Любовь E-Book

Ваня Чекалов

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Beschreibung

Как известно, и море, и Гомер — всё движется любовью. Автор этой книги непростительно молод (всего двадцать один год!), дерзок и талантлив. Это даёт ему сил замахиваться на вечные темы, без разъедающей современного человека иронии приниматься за роман о любви. Роман действительно оправдывает название и подзаголовок. Он о любви и написан разными красками в разных техниках: тут и акварель, и графика, и масляные краски. Есть литературные игры, оммажи, смешанная техника. Иногда кажется, что писал первозданный человек, не знакомый ни с предшествующими опусами, ни с окружающей реальностью, — но это быстро проходит. Потому что мальчик вырос и уже может позволить себе финальную фразу: «Счастье — это когда ссора с любимым страшнее войны».

Leseprobe

№ 15

Ваня Чекалов

Любовь

(акварели, графика и масляные краски)

Freedom Letters2023

Вы можете спросить: для чего живут издатели.

Отвечу: издатели живут для счастья.

Поясню. Увидеть в телеграме издательства вопрос незнакомого человека: можно ли прислать работу? Написать: присылайте. Открыть. Через десять минут стать счастливым. И через два часа, прочитав половину, написать автору: вы гений! Готов издать сразу!

Чтоб у читателей случилось то самое счастье.

Вот, издал. Это любовь с первой строчки.

Георгий Урушадзе

Беате, посланной мне Богом

Вместо предисловия

Снег

Снег искрится, снег кружится, Вдруг мне это только снится. Что же стало вдруг со мной?

Саша Черный

Только засунув в духовку голову и включив газ, Анна Андреевна Шестова поняла, что совершила фатальную ошибку. Не стоило так нервничать, выливать суп на пол, бросать ребенка из окна, и уж тем более не стоило засовывать в духовку голову и включать газ. Пожалуй, это было чересчур.

«Погорячилась, несомненно, — подумала Анна, чувствуя тепло в районе лба, — но ведь и тут надо сказать: у меня есть своя правда. Что ведь я сделала? Я купила суп. На супе было написано, что он куриный. Не грибной. Однако там явственно маячил гриб. Но как куриный суп может быть сделан из грибов? Никак! Следовательно, суп — грибной. Курицы — нету. Следовательно, я — обманутая жертва. Производитель — плотоядный хищник».

На улице истерично завопила скорая, пахло анемонами и солнцем. Сквозь настежь распахнутые окна в квартиру захлестывал сквозняк, обдавая пятки Анны ледяным февральским ветром. Зима кончалась, а снег все чего-то ждал, как будто приберегая выход напоследок, — и, хотя его не было, мороз все же стоял лютый. Но Анна не чувствовала холод. Анна чувствовала Бога. Перед собой, в металлическом блеске духовки, она разглядела красное, оплывшее лицо. Зрачки стекали из глазниц, ноздри слились в один большой провал, через который снизу были видны надтреснутые зубы, а сверху — череп. От густых роскошных кудрей осталась пара одиноких волосков — ожоги и запекшаяся кровь окрасили макушку в красно-черный цвет. Но это все не очень расстраивало Анну. Дело в том, что Анна верила в Бога — и знала: даже если и умрет, то обязательно окажется в раю. А значит, умирать не страшно. Значит, смерти нет.

«Ребенок. Выкинула. Жалко, — задумалась Анна, поворачивая начавшую пузыриться шею. — Но и тут не все так просто. Он ведь кричал. Кричал как резаный без всякого резону. Так же нельзя!.. Но то, что это грех — бросать ребенков, — Анна попыталась нахмуриться, но за неимением бровей только вздохнула, — признаю. И грех этот я кровью искупаю! Своей! Хромые внидут первыми. Аминь». Анна облегченно выдохнула. С лица в духовку капнула кипящая щека.

Прошло около двух минут. Хотя и чувствуя жгучую боль, Анна старалась на нее не отвлекаться — вместо того она представляла пронзенного стрелами Себастьяна.

Вдруг у Анны зачесался нос. Руки болтались гирьками снаружи, нос уже исчез, но все равно продолжал чесаться — причем так сильно, как до того у Анны ничего в жизни не чесалось. Даже в детстве, когда не удавалось чихнуть. Она попыталась поскрести лицом стенку духовки, но стало только хуже. На стенке отпечаталось Аннино лицо.

«Незадача, — удивилась Анна. — Как же так? Если Бог есть, то отчего чешется нос?» Вдалеке каркнула ворона. Анна почувствовала на руках ребенка. Вдруг она похолодела: «Разве что Бога нет?.. Но этого не может быть! Не может быть, чтобы Бога — Бога! — не было. Не может же? Ведь нет?»

Запахло гарью. По перепонкам бил металл. В отражении перед собой Анна увидела кожаные, наспех слепленные друг с другом лоскутки. Заплывшие песчинки глаз дергались, постепенно покрываясь тонким слоем жира.

«Господи! Помоги! Господи, дай мне знак!»

Вновь зазвучала сирена, сквозняк прошел сквозь все ее тело. «Как же это? Как же это так? Где все? Где все?..» Но никого не было. Анна осталась одна. На улице загромыхал трамвай, в дверь кто-то постучался. Боль ударила в виски и сразу разлилась по голове. Гортань забулькала, язык отнялся, скулы лопнули. «Следовательно, Бога нет. Значит, надо выбираться», — твердо решила Анна.

Она убрала клокочущую голову из духовки, с криком побежала в ванную, но поскользнулась на разлитом супе и повалилась на пол. Лицо бурлящей лужей растеклось по ламинату. Анна уже не видела — за неимением глаз; Анна больше не слышала — уши заслонила кожа. Только каким-то чудом сохранился нюх. Пахло сразу всем: полевыми мелкими цветами, скошенной травой, ее ребенком — сыном, выхлопами газа, докторской колбасой, копченой колбасой и финским сервелатом, пахло деревьями, животными и ночью, пахло всем тем, чем пахнет в феврале и дальше — в марте, апреле, летом, ранней осенью и в Рождество. Пахло даже ламантинами в центральном зоопарке — не пахло только Богом. Бога Анна не чувствовала. Анна чувствовала холод.

Вдруг на ее пятку приземлилась крошечная снежинка — и сразу же растаяла.

«Снег. Не было снега…»

По ногам, рукам, по голове ее стали неслышно бить снежинки. Она чувствовала, как на шипящей коже тает снег, и хотела заплакать. Но заплакать не получалось — за неимением глаз. А снег все падал, падал — и вот уже Анна превратилась в один сплошной сугроб — снег таял медленней, чем падал. А Анне только очень хотелось плакать.

Вдалеке послышался какой-то незнакомый запах. Анна напрягла все оставшиеся силы, чтобы уловить его. И тогда под метровым слоем тающего снега, за распахнутым настежь окном, перед накаленной докрасна духовкой вздрогнула крошечная мысль:

«Суп… Пахнет курицей… Куриный…»

Это была последняя мысль Анны Андреевны Шестовой.

Бог был.

Пьеса для чтения

Сто рублей

Диме,другу дней моих суровых…и далее по тексту

День. Сетевая кофейня во французском стиле. Играет Джо Дассен, Шарль Азнавур и Эдит Пиаф. Довольно многолюдно. Пожилая пара облюбовала себе столик у окна и ядовито перешептывается об образовании. Рядом сидит молодая девушка. Читает. Читает Стругацких. Читает увлеченно, внимательно — очевидно, находя параллели. Остальные посетители ничем не примечательны, если не считать ребят, отдыхающих после школы. Из них выделяется одна девочка, которая еще сыграет свою роль в сюжете. Дети, впрочем, скоро пойдут домой. Делать уроки.

Витя — молодой человек двадцати лет, в красивом пальто. Пальто ему велико и напоминает армейскую шинель. Символизм не проходит мимо внимания Вити, заставляя его стесняться, краснеть и обижаться на самое себя. Он подходит к баристе и заказывает кофе.

БАРИСТА. Вам как обычно?

Витя улыбается и кивает. Бариста (симпатичная помолвленная казашка) одаривает его ответной улыбкой, случайно соскальзывая взглядом на пальто. Витя это замечает и спешит раздеться.

БАРИСТА. Баллы будете снимать?

ВИТЯ. Буду.

Он демонстрирует баристе телефон, берет кофе и садится за столик посередь кафе. Достает книжку, название которой слишком длинно, чтобы воспроизводить его в пьесе. Пытается читать. Не выходит. Оглядывает окружающих: детей, пожилую пару, девушку. Девушка кажется Вите красивой. Весьма и весьма красивой. Красивой невероятно. Очень красивой. Он моментально в нее влюбляется — и на всю жизнь. Витя снова краснеет и прячет взгляд обратно в книгу.

Витя (шепотом, про себя). …Значениями аналитических элементов являются конкретные данные, факты, полученные путем наблюдения…

Витя снова откладывает книгу, пробует кофе — слишком горячий. Наконец сдается, опускает книгу на колени и достает телефон. Начинает играть в стрелялку. Улыбается победно, без тени стыда.

В кафе заходит Миша. Миша ровесник Вити. Одет похоже, но с таким вкусом, который позволяет предположить, что одевает его мама. Так оно и есть. Не без щегольства он откидывает полу своего черного пальто, находит глазами Витю и кивает ему. Тот спешно убирает телефон в карман.

БАРИСТА. Вам как обычно?

МИША. Да, будьте добры.

БАРИСТА. Сто рублей. По карте?

МИША (смеясь ее невежеству). Картой.

Миша расплачивается, берет кофе и подходит к другу. Они обмениваются не по возрасту крепким рукопожатием и садятся друг напротив друга. Молчание.

ВИТЯ. Может, хоть пальто снимешь?

МИША. Точно, забыл.

И хотя Миша, конечно, ничего не забывал, а нарочно прошел всю кофейню насквозь в демисезонном Armani, сейчас он прислушивается к совету друга и вешает пальто на крючок. Возвращается. Молчание.

МИША. Кофе, кофе, кофе!

Отхлебывает кофе, обжигает язык и морщится. Витя ухмыляется.

ВИТЯ. У меня же баллы. Можно бесплатно было.

МИША. В смысле бесплатно?

ВИТЯ. Ну у меня баллы есть. Кофе бесплатно можно взять.

МИША (поразмыслив). Так что ж ты не сказал?

ВИТЯ. А когда мне было сказать?

МИША. Когда я заказывал.

ВИТЯ. Ну чего мне, кричать через всю кофейню?

МИША (не скрывая разочарования). Ради друга мог бы покричать.

Молчание. Витя убирает книгу в сумку, Миша погружен в мрачные раздумья. Вдруг замечает девушку и только что не присвистывает. Нагибается к Вите и громким шепотом (слышным зрителям и на галерке) объявляет ему о своей находке.

МИША. Смотри какая!

Витя отстраняется. Чувство такта не позволяет ему быть рядом ни секунды больше. Лицо его в третий раз покрывается краской, в глазах видна борьба. Он шикает на друга. Миша обижен.

МИША. Чего тщ?

ВИТЯ (как ни в чем не бывало). Говоришь очень громко.

МИША. Ну голос у меня громкий, я виноват, что ли?

ВИТЯ. Потише.

МИША. Хуише!

Молчание, на этот раз — тягостное. Девушка улыбается, пожилая пара еще больше разочаровывается в современной молодежи. У Миши обида на друга сильна, но он решает гордо проглотить ее вместе с кофе. Кофе все еще горячий. Морщится.

МИША. Чего нового?

ВИТЯ. Да ну что у меня нового? Вон, Парсонса мучаю.

МИША. Брось его уже. Пушкина лучше почитай.

ВИТЯ (саркастично). Ага. (Пауза.) Как Наташа?

МИША. Хорошо, у нее концерт сегодня.

ВИТЯ. Что играет?

МИША. Шумана.

ВИТЯ. Ага.

Телефон Миши дзынькает, он бросает взгляд на уведомление и переворачивает его экраном вниз. Одновременно дзынькает и телефон Вити.

МИША. «Медуза»?

ВИТЯ (читает с телефона). …Украина отказывается вести переговоры с Путиным.

МИША. Кто бы сомневался.

ВИТЯ. …На границе с Грузией спасли моржиху и двух кокер-спаниелей от голодной смерти.

МИША. Меня бы кто от голодной смерти спас.

ВИТЯ. «…Они там все подохнут на хер!» — Медуза поговорила с экспертом по баллистике о частичной мобилизации…

Друзья смеются.

ВИТЯ (убирая телефон). Кстати, это же очень символичное действие.

МИША. Подыхать?

ВИТЯ. Переворачивать телефон.

МИША. В смысле?

ВИТЯ. Ну, ты когда общаешься с кем-нибудь, никогда не читаешь сообщения. А вот так вот переворачиваешь телефон.

Витя демонстрирует, как Миша переворачивает телефон. Миша внимательно следит за Витей.

МИША. Это просто вежливо.

ВИТЯ. И символично.

Молчание.

МИША. А знаешь, что еще символично?

ВИТЯ. Что?

МИША. Что ты мне баллы свои не предложил.

ВИТЯ. Да ладно тебе!

МИША. Мог бы и предложить.

ВИТЯ. Я бы и предложил!

МИША. Но не предложил же!

ВИТЯ. Кинуть тебе эти сто рублей?

МИША (горько усмехаясь). Не в деньгах счастье, друг мой. Ладно, забыли. (Отметает обиды барским движением руки.) Ты мне лучше вот что скажи — ты у Ани в четверг был?

ВИТЯ. Был.

МИША. И как?

ВИТЯ. Херней занимаются и думают, что это очень смешно. Невозможно этот балаган выносить. Еще все с такими серьезными рожами слушали.

МИША. И чего, совсем никого интересного?

ВИТЯ. Вася только. Но он нажрался.

МИША. А девушки?

Витя корчит рожу, которая в их кругу означает: «Все девушки были некрасивые». Миша понимающе кивает. Молчание. Все мысли Вити крутятся вокруг девушки, читающей Стругацких. Он уже представил, как будет выглядеть их дом, и пару раз перепридумал модель будущих семейных отношений. Потягивается. Чтобы не глядеть на нее, глядит в окно.

ВИТЯ. Планы есть на сегодня?

МИША. Нет ничего. Ученик только. А у тебя?

ВИТЯ. И у меня. Может, сходим куда-нибудь?

МИША. В бар?

ВИТЯ. Не хочу в бар. На концерт? Сегодня джем на Китай-городе.

МИША. Не хочу на концерт.

Витя разводит руками. Попеременно отхлебывают кофе. Миша снова глядит на девушку, читающую Стругацких; глядит откровенно, пялится. Девушка не подает виду. Витя краснеет.

МИША. Познакомься!

ВИТЯ. И как?

МИША. Простым каком! Иди и познакомься.

ВИТЯ. Ага.

МИША. Фига!.. (Пауза.) Тогда я познакомлюсь!

ВИТЯ. Знакомься, если хочешь.

Витя обиженно опускает глаза. Взгляд его полон содержания и смысла.

МИША (внезапно посерьезневшим голосом). Я тут, кстати, додумался до очевидного аргумента против тезиса «цензура полезна для культуры». Про Пушкина когда читал. Ведь каждый раз, когда мы говорим об искусстве, якобы расцветшем во времена цензуры, мы на самом деле говорим о временах, когда цензура ослабила хватку. Появилась гласность, возможность бороться, противостоять. То есть не цензура помогает, а цензурные послабления. Понимаешь?

Витя кивает.

МИША. По-настоящему закрытые времена большого искусства не дают: тому свидетельством и сталинская эпоха и, в общем-то, николаевская.

ВИТЯ. Да, наверное. (Оживляясь.) Перечитай Гашека — там не только про искусство, вообще очень ясно становится, как рождаются бравые солдаты Швейки. А вообще знаешь, я же только Канта дочитал — и вот подробность идеалистической философии, ее направленность на просвещение — это то, что нужно сейчас, думаю. В конце концов, эти времена когда-нибудь закончатся…

МИША. А столько всего сломано…

ВИТЯ. Да, столько всего сломано, что кому-то нужно будет поднимать все заново. Кому-то, кто умеет подняться над ситуацией, кому-то с мозгами, кто умеет оставить предрассудки и обиды позади…

МИША. И кому, как не нам.

ВИТЯ. Кому, как не нам.

Витя с Мишей пьют кофе с чувством гордости за самих себя. Молчание.

МИША. Ну, во сколько джем твой?

ВИТЯ. В семь. Полторы тыщи.

Миша проверяет кошелек, смотрит, сколько денег у него осталось на карте.

МИША. Да бля.

ВИТЯ. Что?

МИША. Тысяча четыреста. Ровно.

ВИТЯ. Сочувствую

МИША. Сто рублей, сука.

ВИТЯ. Обидно.

МИША. Это ты виноват!

ВИТЯ. Я-то тут причем?

МИША. Так сложно было баллами поделиться?

ВИТЯ. Снова здорово.

МИША. Жадина-говядина, блин! Турецкий барабан!

К ребятам подходит девочка лет восьми, заставляя Мишу прикусить язык.

ДЕВОЧКА. А вы знаете, что те, кто говорят «турецкий барабан», — коренные москвичи?

МИША. А как еще можно?

ВИТЯ. Соленый огурец.

Миша недоуменно глядит на Витю. Молчание.

МИША. Что за глупость — соленый огурец.

ВИТЯ (невозмутимо). На полу валяется, никто его не ест.

МИША. Никогда не слышал. Это к чему вообще?

ВИТЯ. А турецкий барабан к чему?

МИША. Ну как к чему, турецкая война, султаны… (Смутившись.) Ну все так говорят!

ДЕВОЧКА. Только коренные москвичи так говорят. Остальные говорят «соленый огурец».

ВИТЯ. Так я тоже коренной москвич.

МИША. Пиздабол ты, а не коренной москвич!

Витя испуганно раскрывает глаза, Миша понимает, что совершил ошибку, но слово не воробей, и девочка в слезах выбегает из кофейни. Миша подавлен. Пожилая пара возмущается так громко, что заглушает Джо Дассена. Витя сжимает губы в ниточку. Молчание.

МИША. Ладно, я пойду, наверное.

ВИТЯ. Давай прогуляемся? Погода отличная.

МИША. Давай.

Оба выходят из-за стола. Пока они накидывают пальто — не друг на друга, это бы было чересчур, но все равно очень и очень элегантно, — к баристе подходит девушка, читавшая Стругацких. Она достает кошелек.

ДЕВУШКА. Дайте, пожалуйста, сэндвич с тофу.

БАРИСТА. Да, конечно. Сто рублей.

ДЕВУШКА (копаясь в кошельке). Блин, ни копейки…

БАРИСТА. Может, у вас есть баллы?

Витя с Мишей переглядываются — и читают во взглядах друг друга очень многое. Если бы автор развернул это в пространный диалог, то он бы получился никак не меньше «Бури» Уильяма Шекспира. Наконец Миша кивает другу, тем самым соглашаясь с принятым Витей решением, и тот, весь как есть, в пальто-шинели, подходит к девушке.

ВИТЯ. У меня есть баллы. Разрешите заплатить за вас?

Девушка от неожиданности роняет Стругацких, Витя поднимает книгу и подает незнакомке. Та рдеет — и цвет ее кожи становится удивительно похожим на цвет кожи Вити. Таких параллелей она доселе в литературе не встречала.

ДЕВУШКА. Спасибо!

Миша бесшумно уходит из кофейни. Дружба торжествует не благодаря обстоятельствам, а вопреки оным. Самое интересное — разговор с девушкой, знакомство, женитьба и семейная жизнь — происходит в головах у зрителей, за кадром. Занавес, артистов просят на поклоны.

КОНЕЦ

ЛибестодыДевять жизней одной московской пары

Иль Беатриче, покорясь натуре,на плечи Данту ноги б вознесла —какой бы этим вклад она внеслав сокровищницу мировой культуры?

Тимур Кибиров. Amour, Exil

Январь. Замерзли

Двенадцатого января Москва безумно холодила. Ваня держал под руку любимую. Когда она спрашивала его о чем-то, он слышал только:

— …Котик?

Не потому, что плохо слушал, а из-за холода. Двенадцатого января Москва безумно холодила, а ночью был вообще пипец. Чтобы не стучали зубы, он стиснул челюсть. Застучало в ушах.

— …А, котик?

— М-м-м!

Приехала она недавно, в понедельник. Мысль об этом ненадолго согрела Ваню. «Перчатки! Надо… перчатки!» — рассуждать длиннее у него не получалось.

— Котик, ты совсем меня не слушаешь!

Она обернулась к нему. «Не стой!» — мучительно выдавил мысль Ваня, но только мысль. А то обидится. Мимо, свиристя шинами по снегу, проехал грузовик.

— Слушаю.

— Неправда! Вот о чем я сейчас говорила?

— О Шопене.

— Котька! — она расцвела и поцеловала Ваню в губы. — Ты совсем замерз!

— Нет, ничего. Чуть-чуть.

— Губы ледяные! Давай еще тут покружимся и спрячемся где-нибудь? Давай?

— М-м-м!

Прятаться было негде. Мысль эту Ваня вертел в голове и так, и эдак, но ни к чему дельному в процессе размышлений не пришел. Вот только холодно. Эта мысль плотно засела в Ваниной умной голове.

— Где-нибудь в торговом центре, да?

Торговый центр «Зеленый» в три часа ночи не работал. Положа руку на сердце, мало что работало в три часа ночи на станции метро «Бутырская». Кроме мороза. И пары тусклых фонарей.

— Или в кафе. Круглосуточном.

Ванина любимая приехала из Вены. Ей казалось, что в Москве не круглосуточные только театральные кассы. С самого утра Ваня пытался намекнуть об этом Беатриче, но ее чары (Ваня, помимо всего прочего, был еще и поэтом) противились любому разговору на прагматическую тему.

— Ванечка, мур?

— Мур.

— Давай играть в слова? — Она изящно поправила воротничок. — Парапет.

— Теплица.

— Артишок.

— Костер.

— Рондо! Знаешь, что такое рондо, котик?

Гуляли они долго. Дорога вдоль шоссе была не самой живописной. Помимо зелени — ее было много, всяких черных деревьев, кустов и недоскошенных травинок, выскочивших, словно прыщи, в промежутках между плитками, — прогулочный маршрут по Огородному проезду мог похвастаться разве что заправками. Туда вести приличную девушку Ване не позволяла совесть. «Кеды… — думал он, теряя чувствительность пальцев на ногах. — Зря кеды. Пиджак… тоже зря пиджак». Потом Ваня подумал о том, что если зря пиджак, то, может, зря и одеваться, и вежливо общаться — а это был путь в никуда. Этому его научило внимательное изучение классической литературы.

— Милая, — он аккуратно сжал ее руку, — может, к тебе домой?

— Ты чего! — Беатриче рассмеялась. — Там же родители.

— Ко мне?

— А там твои! Так холодно? Давай я тебя погрею.

Любимая, не сбавляя шага, начала растирать Ванину ладонь. Боль пронеслась по кровотокам через все его заледеневшее тело прямо в кончики пальцев. Не бывший ранее замеченным в трусливости, гордившийся (заслуженно!) тем, что никто не смел назвать его слабаком ни в школе, ни в студенческие годы, Ваня по-девчачьи вскрикнул.

— Любимый! Нам еще полночи гулять. У тебя телефон совсем вырубился?

— Совсем. А у тебя?

— Конечно, днем еще. Давай так — пойдем куда глаза глядят, а как только увидим где-нибудь теплое место, сразу туда зайдем. Хорошо?

— Угу.

— Миленький, ну чего ты!

— Все хорошо.

— Тогда поцалунок! В щечку!

Беатриче обвила его шею и горячо поцеловала. Вокруг, будто узор от тающей снежинки, растеклось тепло. У Вани подкосились ноги. Любимая прижалась к нему вплотную — и в это чудеснейшее из мгновений кровь прилила к совсем другой части его тела, той, для которой приличного названия не существует, хотя ничего пошлого или грубого в ней нет; двое влюбленных называли ее просто: «часть», — часть собрала все сохранившееся Ванино тепло, и этого тепла хватило, чтобы Беатриче почувствовала ее сквозь пуховик.

— А это что такое? — игриво спросила она.

Ваня нахмурился. Несмотря на некоторую инфантильность, присущую студентам из Европы, его любимая прекрасно знала, что это такое.

— Кто у нас проснулся!