Господь мой иноагент E-Book

Илья Воронов

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 148

Beschreibung

Дело происходит в современной России. По воле автора реальность смещена всего лишь на полградуса, но каков результат! Сначала иноагентом объявляется Бог. Потом в тюрьме оказывается президент. Заодно, кстати, раскрывается и секрет его двойников...

Leseprobe

№ 83

Илья Воронов

Господь мой иноагент

Freedom LettersБуэнос-Айрес2024

Я царь — я раб — я червь — я бог!

Державин

Глава 1

Синдбада взяли во вторник. Под пытками он выдал всех. Звягин и Самсик эвакуировались, а Квентин с Доррит не выходили на связь со вчерашнего дня. Остальные заметали следы и, подозревая друг друга, обменивались ложными координатами. Конспираторы.

В среду Тилю на почту прилетела запись допроса. Он никогда не думал, что от боли можно скулить, как собака. Синдбад на одном дыхании выдавал адреса и позывные, но они били только сильней. Следователи забыли, что спрашивать, и просто орали вопросительными знаками. Выплюнув передние зубы и вытерев слезы, Синдбад рассказал про «Итаку».

Операцию штаб готовил полгода. Как объяснял Синдбад, диверсию ждали в Белгороде или Ростове, но на Сибирь все давно махнули рукой. Сами подумайте: туда ни один дрон не долетит, да и кто оценит? Депрессивный регион, воля подавлена: ни восстать толком, ни прогнуться, эффекта ноль. Вот все и гадали, куда жахнет: по железной дороге или по складу с боеприпасами. Это был их главный просчет. «Южане» — так в новостях называли партизан — играли роль обманки, ведь ежу понятно (и ежу необязательно быть из Воронежа), что рельсовая война не остановит войну на поле боя. Не проедет поезд, так промчатся грузовики. Сгорит один военкомат, так они уже призвали, кого хотели, да и ядерный чемоданчик как неоспоримый аргумент в переговорах никто не отменял. И пока РОМ («Русская освободительная миссия») имитировала вторжение в российские села и освобождение сараев, самое интересное происходило во глубине сибирских руд.

У Тиля оставался час. Взрывчатку он намотал на скотч за шкафом. Таймер на 20:40. Отсчет пошел. Под ковриком в подъезде Тиль нашел бабочку из цветной бумаги. Если это подсказка от Миранды, шанс есть, но если здесь была Ада, то… это слишком страшно, пусть лучше от Миранды. Нужно было любой ценой передать число и уйти на два уровня ниже. Всех, начиная с пятого, еще можно было спасти.

На Февральской — названия улиц и скверов стремительно меняли на военные — студенты катались на самокатах, бабушки торговали редисками, а на скамейке под деревом целовались подростки. В их мире не было места войне. Тиль и сам был таким подростком. Другой город, другое имя — он заставил себя забыть, как его звали на самом деле. Может, их нужно предупредить? Возможно, их еще удастся спасти? Хотя бы двух человек, ведь, если вдуматься, они ни в чем не виноваты, как не виноваты эти жалкие старушки с бледными редисками — все они жертвы войны, которая идет всегда, подспудно, но идет. Нет, Тиль не поможет им, не поможет никому. Он разучился врать самому себе и из святых себя вычеркнул давно.

Тиль перешел дорогу и свернул на Донецкую. За ним явно следили. Обернувшись, он заметил, как по переходу шел невзрачный мужчина с красным пакетом, а в кустах шелестел бомж. Никому нельзя доверять. Русский стиль жизни спасает от смерти, думал Тиль. Он досчитал до шести, потер большим пальцем указательный и резко поморгал. Закат топил город в крови уставшего солнца. На входе в бассейн курила Эсма, по крайней мере, так ее звали, когда они познакомились. Она курила так же неловко и усердно, как целовались подростки на скамейке.

— Хай! — помахал ей Тиль, сверкнув наручными часами.

— Прошу прощения, — заговорила она своим детским шелковистым голоском. — Вы что-то хотели? — Тиль почти угадал. Сегодня она мисс Боббит.

— Я хотел спросить, не видели ли вы мою кошку. Мы тут гуляли, а она как цапнет меня да бежать. — Тиль отсчитал семь секунд. Если она ответит раньше, то они на крючке и лучше прыгнуть под колеса проезжающего убера, чем попасть к ним в лапы.

— Какое недоразумение, — виновато, но с большим достоинством аристократки сказала она. Прошло ровно семь секунд; Тиль выдохнул. — Я даже не знаю, как вам помочь. Могу только дать совет держаться подальше от лампы в окне, — она рассмеялась. Она смеялась ровно четыре секунды. Все чисто. За Тилем шли ее люди.

— Спасибо. А вы какие цветы любите?

Девушка нахмурилась и потушила сигарету. Тиль знал, что любая информация про двойников была строжайшей тайной. Знали своего двойника только выбывшие, но они вряд ли что-то расскажут.

— Розы, — с прежним весельем отвечала девушка. — Белые розы. Хотя когда-то я любила тюльпаны.

Тиль все понял. Его двойника сняли. И теперь это был вопрос получаса, пока не выйдут на него. В парк все равно нужно было идти. Неисполнение инструкций каралось… да не смешите! Ему хуже не будет, да и людей на пятом уровне можно уже списать. Но первый уровень! У них еще оставался шанс. Нужно было спешить.

Бахмутовский переулок, в котором офисы размещала то одна компания, то другая, напомнил Тилю его родные места, где он и начал сопротивление. Пошли антивоенные листовки, вспорхнули голуби мира в цвет украинского флага, затем начались переводы. Не денежные — за это сажали сразу и без прелюдий — он переводил документы беженцам. Скоро он уже выходил на площади с ироничными плакатами вроде «Нет херне!», «Не твой не!», но после того как его пару раз покатали в автозаке, выгнали из вуза, а мать-учительницу запугали посадкой сына, Тиль бросил все это и пошел своим путем.

Ему не нужно было объяснять, что протестов при тоталитаризме не бывает. Если и кажется, что вы себе что-то позволили, на самом деле они позволили это вам. На языке ночи это называется недоработкой, а по-хорошему надо говорить о бунте на коленях. Такими терминами ругали правозащиту. «Это ничего не изменит», — вопили те, кто и вправду ничего не менял даже в своей жизни. Тиль быстро усвоил: ни одно протестное движение не изменило примерно ничего и приблизительно никогда. Выходы на улицу, коллективные письма, допросы нужны были самим инакомыслящим, ведь говорили диссиденты: мы это делаем не для того, чтобы рухнул режим, а чтобы на себя в зеркало смотреть не было тошно.

Протест — это духовное усилие, а любая работа с душой внешне абсурдна и непрактична. Любые тренинги личностного роста, начиная от «Духовных упражнений» Лойолы и заканчивая нашумевшим «Кварталом», направлены не на примитивный внешний результат, а на внутренний рывок. Так и с Тилем: через несколько месяцев после начала войны ему вместо соли продали сахар, и он все понял, то есть ничего он, разумеется, не понял — однако кто запретит трактовать? Это был толчок к борьбе, но не очевидный, а тонкий и незаметный для тех, кому положено замечать. Когда он попросил обменять товар, надменно-толстая продавщица явно с вызовом ответила: «Ты уже обменялся, сынок». Тут он догадался и о правилах игры. Ведь она ему еще и подмигнула. Не могла не подмигнуть!

Вот так Тиль и начал подмечать движение слов и выполнять простые, но, как он позже сам убедился, опаснейшие задания вроде упражнения на непривязанность, когда нужно было познакомиться с девушкой/парнем (не будьте ханжой), устроить свидание, о котором мечтает любая женщина, влюбить в себя, а затем пропасть. Уйти без долгих разговоров и оправданий, отсечь всякие пути к тому, чтобы вернуться. Еще ему приходилось по пятницам говорить на каком угодно языке, но только не русском, а по субботам нельзя было думать о bananas. Пусть со стороны его жизнь и выглядела нелепой, да и сам Тиль иногда сомневался, на правильном ли он пути, ему было ясно: его навязчивые мысли и смешные поступки были не глупей самосожжения Яна Палаха. Только акт неповиновения Тиля имел конкретный результат. Вскоре на него вышли, и, перескочив первые три ступени, он оказался на четвертой, на которой сломались даже Фауст с Клавдием.

В парке имени Герасимова гремел тяжелый рок. Администрации поручили устроить фестиваль патриотической песни, но, решая задачу, чиновники освоили бюджет до полного его дефицита, и под угрозой смачного пинка, отправляющего пинаемого по прямой в окоп, были задействованы патлатые. Полицейские в z-нашивках толпились у ларька с мороженым, отталкивая вернувшихся ветеранов. Злые тетки драконьей комплекции кормили бесконечно грустных детей сахарной ватой, пока пьяные, с недобрым взглядом, отцы искали, где бы пострелять. Тир закрыли, ведь пули — даже игрушечные — остро нужны на передовой. Вокруг шлепал лысый дед в тапках с носками и орал: где боеприпасы? Скоро прилетело и ему.

Связного все не было, и Тиль почти решился, но сквозь гудящий бас раздалось мощное телефонное «пам-пам». Писать можно было только в крайнем случае. На экране телефона мигали слова:

Bebebekka! Bababadkessy! Dama! Damadomina!

Все зависело от перевода. Классический — ехать за город на реку и ждать дальнейших указаний, а если… но это невозможно! Он ведь еще не опубликован. Но если новый, то конечно! Ирландский паб на Крымском бульваре.

Бар пустел. По углам прижалась парочка неприкаянных с отвисшими мордами. Один из них, седой старик, посасывал пиво, мычал что-то себе под нос на таинственном наречии — сегодня разве пятница? — и медленно тасовал карты. Старик сидел один, но казалось, что он пытается выиграть у смерти несколько лет жизни или хочет нагадать себе счастье. Тилю вдруг стало жалко его. Вот бы ему счастья. Может, это и был его двойник? Бармен даже не посмотрел на Тиля. На руке у него черной татуировкой бежала цитата: Non serviam. Тиль оценил шутку. Он сосчитал девять неначатых и семь открытых бутылок виски, перевел все в литры, загадал число восемнадцать.

— Ты совершеннолетний, а? — сухо спросил бармен, прочитав загаданное число. — Пить будем?

— Лимонад, пожалуйста, — Тиль знал, что лимонада нет, но согласно инструкции он был обязан его попросить.

— Лимонада нет, зато есть апельсиновый сок. Подожди минуту, я скоро вернусь, — сказал бармен и лениво поплелся на кухню.

И это все? Честно признаться, Тиль ждал большего. Он передал номер, дальше инструкция обрывалась. Тиль оглядывался по сторонам. Обратно можно идти спокойно, хвостов можно не бояться, но Тиль смотрел на обшарпанную дверь и все пытался что-то понять. Десятки посаженных, сотни сломанных жизней. Ради чего? Ну передал он число, а они отправят его Воскресенью, а дальше-то что? Кто видел этого Воскресенья? Ведь погибнет еще больше невинных людей.

Как же он хотел вернуться в тухлый и тепло-вонючий довоенный быт, когда все всё понимали, но откладывали на потом, как школьником зимним утром он откладывал момент, когда надо вставать в школу. Нужна смелость, чтобы смотреть открыто и бодро на свою беспомощность. Жалко было мать. Для родителей он умер уже давно, задолго до исчезновения. Тиль рано понял, что мы бунтуем перед ними одной своей жизнью и молодостью, глупостью и страстью. И политика здесь ни при чем.

Он уже хотел уйти, как в бар зашла девушка в летнем платье в горошинку. Высокая блондинка несла в руках серую коробочку, перевязанную зеленой лентой. Она подсела к Тилю и подвинула коробку, чуть притронувшись к бантику. Пусть развяжет сам.

— Угощайся, Костик, — она откуда-то знала его имя. — Там твои любимые, с кремом.

— Откуда вы… кто ты? Что там?

Незнакомка, чьи черты он видел все ясней, открыла коробку, на дне которой лежали пять маленьких пирожных с кремом. «Самоубийца, — подумал Тиль. — Неужели она с ними заодно?» Он вспомнил, что перед тем, как взять Синдбада, ему предлагали купить алмазы. Бедняга согласился.

— Ты что, не узнал меня, Кость? — она поджала губу, вот-вот заплачет. — Это я, Лиза.

Никаких больше игр. Это не шутки. Это не литература. Встаем и прочь отсюда! Это не для тебя. Тебе не нужно знать, чем все закончится. Если уйдешь сейчас, получишь хэппи-энд. Ты еще здесь? Я предупреждал. Почему он не слышит взрыва и паники, ведь уже девять? Они его нашли! Назад дороги нет. Почему она знает его имя и почему он не помнит ее?

— Я за тобой весь вечер бегаю. Я хотела извиниться за все, ну, за школу то есть. Ты меня любил, как никто другой. Меня ни один так сейчас и никогда, а ты был готов на все. Прости, что я не оценила. Вот, держи. Я помню — твои любимые, с кремом. Кушай, Кость, кушай. А бегать ты перестань. Мы ведь знаем, от чего ты бежишь.

Бармен подглядывал с кухни, как напуганный щенок. Тиль схватил коробку и ударил ей о стену, закричав:

— Не хочу! Не буду! Ненавижу!

— Сопротивление бесполезно, Тиль, — она заговорила чужим, грубым голосом. — Вы ничего не измените.

Тиль бросился бежать. Он не слышал звуков погони. Напротив, город словно уснул. Только вдалеке, в парке, эхом отзывались военные марши. Тиль увидел черные машины без номеров. Лиза не врала. Она хотела помочь. Сопротивление действительно было бесполезно, и никто здесь ничего не изменит. Никому не помочь в этой стране и никого не спасти. Тиля повязали на улице Вагнера. Вязкий смог от лесных пожаров ложился на город. Музыка на улице не играла.

Глава 2

— Подобно дикому зверю, главный герой Зигмунд бежит от охотников. Лес, ночь, гроза. Вслед ему несется зловещий вой преследователей.

— А в Москве сейчас 13:00. В столице сегодня ясно, но не забудьте прихватить зонтики, если собрались на вечернюю прогулку, потому что возможен легкий дождик.

— Но если вы все-таки надумаете провести вечер дома, то всегда можете послушать повтор передачи «Громкий час» на радиостанции «Отблеск Москвы». Вы слушали вступление к опере «Валькирия» Вильгельма Рихарда Вагнера. С вами были ведущие Екатерина Снегирева и Леонид Журкин.

Дальше шла отбивка: «Отблеск Москвы. Ослепляем правдой».

Реклама. Ведущие выдохнули с облегчением. Они терпеть не могли новые передачи, но таков был уговор с Кремлем — половина эфира на музыку (спасибо, что хоть не шансон, этот постсоветский паханский блюз) и половина на аналитику или говорильню, как это называли недоброжелатели из оппозиции, выросшие на радио, которое стало так удобно презирать. До новостей оставалось несколько минут, но Александра Александровича все не было. Ведущие отключили микрофоны, пробежали пальцами по клавиатуре, сверили время. 13:05.

— Опять опоздал, — шипела Снегирева.

— Так ясно, что главреду сейчас не до радио, — довольно улыбался Журкин. Его главным достоинством было умение издеваться так, чтобы никто не понимал, это стебется он или сострадает. За это его и держали. — Ты посмотри, сколько вискаря-то не выпито. А одному-то как? Вот он по кабинетам и бегает к своим собутыльникам.

— Ладно, — примирительно шептала Снегирева. Вспомнила, что на ютубе все слышно. — Давай начинать.

«Совсем охренели», — ворчал Александр Александрович то ли на подчиненных, за которыми внимательно следил как раз по трансляции в ютубе, то ли на охранника на входе. Тот не мог не узнать главного редактора, но сказано не пускать без пропуска — значит, не пускать. Сам же распорядился.

…Аргументация

Да если бы я не унижался перед этими собутыльниками, нас бы не то что прикрыли в феврале, да нас бы еще во время Крыма переформатировали в диско-транс-данс-волну. Я им сохранил радиостанцию, дал работу. Подчеркиваю. Я сохранил свободную радиостанцию и дал честную работу. Найдутся, конечно, со сдвигом, кто расскажет и про то, что бассейн, в котором капля дерьма, уже не состоит из воды, или что служить витриной плюрализма при диктатуре — это как завести живой уголок при морге. Нашлись тут чистенькие и добренькие. Все мы это с 91-го слышим. Вот только где альтернатива? Но позвольте, смерть — это не альтернатива даже самой ничтожной жизни, а разрушение мира — не запасной вариант для него, пусть даже такого грешного, как наш. Да и что вам объяснять? Меня и так прессуют по всему идеологическому спектру: слева, справа, снизу и по вертикали. Тут воленс-ноленс наберешься внутренней независимости и индивидуального взгляда на жизнь.

Меня, если помните, одним из первых признали иноагентом. Не инородцем — им меня признали еще в школе, — а иноагентом. Тогда иноагентство не гарантировало десяточку, и многие иронизировали и гордились этим статусом, не понимая, куда все идет. А я уже ясно видел: сейчас плашка на пост с котиком, утром кандалы на ноги, а на полдник баланда вместо киселя. Оттого, что будущее я видел четче своего отражения без очков, мне и пришлось с ними бодаться.

Здесь как в зыбучих песках: одно легкое движение — и вы ближе к смерти, поэтому стоило мне подать в суд, как меня начали караулить чечены. Да ладно они, уехавшие тоже кинулись, половина из которых проклинали меня в моем же эфире. Посыпались интервью с журналистками, которых я будто трогал не там и не так, расследование про деньги, которые я будто брал не там и слишком уж много. Дальше они закупились клеем и ярлыками: то я разжигатель войны, предатель всего и вся, агент еврейского капитала, подозрительно сосредоточившегося на российских счетах. Но мне плевать на ярлыки. Я сохранил дело своей и не только своей жизни, и ни копейки на этом не заработал.

Сопротивляются люди по-разному: кто-то в окопе сидит, а кто-то честно делает свою работу. Требовать от всех харакири на почве коллективного покаяния и национального самоуничижения — это, простите, истерика. Если так смотреть на вещи, то с этой властью и дышать одним воздухом стремно.

…Где на самом деле был АА и правда ли, что он так много пьет?

Дышать с этой властью одним воздухом действительно стремно, и дело даже не во власти, а в качестве такого воздуха. Александр Александрович по образованию был историком и не мог этого не понимать — не про уровень кислорода, конечно, а про социальную напряженность и падение нравов народа при деспотизме. И как раз понимая это, он делал все, что было в его силах, чтобы помочь не задохнуться хотя бы единицам.

О раскрытии подполья в Бийске Александр Александрович узнал раньше провластных журналюг — все-таки АА уважали, а теми пользовались. Весточку отправил человек из органов. История была темная. Парня взяли прямо на улице во время прогулки. В съемной квартире нашли взрывное устройство, которое он не смог даже толком настроить. Дома у парня не оказалось ни еды, ни одежды, зато штабелями лежали книги. В основном художка: Уайльд, Мопассан, Де Костер. Когда следователи достали спрятанный томик Гомера, исчерканный заметками, дело засекретили. Парню шили терроризм. По этому делу проходило около сорока человек, пойманных по всей стране. В красных от недосыпа и плохого питания глазах следователя, точно в мультфильме, мигали даже не доллары — его рисовали патриотичные мультипликаторы, — а заветные два слова, сулившие славу и почет: экстремистское сообщество.

Все подозреваемые, читай осужденные, как один, уперто повторяли, что это литературная игра, обмен цитатами, конкурсы с аллюзиями. Чем-то похожим баловалась аристократия в галантный век. Но следователь хорошо усвоил, к чему привели забавы литературного критика Ленина и публициста Троцкого. При всей засекреченности дела допросы транслировали в прайм-тайм, страна видела кадры жестоких избиений и издевательств. Девушке с позывным Джулия выбили ребенка. Школьного учителя Аттикуса заставили оговорить учеников, хотя многие оговорили его раньше.

Александр Александрович ездил утром в администрацию президента и выпрашивал интервью с парнем из Бийска. Можно клеймить его хоть Иудой, но там все не так однозначно — как же АА прилетало за эту фразу.

АА: С парнем там нечисто. Нужно разбираться. Пусть даст кому-то из моих интервью. Обещаю — ни слова про войну, пардон, спецоперацию.

АП: Прости, старик, ВВП уже доложили. Одно слово «заговор» возбудило всю нервную систему и несколько десятков дел. Вон, смотри, в углу, до сих пор трясет.

ВВП (сидит в углу, трясется, ест конфеты, шелушит фантиками и бормочет): Англосаксы! Фашисты! С че-го на-чи-нается Ро-ди-нааааа! Трансгендерные туалеты! Предатели! Враги! Мамочка…

Разрешения не дали, зато АА добился, чтобы парня перестали держать в ШИЗО. За это «зато» он себя и уважал, и глубоко презирал.

А сколько АА пьет, тебя не касается. За собой следить надо.

…Варианты отбивок

1) Отблеск Москвы. Да будет свет!

2) Отблеск Москвы. Вы свет мира.

3) Отблеск Москвы. Чем темнее ночь, тем ярче звезды.

4) Отблеск Москвы. Свет в конце туннеля.

5) Отблеск Москвы. Мы не носим розовых очков.

…Рубрика «Неудивительно»

Одиночный пикет с пустым плакатом у здания минобороны закончился арестом. Мария Васильева вышла на улицу с белым листом бумаги. Девушку задержала полиция, а суд приговорил к аресту на восемь дней. Суд посчитал, что девушка на пикете дискредитировала вооруженные силы Российской Федерации. По словам девушки, она действительно вышла на пикет, но не против войны, а только чтобы привлечь внимание к вырубке лесов. По соседству со зданием минобороны на тот момент был офис «Гринпис». Как сказала сторона обвинения, девушка неудачно встала, а теперь удачно посидит.

Неудивительно.

Перовский районный суд Москвы приговорил к семи годам колонии экс-полицейского Максима Бессменного за распространение фейков о российской армии. Согласно материалам следствия, бывший полицейский в телефонном разговоре с братом заявил, что война — это «самое страшное, что может произойти с человеком, а на Украине ежедневно умирают невинные люди», и что «война станет не меньшей трагедией и для русских тоже». Дальше гражданин Бессменный упомянул несколько украинских населенных пунктов, в которых, как утверждают западные (продажные) издания, якобы российская якобы армия предположительно совершила приблизительно военные вроде бы как преступления. Газета отказывается приводить цитаты.

Неудивительно.

Из-за антивоенного рисунка шестиклассницы Евгении Алексеевой началось политическое преследование девочки и ее отца Дмитрия Алексеева. Дмитрию вменялась дискредитация российской армии, а девочку отлучили от отца и отправили в местный детский приют. Суд приговорил Алексея к двум годам колонии. Девочку удалось вернуть из приюта. На данный момент она проживает со своей матерью. Антивоенный рисунок был уничтожен.

Неудивительно.

…Фрагмент эфира, в котором обсуждался очередной репрессивный за(без)кон (запрет носить желто-синюю одежду/использовать слово «война»/выезжать за границу/ваш вариант)

— С меня хватит, предатель! — бился в истерике военкор, которого приходилось звать в эфир. Он не знал, как включить микрофон, поэтому слушатели наслаждались тишиной, а Александр Александрович хорошо читал по губам, и ему было скучно от такого чтения.