Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Krimi
- Serie: The Big Book
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2022
Мэтью Корбетт — бывший секретарь мирового судьи, а теперь младший «решатель проблем» в сыскном бюро «Герральд» — стал в колониальном Нью-Йорке знаменитостью: первый в Новом Свете таблоид «Уховертка» красочно живописал его подвиги, в том числе — разоблачение серийного убийцы по прозванию Масочник. И вот губернатор лорд Корнбери поручает Мэтью и его старшему партнеру Хадсону Грейтхаусу особо ответственное задание — транспортировать из Уэстервикской лечебницы для душевнобольных коварного убийцу Тирантуса Морга, выдачи которого требует метрополия; тот должен предстать перед судом в Лондоне за многочисленные убийства, грабежи и другие преступления. Разумеется, мистер Морг приложит все свои силы и коварство, чтобы сбежать от конвоиров... «Увлекательный исторический детектив от автора, который мог потягаться на его поле с самим "королем ужасов" Стивеном Кингом» (Publishers Weekly) публикуется в новом переводе, а также с дополнительными материалами.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 713
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Robert McCammonMISTER SLAUGHTERCopyright © 2010 by McCammon CorporationDEATH COMES FOR THE RICH MANCopyright © 2012 by Robert McCammonMATTHEW CORBETT’S WORLDCopyright © 2010 by Robert McCammonAll rights reserved
Публикуется с разрешения автора и его литературных агентов, Donald Maass Literary Agency (США) при содействии Агентства Александра Корженевского (Россия).
Перевод с английского Александра Александрова
Иллюстрация на обложке и оформление обложки Сергея Шикина
Маккаммон Р. Мистер Морг : роман, повесть, статья / Роберт Маккаммон ; пер. с англ. А. Александрова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2022. — (The Big Book).
ISBN 978-5-389-21544-3
18+
Мэтью Корбетт — бывший секретарь мирового судьи, а теперь младший «решатель проблем» в сыскном бюро «Герральд» — стал в колониальном Нью-Йорке знаменитостью: первый в Новом Свете таблоид «Уховертка» красочно живописал его подвиги, в том числе — разоблачение серийного убийцы по прозванию Масочник. И вот губернатор лорд Корнбери поручает Мэтью и его старшему партнеру Хадсону Грейтхаусу особо ответственное задание — транспортировать из Уэстервикской лечебницы для душевнобольных коварного убийцу Тирантуса Морга, выдачи которого требует метрополия; тот должен предстать перед судом в Лондоне за многочисленные убийства, грабежи и другие преступления. Разумеется, мистер Морг приложит все свои силы и коварство, чтобы сбежать от конвоиров...
«Увлекательный исторический детектив от автора, который мог потягаться на его поле с самим „королем ужасов“ Стивеном Кингом» (Publishers Weekly) публикуется в новом переводе, а также с дополнительными материалами.
© А. П. Александров, перевод, 2022© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022Издательство АЗБУКА®
Памяти моего друга Чарльза Гранта
Часть перваяЗуб чудовища
Глава 1
Эй, слушай! — гудел октябрьский ветер, насквозь продувавший нью-йоркские улицы, то взвиваясь, то налетая сверху. Вот что я расскажу! Стихия гуляет, но до прогулок ли людям? Вон тому долговязому джентльмену, что идет мимо, шатаясь, удастся ли устоять под моим натиском, пока я не швырнул его об стену? А тот, толстопузый, успеет ли догнать свою треуголку, когда я сорву ее у него с головы? Завывая, всех толкая, я по городу лечу, и любого скакуна я вам в два счета обскачу!
«С тобой не поспоришь», — ответил про себя Мэтью Корбетт.
То-то же! Встречай и провожай меня с почетом, и знай: невидимое может оказаться силой, с которой ни одному человеку не совладать.
В этом у Мэтью не было ни малейших сомнений: он сам едва удерживал на голове треуголку и вот-вот мог быть опрокинут порывами ветра.
Было почти полдевятого. В этот вечер, в четверг второй недели октября, молодой человек оказался на улице не случайно. К восьми тридцати ему велено было явиться на угол Стоун-стрит и Брод-стрит, а невыполнение приказа было чревато самыми тяжкими последствиями. В эти дни Хадсон Грейтхаус, его компаньон и старший партнер по бюро «Герральд», едва ли позволил бы Мэтью усомниться в том, кто тут хозяин, а кто — что уж скрывать — раб.
Прохожие, шедшие в одну сторону, как будто пытались проломить невидимые стены, а те, кто двигался в другую, пролетали мимо, словно были не горожанами, а кучами тряпья. Бодро пробираясь дальше по Куин-стрит в южном направлении, он подумал, что строгость, которую Грейтхаус проявляет в последнее время, все-таки относится скорее к славе Мэтью, чем к его подневольному положению.
Как-никак Мэтью стал знаменитостью.
«Не кажется ли тебе, что ты слишком задираешь нос?» — уже не раз спрашивал его Грейтхаус после того, как была разгадана тайна Королевы Бедлама.
«Положим, — спокойно отвечал ему Мэтью (если можно оставаться спокойным, когда говоришь с человеком-быком, готовым при первом же неосторожном слове ринуться на тебя, как на красную тряпку). — Но так мне лучше видно вокруг». Этого оказалось недостаточно, чтобы бык на него бросился, но вполне хватило, чтобы он фыркнул, злорадно предвкушая будущую расправу.
Но ведь Мэтью действительно прославился. Его летние подвиги, когда он пытался установить личность Масочника и чуть не отдал Богу душу в имении Капелла, вдохновили городского печатника Мармадьюка Григсби на целый шквал статей в «Уховертке», сделавших эту авторитетную газету даже популярнее вечерних собачьих боев по субботам у причала Пека. Самая первая история была написана сразу после июльского приключения, она освещала события в сдержанных тонах и довольно достоверно (этому поспособствовали угрозы главного констебля Гарднера Лиллехорна сжечь печатню), но когда внучка Мармадьюка подробно поведала о своей роли в том, что произошло, старый охотник за сенсациями стал чуть ли не круглые сутки тщетно караулить у жилища Мэтью — бывшей молочной, находившейся прямо за домом Григсби и типографией.
Из приличия и руководствуясь здравым смыслом, Мэтью сначала не поддавался соблазну рассказывать обо всех обстоятельствах дела, но со временем ему становилось все труднее держать оборону, и наконец он сдался. К третьей неделе сентября в типографии была набрана «Доселе неизвестная история схватки нашего согорожанина Мэтью Корбетта с лютыми лиходеями и грозившей ему чудовищной гибели. Часть первая», и тут газетная машина завертелась, а огонь воображения Григсби запылал во всю мощь.
И вот на следующий день Мэтью, который до сих пор был просто молодым человеком двадцати трех лет от роду, волею судьбы и случая возвысившимся из нью-йоркских оборванцев сперва до секретаря мирового судьи, а потом и до младшего «решателя проблем» в бюро «Герральд» со штаб-квартирой в Лондоне, обнаружил, что за ним повсюду следует умножающаяся толпа людей, сующих ему перья, чернильницы и экземпляры «Уховертки», дабы он надписал своим именем первую часть истории его приключений, в которой он уже едва узнавал что-либо из пережитого им на самом деле. Было очевидно: там, где Мармадьюку не хватает фактов, он дает полную волю фантазии.
К третьей, последней части, опубликованной на прошлой неделе, Мэтью из простого горожанина, каких в 1702 году проживало в Нью-Йорке примерно пять тысяч, превратился в рыцаря справедливости, не только предотвратившего крах экономических основ колонии, но и спасшего всех девиц города от похотливых приспешников Капелла. Бежал без оглядки вместе с Берри по засохшему винограднику, когда их по пятам преследовали пятьдесят головорезов и десять дрессированных ястребов? Дрался на шпагах сразу с тремя кровожадными пруссаками? Да, зерно правды в этих россказнях было — но обросло толстой мякотью вымысла.
Как бы то ни было, для Григсби и его «Уховертки» эти истории оказались подарком судьбы, и народ не только в тавернах, но и у колодцев и лошадиных поилок взахлеб обсуждал прочитанное. По слухам, кое-кто даже видел, как сам губернатор, лорд Корнбери, прохаживаясь в один прекрасный день по Бродвею в золотистом парике, белых перчатках и роскошном женском наряде — в честь своей кузины королевы Анны, увлеченно изучал свежий выпуск газеты подкрашенными в фиолетовый цвет глазами.
На углу Куин-стрит и Уолл-стрит напористый ветер завихрил вокруг Мэтью целую смесь запахов: рыбы, дегтя, причальных свай, животных и их кормов на скотопригонных дворах, содержимого ночных горшков, выплеснутого из окон на булыжные мостовые, и горьковато-сладкого винного аромата ночной Ист-Ривер. Если Мэтью находился сейчас не в сердце Нью-Йорка, то уж точно в его носу.
Ветер хлестал по фонарям, свисавшим со столбов на углах улиц, и гасил их пламя. Закон обязывал жителей каждого седьмого дома предоставить по светильнику, но сегодня никто — ни совершавшие обход констебли, ни даже их глава Лиллехорн, сколько бы он сам себя ни расхваливал, — не смог бы приказать ветру пощадить хотя бы один фитиль. Это нескончаемое бесчинство, начавшееся около пяти часов и, по всем признакам, утихать не собиравшееся, и заставило Мэтью вступить в мысленный философский диалог с разбушевавшимся задирой-ветром. Нужно было прибавить шагу: даже не доставая серебряных часов из кармана жилета, он знал, что уже на несколько минут опаздывает.
Довольно быстро дойдя до Брод-стрит, теперь уже подталкиваемый ветром в спину, Мэтью перешел по булыжникам на другую сторону и при свете истязаемого ветром, но еще не добитого фонаря разглядел ждавшего его начальника. Их контора находилась чуть дальше по Стоун-стрит, в доме номер семь, где нужно было взойти по узкой лестнице на верхний этаж — там, если верить молве, до сих пор обитали призраки прежних съемщиков, прикончивших друг друга из-за кофейных зерен. За последние недели Мэтью несколько раз слышал скрип и какие-то глухие удары, но был уверен, что это просто голландские камни брюзжат, оседая в английскую землю.
Не успел Мэтью подойти к Хадсону Грейтхаусу, одетому в монмутскую шерстяную шапку и длинный черный плащ, реявший за ним подобно вороновым крыльям, как тот широким шагом сам направился к нему и, на ходу перекрикивая ветер, громко приказал:
— Следуй за мной!
Мэтью подчинился и снова едва не лишился треуголки, разворачиваясь, чтобы идти в обратную сторону. Грейтхаус легко шел навстречу ветру, как будто был его властелином.
— Куда мы идем? — крикнул Мэтью, но то ли его слова не долетели до Грейтхауса, то ли тот не соизволил ответить.
Хоть они и служили в бюро «Герральд» в одной связке, никому не пришло бы в голову назвать этих двух «решателей проблем» братьями. Мэтью был высок и строен, но при этом крепок, как речной камыш. Лицо у него было худощавое, с вытянутым подбородком, а из-под угольно-черной треуголки выбивалась копна тонких черных волос. Его бледность, подчеркиваемая светом фонаря, свидетельствовала о том, что он человек читающий, а по вечерам допоздна засиживается за шахматной доской в любимой таверне «Рысь да галоп». Недавно приобретенная известность и убежденность в том, что он ее заслужил, так как действительно чуть не погиб, защищая справедливость, пробудили в нем желание одеваться так, как подобает нью-йоркскому джентльмену. В новом черном сюртуке и жилете в тонкую серую полоску (одном из двух костюмов, сшитых ему на заказ Бенджамином Аулзом) он выглядел настоящим денди. Новые черные сапоги, доставленные не далее как в понедельник, были начищены до глянцевого блеска. Он заказал себе терновую трость, с какими, как он успел заметить, разгуливали по городу многие важные молодые господа, но, так как эту вещь везли из Лондона, насладиться ее обладанием ему предстояло не раньше весны. Он всегда был идеально опрятен и чисто выбрит. Прямой, твердый, внимательный взгляд холодных серых глаз с оттенком сумеречной синевы был ясен и совершенно в этот вечер безмятежен. Об этом взгляде некоторые сказали бы (а Григсби так и написал во второй части), что под его действием «разбойник сбрасывает с себя бремя зла, дабы оно не сковало его тяжестью каторжных цепей».
Да уж, умеет старый писака блеснуть словцом, подумал Мэтью.
Хадсон Грейтхаус, который свернул налево и, уже прилично оторвавшись от своего младшего коллеги, размашисто шагал по Брод-стрит на север, был по сравнению с Мэтью как молот на фоне отмычки. При встрече с этим сорокасемилетним широкоплечим здоровяком ростом шесть футов три дюйма большинство мужчин опускали взор в землю, надеясь обрести храбрость. Когда Грейтхаус в каком-нибудь помещении обводил всех своими черными, глубоко посаженными глазами на потрепанном морщинистом лице, мужчины застывали на месте, боясь привлечь к себе его взгляд. На женщин же он производил прямо противоположное действие: Мэтью приходилось видеть, как самые набожные из них превращаются в щебечущих кокеток, едва уловив благоухание лаймового мыла для бритья, которым пользовался Грейтхаус. И в отличие от Мэтью, здоровяк презирал выкрутасы последней моды. Костюм, пошитый у дорогого портного? Об этом не могло быть и речи. Самой большой его уступкой щегольству была светло-голубая рубашка с оборками, чистая, но изрядно поношенная, которую он надевал с обыкновенными серыми бриджами, простыми белыми чулками и жесткими нечищеными сапогами. Из-под шапки виднелись густые волосы с сединой, отливавшей сталью, собранные сзади в косицу и перевязанные черной лентой.
Если и было между ними что-то общее, помимо работы в бюро «Герральд», так это шрамы. Мэтью удостоился отметины в виде полумесяца, начинавшейся прямо над правой бровью и, изгибаясь, шедшей вверх через весь лоб, — она всю жизнь будет напоминать ему о схватке с медведем, в которую он вступил три года назад в лесных дебрях, и ему еще повезло, что он продолжает ходить по земле. Лицо Грейтхауса украшал ломаный шрам, рассекший левую бровь, — им его наградила третья жена, метнувшая в него разбитую чашку (рассказывал он об этом с обидой). Жена, разумеется, бывшая, и Мэтью не спрашивал, что с ней потом сталось. Но справедливости ради стоит сказать, что настоящую коллекцию шрамов — оставленных кинжалом убийцы, мушкетной пулей и ударом шпаги наотмашь — он носил под рубашкой.
Они приближались к величественному трехэтажному зданию ратуши, построенному из желтого камня там, где Брод-стрит встречалась с Уолл-стрит. В некоторых окнах горел свет: дела городские заставляли чиновников работать допоздна. Здание окружали строительные леса: на самом верху крыши, дабы флаг Соединенного Королевства развевался поближе к небесам, возводилась башенка. Мэтью подумал: каково там сейчас городскому коронеру, дельному, но чудаковатому Эштону Маккаггерсу, слушать, как рабочие колотят молотками и что-то пилят прямо у него над головой, ведь он жил в своем удивительном музее скелетов и других зловещих экспонатов на чердаке ратуши. Грейтхаус свернул направо и пошел по Уолл-стрит в сторону гавани. Мэтью представил себе, как раб Маккаггерса Зед скоро заберется в башенку и будет созерцать оттуда кипящую жизнь растущего города и морского порта, — Мэтью знал, что этот великан-африканец любит тихонько посидеть на крыше, глядя, как мир под ним торгуется, трудится, ругается и вообще борется сам с собой.
Они прошли еще немного, повернули налево за «Кошачьей лапкой», и Мэтью понял, куда Грейтхаус ведет его.
С тех пор как в середине лета был положен конец террору, развязанному Масочником, в городе больше не происходило убийств. Если бы Мэтью вдруг вздумалось показать какому-нибудь приезжему место, где вероятнее всего можно было бы стать свидетелем кровавой расправы, то это было бы помещение за обшарпанной красной дверью, к которой сейчас подходил Грейтхаус. Видавшая виды красная вывеска над дверью гласила: «Петушиный хвост». Фасадное окно таверны завсегдатаи высаживали в драках уже столько раз, что теперь оно было просто заделано грубыми досками, сквозь щели между которыми на Уолл-стрит просачивался грязный свет. В Нью-Йорке имелось десятка полтора таверн, но этой Мэтью избегал старательнее всего. Пестрая компания жуликов и толстозадых спесивцев, мнящих себя виртуозами финансов, за спорами о цене на такие товары, как зельц из свиных голов и бобровые шкурки, заправлялась здесь самым дешевым, самым отвратительным и самым крепким яблочным бренди из всех, что когда-либо воспламеняли человеческий мозг.
К огорчению Мэтью, Грейтхаус открыл дверь и, повернувшись, кивком велел ему заходить внутрь. На улицу выплеснулся желтый свет и потянулось облако табачного дыма, тут же развеянное ветром. Мэтью стиснул зубы, сделал шаг к страшной двери, и тьму пронзила вспышка молнии, а оттуда, где Господь наблюдал за проклятыми дураками, донесся гром литавр.
— Дверь закрой! — тут же злобно заорал кто-то каркающим голосом, как будто выстрелили из пушки, заряженной выводком лягушек-быков. — Вонь выпустишь!
— Ну да, — сказал Грейтхаус, любезно улыбаясь, когда Мэтью ступил в пропахшее всякой мерзостью помещение. — Этого бы мы не пережили, правда?
Он закрыл дверь, и тощий седобородый господин, сидевший на стуле в глубине зала и перед тем жестоко пытавший хорошую скрипку, тотчас же снова принялся издеваться над слухом присутствующих.
Высившийся за стойкой бара мордоворот по имени Лайонел Скелли (ну вылитая лягушка-бык), наделенный громовым голосом (что твоя пушка) и огненно-рыжей бородой, свисавшей почти до низа его заляпанного грязью кожаного жилета, вернулся к прерванному занятию: он наливал свежую (не совсем верное тут слово) кружку яблочной отравы посетителю, устремившему рыбий взгляд на вошедших.
— Эй, вы! — приветствовал их Сэмюэль Бейтер, известный тем, что откусил в драках не один нос. Но этим его добродетели не исчерпывались: еще он был заядлым игроком, безжалостно лупил жену и немало времени проводил у красоток из розового дома Полли Блоссом на Петтикоут-лейн. Лицо у него было плоское, злое, с коротким носом задиры. Мэтью решил, что человек этот или уже вдребезги пьян, или просто глуп как пробка, раз присутствие Хадсона Грейтхауса не напугало его. — Юный герой и его хозяин! А ну-ка, идите сюда, выпейте с нами!
Бейтер осклабился и поднял кружку, выплеснув на дощатый пол некоторое количество коричневой маслянистой жидкости. Под «нами» он подразумевал себя и своего собутыльника Боскинза — нового человека в городе, приехавшего из Англии в середине сентября. Солидностью телосложения тот не уступал Грейтхаусу: квадратные плечи бугрились под едва не лопающимся темно-коричневым сюртуком. Свою треуголку цвета бродвейской грязи он снял, и было понятно, отчего Боскинза прозвали Твердолобым: череп его был совершенно голым. Широкий лоб действительно выдавался вперед над нависшими черными бровями, как костяная стена. Мэтью о Боскинзе было известно, только что ему слегка за тридцать и он нигде не работает, но мечтает заняться пушным промыслом. Боскинз курил глиняную трубку, поглядывая то на Мэтью, то на Грейтхауса бледно-голубыми глазами, в которых можно было прочесть разве что полное равнодушие.
— Мы кое-кого ждем, — спокойно и непринужденно сказал Грейтхаус. — Но в другой раз — обязательно.
Не дожидаясь ответа, он подхватил Мэтью под локоть и повел к одному из столов.
— Садись, — едва слышно произнес Грейтхаус, и Мэтью, с шумом отодвинув стул, сел.
— Как скажете. — Бейтер, изрядно отпив из кружки, высоко поднял ее и слегка растянул губы в улыбке. — Тогда за юного героя. Говорят, Полли нынче сильно тобой увлечена.
Грейтхаус сел спиной к углу зала, и его лицо расслабилось. Мэтью оценил обстановку в заведении. С крюков под закопченными потолочными балками свисало на цепях десять-двенадцать грязных фонарей. В клубах табачного дыма сидели еще семеро мужчин и одна растрепанная краснощекая толстушка. Двое посетителей успели отключиться, и их головы покоились на столе в серой луже жидкости, которая, возможно, недавно была похлебкой из моллюсков. Нет, тут был еще восьмой, он, тоже в бессознательном состоянии, уткнулся лицом в стол слева от Мэтью. Мэтью узнал зеленый фонарь городского констебля Диппена Нэка. Тот поднял опухшие глаза и попытался сфокусировать взгляд. Рядом с перевернутой кружкой злобного коротышки лежала его черная дубинка.
— А, это вы, — скрипучим голосом произнес Нэк, и лоб его тут же с глухим стуком ударился о дерево.
— Уж так увлеклась, — продолжал Бейтер; очевидно, он все-таки был не столько пьян, сколько глуп. — Твоими приключениями, конечно. Я слыхал, она тебе этот — как там она его называет — «сезонный билет» сделала?
Действительно, вскоре после того, как в «Уховертке» напечатали первую часть, Мэтью в контору пришло приглашение на изящной бумаге. Он не собирался им воспользоваться, но предложение оценил.
— Твердолобый, ты же читал про Мэтью Корбетта? Если бы не он, мы не могли бы сейчас спокойно ходить ночью по улицам! Даже пойти выпить или перепихнуться не смогли бы. Да, Полли теперь о нем только и говорит, — сказал Бейтер, и голос его немного посуровел. — О том, какой он джентльмен. Какой умный да какой благородный. Как будто мы, остальные мужики, — шваль какая-нибудь, а она нас только терпит. Мы шваль, ни на что не годная, зато про него эта потаскуха часами может трендеть!
— Да выдумки все это, вранье, вот что я вам скажу! — заявила растрепанная толстуха, облаченная в колбасную кожуру, которая тридцать фунтов тому назад была платьем. — Кто бы это живым остался, когда с пятью десятками дерешься? Верно, Джордж?
Ответа не последовало, тогда она пнула ногой табуретку под одним из посетителей, находившихся в бессознательном состоянии, и тот глухо застонал.
— Пятью десятками! — Диппен Нэк снова приподнял голову.
От такого усилия на его румяных, как у херувима, щечках заблестел пот. Правда, Мэтью считал, что в констебле больше от беса, чем от ангелочка. Он был невысокого мнения о человеке, способном украсть ключи от тюрьмы и пойти ночью мочиться на заключенных.
— Врут, сволочи! — продолжал констебль. — Я вот гаденыша Эванса повязал и Корбетту жизнь спас, а меня в этой газетенке даже не упомянули! Еще и ножом в руку за свои старания схлопотал! Несправедливо это!
Нэк издал сдавленный звук, будто вот-вот заплачет.
— Ясное дело, Сэм, брешет он все, — сказал Твердолобый, отхлебнув из кружки, — зато приоделся нарядно. Годный костюмчик — как раз такому умному петушку пощеголять. Во сколько он тебе обошелся?
Произносил это Твердолобый, уставившись в свое пойло.
Мэтью, кажется, начинал понимать, зачем Грейтхаус притащил его сюда — не куда-нибудь, а в эту таверну, где, как ему было известно, два человека погибли в жестоких драках на этом вот полу, похоже, больше залитом кровью, чем бренди. Поработав секретарем у мирового судьи Натаниела Пауэрса, Мэтью также знал, что и сам Лайонел Скелли не прочь иногда применить физическую силу: однажды хозяин таверны отрубил посетителю руку топором, который он держит за стойкой. В общем, таскать монеты из ящичка, служившего в этом заведении кассой, — дело рисковое.
На вопрос Твердолобого ответил Грейтхаус:
— Куда дороже, чем следует, как по мне.
Повисла тишина.
Боскинз медленно поставил кружку на стойку и воззрился на Грейтхауса. Теперь уже Твердолобый совсем не казался очень пьяным или чересчур глупым, — видимо, и того и другого в нем было сейчас в самый раз, чтобы запалить фитиль. Кажется, он был даже весьма уверен в своей способности кого-нибудь изувечить. Да что там, ему уже просто не терпелось.
— Я с нашим юным героем говорю, — сказал он. — А не с тобой, старичок.
Так, подумал Мэтью, сердце его забилось чаще, а в животе стало неуютно. Ну конечно. Этот сумасшедший, этот маньяк привел его сюда, чтобы подраться. Мало того, что Мэтью, не щадя себя, учится фехтовать, чертить карты, стрелять из кремневого пистолета и ездить верхом; мало того, что он осваивает другие подобные искусства, необходимые в их профессии, и преуспевает в них. Так нет же, он, видите ли, недостаточно быстро усваивает премудрости этого бессмысленного занятия, навязанного ему Грейтхаусом, — «кулачного боя». «Помни, — много раз говорил Грейтхаус, — сначала дерешься умом, а потом — мускулами».
Видимо, Мэтью предстояло своими глазами увидеть, как работает ум здоровяка. «Да помогут нам Небеса», — подумал он.
Грейтхаус встал. Он все еще улыбался — правда, уже едва заметно.
Мэтью снова пересчитал присутствующих по головам. Скрипач больше не пиликал. Интересно, он боец или здесь просто для антуража? Джордж и его товарищ, пребывавший в обморочном состоянии, так и лежали лицами в стол, но одного шлепка хватило бы, чтобы вернуть их к жизни. Кто знает, как поведет себя Диппен Нэк? Толстая растрепа ухмылялась, передние зубы у нее уже были выбиты. Бейтер, вероятно, подождет, пока Твердолобый не проломит кому-нибудь череп, а потом начнет отгрызать носы. У Скелли всегда под рукой топор. Из оставшихся пятерых двое походили на неотесанных работяг с причала, истосковавшихся по хорошему мордобою. Еще трое — за столом в глубине зала, хорошо одеты, вряд ли им захочется изорвать свои костюмчики. Они попыхивали длинными трубками, как у церковных старост, хоть сами служителями алтаря явно не были. «Как кости лягут», — подумал Мэтью, все-таки еще надеясь, что Грейтхаус не настолько безрассудный игрок.
Вместо того чтобы двинуться на Твердолобого, Грейтхаус небрежно снял шапку и плащ и повесил их на колышки в стене.
— Мы посидим тут немного. Как я уже сказал, мы кое-кого ждем. Ни мистеру Корбетту, ни мне не нужны неприятности.
Кое-кого ждем? Мэтью представления не имел, о чем это он.
— Ну и кого же вы ждете? — Твердолобый прислонился к стойке и скрестил толстые руки на груди. Шов на его плече вполне мог прямо сейчас лопнуть. — Подружку свою, лорда Корндыра?
Рядом с ним захихикал Бейтер.
— Нет, — ответил Грейтхаус, — мы ждем человека, которого я, возможно, приму на работу в наше бюро. Мне показалось, что было бы интересно встретиться здесь.
В эту секунду открылась дверь. Мэтью увидел тень, упавшую на порог, и услышал звук тяжелых шагов. Грейтхаус сказал:
— А вот и он!
В таверну вошел невольник Зед в черном сюртуке, белых чулках и шейном платке из белого шелка.
В таверне стало тихо, слышно было лишь напряженное дыхание. У Мэтью глаза полезли на лоб. Он резко повернул голову к Грейтхаусу, чуть не сломав себе шею, и с трудом выговорил:
— Вы с ума сошли?
Глава 2
Сошел Грейтхаус с ума или нет, но в глазах у него заблестел огонек, а в голосе прозвучала некоторая гордость, когда он обратился к рабу:
— Ну что ж! Принарядился, молодец.
Понял ли Зед похвалу, осталось неизвестным. Невольник стоял спиной к двери, слегка ссутулив широкие плечи, как будто боялся нарушить державшийся на волоске мир. Взгляд его переходил с Грейтхауса на других посетителей таверны и обратно, и Мэтью казалось, что в этих черных бездонных глазах читается почти мольба. Зеду совсем не хотелось тут быть, как не хотели тут видеть и его.
— Это же ворона коронера! — пронзительно вскрикнула дама. — Я видала, он мертвяка нес, как пушинку!
Это не было преувеличением. Одной из обязанностей Зеда на службе у Эштона Маккаггерса было подбирать тела на улицах города. Мэтью тоже приходилось видеть, какие чудеса силы показывает невольник — в покойницкой в подвале ратуши.
Зед был лыс и огромен, почти такого же роста, как Хадсон Грейтхаус, но шире в плечах и груди. Глядя на него, можно было увидеть мощь Черного континента во всей ее полноте и таинственности, и так темен был Зед, что от плоти его под желтым светом ламп, казалось, исходит синее сияние. На его лице — щеках, лбу и подбородке — были начертаны племенные шрамы, выступавшие на коже в форме стилизованных букв Z, E и D, из которых Маккаггерс и составил его имя. Маккаггерс, очевидно, преподал ему самые основы английского языка, необходимые для работы, но, увы, не мог научить его говорить: задолго до того, как судно работорговцев пришвартовалось у Большого дока, Зеду отрезали под самый корень язык.
Но у Скелли язык был на месте. И как будто сама преисподняя взорвалась квакающим воплем:
— А ну-ка выкинули отсюда эту ворону!
— Это противозаконно! — крикнул Бейтер, как только опилки перестали сыпаться с балок потолка от голоса Скелли. Он был оскорблен, и его лицо, покрытое багровыми пятнами, выражало негодование. — Пусть убирается, или мы сами его вышвырнем! Да, Твердолобый?
— Против закона? Какого закона? Видит Бог, я здесь констебль!
Нэк снова зашевелился, но в его состоянии пошевелиться еще совсем не означало, что он сможет встать.
Твердолобый никак не отреагировал на грозные слова, вылетевшие из уст его товарища: Мэтью показалось, что он пока оценивает размеры нового посетителя, ведь череп у него не настолько крепкий, чтобы бросаться под такой таран. Но мужчины есть мужчины, а мужчины, пьющие крепкие напитки, смелеют по мере того, как опустошается кружка. Твердолобый отпил для храбрости и сказал (правда, почти не поднимая головы от своего бренди):
— Да, черт возьми.
— Джентльмены, давайте не будем! — Грейтхаус примирительно протянул к стойке бара ладони, и Мэтью снова увидел мелкие шрамы и узлы на бывалых костяшках его пальцев. — И ведь, конечно, сэр, — сказал он, обращаясь к Бейтеру, — вы вряд ли всерьез относитесь к распоряжениям, которые лорд Корнбери, может, достал из-под своего платья, правда?
— Я сказал, — раздался голос хозяина таверны, теперь уже больше похожий не на карканье или кваканье, а на металлический скрежет взводимого курка, — убрать этого зверя с моих глаз!
— И от наших носов, — сказал один из джентльменов, сидевших в глубине зала, и Мэтью понял, что друзей у них в этом заведении нет.
— Что ж, хорошо. — Грейтхаус пожал плечами, как будто все было окончательно решено и скреплено печатью. — Налейте ему выпить, и мы уходим.
— Мочи моей пусть попьет, а потом уж, так и быть, каплю спиртного я ему нацежу! — проорал Скелли, и фонари закачались на цепях над головой Мэтью.
Широко раскрытые глаза Скелли горели безумием. Его рыжая борода, в которую въелась тысяча и одна разновидность нью-йоркской пыли, тряслась, будто хвост гадюки. Мэтью слышал, как за стенами таверны завывает ветер, как он с визгом и свистом врывается в щели между досками, словно хочет разгрызть это заведение и превратить его в щепки. Двое работяг с причала были уже на ногах, один из них похрустывал костяшками пальцев. «Интересно, зачем люди так делают? — подумал Мэтью. — Чтобы кулаки больше казались?»
Грейтхаус все так же улыбался.
— Тогда вот что. Я покупаю выпивку себе. А потом мы уходим с миром. Так пойдет?
К ужасу Мэтью, здоровяк — здоровенный дурачина! — уже шел к стойке бара, прямо туда, где Твердолобый и Бейтер, очевидно, и жаждали его отметелить. Скелли стоял, не двигаясь с места, губы его искривила презрительная усмешка. Бросив взгляд на Зеда, Мэтью снова убедился, что невольник не горит желанием сделать еще хоть шаг навстречу здешней отраве, а отведать ее из грязной кружки у него и в мыслях нет.
— Да он же для вороны своей берет, вон чего задумал! — запротестовала дама — эта мысль уже успела пронестись и в голове у Мэтью.
«Мы ждем человека, которого я, возможно, приму на работу в наше бюро» — так сказал Грейтхаус.
Мэтью об этом ничего не было известно. Взять на работу Зеда? Раба, едва понимающего по-английски, который ни слова сказать не может? Пить тут Грейтхаус явно не собирался: ему с лихвой хватало тех убойных напитков, что он припас в пансионе Мэри Беловэр, где квартировал.
Грейтхаус подошел к стойке бара. Твердолобый и Бейтер расступились, словно насторожившиеся волки. Мэтью встал, боясь, что в любой момент может начаться побоище.
— Может, нам лучше...
— Сядь, — твердо сказал ему Грейтхаус, быстро обернувшись и как будто предупреждая о чем-то. — Веди себя прилично, мы же в хорошем обществе.
«В хорошем, мать вашу», — подумал Мэтью.
И неохотно сел.
Двое портовых работяг двигались к ним. Грейтхаус не обращал на них внимания. Нэк протирал глаза, щурясь на черного исполина, перекрывшего дверной проем.
— Всего кружечку, — сказал Грейтхаус, буравя Скелли взглядом. — Вашего лучшего напитка, пожалуйста.
Скелли не пошевелился.
— Я плачу, — холодным, спокойным голосом продолжал Грейтхаус, — за одну кружку.
Он потянулся к карману, достал монету и опустил ее в кассу на стойке.
— Ну ладно, — сердито глядя, заговорил Бейтер. — Пусть выпьет и уводит отсюда эту черную скотину. К чертям их всех.
Грейтхаус не спускал глаз с мрачного хозяина таверны.
— Джентльмен дело говорит, — сказал он.
Скелли неожиданно улыбнулся, но зрелище это было не из приятных. Обнажились его черные, сломанные передние зубы — когда некоторые улыбаются, они смахивают на дьявола, примеряющего нимб. Не стоило ему этого делать. Увидев этот безобразный оскал, Мэтью почувствовал, как в зале сгущается опасность, словно кто-то натягивает тетиву, чтобы выпустить губительную стрелу.
— Конечно, сэр, конечно! — сказал Скелли и отвернулся, чтобы взять с полки кружку и откупорить бутылку фирменного отвратительного бренди. Он эффектным движением налил как раз столько, сколько можно было купить на монету, и со стуком поставил кружку перед Грейтхаусом. — Пожалуйста, сэр. Пейте!
Грейтхаус помолчал, оценивая расстояние до Твердолобого, Бейтера и двоих медленно приближающихся портовиков. Трое хорошо одетых джентльменов были уже на ногах, дымя трубками и внимательно наблюдая за происходящим. Мэтью снова встал, несмотря на приказ Грейтхауса. Он бросил взгляд на Зеда-невольника и увидел, что даже тот чуть согнулся, приготовившись, — правда, Мэтью не знал к чему.
Грейтхаус протянул руку и дотронулся до кружки.
— Минутку, сэр, — остановил его Скелли. — Вы ведь сказали, что хотите лучшего, да? Ну так я вам подслащу. — С этими словами он наклонил голову и пустил в кружку струю мерзкой коричневой слюны. — Ну вот, сэр, — закончив, сказал он с той же дьявольской ухмылкой. — Можете сами выкушать, ну или, может, ворону свою угостите.
Грейтхаус уставился на кружку.
— Гм, — сказал он.
Его левая бровь, та, которую пересекал шрам от брошенной чашки, задергалась. Какое-то время он больше ничего не говорил. Твердолобый захихикал, а дама загоготала. Диппен Нэк схватил свой констебльский фонарь, черную дубинку и стал пытаться встать, но, так как у него не было третьей руки, достигнуть цели у него не получалось.
— Гм, — снова сказал Грейтхаус, рассматривая пену, пузырившуюся на поверхности налитой ему жидкости.
— Пейте же, — призвал его Скелли. — Бальзамчик что надо, правда, парни?
Надо отдать должное их здравому смыслу: никто ему не ответил.
Грейтхаус убрал руку от кружки. Он внимательно смотрел Скелли в глаза.
— Боюсь, сэр, у меня прошла жажда. Прошу прощения за наш нежданный визит, и позвольте мне лишь забрать мою монету, ведь я не успел отведать вашего... лучшего напитка.
— Нет уж, сэр! — Ухмылка исчезла с лица Скелли, как будто он получил пощечину. — Вы же купили выпивку! Значит, монета моя!
— Но вы можете вылить напиток обратно в бутылку — у меня в этом нет ни малейших сомнений. Уверен, вы часто так делаете, когда у посетителей уже нет сил допить свою порцию. Ну, я беру монету, и мы пошли.
Он потянулся к кассе, и Мэтью увидел, как у Скелли дернулось правое плечо. Мерзавец нащупал за стойкой топор.
— Хадсон! — крикнул Мэтью, и кровь застучала у него в висках.
Но руку здоровяка было не остановить. Грейтхаус и Скелли продолжали смотреть друг на друга в упор, каждый безмолвно испытывая силу воли противника: рука одного продолжала тянуться, а другого — готовилась оттяпать ее в запястье.
Грейтхаус неспешно запустил руку в кассу, и его пальцы коснулись меди.
Трудно точно описать то, что случилось дальше: свирепое действо разыгралось так быстро, что Мэтью показалось, будто все вокруг расплылось, как во сне, — будто одного только запаха бренди было достаточно, чтобы вызвать белую горячку.
Взлетел топор, крепко зажатый в руке у Скелли. Сверкнул на лезвии отсвет фонарей, и Мэтью уже был уверен, что завтра на урок фехтования Грейтхаус не придет. Топор достиг высшей точки и на секунду завис там. Скелли стиснул зубы и изготовился обрушить его, рубя плоть, сухожилия и кости.
Тут-то все и расплылось, ибо удар топором так и не был нанесен.
Со стороны двери раздался такой звук, будто там в своих оковах бьются приспешники Сатаны, и Мэтью, быстро повернув голову, успел увидеть, как Зед замахивается цепью с горящим фонарем, которую только что, подпрыгнув, сорвал с крюка в потолочной балке. Цепь просвистела над комнатой, обмоталась вокруг воздетой руки Скелли, а фонарь ударил его по корпусу посередине бороды с такой силой, что стеклянная колба разбилась вдребезги. Синему огоньку на куске воска явно предстоял пир из напластований нью-йоркской грязи и накапавшего за неделю яблочного бренди: ослепительно вспыхнув, огонь набросился на бороду Скелли, как бродячая собака на баранью отбивную. Перед лицом Скелли взметнулся легион искр, а Зед словно врос ногами в пол и одним мощным рывком цепи выдернул старого пройдоху из-за стойки бара, будто сома из реки, — с той лишь разницей, что у сома остались бы целыми усы.
Скелли приземлился вперед зубами, что, пожалуй, сделало его будущую улыбку только краше. Рот у него был полон крови, но топора он так и не выпустил. Зед, перебирая руками, стал подтягивать Скелли по полу к себе, спина невольника напряглась, и его сюртук с громким треском разошелся сзади надвое. Когда Скелли оказался у его ног, Зед наклонился, вырвал у него топор и с ловкостью мальчишки, швыряющего камешек, всадил это орудие в ближайшую стену.
«Видимо, некоторые люди рождаются тупицами», — подумал Мэтью. Иначе было не объяснить, отчего, несмотря на только что продемонстрированную ударную силу, двое портовиков наскочили на Грейтхауса сзади.
Работяги обрушили на него шквал кулачных ударов и непечатных слов, но Грейтхаус стряхнул их с себя, брезгливо пожав плечами. Вместо того чтобы как следует наподдать им, как ожидал Мэтью, Грейтхаус просто отошел. Бросившись за ним с оскаленными зубами и блестящими от выпитого глазами, они жестоко просчитались.
Буквально через пару шагов портовикам заехало по физиономиям летящим столом. В звуке ломающихся носов была даже некоторая мелодичность. Корчась от боли, работяги повалились на дощатый пол. Мэтью содрогнулся, ощутив на затылке ветерок от движения Зеда: не хотелось бы ему оказаться на месте жертв этого урагана.
Скелли, сидя на полу, сплевывал кровь и хрипло изрыгал ругательства, Бейтер, прижавшись спиной к стене, лихорадочно думал о том, как бы просочиться отсюда сквозь какую-нибудь щель, Твердолобый отхлебнул бренди и полуприкрытыми глазами наблюдал за разворачивающимися событиями, а краснощекая растрепа, вскочив на ноги, честила Зеда на чем свет стоит. В то же время Грейтхаус и Мэтью заметили, как один из джентльменов, сидевших в глубине зала (тот, что отпустил замечание об оскорблении, якобы нанесенном его носу), извлек из складок своего плаща, висевшего на колышке в стене, короткий клинок.
— Если никто не выпроводит отсюда этого черного урода, — объявил он, вздернув подбородок, — то позвольте мне проткнуть его!
Грейтхаус отступил. Мэтью подумал, что теперь-то уж точно пора выбираться на улицу, где не так опасно, как здесь. Но от Грейтхауса не последовало указания уносить ноги, все та же полуулыбка, способная взбесить кого угодно, не сходила с его лица.
Когда на сцену вышел фехтовальщик, Зед посмотрел на Грейтхауса, как показалось Мэтью, вопросительно, но о чем бы ни хотел осведомиться раб, ответа он не получил. Попытки Диппена Нэка встать увенчались успехом, и констебль поднял дубинку, чтобы начать вершить правосудие согласно своим представлениям. Пошатываясь, он сделал шаг по направлению к Зеду, но Грейтхаус схватил его за шиворот, посмотрел на него, твердо сказал:
— Нет, — и, как ребенка, усадил обратно на стул.
Нэк не стал больше пытаться вставать, и правильно сделал.
Единственная в заведении дама, издав страшный вопль, метнула в Зеда кружку с намерением размозжить ему голову. Но кружка в цель не попала: Зед поймал ее одной рукой. Помедлив мгновение, чтобы прицелиться, Зед, в свою очередь, запустил кружкой прямо в лоб джентльмену с клинком, и тот рухнул без чувств.
— Убии!.. Убии!.. — завопил Скелли, очевидно желая прокричать: «Убили!», но рот его не мог справиться с задачей. Он все-таки сумел по-крабьи резво проковылять мимо Зеда и вырваться через дверь на Уолл-стрит, голося: — Убии!.. Убии!.. — и направляясь через улицу прямиком к «Кошачьей лапке».
Твердолобый Боскинз воспользовался моментом, чтобы проявить себя. Он метнулся вперед — со скоростью, которой трудно было ожидать от такого крупного человека, — и выплеснул остававшееся в его кружке бренди прямо в глаза Зеду.
От боли раб издал гортанный звук и отшатнулся, вскинув обе руки, чтобы протереть глаза, и поэтому не увидев (а Мэтью и Грейтхаус увидели), как Твердолобый достал из кармана и ловко нацепил на пальцы правой руки медный кастет.
С Мэтью было достаточно.
— А ну-ка хватит! — крикнул он и двинулся на помощь Зеду, но чья-то рука схватила его за сюртук и дернула назад, от греха подальше.
— Стой, где стоишь, — сказал Грейтхаус тоном, означавшим, что спорить бесполезно.
Видя, что Зед ослеплен бренди, Бейтер осмелел. Он рванулся вперед и что было сил ударил Зеда в левую скулу, а потом пнул в правую голень, и та хрустнула так громко, что у Мэтью не оставалось сомнений: кость треснула. Внезапно к Бейтеру протянулись две черные руки, затрещала рвущаяся ткань, и Бейтер лишился большей части своей рубашки. Зед почти небрежно выбросил вперед локоть, и короткий нос Бейтера, торчавший над его разинутым ртом, был разбит таким мощным ударом, что кровью забрызгало даже висевшие под потолком фонари. Бейтер заголосил, словно младенец, зовущий мать, упал, подполз по полу к Твердолобому и схватился за его ноги. Тот заорал:
— Пошел к черту! — и яростно задрыгал ногами, пытаясь освободиться, а Зед в это время промокал глаза Бейтеровой рубашкой, удаляя остатки жгучего бренди.
И вот, как и ожидал Мэтью, настал момент, когда должны были схватиться два лысых быка.
Твердолобый не стал дожидаться другого удобного момента. Пинком отбросив в сторону всхлипывающего Бейтера, он шагнул вперед и что есть силы двинул кулаком с кастетом Зеду в лицо. Но бандитское орудие встретило на своем пути один лишь воздух: Зед увернулся — только что был здесь, и вот его уже нет. Вторая попытка принесла тот же результат. Твердолобый теснил противника, подняв левую руку, чтобы отразить нападение, а правой ожесточенно молотя по воздуху.
— Врежь ему! Врежь! — во все горло орала дама.
Упорства у Твердолобого было хоть отбавляй, и звериной силой он уж точно не был обделен. Но удача от него отвернулась: куда бы он ни метил своим кастетом, Зеда-невольника там уже не было. Удары сыпались все быстрее, но и Зед все скорее уворачивался от них. Лоб Боскинза блестел от пота, грудь ходила ходуном. Через дверь, висевшую на одной петле после того, как Скелли так невежливо ушел, с пьяными криками потекла развеселая толпа, прибывшая, по-видимому, из «Кошачьей лапки». Зед не обращал на входящих ни малейшего внимания, посвятив все усилия тому, чтобы не поцеловаться с кастетом.
— Стой на месте и дерись, черный трус! — брызгая слюной, рявкнул Твердолобый.
Он махал кулаком уже как попало и все с меньшей силой. В отчаянии он потянулся к Зедову шейному платку, чтобы удержать раба на месте, но не успели его пальцы уцепиться за шелк, как Зед отвел правую руку назад, и кулак его врезался Твердолобому прямо в челюсть — со страшным глухим стуком твердо ударилась плоть о плоть, и ликующие крики мгновенно стихли, как будто таверну только что посетило мистическое видение. Твердолобый закатил глаза, колени у него подогнулись, но он не выпускал из пальцев шейный платок Зеда, а правый кулак занес для ответного удара просто машинально, ибо способность соображать явно покинула его.
Зед легко, чуть качнув головой, увернулся. И тут произошло то, о чем потом будут судачить повсюду, от Большого дока до Почтового тракта: Зед подхватил Твердолобого Боскинза, как мешок кукурузной муки, и, крутанув, швырнул твердым лбом вперед в заколоченное окно, сквозь которое уже вылетело так много жертв других потасовок, — правда, те были далеко не такими крупными. Когда Твердолобый с грохотом вывалился наружу, где его ожидала жестокая встреча с Уолл-стрит, вся фасадная стена содрогнулась, и собравшиеся там поспешили c воплями отступить из страха, что она обрушится. Застонали стропила, посыпались опилки, заскрипели цепи, на которых взад-вперед раскачивались фонари, а в развороченном дверном проеме появился главный констебль Гарднер Лиллехорн.
— Что здесь происходит, семь чертей вам в зубы? — прокричал он.
— Сэр! Сэр! — Нэк уже снова был на ногах и шатко двигался к двери. Мэтью заметил: то ли констебль пролил себе на колени свой напиток, то ли ночной горшок ему уже не понадобится. — Сэр, я пытался прекратить это! Клянусь!
Проходя мимо Зеда, он шарахнулся в сторону, словно боялся, что его постигнет участь Твердолобого и он тоже вылетит в окно.
— Да заткнись ты! — ответил ему Лиллехорн. Ярко разодетый, в костюм и треуголку тыквенного цвета и чулки, желтевшие над начищенными коричневыми сапогами, он вошел в таверну и с отвращением сморщил нос, обводя место происшествия критическим взглядом. — Трупы есть?
— Эта ворона хотела всех нас убить! — крикнула дама. В каждой руке у нее было по недопитой кружке с бренди, которые она позволила себе прихватить со стола, где до этого сидели портовики. — Посмотрите, что он сделал с этими беднягами!
Лиллехорн постукивал по ладони затянутой в перчатку левой руки серебряной львиной головой, украшавшей его черную лакированную трость. Поворачивая бледное длинное лицо с тщательно подстриженной черной эспаньолкой и усами, он внимательно осматривал зал. Его узкие черные глаза были такого же цвета, как и волосы, которые он, как поговаривали, обильно красил тушью и которые были собраны сзади в косицу ленточкой в цвет чулок.
Бейтер все хныкал, обхватив обеими руками то, что осталось от его носа. Работяги с причала зашевелились, а один из них исторг из себя поток зловонной жидкости, отчего у Лиллехорна перехватило дыхание, так что он прижал к своим тонким ноздрям желтый носовой платок. Джордж и его товарищ пришли в сознание, но так и сидели за столом, моргая, как будто тщились понять, из-за чего весь этот переполох. Два джентльмена пытались оживить неудачливого фехтовальщика, который принялся сучить ногами, словно силился удрать от кружки, отправившей его в царство грез. В дальнем углу столбом замер скрипач, бережно прижимая к себе свой инструмент. На улице оживленно галдели зеваки, заглядывавшие в дверь и зияющий проем, через который вылетел Твердолобый.
— Омерзительно, — сказал Лиллехорн. Его холодный взгляд не задержался на Мэтью, скользнул по великану-невольнику, неподвижно стоявшему с опущенной головой, и остановился на Хадсоне Грейтхаусе. — Я мог бы и догадаться, что вы здесь, когда за два квартала услышал, как орет Скелли. Вы единственный в городе, кто способен так напугать старого негодяя, что у него оторвалась борода. Или все это безобразие устроил раб?
— Спасибо за комплимент, — сказал Грейтхаус все с той же самодовольной (и до чего же бесящей) улыбочкой. — Но я уверен: поговорив с очевидцами — с теми из них, кто трезв, разумеется... так вот, вы легко убедитесь, что невольник мистера Маккаггерса лишь принял меры к тому, чтобы мне или ему самому не нанесли физического ущерба. Я считаю, он отлично справился с задачей.
Лиллехорн снова перевел взгляд на Зеда, уставившегося в пол. Уличный гомон тем временем приобретал угрожающие нотки. До Мэтью долетали такие выражения, как «ворона гробокопателя», «зверь черномазый» и кое-что похуже, в сочетании со словами «угрохал», «вымазать дегтем» и «обвалять в перьях».
— Этто противозаконно! — внезапно вспомнил о своей должности Нэк. — Сэр! По закону рабу не место в таверне!
— В тюрьму его! — оторвавшись от кружки, завопила дама. — Всех их за решетку, черт подери!
— В тюрьму? — вскинул брови Грейтхаус. — Слушайте, Гарднер! Вы думаете, это будет правильно? Просто... если я проведу там три или четыре дня... да хоть бы и один день — я, скорее всего, так ослабну, что не смогу выполнять свои обязанности. Но поскольку встретиться здесь с невольником мистера Маккаггерса — затея моя и только моя, то и отвечать по закону придется мне.
— Сэр, к позорному столбу, я считаю! Всех их! — Маленькие злые глаза Нэка сверкнули. Он ткнул концом своей дубинки в грудь Мэтью. — Или каленым железом клеймить!
Лиллехорн промолчал. С улицы доносилась все более гнусная ругань. Он склонил голову набок, посмотрел сначала на Грейтхауса, потом на Зеда и снова на Грейтхауса. Главный констебль был строен, миниатюрного телосложения, на несколько дюймов ниже Мэтью и рядом с крупными мужчинами казался чуть ли не карликом. Несмотря на это, он планировал сделать в городе Нью-Йорке грандиозную карьеру. Стать в один прекрасный день мэром, да что там мэром, губернатором колонии — вот каковы были мехи, раздувавшие пламя его честолюбия.
— Что будет лучше, сэр? — настойчиво вопрошал Нэк. — К столбу или клеймить?
— Позорный столб вполне подойдет, — ответил Лиллехорн, не глядя на Нэка, — для констебля-тряпки, который напивается вдрызг при исполнении обязанностей и допускает во время своего дежурства такое нарушение закона. И будьте добры, хватит про каленое железо, а то вам самому клеймо на задницу поставят.
— Но... сэр... я хотел сказать... — пролепетал Нэк, и лицо его залилось алой краской.
— Молчать. — Лиллехорн отмахнулся от него тростью с львиной головой. Затем подступил вплотную к Грейтхаусу и направил свой взгляд чуть ли не ему в ноздри. — Послушайте, сэр. Я не люблю, когда на меня пытаются давить, понятно? Чего бы это ни касалось. Так вот, не знаю, в какие игры вы тут сегодня играли, да и, наверное, знать не желаю, но чтобы больше этого не было. Ясно, сэр?
— Разумеется, — без колебаний ответил Грейтхаус.
Сидевший на полу поверженный фехтовальщик, на лбу у которого вскочила огромная шишка и красовался синяк, крикнул:
— Требую удовлетворения!
— А я удовлетворен знанием, что вы дурак, мистер Гиддинс, — спокойным, четким и совершенно бесстрастным голосом сказал Лиллехорн. — За обнажение клинка в общественном месте с целью нанесения телесных повреждений положено наказание в виде десяти ударов плетью. Хотите продолжить?
Ничего не сказав, Гиддинс протянул руку и забрал свое оружие.
Крики на улице, привлекавшие все больше народу (разумеется, главным образом пьяниц и головорезов) из других питейных заведений, становились все громче, угрожая самосудом. Зед не поднимал головы, у Мэтью вспотел загривок. Даже Грейтхаус начал с некоторым беспокойством поглядывать на единственный выход.
— Иногда досада берет от того, чем приходится заниматься, — посетовал Лиллехорн. Потом посмотрел в лицо Мэтью и насмешливо улыбнулся. — Не устали еще строить из себя молодого героя? — Не дожидаясь ответа, он сказал: — Ну идемте. Я выведу вас отсюда. Нэк, стойте на страже, пока я не пришлю кого-нибудь достойнее.
Держа трость у плеча, он двинулся в сторону двери.
За ним, взяв шапку и плащ, последовал Грейтхаус, а затем и Зед с Мэтью. Те из публики в таверне, кто еще способен был говорить, изрыгали им в спины грязные проклятия, а глаза Нэка метали молнии в младшего партнера бюро «Герральд».
Собравшаяся снаружи толпа, состоявшая по меньшей мере из трех десятков мужчин и полудюжины одурманенных спиртным женщин, подалась вперед.
— Назад! Всем назад! — приказал Лиллехорн, но даже голоса главного констебля оказалось недостаточно, чтобы погасить огонь разгорающегося пожара.
Мэтью было хорошо известно, что толпа в Нью-Йорке обязательно набежит в трех случаях, будь то день или ночь: когда появляется уличный торговец, когда кто-нибудь держит речь и когда наклевывается шумное развлечение с мордобитием.
Сквозь толпу он увидел, что Твердолобый уцелел после своего полета, у него только была рассечена бровь и по лицу стекала кровь, но к бою он явно был готов по-прежнему плохо: крутился и мотался как волчок, обоими кулаками колошматя по воздуху. Кто-то из толпы заламывал ему руки, другой обхватил за талию, потом с ревом подскочили еще пятеро, и завязалась всеобщая свалка, в которой Твердолобого вовсю мутузили, а сам он не мог даже рукой махнуть. Тощий старик-попрошайка поднял бубен и стал бить в него, пританцовывая, но какой-то человек, обладавший музыкальным вкусом, вышиб инструмент у него из руки, и нищий принялся драться и сквернословить, как дикарь.
Но кольцо горожан сжималось вокруг намеченной жертвы — Зеда. Они дергали, щипали его и тут же отскакивали. Один из них приблизился и потянул его за порванный сюртук, но Зед не поднимал головы и не обращал ни на кого внимания. Взметались раскаты безобразного смеха — так смеются скоты и трусы. Замыкая процессию, медленно двигавшуюся в этих опасных условиях по Уолл-стрит, Мэтью вдруг заметил, что ветер стих. Воздух был совершенно неподвижен, пахло морем.
— Вот что. — Грейтхаус отстал и пошел рядом с Мэтью. Говорил он сдержанным голосом, что случалось нечасто. — Утром. В половине восьмого у Салли Алмонд. Все объясню. — Он на секунду замолчал при звуке разбившейся о стену бутылки. — Если выберемся отсюда, — добавил он.
— Назад! А ну-ка, все! — закричал Лиллехорн. — Спраггс, мне не до шуток! Дай нам пройти, или, клянусь, я пробью тебе череп! — Он поднял трость — не угрожая, а эффекта ради; народу все прибывало, руки у многих уже сжимались в кулаки. — Нельсон Раутледж! Тебе что, больше нечем заняться вместо того, чтобы...
Он не договорил: в следующее мгновение слова были уже не нужны.
Зед поднял голову к небу цвета черного дерева, и из глубин его глотки вырвался звук, который сначала напоминал рев раненого быка, он взмывал все выше и выше, куда-то к грозным высотам над крышами домов и трубами, доками и амбарами, загонами, скотными дворами и бойнями. Да, сперва этот звук был похож на крик раненого быка, но, поднимаясь, он в какое-то мгновение вдруг превратился в плач брошенного ребенка, которому одиноко и страшно в темноте.
Все другие звуки стихли от этого крика. Долго еще он несся, в одну сторону — над городом, в другую — над водой.
Руки у всех застыли в неподвижности, кулаки раскрылись. И у всех, даже тех, кто скалил зубы, распух от пьянства и злобно таращил глаза, сжались от стыда губы, ведь каждый в этой толпе сам мог бы рассказать о страдании, но никому не приходилось слышать, чтобы о нем говорили так доходчиво и страшно.
Зед снова опустил голову. Мэтью смотрел в землю. Всем пора было по домам: к женам, мужьям, любовникам, детям. В свою постель. Домой, туда, где им и положено быть.
Сверкнула молния, громыхнул гром, и, прежде чем люди начали разбредаться, на толпу с безжалостной силой обрушился дождь, как будто вселенная накренилась на своей оси и на сушу хлынуло холодное море. Кто-то бросился искать где бы спрятаться, кто-то медленно, сгорбившись, плелся прочь с мрачным лицом, и через несколько минут Уолл-стрит опустела — один только ливень свирепствовал на улице.
Глава 3
– Ну же. — Мэтью сложил перед собой на столе руки. Он только что повесил свою треуголку на крючок и сел, но Грейтхаус был слишком увлечен поеданием завтрака — яичница из восьми яиц, четыре маслянистые, лоснящиеся колбаски и шесть кукурузных лепешек на огромном темно-красном блюде — и не поднял головы. — Что там за дело?
Грейтхаус не торопился отвечать, с наслаждением прихлебывая самый горячий и черный чай, какой только умели заварить на кухне таверны Салли Алмонд на Нассау-стрит.
Вряд ли нашлись бы два более непохожих друг на друга трактира, чем это респектабельное заведение и гнилая дыра, которую они посетили прошлым вечером. Если раньше центром города была ратуша, то теперь, когда улицы и жилые кварталы протянулись дальше на север, можно было сказать, что центром стал ресторанчик Салли, располагавшийся в чистеньком белом каменном здании с серой шиферной крышей под сенью рослого дуба. В этой гостеприимной таверне было тепло, всегда пахло пряностями для глинтвейна, копченьями и свежеиспеченными пирогами. Пол здесь тщательно подметался, кругом стояли вазы со свежесрезанными цветами, а с первыми осенними холодами растапливался большой камин из природного камня. Завтракать, обедать и ужинать в таверну Салли Алмонд приходили и местные жители, и приезжие, дела шли бойко, и мадам Алмонд даже часто сама расхаживала среди посетителей, наигрывая на лире, и пела что-нибудь своим легким, воздушным и чрезвычайно приятным голосом.
Дождь лил всю ночь, но перед рассветом прекратился. За большим окном, выходившим на Нассау-стрит, шли люди, ехали фургоны, экипажи, брел скот, а сквозь облака пробивались серебристые лучи солнечного света. Прямо через улицу находилось желтое кирпичное здание пансиона Мэри Беловэр, в котором временно жил Грейтхаус — до тех пор, пока не найдет, по его выражению, «жилье, более приличествующее холостяку». Под этим он имел в виду, что мадам Беловэр, хоть и добрая душа, постоянно следит за тем, когда приходят и уходят ее постояльцы, и даже взяла в привычку советовать им регулярно посещать церковные службы, воздерживаться от сквернословия и употребления спиртных напитков и вести себя подобающим образом с противоположным полом. От всего этого Грейтхаус скрежетал своими большими белыми зубами. Последним из начинаний мадам Беловэр были ее попытки свести его с несколькими дамами, которых она считала добропорядочными и благовоспитанными, что в глазах Грейтхауса делало их столь же привлекательными, как миска студня из телячьих ножек. Поэтому неудивительно, что Грейтхаус стал некоторые ночи проводить за работой в доме номер семь по Стоун-стрит, но Мэтью-то знал, что его старший партнер спит там на походной койке в обществе бутылки бренди.
Конечно, это не значит, что кому-то из них двоих пришлось последние несколько недель скучать. Куда там. С тех пор как «Уховертка» обеспечила бюро «Герральд» известность, так и сыпались письма и не прекращался поток посетителей, просивших помочь в каком-нибудь деле. Мэтью выпало на долю выручать молодого человека, влюбившегося в девушку-индеанку и желавшего доказать ее отцу, вождю племени, что он достоин ее руки. А после одной дикой и невероятной ночной скачки Мэтью пришел к выводу, что не все создания на земле Божьей сотворены Господней рукой. Было еще происшествие с игрой в лото-картинки, когда у одного азартного игрока шайка головорезов обманом увела дорогую его сердцу лошадь. Грейтхаусу досталось суровое испытание в Доме на краю света, едва не стоившее ему жизни, и жуткое дело о завещании доктора Гробсона.
За тем ужином в середине лета, когда миссис Герральд предложила Мэтью место «решателя проблем» в бюро, которое ее муж Ричард основал в Лондоне, она сказала: «Уверяю тебя, Мэтью, преступный мир не только Англии, но и всей Европы поглядывает в эту сторону и чует: здесь есть чем поживиться. Похитители, фальшивомонетчики, поддельщики документов, воры всех мастей, наемные убийцы, растлители — все любители легкой и противозаконной наживы рано или поздно потянутся сюда, я даже могу тебе назвать их поименно. Но меня беспокоят не сами эти мелкие злоумышленники, а главари процветающего подполья. Те, кто всем верховодит. Очень могущественные и очень опасные люди, которые в этот самый момент сидят за столом, точно как мы, только ножи они занесли над картой Нового Света и аппетит у них зверский».
«Так и есть», — подумал Мэтью. Ему уже пришлось столкнуться с человеком, у которого в руках был самый большой нож, и порой, в тяжелые минуты, он представлял себе, как ему к шее приставляют его лезвие.
Грейтхаус поставил чашку на стол.
— Зед — га, — сказал он.
Мэтью решил, что неправильно расслышал.
— Га?
— Га, — ответил Грейтхаус. Его взгляд метнулся в сторону. — А вот и Эвелин.
К их столу приближалась Эвелин Шелтон, одна из двух официанток таверны. Ее зеленые глаза блестели, белокурые волосы были как причесанное облако. Работая еще и учительницей танцев, она умела проворно справляться с утренним наплывом посетителей. На ее запястьях щелкали и позвякивали браслеты из слоновой кости и меди.
— Мэтью! — с широкой улыбкой приветствовала она его. — Чего желаете?
«Нового комплекта ушей», — мелькнуло у него в голове: он так пока и не понял, что такое «га».
— Да не знаю. У вас сегодня есть кренделя?
— Только что испекли.
— Попробовал бы острую колбаску, — настоятельно посоветовал Грейтхаус, сам вгрызаясь в очередную. — Они сделают из него мужчину, скажи ему, Эвелин.
Она засмеялась, и словно стеклянные колокольчики зазвенели в таверне.
— Да, они правда остренькие! Но их уминают так быстро, что нам не хватает запаса! Они у нас только несколько дней в месяц бывают, так что, если хотите попробовать, поторопитесь заказать!
— Пусть мистер Грейтхаус наслаждается огненным и остреньким, — ответил сделавший свой выбор Мэтью. — Мне крендель, маленькую миску рокахомини1, бекона и сидра, спасибо. — Когда официантка удалилась, он вернулся к разговору с коллегой, сидевшим на другой стороне стола. — Что все-таки такое га?
— Племя га. Ух, дерет так дерет! — Ему пришлось промокнуть лоб салфеткой. — Но вкусно, черт возьми. Зед — из племени га. С побережья Западной Африки. Я так и предположил, когда ты еще тогда рассказал мне про шрамы у него на лице. Их наносят некоторым детям, совсем малолетним. Тем, которых отбирают, чтобы воспитать из них воинов. — Он отпил еще чаю, но от колбаски, видимо, невозможно было оторваться, и он тут же снова принялся за нее. — Потом я сам увидел эти шрамы и тогда решил посмотреть, насколько хорош Зед в драке. Мне кажется, он действовал очень профессионально, а ты что думаешь?
— Я думаю, что из-за вас он мог погибнуть, — мрачно сказал Мэтью. — И мы тоже.
— Много ты знаешь. Мало найдется в мире тех, кто бьется врукопашную так же хорошо, как воины га. К тому же они славятся своим бесстрашием. Зед, можно сказать, вчера себя сдерживал. Он мог бы всем там шеи переломать и даже не вспотеть.
— Если это так, — сказал Мэтью, — то почему он раб? Казалось бы, такой бесстрашный воин должен был бы хоть как-то попытаться сбросить с себя веревку работорговца.
— А. — Грейтхаус кивнул и прожевал еду. — Логично, поэтому я и договорился с Маккаггерсом о том, чтобы устроить Зеду испытание. Га очень редко попадают в рабство. Видишь ли, Маккаггерс не понимает, чем он владеет. Ему нужен был самый крупный невольник, которого только можно купить, чтобы носить трупы. Он не знал, что покупает боевую машину. Но я хотел выяснить, что Зед умеет, а «Петушиный хвост» показался мне для этого подходящим местом.
— А как вы объясните то, что эта... боевая машина стала рабом, почему же он не стал драться, чтобы выйти из этого неприятного положения?
Грейтхаус надкусил кукурузную лепешку и легонько постучал вилкой по блюду. Ожидая, пока Грейтхаус заговорит, Мэтью обратил внимание, что все тарелки и чашки имеют модную нынче расцветку, известную под названием «Кровь индейца», и куплены Салли Алмонд у Хайрама Стокли, который, отремонтировав свою гончарную мастерскую, начал экспериментировать с разными видами глазури. Благодаря приступу ярости быка Брута, гончарня Стокли удвоила свой доход.
— Причина, по которой он оказался в «неприятном положении», как ты это называешь, — наконец ответил Грейтхаус, — скорее всего, так и останется неизвестной. Но, наверное, даже лучшего в мире воина могут огреть сзади дубиной или поймать в сеть, а потом навалиться вшестером или всемером, или он может решить пожертвовать собой ради того, чтобы кто-то другой смог вырваться из цепей. Его соплеменники — рыбаки, они с давних пор ходят в море. Его могли схватить, когда он был в лодке и ему некуда было бежать. Языка же он мог лишиться, потому что не хотел сдаваться без боя, а потом какой-нибудь сострадательный работорговец объяснил, что дальше ему отхватят еще какую-нибудь часть тела. Могло случиться все, что угодно, но, как я сказал, мы вряд ли когда-нибудь узнаем, что именно.
— Тогда я не понимаю, почему он просто не грохнул Маккаггерса и не унес ноги.
— А зачем ему это? — Грейтхаус внимательно смотрел на Мэтью, как будто перед ним сидел слабоумный. — Куда бы он делся? Какой ему смысл? Насколько мне известно, Маккаггерс к нему добр, и Зед отвечает ему верностью... — Он замолк, сверяясь с внутренним компасом. — Насколько может быть верен раб, учитывая обстоятельства. Ну и это показывает, что Зед умен. Если бы это было не так, мне до него не было бы дела. Не стал бы я и платить Бенджамину Аулзу, чтобы он сшил ему приличный костюм.
— Что?! — Дело принимало серьезный оборот. Как, Грейтхаус даже заплатил за костюм? Чтобы его носил раб Маккаггерса? Придя в себя, Мэтью сказал: — Не могли бы вы объяснить мне — как можно вразумительнее и убедительнее, — чем именно вас так привлек Зед, что вы собрались аж нанять его на работу? Или про это мне пригрезилось?
— Нет, не пригрезилось. Вот твой завтрак.
Эвелин принесла на подносе то, что заказал Мэтью. Остальным посетителям она продемонстрировала пустой мешок, на котором красной краской значилось: «Колбаски миссис Таак», а ниже шла фирменная надпись: «Таакое удовольствие».
— Дорогие друзья, ни одной не осталось! — (В ответ на ее сообщение из-за столов разочарованно, но добродушно зашикали и засвистели.) — В следующем месяце должна прийти еще партия, мы вывесим об этом на улице объявление.
— Как их у вас расхватывают, — заметил Мэтью, когда Эвелин ставила перед ним блюдо.
— Не верят, что все раскуплено, пока собственными глазами не увидят. Если бы эта женщина не жила так далеко, в Пенсильвании, то Салли, наверное, затеяла бы с ней общее дело. Но так или иначе, — сказала она, пожимая плечами, — все дело в специях. Вам что-нибудь еще?
— Нет, достаточно, спасибо. — Когда Эвелин снова ушла и шум в зале стих, Мэтью пристально посмотрел в глаза Грейтхаусу, продолжавшему напротив него свою трапезу. — Вы ведь пошутили, что берете Зеда на работу.
— Я вовсе не шучу. И поскольку у меня есть полномочия от Кэтрин принимать решения в ее отсутствие, я намерен немедленно приступить к осуществлению этого замысла.
— К осуществлению замысла? Что это значит?
У Грейтхауса оставался недоеденным последний кусочек колбаски, который он, очевидно, оставил, чтобы посмаковать, когда расправится с кукурузными лепешками.
— Во-первых, бюро должно выкупить его у Маккаггерса.
— Выкупить?!
— Да-да, выкупить. Господи, Мэтью! Ты что, не высыпаешься? С первого раза теперь не понимаешь? — На лице Грейтхауса мелькнула озорная улыбка. — А, вон оно что! С внучкой Григсби небось гуляешь под луной?
— Да что вы!
— Ты говоришь одно, а твой румянец — другое.
— Мы с Берри друзья, — сказал Мэтью и поймал себя на том, что говорит очень напряженным и осторожным голосом. — Не более того.
Грейтхаус хмыкнул.
— По-моему, если два человека вместе спасаются бегством по винограднику, то они или никогда уже не захотят увидеть друг друга еще хоть раз, или станут больше чем друзьями. Но я рад, что ты о ней заговорил.
— Я? Я о ней не заговаривал!
Для пущей убедительности он с хрустом вонзил зубы в крендель.
