8,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2022
В техасском городке стоит такая жара, что его название Инферно кажется совершенно оправданным. Он пустеет с каждым днем, люди уезжают отсюда в поисках лучшей жизни... и правильно делают, потому что однажды в Инферно начинается самый настоящий ад. Из иного мира является охотник, безжалостный хищник, наделенный нечеловеческим разумом, не знающий ни страха, ни поражения. Ему нет никакого дела до землян, он идет по следу беглеца — хранителя, принявшего облик кого-то из местных жителей, которым придется сплотиться против наступающего ужаса, иначе каждого из них поодиночке настигнет страшный конец. Динамичный, головокружительный хоррор от Роберта Маккаммона, лауреата премии Брэма Стокера!
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Ähnliche
Robert McCammonSTINGERCopyright © 1988 by McCammon CorporationAll rights reserved
Публикуется с разрешения автора и его литературных агентов,Donald Maass Literary Agency (США) при содействииАгентства Александра Корженевского (Россия).
Перевод с английского Екатерины Александровой
Оформление обложки Ильи Кучмы
Роман также издавался под названием «Несущий смерть».
Маккаммон Р.Кусака : роман / Роберт Маккаммон ; пер. с англ. Е. Александровой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2022. — (The Big Book).
ISBN 978-5-389-20973-2
16+
В техасском городке стоит такая жара, что его название Инферно кажется совершенно оправданным. Он пустеет с каждым днем, люди уезжают отсюда в поисках лучшей жизни... и правильно делают, потому что однажды в Инферно начинается самый настоящий ад. Из иного мира является охотник, безжалостный хищник, наделенный нечеловеческим разумом, не знающий ни страха, ни поражения. Ему нет никакого дела до землян, он идет по следу беглеца — хранителя, принявшего облик кого-то из местных жителей, которым придется сплотиться против наступающего ужаса, иначе каждого из них поодиночке настигнет страшный конец.
Динамичный, головокружительный хоррор от Роберта Маккаммона, лауреата премии Брэма Стокера!
© Е.Ю. Александрова, перевод, 1993© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022Издательство АЗБУКА®
Джону и Терезе
Мотоцикл с ревом вырвался за пределы Окраины, унося белокурого паренька и темноволосую девушку прочь от оставшегося позади ужаса.
В лицо пареньку, крутясь, летели дым и пыль, он остро чувствовал запах крови и собственного взмокшего от страха тела. Девушка, дрожа, прижималась к нему. Они мчались к мосту, но фара у мотоцикла была разбита, и парнишка правил наугад, с трудом ориентируясь в сочившемся сквозь клубы дыма тусклом фиолетовом сиянии. В горячем воздухе тянуло гарью, повсюду чувствовался запах тяжелого боя.
Мотоцикл подпрыгнул, и мальчик понял, что они въехали на мост. Бетонные обочины сузились, он сбавил скорость и свернул, чтобы разминуться с колпаком, потерянным, должно быть, одной из тех машин, что недавно промчались на другой берег, в Инферно. То, чему ребята стали свидетелями несколько минут назад, не шло у них из головы, и девочка со слезами на глазах часто оглядывалась, повторяя имя брата.
«Почти проскочили, — подумал парнишка. — Прорвемся! Про...»
Прямо перед ними в дыму неожиданно что-то появилось.
Парнишка тормознул и начал выруливать вбок, но понял: времени слишком мало. Столкнувшись с возникшей на дороге фигурой, мальчик потерял управление. Он выпустил руль, почувствовал, что девушка тоже слетела с мотоцикла, потом перекувырнулся в воздухе и заскользил, немилосердно обжигаемый трением.
Он лежал, свернувшись клубком, хватая ртом воздух, и, стараясь не потерять сознания, думал: «Бормотун. Бормотун... заполз на мост... и мы на него наскочили».
Мальчик попытался сесть, однако он был еще слишком слаб. Левая рука ныла, но пальцы двигались — хороший признак. В груди болело так, словно он наглотался осколков бритвы, а еще хотелось спать — закрыть бы глаза и плюнуть на все... Но мальчик не сомневался: тогда уж он точно больше не проснется.
Запахло бензином, и парнишка сообразил, что у мотоцикла пробит бак. Через пару секунд раздался взрыв, замерцало оранжевое пламя. На землю с грохотом посыпались куски металла. Задыхаясь, он встал на колени и в свете огня увидел девушку, лежавшую на спине примерно в шести футах от него, разбросав руки и ноги, как сломанная кукла. Рот ей заливала кровь, текшая из нижней разбитой губы, на щеке красовался багровый синяк. Но девушка дышала, и, когда прозвучало ее имя, веки затрепетали. Мальчик попытался приподнять ей голову, но нащупал какой-то желвак и решил, что лучше пока не трогать.
А потом он услышал шаги, стук башмаков: один цокал, второй шаркал.
С бешено бьющимся сердцем мальчик вскинулся. Со стороны Окраины к ним кто-то ковылял. На мосту горели ручейки бензина, но существо двигалось сквозь огненные потоки, не останавливаясь, не замечая, как тлеют отвороты джинсов. Оно было горбатое — нелепая, злая пародия на человека, — а когда подошло поближе, мальчик увидел полный зубов-иголок, искаженный кривой ухмылкой рот.
Парнишка попытался загородить девушку своим телом. Шаги приблизились: цок-шарк, цок-шарк. Мальчик привстал, чтобы дать отпор, но боль пронзила его насквозь, не давая вздохнуть, и он опять повалился на бок, чуть дыша.
Добравшись до них, горбатое ухмыляющееся существо остановилось и уперло взгляд себе под ноги. Потом пригнулось, и над лицом девушки скользнула рука с металлическими зазубренными ногтями.
Силы оставили мальчика. Металлические когти вот-вот размозжат девушке голову, сдерут мясо с костей — он и глазом не успеет моргнуть.
И парнишка понял, что в эту долгую страшную ночь спасти ей жизнь может только одно...
Глава 1
Рассвет
Вставало солнце. В призрачных дрожащих волнах жаркого марева расползались по норам ночные твари.
Пурпурный свет обзавелся оранжевым отливом. Тускло-серый и уныло-коричневый оттенки отступали под натиском густо-малинового и желтизны жженого янтаря. От напоминавших печные трубы кактусов и высокой, до колен, полыни протянулись лиловые тени, а на грубо обтесанных глыбах словно засветилась алая боевая раскраска апачей. Отблески утра смешались и растеклись по канавам и трещинам в неровной шероховатой земле, заискрились румяной бронзой в узкой извилистой ленте Снейка.
Когда свет начал набирать силу и от песков пустыни поплыл едкий запах зноя, мальчик, спавший под открытым небом, разлепил глаза. Тело одеревенело; несколько минут паренек лежал, глядя, как безоблачная высь заполняется золотом, и вспоминал сон — что-то про отца, пьяно выкрикивавшего его имя, с каждым разом коверкая все сильнее, пока оно не стало походить на ругательство. Как правило, сны мальчика нельзя было назвать хорошими, а уж те, в которых куражился его отец, и подавно.
Парнишка сел, подтянув колени к груди, опустил на них острый подбородок и стал смотреть, как над зубчатыми кряжами, далеко на востоке, за Инферно и Окраиной взрывается солнце. Восход всегда ассоциировался у него с музыкой, и сегодня он услышал неистовый грохот воющей в полную силу гитары-соло из «Iron Maiden»1. Ему нравилось здесь спать, пусть даже затекали мышцы, ведь он любил одиночество и краски раннего утра в пустыне. Через пару часов, когда солнце начнет припекать всерьез, пустыня станет пепельной и, ей-ей, можно будет услышать, как шипит воздух. Если в середине дня не найти тени, Великая Жареная Пустота испечет твои мозги, превратив их в шелестящую золу.
Но пока хорошо: воздух остается мягким и все сохраняет иллюзорную красоту — пусть это и ненадолго. В такие моменты мальчику удавалось представить себе, будто он проснулся за тридевять земель от Инферно.
Парнишка сидел среди тесно нагроможденных камней, на плоской верхушке большого валуна, своими округлостями напоминавшего кресло-качалку. Валун густо покрывали нанесенные краской из баллончика граффити: непристойные рисунки и лозунги вроде «Хрен в зубы гремучкам». Все это скрыло от глаз остатки индейских пиктограмм трехсотлетней давности. Валун стоял на вершине холма высотой в сотню футов, заросшего жесткой щетиной из кактусов, мескито и полыни. Обычно мальчик спал именно здесь — с этой выгодной позиции были четко видны границы его мира.
На севере отчетливо чернела прямая полоска: это шоссе под номером 67, появившись из техасских равнин, как бы срезало у Инферно бок, на две мили превращаясь в Репаблика-роуд, пересекало мост через реку Снейк и, миновав убогую Окраину, снова становилось трассой под тем же номером, чтобы исчезнуть на юге, где среди раскаленной пустыни высились горы Чинати. Насколько хватало глаз, на дороге ни души, только над валявшейся у обочины падалью — броненосцем, песчаным кроликом или змеей — кружили стервятники. Птицы то и дело плавно снижались за добычей, и паренек пожелал им приятного аппетита.
К востоку от Качалки простирались плоские перекрещивающиеся улочки Инферно. Среди приземистых кирпичных зданий центрального, «делового» района расположился маленький прямоугольник Престон-парка с крохотной белой эстрадой, коллекцией кактусов, высаженной городским Советом по благоустройству, и белым мраморным ослом в натуральную величину. Парнишка тряхнул головой, достал из внутреннего кармана выгоревшей джинсовой куртки пачку, закурил первую сигарету. «Идиотское везение, — подумал он. — Прожить жизнь в городе, названном в честь осла». Опять-таки скульптура обнаруживала изрядное сходство с мамашей шерифа Вэнса.
Выстроившиеся вдоль улиц Инферно деревянные и каменные дома отбросили на песчаные дворы и растрескавшийся от жары бетон лиловые тени. На Селеста-стрит, над стоянкой подержанных автомашин Мэка Кейда, обвисли многоцветные пластиковые флажки. Стоянку ограждала восьмифутовая изгородь из металлической сетки, поверх которой шла колючая проволока. Большой красный плакат призывал: «ВЕДИТЕ ДЕЛА С КЕЙДОМ, ДРУГОМ РАБОЧЕГО ЛЮДА!» Парнишка догадывался, что эти машины, все до единой, собраны из частей краденых автомобилей; самая приличная колымага не смогла бы проехать и пятисот миль. Еще Кейд активно снабжал мексиканцев наркотиками. Впрочем, продажа подержанных машин приносила Кейду деньги лишь на карманные расходы — свой настоящий бизнес Мэк делал в иной области.
Еще восточнее, там, где Селеста-стрит пересекалась с Брасос-стрит, на краю парка, отражая огненный шар солнца, оранжево сияли окна Первого техасского банка. Три этажа делали его самой высокой постройкой в городе, если не считать видневшегося на северо-востоке серого экрана «Старлайта» — кинотеатра под открытым небом. Бывало, усевшись здесь, на Качалке, Коди бесплатно смотрел фильм, выдумывая свои диалоги, ерничая, дурачась, — словом, развлекался в свое удовольствие. «Да, времена и впрямь меняются», — подумал мальчик. Он затянулся и выпустил пару колечек дыма. Прошлым летом кинотеатр закрыли, обеспечив пристанищем змей и скорпионов. Примерно милей севернее «Старлайта» стояло небольшое блочное здание с крышей, похожей на коричневый струп. Парнишка видел, что засыпанная гравием стоянка пуста, но знал: около полудня она начнет заполняться. Клуб «Колючая проволока» был единственным заведением в городе, приносившим доход. Пиво и виски сполна утоляли боль и обиды.
На световом табло, расположенном на фасаде банка, высветились цифры: 5:57. В следующее мгновение надпись изменилась и сообщила температуру воздуха — 78 градусов по Фаренгейту. На четырех светофорах Инферно замигал желтый предупредительный сигнал, но все они моргали вразнобой.
Мальчик не знал, стоит ли идти сегодня в школу. Возможно, вместо этого он прокатится по пустыне туда, где дорога сходит на нет, или наведается в зал с игровыми автоматами и попытается превзойти собственные достижения на «Метком стрелке» и «Пришельцах из галактики». Он посмотрел туда, где за Репаблика-роуд виднелись средняя школа имени У. Т. Престона и Инфернская бесплатная начальная школа — два приземистых длинных кирпичных здания, напоминавшие парнишке тюрьму, какой ее изображают в кино. За средней школой располагалось футбольное поле, на котором давным-давно выгорела скудная осенняя трава. Ни новой травы, ни новых матчей этому полю не видать. «Все равно, — подумал мальчик, — престонские „Истинные патриоты“ выиграли только два матча за сезон и заняли в округе Президио последнее место. Только кого это колышет?»
Вчера он прогулял, а завтра, в пятницу, 25 мая, старшеклассники учатся последний день. Пытка выпускными экзаменами осталась позади, и мальчика вместе со всем классом ожидало прощание со школой... если удастся сдать задание по труду. Значит, на сегодня, пожалуй, стоит сделаться паинькой и отсидеть последние уроки или хотя бы заглянуть в школу, узнать, что происходит. Может, Танку, Бобби Клэю Клеммонсу или еще кому захочется свалить куда-нибудь порычать моторами; не исключено также, что потребуется вложить ума сволочным мексикашкам. Если так, он будет счастлив пойти этим поганцам навстречу, честное слово.
Светло-серые глаза мальчика сузились. Когда Коди смотрел на Инферно вот так, сверху вниз, ему становилось тревожно, охватывали злость и раздражение, словно зудела болячка, которую невозможно почесать. Он решил, что причина кроется в многочисленных тупиках. Кобре-роуд длиной в восемь миль пересекалась с Репаблика-роуд и убегала на запад мимо оврага, по дну которого текла река Снейк. За городской чертой улица шла мимо все новых и новых свидетельств провалов и неудач: медного рудника, ранчо Престона, немногочисленных доживающих свои последние дни ферм. Набирающий силу солнечный свет не делал Инферно симпатичнее, выявляя рубцы и шрамы. Выжженный пыльный город умирал, и Коди Локетт понимал, что на будущий год к этому времени здесь не останется ни души. Инферно ожидало забвение — многие дома уже опустели. Их обитатели собрали вещички и отправились на поиски лучшей доли.
С севера на юг, деля город на восточную и западную части, шла Трэвис-стрит. Восточная часть почти сплошь состояла из деревянных обшарпанных, сколько ни крась, домиков, которые в середине лета превращались в раскаленные печи. В западной, где жили владельцы лавчонок и «сливки общества», преобладали дома из белого камня и кирпича-сырца, кое-где во дворах пускали ростки дикие цветы. Но и этот район быстро пустел: каждую неделю еще кто-нибудь сворачивал дела, а среди чахлых бутонов расцветали объявления «ПРОДАЕТСЯ». В северном конце Трэвис-стрит, на другой стороне заросшей повиликой стоянки, возвышалось двухэтажное общежитие из красного кирпича. Окна первого этажа закрывали металлические листы. Дом построили в конце пятидесятых, в пору расцвета города, но теперь он превратился в лабиринт пустых комнат и коридоров, которые заняли, сделав своей крепостью, «отщепенцы» — компания, где верховодил Коди Локетт. Если после захода солнца на территории «отщепенцев» ловили кого-нибудь из «El culebra de cascabel» — «гремучих змей», шайки подростков-мексиканцев, — ему или ей можно было только посочувствовать. А территорией «отщепенцев» считалось все к северу от моста через Снейк.
Так и должно быть. Коди знал, что мексиканцы затопчуткого угодно, дай только волю. Они перехватят работу и деньги да при этом еще и наплюют тебе в рожу. Мексиканцы должны знать свое место и получать по рогам, если переступят границы. Эту нехитрую истину день за днем, год за годом вбивал Коди в голову его папаша. «Эти „мокрые спины“2, — твердил отец Коди, — все равно что псы, которым надо то и дело давать пинка — пусть знают, кто хозяин».
Но порой Коди задумывался — и тогда не понимал, какой от мексиканцев вред. Они сидели без работы так же, как все остальные. Однако отец Коди твердил, что именно мексиканцы доконали медный рудник. Что они портят все, к чему прикоснутся. Что они уже погубили Техас и не успокоятся, пока не испоганят всю страну. «Еще немного, и стервецы начнут трахать белых женщин прямо на улицах, — стращал Локетт-старший. — Напинать им по первое число, пусть попробуют на вкус пылищу!»
Иногда Коди верил отцу, иногда нет. Это зависело от настроения. Дела в Инферно обстояли плохо, и парнишка понимал: в душе у отца тоже неладно. «Возможно, легче дать под зад коленом мексиканцу, чем позволять себе слишком много думать», — рассуждал он. Так или иначе, все свелось к задаче не пускать «гремучек» в Инферно после захода солнца — эта обязанность перешла к Коди от шести предыдущих «президентов» банды «отщепенцев».
Коди встал и расправил плечи. Солнце освещало его кудрявые русые волосы, коротко подстриженные на висках и лохматые на макушке. В левом ухе блестела сережка — маленький серебряный череп. Тело юноши отбрасывало длинную косую тень. В нем было шесть футов роста, долговязый и крепкий, он казался недружелюбным, как ржавая колючая проволока. Лицо парнишки складывалось из жестких углов, мягкость полностью отсутствовала — острый нос, заостренный подбородок. Даже густые светлые брови сердито щетинились. Он мог переиграть в гляделки змею и поспорить в беге с зайцем, а ходил таким широким шагом, словно намеревался перемахнуть границы Инферно.
Пятого марта ему исполнилось восемнадцать, и он понятия не имел, что делать дальше. Думать о будущем не хотелось. Загадывать не стоило. Грядущее представлялось мрачным нагромождением теней. Поступить в колледж с такими отметками нереально, а на техническую школу не хватало денег. Старик пропивал все заработанное в пекарне и большую часть того, что Коди приносил домой со станции «Тексако». Но Коди знал, что заливка бензина и возня с машинами от него никуда не денутся, пока ему самому не надоест. Мистер Мендоса, хозяин автозаправочной станции, был единственным хорошим мексиканцем, которого он знал.
Взгляд Коди скользнул к югу, за реку, к домишкам Окраины, мексиканского района. У четырех ее узких пыльных улочек не было названий, только номера, и все они, за исключением Четвертой, заканчивались тупиками. Самой высокой точкой Окраины был шпиль католической церкви Жертвы Христовой, увенчанный крестом, блестевшим в оранжевом свете солнца.
Четвертая улица вела на запад, к автомобильной свалке Мэка Кейда — двухакровому лабиринту из корпусов автомобилей, сваленных грудами деталей машин, штабелей старых покрышек, обнесенных оградой мастерских и бетонных ремонтных ям. Все это окружал девятифутовый глухой забор из листового железа, а поверху тянулся еще фут страшной гармошки — колючей проволоки. Коди было видно, как за окнами мастерских вспыхивают факелы электросварки; визжал пневматический гаечный ключ. На территории автодвора в ожидании погрузки стояли три гусеничных трейлера. У Кейда работали круглосуточно, в несколько смен, и благодаря своему предприятию он уже обзавелся громадными кирпичными хоромами в стиле модерн, с бассейном и теннисным кортом. Резиденция Мэка находилась двумя милями южнее Окраины, то есть ближе к мексиканской границе, чем к городку. Кейд предлагал Коди поработать на автодворе, но тот кое-что знал о Мэковых делишках и к такому тупику еще не был готов.
Коди повернулся спиной к солнцу (тень опустилась ему под ноги) и скользнул взглядом вдоль темной полоски Кобре-роуд. В трех милях от Качалки рыжел огромный, похожий на рану с омертвевшими, изъязвленными краями зев медного рудника Горнодобывающей компании Престона. Кратер окружали пустые здания контор, очистной корпус с алюминиевой крышей, заброшенное оборудование. Коди пришло в голову, что оно напоминает останки динозавров с сожженной солнцем пустыни шкурой. Минуя кратер, Кобре-роуд уходила в сторону ранчо Престона, следуя за вышками высоковольтной линии на запад.
Юноша опять посмотрел вниз на тихий город (население около тысячи девятисот человек быстро сокращалось), и ему почудилось, будто он слышит, как в домах тикают часы. Солнце прокрадывалось за ставни и занавески, чтобы огнем располосовать стены. Скоро зазвонят будильники, поднимая спящих навстречу новому дню. Те, у кого есть работа, оденутся и, повинуясь течению времени, приступят к трудам праведным либо в последних магазинах Инферно, либо на севере — в Форт-Стоктоне и Пекосе. А в конце дня, подумал Коди, все вернутся в свои домишки, вопьются глазами в мерцающие экраны и станут, как умеют, заполнять пустоту, пока часы, будь они неладны, не шепнут: пора на боковую. И так день за днем, ныне и присно, до той минуты, когда окончательно закроются все двери и уедет последняя машина... А потом здесь останется только пустыня, которая, разрастаясь, возьмет штурмом улицы.
— Ну а мне-то что? — Коди выпустил из ноздрей дым сигареты.
Он знал: тут для него ничего нет и никогда не будет. Если бы не телефонные столбы, дебильные американские и еще более тупые мексиканские телепередачи да звучащая из приемников двуязычная болтовня, можно было бы подумать, что от этого проклятого города до цивилизации тысячи миль. Он окинул взглядом Брасос-стрит с ее домами и белой баптистской молельней. Узорчатые кованые ворота в самом конце вели на местное кладбище — Юкковый Холм. Его действительно затеняли чахлые юкки, над которыми поработал скульптор-ветер, но это скорее был бугор, чем холм. Юноша ненадолго задержал взгляд на надгробиях и старых памятниках, потом снова присмотрелся к домам. Большой разницы он не заметил.
— Эй, чертовы зомби! — крикнул парнишка, повинуясь внезапному порыву. — Подъем! — Голос Коди раскатился над Инферно. Ему вторило эхо собачьего лая. — Таким, как ты, я не буду, — твердо сказал он, зажав сигарету в углу рта. — Клянусь Богом, нет.
Он знал, к кому обращается, поскольку, произнося эти слова, не сводил глаз с серого деревянного дома у пересечения Брасос-стрит с улицей под названием Сомбра. Коди догадывался: старик даже не ведает, что он вчера не пришел домой ночевать, — впрочем, папаше все равно наплевать на это. Отец Коди нуждался лишь в бутылке и месте для сна.
Юноша взглянул на школу имени Престона. Если он сегодня не сдаст задание, Одил может устроить ему веселую жизнь, даже сорвать к чертям выпуск. Коди терпеть не мог, когда какой-нибудь сукин сын в галстуке-бабочке заглядывал ему через плечо и поучал, что и как делать, поэтому нарочно трудился с проворством улитки. Однако сегодня работу нужно обязательно закончить. Коди понимал: за те шесть недель, что ушли у него на паршивую вешалку для галстуков, можно было смастерить мебель для целой комнаты.
Солнце сверкало ослепительно и пекло немилосердно. Яркие краски пустыни начинали блекнуть. По шоссе 67 в сторону города ехал грузовик с непогашенными фарами, он вез утренние газеты из Одессы. На Боуден-стрит с подъездной аллеи задним ходом выбрался темно-синий «шевроле», и какая-то женщина в халате помахала мужу с парадного крыльца. Кто-то открыл дверь черного хода и выпустил бледно-рыжего кота, немедленно погнавшего кролика в заросли кактусов. На обочине Репаблика-роуд ныряли за своим завтраком канюки, а другие хищные птицы неспешно кружили над ними в медленно струящемся воздухе.
Затянувшись в последний раз, Коди выбросил сигарету. Он решил перед школой немного подкрепиться — в доме могли заваляться черствые пончики.
Повернувшись к Инферно спиной, парнишка стал осторожно спускаться по камням к красной «Хонде-250». Ее он два года назад своими руками собрал из утиля, купленного на свалке Кейда. Он много чего продал тогда Коди, а у того хватило ума не задавать вопросов. Регистрационные номера с мотора «хонды» были стерты, как исчезали почти со всех двигателей и частей корпусов, которыми торговал Мэк Кейд.
Внимание юноши привлекло еле уловимое движение у его правой ноги, обутой в ковбойский сапог. Коди остановился.
Тень паренька легла на небольшого коричневого скорпиона, припавшего к плоскому камню. На глазах у Коди членистый хвост изогнулся кверху и жало пронзило воздух — скорпион защищал свою территорию. Коди занес было ногу, чтобы отправить гаденыша в вечность.
И на миг замер, не опуская ноги. От усиков до хвоста в насекомом было всего около трех дюймов, и Коди понимал, что раздавит скорпиона в два счета, но храбрость этого создания восхитила его. Оно сражалось с гигантской тенью за кусок камня в выжженной пустыне. «Глупо, — размышлял Коди, — но смело». Сегодня и так в воздухе слишком сильно пахло смертью, и Коди решил не добавлять.
«Все твое, amigo»3, — сказал он и прошел мимо. Скорпион вонзил жало в удаляющуюся тень.
Коди устроился на заплатанном кожаном седле. Хромированные выхлопные трубки пестрели тусклыми пятнами, алая краска облетела и полиняла, двигатель порой пережигал масло и капризничал, но все же мотоцикл уносил Коди, куда ему было угодно. Далеко за пределами Инферно, на шоссе 67, юноша выжимал из «хонды» семьдесят миль в час, и мало что доставляло ему большее наслаждение, чем хриплое урчание мотора и свист ветра в ушах. Именно в такие минуты, со всей полнотой ощущая независимость и одиночество, Коди чувствовал себя необычайно свободным, потому что знал: зависеть от людей — губить собственные мозги. В этой жизни ты одинок, так что лучше учись находить в этом удовольствие.
Он снял с руля и натянул защитные очки-консервы, сунул ключ в зажигание и с силой нажал на стартер. Мотор выстрелил сгустком жирного дыма. Мотоцикл задрожал, словно не желая пробуждаться. Потом машина прянула, точно верный, хоть подчас и упрямый конь, и парнишка покатил вниз по крутому склону в сторону Аврора-стрит; за ним тянулся шлейф желтой пыли. Не зная, в каком состоянии найдет сегодня отца, Коди был настороже. Может быть, удастся прийти и уйти так, чтобы старик не заметил.
Коди взглянул на прямое как стрела шоссе и поклялся, что очень скоро, может быть, сразу после выпускного вечера выведет «хонду» на эту проклятую дорогу и помчится на север, куда уходят телефонные столбы, и ни разу не оглянется на то, что покидает.
«Я не стану таким, как ты», — поклялся юноша.
Но в глубине души он опасался, что будет видеть в зеркале лицо, с каждым днем все больше похожее на отцовское.
Он прибавил газу и так рванул по Аврора-стрит, что заднее колесо оставило на асфальте черный след.
На востоке висело жаркое красное солнце, в Инферно начинался новый день.
1«Iron Maiden» — британская хеви-метал-группа, популярная в начале 1980-х.
2«Мокрая спина» — уничижительное название нелегальных эмигрантов-латиноамериканцев в США.
3 Друг (исп.).
Глава 2
Великая Жареная Пустота
Джесси Хэммонд, по своему обыкновению, проснулась примерно за три секунды до того, как на столике у кровати зазвенел будильник. Когда он замолчал, Джесси, не открывая глаз, потянулась и ладонью пришлепнула кнопку звонка. Принюхавшись, она уловила манящий аромат бекона и свежесваренного кофе. «Завтрак готов, Джесс!» — позвал из кухни Том.
— Еще две минутки. — Она зарылась головой в подушку.
— Две большие минутки или две маленькие?
— Крохотные, малюсенькие. — Джесси заворочалась, устраиваясь поудобнее, и почувствовала чистый, пряный запах мужа, исходивший от второй подушки. — Ты пахнешь как щенок, — сонно проговорила она.
— Не понял.
Джесси открыла глаза, увидела яркие полоски света, падавшего сквозь жалюзи на противоположную стену, и немедленно зажмурилась.
— Как насчет глазуньи? — спросил Том.
Они с Джесси легли почти в два часа ночи, засидевшись за бутылкой «Блю нан». Но он всегда был легок на подъем и любил готовить завтрак, а Джесси даже в лучшие дни требовалось время, чтобы прийти в себя и раскачаться.
— Мне недожарь, — ответила она и снова попыталась открыть глаза.
Ослепительный свет раннего утра опять предвещал гнетущий зной. Всю прошлую неделю один девяностоградусный4 день сменялся другим, а сегодня по девятнадцатому каналу синоптик из Одессы предупредил, что температура может перевалить и за сто. Джесси понимала: жди неприятностей. Лошади впадут в сонное оцепенение и не притронутся к корму, собаки сделаются злыми и начнут без причины кидаться на людей, а у кошек наступит затяжная полоса безумия, они одичают и будут отчаянно царапаться. Со скотом тоже хлопот не оберешься, а ведь быки, чего греха таить, опасны. Вдобавок самый сезон для бешенства. Джесси боялась, что чья-нибудь кошка или собака погонится за диким кроликом или луговой собачкой, будет укушена и занесет бешенство в городок. Всем домашним и прирученным животным, каких только сумела вспомнить Джесси, она уже сделала прививку, но в округе всегда находились люди, которые не приносили своих любимцев на вакцинацию. Джесси решила, что сегодня надо взять пикап и поехать в один из небольших поселков близ Инферно (например, в Клаймэн, Ноу-Триз или Нотч-Форк), чтобы рассказать людям об опасности бешенства.
— Доброе утро. — Том стоял над ней, протягивая кофе в синей фаянсовой кружке. — Выпей, придешь в себя.
Джесси села и взяла чашку. Кофе, как всегда, когда его готовил Том, оказался чернее черного. Первый глоток заставил ее скривиться, второй ненадолго задержался на языке, а третий разослал по телу заряд бодрости. И это, надо сказать, пришлось очень кстати. Она никогда не была «жаворонком», но, оставаясь единственным ветеринаром в радиусе сорока миль, давным-давно усвоила, что ранчеро и фермеры поднимаются задолго до того, как солнце окрасит румянцем небосклон.
— Прелесть, — удалось выговорить ей.
— Как обычно.
Том едва заметно улыбнулся, подошел к окну и раздвинул занавески. В стеклах очков засияло ударившее ему в лицо красное пламя. Он посмотрел на восток, за Селеста-стрит и Репаблика-роуд, на среднюю школу имени Престона, прозванную Душегубкой, — уж очень часто ломались там кондиционеры, — и улыбка начала таять.
Джесси знала, о чем думает Том. Они говорили об этом накануне вечером, уже не в первый раз. Вино «Блю нан» приносило облегчение, но не исцеляло.
— Иди-ка сюда. — Джесси поманила мужа к кровати.
— Бекон остынет, — ответил он, неторопливо растягивая слова, как и подобает уроженцу Восточного Техаса.
Джесси же говорила бойко, так как выросла на западе штата.
— Пусть хоть замерзнет.
Том отвернулся от окна, ощутив голой спиной и плечами теплые солнечные полосы. Он был в удобных линялых брюках защитного цвета, но еще не успел натянуть носки и ботинки. Муж прошел под вентилятором, лениво вращавшимся на потолке спальни, и Джесси, облаченная в чересчур просторную для нее бледно-голубую рубашку, подалась вперед и похлопала по краю кровати. Когда Том сел, она принялась сильными загорелыми руками разминать ему закаменевшие от напряжения плечи.
— Все обойдется, — спокойно сказала она мужу. — Это еще не конец света.
Он молча кивнул, но вышло это не слишком убедительно. Тому Хэммонду исполнилось тридцать семь. Он был чуть выше шести футов, худощав и в отличной форме, если не считать небольшого брюшка, требовавшего утренних пробежек и упражнений для пресса. Светло-каштановые волосы, отступая к темени, открывали то, что Джесси называла «благородным челом», а очки в черепаховой оправе придавали Тому вид интеллигентного и слегка испуганного школьного учителя, кем он, собственно, и был: в течение одиннадцати лет Том преподавал общественные науки в средней школе имени Престона. Теперь же, с надвигающейся смертью Инферно, его педагогическая деятельность заканчивалась. Одиннадцать лет Душегубки. Одиннадцать лет он наблюдал смену лиц. За эти годы Том так и не поборол своего злейшего врага. Тот по-прежнему был здесь, он был вечен, и Том каждый день видел, как этот враг старательно сводит к нулю все его усилия.
— Ты сделал все, что мог, — сказала Джесси. — Ты же знаешь.
— Пожалуй.
«Или нет?» Уголок рта изогнулся книзу в горькой улыбке, а в глазах засветилась печаль. Через неделю, считая с завтрашнего дня, школа будет закрыта, и Том останется без работы. Во всем штате на его анкеты откликнулись только одним предложением разъездной работы — проверять грамотность иммигрантов, которые кочуют с места на место, собирая урожай дынь. Правда, он знал, что мало кто из его коллег уже нашел новое место, но пилюля от этого не становилась слаще. Ему прислали красивое письмо с гербовой печатью штата. Там говорилось, что средства, выделяемые на нужды образования в следующем году, будут урезаны и в настоящее время прием учителей на работу прекращен. Поскольку Том так долго проработал в этой системе, его, конечно, поставят на очередь как претендента, спасибо, сохраните это письмо. Многие его товарищи по несчастью получили такие же уведомления и отправили их на хранение в корзину для мусора.
Но Том Хэммонд знал: рано или поздно что-нибудь подвернется. Экзаменовать рабочих-переселенцев, честно говоря, не так уж и плохо, но переезды отнимут уйму времени. Весь прошлый год Тома денно и нощно грызли воспоминания обо всех учениках, которым ему довелось преподавать общественные науки, — их были сотни, от рыжеволосых сынов Америки до меднокожих мексиканцев и апачей с глазами, как пулевые отверстия. Сотни — обреченный на гибель товар, влекущийся по бесплодным, изрезанным колеями землям. Том проверял: за одиннадцать лет, притом что в старших классах учились от семидесяти до восьмидесяти человек, только триста шесть ребят были зачислены первокурсниками в колледж штата или технический колледж. Остальные уехали или пустили корни в Инферно, чтобы работать на руднике, пропивать получку и растить ораву детворы, которой, вероятно, предстояло повторить судьбу родителей. Но рудник закрылся, а тяга к наркотикам и криминальной жизни больших городов усилилась даже в Инферно. В течение одиннадцати лет перед Томом мелькали лица: мальчики — шрамы от ножа, татуировки, натужный смех, девочки — испуганные глаза, обкусанные ногти, а в животе уже растет, тайно шевелясь, младенец.
Одиннадцать лет... и вот сегодня — финал. Старшеклассники выйдут с последнего урока, и все закончится. Тома неотступно преследовало сознание того, что он может вспомнить, вероятно, человек пятнадцать ребят, избежавших Великой Жареной Пустоты. Так окрестили пустыню между Инферно и мексиканской границей, но Том знал, что это еще и состояние духа. Великая Жареная Пустота способна высосать из черепа подростка мозг, заменив его наркотическим туманом, выжечь честолюбие и иссушить надежду. Вот что буквально убивало Тома: на протяжении одиннадцати лет он сражался с Великой Жареной Пустотой, и она неизменно побеждала.
Джесси продолжала массаж, но мышцы Тома не расслаблялись. Она знала, о чем думает муж. О том самом, что медленным огнем жгло ему душу, обращая ее в золу.
Неподвижный взгляд Тома устремился на полосы, пламеневшие на стене. «Еще бы три месяца. Только три!» Он вдруг увидел потрясающую картину: день, когда они с Джесси окончили Техасский университет и вышли в поток солнечного света, готовые потягаться со всем миром. Казалось, с тех пор прошла вечность. В последнее время Том часто думал о Роберто Пересе; лицо мальчика стояло у него перед глазами.
— Роберто Перес, — сказал он. — Помнишь, я говорил про него?
— Что-то такое было.
— Он учился у меня в выпускном классе шесть лет назад. Парень жил на Окраине, и оценки у него были не очень высокие, но мальчишка задавал вопросы. Он хотел знать. Но сдерживался, чтобы не написать контрольную слишком хорошо, потому что это стало бы проявлением заинтересованности. — На лице Тома вновь появилась горькая улыбка. — В тот день, когда Роберто получил аттестат, его уже поджидал Мэк Кейд. Я видел, как Перес сел в «мерседес». Они уехали. Потом его брат сообщил мне, что Кейд нашел Роберто работу в Хьюстоне. Платят хорошо, но что за работа — не вполне понятно. Однажды брат Роберто пришел ко мне и рассказал: мальчика прикончили в хьюстонском мотеле, выстрелили в живот из дробовика. Неудачная попытка продать кокаин. Но семья Перес не винила Кейда, какое там! Ведь Роберто посылал домой уйму денег. Кейд подарил мистеру Пересу новый «бьюик». Иногда после занятий я проезжаю мимо дома Пересов; «бьюик» стоит во дворе перед домом, на бетонных плитах.
Том резко встал, подошел к окну и снова раздвинул занавески. Он чувствовал, как жара за стенами дома набирает силу, видел, как дрожит, поднимаясь от песка и бетона, разогретый воздух.
— На последнем уроке у меня будет класс, где есть двое ребят, напоминающих мне Переса. Ни тот ни другой ни разу не получали за контрольную работу больше тройки с минусом, но я же вижу их лица. Мальчики слушают, что-то откладывается. Но оба делают ровно столько, сколько надо, чтобы не вылететь из школы. Ты, вероятно, знаешь их: это Локетт и Хурадо. — Он взглянул на жену.
Джесси кивнула. Она не впервые слышала от Тома эти фамилии.
— Ни тот ни другой не захотели поступать в колледж, — посетовал Том. — Когда я предложил попробовать, Хурадо расхохотался мне в лицо, а Локетт посмотрел так, словно я вывалился из собачьей задницы. Но завтра они учатся последний день, понимаешь? Кейд будет их ждать. Я знаю.
— Ты сделал все, что мог, — сказала Джесси. — Дальше их забота.
— Правильно. — Том стоял в обрамлении малинового света, словно на фоне домны. — Этот город, — тихо проговорил он. — Этот проклятый, богом забытый город. Здесь ничто не может расти. Господь свидетель, я начинаю верить, что здесь от ветеринара толку больше, чем от учителя.
Джесси попыталась улыбнуться, но не слишком успешно.
— Ты занимайся своим скотом, а я займусь своим.
— Угу. — Вымученно улыбаясь, Том вернулся к кровати, обхватил затылок Джесси ладонью, так, что пальцы утонули в темно-каштановых, коротко подстриженных волосах, и поцеловал жену в лоб. — Я люблю тебя, док. — Он прижался щекой к волосам Джесси. — Спасибо, что выслушала.
— И я тебя люблю, — ответила она и обняла мужа.
Они посидели так. Через минуту Джесси поинтересовалась:
— А как там яичница?
— И правда. — Том выпрямился. Выражение его лица смягчилось, но глаза оставались тревожными, и Джесси знала: каким бы хорошим учителем ни был Том, себя он считал неудачником. — Похоже, она уже не только поджарилась, но и остыла. Давай наконец позавтракаем!
Джесси выбралась из кровати и проследовала за мужем через короткий коридор на кухню. Там под потолком тоже крутился вентилятор. Шторы на западных окнах Том задернул. Свет в той стороне еще отливал алым, но небо над Качалкой становилось все бледнее. Том уже давно наполнил четыре тарелки беконом с яичницей (сегодня болтуньей, а не глазуньей) и тостами. Тарелки ждали на круглом столике в углу.
— Подъем, сони! — крикнул Том в сторону детской, и Рэй что-то промычал в ответ без всякого энтузиазма.
Джесси подошла к холодильнику и щедро плеснула молока себе в кофе, а Том включил радио, чтобы поймать Форт-Стоктон, откуда в половине седьмого передавали новости. В кухню вприпрыжку вбежала Стиви.
— Мам, сегодня лошадкин день! — сказала она. — Мы едем к Душистому Горошку!
— Едем, едем. — Джесси поражало, как можно быть с утра такой энергичной, даже если тебе всего шесть лет. Она налила дочке стакан апельсинового сока, а малютка, одетая в ночную рубашку с надписью «Техасский университет», взобралась на стул, уселась на самом краешке, болтая ногами, и принялась за тосты. — Как спалось?
— Хорошо. Можно мне сегодня покататься на Душистом Горошке?
— Может быть. Посмотрим, что скажет мистер Лукас.
Джесси надумала съездить к Лукасам, которые жили примерно в шести милях западнее Инферно, и устроить тщательный осмотр их золотистому паломино5. Душистый Горошек был существом деликатным, Тайлер Лукас и его жена Бесси изрядно намучились, пока вырастили жеребенка. Кроме того, Джесси знала, как Стиви ждет этой поездки.
— Давай завтракай, ковбойша, — сказал Том. — Чтобы усидеть на диком коне, понадобятся силы.
Они услышали, как в гостиной ожил телевизор, и тут же загрохотал рок. В другой половине дома находилась спутниковая антенна, которая принимала почти триста каналов, связывая Инферно со всеми частями света.
— Отставить телевизор! — крикнул Том. — Иди завтракать!
— Только минуточку! — по обыкновению, взмолился Рэй, бывший теленаркоманом и питавший особое пристрастие к скудно одетым моделям из видеоклипов MTV.
— Кому говорю?!
Телевизор со щелчком выключили, и в кухню вошел Рэй Хэммонд четырнадцати лет от роду. Он был тощий, долговязый, глазастый (совсем как я в его возрасте, подумал Том) и носил очки, увеличивавшие глаза: не сильно, но достаточно, чтобы заработать в школе кличку Рентген. Он жаждал контактных линз и телосложения Арнольда Шварценеггера; первое было ему обещано после шестнадцатилетия, а второе стало бредовой мечтой, достичь которой нельзя никаким культуризмом. Светло-каштановые волосы Рэй коротко стриг, лишь на макушке торчали выкрашенные в оранжевый цвет шипы — уговорить его избавиться от них не удалось ни отцу, ни матери. Рэй был гордым обладателем нескольких пестро-полосатых рубах и вареных джинсов, которые заставляли Тома с Джесси думать, что, совершив полный круг, шестидесятые вернулись. Сейчас, однако, Рэй был облачен лишь в ярко-красные пижамные штаны. Желтоватая впалая грудь оставалась открытой.
— Доброе утро, пришелец, — сказала Джесси.
— Добгое утго, пгишелец, — спопугайничала Стиви.
— Привет. — Рэй плюхнулся на стул и зевнул во весь рот. — Сок. — И протянул руку.
— Пожалуйста.
Джесси налила ему сока, передала через стол и посмотрела, как сын вылил содержимое стакана в широко раскрытый рот. Рэй, который даже в промокшей насквозь одежде весил всего около ста пятнадцати фунтов, ел и пил быстрее оравы голодных ковбоев. Мальчик занялся яичницей с беконом.
Сосредоточенная атака на тарелку преследовала определенную цель. Под утро Рэю приснилась Белинда Соньерс, блондиночка, которая на английском сидела за соседней с ним партой, и подробности сна все еще оставались в памяти. Если бы у него встало прямо здесь, во время завтрака, при предках, возникла бы неловкая ситуация, поэтому мальчик сконцентрировался на еде, которую считал самым распрекрасным делом после секса. Не то чтобы он имел опыт, конечно. Прыщей у Рэя выскакивало столько, что на следующие несколько тысячелетий он мог забыть о половых контактах. Рэй до отказа набил рот тостом.
— Где пожар? — спросил Том.
Сын чуть не подавился, но сумел проглотить тост и накинулся на яичницу: эфемерный эротический сон снова заставил его «карандаш» дернуться. Правда, через неделю (считая от сегодняшнего дня) он сможет забыть и о Белинде Соньерс, и обо всех прочих кошечках, дефилирующих по коридорам средней школы имени Престона. Школу закроют, двери запрут, сны превратятся в горячую пыль. Но по крайней мере, впереди лето — уже хорошо. Хотя, если учесть, что весь город прикрывает дела, лето обещает быть столь же занятным, как расчистка чердака.
Джесси с Томом уселись за стол, и Рэй сумел наконец обуздать свои мысли. Стиви, сияя на солнце красными шариками в русых волосах, уплетала завтрак. Она понимала, что девочки-ковбои в самом деле должны быть очень сильными, чтобы объезжать диких лошадей, но Душистый Горошек такой славный конек, ему и в голову не придет брыкаться и сбрасывать наездницу. Джесси взглянула на настенные часы — идиотскую штуковину в форме кошачьей головы, у которой глаза бегали из стороны в сторону, отсчитывая уходящие секунды. Без четверти семь. Джесси знала, что Тайлер Лукас встает ни свет ни заря и уже ждет ее. Конечно, она не думала, что при осмотре обнаружит у Душистого Горошка какие-нибудь отклонения, однако лошадь была уже в летах, а Лукасы души в ней не чаяли.
После завтрака, пока Том и Рэй убирали со стола, Джесси помогла Стиви надеть джинсы и белую хлопчатобумажную футболку, потом вернулась к себе в спальню и скинула ночную рубашку, обнажив крепкое ладное тело женщины, которой нравится работа на свежем воздухе. У нее был характерный техасский загар: коричневые до плеч руки, темно-бронзовое лицо и по контрасту — тело цвета слоновой кости. Она услышала щелчок: включили телевизор. Рэй, еще не отбывший с отцом в школу, опять приклеился к ящику, но ничего страшного в этом Джесси не видела. Мальчик жадно читал, его мозг впитывал информацию, как губка воду. Поводов тревожиться из-за прически Рэя и его манеры одеваться тоже не было: он хороший парнишка, куда более робкий, чем притворяется, и просто старается не отставать от сверстников. Джесси слышала прозвище сына и не забывала, что иногда быть молодым нелегко.
Жесткое солнце пустыни прибавило морщинок на ее лице, но Джесси обладала здоровой естественной красотой, которая не нуждается в подспорье из баночек и тюбиков. К тому же она знала, что от ветеринаров ждут не побед на конкурсах красоты, а помощи в любое время суток. Джесси работала как каторжная и ни разу не разочаровала своих клиентов. Ее руки были крепкими, и на протяжении тридцати лет ветеринарской практики в этих руках чего только не побывало — подчас такое, что другую женщину повергло бы в обморок. Кастрировать злобного жеребца, вытащить из коровьей утробы застрявшего мертвого теленка, извлечь гвоздь из трахеи пятисотфунтового хряка-рекордиста — все эти операции Джесси проводила успешно, так же как и сотни других, самых разнообразных, от обработки поврежденного клюва канарейки до вскрытия нарыва в пасти добермана. Но Джесси годилась для такого дела: ей всегда хотелось работать с животными — еще в детстве тащила домой всех бродячих кошек и собак в Форт-Уорте. Джесси всегда была сорванцом, она росла вместе с братьями, что научило ее уворачиваться от ударов, однако она не только получала затрещины, но и давала сдачи и до сих пор живо помнила, как в девять лет выбила старшему брату зуб футбольным мячом. Теперь всякий раз, когда они беседовали по телефону, брат смеялся над этим и поддразнивал Джесси: дескать, не поймай он мяч зубами, тот улетел бы в Мексиканский залив.
Джесси прошла в ванную, чтобы попудриться детской присыпкой и почистить зубы, прогнать изо рта вкус кофе и «Блю нан». Она быстро пригладила короткие темно-каштановые волосы. От висков к затылку ползла проседь. Стареем, подумала Джесси. Конечно, это потрясает меньше, чем растущие у тебя на глазах дети, — кажется, только вчера Стиви лежала в пеленках, а Рэй ходил в третий класс. Да, бесспорно, годы летят. Джесси подошла к шкафу, достала изрядно поношенные удобные джинсы, красную футболку и оделась. Потом настала очередь белых носков и кроссовок. Она взяла темные очки и бейсбольную шапочку, задержалась в кухне, чтобы наполнить водой две фляги (никогда не знаешь, что может приключиться в пустыне), и с верхней полки шкафа в коридоре сняла всегда лежавший там саквояж с ветеринарным инструментом. Стиви прыгала вокруг, как боб на раскаленной жаровне, — ей не терпелось тронуться в путь.
— Мы поехали, — сказала Джесси Тому. — Увидимся часа в четыре. — Она наклонилась и поцеловала мужа, а тот, в свою очередь, чмокнул в щеку Стиви.
— Будьте осторожны, разбойницы! — сказал он. — А ты присматривай за мамочкой!
— Присмотрю! — Стиви вцепилась в руку матери.
Джесси задержалась у дверей, чтобы снять с вешалки бейсболку поменьше для дочери.
— Пока, Рэй! — крикнула она, и тот ответил из своей комнаты:
— Чао-какао!
«Чао-какао? — подумала Джесси, выходя со Стиви на солнце, которое уже палило вовсю. — Что, интересно, случилось с простым „Пока, мам“?» Ничто так не заставляло Джесси в тридцать четыре года чувствовать себя ископаемым, как непонимание языка, на котором изъяснялся ее родной сын.
Они прошли по каменной дорожке, миновав небольшую постройку из необработанного белого камня; ближе к улице виднелась маленькая вывеска: «ВЕТЕРИНАРНАЯ ЛЕЧЕБНИЦА ИНФЕРНО» — и ниже: «Джессика Хэммонд, ветеринар». У края тротуара, за белым «цивиком» Тома, стоял ее пыльный «форд»-пикап цвета морской волны; над задним сиденьем, там, где почти все возили оружие, была прикреплена проволочная петля-удавка, которой, к счастью, пришлось воспользоваться всего несколько раз.
Через минуту Джесси уже ехала по Селеста-стрит на запад, пристегнув Стиви ремнем безопасности. Девочка с трудом переносила такую неволю. На первый взгляд она была хрупкой, подобно фарфоровой кукле, но Джесси отлично знала, что Стиви — человечек чрезвычайно любопытный и не робеет, добиваясь своего; малышка уже понимала животных, радовалась, когда мать брала ее с собой на фермы и ранчо, и не боялась дорожной тряски. Стиви — Стивени Мэри в честь бабушки Тома (Рэя назвали в честь деда Джесси) — обычно вела себя спокойно и словно бы вбирала окружающее большими глазами, зелеными, чуть более светлого оттенка, чем глаза Джесси. Матери нравилось, когда дочка была рядом и помогала ей в ветеринарной лечебнице. На будущий год Стиви пойдет в первый класс... там, где в конце концов осядут Хэммонды. Ведь после того, как в Инферно закроются школы, продолжится массовый исход из города: прекратят работу последние магазины, опустеют ближайшие ранчо. Для Джесси не останется работы, как и для Тома, и им придется сняться с насиженного места и отправиться в путь.
Слева за окном промелькнули Престон-парк, аптека Рингволда, бакалея, справа — «Ледяной дворец». Джесси проехала по Трэвис-стрит, чуть не раздавив здоровенного кота миссис Стелленберг, прошмыгнувшего перед самым грузовичком, и выехала на узкую Серкл-Бэк-роуд, которая шла вдоль подножия Качалки и, оправдывая свое название, поворачивала обратно, чтобы влиться в Кобре-роуд. Перед тем как свернуть на запад и поехать быстрее, Джесси задержалась перед светофором, мигающим желтым цветом.
Благословенный ветерок заносил в окно резкий, сладковато-горький привкус пустыни и трепал волосы Стиви. Джесси подумала, что прохладнее сегодня уже не будет и они с чистой совестью могут наслаждаться этими минутами. Кобре-роуд вела их мимо сетчатой ограды и железных ворот медного рудника Престона. На воротах висел амбарный замок, однако ограда находилась в столь плачевном состоянии, что перелезть через нее мог бы и ревматический старец. Небрежно намалеванные плакаты предостерегали: «ОПАСНАЯ ЗОНА! ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» За воротами, где некогда отбрасывала тень богатая медной рудой рыжая гора, остался огромный кратер. В последние месяцы существования рудника там то и дело взрывался динамит. Из разговора с шерифом Вэнсом Джесси поняла, что в кратере остались несработавшие заряды, но лезть туда за ними дураков нет. Джесси понимала, что рано или поздно месторождение истощится, но никто не ожидал, что руда закончится так быстро и не останется никакой надежды. С той минуты, как пневматические отбойные молотки и бульдозеры стали вгрызаться в пустую породу, начался закат Инферно.
Пикап запрыгал по рельсам: в обе стороны от рудника, на север и юг, уходила железнодорожная ветка. Стиви (спина у девочки уже взмокла) прильнула к окну. Она заметила луговых собачек, которые торчали неподвижными столбиками на бугорках возле нор. Выскочив из зарослей кактусов, через дорогу стрелой промчался дикий кролик. Высоко в небе медленно кружил гриф.
— Ты как? — спросила Джесси.
— Отлично. — Стиви налегла животом на ремень. В лицо девочке дул ветер, небо было синее-синее, и казалось, оно будет тянуться вечно — может быть, целых сто миль. Девочка вдруг вспомнила, о чем давно хотела спросить: — Почему папа такой грустный?
«Конечно, Стиви все чувствует, — подумала Джесси. — Иначе и быть не может».
— Собственно говоря, он не грустный. Просто школа закрывается. Помнишь, мы тебе говорили?
— Да. Но ведь школа закрывается каждый год.
— Теперь она больше не откроется. А из-за этого уедет еще много народу.
— Как Дженни?
— Вот-вот. — Маленькая Дженни Гэлвин с их улицы уехала с родителями сразу после Рождества. — Мистер Боннер собирается в августе закрыть бакалею. К тому времени, я думаю, почти никого не останется.
— Ой! — Стиви задумалась. В бакалее все покупали еду. — И мы уедем, — промолвила она наконец.
— Да, и мы.
Тогда, значит, мистер и миссис Лукас тоже уедут, поняла Стиви. А Душистый Горошек: что будет с ним? Выпустят его на свободу, загонят в вольер для перевозки или сядут на него и ускачут в дальние края? Над этой загадкой стоило подумать, но девочка поняла, что чему-то приходит конец, и от этого в сердце шевельнулась грусть — чувство, с которым, по соображениям Стиви, хорошо знаком папа.
По изрезанной канавами земле были разбросаны островки полыни. Над ними возвышались цилиндрические башни кактусов. Примерно в двух милях за медным рудником от Кобре-роуд отделялась черная асфальтовая дорога, стремительно убегавшая на северо-запад, под белую гранитную арку с тусклыми медными буквами: «ПРЕСТОН». Джесси посмотрела направо и сквозь струившийся от земли горячий воздух увидела в конце черной дороги зыбкий силуэт большой асьенды6. «Пусть и вам повезет», — подумала Джесси, представив себе женщину, спавшую сейчас в этом доме на прохладных шелковых простынях. Должно быть, у Селесты Престон только и осталось, что простыни и дом, да и то ненадолго.
Они ехали через пустыню. Стиви не отрываясь глазела в окно; личико под козырьком бейсболки стало задумчивым и спокойным. Джесси поерзала на сиденье, чтобы отлепить футболку от спинки. До поворота к дому Лукасов оставалось около полумили.
Стиви услышала протяжное гудение и подумала, что над ухом вьется москит. Она хлопнула по уху ладошкой, но гудение не исчезло, оно становилось все громче и тоньше. Ушам было так больно, словно их кололи иголкой.
— Мама, — морщась, пожаловалась девочка, — у меня ушки болят.
По барабанным перепонкам Джесси тоже ударила острая боль, но тем дело не кончилось: заныли большие коренные зубы. Она несколько раз открыла и закрыла рот и услышала, как Стиви сказала: «Ой! Что это, мам?»
— Не знаю, ми...
Мотор пикапа вдруг заглох. Просто прекратил работать, без перебоев и одышки. Машина катилась по инерции. Джесси нажала на педаль газа. Она только вчера заполнила бак, он не мог быть пустым. Теперь уши болели по-настоящему, барабанные перепонки пульсировали, отзываясь на мучительно высокую ноту, напоминавшую далекий вой. Стиви зажала уши руками, в глазах блеснули слезы.
— Что это, мам? — снова спросила она с панической дрожью в голосе. — Мама, что это?
Джесси потрясла головой. Звон набирал силу. Она повернула ключ зажигания и вдавила акселератор, но мотор не реагировал. Джесси услышала, как потрескивают ее наэлектризованные волосы, и мельком взглянула на часы: они точно сошли с ума и отсчитывали время с бешеной скоростью. «Вот уж будет что рассказать Тому», — подумала она, вздрогнув от боли, и хотела уже взять Стиви за руку.
Девочка шарахнулась в сторону, широко раскрыв глаза, и закричала:
— Мама!
Она увидела то, что к ним приближалось. Теперь это заметила и Джесси. Воюя с рулем, женщина изо всех сил нажала на тормоз.
По воздуху, теряя горящие куски, которые, крутясь, уносились прочь, мчалось нечто похожее на объятый пламенем паровоз. Оно пронеслось над Кобре-роуд, пролетело около пятидесяти футов над пустыней, мелькнув в каких-нибудь сорока ярдах от пикапа Хэммондов. Джесси разглядела раскаленный докрасна, отороченный языками пламени цилиндрический силуэт. Едва пикап съехал с дороги, как пылающий предмет пронесся мимо него с диким воем, от которого Джесси оглохла и не услышала собственного крика. Она увидела, как задняя часть цилиндра взорвалась; взметнулось желто-лиловое пламя, и во все стороны полетели обломки. Что-то устремилось к пикапу так быстро, что казалось неясным, смазанным пятном. Послышалось металлическое «бам!», и пикап здорово тряхнуло.
Передняя шина лопнула. Джесси липкими от пота руками никак не могла остановить грузовичок, который все ехал и ехал по камням сквозь заросли кактусов. Звон в ушах мешал слушать. Она увидела залитое слезами личико перепуганной Стиви и сказала, притворяясь спокойной:
— Ш-ш-ш, уже все, все кончилось. Ш-ш-ш.
Из-под смятого капота бил пар. Джесси повернула голову и увидела, как пылающий предмет пролетел над низким кряжем и исчез. «Господи! — потрясенно подумала она. — Что это было?»
В следующий миг раздался страшный рев. Его услышала даже оглохшая Джесси. Кабину пикапа заполнила клубящаяся пыль. Джесси схватила малышку за руку.
Рот и глаза Джесси моментально забило песком, кепочку унесло в окно. Когда пыльная завеса рассеялась, она увидела три серо-зеленых вертолета, которые плотным клином летели на юго-запад на высоте тридцати или сорока футов над пустыней, преследуя пылающий объект.
Перелетев через кряж, вертолеты скрылись из глаз. Синеву поднебесья прочертило звено реактивных самолетов: они тоже держали курс на юго-запад.
Пыль улеглась. К Джесси начал возвращаться слух. Стиви всхлипывала, мертвой хваткой вцепившись в руку матери.
— Уже все, — услышала Джесси собственный хриплый голос. — Все.
Она бы и сама заплакала, но мамы не плачут в присутствии маленьких детей. Сердито застучал двигатель, и Джесси спохватилась, что неотрывно смотрит на струю пара, бьющую из круглой дырки в центре капота.
4 По шкале Фаренгейта.
5Паломино — лошадь золотисто-соловой масти.
6Асьенда — крупное частное поместье в Испании и Латинской Америке.
Глава 3
Королева Инферно
— Господи боже мой, ну и тарарам! — громко проворчала седая женщина в розовой шелковой косметической маске и села в постели. Ей казалось, что от шума весь дом вибрирует. Она сердито стянула маску, скрывавшую глаза, светлые и холодные, точно льды Арктики. — Таня! Мигель! — крикнула женщина прокуренным голосом. — Идите сюда!
Она подергала шнур у кровати. В глубине загородной резиденции Престонов залился звонок, привлекая внимание слуг.
Однако страшный рев уже оборвался. Он звучал всего несколько секунд. Впрочем, этого хватило, чтобы напугать ее и прогнать сон. Она откинула одеяло, слезла с кровати, ураганом промчалась к балконным дверям. Настежь распахнула их, и жара буквально высосала воздух у нее из легких. Женщина шагнула на балкон и, прикрывая ладонью глаза от слепящего солнца, посмотрела в сторону Кобре-роуд. В свои пятьдесят три года она и без очков видела достаточно хорошо, чтобы разглядеть, что пронеслось в опасной близости от ее дома: на юго-запад, поднимая пыльную бурю, продвигались три вертолета. Через несколько секунд они исчезли, оставив Селесту Престон в такой ярости, что она готова была рвать и метать.
К дверям балкона подошла Таня — коренастая и круглолицая. Она собралась с духом, готовясь выдержать бешеный натиск хозяйки.
— Sí7, сеньора Престон?
— Ты где была? Я думала, нас бомбят! Что, черт возьми, происходит?
— Не знаю, сеньора. Наверное...
— А-а, ладно, принеси-ка мне выпить! — фыркнула Селеста. — А то нервишки совсем разыгрались!
Таня ушла вглубь дома за первой сегодняшней рюмкой для хозяйки, которая стояла на высоком балконе с мозаичным полом из красной керамической мексиканской плитки, стискивая узорчатые кованые перила. С этой выгодной позиции видны были конюшни, кораль и манеж — естественно, бесполезные, поскольку все лошади были проданы с аукциона. Кольцо асфальтированной подъездной дорожки охватывало большую клумбу с жалкими останками пионов и маргариток, побуревших на солнце: система опрыскивания давно вышла из строя. Лимонно-желтый халат прилипал к спине; пот и жара еще пуще разожгли ярость Селесты. Она вернулась в относительную прохладу спальни, сняла трубку розового телефона и, ожесточенно тыча наманикюренным пальцем в кнопки, набрала номер.
— Контора шерифа, — растягивая слова, ответил чей-то мальчишеский голос. — Полицейский Чаффин слушает...
— Дайте Вэнса, — перебила она.
— Э-э... Шериф Вэнс на патрулировании. Это...
— Селеста Престон. Я желаю знать, кто летает на вертолетах над моей собственностью в... — она нашла глазами часы на белом ночном столике, — в семь часов двенадцать минут утра! Эти сволочи мне чуть крышу не снесли!
— На вертолетах?
— Ты плохо слышишь? Кому говорят: три вертолета! Пронесись они чуть ближе, так одеяло бы с меня сдули, черт тебя подери! Что творится?
— Э-э... не знаю, миссис Престон. — Помощник шерифа несколько оживился, и Селеста представила себе, как он сидит за рабочим столом, весь обратившись в слух. — Если хотите, я свяжусь с шерифом Вэнсом по рации.
— Хочу. Скажите ему, чтобы живо ехал сюда.
Она повесила трубку раньше, чем молодой человек успел ответить. Вошла Таня и на одном из оставшихся серебряных подносов подала ей «Кровавую Мэри». Селеста взяла бокал, стебельком сельдерея размешала жгучие перчинки и в два глотка выпила коктейль почти до дна. Сегодня Таня добавила чуть больше соуса табаско, чем обычно, но Селеста и не поморщилась.
— С кем мне сегодня надо чесать языком? — Она провела запотевшим краем стакана по высокому, изрезанному морщинами лбу.
— Ни с кем, в расписании чисто.
— Слава тебе господи! Что, шайка проклятых кровососов дает мне передышку?
— Встреча с мистером Вейцем и мистером О’Коннором у вас назначена на утро в понедельник, — напомнила Таня.
— Так то в понедельник. К тому времени я, может быть, умру.
Селеста допила «Кровавую Мэри» и возвратила бокал на поднос. Ей пришло в голову, что можно вернуться в постель, но уж слишком она завелась. Целых полгода одна проблема сменяла другую, не говоря уже о моральном ущербе. Иногда Селесте казалось, что она — боксерская груша в руках Господа. Женщина знала, что много раз в жизни поступала нечестно и некрасиво, но расплата за грехи оказалась весьма своеобразной.
— Что-нибудь еще? — Темные глаза Тани смотрели бесстрастно.
— Нет, все. — Но не успела горничная дойти до массивной двери из красного дерева, как Селеста передумала. — Погоди.
— Да, сеньора?
— Только что... я не хотела тебя обидеть. Просто... знаешь, такие времена.
— Я понимаю, сеньора.
— Хорошо. Послушай, если вам с Мигелем захочется когда-нибудь отпереть бар для себя, валяйте, не стесняйтесь. — Хозяйка пожала плечами. — Незачем спиртному пропадать зря.
— Я учту, миссис Престон.
Селеста знала, что разговор напрасный. Ни Таня, ни ее муж не пьют. Впрочем, может, оно и лучше: у кого-то в этом доме должна оставаться ясная голова, хотя бы для того, чтобы держать на расстоянии стервятников в человеческом обличье. Глаза Селесты встретились с Таниными.
— А знаешь, тридцать четыре года ты зовешь меня или «миссис Престон», или «сеньора». Неужели ни разу не хотелось назвать меня Селестой?
Таня смущенно покачала головой:
— Неоднократно, сеньора.
Селеста засмеялась; это был искренний смех женщины, хлебнувшей нелегкой жизни и когда-то гордившейся грязью, остававшейся под ногтями после родео. Она понимала, что победа и проигрыш — две стороны одной медали.
— Ну и фрукт же ты, Таня! Я знаю, что ты всегда не слишком меня любила, ну да ничего. — Улыбка Селесты растаяла. — Мне по душе, что вы здесь в эти последние месяцы, хотя и не обязаны оставаться.
— Мистер Престон всегда очень хорошо к нам относился. Долг платежом красен.
— Вы свой долг давно вернули. — Миссис Престон прищурилась. — Скажи-ка мне, только не ври: первая миссис Престон лучше сумела бы расхлебать эту чертову кашу?
Лицо горничной осталось бесстрастным.
— Нет, — произнесла она наконец. — Первая миссис Престон была женщина красивая и изящная... но вашей смелостью не обладала.
Селеста хмыкнула:
— Да, зато с головой все было в порядке. Потому-то сорок лет назад она и удрала из этой чертовой дыры!
Таня резко свернула на более спокойную почву:
— Что-нибудь еще, сеньора?
— Не-а. Но очень скоро должен появиться шериф, так что будьте начеку.
Таня, держась очень прямо и чопорно, покинула комнату и простучала каблуками по дубовому полу длинного коридора.
Селеста прислушалась. Как пусто и гулко в доме без мебели! Конечно, что-то еще осталось — например, кровать, туалетный столик и обеденный стол внизу, — но немного. Она прошла вглубь комнаты, достала из затейливо украшенной серебряной шкатулки тонкую черную сигару. Хрустальная французская зажигалка ушла с аукциона, поэтому Селеста прикурила от спички из коробка с рекламой клуба «Колючая проволока». Вернулась на балкон, выдохнула едкий дым и подставила лицо безжалостному солнцу.
Опять пéкло. Впрочем, бывало и хуже. Ничего, однажды неразбериха с юристами, властями штата и налоговой инспекцией закончится, неприятности рассеются, как облако под сильным ветром, и она заживет по-новому.
— По-своему, — проговорила она вслух, и морщины вокруг рта стали резче.
Селеста задумалась о том, как далеко ушла от деревянной лачуги в Галвестоне.
Теперь она стояла на балконе тридцатишестикомнатной асьенды в испанском стиле, на ста акрах земли — пусть даже в доме не осталось мебели, а угодья были каменистой пустыней. В гараже — канареечно-желтый «кадиллак», последняя из шести машин. На стенах залов, там, где раньше висели полотна Миро, Рокуэлла и Дали, зияли пустоты. Картины ушли с аукциона чуть ли не раньше всего, вместе со старинной французской мебелью и коллекцией Уинта, насчитывавшей почти тысячу чучел гремучих змей.
Банковский счет Селесты заморожен крепче ледников Арктики, но этой проблемой занимался целый полк далласских юристов, и она знала, что в любой день ей могут позвонить из конторы, в названии которой стоит семь фамилий, и скажут: «Миссис Престон? Хорошие новости, золотко! Мы отследили недостающие фонды, и налоговое управление согласилось на проплату задним числом, посредством ежемесячных взносов. Конец неприятностям! Да, мэм, старый Уинт все ж таки позаботился о вас!»
Селеста знала: старый Уинт тот еще жук! Он лавировал среди правительственных уложений об инвестициях и статей налогового законодательства, корпоративных законов и президентов банков, как техасский смерч. Но во второй день декабря старика хватил удар, и расплачиваться со всей бандой пришлось Селесте.
Она посмотрела на восток, где виднелся рудник, а за ним Инферно. Шестьдесят с лишним лет назад сюда из Одессы в поисках золота явился Уинтер Тедфорд Престон с мулом по кличке Инферно. Золото от него ускользнуло, но он отыскал малиновую гору — мексиканские индейцы говорили, будто она состоит из священной целебной пыли. Хотя образование Уинта составляло семь классов средней школы, природа наделила его чутьем геолога, и парень смекнул, что пахнет не священной пылью, а горной породой, богатой медью. Рудник Уинта начался с одной-единственной дощатой хижины, пятидесяти мексиканцев и индейцев, пары фургонов и множества лопат. В первый же день его работы из земли достали дюжину скелетов, и тогда-то Уинт понял, что мексиканцы больше ста лет хоронили в горе своих покойников.
Прошло совсем немного времени, и однажды мексиканец с кайлом вскрыл сверкающую жилу богатой руды. Она стала первой из многих. В двери Уинта то и дело стучали всё новые и новые техасские компании, тянувшие через штат телефонные кабели, линии электропередачи и водопровод. А сразу за рудной горой выросло сперва несколько палаток, потом деревянные и глиняные дома, следом — каменные церкви и школы. Проселочные дороги посыпали гравием, потом замостили. Селеста вспомнила, как Уинт говорил: мол, однажды ты оглянешься и на месте бурьяна увидишь город. Его жители, главным образом рабочие с рудника, избрали Престона мэром. Уинт под влиянием текилы дал городу название Инферно и поклялся воздвигнуть в его центре памятник своему верному старому мулу.
Но, несмотря на все старания, Инферно так и остался городом одного мула. Здесь было слишком жарко и пыльно, очень далеко до больших городов, и стоило выйти из строя водопроводу, как население в мгновение ока начинало умирать от жажды. Но народ все прибывал. «Ледяной дворец» подключился к главной магистрали водопровода и намораживал глыбы льда, по воскресным утрам звонили церковные колокола, хозяева лавчонок делали деньги, телефонная компания тянула линию и обучала операторов, а шаткий деревянный мост, соединявший берега Снейка, заменили бетонным. Были вбиты первые гвозди в доски Окраины. Уолта Трэвиса выбрали шерифом, а через два месяца застрелили на улице, впоследствии названной в его честь. Преемник Трэвиса держался на своей должности, пока его не избили так, что он оказался в двух шагах от райских врат и очнулся уже в поезде, который мчался на север, к границе штата. Постепенно, год за годом, Инферно пускал корни. Но так же постепенно Горнодобывающая компания Престона съедала красную гору, где спали умершие сотни лет назад индейцы.
