Платформа E-Book

Роджер Леви

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Звезды научной фантастики
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 738

Beschreibung

Добро пожаловать в Систему — новый дом для погубившего Землю человечества. Здесь жизнь людей стала короче, смерть приобретает все новые формы, а концепция Бога отброшена в пользу новой религии: «ПослеЖиз ни», социальной сети, которая обещает подписчикам воскрешение — если за них проголосуют другие пользователи. В этом будущем на бесплодной планете Геенна встречаются два мальчика — гениальный математик и сын криминального босса. Они еще не знают, что их дружба изменит человечество навсегда. На терзаемом ветрами Хладе писательница, расследуя серию убийств, сталкивается с заговором невероятных масштабов. Простой ремонтник, переживший нападение маньяка, становится одержимым смертью, а значит – идеальным кандидатом для опасной работы на буровой платформе, добывающей ценный ресурс из недр планеты. Все эти истории, как и судьбы тысяч людей, сплетаются воедино, и все они зависят от того, что случится в этом комплексе, затерянном в вечно штормящем море, полном саркофагов с мертвецами, ожидающими своего второго шанса.

Leseprobe

Роджер Леви Платформа

Посвящается Тине, Джорджии, Алексу

Один. Алеф

Добро пожаловать на «ПослеЖизнь».

Вы выбрали субъекта [xx] (доступ ограничен).

Имя субъекта: Алеф Сельсиор.

Состояние субъекта: не указано. Физическое состояние – rigor vitae. Серьезные травмы отсутствуют. Серьезные заболевания отсутствуют. Состояние сознания – гиперсомния.

Особое примечание: данный субъект недоступен для голосования. Эта Жизнь не завершена и открыта только для просмотра. В настоящий момент она недоступна для программ случайного поиска «ПослеЖизни».

Пожалуйста, выберите критерии просмотра:

Вся Жизнь/Ключевые События?

Спасибо. Ваш выбор – «Ключевые события».

В хронологическом порядке/В случайном порядке?

Спасибо. Ваш выбор – «В хронологическом порядке».

С комментариями/Без комментариев?

Спасибо. Ваш выбор – «С комментариями».

Пожалуйста, подтвердите критерии просмотра.

Спасибо. Ваш выбор – ключевые события жизни Алефа Сельсиора В хронологическом порядке С комментариями.

КлючСоб 1: Оркрест

Меня зовут Алеф Сельсиор. Я – единственный ребенок.

Я родился и вырос в поселке в закрытом обществе планеты Геенна. Поселок назывался ИерСалем. Мой отец, Савл, был статистиком в небольшой бинарно-консалтинговой фирме. Марита, моя мать, пела в церковном хоре и пекла печенье.

Мне сложно вспомнить большую часть своей жизни до прибытия Пеллонхорка и его матери. Возможно, причина в возрасте – он появился, когда мне было восемь, – но я думаю, что на самом деле в том, что он налетел на нас словно грозоворот, все изменил и погрузил то, что было до него, в непроглядную мглу.

Единственное мое воспоминание из времен до Пеллонхорка – это прилет на Геенну оркреста. Я вспоминал это событие так часто, что чувствую себя ребенком и стариком, мудрым и наивным одновременно, – хотя, если подумать, я всегда так себя ощущал.

Чтобы услышать оркрест, мы отправились в городской собор; дорога заняла целый день. Если не считать колебальных, музыка на Геенне ограничивалась псалмами и гимнами; к тому же, разумеется, планета была отрезана от Песни, которую называла порносферой, поэтому оркрестовая музыка была для нас в новинку. Естественно, во время пребывания на Геенне оркресту разрешалось исполнять только богоугодную музыку. Псалмы и гимны.

Мы отправились в город на бусе. Я был так взволнован, что едва мог сосредоточиться на предотлетных молитвах и проговаривал их без чувства. Помню, что корил себя из-за этого, когда мы попали в турбулентность, и еще помню, что священник в капсуле обвиняюще на меня смотрел. Я знал, что если мы разобьемся, случится это из-за меня, но он ничего не сказал, и я провел остаток пути в отчаянной молитве.

В городе мы прокатились вдоль реки на циклолете. Я никогда раньше не бывал на циклолете, или на реке, но помню лишь одно – как молился, чтобы защитный купол не поддался вихрящемуся газу и чтобы грязь не утянула нас прямиком в ад.

Собор был огромным стадионом. В остальной Системе такие места отводились под спорт. Конечно, я уже видел собор на монитории, дома и в церкви, но сидеть на трибуне в окружении десятков тысяч прихожан было словно попасть живым на небо. Наша иерсалемская церковка уместилась бы в самом центре поля, и травы вокруг было бы столько, что я не смог бы докинуть до нее мячом. Огромный стадион был открыт небесам, и с неба над нами облезала шелуха – тучи разворачивали свои кошмарные обличья, дьявол искушал нас вообразить худшее. Помня, чему меня учили, я не поднимал взгляда. Было видно, где убрали обычно стоявшие вокруг центрального овала шесты: в глаза бросались пятна обожженной земли. Пока мы ждали оркреста, стадионная монитория показывала записи исторических раскаяний. Раскаяний в вероотступничестве, в идолопоклонстве, в ереси, а иногда – в обычном уголовном преступлении.

Теперь я вспоминаю тот день – и не могу поверить. Так странно. Я думаю о своем раннем детстве – до Пеллонхорка – как о времени невинности. Геенна звала себя невинной планетой, и ее священники рьяно защищали эту невинность.

Но что такое невинность? Может ли человек открыть глаза, посмотреть на мир и остаться невинным? Может ли человек закрыть глаза, чтобы не видеть жизни, и назвать себя невинным?

А я могу, оглядываясь на все то, что видел и делал? И кто будет мне судьей? Тот, кто не понимает, судить не может.

Атмосфера в соборе была восхитительной. Потрясающее ощущение единства. Я сидел на высокой трибуне между родителями и держал их за руки. Моя мать разрумянилась. Глаза отца сияли. Я смотрел на поле, зачарованный. Как странно было видеть там не кучку приговоренных, а кого-то другого. Когда музыканты взялись настраивать инструменты, воздух пронизали ноты. Даже сейчас я помню идеальную беспорядочность этих звуков, отсутствие структуры в нотах и аккордах. Свободу.

Амвон, расположенный на одном из концов поля, был от наших мест так далеко, что приходилось вытягивать шею, чтобы разглядеть его на высокой монитории. В тот день проповедовал отец Шеол. Он встал перед аналоем и раскинул руки.

Отец Шеол был легендой – старик почти пятидесяти лет, тем не менее до сих пор переполненный адским пламенем. Голос его существовал отдельно от движения губ на монитории, как будто взывая к нам с небес.

– Приветствую вас, – прогремел он.

Мы взревели в ответ, восторг прокатился по стадиону волной.

– И приветствую вас, оркрест Амадея.

Название он произнес отчетливо. На Геенне именам придавалось огромное значение, и сходство «Амадея» с «Асмодеем» обсуждалось очень долго, прежде чем оркресту выдали разрешение на посадку. Музыканты прервали разминку, чтобы поклониться пастве и ответить на приветствие священника.

Он провозгласил:

– Мы собрались здесь, дабы разделить радость богобоязни. Мы собрались, дабы не забыть об искушении в вышине, воздаянии в глубине, страдании здесь и сейчас и вознаграждении в мире ином. Мы, народ Геенны, приветствуем оркрест Амадея и напоминаем ему о богобоязни.

Несколько оркрестантов вернулись к настройке инструментов. Но они замерли, когда монитория вокруг них очистилась от изображений и сделалась адово-черной.

Отец Шеол продолжил:

– Сегодня Геенна приветствует не только оркрест Амадея, но и зрителей из Верхних Миров.

По реакции окружающих я понял, что этого они не ожидали. С тех пор я посмотрел все записи этого события, какие только существуют. Отец Шеол выглядит маленьким, а голос его дребезжит. Каждый раз, когда он произносит название оркреста, в нем все явственнее и явственнее слышится «Асмодей». Асмодей, одно из имен дьявола.

Почему отец Шеол и его Пастырство позволили Верхним Мирам (так мы называли всю остальную Систему) увидеть нас? В Верхних Мирах обитали посланцы дьявола; и тем не менее мы разрешили им наблюдать за Геенной через порносферу. Какой грех совершался здесь и кем?

По всему собору слышался шепот. Все думали об одном и том же. Зачем порносферу допустили в набожнейшая набожнейших?

Адова чернота монитории медленно выцвела, и появились новые изображения. Но это были не привычные раскаяния. Это были сцены воздаяния.

Все страннее и страннее. Нам показывали не обычные сожжения отдельных грешников на костре, а массовые кары в ямах. Там, на монитории, были толпы дрожащих мужчин, женщин и детей, стоявших на траве над ямами, ожидая, когда те разверзнутся у них под ногами.

Я подумал о том, как неприятно должно быть оркрестантам сидеть на сооруженной там платформе. Но монитория показывала только мгновения, предшествовавшие открытию ям, и теперь я знаю, что музыканты и не могли понять, в чем смысл этих картин, понять, что случится дальше. Они знали о Геенне только то, что она предоставила им возможность сыграть перед огромной новой аудиторией на одной из двух закрытых планет – второй была одержимая секретностью (до такой степени, что скрывала даже свое имя) неназываемая планета – и одновременно перед всей Системой.

На аналое была видна небольшая шкатулка – свинцовый сундучок, отделанный по краям золотом; отец Шеол навис над ним и на мгновение замер. Все знали, что было внутри. Сундучок открывался лишь раз в году, и день этот был не сегодня.

Отец Шеол склонил голову, ненадолго сложил руки в молитве, потом размял пальцы и надел пару жестких черных перчаток, натянув выше локтей длинные, в свинцовой чешуе, краги, а затем подался вперед и положил ладони на выпуклую крышку шкатулки. Глубоко вдохнул и закрыл глаза.

Мы молчали.

Отец Шеол одним плавным ритуальным движением открыл шкатулку, потянулся внутрь, вынул руку и позволил крышке снова упасть.

Мы радостно закричали, когда он воздел над головой книгу. Собор сотрясся от нашего экстатического одобрения. Отец Шеол держал святую Балаболию в ее Авторизованном издании. Она сияла в обтянутых перчатками руках, внушая благоговейный трепет. Отец Шеол стоял в ее яростном свете, а когда через несколько долгих оглушительных секунд рев затих, все, кто был в соборе, вжались в кресла и затаили дыхание. Лишь оркрестанты не понимали значения того, что происходило у них на глазах.

Я слышал, как люди шепчут, отсчитывая секунды, и делал то же самое, хотя для меня считать было так же естественно, как дышать.

«Три, четыре…»

Даже я знал, что сияние святой Балаболии было смертоносно.

– Мы, народ Геенны, веруем, – проревел отец Шеол.

Оркрестанты сидели неподвижно. Теперь они почувствовали, что происходит нечто особенное. Они видели блики яростного света Балаболии на щеках священника.

«Семь, восемь, девять…»

Отец Шеол все еще держал книгу над собой. На нее смотрела порносфера, и он проповедовал пламенно. Демонстрировал Верхним Мирам неугасимую мощь нашей веры.

Он опустил Балаболию, и мы выдохнули. Но потом, прежде, чем вновь запереть книгу в свинцовом сундучке, он неожиданно поднес ее ко рту и поцеловал незащищенными губами, надолго прижав к ним. Лишь затем отец Шеол убрал ее. Он приложил ко рту палец и послал оркресту тихий воздушный поцелуй. От его губ струйками поднимался дым. Они уже начинали пузыриться.

Что это значило? Все на Геенне содержало в себе смысл и нуждалось в истолковании. Но времени для него уже не было, потому что оркрест заиграл музыку.

Я тотчас позабыл об отце Шеоле. Мне казалось, что я в раю. Летящая, пикирующая, парящая музыка окутала меня. Угасание и возобновление мелодии, и нюансы вариаций, и… я не могу ее описать. Все, что они играли, я слышал тысячу раз, каждое возгрешенье, сколько себя помню. Но эта музыка была чем-то бо́льшим. Она была чудесной и устрашающей. Я сидел и пытался удержать ее в голове, ее простоту и сложность, а потом сдался, закрыл глаза и позволил ей унести меня прочь.

Она продолжалась, наполняя меня чем-то, прежде неведомым, и я обнаружил, что гляжу вверх, на небо. Не задумываясь о том, что делаю, я смотрел на облака и видел в них могучих, прекрасных зверей, величественно несущихся вдаль, пронизанных далеким светом.

Музыка переполняла меня, и я не знаю, как долго глядел вверх, пока меня не привела в чувство сильнейшая затрещина сзади. От удара все у меня перед глазами поплыло. Я обернулся, ошеломленный и обиженный. Мое зрение сфокусировалось как раз тогда, когда ударивший меня прошипел:

– Чертогляд! Опусти глаза!

Удар словно выключил что-то у меня внутри, и музыка в ушах поблекла. Я все еще слушал, но иначе. Кажется, до этого момента меня никогда не били. Родители ни разу не поднимали на меня руки. Но они ничего не сказали мужчине, который это сделал. Переглянулись, но больше никак не отреагировали.

Странно. Я думал, что обращаюсь к воспоминанию о простой жизни перед появлением Пеллонхорка, ко времени без боли и смятения, и все же чувствую возмущение.

Музыка закончилась. Пока мы ждали завершения проповеди отца Шеола, мама спросила, понравилось ли мне, и я ответил, что да. Мой голос звучал по-новому. Мы посмотрели друг другу в глаза. Вспоминая, я понимаю, что мама увидела, как во мне что-то изменилось.

Отец ничего не заметил. Он улыбнулся нам и сказал:

– Хорошо!

А когда отец Шеол возвратился на амвон, добавил:

– Интересно. Струнная группа составляла семнадцать целых восемь десятых процента оркреста.

Он постоянно делал подобные замечания. Так работал его мозг. Когда отец выдавал что-то в этом роде, мама всегда глядела на меня и закатывала глаза. Она имела в виду, что он не такой, как мы, но в тот раз я впервые осознал это четко. Конечно, бывали и случаи, когда мы с отцом обменивались похожими взглядами, имея в виду маму, которая была не такой, как мы с ним.

Я безошибочно ответил отцу:

– А ты заметил, что струнная группа была ответственна за тридцать восемь целых двадцать пять сотых процента всех сыгранных нот?

Отец моргнул и с легким удивлением сказал:

– Да.

А потом его внимание, как и внимание всех, кто был в соборе, привлек к себе отец Шеол.

Проповедник говорил:

– Этот день запомним все мы. Геенна останется сильной – маяк веры, не оскверненной грязными взглядами Верхних Миров.

Было ясно, что участники оркреста этого не ожидали. Они начали было убирать свои инструменты по футлярам, болтая друг с другом, но теперь колебались.

– Оркрест Асмодея, – теперь он совершенно точно сказал не «Амадея», – преподал нам сегодня урок. Верхним Мирам стоит этот урок запомнить.

Отец Шеол поднял что-то над головой. На этот раз это была не Балаболия; мониторы показали крупным планом черный шар в его кулаке. Это была Тяга.

Среди прихожан начали раздаваться стоны. Моя мать ахнула. Музыканты замерли, чувствуя, что происходит что-то совершенно для них непонятное.

Я вычислял в уме процентное соотношение того, как проявлялась их паника, округляя результаты до единиц. Восемнадцать процентов кричали, тридцать один – хватались друг за друга, двенадцать упали на землю. Никто не молился. Ноль процентов.

Когда я анализирую это сейчас – то, как музыка освободила мой разум для размышлений, для воображения, а потом то, как логика позволила мне сбежать от воображения, позволила укрыться в числах, – я вижу в этом проникновение в суть работы отцовского мозга. Но теперь я обладал еще и зачатками мировосприятия матери, или, по крайней мере, впервые соприкоснулся с ним.

Я был этому не рад.

Высоко подняв Тягу, отец Шеол сошел с амвона к ямам и встал у их края. Я прикидывал, достаточно ли широка яма, находящаяся прямо под оркрестом. Дома, на монитории, я видел кары, видел спокойную отрешенность раскаявшихся грешников, бормотавших молитвы перед тем, как разверзалась земля. Их всегда собирали в группы по двадцать пять человек, а самая большая из ям была пяти метров в диаметре. Отец Шеол стоял сбоку от них, на твердой земле, управляя Тягой. В их уходах было достоинство.

Здесь достоинства было мало.

Отец Шеол улыбнулся музыкантам. Они явно не могли понять, что происходит. Их паника начала униматься, но примерно сорок процентов еще рыдали. Отец Шеол подал знак, и монитория показала его лицо крупным планом. Слова плохо давались обожженным Балаболией губам, и мы с трудом могли его понять.

– Смотрите: вот этот урок. – Он едва выговаривал букву «с». Его десны покрывала кровь. Он плевался кровью. – Пусть его увидят. – Сгусток кровавой слюны приземлился на Тягу. – Пусть о нем расскажут. – Он остановился, чтобы вытереть Тягу о свою красную рясу. – Пусть о нем узнают на каждой планете!

Он поднял Тягу к небесам, готовый надавить большим пальцем на черный шар. От оркреста оторвалась скрипачка и с воплем бросилась на него – ее инструмент издал нестройный звук, напомнивший мне о недавней разминке, – но отец Шеол отшвырнул ее. Скрипка заскакала по оранжевой траве.

– Все мы грешники. Все – и те, кто наверху, и те, кто внизу, и те, кто между. Единственная доступная нам свобода – в мире ином.

Его палец надавил на Тягу; отец Шеол отвел руку назад и подбросил шар высоко в воздух. А потом шагнул вперед и присоединился к оркресту над ямой.

Теперь кричали все оркрестанты, и крик этот был громче их музыки. Я уверен, что для большинства собравшихся он заглушил даже память о ней, как, должно быть, и задумывал отец Шеол.

Воздух потек из собора к застонавшей и распахнувшейся яме, а потом нахлынул обратно, насытившийся жарой. Были пламя и рев, и неожиданный прилив ветра и света, оставивший меня задыхающимся и ошеломленным, а потом яма закрылась и воцарилась тишина.

На поле, рядом с ямой, лежали только Тяга и сломанная скрипка. Отца Шеола тоже больше не было. Он принес себя в жертву.

Паства кричала, улюлюкала и надрывала глотки целых семнадцать минут, пока открывали выходы и над полем проносились огромные кадила, за которыми тащился шлейф сладких благовоний. Собор провожал нас гимнами: «Рай одолеет адову грозу» и «В страхе идем мы к тебе, о Господь».

Всю обратную дорогу мама ничего не говорила. Отец что-то бормотал себе под нос. Я притворялся пьютером, ставя перед собой задачки на вычисление.

Почему такому позволено было случиться? Разве Верхние Миры не думали о возможных последствиях отправки оркреста на Геенну?

Теперь, спустя долгое время, для меня это вполне очевидно. Оркрест, конечно же, был принесен в жертву, но не только отцом Шеолом.

Система – вся, за исключением Геенны и неназываемой планеты – была строго безбожной. В то время как неназываемая планета полностью отстранилась от Системы и берегла свою тайну вплоть до того, что отслеживала и уничтожала все упоминания о себе, Геенна была санкционированным отклонением. Геенне было на руку прибытие оркреста. Отец Шеол думал преподать Верхним Мирам урок, но Верхние Миры точно знали, чего от него ждать. Они отдали оркрест Амадея в жертву. Для Верхних Миров это была прекрасная возможность продемонстрировать то, что они считали сумасшествием богобоязни.

В конечном итоге это был урок человеческой натуры. В светской Системе существование Геенны было жизненно необходимо.

Однако на повседневном уровне Геенна не являлась планетой мучений. Маленькая община, в которой мы жили, была мирной. Там не совершалось заслуживающих упоминания преступлений. Мы жили вдали от удалитиевых приисков. Я знал о них только то, что туда отправляли работать грешников из Верхних Миров.

Впрочем, налоги были и здесь. На Геенне, как и в остальной Системе, налогообложение было сложным бременем. У каждой планеты был собственный инфраналоговый кодекс, а Системная Администрата добавляла к этому еще и несколько ультраналоговых.

Геенна была единственной на всю Систему налоговой гаванью, которой давалось послабление по причине юридически признанной умственной неполноценности. Пока ты жил там, подчиняясь Святому писанию, отвергая порносферу и прочие искусы мирской суеты, и вносил свой вклад в экспорт удалития, добываемого только на Геенне, ты платил лишь минимальный ультраналог.

Большинство людей нанимали специалистов для исчисления налогов, но мой отец этого не делал. Он любил сложность налогообложения точно так же, как любил пьютерию с ее системами, и процессами, и обещаниями точности. Даже для Геенны он был необычным. Он равно и без всяких сомнений любил систему налогообложения и Балаболию; любил за то, как они проникали в каждый аспект человеческой жизни, совершенно неуязвимые для здравого смысла. Сидя с друзьями, налаживая их пьютерию, он объяснял, из чего складываются суммы их налогов. Он давал им советы, как уклониться от уплаты, воспользовавшись тем или иным послаблением, и советы, как избежать гнева Божьего с помощью того или иного доброго дела.

Я вспоминаю и удивляюсь, как настолько логичный человек мог принимать Святое писание. Почему же я оказался неспособен поверить? Когда я впервые понял, насколько все это странно? Может, дело было в той затрещине в соборе? Или в выражении лица моей матери, увидевшей, что я заметил, как она отказалась меня защитить? Может, дело было в непреодолимом влиянии ее генов? Верила ли она сама хоть когда-то? Или просто молчала о своем неверии?

Два. Таллен

Хлад – окраинная планета, а Форпост, город, где я живу, это самое дальнее на ней человеческое обиталище. Если не считать буровых платформ, конечно. Здесь, в Форпосте, люди горбятся и не поднимают головы, делают свою работу, а потом проводят отпуска вне планеты. Говорят, причина безумия – это однообразие, но у нас тут три времени года, так что совсем не однообразие сводит людей с ума. Большинство считает, что виноват ветер. Сезоны в Форпосте богаты на события настолько, насколько можно ожидать, зная, что Хлад спешно терраформировали с метана до азоткислорода за три столетия.

Самый долгий сезон у нас – между зимой и летом, когда с моря приходит мощный ветрище, дующий в сторону гор, а следом за ним – пощечины грома и черно-серебряные тучи. В других местах это время года называлось бы весной. Мы зовем его приливом, и это чертовски грандиозное зрелище. Если прищуриться и посмотреть в сторону моря, можно разглядеть в этих воронках туч кувыркающиеся силуэты. Порой они напоминают животных, которых ты видел на картинках, или сны, или лица, или карты миров, но иногда это силуэт платформы, и тогда, неважно, насколько ты неверующий, ты молишь тучи, чтобы они не уронили то, что от нее осталось, тебе на голову. Форпост видел падение платформы лишь однажды, и это было задолго до меня, но люди до сих пор об этом болтают, когда поднимается ветер и они пьют в «Красно/баре» кустарниковый бренди. Чаще всего, конечно, платформы хорошо заякорены – буровики такие называют «полупогружными» – и находятся достаточно далеко в море, чтобы, если их все же унесет, вероятность падения здесь была невелика.

В Форпосте все завязано на платформы. Тут, считай, ничего и нет, кроме верфей и систем обеспечения.

Нет, это не совсем так – конечно же, есть еще сарки, и о них в Системе знают все, но сарки сбрасывают в море вдали от Форпоста. В других местах о них говорят много, но здесь никто не обращает на них внимания, разве что время от времени какой-нибудь проскользнет через щит и окажется на берегу. Ах да, есть еще и Поток, но я не настолько свихнулся, чтобы проводить там время.

В сезон прилива жизнь в Форпосте останавливается, так что за пределами комплекса ничего не услышишь, и мы не выходим за границу щита до самого лета, когда все совсем по-другому. Ветер стихает, и прибрежное море унимается, тонким слоем размазываясь по пляжу. Летом у меня отпуск. Погода тогда относительно мягкая, и приходящая с ней недолгая надежда кажется мне невыносимой, поэтому я собираю вещи и отправляюсь к снегам Стужи. До Стужи несколько дней лету на тихоходе. В пути я не сплю, просто смотрю, как исчезает вдали Форпост, или пялюсь на звезды. Раньше я встречался с женщиной со Стужи, но она увлеклась другим, и теперь я с ней не вижусь. Теперь я снимаю хижину в белых холмах и гуляю в одиночестве.

Зимой я возвращаюсь в Форпост. Осени как таковой на Хладе нет. Зима у нас – это когда ветер разворачивается и возвращается в море с грузом камня, сорванного с гор. Террраформирование Хлада не закрепилось как следует, но это не имеет значения – как я уже говорил, город существует только ради платформ, а они важны только до тех пор, пока добывается ядро, и я подозреваю, что оно уже иссякнет к тому времени, когда Хлад снова развалится в говно.

Но я на тот момент буду уже давно мертв, так что и хрен с ним.

Таллен перечитал написанное, на мгновение прикрыл глаза, потом вздохнул и в третий раз просмотрел рекламное письмо в поисках уловки.

ПОСЛЕДНЕЕ НАПОМИНАНИЕ. ВОЗМОЖНОСТЬ БЕСПЛАТНОГО ВОЗВРАЩЕНИЯ НА [ЗвездныеСердца] ДОСТУПНА ТОЛЬКО В ТЕЧЕНИЕ ДВЕНАДЦАТИ ЧАСОВ. У ВАС ОСТАЛСЯ ОДИН ЧАС, ЧТОБЫ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ПРЕДЛОЖЕНИЕМ. ПОЖАЛУЙСТА, ЗАРЕГИСТРИРУЙТЕ СВОЙ ПРОФИЛЬ НА [ЗвездныхСердцах] ПРЯМО СЕЙЧАС. ПОВТОРНОГО ПРЕДЛОЖЕНИЯ НЕ БУДЕТ.

В течение целого месяца они делали ему все более и более выгодные предложения, которые Таллен игнорировал, но бесплатная регистрация была делом неслыханным.

Его бесило, когда им манипулировали, хоть он и знал, что так бывает со всеми. Нельзя было влиться в Песнь и не потерять в процессе часть души. От такого предложения, однако, отказаться было почти невозможно, пусть даже ему и не хотелось компании. «ЗвездныеСердца» стоили недешево.

Таллен почувствовал стремительный прилив знакомой меланхолии и удалил с монитора весь текст. Никакой пользы «ЗвездныеСердца» ему никогда не приносили.

А потом он тихо вздохнул и восстановил бо́льшую часть текста, закончив его на хижине в белых холмах. Закрыл глаза и вспомнил, как Лена попрощалась с ним, протянув открытую ладонь к монитории, и себя, тупо коснувшегося гладкой поверхности.

После Лены он поклялся никогда больше не пользоваться «ЗвезднымиСердцами» – и вот опять они затягивают его. Там понимают, как он думает. Там его знают как облупленного.

Ладно. Когда с него начнут брать деньги, то есть очень скоро, он отменит подписку. Это им о нем тоже должно быть известно.

У них с Леной все равно не было будущего. Они оба это знали. Виновата была не программа. Он никогда бы ради кого-то не покинул Форпост, а она не стала бы жить где-то, кроме Стужи, – вот и все.

Письмо без адресата мерцало на экране. Он восстановил весь текст, вплоть до «и хрен с ним». «И хрен с ним», – подумал он и принял предложение.

Монитор немедленно осветился.

* * *

Мы рады снова видеть вас на [ЗвездныхСердцах], мистер Таллен. [ЗвездныеСердца] являются ПараСайтом «ПослеЖизни».

Вот несколько советов для подписчиков. Они предоставляются вам бесплатно.

Вы не указали место своей работы. По статистике рассказ о высокооплачиваемой и/или уважаемой в обществе профессии увеличивает ваши шансы на ответ.

Вы использовали слова или словосочетания, способные оттолкнуть некоторых подписчиков [ЗвездныхСердец]. Вот некоторые из этих слов или фраз: Однообразие; Безумие; Пощечины; (приставка)Верующий; Невыносимый; Не сплю; Пьют; Встречался с женщиной; Увлеклась другим; Иссякнет; Развалится; Говно; Хрен.

Список слов и словосочетаний, которые могут произвести лучшее впечатление, включает в себя: Любовь; Близость; Теплый; Добрый; Чувство юмора; Забавный; Богатый (только по отношению к себе); Генетически стабильный (только по отношению к себе); Здоровый (только по отношению к себе); Домосед; Симпатичный (только по отношению к себе).

Хотите отредактировать свою [ЗвездуСердца]?

Таллен нажал «Нет».

Ваша [ЗвездаСердца] доступна всем подписчикам на период в сто бесплатных часов. По истечении этого времени ваш аккаунт на [ЗвездныхСердцах] перейдет в статус платного со стоимостью пятнадцать бедолларов за (местный календарный) месяц.

Мы оповестим вас о любых ответах.

Он попытался закрыть окошко, но оно не готово было позволить ему это сделать.

Пожалуйста, пройдите эту Цепочку Возможностей перед выходом из «ПослеЖизни». Отказ повлечет за собой удаление всех деталей этой сессии и сделает текущее предложение недействительным.

Спасибо за согласие.

Многие подписчики [ЗвездныхСердец] объединяют доступ к [ЗвезднымСердцам] с доступом к главной базе данных и доступом к ПравдивымРассказам и другим платным ПараСайтам. Вы желаете воспользоваться этой возможностью сейчас или позже?

«Позже».

Вы не открывали главную базу данных «ПослеЖизни» в течение двадцати девяти часов четырнадцати минут. На данный момент вам доступны восемнадцать голосований, пять из которых заканчиваются через девять часов четырнадцать минут. Вы желаете проголосовать сейчас или позже?

«Позже».

Спасибо. Цепочка Возможностей завершена. Вы можете закрыть…

* * *

Таллен закрыл окошко. Он предоставил монитор самому себе и, не в силах усидеть на месте, набросил куртку и вышел на улицу, чувствуя странную вину из-за того, что одобрил «ПоискСердца».

Он уже сожалел об этом. Что он вообще делает? Когда Таллен вот так рассказывал или писал о себе, то начинал слишком много думать. Как, черт возьми, он оказался в подобном месте – женщина, с которой он познакомился несколько вечеров назад в красном баре, писательница, сказала, что Форпост наполнен яростью и шумом[1], сказала так, словно сама услышала это описание где-то еще. Теперь оно застряло у Таллена в голове вместе с ее интонацией. В писательнице было что-то необычное, какое-то ощущение жизни и любопытства, и ему хотелось бы говорить с ней и дальше. Он подумал было, что и она им тоже заинтересовалась, но писательница отвернулась, как только в бар вошел здоровяк-паксер, этим все и закончилось. Рейзер – вот как ее звали. Может, они еще увидятся. Когда Таллен ушел из бара, Рейзер с паксером все еще сидели там и надирались. Люди – даже не криминалы – в присутствии защитников правопорядка обычно нервничали, но только не Рейзер.

Нет, Таллен не должен был позволить втянуть себя в очередной «ПоискСердца». Стоило только взглянуть на советы для подписчиков. Что и кому он мог предложить? Лена была права, как и та, что была до нее, и все остальные. Стоило только посмотреть на безумное место, в котором он жил. Кто поселится здесь по своей воле?

Он шел мимо домов, и мысли его в кои-то веки были кристально ясны. Ночью в Форпосте почти не было теней. Здесь и дни-то были странными, но, чтобы привыкнуть к ночному городу, Таллену потребовался год. Из-за причудливого свечения щита воздух не давал ощущения перспективы или расстояния, и все казалось не далеким или близким, а только большим или маленьким. Мозгу приходилось учиться по-новому оценивать визуальную информацию. Со зданиями проблем не было, а вот дверные ручки создавали неудобства, и бинокулярный параллакс тут был важнее, чем глазной фокус. Гулять по Форпосту после заката было словно бродить по детской листалке.

А еще был сам щит. Во время прилива щит, защищавший комплекс, представлял собой гудящее кружево магнитных и электрических полей. Таллен мысленно называл его дымовой завесой. Он, однако, в существование щита верил, в отличие от того ежегодного плюс-минус десятка алкашей или психов, которым взбредало в голову пробежать сквозь него, после чего их уносил ветер, как ту девочку из листалки про страну Оз, которую Таллену в детстве читала мама. Только их больше никто никогда не видел.

Днем щит был почти незаметен – волнующаяся дымка, которую можно было кое-как разглядеть, если прищуриться. Приходилось крепко стоять на ногах и сосредотачивать взгляд на стене, на земле, на чем угодно твердом. Ничто не было способно одолеть этот ветер, но мягкий, многослойный щит мог ему сопротивляться. На внешней границе он едва существовал, всего лишь измеряя скорость ветра. Через несколько метров он принимал удары на себя, смягчая и рассредотачивая, а еще через несколько – поглощал их, перерабатывая в энергию, которой хватало, чтобы питать и комплекс, и сам щит. Сохраненных излишков энергии хватало, чтобы Форпост работал весь оставшийся год. Ветры Хлада были неиссякаемым источником электричества и бедствий.

Таллен продолжал идти, не в силах избавиться от странного ощущения, будто кто-то крадется за ним по улицам. Но причиной тому была всего лишь абсурдность этого места. На Хладе ненормальным было все.

Было уже холодно и далеко за полночь, и щит гудел. Как всегда, Таллен спустился к пляжу, подойдя так близко к воде, что она облизывала ему ботинки. Прибой шипел в камнях под ногами. Галька больше нравилась ему ночью, когда омытые морем блистающие дневные краски выцветали до фиолетовой и алой.

Сегодня морской покой не развеял его смутного уныния. Он ошибся, выйдя на улицу. Вредная привычка – эти еженощные прогулки. Нужно было проглотить капсулу и позволить себе хотя бы химический отдых.

Медленно переступая с ноги на ногу, чтобы не увязнуть в гальке, он думал о том, куда катится его жизнь. Здесь было больше полумертвых, чем живых. Говорили, что в Форпост переселяются те, кто устал жить, а на платформы отправляются те, кто готов умереть. Бары Форпоста полнились такими вот беседами о конечности бытия. Беда была в том, что Таллен и сам начинал об этом заговаривать.

Он снова подумал о женщине из бара. Рейзер. Как она здесь оказалась? Большинство людей рассказывали о том, что их сюда привело, после первого стакана. Но не она. В ней была жизнь.

Таллен наклонился и поболтал пальцем в неторопливой воде, глядя, как рябь уходит в буйное море за пределами щита и там исчезает. Вдали было видно, как щит высекает из ветра вспышки, красные, и синие, и переливчато-фиолетовые – осколки света, плотного как камень и гаснущего в одно мгновение. Дальше смотреть было не на что. В космосе есть звезды, а вот в море нет абсолютно ничего. Ничего, кроме сарков и платформ, по крайней мере.

Может, ему полегчает через пару дней, когда он вернется к работе. Выходные в Форпосте ничего хорошего не несли.

Он отпустил свои мысли в свободное плавание, гадая, какова жизнь там, на платформах. Одинока и безумна, предположил он, в окружении круглосуточно стучащей машинерии, и ветра, и моря. Таллен закрыл глаза, пытаясь представить себе грохот буров и ярость стихии, неустанно работающей над тем, чтобы сорвать тебя с места.

А потом он забыл о платформах и склонил голову, прислушиваясь. Что-то было не так. Он слышал какой-то звук… вот он, снова, громче. Таллен поднялся и поспешно направился в сторону дома.

За спиной у него определенно слышались шаги. Таллен на мгновение оглянулся, споткнулся и перешел на неловкий бег.

Три. Рейзер

Рейзер сидела с Бейлом за маленьким столиком под перегоревшей лампой в уголке бара, и оба они непрерывно пили. Поздним вечером здесь было тихо, в зале, кроме них, клиентов было немного: кто-то разговаривал, но большинство сидели и мониторили в одиночестве. Оглядевшись, Рейзер насчитала пятнадцать мониторщиков, а это значило, что по статистике восемь или девять из них сидели на «ПослеЖизни» или одном из ее ПараСайтов. Когда-то Рейзер задавалась вопросом, почему бы им не оставаться дома и не мониторить там, пока кто-то не объяснил ей, что временны́е ограничения на просмотр «ПослеЖизни» не распространялись на мониторию в общественных местах. Это помогало людям не выключаться из общественной жизни и давало повод выходить из дома. Или, по крайней мере, помогало «ПослеЖизни» оставаться популярной среди владельцев баров и угождать Администрате Системы.

Здешние мониторщики тоже казались вполне довольными – кивали самим себе, сосредоточенно бормотали, тыкали пальцами в воздух. Хотя бы ни один из них не сидел на порносайтах. Большинство людей – пусть и не все – оставались для этого дома. Рейзер подумала, не подключен ли кто-нибудь здесь к «ПравдивымРассказам».

Что-то ее грызло, грызло с тех пор, как она сюда пришла, но она не сразу сообразила, что: сегодня не было Таллена. Не то чтобы теперь, когда у нее был Бейл, это имело значение, но все равно, в нем проглядывало нечто интересное и нечасто ей встречавшееся. Рейзер была уверена, что из него получился бы неплохой рассказ. Она подбросила ему цитату из «Макбета», и Таллен на нее клюнул. А как он рассказывал о верфях… Да, в нем определенно что-то было. И еще странно, что Синт поначалу словно не могла принять решение, назначив ей обоих мужчин в качестве материала для ПравдивогоРассказа. Бейл, конечно же, оказался далеко не обычным человеком, и Синт, с ее логикой искусственного интеллекта, была права, что привела ее сюда, но да, если бы не Бейл…

Рейзер вновь переключила внимание на паксера. Что-то с ним сегодня было не так, но она не могла понять причину. Обычно достаточно было пропустить несколько стаканов, выслушать одну-две истории, которые Рейзер потом записывала, и, может быть, вызвать у него улыбку – и на вечер этого хватало. Но не сегодня. Сегодня Бейл упорно напивался, не выказывая никаких следов воздействия алкоголя, кроме непривычной задумчивости. А вот расслабленности в нем не было совсем.

– Рейзер, тебе нравится здесь, на Хладе? – спросил он. Спросил, как будто обвинил.

Она неопределенно махнула рукой.

– Этого мало. Скажи мне. Что тебе в нем нравится?

– Тут спокойно, – сказала она.

– Я не в настроении шутки шутить. Что тебе тут нравится?

– Обычно мне нравится выпивать с тобой.

На мгновение Рейзер отчетливо представила Бейла в одной камере с человеком, который дал неверный ответ. Она содрогнулась. И сказала:

– Мне нравится море. Мне нравятся ветер и шум. Хорошее место для раздумий.

– Глаз урагана. Вот что ты мне сказала в первую встречу.

– Да? – спросила она, хотя прекрасно все помнила. – Бейл, что-то случилось? У тебя настроение паршивее обычного.

Он смотрел мимо нее, и Рейзер заметила, как все не-мониторщики затихли под его взглядом. То же самое случилось в тот первый вечер, когда Бейл протиснулся в двери и позволил ей попасться ему на глаза. Он целый час допрашивал ее, как будто подозреваемую, пил прохладительное, хотя она пила горячительное, заявил к тому же, что никто не прилетает на Хлад без очень серьезного повода, а потом бросил допрос и начал хлестать с ней ваводку, догнав и перегнав Рейзер за пятнадцать минут.

Она никогда не встречала никого, похожего на Бейла, ни на одной планете Системы. Они переспали трижды, во второй раз – чтобы понять, не случился ли первый только потому, что оба они были слишком пьяны, а в третий – чтобы понять, не слишком ли на них давило то, что во второй раз они были трезвыми. Рейзер еще с первого раза сообразила, что из этого ничего не выйдет, но уже достаточно привязалась к Бейлу, чтобы позволить ему дойти до этого своим умом. Она должна была увидеть, настолько ли он силен, чтобы дать хоть какому-то подобию дружбы выбраться из-под обломков их близости. Ему потребовалась пара недель, но он вроде бы справился, хотя с мужчинами не поймешь.

Это была странная дружба. Рейзер постаралась, чтобы Бейл понимал, что его раскручивают на истории, но его это, похоже, не беспокоило. Ей было очевидно, что других приятелей у него на Хладе немного. И – как ни жаль – что он настоящий профессионал и не выдаст ей никакой конкретной или конфиденциальной информации. В своем деле он был хорош – в этом она не сомневалась. Для чего-то, кроме солдатской работы, Бейл не годился, но в Системе были тысячи мест для жизни лучше, чем Хлад. Большинство из них Рейзер посетила по указке Синт, и ничего хуже не нашла.

Но благодаря Бейлу она узнала о платформах и жизни на Хладе больше, чем можно было выудить из Песни. Синт сделала хороший выбор.

– Ты о жизни когда-нибудь задумываешься? – спросил Бейл чуть заплетающимся языком.

Рейзер проглотила шутливый ответ. Одной из немногих известных ей личных черт Бейла было то, что, помимо своей работы, он не думал почти ни о чем. В том числе поэтому рядом с ним было так легко расслабиться. Эта идеальная сосредоточенность помогала ему в работе, но она же делала его уязвимым. Когда для тебя все вокруг либо черное, либо белое, ты не видишь серого. Рейзер видела оттенки серого повсюду.

– Задумываюсь, – сказала она. – А что?

– Я тут думал. Администрата, Корпус, Пакс – они все как будто в герметичной камере, куда поступает единственный поток воздуха. Людей много, а источник кислорода один, наверху.

Она кивнула, бездумно оглядывая бар. Таллен все еще не появился.

– Рядом с источником, на плечах остальных, стоят генералы и президенты, им прекрасно дышится, они ссут и срут вниз. – Бейл был уже почти невменяем и щурился на влажные круги на столе. – Под ними мочи и дерьма немного, а воздух еще нормальный. Парочкой тел ниже – и вкус у него уже не тот. А у дна сплошное говно, воздух мерзкий, люди не могут двигаться из-за давления сверху, но они живые.

Рейзер хотела что-то сказать, но Бейл поднял руку.

– Штука в том, – сказал он, – что людям сверху нужны те, кто на дне, чтобы подставить свои пасти к лучшему воздуху, а те, кто чуть ниже, не сводят глаз с пригодного для дыхания кислорода. Им плевать на верхушку, и так будет всегда, и плевать на тех, кто внизу, и так будет всегда.

Бейл налил себе еще. Один из работников бара подошел, забрал несколько опустевших стаканов и одним плавным движением вытер стол. Рейзер попыталась поблагодарить его за обслуживание, но он смотрел куда-то вглубь себя.

Она думала, что ей ответить, не понимая, как относиться к этому настроению Бейла. В конце концов она сказала:

– Метафора простая, но точная. Большинство умирает на том же уровне, на котором родилось. Это твоя жизненная философия?

– Это факт.

Она осторожно рассмеялась.

– И где тогда находишься ты?

Бейл выдохнул поток несвежего воздуха и ответил:

– Как обычно, с тобой в чертовом баре. Тебе нужно еще выпить, и мне тоже.

Он осушил стакан и грохнул им о панель долива – и выругался, когда на панели неожиданно высветилось требование проверить кровь.

Рейзер его таким никогда еще не видела.

– Что ж. Похоже, мы оба пойдем пешком, – сказала она как можно небрежнее.

– Да хрен там. Я что, тебе пьяным кажусь?

– Нет, Бейл. Пьяный пьяному пьяным не кажется.

Бейл засунул палец в кровозаборник на столе, дождался, пока засветится экранчик, и прочел:

ПРАВО ПОЛЬЗОВАНИЯ МАШИНЕРИЕЙ ОТОЗВАНО.

ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЙДИТЕ ПОВТОРНОЕ ТЕСТИРОВАНИЕ ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ЧАСА ПРИ УСЛОВИИ НЕМЕДЛЕННОГО ПРЕКРАЩЕНИЯ ПРИЕМА АЛКОГОЛЯ.

ДОБРОЙ НОЧИ, ОФИЦЕР БЕЙЛ.

– И тебе тоже хрен, – сказал Бейл. Поднял стакан на уровень глаз, досчитал до десяти, а потом осушил, не расплескав. – Что это, как не блестящая координация движений?

Рейзер сдалась и усмехнулась:

– По-моему, выглядело нормально.

Он втянул в стакан новую порцию и заглотил ее; пустой стакан ударился о стол прежде, чем вместо «четырех часов» на дисплее высветилось «четыре часа пятьдесят минут».

– Может, нам стоит немножко притормозить, – сказала Рейзер.

– Мне без разницы. Я завтра не работаю.

Его тон снова изменился. Она спросила:

– Не работаешь?

Бейл пялился в пустой стакан, пока Рейзер не продолжила:

– Отгул? Когда он у тебя в последний раз вообще был?

– Меня отстранили.

– Что? – Рейзер отставила свой стакан, внезапно наполовину протрезвев. Она что-то пропустила? – Почему?

– Нарушение субординации.

Она немного расслабилась.

– И на сколько? На неделю? Относись к этому легче, Бейл. Разве ты не говорил, что это с тобой случается раз в месяц, как по расписанию?

– Ага. Надо, наверное, пойти домой. Поспать.

Рейзер поймала его взгляд и громко рассмеялась, поломав настрой:

– Нет. Это нам обоим на пользу не пойдет. Иди. Выспись. Увидимся, Бейл.

Он встал, и она проследила за тем, как он ушел, слишком ровно вышагивая; водянистое сияние дверного проема на мгновение обрисовало его широкую фигуру. Рейзер выждала несколько минут, потом вышла следом.

Бейл ее не дожидался. Она с удивлением обнаружила, что немного разочарована.

Рейзер направилась к дому; алкоголь делал жутковатые улицы Форпоста уютнее. Она была трезва как раз настолько, чтобы обогнуть улочки Дырки. В каждом поселке, городе и порте была своя версия того, что в Форпосте называлось Дыркой: анклав контролируемого беззакония, которому дозволялось существовать при неписаной договоренности, что обитающие там криминалы не будут привлекать к себе слишком много внимания. В Дырке орудовали мелкие бандюки, которые торговали наркотой, но не варили ничего тяжелого и показывались наружу только ради хулиганства да мелкого воровства. Пакс ее существование полностью устраивало. Рейзер знала, как они работают, все эти регулирующие преступность клапаны. На Пене она ради ПравдивогоРассказа провела неделю в переулках Средоночия, научилась прятать ИД и ходить невидимкой, сбивать со следа и скрываться, казаться чистой и драться грязно.

Подходило время оставить Хлад. Лучшим здесь были Бейл и его истории. Больше ее тут ничего по-настоящему не интересовало, за исключением, может быть, Потока.

Прочее из того, что могло предложить ей это место, она, скорее всего, уже зафиксировала. Все здесь вращалось вокруг платформ и баров. Все было обустроено так, чтобы держать платформостроителей пригодными к работе и на грани трезвости. Деньги привлекали их сюда, работа занимала, а бары утихомиривали. Пакс более-менее берег их и держал в узде. «Ронен», корпорация, заправлявшая платформами, вела свой промышленный шпионаж втихую, не испытывая терпения Пакса.

Рейзер теперь знала кое-что и о платформах. Она болтала с выпивохами, которые утверждали, что работали там, и записывала их истории, но еще ей говорили, что все они лгут, что никто, побывавший на платформах, о них не рассказывает. Одному она точно поверила, но история в основном жила в его взгляде и молчании. Рейзер предложила заплатить, но в качестве оплаты он принял только ее собственный рассказ. И она поделилась с ним историей, которая досталась ей от криминала, утверждавшего, что он выжил в удалитиевых болотах Геенны. Пересказывая эту адскую небылицу мертвоглазому буровику в пропахшем потом баре «Несон», Рейзер чувствовала себя заблудившимся ребенком.

Это была странная мысль. История за историю, сказал буровик, что было похоже на ее тип сделки. И даже на ее жизнь. Какое-то подобие жизни.

Вернувшись к себе, она рухнула на кровать, закрыла глаза и попробовала уснуть. Когда ей не удалось, как это часто случалось в последнее время, она включила на монитории «„ПослеЖизнь“ Живьем!».

Голомэн только что начал. Она оставила его трепаться и сделала себе каффэ, вернулась в постель, натянула одеяло до подбородка и стала пить, глядя на дисплей.

– Привет, Рейзер. Рад тебя снова видеть. Сегодня у нас особый выпуск шоу в двух частях. Для начала потрясающая «История из прошлого „ПослеЖизни“», а потом, в рубрике «Голосование», свеженький бюллетень. Сейчас мы по-быстрому проскочим всю правовую чепухонь, а потом я покажу тебе историю из прошлого – сегодня она сенсационная.

Голомэн вышел из кадра, уступив место тексту:

ПОСЛЕЖИЗНЬ РЕАГИРУЕТ НА ВСЕ ПОПЫТКИ ВТОРЖЕНИЯ В ЛЮБУЮ ЧАСТЬ СФЕРЫ ЕЕ ИНТЕРЕСОВ, А ТАКЖЕ СОПУТСТВУЮЩИХ СИСТЕМ, БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ И С ПРИМЕНЕНИЕМ ЛЮБЫХ МЕР, КОТОРЫЕ ПОСЧИТАЕТ УМЕСТНЫМИ…

В конце концов Голомэн вернулся, улыбнулся и утер свой гладкий лоб.

– Почти закончили, Рейзер. Никуда не уходи.

– Ладно, – пробормотала она. Рейзер была зарегистрированной работницей одного из ПараСайтов, а это было, считай, как работать на саму «ПослеЖизнь», так неужели ей не могли дать поблажку в плане юринформации? Она зевнула. Может, и не надо было пить каффэ. Он, как всегда, подействует, едва только она соберется задремать перед экраном. Ей нужно было поспать.

Голомэн указал на изображение мозга у себя за спиной и сказал:

– Где-то там скрывается секрет «ПослеЖизни». Нейрид. Его невозможно обнаружить. Его не найти с помощью ножа, сканера или оптики…

Рейзер прикрыла глаза и проговаривала навязшую в зубах речь вместе с ним.

– …Любая попытка либо исследование, которое «ПослеЖизнь» посчитает попыткой обнаружить нейрид, повлечет за собой немедленную реакцию. Это касается любого нейрологического сканирования, исследования или нейрохирургии, не оговоренных с «ПослеЖизнью» заранее.

Экран позади него очистился.

– Всё. Со скучной частью покончено. Перейдем же к нашему крайне, крайне особому Особому выпуску! Первая часть сегодняшнего шоу, Рейзер, посвящена истории, казалось бы, обыкновенного человека. Тебе может почудиться, что эту историю тебе уже рассказывали, но, уверяю, так – еще никогда.

На экране появилось лицо мужчины – в оспинах, с набором ровных и грязных зубов и глазами с отечными веками. Рейзер узнала его немедленно, как узнал бы кто угодно в Системе: Аджинас Риалобон, «Маньяк „ПослеЖизни“».

Голомэн продолжал говорить, но Рейзер не нужно было слушать. Как любой житель Системы, она знала эту историю до мельчайших деталей.

За десять лет Риалобон убил по всей Системе больше двух сотен бродяг. Поскольку большинства жертв хватились не сразу, его деятельность не замечали годами. И только после того, как его поймали, после того, как он выдал расположение своего криохранилища, забитого головами и нейрохирургическими инструментами, были выявлены его мотивы. Он препарировал мозги в поисках нейрида «ПослеЖизни».

– Конечно же, его ждал полный провал, – жизнерадостно сообщил Голомэн. – Это невыполнимая задача. Развиваясь, нейрид сливается с мозгом носителя, и, за исключением случаев, когда специально обученный медперсонал «ПослеЖизни» активирует его с помощью секретной биопьютерии «ПослеЖизни», внешний вид и деятельность нейрида неотличимы от обыкновенных тканей и деятельности мозга.

Голомэн принял серьезный вид.

– Преступления Риалобона вышли на свет только благодаря умелым информаналитикам «ПослеЖизни», заметившим значительное, но необъяснимое падение количества бездомных.

Он повернулся к другой камере и улыбнулся:

– Открытие шокирующее, но для «ПослеЖизни» оно стало триумфальным. Наш непрерывный учет дал основания предполагать деятельность активного серийного убийцы еще до того, как обнаружилась хоть одна часть тела. «ПослеЖизнь» передала Паксу информацию и программы, позволившие отследить закономерность в действиях убийцы и в итоге поймать его.

Появилась и исчезла суровая эмблема Пакса. Это навело Рейзер на мысли о Бейле. Заснул ли он уже? Она посмотрела на время. Почти четыре. Утренний свет начинал примешиваться к фиолетовому свечению за окном. Ей уже не заснуть. Глупо было это смотреть. В особых выпусках Голомэна никогда не было ничего нового, сплошь древние истории, в которых только графика менялась. Рейзер смотрела предшествовавшие голосованию сегменты исключительно в силу привычки.

Она подумала, не позвонить ли Бейлу, и решила этого не делать, а потом отчего-то вспомнила о Таллене. Рейзер чувствовала себя неловко из-за того, что бросила его ради Бейла, но так уж оно порой складывалось. А Таллен с тех пор не приходил в бар в одно время с ней.

Голомэн откинул с глаз блестящий каштановый локон.

– Часто звучат обвинения, что «ПослеЖизнь» в своем отборе отдает предпочтение богачам. Это не так. И голосование невозможно фальсифицировать. Все программы рандомизации находятся в открытом доступе. У «ПослеЖизни» остается лишь один тщательно охраняемый секрет – и это нейрид. Абсолютная тайна нейрида позволяет всему остальному быть совершенно прозрачным. «ПослеЖизнь» полностью открыта для Системы и строго контролируется.

Голомэн начал идти, и камера последовала за ним сквозь массивы пульсирующей информации, сквозь бормочущие голоса, звучавшие то громче, то тише. Рейзер слышала четкие согласные Вегасхриста, гортанность Отдохновения, голоса старые и молодые, женские и мужские, а по экрану плыли фрагменты текста:

…единственное, что меня поддерживало…

…она так и не поняла…

…когда он наконец умер…

Когда все стихло, Голомэн сказал:

– Взглянем на факты. Потенциально нейрид может достаться каждому, кто родился в Системе, за исключением – таков был их выбор – жителей Геенны и неназываемой планеты.

Голомэн, как обычно, растягивал «особый выпуск». Рейзер начала прикидывать, как ей уместить Бейла в ПравдивыйРассказ. Она всегда получала хорошую статистику, когда вписывала туда себя. И щепотка секса никогда не вредила. И еще людям нравилось думать, что они узнают на «ПравдивыхРассказах» что-то новое, как и на «ПослеЖизни», пусть даже они не могли решить исход ПравдивогоРассказа. Воспоминания Бейла были полны насилия и техники. Закрутить вокруг него историю будет нетрудно.

Голомэн перешел к внедрению нейрида.

– Конечно же, родители могут отказаться от участия своего ребенка, хотя законодательно предусмотренный налог на «ПослеЖизнь» все равно подлежит уплате. В тех редчайших ситуациях, когда оборудование недоступно сразу по рождении, имплантация нейрида может быть проведена в течение первого года жизни.

Каффэ начал действовать. Она попыталась набросать в уме историю Бейла, но обнаружила, что думает о его проблемах, а не о художественном потенциале. Пакс был его жизнью. Что станет с Бейлом без него?

Она что, о нем беспокоится?

Вероятность этого встряхнула ее сильнее, чем каффэ. Рейзер встречала мужчин интереснее и гораздо привлекательнее Бейла. Его рассказы были хороши, а прямота подкупала, вот и все.

Нет, она беспокоится только о том, что не сможет вытянуть из Бейла все, что он способен поведать, прежде чем «ПравдивыеРассказы» отправят ее дальше.

– Нейрид создан на основе полипотенциальных клеток, дешев в изготовлении и имплантируется посредством элементарного проникновения в череп. Его производство субсидируется Системой. Случайное распространение нейридов-плацебо модерируется ИИ, хотя объем использования плацебо ежегодно уменьшается в связи со вводом в эксплуатацию новых банков памяти и сопутствующим расширением базы данных «ПослеЖизни». Во всей участвующей Системе имплантат не может достаться только мне. – Голомэн театральным жестом погрузил руку в собственное тело, демонстрируя свою нереальность, и наконец-то вернулся к Аджинасу Риалобону.

Рейзер не нужно было в очередной раз смотреть на подробности убийств Риалобона и его поимки. Сегодня показали несколько изображений мозга, которых она раньше не видела, какие-то новые сведения о парочке жертв и серию интервью с подозрительно возрастающим списком людей, утверждавших, будто они спаслись из-под ножа Риалобона. Голомэн говорил:

– Помни, что «ПослеЖизнь» соблюдает права граждан и не выдает информацию Паксу или Юстиксу. Неизвестно даже, был ли активный нейрид у самого Риалобона.

Рейзер все еще думала о Бейле. Она тратила на него слишком много времени. Ну и что, что ей нравилась его компания? Все равно это была работа. А может быть, отдых, в котором она сейчас нуждалась, – легкая беседа вместо обычных интервью и записи. Но причина была неважна. Ей и правда пора уже было с ним заканчивать. Она прожила в Форпосте месяц с лишним, куда больше, чем проводила в большинстве других мест.

– Понравилось? Мне – да! А теперь, Рейзер, вторая часть шоу – новое голосование!

Она заглотила остатки каффэ, наконец-то ощутив себя полностью в сознании.

– Но для начала еще несколько фактов.

Рейзер ссутулилась. Каждый раз, подумалось ей. Она ничему не учится. Как и все остальные, впрочем. Раз за разом побеждает все та же потребность довериться. Как в большом, так и в малом.

– Лишь в случае медицински подтвержденной неизбежности твоей смерти персоналу «ПослеЖизни» дозволена проверка наличия активного нейрида. Если ты окажешься нейрид-позитивной, тебя введут в rigor vitae, уложат в саркофаг, он же сарк, и сбросят в океан Хлада, а твою Жизнь перекачают с нейрида в базу данных «ПослеЖизни».

Грянула музыка.

– А потом, Рейзер, через год, десять лет, возможно даже, что спустя век или больше, когда появится лекарство или новая методика лечения для твоей проблемы, решать будет… – Он широко улыбнулся и раскинул руки, а камера отступила, неожиданно превратив его в точку на фоне звездного задника. Триумфальные аккорды нарастали, пока, во внезапной тишине после окончания музыки, Голомэн не прокричал: – …каждый из вас!

Не желая того, Рейзер ощутила, как заколотилось ее сердце.

– В этот момент возможного возвращения, Рейзер, твоя находящаяся под угрозой жизнь, и жизни прочих, очутившихся в той же самой ситуации, будут внесены в бюллетень. И кто угодно сможет проголосовать за кого угодно. Только я, Голомэн, лишен права голоса. Голосование не является, повторяю, не является соревнованием. Ты голосуешь за второй шанс или против него, для такого, большого или малого, количества людей, для какого пожелаешь.

Раздраженная тем, что продолжает смотреть, Рейзер вызвала текущую статистику просмотров Голомэна. Вместе с ней его слушали тридцать семь процентов доступной Системы. Она пробежала взглядом аналитику и экстраполяцию. Предполагалось, что в ближайшие пятьдесят часов восемьдесят девять процентов взрослого населения Системы – за исключением обычных двух планетарных исключений, Геенны и неназываемой планеты, – посмотрят шоу и приступят к голосованию. Она не уставала этому поражаться. Выборы в Администрату привлекали вполовину меньше внимания, да и то со скрипом.

– Как тебе принять решение? Это легко и интересно. Нужно всего лишь просмотреть их жизни. Были ли они – остались ли они – в чем-то неприятными, любящими, жестокими? Чувствуешь ты себя великодушной или нет? – И реплика в сторону, шепотом: – Но помни, если твой собственный нейрид – это подлинный нейрид, однажды и тебя могут судить по твоим суждениям.

Это все совершенно потрясающе, подумала Рейзер. «ПослеЖизнь», единственное, что объединяло Систему, была чуть ли не до банального проста. Она существовала вне политики и боговерия и была единственным налоговым бременем, которое никого не тяготило.

И она приносила Рейзер средства к существованию. Как сотруднице «ПравдивыхРассказов», одного из своих ПараСайтов, «ПослеЖизнь» платила ей за то, чтобы она путешествовала по Системе, слушала и фантазировала, создавала повествования из хаоса. Возможно, это было самым замечательным – то, что она могла жить за счет «ПослеЖизни», и только потому, что рассказывала истории. «ПослеЖизни» были правдивы, но и грязны. Люди ходили на «ПравдивыеРассказы» за утешением после тревожной правды «ПослеЖизни». А благодаря своим навыкам и еще отбору и указаниям своего ИИ, Синт, Рейзер была одной из лучших рассказчиц.

Голомэн перешел на деловой тон. Его волосы сделались короткими и аккуратными, а лицо – суровым, и он сказал:

– Проверке подлежит каждый отданный голос. Голосование полностью открыто и не подвержено коррупции.

Слушая рассказы о жизни людей и сочиняя истории, Рейзер часто воображала себе жизнь в прошлом, на Земле, когда можно было ожидать, что проживешь дольше пятидесяти лет и бо́льшую часть этого времени будешь наслаждаться приличным здоровьем. Какими были истории тех людей? Могли они догадаться, что у них вот такое будущее? Необратимое лучевое поражение, аутоимунные болезни, вечно изменяющиеся метавирусы, неораки и токсические реакции? Лютая смертность и общий упадок? Банальная невыносимость всего на свете?

Там, на Земле, они воображали, что будущее принесет лекарства от любой болезни, что в конце концов технологии превзойдут природу.

Она зевнула, наконец-то ощутив сонливость. Как глубоко мы всегда заблуждаемся.

Четыре. Алеф

КлючСоб 2: мой отец уплачивает налог

Вскоре после того, как мы вернулись из собора, один из наших соседей, Иосип Фарлоу, получил и открыл случайно доставленное ему налоговое уведомление, предназначавшееся моему отцу. Рассказывали, что Иосип едва не потерял сознание, увидев размеры ошибки. Легенда о налоговом уведомлении Савла стала на Геенне народной сказкой. Даже притчей.

Вот как ее рассказывают.

Иосип был уверен: Савл не сможет принять того, что в администрации Такса способны допустить такую ошибку. Он думал, что Савл зависнет и сломается, как пьютер. Не зная, как быть, он сходил к отцу Благодатному, а отец Благодатный сходил к Марите, которая тоже не представляла, что делать.

В конце концов они собрали церковный комитет, в котором Савл был техническим консультантом. Отец Благодатный затеял разговор об опечатках в переводах Балаболии, а в конце собрания Иосип передал Савлу налоговое уведомление и извинился за то, что по ошибке его открыл. Также Иосип невзначай прокомментировал явную опечатку и предложил стать посредником между Савлом и администрацией Такса, чтобы договориться об исправлении ошибки.

Савл прочитал уведомление и ничего не сказал.

За столом было тихо.

Отец Благодатный шутливо заметил, что Савл в равной степени хорошо знаком с Балаболией и системой налогообложения и что ошибки порой неизбежны и там и там.

– Благодарю тебя, Иосип, – в конце концов пробормотал Савл. Сложил бумажку и убрал ее в карман.

– Что ты будешь делать? – спросил кто-то чуть встревоженным голосом.

– Это налог, – ответил Савл, пожав плечами. – Конечно же, я должен его уплатить.

Такого ответа никто не ожидал. Как только Савл покинул собрание, отец Благодатный позвонил Марите и сказал, чтобы она связалась с ним, если нужна будет помощь, добавив, что он, честно говоря, не знает, как лучше поступить.

Марита старалась вести себя так, словно всё в порядке, что давалось ей легко, поскольку Савл делал то же самое. Через несколько дней она спросила, что он предпринял по поводу налога, а он ответил, что заплатил его.

Весь ИерСалем с волнением ждал обострения ситуации, которого не могло не случиться. В Таксе совершили ошибку, которая не была исправлена, а Савл явно перечислил им деньги, которые уже потому что были уплачены – уж кто-кто, а Савл-то должен был это понимать – необратимо делали ошибку истиной. Но платеж он, конечно же, совершил, не обладая при этом суммой с достаточным количеством нулей.

Весь ИерСалем озабоченно гудел. Савл, похоже, полагал, с его верой в непогрешимость Такса, что отдавать нужно столько, сколько с него просят. И что ошибся, должно быть, он сам.

Все знали, что будет дальше. Пакс пришлет на Геенну космозак и заберет его.

Но шли месяцы, а за Савлом никто не прилетал. Опасения долго не утихали, но потом все успокоилось, хоть и не было уже таким, как прежде. Савл чинил пьютеры, а их хозяева настаивали на том, чтобы как-то оплатить его работу, чего прежде не делали. Савл денег не брал, поэтому они расплачивались вещами, которые можно было продать. Расплачивались не с ним, а с Маритой. И звали Савла разбираться с простейшими неполадками, просто чтобы отдать Марите что-нибудь, что поможет ей в будущем.

А потом наконец-то прибыло еще одно письмо для Савла с пометкой «ТАКС». Почтальон сразу отнес его отцу Благодатному, который вскрыл конверт.

Это была квитанция о полной уплате налоговой суммы. Отец Благодатный запечатал конверт – без сомнений, вознеся благодарственную молитву, – и передал его моему отцу.

Жители поселка пришли к выводу, что таким изящным и логичным способом налоговая служба исправила свою первоначальную ошибку; свет на идиотизм ее требований пролился лишь тогда, когда не прошла отцовская оплата. Чтобы сохранить лицо, налоговики сделали вид, что и уведомление, и оплата были корректными, и таким образом восстановили порядок. По мнению жителей поселка, Савл продемонстрировал, что в еретической Системе живут именно такие болваны, какими их все считали.

Мой отец, не подозревая об этом, стал кем-то вроде героя. Отец Благодатный прочел проповедь на тему обращения слепой глупости безбожников против них самих – проповедь, истинную суть которой в ИерСалеме уловили все, кроме Савла, – и в поселок вернулся покой.

До появления Пеллонхорка.

КлючСоб 3: мой первый пьютер

После школы я часто проводил время на работе у отца, помогая ему с пьютерией.

Программирование давалось мне очень легко. Это было не как учиться читать, а как учиться говорить. Мой мозг, подобно мозгу отца, был идеально настроен для этой задачи. Все было так просто. Игры, в которые мы с ним играли, были не обычными забавами отцов/сыновей – мы не строили башен из пластмассовых кубиков и не пихали мячи ногами. Мы играли с мониторией и пьютерией. Когда я еще находился в утробе матери, мой отец изобрел систему, которая переводила первые мои звуки в визуальные символы, и окружил мониторией мою кроватку. Я быстро обучился звукам, рисовавшим примитивные лица, и в первые несколько месяцев освоил модуляции, которые заставляли лицо на мониторе улыбаться, или подмигивать, или выдувать пузыри. Чем сложнее становилась речь, тем менее условными делались символы, тем более изощренными – мои способности к программированию. Еще не научившись ходить, я дирижировал простыми реками. Мы с отцом играли с цифровой водой. Он бросал в нее камни, а я предсказывал и вычислял их влияние на поток. Мы оба смеялись.

Вскоре у меня появился свой пьютер, и я создавал для него собственные программы. Отец рассказал мне о секретности и конфиденциальности, и о разнице между ними, и о значимости обеих, и научил меня кодам и шифрованию. Мы играли в игры на запоминание, и он был так же доволен, как и я, когда, лет около шести, я начал его побеждать. Мы создали метод криптографической защиты для моего пьютера. Простые числа, которые я использовал, казались тогда огромными. Отец спросил меня, как я их запоминаю, – его собственные визуальные приемы не работали на тех уровнях сложности, которых требовали мои простые числа, – и я рассказал, что вижу их как деревья в листве, высокие деревья, колеблемые ветром. Каждую ветку и веточку нужно было читать в порядке подъема от земли, а каждый лист, от ствола до кончика, был цифрой.

Я привык к непониманию со стороны прочих детей и взрослых, но, когда отец пытался представить себе мои леса, он смеялся, хотя это и был немного странный смех.

После этого мы с отцом заключили соглашение относительно моего пьютера. Я предоставил ему допуск, чтобы устанавливать для меня игры и головоломки, но он не мог свободно пользоваться им или вмешиваться в работу моих программ. У меня же был более высокий уровень допуска, дававший мне полный доступ к возможностям пьютера.

Конечно же, теперь я вижу, что это была попросту молчаливая договоренность, благодаря которой, в обмен на то, что я пользовался исключительно собственным пьютером, отец мог пускать меня к себе на работу. Не было таких правил, которые он смог бы мне навязать. Это как если бы в нормальной семье отец, неожиданно обнаружив, что его сын сделался больше и сильнее него, решил, что они больше не будут играючи бороться.

Я так и не продемонстрировал ему свои выводы относительно гипотезы Римана и проблемы Гольдбаха. Сейчас мне жаль, что я этого не сделал. Но в том возрасте я думал лишь о том, что он воспользуется ими, чтобы взломать мои коды.

КлючСоб 4: Пеллонхорк

Вскоре после того, как мне исполнилось восемь, Иосип Фарлоу со своей семьей погиб в ужасной аварии – их циклолет угодил в метановый выброс, – и новая семья из списка была избрана для того, чтобы прилететь и поселиться в нашем поселке. Список был длинным. Всегда находились люди, желавшие оставить Верхние Миры ради сурового блаженства Геенны.

Тогда я об этом не думал, но сейчас очевидно, что знаки, указывающие на необычность появления Пеллонхорка, присутствовали сразу. Большинство новых семей прилетали либо бездетными, либо с беременной матерью, и еще мужчина и женщина всегда прибывали вместе. Детей никогда не было, и одиноких взрослых тоже.

Но вот явилась эта странная семья, и, как было заведено, священник принял новоселов в наше сообщество на поминально-приветственной службе, которая начиналась так: «Посреди смерти в жизни пребываем».

Авареш, мать новой семьи, сидела в церкви, одетая в траурное рубище. Она рыдала, словно погубившая семью Иосипа Фарлоу авария унесла ее собственную родню, а не принесла ей пользу. Она всхлипывала и задыхалась, как будто жизнь была не трагедией от рождения из праха до возвращения во прах, как нас учили, а чем-то более сложным.

Супружника с ней не было. Вместо него по бокам от Авареш сидели ее кузены, Гаррел и Трейл. Мы в ИерСалеме никого похожего на них не встречали. Они были в темной нетканой одежде и сидели на жестких скамьях потрясающе неподвижно, словно высеченные из камня. Даже тогда мне подумалось, что они выглядят как солдаты – с их мерцающими во мраке церкви линзами, с их одетыми в истертые на костяшках перчатки руками, что лежали ладонями вниз на широких бедрах, с их плотными куртками, намекавшими на скрытое оружие.

И еще был мальчик, сын Авареш. Пеллонхорк.

Трудно сейчас, столько лет спустя, представить Пеллонхорка мальчиком. Ему было восемь, как и мне, и он носился по церкви, дикий словно ветер.

Никто ничего не делал. Отец Благодатный должен был попросить его мать унять мальчишку, но не попросил. Теперь я думаю, не было ли ему что-то известно, но, возможно, он был точно так же приведен в замешательство необычными пришельцами.