Я – посланник E-Book

Markus Zusak

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Интеллектуальный бестселлер. Открытие
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 438

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Жизнь у Эда Кеннеди, что называется, не задалась. Заурядный таксист, слабый игрок в карты и совершенно никудышный сердцеед, он бы, пожалуй, так и скоротал свой век безо всякого толку в захолустном городке, если бы по воле случая не совершил героический поступок, сорвав ограбление банка. Вот тутто и пришлось ему сделаться посланником. Кто его выбрал на эту роль и с какой целью? Спросите чего попроще. Впрочем, привычка плыть по течению пригодилась Эду и здесь: он безропотно ходит от дома к дому и приносит кому пользу, а кому и вред — это уж как решит избравшая его своим орудием безымянная и безликая сила. Каждая выполненная миссия оставляет в его судьбе неизгладимый след, но приближает ли она разгадку тайны?

Leseprobe

Маркус Зусак Я – посланник

Markus Zusak: THE MESSENGER

Copyright © Markus Zusak, 2002

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency LLC.

Разработка серии и оформление обложки: Александр Кудрявцев, студия графического дизайна «FOLD & SPINE»

Иллюстрация на переплете Виталия Аникина

© Осипова М., перевод на русский язык, 2012

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Посвящается Скауту

Автор выражает признательность друзьям из «Baycrew», Совету таксистов Нового Южного Уэльса и Анне Макфарлейн за ее профессионализм и преданность делу

Часть 1. Послание первое

A ♦. Ограбление

Грабитель оказался полным придурком.

Я это знаю.

Он это знает.

Вообще-то, весь банк это знает.

Даже мой лучший друг Марвин это знает, а уж такого придурка, как он, еще поискать.

А самое главное, машина Марва – на платной парковке. Стоянка – пятнадцать минут. А мы все лежим мордой в пол, и эти пятнадцать минут сейчас закончатся.

– Какой неторопливый парень, – излагаю я свою мысль.

Марв шепчет в ответ:

– Ага… Что ж за жизнь такая… – Его голос поднимается, как из колодца, с большой глубины: – Меня оштрафуют. Из-за этого вот придурка. А где я возьму денег на штраф? А, Эд?

– Была б еще машина поприличнее, а то…

– Что ты сказал?

Так. Марв повернулся ко мне лицом, и я сразу понял: обиделся он. За свою машину Марв не знаю что может сделать. Уж очень любит эту тачку – и не любит, когда о ней плохо отзываются.

И теперь Марв завелся:

– Ну-ка, повтори, что ты сказал!

– Да вот, сказал, – отчаянно шепчу я, – что проще машину продать, чем штраф платить…

– Значит, так, – шипит он. – Ты мне друг, Эд, но вот что я тебе скажу…

Ну, теперь это надолго. Монологи Марва про машину слушать невозможно – вот я и не слушаю. Он будет нудеть и ныть, нудеть и ныть, прямо как ребенок, а ведь ему двадцать лет – господи, как так можно…

Я дал ему понудеть минуты полторы. Потом жестко прервал:

– Марв, у тебя не машина, а развалюха. Даже ручного тормоза нет, ты кирпичи под задние колеса подкладываешь.

Я стараюсь говорить очень-очень тихо, несмотря на эмоции.

– Ты даже запираешь ее через раз, и правильно: угонят – хоть страховку получишь.

– Моя машина не застрахована!

– Вот именно!

– Страховщик сказал, что дело того не стоит.

– Я его понимаю, сам бы не…

Договорить не получается – грабитель поворачивается в нашу сторону и орет:

– Это кто там разговоры разговаривает?

Я-то замолчал, а вот Марв – нет. Ему плевать на грабителя и на его пушку.

– Развалюха? Развалюха?! А кто на этой развалюхе тебя на работу подвозит?! Я! Я подвожу, поганый ты выскочка!

– Я – выскочка?! Это что вообще за слово такое, «выскочка», ты про кого сказал?!

– А ну заткнуться там, в зале! – снова орет грабитель.

– Тогда шевелись! Слышал, нет? Быстрей давай! – ревет в ответ Марв.

Мой друг зол. А что вы хотите?

Во-первых, он лежит лицом в пол.

Во-вторых, банк, где он лежит, грабят.

В-третьих, очень жарко, а кондиционер сломан.

Ну и до кучи – его машину обидели, оскорбили и унизили.

Вот почему старина Марв зол! Он не просто зол! Он зол как черт!

А мы, между прочим, так и лежим – на вытертом грязном ковролине. И смотрим друг на друга – жестко так, ибо спор не окончен. Наш друг Ричи лежит в детском уголке, частично на столике с «лего», частично под столиком с «лего», а вокруг валяются яркие веселенькие куски конструктора. Ричи рухнул в них, когда в банк ворвался грабитель. Тот орал и размахивал пушкой, поэтому все упали, где стояли, еще бы. Сразу за мной лежит Одри. Ее ступня придавила мне ногу, и та затекла.

А придурок с пушкой завис над операционисткой, только что в нос ей не тычет. У девушки на груди беджик с именем «Миша». Бедная Миша. Она дрожит, идиот-грабитель тоже дрожит. Все дрожат и ждут, пока прыщавый клерк в галстуке наполнит сумку деньгами. Клерку под тридцать, у него под мышками темные круги от пота.

– Что ж он так копается-то? – ворчит Марв.

– Сколько можно нудеть? – ворчу я в ответ.

– А что, нельзя уже и слова сказать?!

– Ногу убери, – говорю я Одри.

– Чего? – шепчет она.

– Ногу, говорю, убери с меня, затекло все.

Она убирает ногу. Мне кажется – неохотно.

– Спасибо.

Грабитель снова оборачивается и грозно кричит:

– В последний раз спрашиваю, кому жить надоело? Кто тут пасть разевает?!

А надо вам сказать, что общаться с Марвом… ну… проблематично… Он любит поспорить – есть за ним такое. Ну и вежливым его тоже не назовешь. Знаете, бывают такие друзья: только заговорили о чем-то, и бац! – уже препираетесь. А если речь зашла о задрипанном «форде» Марва – все, это вообще конец. Короче, мой друг – настоящий инфантильный засранец. А когда он не в духе, дурь прет из него – не остановить.

Вот как сейчас, к примеру. Марв хихикает и кричит на весь зал:

– Разрешите доложить! Разговаривает Эд Кеннеди, сэр! Эд Кеннеди, сэр, к вашим услугам, сэр!

– Спасибо тебе огромное, Марв, – бурчу я.

Потому что Эд Кеннеди – это мое имя. Эд Кеннеди, девятнадцати лет, водитель такси, живу в пригороде, обычный парень без особых перспектив и возможностей. Ах да, еще слишком много читаю, не умею заполнять налоговую декларацию, и с сексом у меня не то чтобы очень. Короче, вот. Эд Кеннеди, очень приятно, очень приятно, Эд Кеннеди.

– Ну так заткнись, ты, Эд, или как тебя там! – орет грабитель. – А то подойду и отстрелю задницу к такой-то матери!

А я снова вижу себя в школе на уроке математики: садист-учитель прохаживается перед доской, как генерал на плацу, выдавая задание за заданием, и плевать ему на математику и на нас, он ждет не дождется конца урока, чтобы пойти домой и накачаться пивом перед теликом.

Я поворачиваюсь к Марву. Когда-нибудь я сверну ему шею.

– Тебе двадцать – двадцать! – лет, Марв! Нас всех убьют сейчас, идиот!

– А ну заткнись, Эд!

По голосу понятно, что грабителю наша беседа надоела. Поэтому я перехожу на шепот:

– Меня убьют, а виноват будешь ты! Слышишь? Ты!

– Я сказал – заткнись! Заткнись, Эд, черт тебя дери!

– А тебе, Марв, лишь бы пошутить!

– Так, ну все, Эд.

Грабитель разворачивается и идет к нам.

Похоже, наши характерные для инфантильных засранцев разборки его достали по самое не могу. Когда человек с пистолетом доходит до нас, мы все поднимаем головы и смотрим на него.

Марв.

Одри.

Я.

Вокруг нас пол устлан такими же невезучими индивидуумами. Они тоже поднимают головы и смотрят.

Дуло упирается мне в переносицу. Щекотно, а почесаться нельзя.

Грабитель поворачивается то к Марву, то ко мне, то к Марву, то ко мне. Даже сквозь натянутый на лицо чулок видны рыжеватые усы и красные шрамы от угрей. Добавьте к этому свинячьи глазки и большие уши, и вы поймете, что бедняга просто обижен на мир: ему, наверное, три раза подряд присуждали первый приз на ежегодном конкурсе уродов.

– Ну и кто из вас Эд? – спрашивает красавец с пистолетом.

– Он, – показываю я на Марва.

– Да ладно тебе, – возражает Марв.

И я отчетливо осознаю, что мой друг не очень-то напуган.

Марв уже понял, что грабитель: а) придурок, б) непрофессионал. Иначе бы мы оба уже лежали мертвыми.

Дружок мой смотрит вверх, задумчиво чешет подбородок и сообщает мужику в чулке:

– Слушай… что-то лицо у тебя знакомое…

– Так, – пытаюсь я исправить ситуацию. – Хорошо, Эд – это я.

Но грабителю не до меня – он слушает Марва.

– Марв, – отчаянно шепчу я, – заткнись!

– Марв, заткнись! – Это говорит Одри.

– Заткнись, Марв! – вопит через весь зал Ричи.

– А ты кто такой, черт побери?! – орет на Ричи грабитель.

Тот поворачивается, явно пытаясь определить, откуда идет голос.

– Я кто такой? Я Ричи!

– И ты, Ричи, тоже заткнись! Заткнись и не встревай, понял?!

– Да без проблем, сэр, – отвечает Ричи. – Большое спасибо за совет.

Вот такие у меня друзья – все как один мастера посте – баться. С чего бы это, спросите вы? А я знаю? По жизни они у меня веселые, вот чего.

Тем временем парень с пушкой начинает закипать. Я вижу, как этот пар струится из каждой поры его кожи, даже сквозь чулок.

– Я не знаю, что сейчас с вами сделаю, чертовы уроды! – рычит грабитель.

Мы довели его до белого каления – еще чуть-чуть, и начнет изрыгать пламя.

Но Марв, как вы понимаете, затыкаться не собирается.

– Слушай, я вот все думаю, мы с тобой в одной школе не учились?

– Я понял, – нервно облизывает губы парень с пистолетом. – Ты хочешь умереть. Да или нет?

– В общем и целом – нет, – вежливо откликается Марв. – Я просто хочу, чтобы ты оплатил мой штраф. За парковку. Там стоянка – пятнадцать минут максимум. А ты меня задержал и…

– Я тебя щас навечно здесь оставлю!

Дуло пистолета теперь смотрит на Марва.

– Слушай, ты какой-то сегодня слишком агрессивный, не находишь?

«О боже! – думаю я. – Марву конец. Сейчас получит пулю в лоб».

А между тем грабитель, щурясь, рассматривает через стеклянные двери банка стоянку – видно, желает угадать, которая из машин принадлежит моему другу.

– Которая из них твоя? – неожиданно вежливо спрашивает он.

– Голубой «форд фолкэн».

– Вон та помойка? Да на нее не то что деньги потратить, нассать жалко! Какой штраф, ты что?

– Одну секундочку! – вспыхивает Марв пламенем от новой лютой обиды. – Ты взял банк или нет? Тебе что, трудно оплатить мой штраф?

А между тем…

Раздается голос Миши – той самой несчастной операционистки. Сейчас перед ней лежит мешок, полный денег.

– Все готово!

Грабитель разворачивается и направляется в ее сторону.

– Быстрее, сука! – рявкает он на бедняжку, и та немедленно вручает ему сумку с наличными.

Люди, которые грабят банки, разговаривают именно так. В кино, во всяком случае. Грабитель явно смотрел правильные фильмы. И вот он идет обратно к нам – в одной руке пистолет, в другой деньги.

– Ты! – кричит он мне.

Похоже, мешок с долларами придает парню уверенности в себе. И я бы точно получил пистолетом по голове, если бы не одно маленькое обстоятельство. Грабитель вдруг поворачивается к улице.

Всматривается в то, что там происходит.

Из-под чулка по шее сползает струйка пота.

Дыхание его сбивается.

Мысли путаются, и…

– Не-е-ет! – орет он.

Ха-ха, там полиция.

Правда, не по его душу, – о том, что происходит в банке, еще никто не знает.

Полицейские высадились рядом с золотистой «тораной» и попросили водителя перепарковаться, – машина стояла во втором ряду у входа в булочную и мешала покупателям. «Торана» явно ждала нашего героя. Но делать нечего, она уезжает, и полицейские, выполнив свой долг, отправляются вслед за ней. А наш придурок остается с пистолетом и мешком денег – но без машины.

И тут его осеняет.

Он снова поворачивается к нам.

– Ты, – рявкает он на Марва, – ну-ка, давай сюда ключи от твоего рыдвана.

– Что?

– Что слышал! Ключи, быстро!

– Я не могу! Мой «форд», это… это же антиквариат!

– Это дерьмо, а не антиквариат, – встреваю я. – Марв, немедленно отдай ключи от драндулета, или я сам тебя пристрелю!

С кислой рожей Марв лезет в карман за ключами.

– Будь с ней нежен, – жалобно просит он.

– Иди в задницу, – отфыркивается грабитель.

– Это жестоко, в конце концов! – орет из кучи «лето» Ричи.

– Заткнись, придурок! – гордо бросает грабитель и выскакивает из банка.

Бедняга. Он не знает, что вероятность завести машину Марва с первого раза – пять процентов, не более.

Грабитель на всех парах вылетает из дверей и бежит к дороге. Тут же спотыкается и роняет пистолет. Секунду колеблется, поднимать оружие или нет, – парень в панике, это видно по лицу. Соображает, что надо делать ноги, быстро. Пистолет остается на земле, грабитель бежит дальше.

А мы уже решились поднять головы и встать на колени – интересно же посмотреть.

Ага, вот он подбегает к машине.

– Смотри, что сейчас будет, комедия только начинается, – хихикает Марв.

Одри, Марв и я – все затаили дыхание, смотрим. Ричи уже на полпути к нам, конечно, ему ведь тоже любопытно.

Естественно, грабитель тут же попадает впросак: тупо глядя на связку ключей, он силится понять, какой из них от машины. Мы не выдерживаем и начинаем дико хохотать.

Жалкий придурок в конце концов залезает в «форд» и пытается его завести. Машина, понятное дело, не заводится – раз за разом.

И вот тогда… Даже не знаю, почему так поступил.

В общем, я выскакиваю наружу. Поднимаю пистолет. Бегу через дорогу, грабитель смотрит на меня, я – на него. Он пытается вылезти из машины, но куда там – я стою прямо у окна «фордика».

И целюсь ему в переносицу.

В общем, он замер.

По правде говоря, мы оба замерли.

И тогда этот придурок все-таки попытался вылезти и побежать. А я – не знаю, как это получилось, даже не спрашивайте! – шагнул вперед и… стрельнул.

И тут стекло как посыпалось!

И Марв как заорет:

– Ты что делаешь, урод?! Это моя машина, мать твою так!

Оказалось, он тоже выбежал из банка и стал на другой стороне улицы.

С истошным воем сирен подъезжает полиция. Грабитель падает на колени.

– Какой же я придурок, – стонет он.

А я думаю: «Да, парень, это ты верно про себя сказал».

Какое-то мгновение мне даже его жалко. Передо мной хрестоматийный пример злосчастия и злополучия в одном флаконе. Сами посудите. Во-первых, он умудрился ограбить банк, в котором стояли в очереди невозможно тупые индивидуумы вроде нас с Марвом. Во-вторых, машина с подельниками уехала с концами, прямо на его глазах. Ну и наконец, спасенье было так близко – чужая тачка на стоянке, в руке ключи, и на тебе! Не завелась! А все почему? Потому что это была самая убогая и жалкая тачка в Южном полушарии. Короче, сердце мое переполнилось сочувствием. Вы понимаете меня? Пережить такое унижение! Бедняга…

Полицейские надевают на него наручники и заталкивают в машину, а я напускаюсь на Марва:

– Ну что? Теперь-то ты понял? – Голос мой становится все крепче и громче: – Нет, ты понял? Вот лишнее подтверждение убогости этого, – тычу я пальцем, – убогого драндулета. – Мгновение уходит на поиски нужной формулировки. – Будь твой рыдван, Марв, вполовину менее жалок, парень бы смылся и его бы не взяли, понимаешь?

Марв может только с горечью вздохнуть:

– Да, Эд.

Похоже, мой друг действительно желал удачи грабителю – лишь бы спасти репутацию принадлежавшей ему кучи хлама под названием «форд».

Но машина в очередной раз подвела. Кругом валяются осколки – на асфальте, на сиденьях… У Марва такой вид, словно заодно со стеклом разбились все его надежды.

– Слушай, – бурчу я, – прости, что так с дверцей вышло, я не хотел…

– Забудь и наплюй, – уныло отвечает Марв.

Пистолет все еще у меня в руке. Почему-то он теплый и липкий, как подтаявшая шоколадка.

Полицейских тем временем все прибывает.

Нам приходится ехать в участок, чтобы ответить на вопросы. Там расспрашивают про ограбление, требуют подробностей. Что же там, собственно, произошло? И как это у меня в руке оказался пистолет?

– Значит, он его просто выронил?

– А я о чем вам битый час рассказываю?

Тут полицейский поднимает голову от протокола.

– Значит, так, сынок. Ты не петушись. Это лишнее, петушиться тут передо мной.

У него пивное брюхо и седые усы. Полицейские почему-то любят их отпускать – для солидности, наверное.

– Петушиться? – осторожно переспрашиваю я.

– Да, сынок. Петушиться.

Петушиться. Емкое слово, ничего не скажешь.

– Извините, – меняю я манеру общения. – Грабитель выронил свое оружие на пути из банка, а я его подобрал в ходе преследования. Вот и все. Мы в жутком стрессе от произошедшего. Так нормально?

– Нормально.

Полицейский расписывает протокол целую вечность. Мы покорно ждем. Впрочем, один раз нам удается вывести мистера Пивное Брюхо из себя – Марв заговаривает о денежной выплате за поврежденную машину.

– Это ты про «форд фолкэн», что ли? – интересуется полицейский.

– Так точно, сэр.

– Скажу тебе прямо, сынок. Твоя машина оскорбляет общественную мораль и человеческие чувства. Так нельзя, парень.

– А ведь я тебе говорил, – напоминаю я Марву.

– У этого кошмара даже ручника нет.

– Ну и что?

– А то, умник, что лишь из чистого милосердия я не выписываю тебе штраф. Без ручного тормоза машина не отвечает требованиям безопасности.

– Огромное вам спасибо! – выпаливает Марв.

– Не за что, сынок, – великодушно улыбается полицейский.

У самых дверей нас настигает финальная реплика:

– И вот тебе мой совет, дружок.

Марв покорно плетется назад.

– Да, сэр?

– Купи себе новую машину.

Марв одаривает полицейского долгим серьезным взглядом и изрекает:

– У меня есть уважительные причины для того, чтобы воздержаться от покупки, сэр.

– Какие? Денег нет?

– Нет, что вы. Деньги у меня есть. Я же не безработный какой. – Марву даже удается принять самодовольный вид полноценного члена общества. – У меня другие приоритеты. – Марв улыбается: улыбка – это последнее прибежище гордого хозяина такого рыдвана. И добавляет, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его лояльности к убитому «форду»: – А кроме того, сэр, я просто люблю свою машину. Вот и все, что я хочу сказать.

– Хороший ответ, сынок, – важно кивает полицейский. – Иди себе с миром.

– Приоритеты?! Марв, ну какие, на хрен, у тебя могут быть приоритеты?! – шиплю я, когда за нами затворяется дверь.

Марв решительно щурится в пространство перед собой и строго говорит:

– Заткнись, Эд. И больше ни слова. Может, для кого-то ты и герой, а для меня – просто криворукий засранец. Ты мне стекло разнес пулей! Идиот!

– Оплатить тебе ущерб?

На лице Марва образуется улыбка, знаменующая прощение.

– Нет.

По правде говоря, я вздохнул с облегчением. Вложить свои кровные в ржавый «фолкэн»? Лучше смерть, чем такое.

И вот мы выходим из дверей полицейского участка и тут же видим Одри и Ричи – конечно, нас ждут. И оказывается, не только друзья.

Перед нами целая толпа фотокорреспондентов, и мы едва не слепнем от вспышек.

– Вот он! – кричит кто-то.

Я не успеваю возразить, вокруг тотчас образуется хоровод из лиц, – меня засыпают вопросами, глядят в рот и ждут ответов. С пулеметной скоростью я отстреливаюсь от папарацци, снова и снова рассказываю, как побежал, как подобрал… и так далее. Мой пригород не такой и маленький, во всяком случае с радио, телевидением и газетами в нем все нормально. И завтра каждый желающий покажет репортаж или напечатает статью по этому громкому поводу.

Я пытаюсь представить заголовки.

«Простой водитель такси оказался героем» – вот это было бы здорово, меня бы устроило на все сто. Но реально стоит ожидать таких: «Внезапный подвиг местного тунеядца». Марв, конечно, обхохочется.

Вопросы сыплются минут десять, потом толпа расходится. Мы вчетвером идем к парковке. На лобовом стекле здоровенная квитанция – владельцу «фолкэна» влепили штраф, кто бы сомневался.

– Сукины дети, – констатирует Одри.

Марв выдергивает бумажку из-под «дворника» и мрачно знакомится с содержанием. Подумать только, он ведь приехал в банк, чтобы зачислить деньги на счет – ему как раз дали зарплату. А теперь все пойдет не на счет, а на штраф.

Потом мы долго копошимся, сметая осколки с сидений, и кое-как усаживаемся. Марв поворачивает ключ в замке зажигания – восемь раз подряд. Машина не заводится.

– Отлично, – бормочет он.

– Как всегда, – замечает Ричи.

Мы с Одри для разнообразия молчим.

Потом Одри садится за руль, а мы втроем толкаем колымагу к моему дому, – он ближе всего.

А через пару дней я получу первое послание.

Вот оно-то все и изменит.

2 ♦. Почему секс не похож на математику, или Введение в жизнь Эда Кеннеди

Сейчас я расскажу, как живу.

Во-первых, мы пару раз в неделю играем в карты.

Собственно, вот и все. И зачем я сказал «во-первых»?

Играем в «надоеду» – потому что она несложная. Вообще-то мы любим поспорить, а тут у нас получается и партию закончить, и не поубивать друг друга. Тоже плюс.

Обычно собирается вот такая компания.

Марв. За игрой он беспрерывно болтает. Ума не приложу, как это у него получается с сигарой во рту. Следить, чтоб она не потухла, и одновременно наслаждаться вкусом – задача непосильная, но Марв выпендривается и делает вид, что млеет от удовольствия.

Потом, Ричи. Этот всегда молчит. Зато выставляет напоказ дурацкую татуировку на правой руке. Всю игру Ричи тихо посасывает пиво и ощупывает усы – тоже, по правде говоря, дурацкие, словно кто-то наклеил две темные полоски на лицо мальчишки. Хотя какой из Ричи мальчишка, но с другой стороны…

Еще Одри. Она всегда садится напротив меня, где бы мы ни играли. Одри… Светлые с желтизной волосы, длинные худые ноги, улыбка – такая… знаете, кривая, но прекрасней ее нет на свете. Еще у нее красивые бедра. И фильмов она пересмотрела целую кучу. Что еще… Да, мы с Одри работаем в одном таксопарке.

Ну и последний участник, как вы догадались, – я.

Для начала мне хотелось бы ознакомить вас со следующими фактами.

1. В девятнадцать Боб Дилан уже был признанным музыкантом, и не где-нибудь, а в нью-йоркском Гринвич-Виллидж.

2. Сальвадор Дали к девятнадцати годам написал несколько потрясающих картин, перевернувших представления об искусстве того времени.

3. За Жанной д’Арк, когда ей исполнилось девятнадцать, уже охотилось полмира, – ибо Жанна д’Арк устроила во Франции революцию.

И вот перед вами – Эд Кеннеди. Тоже девятнадцати лет от роду.

Незадолго до того случая в банке я как раз подбивал промежуточные итоги своей жизни.

Как уже говорилось, я таксист. И то лишь потому, что подделал документы, – на эту работу до двадцати не берут.

Никакого карьерного роста.

Никакого социального веса и репутации.

Ничего.

А ведь кругом полно людей, которые чего-то – и даже не чего-то, а немало уже добились в жизни! Слава, положение в обществе – у кучи народа все это есть! А я? А я подаю машину какому-нибудь лысеющему бизнесмену по имени, скажем, Дерек и внимательно слушаю, как он мне объясняет дорогу. Или пятничным вечером развожу в дымину пьяных клиентов, – они могут наблевать в салоне и смыться не заплатив. Приходится за ними приглядывать. Какие тут слава и положение в обществе… На самом деле это Одри предложила пойти в таксисты. Меня не пришлось долго убеждать, – я люблю Одри, уже много лет как люблю. Вот почему я никуда не уехал из пригорода. Не поступил в университет. Я пошел туда, куда и Одри.

И вот теперь я задаю себе строгий вопрос: «Ну, Эд Кеннеди, чего ты добился к девятнадцати годам?»

И честно отвечаю: «Ни фи-га».

Сомнениями своими я, конечно, поделился с друзьями. Но они хором велели заткнуться: хватит, мол, разводить философию. Марв сказал, что на чемпионате по нытью мне бы достались абсолютно все медали. Одри заметила, что у нормальных людей кризис среднего возраста наступает на двадцать лет позже. Я попытался обсудить это с Ричи, но он посмотрел на меня так, словно я говорил по-китайски. Круче же всех выступила моя мама. Она просто сказала: «Ну, ты поплачь мне тут, засранец». Вы еще успеете полюбить мою маму. У вас все впереди, обещаю.

Живу я в развалюхе, которую язык не поворачивается назвать домом. Зато ее дешево сдают. Впрочем, я даже знаю кто, – проболтался парень из агентства недвижимости. Владелец сооружения, за которое я ежемесячно плачу аренду, – мой босс. Чтоб вы знали, он основатель и бессменный руководитель «Свободного такси», где я имею честь работать. Сказать по правде, фирма более чем сомнительная. Во всяком случае, нам с Одри не составило труда убедить работодателя, что нас все в порядке с возрастом и документами. Удивительно, как просто подделать водительские права и исправить две цифры в свидетельстве о рождении. Впрочем, подлинность наших бумаг в «Свободном такси» никто не проверял. Уже через неделю нас посадили за руль и пожелали счастливого пути, – в компании как раз не хватало водителей. Никаких рекомендательных писем и прочей респектабельной ерунды от нас не требовали. В общем, вы поняли. Обман и жульничество – вот два пути, которые ведут человека к процветанию. Во всяком случае, к получению работы. Как говаривал старина Раскольников, прославляя изворотливость: «Не рассудок, так бес!» В изворотливости я преуспел, это точно. Даже могу претендовать на титул самого юного таксиста в здешнем районе – вундеркинд за баранкой, местное чудо, приходите полюбоваться. Скажете, это фигня какая-то? Так вот, где у всех достижения, у меня сплошная фигня. Это базовая характеристика моей жизни. Одри, кстати, старше меня на пару месяцев.

Живу я довольно близко от центра, а поскольку такси нужно оставлять на служебной парковке, хожу на работу пешком. Хотя иногда Марв может подбросить. Своей машины у меня нет. Почему? Потому что целые дни, а случается, что и ночи мне приходится проводить за рулем. И успеваю так накататься, что в свободное от работы время не хочется крутить баранку.

Наш пригород ничего выдающегося собой не представляет. Начинается он там, где заканчиваются городские окраины, и в нем, как и везде, есть хорошие районы и плохие. Думаю, вас не удивит, что я из скверного квартала. Моя семья всегда жила там, и это наш общий скелет в шкафу, постыдная тайна. В районе наличествуют все признаки социального неблагополучия: беременные школьницы в большом количестве и безработные отцы-лоботрясы в изобилии. К таким папашам прилагаются мамаши вроде моей: они курят, пьют и зимой и летом ходят в одних и тех же уггах. Дом моего детства был сущей помойкой, и съехал я оттуда, лишь когда мой брат Томми окончил школу и поступил в университет. В принципе, я тоже смог бы, – если б не моя лень. В школе я зачитывался книгами, а нужно было учить математику и прочую фигню. Может, и стоило освоить какое-нибудь ремесло, но в округе никто этим не занимался, – да и ученик из меня вышел бы неважный, будем откровенны. В общем, лень не довела меня до добра, аттестат я получил паршивый, с хорошими оценками только по английскому – все-таки много читал. Отец пропил все наши сбережения, и мне из школы была только одна дорога – работать. Свою трудовую биографию я начал в убогом фастфуде, который даже называть не хочу – до сих пор стыдно. Затем я перекладывал бумажки в какой-то пыльной бухгалтерии, но контора закрылась через пару недель после моего выхода на работу. И наконец – апофеоз и кульминация моей карьеры, самая удачная строка в моем резюме…

Водитель такси.

В своей хибарке я живу не один. У меня есть сосед. Зовут его Швейцар, ему семнадцать. Обычно он сидит у открытой двери перед сеткой от мух, и бьющее солнце золотит его черную шкуру. Это старый пес с умными, добрыми глазами. Еще Швейцар умеет улыбаться. Имя он получил как раз за то, что со щенячьего возраста повадился сидеть у входной двери. Из родительского дома я перевез его к себе – и Швейцар все также любит залечь у порога. Ему тепло и приятно, а что проход перегорожен, так это его не беспокоит. На самом деле он вечно лежит поперек дороги, потому что уже старый и еле ходит. Швейцар – помесь ротвейлера и немецкой овчарки, и очень-очень вонючий. Не знаю, почему от него так несет; чем только я его не мыл. Видимо, поэтому ко мне мало кто ходит. Только близкие друзья, с которыми я играю в карты, выдерживают эту газовую атаку. Остальные теряются и сбегают, едва почуяв мою собачку. По правде говоря, ее вонища слезы из глаз вышибает. Как только я не пытался избавиться от смрада. Даже убеждал Швейцара пользоваться шариковым дезодорантом, самым лучшим. Я ему под мышками натирал, то есть под лапами, несколько раз на дню – бесполезно. А однажды не выдержал и забрызгал с ног до головы спреем, о котором в рекламе по телику говорят, что он избавляет от неприятного запаха на двадцать четыре часа. Швейцар после этого смердел страшнее прежнего – ровно двадцать четыре часа, прямо как в рекламе.

Вообще, это пес моего отца. Но отец умер полгода назад, и мать тут же спихнула Швейцара на меня. Почему-то он с завидным упорством справлял нужду исключительно под бельевой веревкой на заднем дворе.

– Целый газон в его распоряжении! – говорила мама. – И где усаживается эта чертова псина? Прямо под бельем!

Я переехал и забрал Швейцара с собой.

Так мы с ним и живем.

Я в доме.

А он у двери.

Он счастлив.

И мне тоже приятно.

Он счастлив, – никто не мешает греться на солнышке у порога. Лучи пробиваются сквозь сетку, а он знай себе спит. Когда я закрываю на ночь дверь, он немного откатывается в сторону. И спит дальше. А я смотрю на него и понимаю, что люблю эту псину. До слез люблю. Но вонища от нее идет страшная, это правда.

Честно говоря, я думаю, что Швейцар скоро умрет. К этой мысли можно привыкнуть: в конце концов, семнадцать лет – серьезный возраст для собаки. А вот как я отреагирую – не знаю. Наверное, Швейцар заснет и не проснется. Выскользнет из своего тела бесшумно и незаметно. А я встану на колени, уткнусь носом в вонючую теплую шкуру и расплачусь. Я буду плакать и плакать, ожидая – а вдруг проснется. Но он не проснется. Тогда я его похороню. Вынесу наружу, чувствуя, как остывает тело, и наблюдая, как горизонт на заднем дворе падает вниз. Впрочем, сейчас со Швейцаром все нормально. Я вижу, что поднимается и опадает его бок, он дышит. Просто воняет как покойник.

Еще у меня есть телевизор, который не всегда показывает, телефон, который почти никогда не звонит, и холодильник, который гудит как самолет.

На телевизоре стоит семейная фотография. Снимок сделан много лет назад.

Телевизор я почти не включаю, зато время от времени посматриваю на фотографию. Снимок приличный, правда запыленный. Время идет, что же вы хотите. На фото мать, отец, две сестры, я и младший брат. Кто-то улыбается, кто-то нет. Мне это нравится.

Итак, моя семья. Мама – из тех женщин, которых не так-то просто обидеть, потому что они сами кого хочешь обидят. И словом, и топором. Кстати, о словах. Мама выражается не то чтобы очень цензурно. Впрочем, я еще успею об этом рассказать.

Теперь об отце. Он, как я уже говорил, умер. Полгода назад. Папа был тихим добрым пьяницей. Очень одиноким, хотя жил с нами. Я мог бы сказать, что отец запил из-за характера матери, не выдержал… Но на самом деле не могу найти ему оправданий. Они есть, но сам я в них не верю. Отец занимался доставкой мебели. Его нашли мертвым внутри фургона. Он сидел в старом шезлонге – спокойный и расслабленный. Полная машина мебели, а он даже не начал разгружаться, бездельник. Так все подумали. А у него просто отказала печень.

А вот мой младший брат Томми все в жизни делает как надо. Ну или почти все. Мы с ним погодки. Томми, кстати, учится в университете.

Сестер зовут Ли и Кэтрин.

Когда выяснилось, что Кэтрин беременна, – а ей было всего семнадцать, – я расплакался. Ну, чего вы хотите от двенадцатилетнего пацана. Вскоре Кэтрин уехала. Нет, ее не выгнали, ничего такого. Просто вышла замуж и переселилась. Такое в то время случалось нечасто.

А через год уехала Ли. Но с ней никаких проблем не было.

Во всяком случае, уехала она не из-за беременности.

И только я остался жить в нашем пригороде. Другие переехали в город и хорошо устроились. Особенно неплохо дела идут у Томми. Он скоро получит диплом и станет юристом. Я желаю ему удачи. Нет, кроме шуток, правда.

Рядом с семейным снимком на телевизоре стоит другая фотография. На ней запечатлены Одри, Марв, Ричи и я. В прошлое Рождество мы поставили фотоаппарат Одри на таймер, отбежали, обнялись – и вуаля, памятное фото. У Марва во рту сигара, Ричи улыбается уголком рта, Одри хохочет. А я стою и таращусь на карты у себя в руке, пытаясь понять, чем провинился перед Санта-Клаусом, ибо хуже расклада, чем в то Рождество, у меня не случалось.

Что еще?

Я готовлю себе еду.

А потом ее ем.

Запускаю стиральную машину.

Глажу, но редко.

Живу прошлым и верю, что Синди Кроуфорд все еще супермодель.

Вот такая у меня жизнь.

Вдобавок у меня темные волосы, легкий загар и карие глаза. С мускулатурой в общем-то все как у всех. Правда, сутулюсь. Руки держу в карманах. Ботинки разваливаются, но я их не выбрасываю, – нравятся они мне. Я их холю и лелею.

Еще часто гуляю. Иногда бреду к реке – она протекает через весь пригород. Или отправляюсь на кладбище «увидеться» с отцом. Швейцар плетется следом, если не спит дома, конечно.

Больше всего я люблю слоняться вот так: руки в карманах, Швейцар идет с одной стороны, а с другой – ну, это я уже фантазирую – Одри.

В своих мечтах я всегда вижу нас троих со спины.

Мы идем по улице. Закат угасает, становится темно.

Одри.

Швейцар.

Я.

Я держу Одри за руку.

В общем, потрясающих песен, как Боб Дилан, я не пишу, сюрреалистических картин не рисую, да и революцию поднять у меня не получится, даже если захочется, – а все почему? Потому что, ко всему прочему, я еще и фитнесом не занимаюсь, и здоровый образ жизни не веду. Хотя меня нельзя назвать толстым – скорее худым, даже тощим. Просто я слабый. Слабый. Во всех смыслах.

Но у меня есть счастливые моменты в жизни. Когда мы играем в карты, к примеру. Или я кого-то высадил и еду обратно из центра или даже из северных районов. Боковое стекло опущено, ветер перебирает волосы, а я просто качу вперед, к горизонту, и улыбаюсь.

А потом въезжаю в наш пригород и паркуюсь на стоянке «Свободного такси».

Иногда я ненавижу звук захлопывающейся двери.

О том, что люблю Одри до безумия, я уже говорил.

А ведь Одри переспала со многими мужчинами. Но не со мной. Со мной – ни разу. Она всегда говорила, что слишком меня для этого любит и все такое. Ну а я, честно говоря, ни разу не пытался добиться от нее, ну, этого. Чтобы Одри стояла передо мной вся голая и дрожала. Мне очень страшно. Я же говорил: с сексом у меня совсем фигово. Была одна девушка, нет, даже две. И обе, прямо скажем, остались не в восторге от моих умений и навыков. Одна сказала, что я нескладеха. А другая так и вовсе начинала хохотать, стоило мне приступить ко всяким там ласкам. Короче, энтузиазма мне это не прибавило, и она меня вскоре бросила.

В принципе я считаю, что секс должен быть как школьная математика.

Ведь плохо соображать в математике – это нормально. Многие даже гордо заявляют об этом. Обычное дело вот так сказать: «Слушай, да, естествознание там или английский – еще ничего, а вот, блин, математика – это просто атас, я ни в зуб ногой». А все в ответ смеются и говорят: «Да, блин, это ты правильно сказал. Логарифмы там всякие. Блин, я в этом тоже жестко туплю».

Согласитесь, это правда.

Вот и про секс нужно говорить точно так же!

Нужно, чтобы любой мог гордо сказать: «Блин, оргазм? Да я вообще не знаю, что это такое. Остальное все нормально, но вот насчет этого я вообще ни в зуб ногой».

Однако же никто так не говорит почему-то.

Но почему?

А потому что нельзя.

В особенности мужчинам.

Мы, мужчины, считаем, что обязательно, просто обязательно должны быть секс-гигантами. Так вот, официально заявляю, что я – не он. Более того, как честный человек скажу, что и целуюсь совсем неважно. Одна девушка взялась обучить меня поцелуйному делу, но потом сдалась и плюнула. Все эти мудреные движения языком даются мне нелегко. И что теперь, убиться, что ли?

В конце концов, это всего лишь секс.

Ну, это я себе так говорю.

На самом деле я вру. Часто. И себе тоже.

А что касается Одри, то ведь это хорошо, что она дотронуться до меня не хочет, потому что слишком любит. Правда? Это же совершенно логично, разве нет?

А если ей грустно или депрессия одолевает, Одри всегда приходит ко мне. Я иногда предчувствую появление ее фигуры в окне. И тогда мы пьем дешевое пиво или вино и смотрим фильмы. Ну или делаем все три вещи разом. Обычно включаем что-то длинное и старое, вроде «Бен Гура» – чтобы на весь вечер хватило. Одри сидит рядом на диване, как всегда, в байковой рубашке и в обрезанных под шорты джинсах. А когда она засыпает, я приношу одеяло и накрываю ее.

Целую в щеку.

Глажу волосы.

Смотрю на нее и думаю: вот Одри, живет одна, прямо как я. У нее никогда не было настоящей семьи, и с мужчинами она занимается не любовью, а сексом. Потому что любви Одри избегает. Думаю, когда-то у нее была семья. Но из тех, где отношения типа «бьет, значит, любит». У нас в пригороде таких полно. Наверное, она их любила. А они ее в ответ мучили.

Вот почему Одри избегает любви.

Чьей бы то ни было.

И если ей так лучше, то мы же не будем бросать в нее камни?

Она засыпает в гостиной на диване, а я обо всем этом думаю. Каждый раз. Поправляю на ней одеяло, иду к себе в спальню и начинаю мечтать.

С открытыми глазами.

A ♦. Бубновый туз

В местных газетах действительно появились статьи об ограблении банка. И в каждой рассказывалось, как я вырвал пистолет из рук бандита. А перед этим догнал и чуть не повалил на землю. В общем, как всегда. Правда газетчиков, конечно, не устроила, и они навыдумывали всякой ерунды.

Я сижу на кухне и просматриваю статьи, а Швейцар глядит на меня как обычно – без всякой почтительности или там уважения. Ему пофиг, герой я или нет. Главное, чтобы кормили вовремя, а до остального нет никакого дела.

В гости зашла мама, я ей налил пива.

– Я горжусь тобой, сынок. Все дети у меня как дети, один ты неудачник, – откровенно заявила она. – А тут смотри-ка, теперь и за тебя не стыдно смотреть в глаза соседям, потому как у каждого из них на лице написано, что он читал сегодняшнюю газету. Дня два эта новость продержится на первой полосе, а потом ты опять превратишься в никчемного неудачника, но все равно неплохо.

Я представляю, как она разговаривает со знакомыми на улице. «Гляньте-ка, это мой сын. Я говорила, когда-нибудь даже из него выйдет толк!»

Еще ко мне зашел Марв – куда уж без него. И Ричи.

Даже Одри нанесла визит – с газетой под мышкой.

В статьях я фигурирую как Эд Кеннеди, двадцати лет от роду, водитель такси. Про возраст я наврал каждой живой душе, бравшей у меня интервью. Единожды солгав, уже не можешь откреститься. Это прописная истина.

На фото я выгляжу так, словно меня пыльным мешком ударили. Зато снимок – во всю первую страницу. Ко мне даже с радио приезжали – интервью записывали. Я все сделал как положено: усадил корреспондента в гостиной, принес кофе. Одна промашка вышла – без молока. Ну не оказалось в доме молока. Парень с радио перехватил меня на пороге, когда я хотел идти в магазин.

Вторник проходит как обычно. Я возвращаюсь с работы и выгребаю из ящика почту: счета за свет, газ, разные дурацкие предложения купить какую-то ерунду или завести еще одну кредитку. А еще – маленький конверт.

Конверт я бросаю на стол вместе с остальным ворохом бумаг и счастливо про него забываю. Мое имя выведено неразборчивыми каракулями – у кого такой почерк, интересно? Задаваясь этим вопросом, сооружаю свой обычный сэндвич со стейком и салатом. Иди, говорю себе, в гостиную и вскрой конверт. Но потом сажусь есть и опять забываю.

Короче, когда я добрался до письма, было уже порядком поздно.

И вот я беру его в руки.

И чувствую… что-то не так.

Нечто струится сквозь мои пальцы.

Я держу конверт, а потом вскрываю его.

Ночь прохладная, как всегда весной.

Меня пробирает дрожь.

Вздрагивая, я вижу собственное отражение в экране телевизора и в стекле семейной фотографии.

У открытой двери похрапывает Швейцар.

Сквозь сетчатую дверь проникает ночной ветерок.

Гудит холодильник.

На мгновение мир вокруг меня замирает, – природа и вещи наблюдают, как я извлекаю из конверта… что?

Старую игральную карту.

Бубновый туз.

В призрачно-приглушенном свете гостиной я стою с картой в руке. И стараюсь несильно сжимать пальцы – словно она может помяться или рассыпаться от неосторожного обращения. На карте накарябаны три адреса – тем же неразборчивым, как курица лапой, почерком. Я медленно и очень внимательно читаю написанное. Стылая жуть ползет вверх по пальцам. А потом проникает внутрь меня, поднимается к горлу и начинает глодать извилины.

На карте три строчки:

Эдгар-стрит, 45. Полночь

Харрисон-авеню, 15.6 утра

Македони-стрит, 6. 5.30 утра

Приподнимаю занавеску – есть кто на улице?

Пусто.

Чтобы выйти на крыльцо, нужно перешагнуть через Швейцара.

– Кто здесь? – спрашиваю я ночь.

Никто не откликается.

Ветерок начинает дуть в другую сторону, словно застеснявшись, что подглядел. Я стою на пороге. Один. Карта все еще у меня в руке. И я не знаю, кто там живет, по этим адресам. Улицы знаю, а дома – нет.

Удивительнее со мной еще ничего не приключалось, это точно.

«Ну и кто мог послать по почте такую вещь? – проносится в голове. – Что я сделал, чем провинился, как в моем почтовом ящике оказалась старая игральная карта с криво написанными чужими адресами?»

Возвращаюсь на кухню, сажусь за стол. Пытаюсь понять, что происходит и кто прислал обрывок плана моей судьбы – если у судьбы вообще есть на меня какие-то планы. Перед мысленным взором проплывают одно за другим знакомые лица.

«А может, это Одри? – спрашиваю я себя. – Марв? Ричи? Мама?»

Ничего не понимаю.

Внутренний голос подсказывает выбросить карту к чертовой матери – просто швырнуть в мусорный бак и забыть об инциденте. И в то же время одна эта мысль вызывает во мне острое чувство вины.

«Не похоже, чтобы это была случайность», – думаю я.

Швейцар подходит и обнюхивает карту.

«Черт, – вздыхает он. – Я-то думал, пожрать принесли».

Обнюхав несъедобную штуку в последний раз, пес замирает: видимо, размышляет, что бы такого сделать дальше. И поступает как обычно: плетется обратно к двери. Выписывает полукруг и ложится. Устраивается поудобней в шубе из черной и золотой шерсти. Глаза Швейцара безмолвно светятся, но я чувствую их темную глубину. Пес потягивается на жестком старом ковролине.

И смотрит на меня.

А я на него.

– Ну? – спрашиваю. – Чего надо?

«Да ничего».

– Ну и все.

«Ну все так все».

На этом мы завершаем беседу.

А я так и стою с бубновым тузом в руке. И ничего, ничегошеньки не понимаю.

«Ты бы позвонил кому-нибудь, а вдруг?..» – говорю я себе.

Телефон опережает меня и звонит сам. Может, это ответ?

Если трубку прижать к уху сильно-сильно, становится больно. Но я терплю. Слушаю.

Это мамин голос.

– Эд?!

Его я узнаю из тысячи. К тому же она орет, всегда орет в трубку…

– Здравствуй, мамуля.

– Не мамулькай мне, говнюк!

Отличное начало разговора.

– Ты, случаем, ничего не забыл сегодня?

Я лихорадочно роюсь в памяти, но не обнаруживаю подходящих мыслей или воспоминаний. Только карта поворачивается в пальцах и так и эдак.

– Да вроде ничего, ма…

– Как это на тебя похоже! – Мама не просто в ярости, она в бешенстве. Выплевывает вопрос прямо мне в ухо, я почти глохну. – А кто должен был, мать твою, забрать сраный журнальный столик из мебельного магазина, а, засранец?

Очаровательно, правда?

Я уже предупреждал, что мама любит ввернуть крепкое словцо. Предупреждал?

Ну так вот, она их не просто вворачивает. Она ими сыплет. Мама сквернословит без остановки, без паузы, без продыху – в любом настроении. Естественно, во всем виноваты мы – братец Томми и я. Мол, в детстве мы играли в футбол и ругались так, что листва облетала и птицы глохли.

– И что мне было делать? – пожимает плечами мама. – Отучить вас от брани я не смогла и потому решила расслабиться и получать удовольствие. Как говорится, с кем поведешься…

В общем, если беседа обходится без «говнюков», «тупиц» и «засранцев» в мой адрес, это просто праздник какой-то. И дело даже не в словах, а в том, как она их произносит. Мама не выговаривает ругательства – она ими плюется и швыряет, точно гранаты.

Из трубки в меня до сих пор летит разнообразная лексика – правда, я не слушаю. А надо бы.

– …И что, черт побери, я буду делать завтра? Вот придет мисс Фолкнер на чай, – я чашку на пол поставлю, мать твою за ногу?

– Мам, просто скажи, это моя вина.

– Да! Я так и скажу! – рявкает она. – Признаюсь, что мой сын – придурок! Он забыл заехать за журнальным столиком! Эд, ты придурок! Простую вещь сделать не можешь!

Эд, ты придурок.

Ненавижу.

– Ма, я все сделаю.

Но ее уже не остановить – и я опять отключаюсь. Смотрю на бубновый туз в руке. Он блестит.

Я трогаю его пальцем.

Щупаю поверхность.

И улыбаюсь.

Ему.

Бубновому тузу.

Потому что он – мой. Его прислали – мне. Не Эду-придурку. А мне – настоящему Эду Кеннеди. Будущему Эду Кеннеди. Не таксисту-недотепе.

Что мне предстоит?

И кем я стану?

– Эд?

Я молчу – думаю.

– Эд?! – взрывается мама.

Я подпрыгиваю – и выпадаю из забытья.

– Ты меня слушаешь или нет?

– Д-да… Слушаю, конечно…

Эдгар-стрит, 45… Харрисон-авеню, 13… Македони-стрит, 6…

– Извини меня, пожалуйста, – возвращаюсь я к беседе. – Забыл. Замотался и забыл совсем. Работы много, закрутился – извини. Завтра столик привезу, хорошо?

– Точно?

– Абсолютно.

– И не забудешь?

– Не забуду.

– Смотри мне. Тогда пока.

– Ой, стой! – торопливо несется мой голос по телефонным проводам. – Не вешай трубку, ма!..

Она нехотя откликается:

– Чего?..

Слова не идут с языка, но я должен, должен узнать. Про карту. Раз уж решил, что надо опросить каждого подозреваемого. Почему бы не начать с мамы?

– Чего тебе? – переспрашивает она чуть громче.

Мне удается выдавить из себя вопрос, хотя слова упирались до последнего и вставали во рту чуть ли не на распор.

– Ма, а ты мне сегодня по почте ничего не посылала?

– В смысле?..

– Ну…

Действительно, в смысле…

– Ну, маленькое такое…

– Что маленькое, Эд? Я спешу вообще-то.

Ну ладно. Надо говорить как есть.

– Игральную карту, ма. Бубновый туз.

На том конце провода повисает тишина. Она думает.

– И? – спрашиваю я.

– Что – и?

– Это ты его послала?

И тут она взрывается. Рев еще не достиг моих ушей, но невидимая рука высовывается из трубки, хватает за горло и мерно, методично встряхивает.

– Нет! Нет! Не я! – звенит в ее голосе мстительная ярость. – На хрена мне посылать тебе по почте карту? Я должна была отправить напоминание… – Тут она срывается на крик. – Насчет чертова журнального столика!

– Ладно, ладно…

Странно, почему я так спокоен?

Может, это карта действует?

Не знаю…

Хотя… Нет. Знаю. Это не карта. Я всегда такой. Спокойный. И жалкий. Потому что трусливый. Нужно гавкнуть на старую стерву, велеть ей заткнуться, – но я не смогу. Никогда. В конце концов, нужно же ей на ком-нибудь отыгрываться. С братьями и сестрами мама так себя не ведет – о-о-о, как она их любит! Мама готова им ноги целовать при каждом визите, а ведь дети нечасто балуют ее посещениями. Но братцы-сестрицы приехали и уехали. А я тут, под рукой. Островок стабильности в маминой жизни – всегда есть кого обругать.

– Мам, я понял. Я понял, что это не ты, просто я немного растерялся, понимаешь, все-таки непривычно такие штуки…

– Эд? – перебивает она, до отказа наполнив голос скукой.

– Что, мам?

– Отвали.

– Хорошо, ма. До свиданья. В общем, я скоро…

– Все, пока.

Она вешает трубку. Разговор окончен.

Ну надо же – чертов журнальный столик!

А ведь я чувствовал, чувствовал, когда шел домой от стоянки «Свободного такси» – что-то такое важное забыл сделать. Теперь мисс Фолкнер придет к маме в гости и вместо героической повести об Эде, Победившем Зло в Банке, услышит историю Эда-Придурка, Который Забыл про Мамин Журнальный Столик. Кстати, я не уверен, что этот предмет обстановки поместится в такси.

Так, пора заканчивать с этими мыслями. Они делу не помогут. Мне нужно сосредоточиться и подумать, почему карта вообще оказалась у меня. И откуда она взялась.

Я уверен: ее прислал кто-то из знакомых.

Кто-то, с кем я играю в карты. А с кем я играю? Правильно: с Марвом, Одри и Ричи.

Впрочем, Марва нужно исключить. Это точно не он. Воображения бы не хватило.

А кто? Ричи? Тоже вряд ли. На него не похоже, да и вообще…

Остается Одри.

«Конечно, это она», – говорю я себе.

Но как-то неуверенно говорю. Потому что нутром чую: нет. Это не мои друзья прислали туза.

И правда, что я в них уперся? Иногда мы играем в карты прямо на крыльце. Сотни людей проходят мимо и видят нас за этим занятием. К тому же время от времени мы принимаемся орать друг на друга, и тогда прохожие смеются и спрашивают, кто выиграл, кто проиграл, кто не согласен и ноет, – в общем, из-за чего сыр-бор?

Так что кто угодно мог прислать карту.

Ночью я не сплю.

Все думаю.

Наутро подымаюсь раньше обычного и обхожу пригород в компании Швейцара, со справочником наперевес – хочу посмотреть на дома по каждому адресу. Тот, что на Эдгар-стрит, оказывается на редкость убогим сооружением, приткнувшимся в самом конце улицы. Дом на Харрисон-стрит старенький, конечно, но вполне себе опрятный. Посреди газона клумба с розами, хотя трава вокруг вся усохла, причем давно. В поисках Македони-стрит справочник заводит меня в верхний район – тот, что на холмах. Богатый. Ну и дом соответствующий – двухэтажный, с забирающей в гору подъездной дорожкой.

По дороге на работу и на работе я продолжаю думать о карте.

А вечером осуществляю доставку маминого журнального столика и отправляюсь к Ричи играть в карты. Там-то я все и рассказываю.

– Она у тебя с собой? – спрашивает Одри.

Качаю головой – нет, мол.

Вчера перед сном я положил ее в верхний ящик комода. Он был пуст. Никаких посторонних предметов. Никаких запахов. Пустой ящик, и на дне – карта.

– Скажите мне правду. Это кто-то из вас? – не удержался я от вопроса.

– Ты меня, что ль, заподозрил? – искренне изумляется Марв. – Да ты что. Вы же знаете: у меня мозгов не хватит такое выдумать. – Он пожимает плечами. – К тому же у меня есть над чем голову поломать, Эд. Очень нужно о тебе думать, как же.

Понятно. Мистер Спорщик в своем репертуаре.

– Вот именно, – вступает в разговор Ричи. – Марв известный тупица, ему не додуматься.

Сделав это важное заявление, Ричи замолкает.

Мы все смотрим на него.

– Чего? – удивляется он.

– Так это ты, что ли? – вопрошает Одри.

– Ричи, я – ходячая лень. А он – тупица, – хмыкает Ричи и тычет большим пальцем в Марва. И, простирая к нам руки, говорит: – Посмотрите на меня – я же тунеядец на пособии. Вдобавок не вылезаю из букмекерской конторы. Я даже до сих пор с родителями живу!..

Тут я должен дать вам справочную информацию. На самом деле Ричи зовут совсем не Ричи. Его настоящее имя Дейв Санчес. А Ричи мы его прозвали из-за татуировки на правом плече: вроде как Джими Хендрикс, но этот Джими больше похож на Ричи, в смысле, на Ричарда Прайора. Все смеются и твердят, что нужно на левом плече сделать татуировку с Джином Уайлдером – имидж будет идеальным. А ведь и правда, отлично они на пару играли! Вы видели «Психов в тюряге» и «Ничего не вижу, ничего не слышу»? Вот именно. Офигительный дуэт, чего там…

Правда, есть один нюанс. Ричи лучше не говорить про Джина Уайлдера. Не советую. У парня начинается натуральный маниакальный психоз. А если Ричи еще и пьян – вообще труба.

Что я могу еще о нем рассказать? Кожа смуглая, усики никогда не сбривает. Волосы курчавые, цвета глины. Глаза черные, но добрые. Ричи никогда не учит никого жить – ну, и от окружающих ждет того же. Еще он ходит в одних и тех же линялых джинсах, хотя кто его знает, может, у него несколько пар одинаковых. Я как-то не подумал спросить.

Когда он подъезжает, слышно издалека – у Ричи мотоцикл. «Кавасаки» или что-то вроде этого, черно-красный. Летом Ричи ездит без куртки, – а что, он с детства гонял на мотике. Так что обычно на нем футболка или «пожилая», немодная рубашка, они с отцом их по очереди носят.

В общем, мы сидим и все на него смотрим.

Он нервничает и вдруг поворачивается, – а мы за ним, как привязанные, – к Одри.

– Ладно, – начинает она речь в свою защиту. – Согласна, из всей компании я одна, пожалуй, способна на такую бредовую шутку…

– А почему сразу «бредовую»? – возмущаюсь я.

Карту почему-то хочется защищать, как самого себя.

– А можно я продолжу? – строго говорит Одри.

Я только киваю.

– Отлично. Так вот… о чем я… Короче, это не я. Но у меня есть версия. Кажется, я знаю, как и почему туз оказался у тебя в почтовом ящике.

Все молча ждут, пока она собирается с мыслями.

Наконец Одри говорит:

– Это все связано с ограблением. Кто-то прочитал статью в газете и решил: «Ага, вот подходящий парень. Вот кто нужен нашему городу!»

Она улыбается, но тут же хмурится:

– Эд, что-то произойдет в каждом из этих домов. А ты должен будешь… отреагировать.

Тут задумываюсь я. А потом решаюсь:

– Слушай, но вообще-то это ненормально…

– В смысле?

– Что значит «в смысле»? Ты не понимаешь, что ли? А если там люди каждый вечер кулаками друг друга метелят? Я должен пойти и разнять, так, по-твоему? Между прочим, здесь в половине домов граждане так «отдыхают»!

– Ну, Эд, тут уж как карта ляжет…

– Прекрасно, – бормочу я в ответ и вспоминаю сорок пятый дом по Эдгар-стрит.

Та еще задница, представляю, что там творится…

Весь остаток вечера в голову мне лезут мысли только о карте, и Марв выигрывает три раза подряд. И, понятное дело, дает волю злорадству.

Если честно, ненавижу, когда Марв выигрывает. Потому что он не просто злорадствует, а злорадствует мерзко, с ехидцей. Подленько так злорадствует и сигарой еще попыхивает. Тьфу.

Кстати, Марв тоже живет с родителями. Много работает – плотничает на пару с отцом. Вот только ни цента не тратит, все в кубышку пихает. Взять хотя бы эти сигары – их он крадет у папаши. Марв – маэстро мелочности. Спец по сквалыжничеству, скупердяйству и скаредности. Профессионал прижимистости.

Что еще можно сказать о Марве? Волосы светлые, торчат вихрами. Ходит в старых брюках от костюма – говорит, удобные. Любит погреметь ключами в кармане. И выглядит так, словно тайком над кем-то насмехается. Мы выросли вместе, вот почему дружим. Вообще-то у Марва масса знакомых. Во-первых, он зимой играет в футбол и у него есть друзья из команды. Во-вторых и, на самом деле, в-главных, – Марв идиот. Вы замечали, что у идиотов всегда куча друзей?

Это я так, просто к слову пришлось.

Хотя какая мне польза от охаивания Марва? Никакой. Проблему с бубновым тузом это не решит.

В общем, увильнуть не получится. Как ни изворачивайся.

Осознаю я это не сразу, но факт налицо.

Итак, вывод: «Пора браться задело. Эдгар-стрит, 45. Полночь».

Среда, поздний вечер.

Я сижу на пороге дома, рядом Швейцар, луна положила голову мне на плечо.

Подходит Одри, и я говорю, что завтра ночью берусь за дело.

Но это неправда.

Правда в том, что я смотрю на нее и хочу пойти с ней в дом, уложить на диван и заняться любовью.

Нырять в нее.

Овладевать телом.

Создавать друг друга заново.

Однако ничего не происходит.

Мы сидим и пьем дешевое игристое вино с фруктовым вкусом, которое принесла Одри, – в самый раз для нашего пригорода. Ступней я ерошу шерсть Швейцара.

У Одри длинные худые ноги, они мне очень нравятся. Я посвящаю некоторое время их созерцанию.

Она смотрит на луну, та уже забралась в небо и больше не прикладывается щекой к моему плечу. Там, наверху, хоть и высоко, но луна держится.

А я смотрю на карту в руке. Читаю написанное и морально готовлюсь.

«А кто его знает, – говорю я себе. – Может, когда-нибудь люди скажут: да, в свои девятнадцать Дилан превратился в звезду. В Дали вот-вот должны были разглядеть гения. Жанну д’Арк сожгли на костре за героическое сопротивление захватчикам. А Эд Кеннеди, тоже в девятнадцать, нашел в почтовом ящике свою первую карту».

Помечтав, смотрю на Одри, на раскаленную добела луну, на Швейцара. И думаю: «Хватит обманывать себя, парень».