедия» прежде всего грандиозный синтез феодально-католического мировоззрения и столь же грандиозное прозрение новой культуры. Кроме того, «Комедия» – одно из величайших художественных произведений, стоящее в одном ряду с поэмами Гомера, с трагедиями Эсхила, с лучшими драмами Шекспира, с «Фаустом» Гете.

Отец! насыться нами: тем страданье

Нам утолив

Иллюстрации Гюстава Доре как самостоятельное произведение искусства

Проиллюстрировать «Божественную комедию» Данте пытались многие. Но ни один из мастеров не оставил такого неизгладимого следа в нашем коллективном воображении, как Гюстав Доре. Гравюры французского художника к поэме великого флорентийца – несомненная творческая удача в истории мирового искусства, явившая миру уникальную «встречу» двух талантов – художника и поэта.

В одном из французских журналов XIX века вскоре после публикации «Иллюстрированного Инферно», гравюр Доре к первой части «Божественной комедии» Данте, было написано: «Мы склонны полагать, что концепция и интерпретация поэмы исходят из одного и того же источника. Перед нами мистический и торжественный диалог Данте Алигьери и Гюстава Доре об инфернальных тайнах потустороннего, открывшихся их проницательным душам во время этого сложного исследовательского путешествия».

Гюстав Доре. Искушение Христа

Гюстав Доре. Андромеда

Знаменитая аллегорическая поэма в современном восприятии неразрывно связана именно с иллюстрациями великого Доре. Даже сегодня, более чем полтора века спустя после первой публикации его гравюр, интерпретация «Божественной комедии», предложенная французским художником, все еще определяет наше видение поэмы.

Гюстав Доре. Шотландский пейзаж

Гюстав Доре родился в Страсбурге 6 января 1832 года. Мать его, урожденная Александрина Плюшар, происходила из зажиточной буржуазной семьи. Его отец, Пьер-Луи Доре, был сыном офицера наполеоновской армии, погибшего при Ватерлоо.

Квартира семьи Доре находилась в старом доме с высокой крышей на одной из улиц, выходивших к готическому собору. Узкие улицы, высокие старинные дома с двумя-тремя слуховыми окнами, увенчанные черепичными крышами, – вот типичный облик Страсбурга первой половины XIX в.

От детских впечатлений о величественном соборе у взрослого Доре чувство необъятности пространства. Так возникла романтическая любовь к архитектуре прошлых веков, что позднее скажется в его творчестве, и особенно сильно в ранних работах – иллюстрациях к Рабле и Бальзаку.

В 1841 г. Семья Доре переезжает в Бур, куда переводят отца – инженера-мостостроителя.

Бур, окруженный со всех сторон громадами Вогез и сосновыми лесами, извилистые улочки города, монастыри, старинный собор – все будило воображение юного художника. Гюстав рисовал все свободное время, покрывая стены и полы рисунками. Отец с тревогой следил за артистическими упражнениями сына – он хотел, чтобы Доре поступил в политехническую школу. Чтобы отвлечь его от рисования, отец покупает ему скрипку, но это только способствовало выявлению другого дара Гюстава – музыкального. До конца своих дней он виртуозно владел скрипкой.

Во время одной из поездок в Париж мать показала некоторые из рисунков сына знаменитому художнику Орасу Берне, который отметил талантливость юного Гюстава.

В 1847 15-летний Доре вместе с родителями приезжает в Париж.

Втайне от них юноша отправился к издателю Шарлю Филипону и показал свои рисунки. Филипон сразу же угадал в нем многообещающее разностороннее дарование и посоветовал родителям оставить сына в Париже. Но только через несколько месяцев, после скоропостижной кончины отца, Доре вместе с матерью переселяется в Париж. Юный художник сразу же отправился к Филипону с новой серией рисунков «Подвиги Геркулеса». Филипон принимает его в число сотрудников газеты «Карикатюр».

Гюстав Доре. Красная шапочка

Работа карикатуриста помогла Доре глубже изучить жизнь. Несомненно, что работая у Филипона, он овладел изумительным мастерством в изображении массовых сцен. Гюстав Доре обладал поразительной способностью зримо представлять слово. Созданный им образ не рабски следовал за текстом, но приобретал самостоятельную ценность, обусловленную высоким художественным качеством. Художник владел даром мгновенной импровизации, способностью настраиваться на ту тональность, которая была характерна для иллюстрируемого им автора.

Гюстав Доре. Паоло (Малатеста) и Франческа да Римини

У Доре была феноменальная зрительная память, позволявшая ему легко справляться с любой технической трудностью. «Я припоминаю» – было девизом художника. Биограф проводит следующий факт. Однажды друг Доре фотографировал собор, а художник пристально этот собор рассматривал. Затем уже дома, в то время, пока проявляли фотографию, Доре нарисовал его по памяти. Сравнение рисунка и фотографии обнаружило – к изумлению фотографа, – что в рисунке не упущено ни одной детали.

В 1853 году Доре добивается одобрения своего издателя на иллюстрирование сочинений Рабле (согласно договору, Доре имел право рисовать только карикатуры), которые должны были выходить в виде серий. Так, в 1854 году появляется дешевое издание «Сочинений Рабле с иллюстрациями Гюстава Доре». «Это была, – вспоминал позже художник, – первая моя вещь, которая произвела сенсацию».

Вслед за этими листами Доре создает циклы гравюр к «Озорным рассказам» Бальзака, к «Дон Кихоту» Сервантеса, «Сказкам» Перро, которые сразу же выдвинули его в число ведущих мастеров иллюстрации XIX века.

В 1855 году Гюстав Доре начинает работу над серией иллюстраций к «Божественной комедии» Данте Алигьери, открыв тем самым грандиозный творческий проект «Шедевры литературы». Гюставу было тогда всего 23 года. Помимо «Божественной комедии» в список Доре вошли также Гомер, Оссиан, Байрон, Гете, Расин и Корнель. То, что Данте оказался в начале этого списка, отражает популярность итальянского поэта во французской культуре середины XIX века.

Первоначально интерес французских читателей к «Божественной комедии» ограничивался эпизодами «Паоло и Франческа» (Ад. V) и «Уголино» (Ад. XXXIII).

В ХIХ веке поэма Данте приобретает все большую популярность: возникают многочисленные переводы комедии на французский язык, в газетах и специализированных журналах появляется серия критических исследований. Но и это еще не все. Между 1800 и 1830 годами возникает более 200 произведений живописи и скульптуры, посвященных знаменитой поэме.

Приступая к работе над иллюстрациями к поэме Данте, Доре, несмотря на свою молодость, уже был самым высокооплачиваемым иллюстратором во Франции и имел за плечами популярные издания Франсуа Рабле и Оноре де Бальзака. Однако убедить своего издателя Луи Ашетта профинансировать столь амбициозный и дорогостоящий проект он все-таки не смог. Поэтому публикацию первой книги 1861 года финансировал сам художник.

Выход «Иллюстрированного Инферно» в 1861 году сопровождался огромным успехом. Луи Ашетт вызвал Доре срочной телеграммой: «Успех! Давай быстрее! Я осел!»

Вскоре, опираясь на растущую популярность Гюстава Доре, издательский дом «Ашетт» опубликовал иллюстрации к двум другим частям «Божественной комедии» – «Чистилище» и «Рай» – в одном томе. Популярность поэмы Данте во Франции еще более возросла.

Впоследствии гравюры Доре к «Божественной комедии» появились примерно в 200 изданиях, а переводы с итальянского оригинала стали доступны на нескольких языках.

Иллюстрируя поэму Данте, французский художник отыскал интересное и оригинальное сочетание стилей. В его гравюрах переплетаются черты ренессансного стиля (прежде всего Микеланджело) с элементами северной пейзажной традиции и современной Доре французской поп-культуры.

О, не забудь ты и меня: я Пия!

Позднее художник проиллюстрировал множество других книг – от Библии до «Ворона» Эдгара По. Тем не менее его звездным часом все-таки была «Божественная комедия» Данте.

Большую роль в жизни и творчестве Доре сыграла поездка в Англию в конце 1860-х гг., результатом которой явился цикл гравюр к альбому «Лондон». Работа над этим циклом была прервана в 1870 г. из-за начавшейся франко-прусской войны. Большинство работ, созданных Доре в эти годы, составляют аллегорические картины на библейские и антивоенные темы.

Гюстав Доре. Биллинсгейтский рынок после открытия. Из серии Лондон

Творческая активность не покидала Доре до конца его жизни. В течение последнего десятилетия он создавал не только графические листы и иллюстрации, но и полотна колоссальных размеров, гигантские скульптуры, среди которых наиболее интересен памятник Александру Дюма, выполненный в 1882 г. и торжественно открытый в1884 г. в Париже. Дюма изображен сидящим в кресле: на одной стороне цоколя представлена группа людей, читающих книги Дюма, на другой изображен Д’Артаньян.

Умер Доре в 1885 году от апоплексического удара в возрасте 51 года.

Перевод Мина и царская цензура

При первой публикации полного перевода «Ада», которая пришлась на годы «мрачного семилетия», переводчик и его издатель столкнулись с серьезными цензурными препятствиями.

Посылая в Петербург перевод «Ада», председатель Московского цензурного комитета в рапорте от 27 сентября 1852 г. излагал свои сомнения:

«Во всей поэме господствует смешение понятий христианских с языческими, постоянное сближение мифологических вымыслов с истинами христианской религии и изъявление равной веры и равного уважения как к тем, так и к другим. Так, напр., во второй песне сошествие в Ад и Рай Энея принимается поэтом за такую же истину, как и восхищение на небо Апостола Павла <…> посему, согласно с заключением Комитета <…> поэма Данта не может быть напечатана без разрешения Главного Управления Цензуры».

21 октября 1852 г. Главное управление направило рукопись перевода цензору Н. Родзянко, который в своем отзыве высказывает мнение, что произведение Данте вполне допустимо к чтению. Однако рецензент отметил в рукописи перевода несколько «неуместных выражений,», к которым он там же «присовокупил замечания», почему именно считает их «неудобными к печатанию».

Главное управление, рассмотрев этот отзыв определило допустить к печати представленный перевод «с изменением или пропуском более резких и неблагопристойных мест по усмотрению Московского цензурного комитета», и рекомендовало «обратить внимание цензора на места, отмеченные в рукописи». В результате 20 терцин оказалось изъятым в напечатанном переводе.

Получив цензурное разрешение, Погодин должен был начать печатание «Ада» заново, и на протяжении 1853 г. в «Москвитянине» был опубликован весь перевод. Закончив публикацию в журнале, Погодин решил издать перевод Мина отдельной книгой. В связи с этим С. П. Шевырев обратился 1 февраля 1855 г. к министру просвещения Норову с просьбой «разрешить публикацию изъятых из перевода строк под его просвещенное покровительство».

А. С. Норов, большой почитатель итальянской литературы, разрешил печатать запрещенные ранее терцины, отметив, что «они могут быть одобрены к напечатанию, во внимание к древности и высокому достоинству означенной поэмы…».

Шевырев передал ответ министра Погодину, но издатель уже не успел воспользоваться этим разрешением. Книга была сверстана по готовому набору из «Москвитянина» (цензурное разрешение на ее издание подписано 25 февраля), и вскоре она вышла в свет с теми же купюрами в тексте.

В настоящем издании все изъятые цензурой стихи и терцины восстановлены по списку, сделанному рукой Мина, который прилагался к письму Шевырёва.

Несмотря на появление во второй половине XIX в. еще нескольких стихотворных переводов «Ада», миновский перевод оставался лучшим, о чем свидетельствует и высказывание Валерия Брюсова в 1905 г. Высоким признанием труда Мина явилось и присуждение его переводу «Божественной комедии» в 1907 г. премии имени А. С. Пушкина.

Ад

Перевел с итальянского размером подлинника Дмитрий Мин

Песнь I

Содержание.Уклонившись в глубоком сне с прямой дороги, Данте пробуждается в темном лесу, при слабом мерцании месяца идет далее и перед дневным рассветом достигает подошвы холма, которого вершина освещена восходящим солнцем. Отдохнув от усталости, поэт восходит на холм; но три чудовища – Барс с пестрою шкурою, голодный Лев и тощая Волчица, преграждают ему дорогу. Последняя до того устрашает Данта, что он уже готов возвратиться в лес, как внезапно появляется тень Виргилия. Данте умоляет ее о помощи. Виргилий, в утешение ему, предсказывает, что Волчица, так его испугавшая, скоро погибнет от Пса, и для выведения его из темного леса предлагает ему себя в провожатые в странствии через Ад и Чистилище, прибавляя, что если он пожелает взойти потом на Небо, то найдет себе вожатую, стократ его достойнейшую. Данте принимает его предложение и следует за ним.

 1 В средине нашей жизненной дороги,  Объятый сном, я в темный лес вступил,  Путь истинный утратив в час тревоги.    4 Ах! тяжело сказать, как страшен был  Сей лес, столь дикий, столь густой и лютый,  Что в мыслях он мой страх возобновил.    7 И смерть лишь малым горше этой смуты!  Но чтоб сказать о благости Небес,  Все расскажу, что видел в те минуты.    10 И сам не знаю, как вошел я в лес:    В такой глубокий сон я погрузился    В тот миг, когда путь истинный исчез.    13 Когда ж вблизи холма я пробудился,    Где той юдоли[1] положён предел,    В которой ужас в сердце мне вселился, —  

И сам не знаю, как вошел я в лес

 16 Я, вверх взглянув, главу холма узрел    В лучах планеты, что прямой дорогой    Ведет людей к свершенью добрых дел.    19 Тогда на время смолк мой страх, так много    Над морем сердца бушевавший в ночь,    Что протекла с толи́кою тревогой.    22 И как успевши бурю превозмочь,    Ступив чуть дышащий на брег из моря,    С опасных волн очей не сводит прочь,    25 Так я, в душе еще со страхом споря,    Взглянул назад и взор впери́л туда,    Где из живых никто не шел без горя.    28 И отдохнув в пустыне от труда,    Я вновь пошел, и мой оплот опорный    В ноге, стоящей ниже, был всегда.    31 И вот, почти в начале крути горной,    Покрытый пестрой шкурою, кружась,    Несется Барс и легкий и проворный.    34 Чудовище не убегало с глаз;    Но до того мне путь мой преграждало,    Что вниз сбежать я помышлял не раз.    37 Уж день светал, и солнце в путь вступало    С толпою звезд, как в миг, когда оно    Вдруг от любви божественной прияло    40 Cвой первый ход, красой озарено;    И все надеждою тогда мне льстило:    Животного роскошное руно,  

…Несётся Барс и лёгкий и проворный

 43 Час утренний и юное светило.    Но снова страх мне в сердце пробудил    Свирепый Лев, представший с гордой силой.    46 Он на меня, казалось, выходил,    Голодный, злой, с главою величавой,    И, мнилось, воздух в трепет приводил.    49 Он шел с Волчицей, тощей и лукавой,    Что, в худобе полна желаний всех,    Для многих в жизни сей была отравой.    52 Она являла столько мне помех,    Что, устрашен наружностью суровой,    Терял надежду я взойти наверх.    55 И как скупец, копить всегда готовый,    Когда придет утраты страшный час,    Грустит и плачет с каждой мыслью новой:    58 Так зверь во мне спокойствие потряс,    И, идя мне на встречу, гнал всечасно    Меня в тот край, где солнца луч угас.    61 Пока стремглав я падал в мрак ужасный,    Глазам моим предстал нежданный друг,    От долгого молчания безгласный.    64 «Помилуй ты меня! – вскричал я вдруг,    Когда узрел его в пустынном поле, —    О кто б ты ни был: человек, иль дух?»    67 И он: «Я дух, не человек я боле;    Родителей Ломбардцев я имел,    Но в Мантуе рожденных в бедной доле.    70 Sub Julio я поздно свет узрел,    И в Риме жил в век Августов счастливый;    Во дни богов в лжеверье я коснел.    73 Я был поэт, и мной воспет правдивый    Анхизов сын, воздвигший новый град,    Когда сожжен был Илион кичливый.    76 Но ты зачем бежишь в сей мрак назад?    Что не спешишь на радостные горы,    К началу и причине всех отрад?    79 «О, ты ль Виргилий, тот поток, который    Рекой широкой катит волны слов? —    Я отвечал, склонив стыдливо взоры. —    82 О дивный свет, о честь других певцов!    Будь благ ко мне за долгое ученье    И за любовь к красе твоих стихов.    85 Ты автор мой, наставник в песнопенье;    Ты был один, у коего я взял    Прекрасный стиль, снискавший мне хваленье.    88 Взгляни: вот зверь, пред ним же я бежал…    Спаси меня, о мудрый, в сей долине    Он в жилах, в сердце кровь мне взволновал».    91 «Держать ты должен путь другой отныне, —    Он отвечал, увидев скорбь мою, —    Коль умереть не хочешь здесь в пустыне.    94 Сей лютый зверь, смутивший грудь твою,    В пути своем других не пропускает,    Но, путь пресекши, губит всех в бою.    97 И свойством он столь вредным обладает,    Что, в алчности ничем не утолен,    Вслед за едой еще сильней толкает.    100 Он с множеством животных сопряжен,    И с многими еще совокупится;    Но близок Пес, пред кем издохнет он.  

Взгляни: вот зверь, пред ним же я бежал…

 103 Не медь с землей Псу в пищу обратится,      Но добродетель, мудрость и любовь;      Меж Фельтро и меж Фельтро Пес родится.    106 Италию рабу спасет он вновь,      В честь коей дева умерла Камилла,      Турн, Эвриад и Низ пролили кровь.    109 Из града в град помчит Волчицу сила,      Доколь ее не заключит в аду,      Откуда зависть в мир ее пустила.    113 Так верь же мне не к своему вреду:      Иди за мною; в область роковую,      Твой вождь, отсель тебя я поведу.  

Здесь он пошел, и я во след за ним

 115 Услышишь скорбь отчаянную, злую;      Сонм древних душ увидишь в той стране,      Вотще зовущих смерть себе вторую.    118 Узришь и тех, которые в огне      Живут надеждою, что к эмпирею[2]      Когда-нибудь взнесутся и они.    121 Но в эмпирей я ввесть тебя не смею:      Там есть душа достойнее стократ;      Я, разлучась, тебя оставлю с нею.    124 Зане[3] Монарх, чью власть как супостат      Я не познал, мне ныне воспрещает      Ввести тебя в Его священный град.    127 Он Царь везде, но там Он управляет:      Там град Его и неприступный свет;      О счастлив тот, кто в град Его вступает!»    130 И я: «Молю я сам тебя, поэт,      Тем Господом, Его ж ты не прославил, —      Да избегу и сих и горших бед, —    133 Веди в тот край, куда ты путь направил:      И вознесусь к вратам Петра святым,      И тех узрю, чью скорбь ты мне представил».    136 Здесь он пошел, и я вослед за ним.  

Песнь II

Содержание. Наступает вечер. Данте, призвав муз в помощь, повествует, как в самом начале странствия родилось сомнение в душе его: достаточно ли в нем сил для смелого подвига. Вергилий укоряет Данта за малодушие и, ободряя на подвиг, объясняет ему причину своего пришествия: как в преддверии ада явилась ему Беатриче и как умоляла его спасти погибавшего. Ободренный этою вестью, Данте воспринимает свое первое намерение, и оба странника шествуют в предназначенный путь.

1 День отходил и сумрак пал в долины,

  Всем на земле дозволив отдохнуть

  От их трудов; лишь я один единый

День отходил и сумрак пал в долины

 4 Готовился на брань – в опасный путь,  На труд, на скорбь, о чем рассказ правдивый  Из памяти дерзаю почерпнуть.    7 О высший дух, о музы, к вам призывы!  О гений, всё, что зрел я, опиши,  Да явится полет твой горделивый!    10 Я начал так: «Всю мощь моей души    Сперва измерь, поэт-путеводитель;    Потом со мной в отважный путь спеши.    13 Ты говорил, что Сильвиев родитель,    Еще живой и тленный, низходил    Свидетелем в подземную обитель.    16 Но если жребий так ему судил,    То вспомнив, сколько приобрел он славы    И кто сей муж, и как правдив он был, —    19 Почтет его достойным разум здравый:    Он избран был, чтоб некогда создать    Великий Рим и быть отцом державы, —    22 Державы той, где – подлинно сказать —    Престол священный сам Господь поставил    Наместникам Петровым восседать.    25 В сем странствии – ты им его прославил —    Узнал он путь к победе над врагом    И тем тиару папам предоставил.    28 Сосуд избранья в небе был потом,    Да снищет там той вере подкрепленье,    Что мир ведет спасения путем.    31 Но мне ль идти? Кто дал соизволенье?    Я не Эней, не Павел; сам не зрю,    И кто ж узрит во мне к тому влеченье?    34 И так, коль дерзкий подвиг сотворю,    Страшусь, в безумие он мне вменится.    Мудрец, ясней поймешь, чем говорю».    37 Как тот, кто хочет, но начать страшится,    Полн новых дум, меняет замысл свой,    Отвергнув то, на что хотел решиться, —    40 Так я томился в мрачной дебри той,    И мысль свою, обдумав, кинул снова,    Хоть предан был вначале ей одной.    43 «Коль я проник вполне в значенье слова, —    Возвышенная мне сказала тень, —    Твоя душа познать боязнь готова.    46 Боязнь людей отводит каждый день    От честных подвигов, как призрак ложный    Страшит коня, когда ложится тень.    49 Но выслушай – и страх рассей тревожный, —    Что моего пришествия вина    И что открыл мне жребий непреложный.    52 Я с теми был, чья участь не полна;    Там, слыша голос Вестницы прекрасной,    Я вопросил: что повелит она?    55 Светлей звезды в очах горел луч ясный,    И тихим, стройным языком в ответ    Она рекла как ангел сладкогласный:    58 “О Мантуи приветливый поэт,    Чья слава свет наполнила далеко    И будет в нем, пока продлится свет!    61 Любимец мой, но не любимец рока,    Препону встретил на брегу пустом    И вспять бежит испуганный жестоко.    64 И я страшусь: так сбился он на нём,    Что уж не поздно ль я пришла с спасеньем,    Как в небесах была мне весть о том.    67 Подвигнись в путь и мудрым убежденьем    Все для его спасенья уготовь:    Избавь его и будь мне утешеньем,    70 Я, Беатриче, умоляю вновь;    Меня от звезд, куда стремлюсь желаньем,    Подвигла, речь вложив в уста, любовь.    73 Там, пред моим Владыкой, с состраданьем,    Поэт, я часто похвалюсь тобой”.    Умолкла тут… И начал я воззваньем:  

Я, Беатриче, умоляю вновь…

 76 – О благодать, которою одной    Наш смертный род превысил все творенья    Под небом, что свершает круг меньшой!    79 Так сладостны твои мне повеленья,    Что я готов немедля их свершить;    Не повторяй же своего моленья.    82 Но объясни: как можешь нисходить    Без трепета в всемирную средину    От горних стран, куда горишь парить?    85 "Когда желаешь знать тому причину, —    Она рекла,[4] – короткий дам ответ,    Почто без страха к вам схожу в пучину.    88 Страшиться должно лишь того, что вред    Наносит нам: какой же страх бесплодный,    Как не боязнь того, в чем страха нет?    91 Так создана я благостью Господней,    Что ваша скорбь меня не тяготит    И не вредит мне пламень преисподней.    94 Там некая Заступница скорбит    О том, к кому тебя я посылаю,И для нее жестокий суд разбит."    97 Потом к Лючии обратила слово,    Рекла: "Твой верный ждет тебя в слезах,    И я отсель его тебе вверяю."    100 И Лючия, жестокосердых враг,    Подвигшись, мне вещала там, где вечно    С Рахилью древней воссежу в лучах:    103 – О Беатриче, гимн Творцу сердечный!      Спаси того, кто так тебя любил,      Что для тебя стал чужд толпе беспечной.    106 Не слышишь ли, как плач его уныл?      Не зришь ли смерть, с которой он сразился      В реке, пред ней же океан без сил? —    109 Никто так быстро в мире не стремился      От гибели, иль к выгодам своим,      Как мой полет от слов тех ускори́лся    112 С скамьи блаженной к пропастям земным —      Ты дал мне веру мудрыми словами,      И честь тебе и тем, кто внемлет им!"    115 Потом, сказав мне это, со слезами      Взор лучезарный возвела горе,      И я потек быстрейшими стопами.    118 И, как желала, прибыл к той поре,      Когда сей зверь пресек в пустынном поле      Твой краткий путь к прекрасной той горе.    121 Так что ж? зачем, зачем же медлит боле?      Что на сердце питаешь низкий страх?      Что сделалось с отвагой, с доброй волей…    124 Когда так бодрствуют на небесах      Блаженные три Девы над тобою      И я сулю тебе так много благ?    127 И как цветочки, стужею ночною      Согбенные, в сребре дневных лучей      Встают, раскрывшись, на ветвях главою, —    130 Так я воздвигся доблестью моей;      Столь дивная влилась мне в грудь отвага,      Что начал я, как сбросив груз цепей:    133 «О слава ей, подательнице блага!      О честь тебе, что правым словесам      Уверовал и не замедлил шага!    136 Так сердце мне с желаньем по стопам      Твоим идти возжег ты мудрым словом,      Что к первой мысли возвращаюсь сам.    139 Идем: крепка надежда в сердце новом —      Ты вождь, учитель, ты мой властелин!»      Так я сказал, и под его покровом    142 Нисшел путем лесистым в мрак пучин.  

Песнь III

Содержание. Поэты приходят к двери ада. Данте читает над нею надпись и ужасается; но, ободренный Виргилием, нисходит вслед за ним в мрачную бездну. Вздохи, громкий плач и крики оглушают Данта: он плачет и узнает от вождя своего, что здесь, еще вне пределов ада, наказуются среди вечного мрака души людей ничтожных, не действовавших, и трусов, с которыми смешаны хоры ангелов, не соблюдших верность Богу и не принявших стороны Его противника. Затем поэты приходят к первой адской реке – Ахерону. Седовласый Харон, кормщик адский, не хочет принять Данта в свою ладью, говоря, что в ад проникнет он иным путем, и перевозит на другой берег Ахерона толпу умерших. Тогда потрясаются берега адской реки, поднимается вихрь, сверкает молния и Данте падает без чувств.

 1 Здесь мною входят в скорбный град к мученьям,  Здесь мною входят к муке вековой,  Здесь мною входят к падшим поколеньям.  

Оставь надежду всяк, сюда идущий

 4 Подвинут правдой вечный Зодчий мой:  Господня сила, разум всемогущий  И первые любови дух святой    7 Меня создали прежде твари сущей,  Но после вечных, и мне века нет.  Оставь надежду всяк, сюда идущий! —    10 В таких словах, имевших темный цвет,    Я надпись зрел над входом в область казни    И рек: «Жесток мне смысл ее, поэт!»    13 И как мудрец, вещал он, полн приязни:    «Здесь места нет сомненьям никаким,    Здесь да умрет вся суетность боязни.    16 Вот край, где мы, как я сказал, узрим    Злосчастный род, утративший душою    Свет разума со благом пресвятым». —    19 И длань[5] мою прияв своей рукою    Лицом спокойным дух мой ободрил    И к тайнам пропасти вступил со мною.  
 22 Там в воздухе без солнца и светил    Грохочат в бездне вздохи, плач и крики,    И я заплакал, лишь туда вступил.    25 Смесь языков, речей ужасных клики,    Порывы гнева, страшной боли стон    И с плеском рук то хриплый глас, то дикий,    28 Рождают гул, и в век кружится он    В пучине, мглой без времени покрытой,    Как прах, когда крутится аквилон.    31 И я, с главою ужасом повитой,    Спросил: «Учитель мой, что слышу я?    Кто сей народ, так горестью убитый?» —    34 И он в ответ: «Казнь гнусная сия    Карает тот печальный род, который    Жил без хулы и славы бытия.    37 С ним смешаны злых ангелов те хоры,    Что, за себя стоя́ лишь за одних,    Ни с адом в брань, ни с Богом шли в раздоры.    40 Да не сквернится, небо свергло их    И ад глубокий их извергнул племя,    Зане оно бесславно и для злых».    43 «Учитель, – я спросил, – какое ж бремя    Их вынуждает к жалобам таким?» —    И он: «Для них не стану тратить время,    46 Надежда смерти не блестит слепым,    А жизнь слепая так невыносима,    Что участь каждая завидна им,    49 Их в мире след исчез быстрее дыма;    Нет состраданья к ним, их суд презрел,    Что говорят об них? взгляни и – мимо!»    52 И я, взглянувши, знамя там узрел:    Оно, бежа, взвивалося так сильно,    Что, мнилось, отдых – не ему в удел.    55 За ним бежал строй мертвых столь обильный,    Что верить я не мог, чтоб жребий сверг    Такое множество во мрак могильный.    57 И я, узнав там некоторых, вверх    Взглянул и видел тень того, который    Из низости великий дар отверг,    61 Я вмиг узнал – в том убеждались взоры, —    Что эту чернь презрели навсегда    Господь и враг, ведущий с Ним раздоры.    64 Презренный род, не живший никогда,    Нагой и бледный, был язвим роями    И мух и ос, слетавшихся туда.    67 По лицам их катилась кровь струями,    И, смешана с потоком слез, в пыли    У ног съедалась гнусными червями.    70 И я, напрягши зрение, вдали    Узрел толпу на берегу великой    Реки и молвил: «Вождь, благоволи    73 Мне объяснить: что значит сонм толи́кой[6]    И что влечет его со всех сторон,    Как вижу я сквозь мрак в долине дикой?»    76 «О том узнаешь, – отвечал мне он,    Когда достигнем берега крутого,    Где разлился болотом Ахерон».    79 И взор смущенный я потупил снова    И, чтоб вождя не оскорбить, к брегам    Реки я шел, не говоря ни слова.    82 И вот в ладье гребет навстречу нам    Старик суровый с древними власами,    Крича: «О горе, злые, горе вам!    85 Здесь навсегда проститесь с небесами:    Иду повергнуть вас на том краю    В тьму вечную и в жар и хлад со льдами.  

И вот в ладье гребет на встречу нам

Старик суровый с древними власами

 88 А ты, душа живая, в сем строю,    Расстанься с этой мертвою толпою!»    Но увидав, что недвижим стою:    91 «Другим путем, – сказал, – другой волною,    Не здесь, проникнешь ты в печальный край:    Легчайший челн помчит тебя стрелою».    94 И вождь ему: «Харон, не воспрещай!    Так там хотят, где каждое желанье    Уж есть закон: старик, не вопрошай!»    97 Косматых щек тут стихло колыханье    У кормщика, но огненных колес    Усилилось вокруг очей сверканье.    100 Тут сонм теней, взволнованный хаос,      В лице смутился, застучал зубами,      Едва Харон суд грозный произнес, —    103 И проклинал родителей хулами,      Весь род людей, рожденья место, час      И семя семени с их племенами.    106 Потом все тени, в сонм един столпясь,      Навзрыд взрыдали на брегу жестоком,      Где будет всяк, в ком Божий страх угас.    109 Харон же, бес, как угль сверкая оком,      Маня, в ладью вгоняет сонм теней,      Разит веслом отсталых над потоком.    112 Как осенью в лесу кружит борей      За ли́стом лист, доколь его порывы      Не сбросят в прах всей роскоши ветвей:    115 Подобно род Адамов нечестивый,      За тенью тень, метался с берегов,      На знак гребца, как сокол на призывы.    118 Так все плывут по мутной мгле валов,      И прежде чем взойдут на берег сонный,      На той стране уж новый сонм готов.    121 «Мой сын, – сказал учитель благосклонный, —      Пред Господом умершие в грехах      Из всех земель парят к реке бездонной    124 И чрез нее торопятся в слезах;      Их правосудье Божье побуждает      Так, что в желанье превратился страх.    127 Душа благая в ад не проникает,      И если здесь так встречен ты гребцом,      То сам поймешь, что крик сей означает».  

…род Адамов нечестивый,

За тенью тень, метался с берегов

 130 Умолк. Тогда весь мрачный дол кругом      Потрясся так, что хладный пот доныне      Меня кропит, лишь вспомню я о том.    133 Промчался вихрь по слезной сей долине,      Багровый луч сверкнул со всех сторон      И, чувств лишась, в отчаянной пучине    136 Я пал как тот, кого объемлет сон.  

Песнь IV

Содержание. Оглушительный гром пробуждает Данта на противоположном берегу Ахерона, на краю бездны, из которой несутся страшные стоны, заставляющие бледнеть самого Виргилия. Они сходят в первый круг – преддверие ада, Лимб, жилище умерших до крещения младенцев и добродетельных язычников. Данте, сострадая им, спрашивает Виргилия: был ли кто-нибудь избавлен из этого круга? и узнает о сошествии Христа во ад и об избавлении праотцев: Адама, Авеля, Ноя, Авраама, Исаака, Иакова и Рахили с детьми, Моисея, Давида и других. Беседуя, таким образом, поэты встречают на внешней окружности Лимба, в совершенной темноте, бесчисленную толпу теней, которую Данте сравнивает с лесом: это души добродетельных, но неизвестных, не отмеченных славою язычников; они и в Лимбе остаются во мраке. Подаваясь далее к центру круга, Данте видит свет, отделяющий славных мужей древности от неизвестных. Из этого отдела Лимба, озаренного светом и окруженного семью стенами и прекрасным ручьем, раздается голос, приветствующий возвращающегося Виргилия, и вслед за тем три тени, Горация, Овидия и Лукана, под предводительством главы поэтов – Гомера, выступают к ним на встречу, приветствуют путников и, приняв Данта в свое число переходят с ним чрез ручей как по суше и чрез семь ворот города. Возводят его на вечно-зеленеющий холм героев. Отсюда обозревает Данте всех обитателей города; но из них поименовывает преимущественно тех, кой имеют отношение к отчизне Энея – Трое и к основанной им Римской Империи. Над всеми возвышается тень Аристотеля, окруженная учеными по разным отраслям человеческих знаний: философами, историками, врачами, естествоиспытателями, математиками, астрономами, – людьми различных наций: греками, римлянами, арабами. Взглянув на героев и ученых языческой древности, Виргилий и Данте отделяются от сопровождавших их поэтов и сходят с зеленеющей горы Лимба во второй круг.

1 Громовый гул нарушил сон смущенный  В моей главе и, вздрогнув, я вскочил,  Как человек, насильно пробужденный.4 И, успокоясь, взор я вкруг водил  И вглядывался пристально с стремнины,  Чтоб опознать то место, где я был.7 И точно, был я на краю долины  Ужасных бездн, где вечно грохотал  Немолчный гром от криков злой кручины.10 Так был глубок и темен сей провал,    Что я, вперив глаза в туман, под мглою    В нем ничего на дне не различал.13 «Теперь сойду в слепой сей мир с тобою,»    Весь побледнев, так начал мой поэт. —    Пойду я первый, ты иди за мною».16 Но я, узрев, как он бледнел, в ответ:    «О как пойду, коль духом упадаешь,    И ты, моя опора против бед!»19 И он мне: «Казнь племен, в чей мир вступаешь,    Мне жалостью смутила ясный взгляд,    А ты за ужас скорбь мою считаешь.22 Идем: вам путь чрез тысячи преград».    Так он пошел, так ввел меня в мгновенье    В круг первый, коим опоясан ад.25 Там – сколько я расслушать мог в томленье —    Не плач, но вздохов раздавался звук    И воздух вечный приводил в волненье.28 И был то глас печали, но не мук,    Из уст детей, мужей и жен, в долине    В больших толпах теснившихся вокруг.31 Тут добрый вождь: «Почто ж не спросишь ныне,    Кто духи те, которых видишь там?    Узнай, пока придем мы к их дружине:34 Безгрешные, за то лишь небесам    Они чужды, что не спаслись крещеньем, —    Сей дверью веры, как ты знаешь сам.37 До христианства жив, они с смиреньем,    Как надлежит, не пали пред Творцем;    И к ним и я причтен святым веленьем.