Бронзовые звери - Рошани Чокши - E-Book

Бронзовые звери E-Book

Roshani Chokshi

0,0
7,99 €

-100%
Sammeln Sie Punkte in unserem Gutscheinprogramm und kaufen Sie E-Books und Hörbücher mit bis zu 100% Rabatt.
Mehr erfahren.
Beschreibung

Венеция. XIX век. После мнимого предательства Северина крепкий союз распался. Владея лишь частью информации и подсказками, команда прокладывает путь через шумную и магическую Италию. Тем временем Северину необходимо отыскать карту, которая приведет его в храм на Чумном острове, где он сыграет на Божественной лире и завладеет силой богов. В запасе есть всего десять дней, за которые все загадки должны быть разгаданы, иначе Лайлу будет уже не спасти. Северину и его союзникам предстоит столкнуться с трудностями на пути к острову, побывать на смертельном венецианском маскараде и ступить на земли храма. Но цена, которую им придется заплатить за спасение возлюбленной Северина, может оказаться слишком высокой.

Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:

EPUB
MOBI

Seitenzahl: 434

Bewertungen
0,0
0
0
0
0
0
Mehr Informationen
Mehr Informationen
Legimi prüft nicht, ob Rezensionen von Nutzern stammen, die den betreffenden Titel tatsächlich gekauft oder gelesen/gehört haben. Wir entfernen aber gefälschte Rezensionen.



Рошани Чокши Бронзовые звери

Моим друзьям, которые не стали останавливать меня, когда я сказала, что хочу написать что-нибудь вроде «Сокровища Нации» и «Фауста» с легким налетом экзистенциального кризиса и сексуального напряжения. Вы все должны мне выпивку. И деньги на психотерапию.

И где же был ты, когда создавал я землю?

Книга Иова

Roshani Chokshi

BRONZED BEASTS

Copyright © Roshani Chokshi, 2021

First published by WEDNESDAY BOOKS NEW YORK

Translation rights arranged by Sandra Dijkstra Literary Agency

© Прохорова А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Пролог

Кахина пела спящему мальчику.

Сидя на краю постели, она прогоняла ночные кошмары, искажавшие его лицо. Северин тихо вздохнул, отстраняясь от ее руки, и сердце Кахины сжалось. Только в редкие моменты, когда ночь медленно растворяла день и мир вокруг погружался в сон, она могла называть его сыном.

– Ya omri, – мягко произнесла она.

Жизнь моя.

– Habib albi, – произнесла она, на этот раз чуть громче.

Любовь моего сердца.

Северин моргнул, а затем уставился на нее. Сонно улыбнувшись, он протянул к ней руки.

– Умми.

Кахина обняла сына и сидела неподвижно, пока он не заснул. Женщина касалась его волос, черных, словно вороново крыло, слегка вьющихся на концах. Она вдыхала едва различимый свежий запах, исходящий от его кожи, оставленный ветвями эвкалипта, который она добавляла в вечернюю ванну. И иногда испытывала ненависть за то, как мало в чертах сына было от нее самой.

С закрытыми глазами он был миниатюрной копией отца, и Кахина уже знала, каким он станет в будущем. Нежная улыбка совсем скоро превратится в ухмылку. Розовые круглые щеки заострятся словно клинок. И даже его манеры изменятся. Пока что он застенчив и старателен, но Кахина уже заметила, что он начинает подражать утонченной жестокости отца. Порой это пугало ее, но, возможно, так всего лишь проявлялся инстинкт сына к выживанию. Сила и власть заключались не только в знании, как идти по миру, но как заставить этот мир вертеться вокруг тебя.

Кахина провела пальцами по ресницам сына, решая, стоит ли будить его. Она понимала, что это эгоистично, но не могла с собой совладать. Лишь в глазах сына Кахина находила ту часть самой себя, которая не исчезла. Глаза Северина – цвета тайн – тень сумрака, пронизанного серебром. Они были того же цвета, что и ее глаза, и глаза ее матери и дедушки.

Этим цветом глаз обладали все Благословенные, отмеченные Непокорными Сестрами: Ал-Лат, Ал-Уззой, Манат. Древние богини, обломки чьих храмов теперь вымостили дороги цивилизации. Их легенды были начисто стерты. Их лица почти забыты. И лишь одна заповедь незамеченной проскользнула сквозь время, исполняемая поколением, однажды благословленным богинями.

Ты хранишь врата в божественное – не дай никому пройти.

В детстве, когда мать рассказала ей об их долге придерживаться этой заповеди, Кахина ей не поверила. Она расхохоталась в ответ, думая, что это не более чем плод причудливого воображения матери. Но в тринадцатый день рождения мать привела ее в заброшенный загон посреди пустыни, давно предоставленный в распоряжение коз и бродяг. В центре загона раскинулась груда обломков, напоминавших колодец, в котором не было воды. Он оказался засыпан пыльными пальмовыми листьями и песком.

– Напои его своей кровью, – приказала ей мать.

Кахина воспротивилась. Эта фантазия зашла слишком далеко. Однако мать была непреклонна. Она резко схватила Кахину за руку, чиркнув острым камнем по сгибу ее локтя. Кахина помнила, как пронзительно закричала от обжигающей боли, а затем ее кровь брызнула на древние камни.

Мир вокруг содрогнулся. Синий свет, словно небо скрутилось в жгут, вырвался из камней, а затем рассыпался на сияющие полосы по всему загону.

– Загляни в колодец, – приказала ей мать.

Женщина больше не была похожа на саму себя. Кахина усилием воли заставила себя заглянуть за каменную кромку колодца. Песок и пыльные пальмовые ветви исчезли, а вместо этого возникла история, переполнявшая ее изнутри. Она зажмурилась. Ее рот переполнила тяжесть сотен наречий, язык ослабел, зубы сковало от боли. На долю секунды иное сознание распростерлось в ней, шепотом приказывавшее корням расплетаться и птицам взлетать, сознание, острое настолько, что, казалось, оно было способно извлечь намерение из хаоса, высечь причину из случайности, заставить звезды вращаться сквозь миры.

Кахина упала на колени.

Падая, она ощутила, что изображение ринулось вверх и мир внизу сделался настолько крохотным, что она могла обхватить его ладонями. Она увидела, как чистая полоса этого сверхъестественного сознания разгорается ярче, врываясь в юный мир. Перед ее глазами эта сила разрушала землю, а люди подносили ладони к глазам, словно новые цвета взрывались перед их взором. Она видела, как эти пряди силы вонзались в землю, распускаясь плетями света, и мир казался расписанным поэтическими надписями, которые лишь ангелы могли произнести. Земля расцветала под сетью света. Растения разрастались. Животные щипали траву. Общины, поначалу небольшие, а затем все больше и больше, образовывались повсюду. Мужчина взмахнул рукой над верхушками травы, и былинки медленно скрутились в флейту. Женщина в бусах прижала пальцы к вискам ребенка, и люди, собравшиеся вокруг, изумленно сжались. Позже Кахина узнает, что в Западном мире это называли силой Творения, материи и разума, но у искусства было не одно имя.

Охваченная этим жутким сознанием, Кахина ощутила, что изображение вновь меняется.

В храме с высокими стенами нити странного света, пробивавшегося из земли, парили в воздухе, словно густой солнечный свет. Несколько женщин собирали нити. Кахина видела, как их глаза напитывались светом и теперь сияли серебром. Одна за другой нити устанавливались в инструмент не больше детской головы. Движимая любопытством, одна из женщин коснулась струн музыкального инструмента. Время вдруг замерло, и на какое-то ужасающее мгновение пряди силы внутри земли издали скрип, и каллиграфические огненные надписи предостерегающе вспыхнули. Женщина убрала руку, мгновенно заглушив звук.

Но непоправимое уже произошло.

Кахина смотрела, как по всему миру разгораются пожары, новые города рушатся и люди гибнут под обломками. Кахина уже не могла различить своего тела, но чувствовала, что ее душа содрогается от ужаса. Этот музыкальный инструмент не был предназначен для игры.

В ее видениях время ринулось вперед.

Кахина увидела, как потомки женщин разбрелись по миру. Она узнавала их по неземному оттенку глаз, привлекающему внимание своей необычностью, однако не вызывающим серьезных подозрений. Странный музыкальный инструмент передавался из рук в руки, тайно переправлявшийся через порталы, где сжимались время и пространство, проносясь сквозь века, пока империи воевали и кормили своих кровожадных богов, требовавших крови, и еще более кровожадных служителей церкви, жаждущих жертв, а тем временем солнце заходило и вставала луна, а музыкальный инструмент на удивление хранил молчание.

Внезапно видения рассеялись.

Кахина упала, и, казалось, это было падение сквозь множество жизней. Она ощущала, как камни древних зиккуратов царапали ее щеки, чувствовала привкус холодных монет, ощущала прикосновение шкур вымерших животных к ее ногам. Внезапно она обнаружила, что лежит на земле и смотрит на мать. Бесконечность, еще недавно разливавшаяся в ее душе, схлынула, ей было холодно, и еще никогда она не чувствовала себя такой крошечной.

– Понимаю, – мягко произнесла ее мать.

Когда Кахина смогла говорить – а это заняло гораздо больше времени, чем она представляла, потому что ей казалось, что слова родного арабского языка ускользали от нее, – она прохрипела:

– Что это было?

– Видение, дарованное Благословенным, чтобы мы могли постичь наш священный долг, – ответила мать. – У нас иные имена, как мне было сказано, и наша семья была разъединена очень давно. Мы – Забытые Музы, Норны, Дочери Батала, Безмолвной Апсарас. Музыкальный инструмент, который ты видела, обладает множеством названий на разных языках, но его предназначение всегда одно… если тронуть его струны, он разрушает божественное.

– Божественное, – повторила Кахина.

Этого слова казалось недостаточно, чтобы описать увиденное.

– Моя мать рассказывала об одном месте, построенном на территории разрушенного царства, чьи жрицы неправильно использовали силу инструмента. Игра на нем за пределами нечестивого храма освободит разрушительную силу, которая уничтожит весь мир, – произнесла мать Кахины. – Если на нем играют в храме, сказано, что его звучание соединяет воедино все те нити божественного, которые ты видела. Некоторые говорят, что его необходимо поднять на вершину башни, которую можно считать главным зданием, и предъявить свои права на божественное. Нам этого знать не дано. Наш долг заключается в одном…

Мать протянула руку, помогая Кахине подняться.

– В твоих руках ключ от врат в божественное. Не позволяй никому войти.

И ВОТ ТЕПЕРЬ КАХИНА склонилась над сыном. Перевернув его пухлую ладошку, она обводила кончиками пальцев нежные полоски голубых жилок на его запястье. Она поцеловала костяшки его пальцев и каждый пальчик, прежде чем прижать их к его ладони. Как бы ей хотелось навсегда остаться в этом мгновении – ее сын, теплый и спящий рядом с ней; солнце яростно сияет где-то в другом месте; луна наблюдает за ними с небес; а этот уголок времени окружен лишь звуками их дыхания.

Но в мире все обстояло совсем иначе.

Она видела его клыки и бежала от его тени.

Кахина пыталась представить, как приведет сына к потайному колодцу, но образ ускользал от нее. Страх заставил ее рассказать правду Дельфине Дерозье, матриарху Дома Ко́ры. Другая женщина присмотрит за ним. Она понимала, что поставлено на кон, и знала, куда ее сын должен отправиться, чтобы избежать самого плохого.

Хотя минуло уже много лет, Кахина не забыла, что открылось ей в тот день в заброшенном загоне. Мир у нее под ногами, полосы силы, четкими письменами выделяющиеся на зазубренных скалах и кристально чистых озерах, необъятных пустынях и окутанных паром джунглях.

И при одном лишь звуке инструмента… все это могло исчезнуть.

– В твоих руках ключи от врат в божественное, – прошептала она сыну. – Не позволяй никому войти.

Часть I

1. Северин

Венеция. Февраль 1890

Северин Монтанье-Алари смотрел на мужчину, стоявшего перед ним на коленях. У него за спиной ледяной ветер морщил поверхность темных, лакированных лагун Венеции и нос гондолы скорбно бился о темный причал. Приблизительно в тридцати метрах возвышалась простая и невзрачная деревянная дверь, по обе стороны которой застыла дюжина членов Падшего Дома. Они молча наблюдали за Северином, скрестив перед собой руки, их лица скрывали белые венецианские карнавальные маски, из-под которых были видны лишь глаза. Над их губами виднелись мнемосхемы в форме золотых пчел, их металлические крылья жужжали, фиксируя каждое движение Северина.

Руслан, патриарх Падшего Дома, стоял рядом с коленопреклоненным мужчиной. Он трепал его по голове, словно собаку, и игриво тянул за веревки, стягивавшие его рот.

– Ты, – сказал он мужчине, постучав его по голове своим золотым кинжалом Мидаса, – ключ к моему апофеозу! Конечно, не главный ключ, но весьма необходимый. Видишь ли, я не могу открыть главную дверь без тебя… – Руслан ласково провел рукой по волосам мужчины. Сияющее золото его кожи вспыхнуло в свете факелов. – Ты должен быть польщен. Сколько еще людей могут похвастаться тем, что вымостили путь к божественности для других, а?

Стоявший на коленях мужчина заскулил. Улыбка Руслана стала шире. Когда-то Северин сказал бы, что Кинжал Мидаса был самой поразительной вещью, которую ему приходилось видеть. Он мог изменить человеческую жизнь при помощи алхимии, казавшейся божественной в своем процессе, хотя, как доказал Руслан, его использование стоило рассудка. Говорили, что клинок был вырезан из верхних кирпичей Вавилонской башни, чьи развалины наделили властью искусство Творения по всему миру.

Но в сравнении с божественной лирой в руке Северина Кинжал Мидаса был сущим пустяком.

– Что скажешь, господин Монтанье-Алари? – спросил Руслан. – Ты согласен, что этот человек должен быть искренне польщен? Даже восхищен?

Стоявшая рядом с другими членами Падшего Дома Ева Ефремова, художница Творения из крови и льда, заметно сжалась. Ее большие зеленые глаза не утратили своего лихорадочного блеска спустя двенадцать часов после того, как они покинули Спящий Дворец на замерзшем просторе озера Байкал.

Стоит вести себя осторожнее.

Северин мысленно вернулся к своему последнему разговору с Дельфиной, матриархом Дома Ко́ры. Они сидели на корточках в железном брюхе механического левиафана. На секретной мнемопанели Северин смотрел, как Руслан издевался над его друзьями, раздавая пощечины Лайле, отрезая ухо Энрике. Руслан охотился за тем, что мог дать только Северин: властью над лирой. Игра на лире за пределами ее священного храма приносила лишь разрушения. Играя же на ней в священных землях, можно было бы приблизиться к силе божественного.

К тому времени Северин точно знал, где ему необходимо тронуть струны лиры. В Повелье, на Чумном Острове.

Несколько лет назад он услышал об этом острове неподалеку от Венеции. В пятнадцатом веке на остров отправляли тех, кто становился жертвой эпидемий, и говорили, что земля там состояла больше из костей, чем из почвы. Когда-то Северин едва не согласился на интересный вариант приобретения на острове, но Энрике выступил против.

– Вход в храм искусно спрятан в недрах Повельи, – сказала ему матриарх в их последнюю встречу в брюхе металлического левиафана. – Существуют и другие входы в этот храм, разбросанные по всему миру, но их карты были уничтожены. Осталась лишь эта, и Руслан узнает, где ее искать.

– Мои друзья, – воскликнул Северин, не в силах оторвать взгляд от экрана.

– Я отправлю их к тебе, – ответила матриарх, стиснув его плечи. – Я собиралась сделать это с того момента, как твоя мать уговорила меня защищать тебя. У них будет все необходимое, чтобы найти тебя.

Внезапно Северина осенило.

– Вы знаете! – в гневе воскликнул он. – Вы знаете, где карта, при помощи которой можно войти в храм под Повельей, и вы не скажете мне.

– Я не могу. Слишком опасно говорить об этом вслух, и я маскируюсь, даже находясь в безопасном месте, – объяснила матриарх. – Если других постигнет неудача, ты должен все выяснить у Руслана. И как только ты это сделаешь, найди способ избавиться от него. Ведь он пойдет на все, что угодно, чтобы выследить тебя.

– Я…

Матриарх взяла его за подбородок, заставляя взглянуть на экран. Лайла упала на колени, ее волосы рассыпались по лицу. Энрике распростерся на льду, истекая кровью. Зофья вцепилась в платье побелевшими костяшками пальцев. И даже Гипнос, лежавший в беспамятстве за спиной у Северина, погибнет, если у Руслана все получится. Что-то ледяное и нечеловеческое зашевелилось у Северина внутри.

– На что ты готов, чтобы защитить их? – спросила матриарх.

Северин смотрел на свою семью, глядя на Лайлу дольше, чем было необходимо. Лайла с ее теплой улыбкой, розовой водой и пахнущими сладким волосами… ее душа покинет ее тело через десять дней. Она никогда не говорила ему, как мало времени осталось, и вот теперь…

Матриарх сильнее стиснула его подбородок.

– На что ты готов, чтобы защитить их?

Вопрос обжёг его изнутри.

– На всё, – ответил Северин.

И вот теперь, стоя на мраморном пороге дома Руслана, Северин с напускной безучастностью смотрел на стоявшего на коленях мужчину. Он заставил себя ответить на вопрос Руслана. Он не знал, как стоявший на коленях человек был связан с домом Руслана и как войти внутрь, поэтому старался взвешивать каждое слово.

– И в самом деле, – произнес он. – Этот человек должен быть польщен.

Стоявший на коленях мужчина заскулил, и Северин наконец взглянул на него. Оказалось, что это и не мужчина вовсе, а парнишка лет двадцати, возможно, всего на несколько лет моложе Северина. У него было бледное лицо, голубые глаза и темно-русые волосы. Его руки и ноги были тонкими, как у жеребенка, а из-под верхней пуговицы его рубашки торчал цветок. К горлу Северина подкатил ком. Эти волосы, глаза и цветок… это был слабый отголосок воспоминаний, но на мгновение ему показалось, словно на коленях стоял Тристан.

– Мой отец обладал глубоким чувством понимания этого мира, – произнес Руслан.

Чем больше Северин смотрел на стоявшего на коленях юношу, тем сильнее становились его подозрения, что поразительное сходство с Тристаном не было ошибкой. Его пальцы свела судорога от желания развязать руки юноши и столкнуть его в зловонную воду, чтобы ему удалось спастись от того, что задумал Руслан.

– А что еще важнее, – продолжал Руслан. – Отец знал, что ничто не обходится без жертвы.

Рука Руслана так стремительно метнулась вперед, что Северин просто не успел опомниться. Прикусив язык, он ощутил во рту вкус крови. Только это остановило его, чтобы не наклониться и удержать юношу от падения. На мгновение глаза юноши расширились, а затем он завалился вперед. Кровь хлынула из раны в горле, медленно стекая по мраморным ступеням. Руслан смотрел на него, сжимая в руке алый от крови кинжал. Не говоря ни слова, он протянул кинжал одному из своих последователей.

– Дом наших предков пропитан кровью жертвоприношений, – как ни в чем не бывало продолжал Руслан. – Отец всегда знал, что нам предначертано стать богами… а все боги требуют жертв. Именно поэтому он назвал его Casa D’Oro Rosso. Дом Красного Золота.

До этого момента дом казался блеклым и невзрачным. Однако кровь изменила его. Бесцветная мозаика пола у блеклой двери начала преображаться. По мере того как кровь впитывалась в землю, полупрозрачные камни изменились, и легкий алый оттенок потемнел, становясь рубиновым. Темно-вишневые зернышки граната пятнами рассыпались по полу, обрамленные ореолом узоров из розового кварца, создающим декоративный геометрический дизайн. Волны цвета лениво разливались, пока не уперлись в дверь. Белая дверь окрасилась розовым, завитки темного золота поползли вверх от мраморного пола по резной деревянной панели и медленно растворились, открывая взору золотой и железный орнамент парадного входа. В следующее мгновение дверь с легкостью распахнулась.

– Полагаю, инкрустация каменного пола выполнена в стиле космати, – заметил Руслан, указывая на порог у двери. – Великолепно, не правда ли?

Северин не мог отвести глаз от тела, распростершегося на причале, кровь еще дымилась в холодном воздухе. Его ладони вспотели, напоминая об ощущении горячей и липкой крови Тристана на его коже, когда он прижимал к груди тело брата. В голове всплыли слова матриарха: Прежде чем довериться тебе, он станет проверять тебя.

С трудом проглотил ком в горле, заставив себя мысленно вернуться к Гипносу и Лайле, Энрике и Зофье. Они рассчитывали, что он отыщет карту, которая приведет их в храм под островом Повелья. Указания в мнемоническом устройстве, оставленном ему бесчувственной Лайлой, были абсолютно понятны: через три дня они встретятся в условленном месте в Венеции. К тому времени они должны разгадать загадки матриарха и выяснить, где находится карта. Если же нет, он сам должен найти ответ. И как только у него появится ответ, Северин должен найти способ избавиться от Руслана.

– Да, красиво, – ответил Северин, вскинув бровь. А затем сморщился: – Однако запах крови едва ли сочетается со зловонным венецианским воздухом. Ладно, пойдемте, пока он окончательно не испортил нам аппетит. Однажды настанет день, когда нам потребуются более изящные жертвоприношения, чем кровопролитие. – Руслан в ответ улыбнулся, взмахом руки приглашая его внутрь.

Рука Северина задрожала. Он крепче прижал большой палец к твердым хрустальным струнам божественной лиры. Он до сих пор помнил, каково это, касаться этих струн окровавленной рукой… словно пульс вселенной прошел сквозь его тело. Лишь в его руках лежал сейчас ключ к вратам божественного.

И всего через каких-то несколько дней Северин Монтанье-Алари станет богом.

2. Лайла

Никогда еще Лайла не чувствовала себя столь одинокой.

Пещеру сковывал обжигающий холод. Осколки сосулек устилали пол, и в зловещем голубоватом сиянии снежных стен раздавленные крылья мнемонического жука кровоточили размытыми водянистыми радугами. Горло сдавило, и она изо всех сил стиснула зажатый в ладони алмазный медальон, вздрогнув от сильной боли, когда его острые грани впились в кожу.

С тех пор, как час назад Северин ушел вместе с Русланом, она ни разу не шевельнулась. Ни разу.

Лайла не сводила глаз с тел Энрике и Зофьи, распростершихся на льду менее чем в трех метрах от нее. Ей не хотелось оставлять их, но и приближаться к ним она тоже не испытывала желания. Если бы она прикоснулась к ним… если бы закрыла им глаза, чтобы их смерть напоминала сон… это было бы подобно тому, как разбить хрупкую оболочку забытья. Одно прикосновение, и этот кошмар станет реальностью. А этого она не могла допустить.

Она не могла позволить себе принять правду: Северин всех их погубил.

Он пронзил кинжалом Энрике и Зофью. Возможно, точно так же он поступил и с Гипносом. Бедняга Гипнос, подумала Лайла. Она надеялась, что он по крайней мере был убит ударом кинжала в спину и умер, не узнав, что человек, любви которого он жаждал больше всего на свете, предал его.

Северин понимал, что нет нужды подвергать Лайлу той же участи. В то время он не мог ничего сделать с ней, что не было запланировано. Лайла закрыла глаза и увидела холодные, фиалковые глаза Северина, смотрящие на нее, когда он вытирал кинжал о грудь своей куртки со словами: «Она в любом случае скоро умрет».

Блик света упал на ее гранатовый перстень, число, изображенное внутри драгоценности, невозможно было не заметить: Десять. Это все, что ей осталось. Десять дней до того, как механизмы Творения, скреплявшие ее тело, распадутся и ее душа улетучится.

Возможно, она это заслужила.

Она всегда была слишком слабой, слишком всепрощающей. Даже после всего она позволяла ему, нет, желала, прижать его к себе и заставить их сердца замирать от поцелуев. Возможно, это было благословением, что он не играл на божественной лире, а иначе как бы она смогла жить спокойно, зная, что во всем поддерживала монстра?

Монстра, не Маджнуна, сказала она себе.

И все же какая-то эгоистичная часть ее существа страдала от понимания того, как она была близка к жизни. Она цеплялась за каждую нить, которая могли бы ее спасти, но они не поддавались ей.

Северин поступил очень жестоко, пожелав показать ей все. Зачем еще он оставил мнемонический жучок рядом с ней вместе с бриллиантовым медальоном, который как-то использовал, чтобы призвать ее? Лайла еще раз ударила по разбитым крыльям мнемонического жука, глядя, как воспоминания, хранившиеся в нем, вырвались наружу со вздохом. Снова и снова она колотила жука о лед, охваченная неистовым желанием уничтожить все воспоминания о Северине.

Странный придушенный смех вырвался из ее горла, когда клубы цветного дыма, образовав густой туман, заполнили пещеру.

Пока она пыталась различить происходящее в пещере сквозь пелену тумана… фигуры на льду зашевелились.

Охваченная ужасом, Лайла отшатнулась. Она должна была видеть то, что происходило. Она должна была.

Северин, вероятно, свел ее с ума.

Потому что у нее на глазах Энрике и Зофья возвращались к жизни.

3. Зофья

Зофья очнулась от пронзительного крика, звеневшего у нее в голове. У нее пересохло во рту, глаза слезились. Вдобавок ко всему на ее рубашке застыли пятна липкого вишнево-малинового варенья, которое она терпеть не могла. Ее взгляд постепенно сфокусировался на происходящем вокруг. Она по-прежнему находилась в ледяной пещере. Вокруг нее валялись разбитые сосульки. Овальный бассейн, в котором левиафан по имени Давид когда-то отдыхал, теперь был пуст, и вода оставалась неподвижна. Цветной туман окутывал то место, где когда-то стояла Лайла…

Лайла.

Зофью охватила паника.

Что случилось с Лайлой?

События последнего часа всплыли в памяти Зофьи. Руслан, обманувший их, притворившись их другом, трясет Лайлу, требуя сыграть на божественной лире, а затем узнавший, что только Северин способен это сделать.

А затем Северин приближается к ней с кинжалом, пропитанным парализующим ядом Голиафа. Он схватил ее, прошептав: «Доверься мне, Феникс. Я все улажу».

Она едва успела кивнуть в ответ, прежде чем мир погрузился в темноту.

Кто-то бросился к ней из цветного тумана. От света в пещере у нее все еще щипало в глазах, и фигура казалась темной. Зофья попыталась поднять руки, но они оказались связаны. Все ли в порядке с Энрике? Ушел ли Северин? Вспомнил ли кто-нибудь в Париже о том, чтобы покормить Голиафа?

– Ты жива! – вскричала фигура.

Человек опустился на лед рядом с ней. Лайла. Подруга крепко обняла ее, ее тело сотрясали рыдания, внезапно необъяснимо сменившиеся смехом. Обычно Зофья не любила объятий, но, похоже, сейчас это было необходимо Лайле. Она замерла.

– Ты жива, – повторила Лайла, улыбаясь сквозь слезы.

– …Да? – ответила Зофья. Ее голос прозвучал, словно карканье.

Северин говорил, что она будет парализована несколько часов, только и всего. И это было не смертельно.

– Я думала, Северин тебя убил.

– Зачем ему убивать меня?

Зофья вглядывалась в лицо Лайлы. По соленым следам на щеках подруги она поняла, что та плакала. Ее взгляд упал на гранатовый перстень на руке Лайлы, и Зофья остолбенела. Северин отказался играть на божественной лире, что должно было сохранить жизнь Лайлы. Не было причин не делать этого, если только лира не смогла бы спасти жизнь Лайлы. Но когда провалился их план по ее спасению? У них все еще оставалось десять дней до того, как тело Лайлы погибнет.

– Он сказал, что паралич – это часть плана.

Облегчение, отразившееся на лице Лайлы, сменилось болью, а затем… смятением. В этот момент громкий стон привлек внимание Зофьи. Ей стоило неимоверных усилий повернуть голову, превозмогая ужасную боль в шее. Справа от нее Энрике поднимался на ноги. При виде его, живого и мрачного, в груди Зофьи разлилось тепло. Она внимательно разглядывала его. На его шее виднелись пятна засохшей крови. И у него не было одного уха. Она не помнила, как он лишился его, хотя в памяти всплывали пронзительные крики. В тот момент она пыталась игнорировать происходящее вокруг, прокручивая в голове всевозможные варианты, пытаясь найти способ спастись.

– Что с твоим ухом? – спросила она.

Энрике прижал ладонь к голове и, поморщившись, сердито уставился на нее.

– Я едва не погиб, а ты спрашиваешь, что с моим ухом?

Лайла обняла его, а затем отпрянула.

– Ничего не понимаю. Я думала…

Из бассейна донесся звук бурлящей воды, и они все как один обернулись. Вода вспенилась, испуская пар, и показавшаяся на поверхности механическая капсула соскользнула на лед. Зофья узнала спасательный модуль, который когда-то скрывался внутри левиафана Давида, который все эти годы хранил сокровища Падшего Дома. Капсула в форме рыбы с несколькими иллюминаторами и веялкой из острых лезвий вместо хвоста дымилась и шипела, когда распахнулся люк в ее конструкции.

Гипнос, облаченный в парчовый камзол с Полуночного Аукциона, проходившего прошлым вечером, выбрался на лед и радостно помахал им.

– Приветствую вас, друзья! – воскликнул он, широко улыбаясь.

Но тут же умолк, его взгляд метнулся от безучастного лица Лайлы к крови на шее Энрике и связанным рукам Зофьи и, наконец, к цветному туману у кромки льда, где Зофья в первый раз заметила разбитый механизм мнемонического жука. Улыбка Гипноса угасла.

НЕСКОЛЬКО МГНОВЕНИЙ Гипнос не проронил ни слова.

Энрике как раз закончил объяснять, что произошло между ними и Северином, как он забрал божественную лиру и скрылся с Русланом, прежде притворившись, что убил их всех. Обхватив себя руками, Гипнос молча смотрел в пол еще несколько секунд, а затем поднял голову и уперся взглядом в Лайлу.

Его голос сорвался:

– Ты умираешь?

– Она не умрет, – отрезала Зофья. – Смерть зависит от ряда вещей, которые мы изменим.

Лайла улыбнулась ей, а затем слегка кивнула. Она почти не проронила ни слова с тех пор, как появился Гипнос. И почти не смотрела на него. Она то и дело переводила взгляд со своего гранатового перстня на останки мнемонического жука на льду.

– Лира действует не так, как мы предполагали, – сказал Энрике. – Помните надпись? Игра божественного инструмента призовет разрушение. В этом случае разрушение ждет всех Сотворенных созданий, если только не сыграть на лире в особом месте, но мы не знаем, где это место.

– Где-то под островом Повелья, недалеко от Венеции.

– Повелья? – повторил Энрике, побледнев.

Зофья нахмурилась. Она уже слышала это название. Несколько лет назад Северин рассказывал о Чумном Острове. Они почти согласились на приобретение, но затем отказались от этой идеи. Энрике испытал огромное облегчение, потому что считал, что нельзя тревожить захоронения. Зофья вспомнила, как Тристан подшучивал над Энрике во время обсуждения этого вопроса, направляя Сотворенные ползучие виноградные стебли обвиваться вокруг его ног. Но Энрике было не до смеха.

– Матриарх все рассказала мне, – быстро произнес Гипнос. – Она сказала, что карты с расположением других врат были потеряны, и эта последняя карта – все, что осталось. Я знаю порталы Теската, которые откроют нам путь в Италию. Мы могли бы добраться туда к вечеру. Матриарх даже подготовила нам безопасное убежище в Венеции, место, где мы найдем ответы на все свои вопросы, но вход в это место Сотворен разумом.

– Тогда как же мы найдем его? – спросил Энрике.

– Она дала мне подсказку, где мы сможем найти ключ и его адрес, – ответил Гипнос. – А как только устроимся, можем встретиться с Северином. Он оставил указания в памяти мнемонического жука о том, как… – его взгляд уперся в останки мнемонического жука на льду, – …как найти его, – закончил он, а затем обвел их всех округлившимися глазами. Его взгляд остановился на Лайле. – Я по-прежнему не понимаю, зачем ты его уничтожила!

Краска залила лицо Лайлы, и она нахмурилась.

– Он ударил ножом Зофью, а потом Энрике, и я решила, что он… он…

Гипнос вскинул брови:

– И как ты могла подумать, что Северин желает нам смерти?

– Потому что он лишился рассудка и собирался стать богом? – спросил Энрике.

Он поморщился, коснувшись уха. Лайла оторвала кусок от своего платья, чтобы перевязать ему голову. Кровотечение прекратилось, но Зофья заметила, что Энрике выглядел бледнее, чем обычно. Он страдал от боли. Зофья не знала, как помочь ему, и это не давало ей покоя.

– Но если матриарх упомянула о карте, тогда, возможно, она узнает, где эта карта, – предположил Энрике.

Уголки губ Гипноса поползли вниз, и он уныло опустил плечи.

– Она исчезла вместе… вместе с этим механизмом, – сказал он.

Лайла шумно вздохнула, зажав рот ладонями. Энрике молчал. Зофья понурила голову. Она знала, что ей следует думать сейчас о матриархе, и она действительно горевала, что та погибла, но ее мысли были о Хеле. Зофья медленно коснулась рукой груди, где под сердцем ощутила острый, зазубренный край нераспечатанного письма Хелы.

Письмо пришло несколько дней назад, но адрес на конверте был написан не Хелой. И если Хела не смогла сама написать письмо, вполне вероятно, что ее сестра уже мертва. Но даже возможная смерть Хелы казалась сейчас не столь ужасной, как смерть матриарха. Зофья ощутила, как грудь сжимает знакомая паника. Она опустила руку в карман платья, где лежал спичечный коробок, но он исчез. Она окинула взглядом пещеру, пытаясь сосчитать предметы, разбросанные вокруг, и сосредоточиться. Двенадцать сосулек, шесть зазубренных краев льдин, три щита, четыре капли крови на льду, но Гипнос и Энрике вдруг принялись паниковать.

– Что же нам делать? – воскликнул Гипнос. – Без мнемонического жука мы не знаем, где искать Северина, и не сможем найти карту!

– Не нужен нам Северин, – холодно откликнулся Энрике.

Гипнос вскинул голову:

– Что?

– Ты же сам сказал… в безопасном убежище матриарха мы найдем все необходимые нам ответы, – ответил Энрике.

– Но лира… – произнес Гипнос, глядя на Лайлу.

– Северин гонится за божественным, – сказал Энрике, сурово поджав губы. – С нами или без нас он доберется до Чумного Острова. Там мы и найдем его. И тогда он сможет сыграть на лире и спасти Лайлу. Именно это нам и нужно от него. А после этого нам больше никогда не стоит с ним встречаться.

– Но что подумает Северин? – едва слышно произнес Гипнос. – Прежде чем уйти, он сказал, что больше всего на свете хотел защитить нас…

Зофья увидела, как заиграл мускул на щеке Энрике. Он некоторое время смотрел на лед, а затем перевел взгляд на Гипноса. Его брови вытянулись в линию, что означало, что он в ярости.

– Нам нужна от него лишь защита, – ответил Энрике.

Защита. Зофья вспомнила, как Энрике разрушил этимологию слова. Оно происходило из латинского. За: «скрывать». Щить: «скрывать». Скрытый за. Защита означала прикрытие. Необходимость спрятаться. Зофья провела рукой по груди, прикрывая рукой место, где было спрятано письмо, написанное не Хелой. Обдумывая возможный исход дела, она предполагала, что это письмо – скорее всего официальное извещение о смерти сестры. Хела уже долгое время болела. Она уже почти умерла. Зофья не сумела защитить сестру… но у нее еще оставался шанс спасти Лайлу.

Зофья с трудом заставила себя прислушаться к разговору остальных. Речь шла о тайных порталах Теската, которые привели бы их в Венецию, и о том, как члены Вавилонского Ордена все еще были парализованы кровавым Творением Евы, и у них оставались считаные часы, чтобы скрыться или быть схваченными. Зофья едва могла себя заставить все это слушать.

Вместо этого она не сводила глаз с перстня Лайлы: десять дней.

У нее оставалось десять дней, чтобы защитить Лайлу. Если Зофья сумеет сделать это для подруги, тогда, вероятно, сумеет вскрыть письмо и узнать о судьбе Хелы. А до этого времени она оставит конверт запечатанным. Если бы она не прочитала письмо, тогда ей и не надо было знать, что в нем, а если она не узнала бы о его содержании, тогда, возможно, у нее был шанс… статистическая невозможность, но все же некоторая вероятность того, что Хела жива. Зофья ухватилась за безопасность цифр: десять дней, чтобы найти решение для спасения Лайлы, десять дней, в которые ее не покинет надежда, что Хела все еще жива.

Надежда, подумала Зофья, была единственной защитой, которая у нее осталась.

4. Лайла

Лайла пробиралась сквозь темноту узкого, вымощенного кирпичом переулка, плотнее запахнувшись в покрывало, скрывавшее ее лицо и волосы. Вокруг орали и злобно шипели бродячие коты, кувыркаясь в горах мусора. Где бы они ни находились, она уже сбилась со следа после седьмого перехода через портал Теската. Уже было за полдень, и ветер с моря наполнял воздух зловонным запахом гниющей рыбы. Идущий впереди Гипнос приложил ладонь к покрытому грязью кирпичу. Зофья стояла рядом с ним, держа в руке тескатский медальон, оторванный от ожерелья. Это был единственный инструмент, которым они сейчас располагали. Исследования Энрике, лаборатория Зофьи, костюмы Лайлы… все это осталось в Спящем Дворце.

Медальон засиял ярким светом, указывая на потайной вход.

– Судя по всему, это последний вход в портал, – заметил Гипнос, натянуто улыбнувшись. – Матриарх сказала, что отсюда откроется переход прямо позади Моста Риальто. Разве это не замечательно?

– Я бы не назвала это словом «замечательно», – откликнулась Зофья.

Ее светлые распущенные волосы словно нимб обрамляли ее голову, а подол голубой туники обуглился и почернел. Стоявший рядом с ней Энрике осторожно коснулся окровавленной повязки на голове, и в этот момент жирный таракан пробежал по заляпанным грязью туфлям. Лайла отскочила в сторону.

– Было бы замечательно, если бы на другой стороне нас ждала горячая ванна и надежный план, – сказал Энрике. – Мы ведь даже не знаем, где искать это безопасное убежище.

– У нас есть подсказка… – сказал Гипнос, прежде чем повторить указания матриарха: «На острове мертвых лежит бог, у которого больше одной головы. Сосчитайте то, что видите, и это приведет вас прямо ко мне».

– И что именно это означает? – спросил Энрике.

Гипнос поджал губы.

– Это все, что мне было сказано, mon cher. Придется довольствоваться этим. Я проверю, правильный ли это путь. Зофья, пойдешь со мной? Мне может пригодиться твое красивое ожерелье.

Зофья кивнула, и Гипнос снова прижал ладонь к кирпичу. Его вавилонское кольцо – улыбающийся полумесяц, занимавший три пальца – засиял теплым светом. И мгновение спустя они шагнули сквозь кирпичную стену и исчезли.

Лайла смотрела на врата портала, отчаянный смех рвался из ее горла.

Когда они впервые покинули Спящий Дворец, она представляла, что все можно исправить… но затем Гипнос раскрыл «подсказку» матриарха, и Лайла поняла, что они в полном смысле слова пропали. И даже если они доберутся до острова Повелья, что дальше? У них нет инструментов, информации, оружия, координат… и места встречи.

Лайла зажмурилась, словно это могло помочь ей вызвать в памяти то, что она должна была увидеть в мнемоническом жуке. Перед ее мысленным взглядом промелькнул Северин, отводящий от нее холодный, мрачный взгляд. Она вспомнила, что успела разглядеть половинчатый отпечаток своей помады у него под воротником, в том месте, где она поцеловала его ночью. Лайла резко открыла глаза, прогоняя видение.

Она ненавидела Северина. Он чересчур полагался на ее веру в него. И наивно думал, что она решит, будто не существует мира, в котором он причинит боль Энрике или Зофье, однако он недооценил, как сильно он убедил их в своем безразличии. Лайла почти могла представить, как Северин говорит: Ты меня знаешь. Но это была ложь. Она совсем его не знала. И все же ее не покидало чувство вины. Каждый раз, закрывая глаза, она видела разбитого мнемонического жука и не знала, чего им всем будет стоить это мгновение ярости.

Лайла прогнала Северина из своих мыслей и посмотрела на Энрике, стоявшего на другой стороне переулка. Он скрестил руки на груди, и в его глазах сквозили отчуждение и злость.

– Ты считаешь, что я виновата? – спросила она.

Энрике вскинул голову. На его лице застыл ужас.

– Конечно, нет, Лайла, – ответил он, подходя к ней. – И почему это тебе в голову пришло?

– Если бы я не уничтожила мнемонического жука.

– Я поступил бы точно так же, – сказал Энрике, стиснув зубы. – Лайла, я понимаю, что ты чувствовала… знаю, как это выглядело…

– И даже так…

– И даже так, у нас не безвыходная ситуация, – твердо сказал Энрике. – Я говорил серьезно… он нам не нужен. Мы найдем другой выход.

Энрике взял ее за руку, и они подняли глаза к небу. На мгновение Лайла забыла о тяжести смерти, сдавливавшей ее тело. Вскинув голову, она внимательно разглядывала высокие кирпичные стены. Похоже, это была часть укреплений бастиона, отделявших город от моря. Сверху до Лайлы доносился шум базара и множество голосов, говоривших на разных языках. Запах свежеиспеченного хлеба с медом и специями наполнял воздух, перебивая зловонный запах гниения, исходящий от моря.

– Чумной Остров, – мягко произнес Энрике. – Помнишь, как Тристан разыграл меня? Мы обсуждали, стоит ли отправляться на остров за приобретением, а он знал, что мне немного неприятны все эти разговоры о костях в земле…

– Немного неприятны? – поддразнила его Лайла, ласковая улыбка промелькнула на ее губах. – Я помню, ты так громко завопил, когда сотворенные Тристаном виноградные лозы обвились вокруг твоих ног, так что половина посетителей в Эдеме решила, что кого-то убили в гостиной.

– Это было ужасно! – вздрогнув, сказал Энрике.

Лайла невольно заулыбалась. Она думала, что воспоминание о том дне оставит привкус горечи, но вместо этого оно принесло неожиданную сладость. Мысли о Тристане теперь больше напоминали тяжесть в старом синяке, чем боль в открытой ране. С каждым днем память о нем становилась все менее чувствительной.

– Я помню, – мягко ответила Лайла.

– Захоронения вызывают у меня тревогу, – сказал Энрике, быстро перекрестившись. – На самом деле…

Внезапно он осекся, его глаза округлились. В этот момент Гипонос и Зофья прошли через портал. Лайла увидела длинный каменный коридор, выходящий к базару. Вдали виднелся белый мост. Чайки кружились над рядами прилавков торговцев рыбой.

– Энрике? – позвала Лайла. – В чем дело?

– Я… думаю, я знаю, где нам стоит поискать ключ от безопасного убежища, – ответил Энрике. – Остров мертвых… возможно, это указание на Изола ди Сан-Микеле. Почти сто лет назад Наполеон принял решение превратить остров в кладбище из-за того, что захоронения в городе могли привести к эпидемиям. Помню, я читал об этом в университете. Знаешь, там находится совершенно уникальная церковь эпохи Ренессанса и монастырь, и…

Гипнос хлопнул в ладоши.

– Решено! Отправляемся на кладбище!

Энрике помрачнел.

– А что насчет остальных подсказок? – спросила Зофья.

Лайла еще раз произнесла слова: На острове мертвых… лежит бог, у которого больше одной головы… сосчитайте то, что видите, и это приведет вас прямо ко мне…

– Я… я не знаю, – признался Энрике. – Конечно, существует множество многоголовых божеств, особенно в Азии, но слова «сосчитайте то, что вы видите», похоже, означают, что мы ничего не узнаем, пока не окажемся в этом месте.

Улыбка Гипноса погасла.

– Значит, ты не знаешь точно, что нам надо искать на кладбище?

– Что ж, нет, не совсем, – ответил Энрике.

– А насчет Изола ди Сан-Микеле ты уверен?

– …Нет.

Между ними воцарилась тишина. У них всегда существовал свой ритм принятия решения, куда двигаться дальше. Этот ритм определялся расчетами Зофьи, историческими познаниями Энрике, умением Лайлы считывать объекты, и еще у них был Северин. Тот, кто оценивал все их изыскания в необходимом контексте происходящего, подобно тому, как линза объектива помогает достичь четкости изображения.

Он нам не нужен, сказал Энрике.

Верил ли он сам в это?

Лайла разглядывала друга: лихорадочный румянец на скулах, огромные глаза, поникший вид. Его плечи поникли, словно он вдруг захотел сделаться невидимым.

– Думаю, это такая же удачная идея, как остальные.

Энрике выглядел потрясенным. Он улыбнулся ей, но улыбка тут же погасла, когда его взгляд упал на гранатовый перстень, будто бы с укором взиравший на них. Лайла все поняла без слов.

Девять дней.

И даже так она все равно доверится тем, кто этого заслуживал. Лайла коснулась руки Энрике и посмотрела в глаза Зофье и Гипносу.

– Так попробуем?

ПРИ ПЕРВОМ ЗНАКОМСТВЕ С ВЕНЕЦИЕЙ у Лайлы захватило дух, и хотя воздуха у нее оставалось совсем немного, она не могла мыслить здраво. Венеция казалась городом, наполовину слепленным из обрывков детских грез. Это был плавучий город, с вязаными нитями мраморных мостов, полный погрузившихся под воду дверей, на которых застыли улыбающиеся лица богов. Куда ни брось взгляд, город повсюду очаровывал оживлением. На лотках уличных торговцев, выставленных вдоль берегов залива, в кружевах Творения, свернутых в подобие полумесяца и играющих в прятки с улыбающимся ребенком. В нитке бус из цветного стекла, вспорхнувшей с бархатной кушетки, чтобы игриво обхватить шею хохочущей аристократки. В изысканных масках, усыпанных золотыми листьями и украшенных спиралями жемчужин царственно проплывающих мимо, словно буйки, созданные ремесленниками mascherari[1], работавшими около воды.

– Чтобы добраться до Изола ди Сан-Микеле, нам понадобится лодка, – заметил Энрике.

Гипнос со скорбным видом вывернул карманы.

– И как же мы расплатимся?

– Предоставьте это мне, – сказала Лайла.

Она торопливо направилась к причалу. Сначала она незаметно смахнула черную шаль, случайно забытую кем-то на табуретке. В голове вспыхнуло воспоминание о теплых, смуглых руках, вязавших шаль. Простите, подумала она. Лайла накинула шаль поверх своего грязного и рваного платья. Ее собственная маска Энигмы лежала свернутая в крошечном алмазном медальоне, свисавшем с ее шеи на зеленой шелковой ленте. Она постучала по нему, и изысканная маска с павлиньими перьями тут же развернулась и скрыла ее лицо. Если другие торговцы масками, носившие их продукцию, и заметили что-то неладное, то ничего не сказали, когда она проходила мимо.

Лайла не сводила глаз с воды. Вода поступала через проход, вымощенный бледным истрийским камнем, выходивший в море прямо за Мостом Риальто, огромным сооружением, напоминавшим полумесяц, сошедший с небес, чтобы украсить собой город. Уже было далеко за полдень, и гондолы бойко рассекали нефритовую воду.

Гондольеры не обращали на нее внимания, курили и играли в шахматы на каменных ступенях. Лайла по очереди касалась носов их лодок, роясь в воспоминаниях этих людей.

Первое: Девушка с цветком в волосах, ее ресницы трепетали, когда она прильнула ко мне в поцелуе…

Второе: Расстроенный мужской голос: «Mi dispiace…»[2]

Третье: Ребенок держит руку деда, аромат дыма сигары струится в воздухе.

И так до бесконечности, пока…

Руки Лайлы застыли, когда звук статических помех наполнил ее мысли. Такой шум мог издавать только Сотворенный объект. Она улыбнулась.

ЧАС СПУСТЯ ЛАЙЛА сидела на носу гондолы, глядя, как луна цвета инея встает вдали над островом. Ее лицо овевал бодрящий холодный ветер, но даже это не давало ей избавиться от печати смерти на ее руке, по крайней мере, у нее осталось хоть это.

Расположившиеся на другом краю гондолы Энрике и Зофья, похоже, полностью погрузились в собственные мысли. Энрике не сводил глаз с воды. Зофья, потерявшая свой спичечный коробок, теребила обугленный подол платья. Гипнос, развалившийся на подушке за спиной у Лайлы, положил голову ей на плечо.

– Боюсь, я начинаю заболевать, ma chère.

– И почему ты так думаешь?

– Я жажду скуки, словно это редчайшее марочное вино в мире, – сказал он. – Такая развращенность.

Лайла едва не расхохоталась. За последнюю неделю она видела богатства, соперничающие с целыми королевствами, и стала свидетельницей опьяняющей власти, которая при помощи одной песни могла уничтожить целый мир… но ничто не могло сравниться с роскошью и очарованием возможности потратить день впустую и не сожалеть об этом. Если бы она могла наполнить шкатулку невероятными сокровищами, то спрятала бы соблазнительные солнечные деньки и холодные звездные ночи, чтобы насладиться ими в компании любимых людей.

– Я должен перед тобой извиниться, – сказал Гипнос.

Лайла нахмурилась.

– Это еще за что?

– Я повел себя безобразно, обнаружив, что ты уничтожила мнемонического жука, – ответил он, опустив глаза. – И хотя я доверяю Северину, совершенно очевидно, что он не заслужил твоего гнева. Не знаю, что он сказал тебе, но уверяю, он не хотел, чтобы так вышло. Знаю, что это всего лишь уловка, чтобы защитить тебя.

Лайлу охватило уже знакомое оцепенение.

– Теперь я это знаю.

– Ты также должна знать, что хотя он любит нас всех, ты, кого он…

– Не надо, – холодно отрезала Лайла, а затем добавила: – Прошу.

Гипнос миролюбиво вскинул руки, предоставив Лайлу ее мыслям. Ее взгляд снова упал на перстень: число 9. Девять дней, чтобы дышать этим воздухом, смотреть на это небо. Ее разум жадно впитывал образы, словно сливки, – бледные купола соборов, мрачное пятно грозовой тучи в небе. Думать о Северине – все равно что запятнать эти мысли чернилами. Они заполняли разум чернотой, из-за которой ничего нельзя было разглядеть. Его здесь не было. Пока. И потому она стремилась вообще не думать о нем.

КЛАДБИЩЕНСКИЙ ОСТРОВ ИЗОЛА ДИ САН-МИКЕЛЕ, окруженный стенами из красно-белого кирпича, наполняли тишина и покой. Купол церкви из бледного венецианского камня словно парил на фоне темного залива. Когда гондола приблизилась к причалу, трехметровая Сотворенная статуя архангела Михаила распростерла свои крылья и подняла вверх весы, словно приветствуя их. Бронзовые весы покачивались на морозном февральском ветре, и казалось, что незрячие глаза серафима неотрывно смотрят на них, словно готовясь взвесить добро и зло, происходившие в их жизни. Дальше по вымощенной белоснежным гравием дорожке выстроились ряды статных кипарисов, стоявших на страже врат в обитель мертвых.

Едва лишь Лайла вышла из гондолы, ее охватило странное чувство. Пустота, возникла и тут же исчезла. На мгновение она перестала различать запах снега на ветру или ощущать холод на своей коже. Ее тело словно расчленили, и она ощущала его странную неподвижность, словно это была тяжелая ноша, которую она должна была тащить.

– Лайла!

Гипнос обхватил ее за плечи.

– Что случилось? – воскликнула Зофья, бросаясь к ней.

– Я… я не знаю, – ответила Лайла.

Ее тело сделалось слишком неподвижным, слишком спокойным. Она ощущала, как едва слышно бьется сердце, словно с трудом справляясь с вязкой, как сироп, кровью.

– Ты поранилась, – произнесла Зофья.

– Нет, я…

Гипнос поднял ее ладонь, украшенную перстнем. И тогда только Лайла увидела порез. Вероятно, она слишком сильно ухватилась за деревянный столбик на причале.

– Вот, – сказала Зофья, отрывая полоску от своего обугленного подола, чтобы перевязать рану.

Лайла безучастно взяла ее.

– Тебе и так пришлось нелегко, – осторожно сказал Гипнос. – Почему бы тебе не посидеть в лодке? Мы ведь недолго, правда?

Энрике, запинаясь, ответил:

– Не могу сказать точно, но… – Вероятно, Гипнос незаметно взглянул на него, потому что Энрике вдруг быстро кивнул. – Оставайся и отдыхай, Лайла. С нами все будет в порядке.

– Болит? – спросила Зофья.

– Нет, – ответила Лайла, безучастно глядя на свою ладонь.

Должно быть, она кивнула им и помахала рукой, но все это время ее рассудок наполняли пронзительные вопли. Однако она не могла произнести этого вслух. Она не солгала Зофье. Она не ощущала боли. Лайла вообще ничего не ощущала.

5. Энрике

Энрике Меркадо-Лопес многое знал.

Он разбирался в истории и иностранных языках, мифах и легендах. Он знал толк в поцелуях, хорошей кухне и танцах, и хотя сейчас он во многом сомневался, одно он знал совершенно точно: это было не его место.

И об этом знал не только он.

Зофья и Гипнос шли следом за ним в тягостном молчании. Они ожидали, что Энрике знает, как поступить дальше. Ожидали, что он возьмет руководство в свои руки, станет давать команды, планировать каждый следующий шаг… но это было не об Энрике.

Это не для тебя, шептал в его голове древний голос. Знай свое место.

Его место.

Похоже, Энрике никогда не мог отыскать его. Он помнил, как в детстве пытался попробовать себя в школьном театре. Ночь напролет он репетировал реплики героя. Рассадил на стульях игрушки, изображая своих будущих зрителей. Он измучил свою мать, пока она, раздраженная до предела, не сдалась и позволила ему репетировать, читая текст за героиню. Но в день прослушиваний монахиня, ставившая спектакль, прервала его после первых двух фраз.

– Сынок. – Она расхохоталась. – Ты не хочешь быть главным героем! Слишком много работы, и слишком много реплик. А выступать перед зрителями? Это место ужаса… это не для тебя. Но не беспокойся, у меня есть для тебя особенная роль!

Особенной оказалась роль дерева.

Хотя его мать очень этим гордилась, и Энрике решил, что изображать деревья – очень серьезное дело и, возможно, ему удастся стать главным героем в следующий раз.

Но его дальнейшие попытки ожидала та же участь. Энрике участвовал в конкурсе эссе, но узнал лишь, что его мнение не нашло отклика у читателей. Он попытался попробовать себя в дискуссионных дебатах, но если его идеи не были с ходу отвергнуты, достаточно было одного взгляда на его лицо, испанца с примесью висайской крови, и в конце концов все заканчивалось одним и тем же: это не твое.

Затем Энрике нашел себя в качестве историка у Северина и впервые осмелился подумать, что вот оно. Он думал, что нашел свое место. Северин оказался первым, кто поверил в него, поддержал его… предложил дружбу. С помощью Северина его идеи нашли воплощение в жизни, и его знания выросли настолько, что даже Илюстрадос, филиппинская националистическая группировка, чьи идеи могли однажды изменить его страну, приняли его в свои ряды, и хотя он всего лишь писал исторические очерки, это было больше, чем он когда-нибудь мог мечтать… и теперь надеялся на большее.

И в результате все эти иллюзии оказались напрасными.

Северин отнял его мечты и обернул их против него. Он обещал, что Энрике всегда будут слышать, а затем заставил его умолкнуть. Он воспользовался его дружбой, испытывая ее на прочность, пока не сломал ее, а Руслан собрал обломки и превратил в оружие.

И вот так Энрике оказался в таком положении: абсолютно потерянный и совершенно точно не на своем месте.

Энрике поднял руку, осторожно коснувшись повязки, скрывавшей отрезанное ухо, и поморщился. С тех пор как они покинули Спящий Дворец, он старался не смотреть на себя, однако собственное отражение в водах Венецианского залива все равно преследовало его. Он выглядел потерянным. Даже меченым. Раньше, когда он оказывался не на своем месте, то, по крайней мере, мог спрятаться. Но теперь отрезанное ухо словно объявляло во всеуслышание: Я не на своем месте. Видите?

Энрике отогнал от себя эту мысль. Он не мог допустить жалости к себе.

– Ну давай же… думай.

Окинув взглядом кладбище, он нахмурился. Протяженность кладбища Изола ди Сан-Микеле составляла чуть больше пятиста метров, и они уже почти дважды обошли его. И уже в третий раз брели по дорожке, обрамленной кипарисами. Впереди дорожка резко заворачивала к рядам из статуй архангелов, которые словно поворачивали свои Сотворенные головы, чтобы взглянуть на них. На местах захоронений возвышались гранитные надгробные памятники, высокие и искусно изогнутые, многие были увенчаны широкими крестами, увитыми Сотворенными розами, которые никогда не утратят своего аромата или живости, а склепы были лишены украшений, и все это едва ли наводило Энрике на мысль о многоголовом боге.

– На острове мертвых лежит бог, у которого больше одной головы, – пробормотал под нос Энрике знакомую фразу, – …сосчитайте, что видите, и это приведет вас прямо ко мне.

– Ты что-то сказал? – спросил Гипнос.

– Я? Нет, – быстро ответил Энрике. – Я всего лишь вспомнил о подсказке матриарха.

– И все же ты что-то сказал, – заметила Зофья.

– Что ж, да, – ответил Энрике. Он ощутил, как кровь начинает приливать к лицу. – Толкование этой фразы влияет на то, что именно нам стоит искать. Это весьма туманная фраза.

– Мне казалось, мы ищем «многоголового бога», – сказала Зофья, вскинув бровь. – И это звучит вполне ясно.

– И все же существует множество изображений! – воскликнул Энрике. – Например, есть китайское божество Сингтхен, которое продолжало сражаться даже обезглавленным. И еще индуистские божественные существа Раху и Кету, также обезглавленные, а также существуют божества, у которых больше одной головы, так какое же из них? Вряд ли мы бы нашли изображения богов из восточных религий на надгробной плите в Венеции, поэтому здесь должно быть что-то еще… что-то скрытое, даже…

Гипнос откашлялся.

– Пусть наш красивый историк потрудится, Феникс, – сказал он. – Уверен, скоро он поразит нас своими открытиями.

Патриарх Дома Никс улыбнулся. На мгновение Энрике захотелось ответить тем же. Было что-то опьяняющее и сказочное в красоте и силе Гипноса, в том, как ему удавалось всех вокруг убедить представить, что нет ничего невозможного. Только сейчас Энрике чувствовал, что эта сила подобна мечте, ускользающей между пальцами.

– Спасибо, – сухо ответил Энрике, отворачиваясь от них.

Он попытался сосредоточиться на загадке, но улыбка Гипноса сбила его с толку. Всего несколько дней назад Энрике заявил, что не видит взаимности в чувствах Гипноса, и тот признался: Думаю, спустя время я мог бы научиться любить тебя. И это воспоминание до сих пор жалило его.

Энрике не хотел навязанной любви. Он хотел любви, подобной вспышке света, прогонявшей мрак и наполнявшей мир теплом. Но в глубине души он всегда подозревал, что не обретет такой любви с блистательным патриархом, и, возможно, это и причиняло ему боль. Не потеря любви, а отсутствие удивления.

Конечно, Гипнос никогда не будет испытывать к нему тех же чувств. То, что он по-прежнему испытывал удивление, было признаком оптимизма либо глупости, и Энрике подозревал, что виной всему именно последнее.

В ТЕЧЕНИЕ СЛЕДУЮЩЕГО ПОЛУЧАСА они снова обошли кладбище и вернулись к входу. В трех метрах от них находился незавершенный участок захоронения. Из нескольких надгробий только одно выглядело законченным, хотя каменщик, обтесывая его, сделал края неправильными. Это было единственное место, где они еще не искали, потому что оно казалось неуместным. Безопасное убежище матриарха, должно быть, существовало давным-давно, поэтому вряд ли располагалось на территории недавнего захоронения.

– Mon cher, – сказал Гипнос, коснувшись его плеча. – Я понимаю, что ты изо всех сил пытаешься найти разгадку, но… вынужден спросить… ты уверен, что мы ищем там, где нужно?

Энрике ощутил, как кровь прилила к его щекам.

– Что ж, в том, что касается истории, полно предположений и домыслов, но, похоже, это единственное место, в котором нам имеет смысл искать, разве нет?

Гипнос непонимающе уставился на него, и Энрике почти пожалел, что Северина не было рядом. Северин всегда находил способ избавляться от сомнений. Он увязывал хаотичные исторические предположения Энрике в серьезные повествования по поиску сокровищ, которые всех устраивали.

– Я имею в виду, что существует множество «островов мертвых» – Тартар, Нарака, Нав и другие, – но они все вымышленные, а это единственное место недалеко от Повельи и…