Неизвестный Сталин E-Book

Жорес Медведев

• Herausgeber: Время
• Kategorie: Sachliteratur, Reportagen, Biografien
• Serie: Собрание сочинений Жореса и Роя Медведевых
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2014

Seitenzahl: 1135

Beschreibung

С распадом СССР были рассекречены многие архивы, у историков появилась возможность ознакомиться с новыми свидетельствами, документами, фактами, что спровоцировало небывалый поток литературы, в том числе и на тему "Сталин и сталинизм". Что же отличает "Неизвестного Сталина" Жореса и Роя Медведевых от остальных попыток исследователей раскрыть секреты великого вождя и его эпохи? Объективность. Авторы опираются исключительно на материалы архивов. К ранее изданному "Неизвестному Сталину", который уже переведен на двенадцать языков, добавлены новые разделы

Leseprobe

Жорес Александрович Медведев Рой Александрович Медведев

Неизвестный Сталин

Серия "Собрание сочинений Жореса и Роя Медведевых"

С распадом СССР были рассекречены многие архивы, у историков появилась возможность ознакомиться с новыми свидетельствами, документами, фактами, что спровоцировало небывалый поток литературы, в том числе и на тему «Сталин и сталинизм». Что же отличает «Неизвестного Сталина» Жореса и Роя Медведевых от остальных попыток исследователей раскрыть секреты великого вождя и его эпохи? Объективность. Авторы опираются исключительно на материалы архивов. К ранее изданному «Неизвестному Сталину», который уже переведен на двенадцать языков, добавлены новые разделы.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ

Третье издание нашей книги «Неизвестный Сталин» вышло в свет в 2007 году и было быстро реализовано. Оно было существенно расширено в сравнении с первыми изданиями книги 2001 и 2002 годов. Новые книги были опубликованы также в Сербии, в Японии и в Китае.

За период с 2007 по 2010 гг. в распоряжение историков не было представлено почти никаких новых документов и свидетельств о жизни и деятельности И. В. Сталина. Не слишком расширился и круг наших знаний о жизни Советского Союза в 1920-1950-х годах. Однако именно в последние три года интерес, если не исследователей, то широкой общественности к фигуре Сталина неожиданно вырос. И на телевидении, и во всех печатных и электронных СМИ прошло несколько дискуссий о Сталине. Были изготовлены и показаны несколько не столько художественных, сколько коммерческих сериалов о Сталине. Но и среди художественных фильмов последнего времени наибольший успех выпал на долю фильмов о Великой Отечественной войне, а также о советской действительности до и после войны. Временам Сталина было посвящено и несколько театральных постановок. При обсуждении новой серии учебников по истории России для средней школы наибольшую полемику вызвали разделы о Сталине и его роли в российской и советской истории. Многих наблюдателей удивляет противоречивость и резкость откликов общества как на осуждение, так и на восхваление Сталина. Несомненный успех сопутствовал телевизионным фильмам, которые были поставлены по книгам Александра Солженицына и Варлама Шаламова. И тем не менее во многих российских городах было весьма широко отмечено 130-летие со дня рождения Сталина. Иностранных корреспондентов в Москве удивил тот размах, с которым юбилей Сталина был отмечен 21 декабря 2009 года. Сотни людей принесли цветы на могилу Сталина близ Кремля. В большом зале гостиницы «Измайловская» собралось более двух тысяч человек; здесь звучали стихи и здравицы в честь Сталина, а знаменитые актрисы пели под звуки военного оркестра. Согласно опросу ВЦИОМа, проведенному в эти же дни, 54 % граждан России высоко оценили организационные способности Сталина и его роль в Великой Отечественной войне. Этот результат был выше, чем при опросах 5 или 10 лет назад. На вопрос, прозвучавший в одной из телепередач и обращенный к публике, — «Сталин с нами?» более 30 % зрителей ответили положительно: «Да, с нами». В большом телевизионном шоу «Имя России», проведенном более года назад, имя Сталина оказалось на третьем месте — из 500 имен.

Некоторые из деятелей российской оппозиции объясняют этот необычный феномен популярности Сталина политикой нынешнего российского руководства. «Государство намекает, — заявил один из лидеров этой оппозиции, — что сталинская тактика входит в его нынешний арсенал для контроля над страной». Но это не так. Еще 30 октября 2007 года в День памяти жертв политических репрессий, установленный не государством, а общественной организацией «Мемориал», президент В. В. Путин впервые и вместе с Патриархом Алексием II прибыл на бывший Бутовский полигон НКВД недалеко от МКАД. Здесь в 1937–1938 гг. проводились массовые расстрелы людей, незаконно осужденных за их якобы «антисоветскую деятельность» или за одни лишь критические высказывания. Среди жертв этого террора в Бутово захоронены и тела более чем тысячи священников, а общее число убитых и захороненных на полигоне превышает 20 тысяч человек. Алексий II совершил здесь поминальную службу, а Владимир Путин сказал: «Все мы хорошо знаем, что хоть 1937 год и считается пиком репрессий, этот год был хорошо подготовлен предыдущими годами жестокости, — достаточно вспомнить расстрелы заложников в годы Гражданской войны, уничтожение целых сословий, духовенства, раскулачивание крестьян, уничтожение казачества. Такие трагедии повторялись в истории человечества не однажды. Это случалось тогда, когда привлекательные на первый взгляд, но пустые идеалы ставились выше основной ценности, ценности человеческой жизни, прав и свобод человека. Для нашей страны это особая трагедия, потому что масштаб колоссальный. Уничтожены были и сосланы в лагеря, расстреляны, замучены сотни тысяч, миллионы человек. Причем это были люди со своим собственным мнением, люди, которые не боялись его высказывать. Это цвет нации. И мы, конечно, долгие годы, до сих пор ощущаем эту трагедию на себе. Многое нужно сделать, чтобы эта трагедия никогда не забывалась, чтобы о ней помнили»[1]. Ровно через два года — 30 октября 2009 года — президент России Дмитрий Медведев разместил в своем видеоблоге материал — «Память о национальных трагедиях так же священна, как и память о победах». В своих комментариях, которые передавались как в интернете, так и по главным каналам российского телевидения, Дмитрий Медведев не только осудил ужасы сталинских чисток, но также призвал к созданию музейно-мемориальных центров, посвященных зверствам того времени, и к продолжению работ по поиску мест массовых захоронений. Он посетовал, что многие молодые люди почти ничего не знают о сталинских репрессиях и не могут назвать даже двух-трех фамилий известных людей, пострадавших или погибших в тот период. «До сих пор можно слышать, — заявил Медведев, — что эти многочисленные жертвы были оправданы некими высшими государственными целями. Но ничто не может ставиться выше ценности человеческой жизни. И репрессиям нет оправданий».

Российское общество слабо отреагировало на эти слова и на эти сигналы. Для значительной части российского общества Сталин остается позитивной, а не негативной фигурой нашей российской истории. В чем дело? Этому много причин, но главная, на наш взгляд, лежит в тех очень больших и глубоких изменениях, которые произошли в последние 20 лет как на советском, так и на постсоветском пространстве. Поражение Советского Союза в «холодной войне» привело не только к распаду СССР. Оно сопровождалось не только болезненными унижениями для российского общественного и национального сознания, но и крайне тяжелыми материальными и человеческими потерями. Только экономика Российской Федерации потеряла в 1991–1999 гг. около 40 % своей производственной мощи и своих активов. Примерно вдвое снизился и жизненный уровень населения страны и особенно его старших поколений. Потери в Украине или в республиках Средней Азии были еще большими. Средняя продолжительность жизни российских граждан снизилась за период с 1986 по 2001 гг. на пять лет — для мужчин до 58,5 лет. Это означает, что более чем 10 миллионов российских мужчин и женщин ушли из жизни раньше тех сроков, которые им обеспечивал уровень жизни в последние 10 лет существования СССР. В основном это были люди военных поколений, в том числе и ветераны и участники войны. Во многих отношениях потери «лихих» 1990-х годов были более тяжелыми, чем потери в годы Великой Отечественной войны, которая кончилась не поражением, а победой. Нет поэтому ничего удивительного в том, что общественное сознание нашего народа в мучительных поисках новой национальной и государственной самоидентификации обращается не к празднику российского суверенитета 12 июня, а к празднику Победы 9 мая; и не к фигурам Б. Ельцина, М. Горбачева или Н. Хрущева, а к фигуре Сталина, а также к фигурам Брежнева и Андропова. Именно победа советского народа в Великой Отечественной войне и участие СССР в послевоенном устройстве мира отпечатались в национальном сознании русских людей как главные события в истории России в XX веке, а во многих отношениях и во всей российской истории. Но эти события в этом же национальном сознании невозможно отделить от имени и деятельности Сталина.

Конечно, никакими соображениями нельзя оправдать незаконные репрессии и массовый террор, который также связан с именем и деятельностью Сталина. Историк обязан оценивать прошедшие эпохи во всей их противоречивой сложности, ибо именно из такого трудного прошлого вырастает как наше трудное настоящее, так и наше, может быть, лучшее будущее.

Это лишь часть соображений, которые побудили нас предложить читателю новое издание нашей книги.

Жорес и Рой Медведевы.

15 января 2010 г.

ЧАСТЬ IСТАЛИН ПОСЛЕ СТАЛИНА

ЗАГАДКИ СМЕРТИ СТАЛИНА

БОЛЕЗНЬ ИЛИ ЗАГОВОР?

Предположения о том, что Сталин умер преждевременно, в результате заговора и отравления каким-то медленно действующим ядом, очень распространены. Наиболее подробную теорию убийства Сталина Берией разработал А. Авторханов еще в 1976 году.[2] С тех пор появилось множество вариантов этой теории. Последний из них можно найти в недавней биографии Сталина, написанной Эдвардом Радзинским с использованием ранее засекреченных архивных документов.[3] Однако никаких фактов в пользу этих теорий никогда не было найдено. Смерть Сталина не была неожиданной. Его здоровье ухудшалось очень заметно именно в 1951–1952 годах. Никакой медицинской помощи он не получал и даже не подвергался медицинским обследованиям. Его хронические заболевания, прежде всего гипертония, атеросклероз и ревматические боли в мускулах, прогрессировали. С конца 1952 года возникли неизвестные проблемы в легких, в связи с чем Сталин неожиданно прекратил курение. Все это указывало на приближение конца. Однако именно это приближение конца, очевидное и для самого Сталина, делало его все более и более опасным для окружающих соратников и для всей страны.

В этот период февраля-марта 1953 года Сталин торопился завершить судами и приговорами две наиболее необычные даже для СССР репрессивные кампании, в ходе которых уже были арестованы сотни людей. В прошлом сталинский террор был в основном политическим. Репрессивные акции национального характера, такие, как выселение мусульманских народов с Северного Кавказа и из Крыма, проводились тайно, без широких политических кампаний. В 1952 году националистические репрессивные кампании были открытыми. Одна из них носила антисемитский характер и формировалась вокруг «сионистско-американского заговора», привязанного к «делу врачей». Вторая была антигрузинской, вернее антимингрельской, связанной с «раскрытием» в Грузии якобы заговора с целью ее отделения от СССР.

Уже было очевидно, что завершение этих репрессивных кампаний будет неизбежно связано с изменениями руководства в СССР. Молотов, Микоян и Ворошилов лишились политического влияния в конце 1952 года и не входили в ближайшее окружение Сталина. Следующей группой соратников, над которыми нависла угроза, были Маленков, Берия и Каганович. Их судьба могла решиться в течение нескольких недель. Болезнь и смерть Сталина были для всех этих лидеров спасением. Именно на этом очевидном факте основываются и теории убийства Сталина в результате заговора в среде его ближайших соратников, советского варианта «дворцового переворота». Косвенным свидетельством в пользу заговора служит официальная фальсификация в правительственном сообщении даты случившегося у Сталина кровоизлияния в мозг, а также места, где это произошло (дача в Кунцеве, а не кремлевская квартира, как сообщили населению страны). В пользу теории заговора говорит и неоправданно длительная, многочасовая задержка вызова врачей к больному Сталину.

Я возвращаюсь здесь к проблеме болезни и смерти Сталина для того, чтобы отметить высокую вероятность предположений о наличии заговора, а следовательно, показать необоснованность теории убийства. Но это был не длительно подготавливаемый заговор, а заговор, стихийно возникший уже в связи с фатальной болезнью Сталина. Этот заговор был направлен не против самого Сталина, потерявшего власть вместе со своим сознанием после парализовавшего его обширного инсульта. Его ближайшие соратники объединились для того, чтобы вернуть себе ту власть, которой они лишились в октябре 1952 года в результате решений XIX съезда КПСС, создания расширенного Президиума ЦК КПСС и ликвидации прежнего Политбюро. В короткий период времени между инсультом у Сталина 1 марта 1953 года и вызовом к нему врачей утром 2 марта было произведено новое распределение власти в стране двумя конкурирующими между собой группами: Маленкова-Берии и Хрущева-Булганина. Борьба между ними предотвратила появление в стране после смерти Сталина одного лидера-вождя и положила начало сложной внутрипартийной борьбе 1953–1957 годов. Именно этот период нестабильности привел к тем кризисам в КПСС (арест Берии и его группы, доклад Хрущева о культе личности, ликвидация «антипартийной группы» Молотова, Маленкова, Ворошилова, Кагановича и Булганина, а затем и смещение маршала Г. К. Жукова), которые в конечном итоге подорвали авторитет КПСС и привели к ее исторической деградации.

ЗДОРОВЬЕ СТАЛИНА. 1923–1940 ГОДЫ

Весной 1923 года молодой Анастас Микоян, который в 27 лет был уже секретарем Северо-Кавказского краевого комитета РКП(б), приехав в Москву, навестил Сталина в его кремлевской квартире. Рука Сталина, как свидетельствует Микоян в своих воспоминаниях, была забинтована. «Рука болит, — объяснил Сталин, — особенно весной. Ревматизм, видимо. Потом проходит». На вопрос, почему он не лечится, ответил: «А что врачи сделают?»[4] Микоян уговорил Сталина поехать лечиться в Сочи, на мацестинские горячие сероводородные ванны, которые уже в течение многих десятилетий считались хорошим лечебным средством именно при болезнях суставов. Осенью того же года Сталин, послушавшись Микояна, поехал в Сочи.

У Сталина действительно периодически болели мышцы рук и ног. Он полагал, что это ревматизм, который он получил в результате четырехлетней ссылки в Восточную Сибирь. Так оно, по-видимому, и было. Мацестинский курорт помог Сталину, и боли в мышцах почти исчезли. Но это было временное облегчение. Радикального выздоровления при ревматоидных и артритных заболеваниях не бывает и в наши дни. Сталин стал приезжать в Мацесту каждый год. Первые годы он во время приездов в Сочи жил в отдельном доме, выбранном для него Микояном. Но в 1926 году для Сталина оборудовали помещение в санатории в Старой Мацесте. Главным врачом этого санатория был врач-курортолог Иван Владимирович Валединский. Краткие записи Валединского о встречах со Сталиным, опубликованные недавно, дают наиболее ясную картину здоровья Сталина до 1940 года.[5]

Осмотр Сталина, произведенный тремя врачами, не обнаружил никаких отклонений от нормы. Сталин тем не менее прошел полный курс мацестинских теплых сероводородных ванн от естественных горячих источников. Это ему помогло. Однако в 1927 году Сталин снова приехал в Мацесту, уже в конце ноября и с теми же жалобами. Он провел на курорте почти весь декабрь. Перед началом курса сероводородных ванн было проведено тщательное обследование здоровья пациента, включавшее рентгеновские снимки легких и кардиограмму сердца. Было измерено и кровяное давление. Все оказалось в норме. Сталину тогда было 48 лет. Лечебные ванны опять помогли ему. В 1928 году Сталин не брал отпуск и оставался весь год в Москве. В 1929 году Сталин уехал отдыхать на юг и начале августа, сначала в Нальчик, а затем в Сочи. Чувствовал он себя плохо — только в письме от 29 августа Молотову сообщил: «Начинаю поправляться». Еще через месяц Сталин писал в Москву: «Думаю остаться в Сочи еще неделю». В 1930 и 1931 годах Сталин также удлинял свой отпуск на юге до двух месяцев, уезжая в начале августа и возвращаясь в Москву в начале октября. К нему в санаторий приезжали с длительными визитами некоторые друзья, особенно часто Ворошилов, Киров и Горький. В Москве в это время председательствовал на заседаниях Политбюро Молотов, Сталин регулярно отправлял ему с фельдъегерской службой записки — инструкции по очень многим проблемам. Записка от 13 августа 1930 года кончалась припиской: «P.S. Помаленьку поправляюсь». Через месяц, 13 сентября, Сталин уже сообщал Молотову: «Я теперь вполне здоров». В 1931 году Сталин побывал и в Цхалтубо. Он писал Молотову в записке от 21 августа: «Вода здесь оказалась замечательная. Ей-ей. Расскажу подробно, когда увидимся».[6]

К этому времени Сталин уже сделал Валединского своим личным врачом не только во время пребывания на юге, но и в Москве, где по распоряжению Сталина Валединскому была подарена пятикомнатная квартира. Валединский также был назначен медицинским руководителем по развитию курортов Цхалтубо.

Благодаря особому вниманию Сталина все Черноморское побережье Кавказа интенсивно развивалось именно как курортное. Здесь были открыты десятки новых минеральных лечебных источников и построены многочисленные санатории и дома отдыха. Появились заводы по производству минеральной воды в бутылках для продажи по всей стране.

В 1936 году, в декабре, Валединский был вызван к Сталину на дачу в Кунцево по поводу заболевания ангиной, сопровождающейся высокой температурой. В осмотре больного участвовали также профессор В. Н. Виноградов, кардиолог, и профессор Б. С. Преображенский, специалист по заболеваниям горла. Сталин встретил Валединского как старого друга и расспросил его о работе недавно созданного Всесоюзного института экспериментальной медицины. При этом Сталин заметил, что ученые ВИЭМ «много занимаются теорией, мало дают в практику и не занимаются проблемой продления жизни».[7] Вскоре после этого замечания, переданного руководству ВИЭМ, проблема продления жизни стала приоритетной в исследованиях советской медицины. В 1937 году профессор Александр Богомолец, директор Института физиологии в Киеве, основал постоянную экспедицию при Академии наук Украинской ССР для исследования уникального феномена долгожительства в Абхазии и в Грузии. Сталин верил в легенды о том, что кавказцы живут особенно долго благодаря горному климату, талой ледниковой воде и особенностям своей диеты, богатой мясом, молочными продуктами, овощами и фруктами, но бедной хлебными изделиями. «Живую» воду ледниковых ручьев регулярно привозили Сталину в Москву. Сталин считал, что испарения древесины улучшают качество воздуха. Поэтому все комнаты, где жил и работал Сталин, в Кремле и на дачах, были обшиты деревом и не покрывались краской. На даче в Кунцеве под Москвой и на других его дачах у Сталина была личная русская баня с парной и русская печь. Несмотря на центральное отопление, зимой часто разжигались камины. При появлении болей в суставах или в мышцах Сталин забирался полежать на русской печи. Эту привычку он сохранил до конца жизни.

Валединский в последний раз осматривал Сталина 13 февраля 1940 года, опять по поводу инфекции горла. У Сталина была повышенная температура, но он работал. Именно в эти дни шли ожесточенные бои на советско-финском фронте. На рабочем столе у Сталина была разложена карта Финляндии. Он познакомил врачей с ходом военных действий и, стукнув карандашом по столу, сказал: «На днях будет взят Выборг». Выборг был, однако, взят только через месяц.

Профессор И. В. Валединский в 1944 году перешел на работу в подмосковный правительственный санаторий «Барвиха», где он стал главным врачом. Личным врачом Сталина по его же выбору был назначен профессор Владимир Никитович Виноградов, специалист по сосудисто-сердечным заболеваниям. Это было связано с новыми проблемами в состоянии здоровья Сталина. У него появились признаки гипертонии и атеросклероза.

РАБОЧИЙ РЕЖИМ СТАЛИНА

Сталин, как известно, работал в Кремле в основном вечером и часто до глубокой ночи. Приезжая в Кремль, он сначала просматривал и подписывал документы, а затем проводил различные совещания и заседания. Каждый день кабинет Сталина посещали от 5–6 до 20–22 человек. Уже далеко за полночь, иногда после просмотра кинофильма, Сталин уезжал на «ближнюю» дачу в Кунцево, где после обильного ужина ложился спать в 3 или 4 часа утра. Уже в кровати просматривал некоторые книги из своей библиотеки. Вставал Сталин между 10 и 11 часами утра. После легкого завтрака работал с бумагами, решал некоторые проблемы по телефону и беседовал с вызванными на дачу посетителями. Такой режим развивался постепенно. В 20-е годы Сталин появлялся в своем кремлевском кабинете уже с утра, тем более что его квартира находилась рядом. На дачу он с семьей выезжал лишь летом. После дневного обеда Сталин любил, как все южане, немного поспать. Затем он продолжал прием в кремлевском кабинете, заканчивая работу к 7–8 часам вечера. В этот период у Сталина была нормальная семья, двое сыновей и дочь, и это, в основном, определяло и нормальный образ жизни.

После самоубийства жены в 1932 году режим Сталина резко изменился. Он уже не мог жить в кремлевской квартире и на своей старой даче в Зубалове. Для Сталина в 1934 году построили новую дачу в подмосковном районе Кунцево в лесном массиве. Поездка на дачу из Кремля занимала не больше 15 минут. В Кремль Сталин приезжал теперь только один раз, в 17–18 часов, и работал до 22–23 часов, иногда и позже. Ночевать всегда уезжал и Кунцево и на поздний ужин, который он называл обедом, часто приглашал своих друзей и партийных соратников. За обедом решались и государственные проблемы. Во время таких обедов поглощалось много алкоголя, но Сталин, по многим свидетельствам, пил только грузинские вина. Употребление вина было для Сталина своеобразным средством от мучившей его бессонницы. Алкоголь как снотворное иногда рекомендуется и врачами.

Во время войны в 1941–1945 годах этот режим сохранялся, но периоды сна еще больше сократились. Важные решения нередко нужно было принимать в любое время дня и ночи. Никаких выходных дней или отпусков не было. Сталин работал в Кремле и на даче по 14–15 часов каждый день. Дача стала филиалом Ставки, и сотрудники Генерального штаба часто докладывали обстановку на фронтах именно здесь. На территории дачи был быстро сооружен большой подземный бункер с рабочими кабинетами. По внешнему периметру дачи располагалась дальнобойная морская зенитная артиллерия. Во время налетов немецкой авиации на Москву пушки грохотали всю ночь. Непосредственно на территории дачи было несколько установок зенитных пулеметов на случай возможного выброса немецкого десанта. В течение трех-четырех месяцев конца 1941 и начала 1942 года основной рабочий кабинет Сталина в Москве также был перенесен под землю в районе станции метро «Кировская».

НАЧАЛО СЕРЬЕЗНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ

Первый микроинсульт произошел у Сталина между 10 и 15 октября 1945 года. Однако никаких медицинских деталей о характере заболевания не сохранилось. Не исключено, что это был не инсульт, а гипертонический криз, то есть резкое повышение кровяного давления, которое может сопровождаться спазмами сосудов головного мозга, временной потерей сознания и частичным временным параличом.

В Кремлевской больнице существовала «история болезни Сталина», в которую записывались данные о здоровье Генсека за многие годы. Любая больница имеет медицинское «досье» на каждого из своих постоянных пациентов, это обычная медицинская практика. Однако после ареста личного врача Сталина В. Н. Виноградова в 1952 г. все медицинские документы о Сталине были уничтожены по его же личному распоряжению. Сталин не хотел, чтобы объективные данные о состоянии его здоровья могли быть кому-либо известны.

Дочь Сталина Светлана в своих воспоминаниях пишет, что осенью 1945 года «отец заболел и болел долго и трудно».[8] О характере заболевания Светлана ничего не знала, так как ей не разрешали ни посещать отца, ни звонить ему по телефону. Сталину нельзя было звонить больше месяца, и это породило слухи о том, что у него наблюдалась временная потеря речи.

Сталин выздоравливал от своего недуга в одном из санаториев Сочи. Он не звонил в Москву, но отправлял письма в Политбюро. При микроинсультах или гипертонических кризах больной обычно выздоравливает, но без полного восстановления работоспособности. Симптомы болезни проходят, но причины, ее вызвавшие, остаются. Больному поэтому рекомендуют изменить режим и уменьшить объем работы. Надежных медицинских средств для стабильного снижения кровяного давления в 1945 году еще не было. Врачи рекомендовали обычно отдых, а при бессонницах — снотворное. Снотворное Сталин не стал принимать, но объем своей работы уменьшил.

С 1946 года Сталин стал реже появляться в Кремле и не оставался там надолго. Часто посетители приглашались к нему лишь в 20, 21 или даже в 22 часа, и совещания продолжались не более 2–3 часов. Для решения текущих проблем посетителей иногда приглашали днем на дачу или вечером на обед. Был сокращен поток бумаг, которые требовали визы или подписи Сталина. По свидетельству дочери Светланы, Сталин после болезни в 1945 году большую часть времени проводил в лесном парке, в центре которого и была построена его кунцевская дача. В парке ему поставили несколько беседок со столиками. «Он целыми днями вот так перемещался по парку, ему несли туда бумаги, газеты, чай, в этом проявлялся его рационализм: последние годы ему хотелось здоровья, хотелось дольше жить».[9]

Осенью 1946 года Сталин, впервые с 1937 года, уехал отдыхать на юг. Отпуск был удлинен до трех месяцев и начался в Крыму. В 1949 году специально для Сталина был выстроен большой санаторный комплекс на берегу горного озера Рица в Абхазии. Сталин теперь мог несколько месяцев в году жить в горах, на высоте почти 1 000 метров над уровнем моря.

Светлана последний раз приезжала к отцу на дачу в Кунцево 21 декабря 1952 года. Это был его официальный день рождения, ему исполнилось 73 года. «Он плохо выглядел в тот день. По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертонии, так как неожиданно бросил курить и очень гордился этим — курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет».[10]

Светлана обратила внимание и на то, что у отца изменился цвет лица. Обычно он всегда был бледен. Сейчас лицо стало красным. Светлана правильно предполагает, что это был признак сильно повышенного кровяного давления. Осмотров Сталина уже никто не проводил, его личный врач был в тюрьме.

Сталин бросил курить из-за симптома «нехватки воздуха для дыхания» и болей в легком. Это были признаки начинавшейся эмфиземы легких или хронического бронхита. Однако резкое прекращение курения у людей, ставших зависимыми от никотина, ведет к физиологическим и психологическим изменениям, продолжающимся несколько месяцев. Нарушения обмена веществ ведут к отложениям жира. Возникает усиление раздражимости, и появляется трудность концентрации внимания. Всегда худощавый, Сталин прибавил в весе именно в начале 1953 года. Увеличение веса, в свою очередь, ведет к повышению кровяного давления.

Процесс разрушения организма можно было замедлить условиями полного покоя и санаторного режима. Однако осенью и зимой 1952 года Сталин, впервые в послевоенный период, отказался от отпуска, несмотря на большую дополнительную рабочую нагрузку, которая была связана в октябре с организацией и проведением XIX съезда КПСС. Сразу после съезда, сформировавшего новую структуру партийного руководства, Сталин стал ускорять проведение двух обширных репрессивных кампаний, известных в последующем как «дело врачей-сионистов» и «мингрельское дело», завершение которых предполагало и новые изменения в высшем партийном и государственном руководстве. В ноябре и декабре 1952 года наиболее частыми посетителями кремлевского кабинета Сталина были министр госбезопасности С. Д. Игнатьев и его заместители С. А. Гоглидзе, В. С. Рясной и С. И. Огольцов.

В первой половине февраля 1953 года Сталин встречался с несколькими работниками госбезопасности по вопросам реорганизации зарубежной разведки. Среди вызванных к Сталину был генерал Павел Судоплатов, в то время заместитель начальника Первого (разведывательного) управления МГБ. В недавно изданных воспоминаниях Судоплатов пишет: «Я был очень возбужден, когда вошел в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло… Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами были длиннее».[11]

1-2 МАРТА 1953 ГОДА. СВИДЕТЕЛЬСТВА ОЧЕВИДЦЕВ

В последний раз Сталин вел прием в своем кремлевском кабинете вечером 17 февраля 1953 года. С 20 часов до 20 часов 30 минут у него получила аудиенцию делегация из Индии во главе с послом Индии в СССР К. Меноном. В 22 часа 15 минут к нему пришли Булганин, Берия и Маленков, но с очень коротким визитом, продолжавшимся лишь 15 минут. 27 февраля 1953 года Сталин приезжал в Большой театр на балет «Лебединое озеро». 28 февраля, в субботу, Сталин приехал вечером в Кремль, но не для работы, а на просмотр кинофильма. В этот же вечер он пригласил на ужин в Кунцево своих наиболее частых посетителей: Хрущева, Булганина, Маленкова и Берию. Этот ужин начался около полуночи и закончился лишь к 4 часам утра в воскресенье 1 марта. По свидетельству Хрущева, Сталин во время ужина был в хорошем настроении и казался вполне здоровым.

В воскресенье 1 марта Хрущев ожидал нового приглашения от Сталина. Такие приглашения, именно в воскресенья, стали традицией, так как по воскресеньям, когда все отдыхали, Сталин страдал от одиночества. «Когда он просыпался, то сейчас же вызывал нас (четверку) по телефону, или приглашал в кино, или заводил какой-то разговор, который можно было решать в две минуты, а он его растягивал». Хрущев не стал даже есть дома днем: «…Целый день не обедал, думал, может быть, он позовет пораньше? Потом все же поел. Нет и нет звонка».[12]

Сын Хрущева, Сергей, в то время студент, живший с родителями, в своих воспоминаниях об отце подтверждает эту картину: «Отец не сомневался, что Сталин не выдержит одиночества выходного дня, затребует их к себе. Обедать отец не стал, пошел пройтись, наказав: если позвонят оттуда, его немедленно позвать… Звонка отец так и не дождался… Стало смеркаться. Он перекусил и засел за бумаги. Уже совсем вечером позвонил Маленков, сказал, что со Сталиным что-то случилось. Не мешкая, отец уехал».[13] В Москве в конце февраля начинает смеркаться примерно в 17.30. Маленков звонил Хрущеву около 23 часов.

В воскресенье 1 марта в служебном помещении дачи, примыкавшем к комнатам, где жил Сталин, с 10 часов утра дежурили старший сотрудник для поручений при Сталине, подполковник МГБ Михаил Гаврилович Старостин, помощник коменданта дачи Петр Лозгачев и подавальщица-кастелянша Матрена Петровна Бутусова, о которой Хрущев пишет как о «преданной служанке Сталина, работавшей на даче много лет». Были здесь и другие сотрудники, повара, садовник, дежурный библиотекарь, все, к кому Сталин мог обратиться с той или иной просьбой.

Собственно охрана дачи, составлявшая особое подразделение МГБ, осуществляла охрану территории, подходы и подъезды к даче. Между двумя высокими глухими деревянными заборами высотой более трех метров вокруг всей территории дежурили патрули с собаками. Всю территорию окружали ров и колючая проволока. Возле ворот для въезда на территорию дачи была «дежурная» — помещение для старших офицеров охраны. Проверка приезжавших была очень тщательной. С Можайского шоссе недалеко от Поклонной горы был поворот к даче Сталина. Дорога здесь была перекрыта шлагбаумом, который дежурные офицеры охраны открывали только для правительственных машин. Вторая проверка была у ворот, третья — при входе на дачу. Здесь дежурил работник охраны в военной форме полковника государственной безопасности. К территории дачи примыкало двухэтажное здание, жилое помещение или казарма для рядовых охранников, рассчитанная примерно на сто солдат и офицеров.

Все комнаты дачи и ее дежурных помещений были связаны внутренней телефонной системой — домофоном. Аппараты домофона имелись во всех комнатах Сталина, даже в ванной и туалете. По домофону Сталин заказывал себе еду или чай, просил принести газеты, почту и т. д. Кроме домофона почти все комнаты, где мог находиться Сталин, имели телефоны правительственной связи и телефоны обычной московской коммутаторной сети.

В СССР более ста человек — члены Политбюро, наиболее важные члены правительства, министры МГБ и МВД, военный министр, начальник Генерального штаба, заведующие основными отделами ЦК КПСС, первые секретари обкомов и партийные лидеры республик, командующие пограничными военными округами, секретари ЦК КПСС и некоторые другие государственные и партийные деятели — были связаны между собой двумя или тремя линиями правительственной связи и могли звонить напрямую Сталину в случае срочной необходимости.

Без особой нужды Сталину, конечно, никто не звонил, и, судя по рассказам дежуривших на даче Старостина и Лозгачева, в воскресенье 1 марта телефонных звонков Сталину не было. Эдвард Радзинский записал рассказ Петра Лозгачева о последовательности событий этого дня. К 10 часам утра «прикрепленные» и обслуживающий персонал собрались на кухне, ожидая звонка от Сталина. Сталин обычно давал первые распоряжения между 10 и 11 часами утра. Завтрак в так называемую малую столовую Сталина относила Бутусова. 1 марта все было иначе. Рассказывает Лозгачев: «В 10 часов в его комнатах — нет движения. Но вот пробило 11 — нет, и в 12 тоже нет. Это уже было странно».[14]

Выражение «нет движения» отражает тот факт, что в комнатах Сталина в дополнение к телефонам была особая система сигнализации, позволявшая охране следить за тем, в какой из нескольких комнат находился Сталин в тот или иной момент.

В каждую дверь и в мягкую мебель были вделаны особые датчики. (После смерти Сталина, когда решался вопрос о возможном превращении дачи в Кунцеве в Музей И. В. Сталина, на дачу приехала группа сотрудников Института Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Е. М. Золотухина, член этой группы, впоследствии вспоминала: «Из всей мягкой мебели торчали пружинки — остатки специальных датчиков, сигнализировавших охране, куда переместился Сталин».[15] )

Лозгачев продолжает свой рассказ: «Но уже час дня — и нет движения. И в два — нет движения в комнатах. Ну, начинаем волноваться. В три, в четыре — нет движения… Мы сидим со Старостиным, и Старостин говорит: „Что-то недоброе, что делать будем?“ …Действительно, что делать — идти к нему? В восемь вечера — ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять нету движения, в десять — нету».

Свидетельство Лозгачева подтверждается свидетельством Старостина, записанным в 1977 году бывшим охранником Сталина А. Т. Рыбиным. В 1953 году Рыбин уже не работал в охране Сталина, а был руководителем охраны Большого театра, это для МГБ также был объект правительственной охраны. Рыбин, находясь в отставке, по собственной инициативе также собирал свидетельства о смерти Сталина и о других событиях из жизни вождя. В 1995 году Рыбин опубликовал несколько брошюр, одна из которых посвящена событиям марта 1953 года. Свидетельствует Старостин: «В 22 часа я стал посылать Лозгачева к Сталину, так как нам было странно поведение Сталина. Лозгачев, наоборот, начал посылать меня к Сталину и сказал: „Ты самый старший здесь, тебе первому и надо заходить к Сталину“. Препирались меж собой долго, а время шло».[16] Лозгачев, по более поздней записи Радзинского, повторяет эту картину: «Я говорю Старостину: „Иди ты, ты начальник охраны, ты должен забеспокоиться“. Он: „Я боюсь“. Я: „Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?“ В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту передаем обычно мы. Точнее, я, почта — моя обязанность. Ну что ж… Да, надо мне идти».[17]

Эта картина, по-видимому, соответствующая действительности, совершенно противоестественна. Люди, которые при малейшем появлении каких-то оснований для беспокойства должны были рапортовать своим начальникам и принимать необходимые меры, ожидают часами, понимая, что что-то случилось. Боятся открыть дверь к Сталину, как будто там их ожидает вооруженная засада.

Помещение, в котором пререкались между собой Старостин и Лозгачев, находилось в особом служебном доме, соединенном с дачей Сталина коридором длиной около 25 метров. Двери, ведущие в жилую часть дачи, никогда не запирались. У Сталина с «прикрепленными» дежурными и с другими служащими дачи были простые и неформальные отношения. К вечеру 1 марта серьезно волновались уже весь обслуживающий персонал и вся охрана дачи, и это было естественно. Ненормальной была боязнь «прикрепленных» не только войти к Сталину, но даже позвонить ему по домофону. Дмитрий Волкогонов в краткой биографии Сталина, опубликованной в 1996 году, пытается объяснить страх «прикрепленных»: «…После полудня у обслуги появилась большая тревога. Однако без вызова никто не смел входить к вождю; так повелевала инструкция Берии».[18] Такой инструкции для охраны быть не могло. Берия уже с 1946 года не был ни начальником, ни куратором МГБ. По линии правительства и Политбюро он контролировал лишь деятельность МВД.

Примерно в 22.30 Лозгачев с пакетом из ЦК вошел в комнаты, где жил Сталин. То, что он увидел в так называемой малой столовой, было описано в разных вариантах много раз, так как Лозгачев немного менял свои свидетельства в разговорах с разными людьми. Неизменным остается главное — Сталин лежал на полу возле стола. Он был в пижамных брюках, уже мокрых от непроизвольного выделения мочи, и в нижней рубашке. Несомненно было то, что он лежал так несколько часов и сильно озяб. На столе стояла бутылка с минеральной водой «боржоми» и стакан. Судя по всему, Сталин, встав с кровати, вошел в столовую, чтобы выпить воды. В этот момент и случился инсульт. По этой картине очевидно, что все это произошло утром, во всяком случае, до 11 часов. По домофону Лозгачев вызвал помощь. Прибежали Старостин, Туков, Бутусова. Вчетвером они перенесли Сталина в другую комнату, так называемый большой зал, где положили на диван и укрыли пледом. Сталин был парализован и не отвечал на вопросы, хотя глаза его были открыты.

В отношении последующих событий существуют свидетельства и Старостина, и Лозгачева. Свидетельство Старостина было записано Рыбиным в 1977 году, свидетельство Лозгачева — Радзинским в 1995 году. В основном они совпадают. Подполковник МГБ М. Старостин был старшим в группе охраны, и на него легла обязанность вызова помощи. По свидетельству Светланы Аллилуевой, беседовавшей в последующие дни с другими работниками обслуживающего персонала дачи, «вся взволновавшаяся происходящим прислуга требовала вызвать врача… высшие чины охраны решили звонить „по субординации“, известить сначала своих начальников и спросить, что делать».[19]

Старостин: «В первую очередь я позвонил Председателю МГБ С. Игнатьеву и доложил о состоянии Сталина. Игнатьев адресовал меня к Берии. Звоню, звоню Берии — никто не отвечает. Звоню Г. Маленкову и информирую о состоянии Сталина. Маленков что-то промычал в трубку и положил ее на рычаг. Минут через 30 позвонил Маленков и сказал: „Ищите Берию сами, я его не нашел“. Вскоре звонит Берия и говорит: „О болезни товарища Сталина никому не говорите и не звоните“. Положил трубку».[20]

По свидетельству Лозгачева, эти разговоры происходили между 22 и 23 часами вечера. «…Сижу рядом со Сталиным и считаю минуты своего дежурства. Полагал, что прибудут по указанию Берии и Маленкова врачи. Но их не было. Часы пробили 23 часа 1 марта, но глухая тишина. Смотрю на часы — стрелка показывает час ночи, два, три… Слышу, в 3 часа ночи 2 марта около дачи зашуршала машина. Я оживился, полагая, что сейчас я передам больного Сталина медицине. Но я жестоко ошибся. Появились соратники Сталина Берия и Маленков… Стали соратники поодаль от Сталина. Постояли. Берия, поблескивая пенсне, подошел ко мне поближе и произнес: „Лозгачев, что ты панику наводишь? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Его не тревожь и нас не беспокой“. Постояв, соратники повернулись и покинули больного».[21]

Ни Старостин, ни Лозгачев не упоминают о приезде Хрущева и Булганина. Это понятно, так как, приехав на дачу к Сталину намного раньше, Хрущев и Булганин вообще не входили в комнаты Сталина, а ограничились беседой с охранниками в дежурном помещении возле ворот. Здесь они поговорили с чекистами и уехали, не дав никаких указаний. Хрущев в своих воспоминаниях пишет, что Маленков позвонил ему о Сталине около полуночи, когда он уже лег спать. «Я сейчас же вызвал машину… Быстро оделся, приехал, все это заняло минут пятнадцать. Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным». Дежурные дали Хрущеву и Булганину общее описание событий дня и рассказали о состоянии Сталина. Хрущев продолжает: «Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам».[22]

Когда Хрущев пишет: «Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным», то имеется в виду, по-видимому, его договоренность не с Булганиным, с которым они приехали вместе, а с Маленковым. Маленков и Берия, почему-то задерживавшие свой приезд, хотели первыми осмотреть Сталина и принять решение о том, что нужно делать. Но делать ничего не стали, во всяком случае в отношении Сталина.

Продолжает свидетельствовать Лозгачев: «Снова я остался один возле Сталина. Пробило на стенных часах 4-5-6-7-8, никто не появляется возле Сталина… Это была ужасная ночь в моей жизни… В 8.30 приехал Хрущев и сказал: „Скоро к товарищу Сталину приедут врачи“. Действительно, около 9 часов утра прибыли врачи, среди которых был терапевт Лукомский. Приступили к осмотру больного».[23]

Приезд врачей был результатом повторных звонков Старостина Маленкову и Берии примерно в 7 часов утра. Им самим никто не звонил и не спрашивал о состоянии Сталина. Но они боялись ответственности и понимали, что если Сталин умрет, то вина за задержку с вызовом врачей будет возложена на них. Все другие служащие дачи уже давно требовали немедленного вызова врачей, главное здание Кремлевской больницы находилось поблизости от дачи. По свидетельству Светланы Аллилуевой, «обслуга и охрана, взбунтовавшись, требовали немедленного вызова врачей». Узнав о появлении Берии и его заявлении, что «ничего не случилось, он спит», «охрана дачи и вся обслуга теперь уже не на шутку разъярились».[24]

Хрущев, как это видно из его воспоминаний и воспоминаний его сына, в первый раз поехал на дачу Сталина около полуночи. Сергей Хрущев продолжает: «Некоторое удивление вызвало скорое возвращение отца, он отсутствовал часа полтора-два. Однако вопросов никто не задавал, он молча поднялся в спальню и вновь углубился в свои бумаги… Как он уехал вторично, я уже не слышал, наверное, лег спать. На этот раз отец не возвращался долго, до самого утра».[25] Куда уехал Хрущев вторично, также неясно, так как, по свидетельству самого Хрущева, он уехал из дома уже утром после нового звонка от Маленкова. Спать Хрущев в ту ночь не ложился. Очевидно, что не ложились спать и остальные члены «четверки».

1-2 МАРТА 1953 ГОДА. ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ДЕТАЛИ

Из рассказов «прикрепленных» дежурных Сталина Хрущеву и Булганину, приехавшим на «ближнюю» дачу вскоре после полуночи, было совершенно ясно, что у Сталина произошел инсульт, или «удар», как тогда это называли. Это было очевидным и для Маленкова и Берии после телефонных звонков Старостина.

То, что Сталин лежал раздетый много часов, был парализован и не мог говорить, было более чем достаточно, чтобы сделать необходимые заключения. Поэтому отказ Хрущева и Булганина пойти к Сталину и поговорить с Лозгачевым и Старостиным и заявления Берии о том, что «Сталин спит», и его более раннее заявление о том, чтобы о болезни Сталина «никому не говорить и не топить», не имеют никаких оправданий с точки зрения оказания помощи больному. Критическое положение Сталина было очевидным, и задержка с вызовом врачей имела другие цели. Вызов врачей означал широкую огласку болезни Сталина. Партийным лидерам нужен был какой-то срок, чтобы прежде всего договориться между собой о распределении власти и о реорганизации руководства страной. Не исключено, что они ждали, что инсульт, безусловно серьезный, может быстро закончиться смертью Сталина. Скоропостижная смерть вождя была для них предпочтительнее той ситуации долгой неопределенности, которая возникла в 1922 году после инсульта и паралича у Ленина. Длительная болезнь не давала возможности для той реорганизации руководства, которую они хотели осуществить.

Врачам начали звонить около 7 часов утра 2 марта. Ни Хрущев, ни Маленков, безусловно, не знали, каких именно врачей следует вызывать. Поэтому был вызван министр здравоохранения А. Третьяков, и уже он принимал решение о составе первого консилиума. Утром 2 марта о болезни Сталина сообщили также Ворошилову и Кагановичу, а немного позже дочери Сталина Светлане и сыну Василию.

Охрана дачи Сталина, так же как и Кремля, подчинялась в этот период не Берии, как часто пишут, а министру МГБ С. Д. Игнатьеву. Игнатьев, в свою очередь, подчинялся лично Сталину. Сталин всегда напрямую руководил всеми репрессивными органами еще с конца 1920-х годов, после смерти Дзержинского.

Бездейственное ожидание Старостина и Лозгачева у дверей в комнаты Сталина с 10.30 утра до 22.30 вечера лишено элементарного смысла и маловероятно. Хрущев, как видно из его собственных воспоминаний и воспоминаний его сына, также сильно беспокоился по поводу отсутствия ожидавшихся им звонков с «ближней» дачи. Безусловно, что звонков от Сталина ждали и другие его соратники, прежде всего Берия, Маленков и Булганин. Личная канцелярия Сталина в Кремле продолжала работать и в воскресенье. Многолетний начальник канцелярии, так называемого Особого сектора, А. Н. Поскребышев был отстранен от должности еще в декабре 1952 года. Временным руководителем канцелярии Сталина был заместитель Поскребышева С. Чернуха. При той известной всем крайней нетерпеливости, которой отличались прежде всего Хрущев и Берия, трудно представить, что ни тот, ни другой не позвонили на дачу Сталина, чтобы узнать, какая там обстановка. То, что ни Старостин, ни Лозгачев не вспоминают о подобных звонках, не свидетельствует о том, что их не было. Партийные лидеры могли звонить старшим дежурным собственной охраны дачи, а не «прикрепленным». Они могли также звонить Сталину по прямому телефону, так называемой кремлевской вертушке. Трубку телефона в этом случае должен поднимать сам Сталин. Но Сталин не отвечал на телефонные звонки.

Начальником всей охранной службы МГБ и одновременно начальником охраны Сталина был в это время по совместительству министр МГБ Семен Денисович Игнатьев. При возникновении каких-либо необычных ситуаций дежурные охраны Сталина должны были рапортовать именно ему и подчиняться его указаниям. Игнатьев стал начальником управления охраны МГБ после смещения в мае 1952 года с этого поста генерала Николая Власика, многолетнего начальника личной охраны Сталина. Некоторые биографы Сталина связывают смещение Власика с заговором Берии. Власик был отправлен на должность заместителя начальника одного из лагерей в Свердловской области и там арестован.

Эдвард Радзинский, высказавший гипотезу о том, что Сталин мог быть отравлен по директиве Берии в ночь на 1 марта одним из дежуривших «прикрепленных» И. В. Хрусталевым, обосновывает свое предположение именно арестом Власика: «После ареста Власика Берия, конечно же, завербовал кадры в оставшейся без надзора охране. Он должен был использовать последний шанс выжить».[26] Это предположение весьма произвольно. Причин для отстранения Власика было очень много. Его арест мог быть произведен только по личной директиве Сталина. Реализацию директивы Сталина мог произвести только Игнатьев, а не Берия. Возможность отравления Сталина Хрусталевым, к которому Сталин относился особенно дружески, совершенно невероятна.

Сталин знал Власика еще с периода Гражданской войны и вполне ему доверял. С 1934 года Власик стал начальником личной охраны Сталина, а с 1946 года начальником всей охранной службы МГБ. Ему, таким образом, подчинялась и охрана других членов Политбюро и правительства. На этом посту Власик был личным осведомителем Сталина. Но эту роль он выполнял все менее и менее добросовестно, так как коррумпированность Власика сделала его возможным объектом шантажа. Сталин, безусловно, потерял доверие к Власику, и арест его не был совершенно необоснованным. После смерти Сталина и после ареста Берии в июне 1953 года Власик не был освобожден. Его судили в 1955 году. Отстранение Власика в 1952 году, а затем и смещение начальника личной канцелярии Сталина Поскребышева не увеличивало, а уменьшало возможность для Берии получать информацию о том, что конкретно планируется Сталиным по линии МГБ и в каком состоянии находятся следственные действия по «делу врачей» и по «мингрельскому делу». Ключевой фигурой для осуществления Сталиным этих крупных репрессивных кампаний стал с середины 1952 года именно С. Д. Игнатьев. При формировании Президиума ЦК КПСС после XIX съезда КПСС Сталин ввел Игнатьева в состав Президиума. Но, помимо всех этих высоких постов, именно Игнатьев был в начале 1953 года начальником Управления по охране МГБ и начальником личной охраны Сталина. Именно Игнатьеву позвонил Старостин. Однако Игнатьев получал с дачи рапорты и от более высоких по званию работников собственно охраны, сформированной в спецподразделение МГБ.

В 1934 году, когда дача Сталина была построена, она находилась за пределами Москвы, в густом смешанном лесу, вблизи села Волынское. В 1953 году этот подмосковный район Кунцево был уже близким пригородом Москвы. Сталин на даче вел достаточно активный образ жизни. Он мог, надев теплый тулуп и валенки, выйти на прогулку зимой. Иногда катался на санях, запряженных лошадью, по кольцевой дороге между двумя заборами. Мог распорядиться и о том, чтобы затопили русскую баню. План на текущий день, включая и обеды с приглашенными, Сталин составлял не накануне, а утром текущего дня. Он часто посещал оранжереи и теплицы, имевшиеся на даче. Также он неожиданно мог принять решение о посещении театра или кинозала в Кремле. Каждое из этих мероприятий требовало разного обеспечения охраной. При этом Сталин не любил, когда охранники находились близко от него.

В системе охранной службы МГБ дача в Кунцеве была приоритетным объектом. Поэтому Игнатьев, бывший в этот период начальником охранной службы и МГБ, и Сталина, получал регулярные рапорты с дачи о планах Сталина и принимал в связи с этим необходимые меры. Воскресенье 1 марта не могло быть исключением. Игнатьеву, безусловно, позвонили с дачи, что распорядок дня Сталина изменился в связи с тем, что он не встал утром, как обычно, и не дает никаких распоряжений. Этот звонок поступил, очевидно, от старшего офицера дежурной охраны. После этого Игнатьев не мог не звонить снова, чтобы контролировать ситуацию.

Можно предположить, что Игнатьев по своим собственным каналам связи с дачей Сталина знал раньше других о том, что Сталин 1 марта не встал, как обычно, и не отвечает ни по одному из телефонов срочной правительственной связи. Причины этого для Игнатьева могли быть ясными. Но поднимать тревогу и вызывать врачей, что он вполне мог сделать и без указаний от Берии, было для Игнатьева нелегко. Ему нужно было прежде всего обеспечить собственную безопасность, спасти свою жизнь. Решение Бюро Президиума ЦК КПСС в ноябре 1952 года, определявшее систему руководства страной в отсутствие Сталина (тогда это решение принималось на случай отъезда Сталина в отпуск), предусматривало поочередность председательства. В этот период власть Сталина в основном реализовывалась через правительство. Пост Генерального секретаря был упразднен. Заседания правительства при отсутствии Сталина должны были вести поочередно Л. П. Берия, А. М. Первухин и М. З. Сабуров. Берия был первым, и Игнатьев был бы его первой жертвой. Маленков был первым в списках альтернативных председателей Бюро Президиума и Секретариата, и именно этот дуумвират, при внезапно замолчавших телефонах Сталина, получал власть в стране до созыва Президиума ЦК КПСС. Задержка сообщения о болезни или, может быть, и смерти Сталина была поэтому в интересах Игнатьева и его возможных союзников, а не в интересах Берии и Маленкова.

После смерти Сталина Игнатьев, потерявший пост министра МГБ, в связи с возвышением Берии тоже получал повышение, пост секретаря ЦК КПСС с функциями контроля за органами государственной безопасности и внутренних дел. Несколько попыток Берии добиться исключения Игнатьева из КПСС и предания его суду за преступления по «делу врачей» остались безрезультатными. «Дело врачей» было прекращено не Берией, а самим Игнатьевым днем 1 марта 1953 года, в то время, когда Старостин и Лозгачев беспокоились о том, что в комнатах Сталина «нет движения».

1-2 МАРТА 1953 ГОДА. ВНЕЗАПНЫЙ КОНЕЦ «ДЕЛА ВРАЧЕЙ»

«Дело врачей» и «дело грузин-мингрелов» готовились для судебных заседаний, которые ожидались в марте. Хотя по «делу мингрелов» было арестовано больше людей, чем по «делу врачей», оно имело все же лишь местное значение, и суд по нему планировался в Тбилиси. Берия тоже был мингрел, и большинство арестованных в Грузии работников были его выдвиженцами. Завершение этого дела было бы концом карьеры Берии. Иллюзий на этот счет не было ни у кого. «Дело врачей» имело значительно более широкий международный аспект и антиамериканский характер. Завершение этого дела приговором и казнями авторитетных медиков неизбежно породило бы в СССР небывалую антисемитскую кампанию. Некоторые авторы связывают «дело врачей» с намерением Сталина спровоцировать новую мировую войну. Никаких фактов в пользу такой теории, однако, не существует.

Обычно считается, что «дело врачей» было начато письмом врача-кардиолога Кремлевской больницы Лидии Феодосьевны Тимашук о неправильном лечении члена Политбюро А. А. Жданова. Это не совсем верно. Хрущев в своем секретном докладе на XX съезде КПСС в феврале 1956 года намеренно грубо исказил существо всей этой проблемы. «Давайте также вспомним, — заявил Хрущев, — „дело врачей-вредителей“ (оживление в зале). На самом деле не было никакого „дела“, кроме заявления женщины-врача Тимашук, на которую, по всей вероятности, кто-то повлиял или же просто приказал (кстати, она была неофициальным сотрудником органов государственной безопасности) написать письмо Сталину, в котором она заявляла, что врачи якобы применяли недозволенные методы. Для Сталина было достаточно такого письма, чтобы прийти к немедленному заключению, что в Советском Союзе имеются врачи-вредители. Он дал указание арестовать группу видных советских медицинских специалистов».[27]

В действительности все обстояло иначе. Письмо Тимашук, адресованное не Сталину, а начальнику управления охраны МГБ Власику, было написано 29 августа 1948 года. Оно касалось диагноза, поставленного накануне Жданову, и было вполне обоснованным, учитывая то, что Жданов был тогда еще жив. История этого письма была очень простой. 28 августа 1948 года у Жданова, отдыхавшего тогда в санатории ЦК ВКП(б) на Валдае, произошел сердечный приступ. Ранее, в конце 1941 года, у Жданова случился инфаркт, и его проблемы с сердцем не были новыми. Тимашук срочно вызвали из Москвы для снятия кардиограммы и установления диагноза. Предварительный диагноз, поставленный другими врачами, определил лишь сердечную недостаточность. Электрокардиограмма, сделанная Тимашук, объективно указывала на обширный инфаркт и определяла его локализацию. Этот диагноз предполагал строгий постельный режим. Однако главные врачи Кремлевской больницы, профессора П. И. Егоров, В. Н. Виноградов, В. X. Василенко и лечащий врач Жданова Г. И. Майоров отказались признать диагноз Тимашук и изменить режим больного, разрешавший ему прогулки, посещение кино и т. д. Тимашук писала, что ее диагноз обоснован, прилагала копию электрокардиограммы. Диагноз Тимашук не был зафиксирован в истории болезни. Через два дня, 31 августа 1948 года, встав с кровати для посещения туалета, Жданов умер. Результаты вскрытия подтвердили диагноз Тимашук, но не были включены в официальное коммюнике о болезни и смерти Жданова. Тимашук в этом медицинском конфликте была безусловно права. Другие врачи совершили ошибку. Никаких немедленных заключений Сталин не делал, и неизвестно даже, знал ли он в 1948 году о письме Тимашук или нет. В некоторых исследованиях «дела врачей» утверждается, что Власик был смещен в 1952 году именно за «сокрытие письма Тимашук».[28] Все врачи, о которых пишет Тимашук, были русскими. Никакой «сионистский заговор» на основании этого письма не просматривался.

Общий «сионистский заговор» против партийного руководства СССР был спроектирован именно Сталиным еще с начала 1948 года как продолжение кампании против «космополитов», начатой в 1946 году. В связи с этой антисемитской кампанией еще в 1948 году были арестованы десятки людей и почти все члены антифашистского комитета советских евреев, включая члена этого комитета — жену Молотова, Полину Жемчужину-Молотову. По особому сценарию, составленному Сталиным, был умерщвлен во время визита в Минск знаменитый артист Соломон Михоэлс. Этим убийством, совершенным в январе 1948 года, оформленным как автомобильная авария, руководили лично заместитель министра МГБ Сергей Огольцов и министр государственной безопасности Белоруссии Лаврентий Цанава.

Антисемитская кампания продолжалась в течение всего периода 1948–1952 годов, включая в себя все новые и новые «заговоры». Даже в следствии по «делу грузин-мингрелов», начатому позже, некоторых обвиняемых заставляли давать показания о том, что Берия скрывает свое еврейское происхождение. Фабрикацию огромного американо-сионистского заговора органы МГБ начали еще под руководством министра В. С. Абакумова, назначенного на этот пост в 1946 году. Хотя Сталин подчинил Абакумова лично себе, он не был уверен, что Абакумов как профессиональный чекист не имеет секретных связей с Берией. В июле 1951 года был арестован и сам Абакумов, которого обвиняли в том, что у него в центральном аппарате МГБ много евреев на руководящих должностях. Новым министром государственной безопасности был назначен Игнатьев, профессиональный партийный работник, заведовавший в тот период отделом руководящих партийных работников ЦК ВКП(б). Назначением Игнатьева Сталин отрывал МГБ от влияния Берии, хотя весь профессиональный кадровый состав МГБ сохранялся. Игнатьев произвел в составе МГБ лишь небольшие перемены.

Именно в этот период начало формироваться и «дело врачей», но уже с сионистским уклоном. Были арестованы врачи-евреи Кремлевской больницы, один из которых, М. С. Вовси, был братом Соломона Михоэлса. Все «дело» было сфабриковано крайне грубо и основано на «показаниях» врача Я. Г. Этингера, который умер от пыток и поэтому не смог бы подтвердить своих показаний на суде.

Объединение всех антисемитских дел, начатых раньше, с «делом врачей» было осуществлено лишь в январе 1953 года, после публикации в «Правде» 13 января «Хроники ТАСС» о раскрытии органами государственной безопасности «террористической группы, врачей, ставившей своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». В этой «Хронике» назывались имена врачей-евреев, завербованных якобы Международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт». Но поскольку среди арестованных врачей были и русские, причем знаменитые, то их причислили к другим организациям. Личный врач Сталина В. Н. Виноградов и начальник лечебного управления Кремля П. И. Егоров, как было сказано, «оказались давнишними агентами английской разведки».

Эти совершенно фантастические обвинения послужили началом исключительной, даже истерической кампании в прессе, особенно в «Правде». Каждый день в центральных газетах публиковались те или иные материалы о подрывной деятельности в СССР американской, британской, израильской и других секретных служб. Контуры начинающегося погрома были очевидными и вызывали беспокойство во всем мире. Однако воскресенье 1 марта 1953 года было последним днем этой антисемитской и антизападной кампании. В «Правде» в этот день можно было прочесть о «засылке в СССР шпионов, диверсантов, вредителей и убийц», о том, что «сионистские организации используются дли шпионско-диверсионной деятельности», о шпионско-диверсионной деятельности еврейской организации «Джойнт». Но в понедельник, 2 марта 1953 года, ни «Правда», ни другие центральные газеты уже не публиковали никаких антиамериканских и антисионистских материалов. Не было таких публикаций и и последующие дни. Антисемитская кампания прекратилась.

Центральные газеты СССР готовились в набор вечером предшествующего дня. Редактор подписывал макет после просмотра всего текста цензором, и ночью матрицы набора рассылались специальными самолетами в другие столицы республик и в крупные города, где такие газеты, как «Правда» и «Известия» выходили и доставлялись подписчикам лишь на несколько часов позже, чем в Москве. В Москве тиражи газет были готовы к 6 часам утра и разносились почтальонами подписчикам с утренней почтой. В этих условиях директива о прекращении антисемитской и антиамериканской кампаний, привязанных к ожидавшемуся вскоре процессу, должна была поступить и в редакции газет, и в универсальную цензуру, Главлит, днем 1 марта. Аналогичная директива должна была поступить государственным радиостанциям и телевидению. По существу, не только редакции «Правды» и «Известий», но и редакции всех средств массовой информации, лекторы и пропагандисты всех уровней должны были получить необходимые инструкции. Такая внезапная остановка уже набравшей силу обширной пропагандистской кампании могла быть осуществлена лишь одной службой — Управлением (отделом) агитации и пропаганды ЦК КПСС, тем самым агитпропом, который до этого управлял этой кампанией и координировал её.

Абдурахман Авторханов, один из первых авторов теории убийства Сталина Берией, тоже обратил внимание на прекращение антисемитской кампании в газетах, вышедших в СССР в понедельник 2 марта. Но для Авторханова этот факт стал главным косвенным доказательством убийства Сталина в ночь на 1 марта и того, что в этом заговоре принимала участие вся четверка лидеров, приглашенных на последний «сталинский обед». «Уже 1 марта фактически власть была в руках „четверки“, — предполагает Авторханов. — Объективное доказательство этому — внезапное прекращение 1–2 марта кампании в „Правде“ против „врагов народа“».[29]

Авторханов прав, что 1 марта произошли изменения государственной и партийной политики, отразившиеся на содержании всей прессы уже 2 марта. Однако прямого выхода на всю прессу не было ни у Берии, ни у Хрущева. Общую директиву агитпропу ЦК КПСС мог дать лишь секретарь ЦК по идеологии М. А. Суслов, а общую директиву всей цензуре — министр госбезопасности С. Д. Игнатьев.

Цензура в СССР действовала как система запрещения публикации сведений, составляющих государственную тайну, и постоянно обновляемые списки запрещаемых тем и сведений составлялись органами госбезопасности с участием того же агитпропа. Обойти Суслова и Игнатьева для общей директивы в прессу и цензуру было невозможно. Но каждый из них подчинялся лично Сталину.

Главным редактором «Правды» в ноябре 1952 года был назначен Д. Т. Шепилов, в прошлом близкий Жданову человек. В 1950 году Шепилов, после завершения «ленинградского дела», был снят со всех постов по распоряжению Маленкова. Он был без работы несколько месяцев и также ожидал ареста. Шепилов вернулся в аппарат ЦК по инициативе Сталина. Сталин готовил реорганизацию идеологической системы СССР и стремился выдвинуть в руководстве КПСС прежде всего марксистски образованных идеологов и подчинить идеологическому центру управленцев-администраторов, к которым он относил все свое ближайшее окружение. (Маленков, поняв этот общий замысел, распорядился срочно оборудовать в своем главном кабинете в здании ЦК на Старой площади новые книжные полки, на которых были выставлены около 700 томов книг по философии, политэкономии и истории.)

Кто именно остановил антисемитскую кампанию по «делу врачей» в прессе 1 марта 1953 года, остается пока неизвестным. Шепилов в посмертно опубликованных воспоминаниях полностью обходит этот вопрос, хотя ему как редактору «Правды» такая директива должна была поступить в первую очередь. Можно, однако, не сомневаться в том, что прекращение пропагандистской кампании неизбежно было связано и с прекращением подготовки самого судебного процесса по «делу врачей». Директиву об этом мог дать только Игнатьев.

С. Д. ИГНАТЬЕВ. ОРГАНИЗАТОР ТЕРРОРА, СОХРАНИВШИЙ СВОЮ ЖИЗНЬ

Министр МГБ С. Д. Игнатьев несколько раз вызывался к Сталину в Кремль в ноябре-декабре 1952 года. Возможно, что он также приглашался к Сталину и на дачу, где беседы с посетителями имели более конфиденциальный характер и проходили без свидетелей. 3 ноября 1952 года вместе с Игнатьевым к Сталину были приглашены первые заместители Игнатьева Сергей Гоглидзе, Василий Рясной и начальник следственного отдела МГБ Михаил Рюмин. Беседа Сталина с чекистами продолжалась почти два часа. По свидетельству Судоплатова, возглавлявшего в то время один из отделов МГБ, Сталин отнесся очень критически к тому сценарию «заговора», который подготовил Рюмин, считая его примитивным и неубедительным. По личному распоряжению Сталина Рюмин был смещен и уволен в запас 14 ноября 1952 года.[30] Составление нового сценария Сталин взял на себя. Все евреи-чекисты, работавшие в центральном аппарате МГБ, около тридцати человек, были арестованы. Именно в эту волну арестов попал в лубянскую тюрьму сын первого главы РСФСР Якова Свердлова, полковник МГБ Андрей Свердлов. «Заговор» врачей-евреев на второй стадии должен был вырасти в более общий «сионистский заговор». Общее руководство этого разросшегося до огромных масштабов погрома осуществляли Игнатьев и его заместители С. А. Гоглидзе, С. И. Огольцов и В. С. Рясной, в то время как следствие по этому делу возглавил новый начальник следственного отдела МГБ Н. М. Княхин, бывший до этого заместителем Рюмина.

1 марта 1953 года следствие по «сионистскому заговору» начало рассыпаться.

5 марта 1953 года МГБ и МВД были объединены в единое министерство, главой которого был назначен Берия. Первой была освобождена из заключения уже в день похорон Сталина жена Молотова Полина Жемчужина. Затем реабилитировали и освободили арестованных врачей. Вслед за ними освобождали и других, но одновременно арестовывали организаторов этой фальсифицированной кампании. Были, в частности, арестованы Рюмин и Огольцов.

По опубликованным недавно документам о деятельности Берии видно, что каждый такой арест требовал санкции Президиума ЦК КПСС.[31] В объяснительной записке в Президиум ЦК КПСС о «деле врачей» Берия настаивал также на привлечении к уголовной ответственности Игнатьева и Рясного как виновных в нарушениях законности и «фабрикации» ложных обвинений. Однако Президиум ЦК КПСС по причинам, которые никогда не объяснялись, не дал санкции на арест Игнатьева и Рясного. Игнатьев был все же освобожден с поста секретаря ЦК КПСС. Ему было предложено «представить в Президиум ЦК КПСС объяснения о допущении МГБ грубейших извращений советских законов и фальсификации следственных материалов». Какие объяснения дал Игнатьев, остается неизвестным. Его обвинили по партийной линии даже не в «ошибках», а в «потере бдительности». Он получил пост первого секретаря Башкирского обкома КПСС, а через два года стал первым секретарем Татарского обкома КПСС.[32] Игнатьев был избран делегатом XX съезда КПСС и помогал Хрущеву в подготовке доклада о «культе личности». В этом докладе Хрущев представил Игнатьева как жертву Сталина, а не как исполнителя его воли. Игнатьев умер в возрасте 79 лет, получив к своему 70-летию в 1974 году очередной орден. Такое отношение к Игнатьеву, не пострадавшему ни в одной из партийных «чисток», говорит о том, что ему покровительствовал не только Хрущев, но и Суслов.

Первый заместитель Игнатьева В. С. Рясной в 1943–1946 годах работал вместе с Хрущевым на Украине. Рясной был наркомом НКВД Украины. В 1954 году его назначили на пост начальника Управления МВД Московской области, а впоследствии, с 1956 года, он работал начальником разных крупных строительств. Наиболее загадочной оказалась судьба Огольцова. После докладной записки Берии в Президиум ЦК КПСС в апреле 1953 года об обстоятельствах убийства Михоэлса в 1948 году он был арестован. Но в августе 1953 года Огольцов, вместе с оперативными работниками, участвовавшими в этой «ликвидации», был освобожден и отправлен на пенсию. Защита Хрущевым принципов «социалистической законности» оказалась весьма избирательной.

Такая необычная забота Хрущева и других членов нового партийного руководства по отношению к некоторым организаторам последней, наиболее опасной и жестокой волны сталинского террора вряд ли объясняется гуманными соображениями. Более вероятным может быть предположение о том, что в критический день 1 марта 1953 года они, первыми оценив правильно причины «телефонного» молчания Сталина и «отсутствия движения» в его жилых комнатах, информировали о своих выводах прежде всего Хрущева и Булганина для решения вопроса о власти и Суслова — для решения вопроса об окончании кампании антисионистской пропаганды. В этот день в руках Игнатьева и в системе МГБ была сконцентрирована еще огромная «силовая» власть. Вместе с властью Булганина, военного министра СССР, Хрущев мог в конечном распределении власти обеспечить себе положение лидера КПСС. Если бы Маленков и Берия были первыми из тех соратников Сталина, которые принимали решения о проектах реорганизаций, то на основе уже имевшегося с ноября 1952 года документа Бюро Президиума ЦК КПСС о руководстве страной в отсутствие Сталина Маленков взял бы под свой личный контроль весь партийный аппарат, а Берия был бы назначен исполняющим обязанности Председателя Совета Министров СССР. Третьим по влиянию человеком в стране, уже по инициативе Маленкова и Берии, стал бы Молотов. Хрущев в этот период не воспринимался ни в народе, ни в партии как возможный преемник Сталина. Булганин был вообще не слишком популярен, особенно среди военных. Но инициатива первых решений оказалась именно у них и подкреплялась МГБ и армией.