On vsegda ko mne vosvrashchajetsa E-Book

Sophia Benedict

• Herausgeber: Books on Demand
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2017

Seitenzahl: 325

Beschreibung

Sophia Benedict otnositsa k tem bessrashnym avtoram, dlja kotoryh net nichego vazhnee pravdy. Jejo proisvedenia vsegda aktualny, kak vsegda aktualny chelovecheskie chuvstva: lubovj, nenvistj, nezhnostj, bolj, blagorodstvo, muzhestvo. Rasskasy pistelnizy ispolneny v luchshih tradizijah zhanra, eto, prakticheski, malenjkije romany, v kazhdom is nich umeshchajetsa zelaja zhisnj. Obrasy gerojev vypisany vypuklo i pravdivo, v nih chitatelj s trepetom usnajot sobstvennyje poryvy i perezhivania.

Leseprobe

«В живую воду сердца, в чистую влагу любви, печали и нежности погружаю я корни и стебли моего прошлого – и вот опять, опять дивно прозябает мой заветный злак. Отдались, неотвратимый час, когда иссякнет эта влага, оскудеет и иссохнет сердце – и уже навеки покроет прах забвения Розу моего Иерихона» (И.А. Бунин, «Роза Иерихона»)

«Весь мир — театр,

мы все — актеры поневоле,

всесильная Судьба

распределяет роли,

и небеса следят

за нашею игрой!» (П. Ронсар)

СОДЕРЖАНИЕ

Одиночество в крови

На вершине большой горы

Ночная сорочка

Новый, совсем новый год

Озеро в долине Кампталь

Я садовником родился

Но к тебе не приблизится

Стрижка

А чего же ты притворялась

И вечен поиск отца

Пришельцы

Медовуха

Люблю тебя, но странною любовью

Яблоки

Красные штаны

Я все понял, мама

«Декамерон» Боккаччо

Он всегда ко мне возвращается

Правильное время

Кричите ура, товарищи

ОДИНОЧЕСТВО В КРОВИ

В такую жару невозможно оставаться в городе. Хорошо бы в горы. Или еще куда, но главное, на север! Куда глаза глядят. Пока отпуск не кончился…

Зазвонил телефон.

– Дорогая, у меня сломалась машина, а мне на фестиваль в Баварию. Я играю седьмую Бетховена. Ты не знаешь никого, кто мог бы одолжить…

– Я довезу, мне по пути.

– А ты куда?

– В Баварию! Могу остаться на денек на твоем фестивале, послушать твою седьмую…

В трубке на мгновение воцарилась тишина.

– Не знаю, сейчас спрошу.

С этими словами Лариса отключилась. Через час снова звонок:

– Ура! Гостиница оплачена! До конца фестиваля. В обмен на публикацию!

Долина Старых мельниц – это действительно одно из живописнейших мест Германии. Над рекой изогнулся мост, по скалистым склонам рассыпались замки с островерхими башенками, по реке скользят кораблики – реликты из девятнадцатого века. Вода в реке зеленая. Высоко, почти в облаках парит круглое здание с колоннами, похоже на церковь, но без колокольни, и без крестов. За поворотом на мгновение сверкнул черепичными крышами городок, и быстро исчез, чтобы минутой позже встретить нас георгинами в палисадниках и обильной геранью на окнах. За рекой на холме белоснежным барокко в окружении аккуратно подстриженных французских садов сверкал дворец.

Центральная площадь городка – вся целиком – застлана ковровым настилом – не ходить же дамам в вечерних туфельках по булыжнику! Полукругло, ряд за рядом, выстроились стулья. Сцена занимает почти половину импровизированного зрительного зала. Оркестр в двести инструментов репетирует вторую Рахманинова.

Обогнув площадь, мы прошли узким переулком, остановилась перед потемневшим от времени двухэтажным каменным домом, в окна которого вместо стекол были цветные витражи. На звонок дверь тотчас распахнулась, и на пороге появился хозяин – высокого роста, и телосложения тоже не хрупкого.

– Входите, входите, мы вас ждем!

Одет он был как-то слишком по-домашнему: серые шорты, голубая рубашка навыпуск, с расстегнутыми пуговицами. Голубизна рубашки усиливала голубизну его смеющихся глаз.

– Ах, так вот, оказывается, вы какая! – произнес он, протягивая ко мне обе руки, – русская! Настоящая Павлова!

– Ну, конечно, обязательно Павлова. А почему не Плисецкая?

Моя ирония не произвела на него впечатления, он удержал мою руку в своей, и, поклонившись несколько старомодно, заглянул мне в зрачки:

– На вас красивое платье.

Гм, он разбирается не только в балете.

После яркого солнца глаза не сразу привыкли к полумраку. Весь первый этаж представлял собой одно большое помещение. Свет, проникая сквозь витражи, отбрасывал разноцветные блики на стены, на мебель, на пол, на два рояля, развернутые лицом друг к другу. Это было похоже на храм. В дальнем углу удобно устроились в бархатных креслах благообразный старичок и две миловидные женщины, они вели тихую беседу, и нашего появления словно не заметили.

Лариса уже успела поведать мне тайну, которая, собственно, ни для кого не была тайной: у Мартина две подруги – Эльза и Мери, обе музыкантши, и обе добровольно исполняют при нем обязанности секретарей, либреттистов и переписчиков нот… Самого Мартина я уже не раз видела по телевизору. В прошлом известный пианист, а теперь не менее известный композитор, написавший нескольких замечательных мюзиклов. Отчего живет он в такой глуши? Мне, истинно городскому жителю, трудно было это понять. Хотя, конечно, красота этих мест кого угодно может вдохновить на творчество, а цивилизацию он, так сказать, приглашает на дом. Мартин – организатор и художественный руководитель ежегодных музыкальных фестивалей, публика на его концерты съезжается из всей Европы, а муниципальное правительство носит его на руках: зрители – это живые деньги, струящиеся в муниципальную кассу.

Вечер. Атмосфера на площади праздничная, и в то время удивительно спокойная, кажется, будто здесь никто не работает, никто ничего не организует, не отдает распоряжений и приказов, все вроде как струится само собой. Об этом непременно надо будет упомянуть в статье….

Мартин приветствовал гостей при полном параде, но без галстука. Широкие отвороты рубашки апаш небрежно лежали на обшлагах твидового пиджака. Улыбка, открытая, ив то же время вроде как застенчивая. Похоже, этот, уже немолодой мужчина сохранил в себе обаяние балованного ребенка, довольного собой и миром.

Концерт был великолепен. Но о нем я буду писать в моей статье. Народ еще долго не расходился, кто-то стоял у бара, кто-то прохаживался по площади, кто-то устроился в кафе. А я пошла бродить по городу. Пруды, каштановая аллея… Пройдя узким переулком, оказалась вдруг на лужайке, превращенной в гигантский пивной бар. Присела к длинному столу, за которым уже сидело человек десять. Заказала маленькое пиво и сыр. Ждать пришлось долго, народу было много. Наконец взмыленная официантка, одетая – по обычаю этих мест – в красивое фольклорное платье, небрежно швырнула на стол пол-литровую кружку пива и огромного размера деревянную дощечку с горой сыра нескольких сортов, пирамидой замороженного масла и серебрящейся кистью розового винограда с росинками воды на прозрачных ягодах.

– Простите, я просила маленькое пиво, – несмело произнесла я, пытаясь сообразить, на кого рассчитана эта гора сыра.

– А это и есть маленькое, – ответила официантка грубовато, но в то же время достаточно дружелюбно.

– А как в таком случае выглядит большое?

– Вот так! – она небрежно махнула рукой в сторону стойки, где на крючках висели литровые и двухлитровые пивные кружки.

Спала я долго и хорошо. Окно моей комнаты выходило на церковь, но утренние колокола во время фестиваля хранили молчание. Из милосердия к тем, кто спать отправлялся только к утру. После завтрака спустилась на площадь. Солнце уже вовсю слепило глаза. Оркестр репетировал. Увидев меня, Мартин обрадовался, улыбнулся мне этой своей чудесной улыбкой. В ответ на эту улыбку ощущение беспричинного счастья заполнило мою душу. Я тоже улыбнулась и помахала ему рукой.

Оркестр на две трети состоял из русских музыкантов. Мартин оказался большим поклонником русской музыки и русских интерпретаторов, как он их называл. Впервые слушала я классическую музыку под лучами палящего солнца... Внимание мое то и дело переключалось на Мартина. Сейчас он беседовал через окно со звукооператором. Операторская находилась во втором этаже той гостинцы, в которой поселили меня. Закончив разговор, Мартин направился в мою сторону. Я поднялась с места. Проходя мимо меня, он сделал легкое движение… Как если бы он собирался меня обнять. Но ничего такого не произошло. Я рассмеялась. Мартин задержался на секунду, и снова я могла поклясться, что он почти обвил рукой мою талию. Чертовщина какая-то! Он обернулся, наши взгляды встретились, и мы дружно рассмеялись. Что это было, его изощренная шутка, или игра моего собственного воображения? Я почти физически ощутила его прикосновение…

Перебралась в тень, прикрыла глаза, и снова превратилась в слух. Не знаю, сколько времени прошло, но вдруг, не открывая глаз, я почувствовала его присутствие. Мартин действительно сидел рядом. Интервью? Да, конечно, он даст мне интервью.

– Но сначала идем обедать!

Это был приказ.

За столом уже сидело несколько человек. В том числе, обе его подруги. А эта Эльза – хорошенькая. Нет, просто симпатичная. Для хорошенькой лицо у нее слишком волевое, да и рост великоват. А Мэри – англичанка, росточка маленького, худенькая и робкая, как подросток. Заправляла здесь всем Эльза, а Мэри днем появлялась редко, вечером садилась в третий ряд, закрывала глаза и слушала, казалось, ее ничто не интересовало кроме музыки.

Несмотря на мои протесты, Мартин все же усадил меня в торце стола. Как почетного гостя. Сам сел сбоку. Сидеть во главе стола не очень-то приятно, я предпочитаю оставаться наблюдателем, роль действующего лица мне не очень по душе. Рядом с Мартином устроился либреттист Клаус. Глаза у него были такого удивительного синего цвета, какого в природе не бывает. Неужели он носит цветные линзы? Впрочем, во всей его фигуре было что-то неприятно женственное, и на меня он поглядывал так, словно ревновал ко мне Мартина.

Было жарко. Есть не хотелось. Заказала большой стакан яблочного соку, разбавленного минеральной водой.

– Ну, конечно, вы хотите оставаться стройной, а я должен есть! – упрекнул меня Марин.

Очень быстро насытившись, направился к соседнему столику, там обедали другие музыканты. Стоя, он довольно долго обсуждал с ними что-то, а вернувшись, спросил меня:

– Ну, куда пойдем?

– Сядем где-нибудь в другом ресторане, где поменьше народу…

– Народ здесь везде, – решительно ответил Мартин, увлекая меня в сторону гостиницы. Мы вошли в холл.

Я заспешила к стоявшему за стойкой хозяину:

– Нет ли у вас помещения, где мы могли бы спокойно побеседовать с господином...

Увидев Мартина, хозяин засуетился. Минуту спустя мы уже сидели в пустовавшем банкетном зале.

– Почему мы не пошли в вашу в комнату? – озадаченно спросил Мартин.

Что мне было ответить? Брать интервью у мужчины, который мне так сильно нравится, сидя на кровати… Анекдотичная какая-то ситуация…

– Там беспорядок, – вымолвила я.

– Ну и что? У меня тоже всегда беспорядок.

– За что вы так сильно любите русских музыкантов? – поспешила я перевести разговор в другое русло. В ответ Мартин начал пространно излагать свои мысли о России, о русской музыке, о русской душе, но все это были общие рассуждения, которые я знала наизусть. Заметив мой взгляд, он оборвал себя, и сказал совсем просто:

– Люблю я их за внутреннюю свободу. Наши музыканты совсем другие… Если наш виолончелист один раз сыграл так, то сыграть по-другому его уже не заставит никакая сила, а русская душа всегда в движении. Русские музыканты очень чувствительны, у них тончайшие антенны...

Час спустя мы пришли к выводу, что давно пора написать мюзикл о немецкой принцессе Софии Августе Фредерике Ангальт-Цербстской, то есть, о ее тех, совсем юных годах, когда она еще не догадывалась, что предстоит ей стать прославленной русской императрицей.

– Да, надо показать нашим народам, что немецкая и российская история переплеталась на протяжении веков. Вторая мировая война надолго разъединила нас, но теперь пришла пора восстановить равенство, – подвел черту Мартин. Я согласилась с ним и выключила диктофон. Мы поднялись вместе, как по команде.

– Ты мне очень нравишься, – сказал Мартин, а я както по-глупому опустила взгляд. Теперь он и правда обнял меня за талию, а я положила руки ему на плечи. Мы смотрели друг другу в глаза...

В антракте он настиг меня в галерее. Он тяжело дышал.

– Я бежал за тобой, ты все время ускользаешь, я почти потерял тебя в толпе. После концерта мы идем в ресторан «Пост», я жду тебя!

И я пришла. Но в ресторане было так много помещений, и все они были забиты народом, что я снова вышла на улицу, стояла в нерешительности остановилась, не зная, что делать дальше.

– Что, нет мест?

Неизвестно откуда появившийся Мартин обхватил меня за талию и повел внутрь, но кто-то остановил его в проходе. Это был финансовый директор фестиваля. Они стали на ходу, среди шума и давки обсуждать чтото, очевидно, важное. Было жарко и влажно, проходившие мимо толкали нас. Я вышла на улицу. Ожидание томило меня. Казалось, оно никогда не кончится, за делами Мартин забыл обо мне. На другой стороне улицы был еще один ресторан. Кто-то махал мне рукой через окно. Это были музыканты, с которыми я познакомилась днем, и я направилась к ним. Меня ждала непринужденная болтовня на родном языке. Праздник парил в воздухе, заполнял все щели, делал счастливыми сердца. Беседу нашу прервало появление автобуса. Музыкантов, как оказалось, расселили по окрестностям, если они не сядут сейчас в автобус, другой возможности попасть в свои отели у них не будет. Так я снова оказалась на улице. На верхней террасе ресторана «Пост» стояли Лариса и Мартин.

– Иди сюда! Где ты была? Мы тебя обыскались, – выговаривала мне подруга.

Я поднялась по лестнице. А тот она заспешила:

– Ребята, я вас оставляю, мне пора!

– Где ты была? Я искал тебя весь вечер!

Мартин взял меня под руку и повел прочь. В аллее было темно. Мы остановились. Губы Мартина коснулись моих губ. Он не поцеловал меня, он просто крепко прижал свои губы к моим.

– Ты нужна мне! – сказал он так, что я поверила ему. От волнения у меня перехватило дух. «Ты нужна мне», это больше, чем «люблю». Вместо ответа я обвила ладонями его шею. Какое-то время мы стояли без движения. И вдруг он вспомнил:

– Ах, мне надо одного музыканта отвести ко мне домой. Он ночует у нас.

– Я подожду тебя здесь…

– Нет уж, я тебя не оставлю, идем со мной!

У порога уже ждал лысоватый парень с крутым лбом. Глянул на меня так же неприязненно, как днем на меня смотрел Клаус. Да что, они все в него влюблены? Или они охраняют от чужаков его почти семейную жизнь с Эльзой и Мэри? Похоже, здесь каждый считает Мартина своей единоличной собственностью. Мартин пригласил нас в дом.

– Нет, я подожду здесь, – воспротивилась я.

– Жди меня, не вздумай снова уйти, – услышала я его приказ.

Вернулся он быстро, и мы снова укрылись в сумеречных переулках. Перешли по крутому мостику через ручей и оказались в туннеле, образованном зарослями шиповника, распространявшего горьковатый аромат. Приятная вечерняя прохлада окутала нас. Было слышно, как журчит вода в ручье.

– Это твой ручей? – спросила я.

– А как же!

– У тебя здесь водится форель?

– Сколько угодно!

Мартин взял меня за руку. Рука у него была нежная и сильная, она показалась мне похожей на гигантскую ночную бабочку. Аллея закончилась, мы собрались перейти на другую сторону улицы, чтобы спуститься к прудам. В этот момент Мартина снова кто-то окликнул.

– Извини, мне придется к ним подойти, – сказал он с раздражением в голосе, и направился к пожилой паре.

Мне это надоело! Да и вообще, нехорошо как-то получается! Скрываться, гулять тайком. К чему это? Захотелось уйти. Но другое желание пересилило. Мартин зажег в моем сердце тот огонь, власти которого я уже не могла противостоять.

– Почему ты так внезапно исчезла из ресторана? – снова досадовал Мартин, – я искал тебя. Эльза ездила в Регенсбург, мы могли побыть вместе...

Вот и хорошо, что исчезла…

– Зачем я тебе? Я не смогу заменить тебе ее…

– Что, что ты говоришь?

– Мне очень хотелось бы… Но я не могу.

– Никто никого не должен заменять!

– Ты прав.

– Но ты нужна мне!

– Ты мне тоже нужен, – повторила я, и это была правда, но это были не те слова, которые мне хотелось сказать, а те не приходили на ум. Мартин долго молчал, потом произнес задумчиво:

– Человек не успевает родиться, как он уже обманут…

Солнце белым огнем заливало площадь. Огонь слепил глаза, сжигал меня снаружи и изнутри… Я прикрытые веки, но это не помогло. Оркестр репетировал «Хативку». На иврите, это надежда. Грустью исходило фортепьяно, рыдал кларнет. Кларнетист смотрел перед собой круглыми и печальными глазами обиженного ребенка. Надежда… Но почему она так горько плачет? Отыграв, кларнетист спустился в зал. Вдруг между ним и Мартином разразился спор. Слов я не слышала, передо мной разыгрывалось нечто вроде пантомимы, оба они оказались мастерами жестикуляции. Мартин вообще не мог долго стоять на месте, беседуя с кем-либо, он то и дело отступал назад, приближался к собеседнику и снова делал шаг назад или в сторону, тело его словно реагировало на какую-то тайную музыку, звучавшую у него внутри. До меня донеслись обрывки фраз… Мартин настаивал на том, что надо играть тише, а кларнетист беспокоился, что тогда в задних рядах его не будет слышно. Он просто не знал акустических особенностей этой площади с примыкающими вплотную друг к другу фасадами домов, в этом отношении ей мог бы позавидовать даже греческий театр.

Ссора разгоралась. Сейчас кларнетист соберет свои вещи и уедет домой. Каково же было мое удивление, когда минуту спустя оба поднялись на подмостки, Мартин сел к роялю, а кларнетист, как ни в чем не бывало взял в руки кларнет. Они играли дуэт. Это было похоже на соревнование, словно один желал показать другому, на что он способен. Пламя вырывалось из-под раскрытого крыла рояля, разбрасывая по площади золотые искры, а кларнет, подобно водопаду, пытался его загасить. И вдруг все смолкло. Не сразу Мартин поднялся с места. Горячо обнял израильтянина. В обнимку они спустились с подмостков. Легкая улыбка играла на его лице.

Оставив кларнетиста, Мартин направился ко мне. Сердце мое громко билось от восторга. Мартин встал за моей спиной.

– Это глупо, мы не должны бегать друг от друга, – сказал он, чуть склонившись надо мной, и я ощутила влажное тепло его кожи. Кровь быстрее побежала по моим жилам, мне казалось, она прорвет сейчас мою кожу, вырвется наружу.

– Дотронься до меня, – выдохнула я, мне страстно захотелось ощутить его прикосновение.

Но он не коснулся меня. Вместо этого спросил:

– Какой у тебя номер комнаты?

Позже я сообразила, что произнесенное мной немецкое слово имело двойной смысл, Мартин понял его как «возьми меня». И он меня взял. Он повел меня за собой, и я подчинилась, в бесстыдстве своем не испытав ни страха, ни стыда…

– Тише, тише, – шептал Мартин, закрывая мне рот поцелуями.

А почему, собственно, это называется – «он взял меня», разве он у меня что-то взял? Напротив… Все, что было в нем, перешло в меня, и мое тело затрепетало... А потом он смотрел мне в глаза и целовал мои руки. Из моих глаз бежали слезы. Счастливые слезы любви.

– Я люблю тебя, – шептал Мартин.

– И я тебя люблю.

– Милая, – повторял он по-русски.

– Милый...

Мартин ушел, а радость осталась, она переполняла меня. Все во мне пело и трепетало. К радости примешивались какие-то другие чувства, названия которым я не знала. Оставаться в номере не было сил. Послеполуденный зной погрузил город в сонливую тишину. Спустилась к реке. Долго стояла на мосту. Улыбка не сходила с моего лица. Мужчина, нагишом переплывавший реку, решил, что улыбаюсь я ему, улыбнулся в ответ и взмахи его рук стали еще более энергичными. Смешно! Флиртовать, когда ты нагишом! На это способны только немцы. Порог стыдливости у них… А что с моей стыдливостью?

И вдруг я ощутила зверский голод. Присела за столик в прибрежном ресторанчике. В послеполуденную тишину вдруг врезались ритмичные звуки музыки. Сначала слышен был один только ударник: бум, бум, через минуту к нему присоединилась электрогитара, и еще что-то…. Из-за излуки реки показался корабль. Огромное колесо, прилепленное к его боку, оказалось декорацией, передвигался он при помощи дизельного мотора. На верхней палубе танцевало человек сто, и это под палящим солнцем. Я помахала рукой, и все они дружно и радостно стали махать мне в ответ.

В антракте Мартин снова нашел меня галерее.

– Приходи после концерта в ресторан. Там все соберутся, – сказал он, улыбаясь мне своей невозможной улыбкой…

– Скажи, это действительно было, или это был сон? – спросила я тихо.

– Разве можно такое знать наверняка? – мы молча смотрели друг на друга.

– Как жаль, что я не могу сейчас же уйти с тобой! – сказал Мартини тайком сжал мою руку.

Взгляды украдкой. Случайное касание. Мартин много пил. Потом всей компанией отправились гулять по набережной. Река плескалась внизу, уличные фонари выхватывали из темноты кусты цветущих роз. Пахло свежескошенной травой. Мартин снова ссорился. Теперь с виолончелистом. Тот смертельно обиделся на него за Сибелиуса.

– Никогда тебе этого прощу! – кипел он, – как можно не любить Сибелиуса! – глаза его наполнялись слезами.

Вот она, русская душа, вся наружу. Мартин попытался обнять музыканта, но тот оттолкнул его. Помирились они уже в баре. Выпили на брудершафт.

– Ты играл сегодня великолепно, – восторженно сказал Мартин, обнял виолончелиста, но смотрел он на меня, как если бы хотел сказать, что объятие адресовано мне.

Ночью я написала ему любовную записку. Как школьница. Глупо! Все во мне волновалось, бурлило, требовало выхода. Попыталась уснуть, из этого ничего не вышло. Включила свет. На столе лежали журналы со статьями Мартина о музыке. «В каждом раю есть свой случай греха. И после того, как грех содеян, начинается сложный путь самоочищения, восстановления веры и воспитания доверия, путь скепсиса. Начинается труд познания и поиска смысла и места таланта в нашем, таком прекрасном и таком опасном мире...»

Да, это правда, нет рая без греха…

– Ну почему мы не можем быть сейчас вместе!

Шла утренняя репетиция. Вместо ответа я сунула ему в руку мою ночную записку. Там были слова любви. Испытала неловкость. Любовь глупит…

Эльза недобро посматривала на меня. Впрочем, точно так же она смотрела на Мэри. Нехорошая получается история! Мэри я почти не видела, а Эльза всегда была где-то рядом, и я невольно злилась на нее. Похожа на монахиню со своим постным лицом, ей свечки в церкви зажигать, а не любить того, кто весь жар и пламя. Ах, нет! Чем она передо мной виновата? Это я… А Мэри? Какую роль в нашем треугольнике играет Мери? Четырехугольнике! По числу сторон света... Влюбиться в женатого мужчину, это… Но Мартин не женат. Подруга – не жена. Я ему такая же подруга, как и эти две. Нет, не такая. Почему? Потому лишь, что они были здесь раньше меня? Нет, с этим пора кончать. Лицо Мартина… Его улыбка… Это было сильнее меня. Я сходила ума. Нет, до тех пор, пока он сам не скажет мне сам, что я ему больше не нужна…

Села в раскалившуюся на солнце машину, нажала на газ до упора. Мимо полетели деревеньки, безлюдные, словно вымершие. Ни души! Колесила по большаку, по каким-то проселкам – без цели, без мыслей. Хотелось видеть Мартина. Желание было так велико, что я застонала от боли. Все дрожало во мне, и даже колени вздрагивали. Голова шла кругом. Крутой подъем. Дорога пошла через гущу леса, и вдруг я оказалась на полупустой автостоянке среди высоких сосен. Куда я попала? По каменистой тропинке взобралась на вершину горы. Отсюда открылся умопомрачительный вид на окрестности. Река там, далеко внизу пробивала себе дорогу между скалистых берегов. До самого горизонта раскинулись леса, перемежавшиеся кое-где уже пожелтевшими полями, среди которых возникали словно нарисованные деревеньки. В воздухе разливался покой. И даже солнечный свет был здесь не жгучим, а мягким, ласковым.

Ах, милый, почему нет тебя рядом?! Мы могли бы вместе наслаждаться этой красотой… Всю жизнь мечтала я о таком возлюбленном. Тебе одному хочу принадлежать. Мы созданы друг для друга. Почему тебя нет рядом? Как мне хочется смотреть на тебя! Душа моя открыта для тебя, твоими глазами вижу я эту красоту. Переливаюсь в тебя, становлюсь тобой, и это так чудесно…. Я уже не существую, я вся ты… И снова из глаз моих текли слезы. Обняла золотистый ствол сосны, прижалась щекой к бархатному теплу, и почудилось, будто дерево утешает меня. Оно делилось со мной своею силой. Оно было – Мартин…

Это было то самое круглое здание – без колокольни и без крестов, оно оказалось Музеем Освобождения, и возведено было баварским королем Людвигом Вторым в честь победы над Наполеоном. Впрочем, Наполеон, сам того не зная, одержал еще одну победу: здание построено в любимом его стиле классицизма, именно он ввел его тогда в моду. Каменные ангелы одеты в греческие тоги. Узкая запыленная лестница привела меня на галерею, опоясывающую здание. Отсюда открывался вид на все четыре стороны света. Замкнутый круг и освобождение? Свобода в пределах круга… Освобождение… От наваждения любви… От сладкого рабства… От сладостного и горестного счастья. Радость и тоска разрывали мое сердце. Мартин не покидал меня, он был рядом, он был во мне, я чувствовала его… Ни о чем другом думать я уже не мола. Я не принадлежала самой себе. Но нет в мире ничего вечного. Боги не любят, чтобы человек был счастлив, поэтому они разлучают любящих… Когда придет час разлуки, Мартин унесет с собой мое сердце. Играючи, как он делает все. Он уже сейчас отнял его у меня. Я перестала быть собой. Слишком сильна моя любовь, милый…

Мы встретились перед концертом.

– Завтра утром я уезжаю, – выпалила я.

– Ах, нет, почему? У нас еще два дня. Фестиваль заканчивается через два дня, – в его голосе звучало отчаяние

– Но я уже собрала материал для статьи–., – сказала я, не глядя на него, а потом едва выдохнула, – думаю, так будет лучше. Для всех…

Мартин склонил голову, казалось, он тоже пытался скрыть слезу. Произнес совсем тихо:

– Но мы еще увидимся. Я приеду к тебе…

В тот вечер Мартин играл девятую сонату Бетховена. Я сидела в первом ряду, мне хорошо было видно его лицо. Вдохновение делало его еще более прекрасным. Отзвучал последний аккорд… Мартин поднял отяжелевший взгляд. Он смотрел на меня. А когда отгремели аплодисменты, его губы беззвучно прошептали: «Это для тебя!», и он снова сел к роялю. Это была его сюита. Звуки плыли, лились из-под крыла рояля, они проникали в сердце и куда-то глубже, заполняли низ живота, и там разливались дрожью… У меня закружилась голова, все поплыло перед глазами… Когда зал взорвался овациями, я уже не сдерживала слез. Милый, ты тоже любишь меня…

Концерт закончился в пятом часу утра.

Простились мы на утренней заре.

– Ты будешь помнить обо мне? – спросила я.

Мы стояли на площади перед отелем. Его взгляд… Едва сдержалась, чтобы не кинуться в его объятия. Мартин проводил меня до двери отеля, остановился и снова долгим взглядом смотрел в мои глаза. Обеими руками взял меня за плечи, притянул к себе, и вдруг, словно очнувшись, оттолкнул, и тихо произнес:

– Уходи! Уезжай! Я ненавижу тебя!

Поля, леса, горы, деревеньки проносились мимо, но видела я лишь лицо Мартина. Что у нас есть, кроме сейчас, здесь, сегодня? Чем владеем мы? Что мы берем с собой, когда приходит пора прощания? Твоя улыбка останется со мной навечно. Воспоминания будут согревать мое сердце. Они – солнце моей жизни. Ты – солнце моей жизни. И снова, и снова эти глупые слезы… Луга. Коровы. Купы деревьев, небо в бегущих облаках, неожиданно драматичное над почти сонным пейзажем! Фламандская школа в натуре. Крыши Брюсселя, аркада, парк, музеи и много, много банков. Что потеряла я в этом Брюсселе? Антверпен. Андерсен... Сказки становятся былью. Лето исполнения желаний. Улочка с покосившимися домишками и витринами, в которых человеческий товар торгует собой. Шоколадная девица, улыбаясь, манит толстячка-блондина. А другая улыбается мне. Ах, нет, милая, мы на разных берегах. Дом Рубенса. Кровать детского размера. Они спали сидя. Резные окошки. Мозаика. Сад, нарочито запущенный. Адам грозит Еве пальчиком: «Разве ты не знаешь, папа запретил есть яблоки?!». А мой Адам нетерпеливо вырвал из моих рук наливное яблочко, откусил первым… Воспоминание наполнило сердце нежностью. Ты – мой Адам, других мужчин мне не надо! Остенде, дюны, ветер, море, песок... Песок в ботинках, песок в карманах, песок в сумке, в кровати, кругом песок. Сувенирные лавочки. Резиновые сапоги. Какой размер? Фламандцы говорят на четырех языках, валлоны только на французском. Море волнуется, шумит, назавтра обещает бурю. Пиво в «Благородном Альберте» подают в винных бокалах. Сыр нарезан крошечными кубиками, и в каждом зубочистка. Море тает в сумерках умирающего дня. Оно такое большое и сильное. Мы с Мартином гуляем по берегу. Он обнимает меня за плечи, смотрит с высоты своего роста. Наклоняется, целует меня в губы. Ты – мое море, вот только заплыла я слишком далеко…

НА ВЕРШИНЕ БОЛЬШОЙ ГОРЫ...

Полина, сладко потягиваясь, подошла к окну, отдернула занавеску и восторженно ахнула. Утро было необыкновенное, шелковое было утро. После затяжных дождей, дни напролет отчаянно хлеставших по окнам, выглянуло солнышко, обласкало крыши домов, зазеленевшие свежестью давно нестриженые газоны, с которых маргаритки доверчиво тянули к небу свои крохотные головки. Быстрым движением распахнула окно, вдохнула свежий воздух, и ее захлестнуло ощущение беспричинной радости. В следующий момент радость отхлынула, оставив после себя обрывки чего-то тревожного. Так морская волна, откатываясь, оставляет на песке дары человека морю. Но вскоре она вернулась, эта счастливая волна, Полине захотелось удержать ее, не позволить снова отхлынуть нежному теплу, согревшему ее душу.

Конечно, все это неспроста, решила Полина, она была склонна даже в незначительных событиях повседневной жизни видеть хорошие или дурные предзнаменования. Ей все еще казалось, будто жизнь ее понастоящему не началась, что день сегодняшний это лишь прелюдия к чему-то главному. И вот сейчас, судьба или Бог, кто именно, она не знала, посылает ей знак. Да, да, именно сегодня произойдет что-то необыкновенное, что-то замечательное произойдет сегодня в ее жизни. Несколько минут спустя, она уже спрашивала себя, что уж такого замечательного может произойти в ее совершенно не замечательной жизни, где дни похожи один на другой, как консервные банки на полке супермаркета. И этот день пролетит так же незаметно, как пролетели тысячи и тысячи предыдущих дней, добрая половина ее жизни. Что ж, однообразие, говорят, – залог покоя. Но и все же, но и все же, в такое перламутровое, в такое умытое дождями утро обязано должно произойти что-то необыкновенное!

На ум приходили обрывки давно забытых стихов, они словно подтверждали добрые предчувствия. Полина была женщиной начитанной, каждая мысль, каждое пережитое ощущение находили в ней поддержку классиков, которые то ли одобряли, то ли осуждали ход ее мыслей. С ними чувствовала себя Полина менее одинокой, как если бы кто-то всегда был рядом, кто-то проявлял интерес к ее мыслям. Те, кого мы любим, и пусть даже это всего лишь любимый писатель, войдя в нас однажды, навсегда остаются частью нашей натуры. В этом обманчивом симбиозе Полина находила тайное удовлетворение. Получалось, существовала она параллельно в двух мирах – в мире реальных вещей, ив другом, выдуманном ею мире…

С трудом оторвавшись от окна, отправилась на кухню. Поставила чайник. Заученными движениями достала из шкафа чушку, кофе, хлеб, мандариновый джем, и лишь тогда отправилась в ванную. Душ принимала дольше обычного. Вода – самое прекрасное из всего, что создано на земле, она ласкает, она утешает, она напитывает тело теплом и энергией. Если бы Полине довелось потерпеть кораблекрушение, она не смогла бы утонуть, потому что ее родная стихия – вода... В этот момент Полина почти пожелала себе потерпеть кораблекрушение – ну хоть какое-то приключение должно же наконец оживить ее скучную жизнь!

Хлеб, масло и розетка с мандариновым джемом легли на кружевную бумажную салфетку, сквозь нежные прорези которой просвечивала нарядная зелень жестовского подноса. Поднос поставила на прикроватную тумбочку и снова нырнула под одеяло. Солнце заливало комнату золотистым светом. И вдруг шевельнулось какое-то предательское чувство… Ничегонеделание всегда казалось Полине преступлением, скажем, средней тяжести. Нет, сегодня все должно быть иначе! Сегодня она испытывала радость, и ей было наплевать на все преступления. Забота о других – о муже, о дочери, о маме, оставшейся там, в обнищавшей России, о нездоровой свекрови, о друзьях – давно стала частью ее натуры, Полине казалось, жизнь ее не принадлежит ей, и она обязана вносить регулярные взносы для того, чтобы иметь право ею пользоваться.

Полина жила одна. Дочка, единственный птенец, раньше времени покинула родительское гнездо. По воскресеньям молодые приходили обедать, высиживали «для приличия» положенные полчаса и убегали по своим делам.

Полине повезло в жизни – она вышла замуж за человека, которого горячо любила. Мало того, человек этот был тем самым заморским принцам, о которых мечтают русские золушки. Полина и сама не могла поверить своему счастью, она растворилась в любви. Муж был немногословен. Поначалу ей это казалось признаком мужественности и глубокого ума, но со временем его неразговорчивость стала сильно тяготить Полину. Скромная и нетребовательная, она мирилась с тем, что муж в одиночку решал все вопросы. Так любящая мать поощряет независимость мужающего сына. Боялась потерять мужа, как в детстве боялась потерять отца. Отец вечерами редко бывал дома, а потом и вовсе ушел к другой женщине. Полина решила, случилось это из-за того, что она недостаточно сильно его любила. Себе приписывала она вину, это она не сумела удержать самого любимого человека.

Недостатки любимых, как говорится, суть продолжение их достоинств. Полина, если и жаловалась подругам на мужа, то делала это с тем доверчивым юмором, в который русские жены вкладывают всю свою материнскую любовь к мужьям. Впервые доверие дало трещину, когда Полина обнаружила, что ее прекрасный принц не любит детей. Рождение дочери заставило его почувствовать себя обманутым. Словно не драгоценным подарком одарила его жена, а отняла у него что-то, и он не был готов делить любовь жены еще с кем-то. Нежности к дочери он не проявлял, и о втором ребенке не хотел слышать. А Полине до боли хотелось сына. Видела его во сне – белокурого, голубоглазого мальчика, похожего на отца...

Постепенно отношения с мужем из любовных становились просто вежливыми… Впрочем, со стороны вежливость часто выглядит, как любовь...

Когда дочка вышла замуж, в жизни Полины образовалась брешь. Часами бродила по городу – без желания возвращаться домой. Заглянув однажды в стоячее кафе, оказалась за одним столиком с пожилой парой. Жена, пересчитывая мелочь в кошельке, спросила у мужа, не заплатить ли и за его кофе, тот ответил, заплатит сам, после чего они пили кофе и молчали. Муж, придвинув к себе чашку так, словно боялся, что ее у него отнимут, смотрел в окно. Они избегали смотреть друг на друга, тем не менее, хорошо заученные «спасибо» и «пожалуйста» легко слетали с их уст. Это было очевидно все, что они могли сказать друг другу. Кошмаром преследовала Полину эта сцена. И вдруг она поняла, что увидела в ней отражение собственной жизни. Что связывает нас с мужем, спрашивала себя.

А связывала их общая фирма, именно она была – по выражению мужа – их любимым детищем. На фирме муж точно так же, как дома, принимал решения единолично, болезненно реагировал на любое замечание жены и компаньонки. Конфликты пугали Полину, и она ограничивала свое участие в фирме добросовестным исполнением обязанностей, возложенных на нее мужем.

В тот злополучный вечер, Полина убрала посуду в посудомойку и вернулась в комнату. Муж смотрел телевизор. Перед ним стояли бутылка белого вина и тарелка с сыром. Что осталось от нашей любви, горько подумала Полина. Перед ее глазами вновь возникла сцена в кафе. Вот оно, наше будущее! Ах, нет, это уже наше настоящее. Когда мы в последний раз смотрели друг другу в глаза? Тотчас горечь сменилась чем-то похожим на злость. Это напугало Полину. И вдруг все поплыло у нее перед глазами – телевизор, скучные обои на стенах, хмурое лицо мужа с холодным, словно вывернутым наизнанку взглядом. А ведь когда-то это лицо было таким красивым...

Допив вино, муж выключил телевизор. По комнате разлилась тишина. И в этой тишине, не узнавая собственного голоса, Полина произнесла:

– Как ты думаешь, может нам развестись?

О разводе она никогда не думала. Она боялась самого этого слова – развод. Так что же толкнуло ее произнести эти страшные слова? Нет, она не хотела развода, это был крик о помощи: обрати на меня внимание, не позволь мне потеряться в этом холодном мире... Но ее крик не был услышан.

На развод муж согласился с тем же равнодушием, с каким делал все, поставив при этом лишь одно условие: фирму не делить, работать они и дальше будут, как прежде. Неделю спустя он переселился в их загородный дом.

Воспоминания заставили Полину горько усмехнуться… Она все еще носила в себе горечь брошенной, нелюбимой, никому не нужной женщины, но боль давно притупилась, а теперь Полине открыла для себя новую, отрадную сторону одиночества. Она словно знакомилась с собой, открывая в себе другую женщину – независимую, или, как теперь говорят, самодостаточную… Эта женщина ей нравилась. В то же время жила в Полине эта странная боязнь быть счастливой. Не женское это дело, быть счастливой просто так, женское счастье имеет право быть лишь производным от счастья ее близких… Подруги ее не понимали – бросить такого мужа! Мама корила – ну чего тебе не хватало, все было у тебя, муж непьющий, не гулящий, мне бы твои заботы! Воспитанная в традиционном понимании женской доли – кормить, убирать, ухаживать, заботиться, прощать, жертвовать, – она и дочку не желала видеть иной. Ах, мамочка! От бедности спасает труд, от болезней – врачи, а кто спасет от душевного холода? Что останется от твоей души, когда она не питается любовью? Она высохнет, скукожится, станет пылью. Что предъявишь ты Всевышнему, если уже в этой жизни лишишься души?

В Москве Полина окончила художественное училище, она создавала кукол для кукольных театров. В Австрии муж сказал, здесь эта профессия не востребована, и вообще, заниматься надо серьезным делом. Серьезной была фирма, которую они создавали вместе.

И вот теперь… Днем Полина работала на фирме, а по вечерам возрождала себя в своей старой профессии. У нее стали появляться заказы. Работала увлеченно, в такие моменты охватывало ее приятное, почти любовное возбуждение. И даже сны становились светлыми, она снова летала во сне.

Тосковала Полина по мужской ласке, но страх перед новым разочарованием был велик. Новой любви она не искала. А между тем жизнь дарила маленькие радости, но если таких радостей много, то они вполне могут заменить одно большое счастье. Полине уже почти сорок... Ах, какая разница, не трогай возраст, пока возраст сам не тронет тебя!

Сегодня Полина имеет полное право на это чудесное утро! На эту красоту за окном. На ароматный кофе, дымком поднимающийся из чашки. Казалось, дождь, ливший несколько дней подряд, вымыл, наконец, из ее сердца боль… Одеваясь, разглядывала себя в зеркале... Ей показалось, будто складки у рта разгладились, и даже брови вроде как стали гуще. Полина улыбнулась своему отражению. Примерила платье, потом другое… Остановилась на сарафане с голубыми розочками, его она еще не успела порезать на наряды куклам.

Любимое субботнее развлечение венцев – прогулка по фломаркту, то есть, блошиному рынку, барахолке. Кого только здесь не встретишь! И знаменитых артистов, и известных адвокатов, и профессоров, и политиков, и всякий другой разнобродный люд! Мало кто приходит сюда с целью обогатиться, люди просто гуляют среди развалов отслуживших вещей, ищущих новых хозяев, знакомятся, беседуют друг с другом. Полина бродила среди этой всякой всячины, выискивая куски тканей и другое полезное для своих кукол. Разглядывала разложенные на столах или прямо на асфальте диковинные старинные вещицы, ворохи одежды, еще вполне пригодной и даже не вышедшей из моды. Кореец торговал музыкальными шариками, если их перекатывать в ладонях, они издают мелодичный звон, продавец уверял, это помогает от каких-то болезней. Цыганка с коричневым обветренным лицом и с повисшей на губе сигаретой продавала вазу из матового розового стекла с тростниковым узором, если ее отмыть, может, она и ничего… За спиной у Полины кто-то произнес поанглийски: «Это настоящий русский стиль!» Обернувшись, увидела высокого и очень худого мужчину, примерявшего черное долгополое пальто. Такие можно увидеть на анархистах в старых советских фильмах. Пальто «русского стиля» оказалось английского производства, из сукна высокого качества, это было очень старое, можно сказать, антикварное пальто. Полина невольно наблюдала за примеркой, ей нравилась необычная одежда. Пальто повисло на узких плечах мужчины, как на вешалке, его длинные руки по-мальчишески торчали наружу.

– Ну, и как вы считаете?

Полина не сразу поняла, что вопрос обращен к ней. Как это часто бывает в толпе, она чувствовала себя невидимкой. Вопрос молодого человека грубо разрушил приятную иллюзию одиночества. Полина не нашлась, что ответить, поэтому просто пожала плечами. Смеющиеся голубые глаза молодого человека заглядывали ей в самые зрачки. Полину взволновал этот взгляд. Она улыбнулась, слегка склонив голову.

– Понимаю, – сказал мужчина, и, выгнув плечи, уронил черную хламиду на руки продавцу, он не собирался ничего покупать, и пришел сюда, как и другие, ради развлечения.

Полина пошла дальше, испытывая странное чувство. Ей вроде как было жаль, что она никогда больше не увидит этого молодого человека. Не успела она осознать свое чувство, как услышала за спиной уже знакомый голос:

– А вы не скажете, как вас зовут?

Полина обернулась. Мужчина смотрел на нее с высоты своего двухметрового роста, улыбаясь одними глазами.

– Зачем вам это знать? – смущенно и не очень вежливо ответила Полина.

– Потому что я не привык разговаривать с незнакомыми женщинами, – произнес парень тоном человека привыкшего ко всему. Полина засмеялась.

– Я тоже не привыкла разговаривать с незнакомцами.

Говоря это, она свернула в боковой проход, мужчина последовал за ней.

– Вот и прекрасно! Давайте знакомиться. Дик.

– Полина.

– Ах, Полин! – повторил на французский манер, – какое чудесное имя! Клянусь, вы не австрийка. Откуда вы? А я из Голландии. Знаете Голландию, это Нидерланды?