Jesli dolgo vgljadyvatjsja v okean E-Book

Sophia Benedict

• Herausgeber: Books on Demand
• Kategorie: Erotik
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2018

Seitenzahl: 370

Beschreibung

Chuvstva pravjat mirom, vedj dazhe kogra chelovek stremitsa k bogatstvu i vlasti, delajet on eto radi teh chuvstv, kotoryje prinosjat jemu bogatstvo i vlastj. Kak sorvannyi s vetki osennij listok, nesjot nashu geroinju ot muzhchiny k meuzhchine, is goroda v gorod, s beregov Tihogo Okeana na berega Atlantiki, v Portugaliju. Vy ne sakrojete etu knigu, poka ne dochitajete do konza. Oha rasskasyvajet o ljubvi, o nezhosti, o boli, o sirotstve dushi, o zhelanii zhenshchiny bytj schastlivoj, no eto gorasdo boljshe, chem ljubovnyj roman. Sachvatavajushchee povestvovatije c elemetdami kriminaljnogo romana ot pervoj do poslednjej strochti derzhit chitatelja v naprjazhenii. Roman otlichajet redkostnaja mnogogrannostj i psihologicheskaja dostovernostj obrasov, ispolnen on v luchshih tradizijah zhanra, chto s polnym pravom stavit jego v odin rjad s proisvedenijami proslavlennyh masterov.

Leseprobe

Посвящается Р.М., девушке, чья судьба вдохновила автора на этот роман

СОДЕРЖАНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

L‘HOMME FATAL

Ревность

Я родом из детства

Царственный

Мой первый

И снова плен

Ледоход

Бухта Золотой Рог

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В ОБЪЯТИЯХ МОСКВЫ

Сокольники

Лео

Одесса

Листопад

Рождение плана

Любовь без любви

Рихард

Шуба

Я выхожу замуж!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ДИЕГО

Танго

Похороны

Возвращение мотыльков

Фиктивный брак

Мама

Прощание с Москвой

Лиссабон

Путешествие

Я танцевать хочу

Две жизни «Корсара»

Мария

Кокаин

Побег

Париж, конец пути

ЭПИЛОГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

L’HOMME FATAL

«И капля крови это целый мир с сияющим светилом посредине, а море – капля крови и всего, но это капля тела твоего…»1(Эдвард Мунк)

Ревность

Говорят, сильные мужчины любят слабых женщин. Не знаю, правда ли это, но Павлуше нравится заботиться обо мне, он говорит, я слабая и не слишком умная, а значит, пропаду без него. Я не спорю. Я вообще никогда не спорю, у меня нет желания доказывать свою правоту. Нет у меня и убеждений, за которые стоило бы бороться. Митя говорит, убеждения есть у каждого, но не у каждого есть потребность становиться под их знамя, он говорит, я никогда не спорю, потому что я мудрая, а мудрость дороже ума, ее не приобретешь, она, как красота, или она есть, или ее нет. Про мудрость не знаю, а вот насчет красоты Митя не прав. Во-первых, красота – дело вкуса, а во-вторых, даже самую некрасивую женщину можно сделать красивой. Это мое мнение.

Ну да ладно, какая разница, какая я, главное, я есть, я здесь, и Павлик тоже здесь, и Митя тоже, и нам всем светит солнышко.

Павлуша терпеть не может, когда я его называю Павликом. Для других он – Павел Семенович, но ласковое Павлуша ему очень подходит, я-то знаю, каким нежным умеет быть этот великан. В такие минуты я шепчу ему: «Мой капитан...», и тогда его нежность переходит в страсть. Он любит чувствовать свою силу. А я люблю чувствовать его силу, то есть силу мужчины и его власть надо мной. В такие минуты я счастлива.

Интересно, он со всеми такой или только со мной? Я имею в виду женщин. А впрочем, какая разница, я не ревнива. Думаю, не ревнива. Не понимаю я этого Отелло, ну что бы ему спокойно поговорить с Дездемоной, спросить, не потеряла ли она платочек, так он давай сразу кричать, платок, где платок... Тоже мне улика! Бедная Дездемона… А может, мужчины и женщины ревнуют по-разному?

Совсем разнежилась на солнышке и даже задремала. Очнулась от легкого шороха, так и есть, Митя свесил ноги за поручни, держит мою удочку, а сам глаз с меня не сводит. Голубые у него глаза, как небо над этим Тихим океаном, и такие же теплые. Митя светловолосый, лицо загорелое и совсем юное, и выглядит моложе своего возраста. Они с Павлушей похожи друг на друга, как братья, только Митя пониже ростом и не такой спортивный.

– Ты что, гипнотизируешь меня?

– Я-то, нет! Я просто так, смотрю, заснула, а удочка без присмотра. Ой, клюет!

Поплавок действительно задергался, Митя ловко подсек и на палубе забилась серебристая рыбешка.

– Долго еще будем стоять на якоре? – спрашиваю.

– Часа два постоим. Потом неделю на берегу, и снова за рыбой… Тебе не надоела эта рыба, вон, полные сети, а ты сидишь с удочкой...

Я ничего не ответила, а Митя сказал грустно:

– Знаешь, я списываюсь на берег, не буду больше плавать.

– А что делать будешь?

– В институт поступать. Вернусь в Москву, попытаюсь в Строгановку…

– Ах, да, ты у нас москвич, я забыла. Поступишь?

– Конечно. Ты же знаешь, у меня талант.

– Знаю! Надеюсь, он больше твоей наглости! – рассмеялась я, а Митя обиделся:

– Не веришь, вот, сама посмотри! – потянулся за альбомом, он всегда у него под рукой.

На рисунке я узнала себя. Лежу, свесив с палубы ноги, а плывущие по небу облака словно ласкают меня, завершая картину полного блаженства. Стала перелистывать альбом, на каждой странице я, но каждый раз какая-то другая. Приятно, конечно, но и как-то не по себе.

– Зачем ты это, Митя?

– Сама знаешь… – произнес он тихо и устремил взгляд вдаль, туда, где на холмах раскинулся город…

Павлуша привез меня во Владивосток почти год назад, но города я не вижу. Уходя в плаванье, он берет меня с собой. Оформил помощником повара, – ненавижу это слово кок, – но к кастрюлькам я не прикасаюсь, все делают ребята. Их умиляет мой возраст, они говорят, я слишком «юная, тонкая и звонкая», чтобы таскать котлы. Похоже, им тоже нравится меня баловать. Или они хотят угодить капитану? С ними он не такой нежный, как со мной, его они любят, но и боятся. Перед начальством он за своих рыбаков горой, отстаивает хорошие заработки, а сам – настоящий деспот, может наорать ни с того, ни с сего, но они терпят. Как отцу, прощают все, хотя по возрасту многие из них старше него.

Митя молчал, а я перелистывала альбом. Откуда-то сбоку на нас надвинулась тень.

– Что это у тебя, – Павлуша протянул руку.

Я инстинктивно спрятала альбом за спину.

– Покажи! – приказал Павлуша.

Не выпуская альбом из рук, показала рисунок.

У Павлуши дернулся уголок рта.

– Твой, что ли? – недружелюбно бросил Мите и силой вырвал альбом из моих рук.

Побледневшее лицо не предвещало ничего хорошего, таких моментов даже я побаиваюсь.

– Мой, – произнес Митя спокойно и тоже поднялся на ноги.

Митя никого не боится.

– Ну, ты, Айвазовский, ты, кроме чужих жен другого ничего рисовать не умеешь?

– Я не Айвазовский, я – Репин, – спокойно парировал Митя.

Павлуша уже взмахнул рукой, чтобы выбросить альбом за борт, но я успела вцепиться ему в руку. Как раз вовремя, не то любоваться бы рыбкам моими портретами, а они в искусстве понимают еще меньше Павлушиного.

– Мы не женаты, – зашипела я, обеими руками прижимая альбом к груди.

– А ты помолчи, – сказал Павлуша беззлобно.

На меня он не злится, похоже, он просто не принимает меня всерьез. Когда он обратился к Мите, в его голосе снова зазвучала тихая злость:

– Ты понял, Айвазовский, что я тебе сказал? Рисуй море, раз уж решил пачкать бумагу.

– Да ладно, капитан, не злись, я просто так, – тем же спокойным тоном сказал Митя, – других-то женщин на корабле нет, вот я и рисую ее…

Ответ Павлуше не понравился, он сгреб Митю в охапку и сбросил с палубы в море.

– Ты с ума сошел, – заорала я, колотя Павлушу по широкой груди, – он погибнет, ты же знаешь, третий день идет донка!

Это значит, температура воды совсем низкая.

Павлуша в ответ на мои удары лишь улыбался, даже не пытаясь увернуться, тогда я попыталась вцепиться ему в волосы, но он схватил обе мои руки в одну свою огромную ручищу, другой легко подхватил меня подмышку и понес вниз по сходням. За спиной я услышала громкий крик: «Человек за бортом!». Павлуша кинул меня на широкое капитанское ложе и быстро вышел, закрыв за собою дверь на ключ. Я кинулась за ним, стала колотить в дверь, но тратить силы было бесполезно.

Надоел этот корабль! Надоело это море! Надоело месяцами видеть перед собой одни и те же лица! В конце концов, надоело безделье. Не хочу я, чтобы со мной обращались, как с глупым ребенком.

Признаться честно, вначале мне Павлушино покровительство даже нравилось, но теперь не хочу я больше никакого покровительства! Он думает, раз он заботится обо мне, то я должна делать все, что он скажет. Шага без него ступить не могу, даже за покупками ходим вместе. Денег не жалеет на красивые платья, в портовом городе можно купить все, а носить куда? Нарядов тоже не хочу!

Прислушалась к звукам наверху и поняла, что Митя уже на борту, услышала его голос и успокоилась. Митин альбом остался у меня, пострадал немного, но если положить на ночь под матрас, разгладится.

Какой красивой он меня видит! Не знаю, понимаю ли я что-нибудь в искусстве, или в красоте, но на Митиных рисунках я себе нравлюсь. Особенно вот здесь, с огромным китайским яблоком в руке…

1 Пер. автора

Я родом из детства

Кто-то сказал, все мы родом из детства…

Мамы своей я не помню. Она оставила нас с отцом. Жила я с папой, с его родителями и братьями в настоящей большой семье, какие есть сегодня только в деревнях. В городах дома строят большие, а семьи в них живут маленькие.

Маму я не сужу, ее выдали за моего отца силой. Родители просватали их, прям как в старые времена, а мама не посмела ослушаться. Мы ведь не русские, мы татары. Ей тогда едва исполнилось шестнадцать, то есть была она на три года моложе, чем я теперь. Беда была в том, что она уже любила другого. Ей говорили, ничего, стерпится-слюбится, да и не бывает серьезной любви в шестнадцать лет, родишь и забудешь все, потому что любовь к ребенку – единственная настоящая любовь в мире. Папа жену свою очень любил, но когда увидел, как она несчастна, тоже стал несчастным, пожалел, что не послушался ее и не отказался от брака.

Не суждено было мне стать маминой самой большой любовью. Когда я родилась, мама много плакала, она не могла забыть свою большую любовь.

Парень, которого она любила, тоже ее любил, потому что была она такой красавицей, каких не забывают. В день свадьбы он с горя напился и попал под машину, долго лежал в больнице, а когда выздоровел, стал приезжать в нашу деревню, чтобы хоть издали взглянуть на свою любовь. Папины братья грозили ему, и даже участковый запретил показываться в деревне, но он все равно приезжал. Однажды подкараулил маму, и на глазах у соседей усадил в машину и увез. Она отбивалась, плакала, но, видно, не слишком решительно, раз ему удалось ее увезти. Обратно мама не вернулась. Да и как вернешься, деревня – не город, в деревне нравы строгие.

Папа искал ее, ему было все равно, он бы ее и опозоренной принял, увез бы нас куда-нибудь, где нас никто не знает. Но увез маму другой. Уехали они в Среднюю Азию, вернулись на Волгу лет десять спустя, уже с двумя детьми. Мама за это время стала учительницей начальной школы. Вот и все, что я о ней знаю. Где они теперь живут, мне неизвестно. Ни мамы, ни братьев моих я никогда не видела.

Папа очень меня любил, он даже на работу брал меня с собой. Был он электриком, забирался на столбы при помощи таких огромных железных когтей, которые почему-то называли кошками. Меня тоже учил лазить на деревья, но мне больше нравилось плести венки из полевых цветов. Мастеря что-то на столбе, он пел мне красивые татарские песни, а потом мы шли в сельпо и он покупал мои любимые тянучки и красивые длинные леденцы с разноцветными полосками, закрученными спиралью. Это так здорово, когда сладко и красиво одновременно!

По воскресеньям папа ходил со мной в кино или мы ездили в город кататься на карусели. Иногда ходили в гости к папиной сестре или вместе с друзьями отравлялись на Волгу. Взрослые жарили шашлыки, а дети играли, бегали и кричали. В такие дни никто никого не воспитывал, я имею в виду, взрослые не воспитывали детей.

В Казани жила папина сестра с мужем и двумя сыновьями. Тетя уговаривала папу оставить меня у нее, но папа не соглашался. Родственники хотели, чтобы папа забыл, наконец, маму и снова женился, но он любил только меня и ни о какой другой женщине слышать не хотел. Так я тогда думала. Бабушка с дедушкой даже присмотрели для него невесту, нельзя мужчине жить одному, говорили они. Папа на них за это сердился. Один раз он даже закричал:

– Если я захочу жениться, я сам найду себе жену! Спасибо, уже вас послушался! Жениться надо по любви, это вам не корову покупать.

Он вроде как даже заплакал и ушел в поле, а я брела за ним и думала, разве ему моей любви мало, разве нам плохо вдвоем... Так я ему и сказала, а он гладил меня по голове и говорил:

– Фаридочка, моя любимая девочка, раз у меня есть такая чудесная дочка, никакая жена мне не нужна.

– А если мама вернется, – спросила я, – мама будет нужна?

– Ну, если мама…

Однажды папа сильно рассердился на дедушку, они долго спорили в сенях, после чего папа хлопнул дверью и уехал на работу.

Шел дождь. В такую погоду нельзя работать с электричеством.

Нашли его без сознания. Бабушка с дедушкой поехали в больницу. Вернулись в слезах. Ну почему, почему они не взяли меня с собой?! Почему не позволили мне еще хоть разочек обнять моего папочку?…

Когда приходят все эти воспоминания, хочется реветь от боли. Но все равно, любовь – это счастье, даже если она горькая… Тогда я спешу задвинуть горечь в самый дальний угол моей памяти, пусть покоится там, вспоминать надо только хорошее. Папину любовь я вспоминаю. Такой же горькой любовью люблю я мою маму. Ее я совсем не знаю, получается, и она тоже вроде как умерла…

После папиной гибели бабушка отправила меня к тете в Казань, там, где уже есть двое детей, третий не будет помехой, сказала она. Тетя плакала вместе со мной, утешала и даже просила прощения. Я не понимала, за что, это, наверное, такой обычай, ведь все люди друг перед другом в чем-нибудь виноваты. Тете в свое время очень хотелось дочку, а родила она двух сыновей и больше детей у нее не будет. Так она сказала и добавила: такую дочку, как я ей хотелось бы иметь. Получалось, я какая-то особенная. Мне трудно в это поверить, если бы я была особенная, то мама не бросила бы меня. И папа не ушел бы из жизни так рано. Если бы я была ему дорога, не стал бы он ремонтировать электричество под дождем, разве может какая-то глупая поломка быть важнее жизни, важнее самой большой твоей любви? Если бы он думал обо мне, он не стал бы… У меня никого не было любимее, чем мой папа.

Тетя и другие родственники жалели меня, называли меня сиротинушкой, я возненавидела это слово.

Учиться мне нравилось, но учительница жаловалась, что я не хочу напрягаться, говорила, у меня хорошие способности, но я не стремлюсь к большему. А я не понимала, чем она недовольна, отметки у меня были хорошие, а соревноваться за отличные не было желания. Если бы я учила уроки до ночи, у меня не оставалось бы времени на книги, а читать я любила уже тогда. Папа учил меня читать. Когда я брала в руки книгу, он снова был вроде как здесь. За чтением забываешь обо всем на свете, словно переселяешься в другой мир, где все не так, как в твоей жизни.

Задремала. Очнулась оттого, что судно мелко дрожало, слышался рокот машин.

Павлуша вошел в каюту.

– Собирайся, малышка, идем к берегу!

Он был в прекрасном настроении, это удивительно, как быстро проходит его злость. Впрочем, даже когда казалось, будто он теряет самообладание, на самом деле до конца он его никогда не терял. Наверное, оттого, что его уверенность в себе несокрушима, порой казалось, она граничит с равнодушием. Вот и сейчас, другой на его месте все еще кипел бы, а с него, как с гуся вода – сделал, что хотел, и успокоился.

Я притворилась спящей.

Павлуша сел на кровать. Легонько поцеловал меня за ухом. Знает, как это на меня действует! Я упрямо отвернулась. Тогда он стал короткими поцелуями осыпать мои шею и плечи, силой развернул меня к себе, прильнул своими нежными губами к моим губам. Тут уж я ничего не могла поделать. Не могу я противостоять его нежности. Быстро скинул с себя одежду, нырнул под одеяло, прильнул ко мне всем своим большим телом. О, как я его люблю, это тело! Когда он проник в меня, я испытала сладкое головокружение. Горечь не могла помешать наслаждению, напротив, она придавала особый вкус этому чудесному плоду, от которого я вкушала жадно и трепетно.

В изнеможении лежали мы на горячих простынях, пропитанных нашим потом, мир еще долго состоял из одного лишь наслаждения.

– О Боже, как я тебя люблю, – произнес Павлуша совсем тихо. – Я теряю голову от ревности, мне невыносима мысль, что кто-то другой…

Это был его способ просить прощения.

Павлуша оделся и вышел, а я зарылась головой в подушку, вдыхала застрявший в ней запах здорового мужского пота – самый прекрасный запах на земле…

«Жить в плену, в волшебной клетке…, – звучал из динамика голос незнакомого певца, – как позор такой снести, ах пусти, любовь, пусти…»

Пусти меня, моя любовь, пусти!

Царственный

Прежде, чем рассказать, как мы с Павлушей познакомились, надо рассказать о том, что было раньше.

Тетя забрала меня в город, который я потом ни разу не покидала. Подружки со своими родителями ездили к морю или еще куда, а мы, разве что к бабушке в деревню, да и то нечасто.

Школу я закончила хорошо. Чем ты хочешь заниматься дальше, спрашивала тетя, спрашивали друзья. А разве непременно нужно чем-то заниматься, думала я, разве нельзя просто жить? Но заниматься чем-то необходимо, поэтому я поступила на вечернее отделение филологического факультета и стала искать работу. Было стыдно сидеть на шее у моих приемных родителей, пусть они и были добры ко мне, но злоупотреблять добротой нельзя.

Промучившись с полгода в какой-то пыльной конторе, обрадовалась подвернувшейся возможности поступить на службу в «Союзпечать». Получила киоск недалеко от университета, и это было настоящим счастьем. Прежде всего, никакого начальства! Да, я ни с кем не спорю, но я не выношу, когда мне указывают, что мне делать. А главное, вокруг масса света, масса воздуха, люди, лица, жизнь! Это был настоящий праздник! Без умолку болтала с покупателями – о погоде, о летающих тарелках, которые были тогда моде, о новых кинофильмах и о разных других пустяках. Люблю такую, ни к чему не обязывающую болтовню. Между тем оказалось, мне ничего не стоит уговорить человека купить совершенно бесполезную для него вещь, особенно, если этот человек – мужчина.

И вот однажды к киоску подошел он.

Не глядя на меня, попросил «Известия», положил на прилавок деньги и только тогда поднял глаза. На минуту застыл, словно от удивления. Подумал и купил еще несколько газет.

Неужели у него есть время все их прочитать, подумала я. Не похож он на человека, у которого есть свободное время, об этом говорило все – от дорогого костюма и на редкость ухоженной внешности до уверенного взгляда темных глаз. Черные волнистые волосы, смуглая кожа, гордый горбоносый профиль… Было ему около сорока. Есть в самоуверенности зрелых мужчин некая волшебно-притягательная сила...

Незнакомец задержал взгляд на моем лице, отчего сердце мое забилось чаще, а в животе словно вспорхнула стая бабочек.

– По роду службы мне полагается много читать, – сказал мужчина, словно прочитал мой вопрос.

Я не осмелилась спросить, что это за служба.

Расплачиваясь, сказал что-то о погоде. Когда он ушел, мне стало так грустно, словно покинул меня близкий человек. На следующий день он появился снова. Представился решительно:

– Василий Александрович Стеблов. Для вас просто Вася.

– Фарида.

– В переводе с татарского, если не ошибаюсь, единственная?

– Не ошибаетесь, – улыбнулась я, польщенная его знанием моего языка.

Тем же вечером мы встретились в парке.

Позже Василий сказал, что его покорила моя непосредственность, и что его удивило мое татарское имя. Он сказал, я «красива интернациональной европейской красотой». Да, так он сказал, а это значит, он считал меня красивой.

Не знаю, что именно имел в виду Василий под «интернациональной европейской красотой», но казанских татар не всегда легко отличить от русских, наша кровь смешивалась веками. Я шатенка, глаза у меня карие, нос не большой и не маленький, кожа светлая. Если бы мне пришлось заполнять анкету, то в графе «особые приметы» пришлось бы поставить прочерк – ничего особого во мне нет. Думаю даже, я не особенно красивая, но и не уродливая, просто мужчина, когда ухаживает за девушкой, всегда говорит ей, что она красивая.

Служба у Василия Александровича и впрямь была необычная, кинооператор – профессия редкая.

Ему не понравилось, что я назвала его по имениотчеству, но Васей назвать я его не могла. В переводе с греческого Василий означает царственный, но это в переводе, а в жизни имя Вася… Так обычно зовут героев анекдотов про алкоголиков… Это имя не вязалось ни с его возрастом, ни с его наружностью, ни с его манерами, ни с его профессией. Я стала называть его полным именем – Василий.

Стоял теплый весенний день. Листва на деревьях все еще не потеряла своей юной желтизны. Волга отливала синевой. В воде отражалось глубокое небо. Все вокруг сверкало и золотилось в ласковых лучах закатного солнца. Мир был прекрасен. Это была любовь. Любовь с первого взгляда.

Влюблялась ли я прежде? Когда мне было десять лет, я влюбилась в известного киноактера. Потом мне нравился мальчик из десятого класса, а я училась в шестом, он меня, конечно, не замечал. Все это были неясные, детские чувства, они томили меня.

Теперь меня захлестнуло, накрыло с головой, так волна накрывает пловца. Казалось, чувство это жило во мне всегда, но лишь теперь оно всколыхнулось и поднялось. Ощущала я его не только в груди, но и во всем теле. Из низа живота поднималось что-то такое, достигало солнечного сплетения – словно крошечные птички бились нежными крылышками о стенки клетки. Василий был рядом, он был живой, я чувствовала тепло, исходившее от его тела, запах его кожи, слышала его голос, обращенный ко мне. Стоило большого труда не кинуться в его объятия, утонуть, пропасть в них навсегда…

Вместо этого мы чинно шли рядом, и он рассказывал о своей работе. Время от времени извлекал из кармана шоколадную конфету и протягивал мне. Он прикармливал меня, как бездомного щенка…

– Завтра я уезжаю на съемки, – сказал, прощаясь, – через три дня мы снова встретимся здесь…

Это прозвучало, как приказ. Я согласно кивнула.

Той ночью мне снились сумбурные сны, просыпалась, вспоминала нашу прогулку, и у меня сладко замирало сердце.

Три дня тянулись мучительно долго, радость сменялась сомнением, а сомнение надеждой.

Отправляясь на свидание, невольно готовилась к тому, что меня никто не будет ждать, но уже издали увидела знакомую фигуру. Василий протянул мне букетик ландышей. Его губы совсем легко коснулись мох губ. По сей день горьковатый аромат этих цветов будит во мне острое ощущение того безграничного счастья, которое я испытала тогда.

Мы пошли вдоль реки. Нашим глазам открывался волжский простор с безбрежностью воздуха и синевы. Заходящее солнце, словно рукой талантливого художника добавляло к прозрачной синеве нежные розовые мазки. Природа была заодно с нами, окружавшая нас нежность красок сливалась с той нежностью, которая уже жила в нас.

Василий обращался ко мне не на вы, и не на ты, а почему-то говорил обо мне в третьем лице:

– Если Фаридочка меня полюбит, я буду самым счастливым человеком на свете.

– Она вас уже любит, – произнесла я еле слышно.

В красноватых лучах закатного солнца профиль его казался профилем римского легионера, отчеканенным на золотой монете.

Бережным движением руки он взял меня за подбородок и долго смотрел мне в глаза.

– Если Фаридочка родит мне сына, я буду самым счастливым человеком на земле…

– А если дочку? – смущенно пролепетала я.

– Дочку я тоже буду любить, – заключил он.

Это была воплотившаяся сказка. Кто сказал, что мечты не сбываются? А впрочем… столь странное объяснение в любви должно было меня насторожить. Но жила во мне наивная вера в то, что добрый Боженька непременно возместит мне мои горькие утраты, что он вознаградит меня за мои страдания великой любовью, которая навек. Пусть стремительность, с которой Василий объяснился мне в любви, да и сам характер этого объяснения меня и смутили, но ничего удивительного я в них не нашла. Когда на мою долю выпали страшные беды, была я еще ребенком, а это значит, я еще не успела нагрешить, поэтому не могли они быть наказанием за грехи, а были великим испытанием, которое я снесла терпеливо и безропотно. И вот пришло время великого вознаграждения! Именно так все и должно было произойти, и если бы этого не случилось, то это значило бы, что мир жесток, и что нет в нем справедливости, а такого быть просто не могло. Мир обязан быть прекрасным, это доказывала его красота. Так думала я тогда.

Боялась спугнуть мое счастье, оно казалось таким хрупким. А это значит, от меня требовалось нечто совершенно особенное. Не знала, что именно, знала лишь, что если я не исполню ожиданий Василия, то все может рухнуть, и я снова останусь одна...

– Хочешь поехать со мной в тайгу на съемки? – спросил Василий.

– А что я буду там делать? – растерянно ответила я вопросом на вопрос.

– Ничего. Делать буду что-то я, а ты будешь просто отдыхать.

– Но ведь это служебная поездка…

– Я беру тебя как мою очень личную ассистентку, – засмеялся Василий, и после короткой паузы добавил, – спать будем в одной палатке.

– Мы с тобой… в одной? Отдельной?…

– Да. У меня в команде замечательные ребята, все будет хорошо.

Не зная, что ответить, пролепетала робко:

– Мне надо спросить у тети…

Мой первый…

На пароход погрузились в четыре утра, пошли вверх по Волге, потом долго тряслись на грузовике по ухабам, и еще часа три шли пешком, нагруженные поклажей. Лишь к вечеру расположились на ночлег на берегу небольшого ручья.

Это и была съемочная площадка. То есть, съемочной площадкой были лес и ручей, в котором водились форель и раки. Фильм был документальный – о флоре и фауне региона, нечто вроде «В мире растений» или «В мире животных». Василий считался большим специалистом именно в этой области, у него было «дьявольское терпение», ему ничего не стоило часами подкарауливать добычу, то есть, удачный кадр.

Команда состояла из режиссера, двух помощников, оператора и провожатого егеря, хорошо знавшего эти места, без него мы бы давно потерялись в лесной чаще.

Режиссера, человека внушительной наружности все называли Кешей, но такой фамильярности я позволить себе не могла и стала называть его почтительно Иннокентием Ивановичем. Он не протестовал. Одного из помощников, светловолосого, невысокого, подвижного паренька с улыбающимся лицом звали Саней, а второго Ильясом. Ильяс был худой и высокий с бледным лицом и грустными серыми глазами. Несмотря на то, что он не казался сильным, самую тяжелую и самую ответственную работу выполнял именно он.

Мужчины ставили палатки, а я пошла собирать хворост для костра. Солнце золотило верхушки сосен, их стволы розовели в его лучах. Подчинившись неясному порыву, обняла теплый ствол, прижалась к нему щекой. Над головой раздался шорох. Белка перескочила с одной ветки на другую так близко, что воздушная струя достигла моей щеки. Маленький зверек уселся напротив и наблюдал за мной крошечными блестящими глазками, мы обе, как зачарованные, смотрели друг на друга.

Неслышно подошел Василий. Это, наверное, важно в его профессии, уметь ходить беззвучно. Обнял меня сзади, прижался всем телом. Руки у него были горячие, по телу пробежала дрожь, она невольно передалась мне. Дыхание у него было влажным и прерывистым.

– Раз ты согласилась поехать со мной сюда, значит, ты знаешь, что нас с тобой ждет?

В ответ я лишь прижалась к нему крепче.

Мне было страшно. Страшно и хорошо. И еще какое-то незнакомое и восхитительное чувство испытала я. Теперь я знаю, это было ощущение власти. Власти слабой женщины над сильным мужчиной, той мимолетной власти, которую дают ей его любовь и его желание. Я была в его власти, а он в моей. Это единение, это доверие, разве не это есть величайшее счастье любви?

Василий склонил голову и его дыхание увлажнило мою шею, у меня по коже пробежал легкий озноб. Он продолжал нежно целовать мой затылок и лунки за ушами. Я повернулась к нему, наши губы слились. Его ласки становились все более настойчивыми, но он не торопился... Во мне все напряглось, страстно захотелось принадлежать ему. Ему одному. Во мне такое происходило… Описать этого я не могу...

– Ты уверена, что ты этого действительно хочешь? – шептал он, и голос его дрожал.

Разве ты этого не чувствуешь, хотелось закричать мне, но из горла вырвался лишь нечеловеческий стон. В такие моменты слова – враг… Чувствовала себя жрицей на алтаре любви. Это был акт священнодействия. Я горела, душа моя уносилась к небесам... Спиной прижималась к теплому стволу, сливалась с этой сосной и со всей природой, становясь ее частью, становясь самой природой, в которой все имеет свой глубокий смысл…

Боль была резкой, но совсем короткой, она стояла на пороге захлестывающего блаженства.

Василий долго стоял, опершись руками о ствол, его лоб касался моего лба. Запах его пота смешивался с ароматами весеннего леса, это был запах любви…

Когда мы, обнаженные, спустись к ручью, спросил задумчиво:

– Почему ты не сказала, что была девственницей?

– Была, – улыбнулась я, – а разве ты сомневался?

Василий молчал, думая о чем-то своем.

– Милый, разве ты не рад, что ты у меня первый?… И единственный. Мы теперь навсегда принадлежим друг другу.

Он ничего не ответил.

Нагие, мы вошли в ручей. Вода оказалась ледяной и я, взвизгнув, выскочила на берег. Василий, смешно фыркнув, плеснул в меня из пригоршни.

Когда мы вернулись, палатки уже стояли на месте, а вся компания сидела вокруг костра. Собранный мною хворост так и остался у ручья. Наше появление было встречено спокойно, никто не позволил себе ни шуточки, ни намека.

Нам налили водки в алюминиевые кружки и выдали по куску хлеба. Свою водку я перелила Василию.

– Пойду, наберу воды.

Присела на корточки, опустила руку в ручей. Прозрачная влага холодила кожу. Неужели это действительно произошло?

А что, собственно, произошло? Рано или поздно это неизбежно происходит со всеми …

Девственность… Тетя пыталась вести со мной осторожные беседы на эту тему, начинала издалека, ей хотелось меня предостеречь, а я в ответ лишь благодарно кивала головой. Не могла же я сказать тете, что твердо решила не позволить сделать из моей девственности товар, меня никто не продаст, как продали мою мать. Они видят, что из этого получилось, так неужели им хочется, чтобы и меня тоже постигла такая же участь – любить одного и стать женой другого?! Этот чудесный подарок получил тот, кого я люблю. И он тоже любит меня. Теперь мы принадлежим друг другу. Свидетели нашего союза – лес, облака и само небо.

Зачерпнула воды и вернулась к костру.

Василий сидел задумчивый, красноватые отблески играли на его смуглой коже. У меня сладко задрожало сердце. Мой легионер завоевал меня, я – его военная добыча.

Мужчины быстро насытились. Начали обсуждать задачи завтрашнего дня. Кеша распределял обязанности. На меня никто не обращал внимания. Спустя полчаса все замолкли, и взгляды устремились в костер.

Пляска огня завораживает, в ней есть непостижимое волшебство. Огонь и любовь, это так похоже! Неизвестно откуда взялась гитара. Саня запел «Скалолазочку».

В кружках снова появилась водка, но совсем немного. Кеша сказал:

– На сегодня хватит! Завтра нелегкий день.

Егерь дремал, откинувшись на поваленный ствол березы.

– Пойдем в палатку, – сказал Василий, и я послушно последовала за ним.

Любимый ласкал меня всю ночь.

Проснулась я одна. Откинула полог. Меня приветствовал солнечный день. На траве поблескивали последние росинки. Где-то наверху чудесно пела птица, в траве стрекотали кузнечики.

Спала я, оказывается, нагая. Не заметила, как уснула. Воспоминания прошедшей ночи заставили меня снова затрепетать. Разглядывала свое тело, оно показалось мне совсем новым. Оно нравилось мне. Вот эти торчащие соски он целовал всю ночь, к этому животу прикасались его руки… Любимый освятил мое тело своими прикосновениями.

У входа в палатку лежал термос и завернутая в бумагу алюминиевая тарелка с бутербродом. Благодарная любовь до краев заполнила мое сердце.

Позавтракала с аппетитом и отправилась искать «съемочную площадку», но вспомнила, любимый просил не отходить далеко от лагеря, заблудиться здесь можно в два счета. Повернула обратно. Запыхавшийся Саня копался в рюкзаке.

– Саня, где Василий?

– Снимает.

– Где?

– Там, – Саня махнул рукой в неопределенном направлении, – идет вниз по ручью. С ним Кеша и Ильяс…

Нашел что искал, и побежал обратно, бросив на ходу:

– А ты отдыхай, им лучше не мешать сейчас, они раков снимают.

Не понимаю, что делает режиссер на съемках документального фильма. Он что, говорит раку, в какую сторону ему клешни расставить? Жаль, нельзя посмотреть…

Прибрала немного вокруг палаток, сложила разбросанные ветки, помыла посуду. Управившись с этой нехитрой работой, легла на траву и смотрела в небо. Облака были похожи на гигантских бабочек.

Подробности прошедшей ночи всплывали в памяти, и я снова ощутила в животе этот трепет.

Становилось жарко, громко жужжали пчелы. Птичье щебетанье стало, напротив, тише и доносилось откуда-то издалека. Аромат трав, смешанный со смолистым запахом сосен наполнял меня радостью. Остро ощутила красоту природы и ее божественную гармонию. Мое тело было частью окружавшей меня красоты. Душа и тело наполнялись чудесной ленью. Я любила моего царственного повелителя. Любила его так, как только женщина может любить мужчину. И я любила свое тело, потому что мой любимый прикасался к нему. Нельзя не любить то, что любит любимый…

Счастливые дни пролетают быстро, и вот наступил последний наш вечер в тайге. Кеша был доволен – съемки удались.

Мы снова сидели у костра, я болтала без умолку, а ребята говорили мне комплименты. Когда мне хорошо, я становлюсь болтливой. Василий проронил, что немного ревнует меня к этим «обормотам», но он мне верит и знает, что люблю я его одного. С этими словами он прижался ко мне и взял кусок мяса с моей тарелки, словно желая сделать очевидной и без того очевидную нашу близость.

Кеша достал из рюкзака две бутылки водки:

– Сегодня можно по-настоящему отпраздновать.

Я отказалась пить водку, но все вокруг зашумели, посошок, на дорожку, завтра уезжаем, ну хотя бы пригуби. И я пригубила, то есть отхлебнула маленький глоток горьковатой жидкости. Перехватило дыхание, но уже через минуту по телу разлилось приятное тепло.

Первый мужчина, первый глоток водки… Это было падение. А падать, оказывается, это так сладко… Нет, любимый не позволит мне упасть, он поймает меня на лету, как гимнаст ловит гимнастку. Я балансировала под куполом, это был красивый и опасный танец. Танец, в котором доверие и надежная рука партнера решают вопрос жизни и смерти.

Опять наполнились кружки.

– Неужели это действительно твой первый глоток эликсира жизни? – смеялся Саня.

Он был моложе меня, но считал себя стреляным, нет, не воробьем, волком. Все подхватили хором:

– Ну, поздравляем! Пей до дна, пей до дна…

– Нет, не могу, она невкусная, – смущенно смеялась я, но выпила еще глоток.

Ильяс взял у Сани гитару и стал ее настраивать. Запел неожиданным для его худого тела баритоном:

Откроет душу мне матрос в тельняшечке,

Как одиноко жить ему, бедняжечке…

У него был чуть заметный татарский акцент. Он смотрел в огонь, в глазах его метались золотые искры.

Ну что с девчонкою, с такою станется?

Вагончик тронется, перрон останется…

Закончив песню, протянул гитару Василию. Недоуменно глянув на инструмент, Василий передал его мне. Я собралась передать дальше, но Ильяс запротестовал:

– Я знаю, что ты умеешь петь, спой нам что-нибудь.

– Откуда ты это знаешь? – засмеялась я и почувствовала, что краснею, отчего смутилась еще больше.

Покраснеть или заплакать на людях, это ужасно стыдно. Хорошо, что темно, никто не заметил, решила я, но Василий, вопросительно смотрел на меня.

– Ты выдала себя, тогда придется тебе спеть, – сказал он.

– Хорошо, – я не стала сопротивляться, – только дайте минуточку…

Мои двоюродные братья, тетины сыновья, играли на гитаре и пели, конечно же, подражая Высоцкому и Окуджаве. Я тоже немного баловалась, когда никого не было дома. Даже пыталась сочинять музыку на любимые стихи Цветаевой. А может, мне это только казалось, что сочиняю, на самом же деле были это обрывки чегото знакомого и чужого...

Долго теребила струны, взяла аккорд, еще один посильнее. Все замолчали, а я запела.

Пригвождена к позорному столбу,

Я все ж скажу, что я тебя люблю,

Голос мой дрожал.

Что, если б знамя мне доверил полк,

И ты бы вдруг возник перед глазами

С другим в руке, окаменев, как столб,

Моя рука бы выпустила знамя.

И честь свою последнюю поправ…

Когда я закончила, в глазах у меня стояли слезы. На мгновение воцарилась тишина. Раздались хлопки аплодисментов.

После меня никто петь не захотел, и только Саня задумчиво теребил струны.

При свете карманных фонариков ребята собирали вещи. Вскоре они разошлись по палаткам. У костра остались Кеша и мой любимый. Я пошла, взять одеяло, хотелось посидеть в ночи, если сейчас заснуть, то слишком быстро кончится эта чудесная ночь...

Стояла, подняв голову к звездам. Они ярко сияли на черном бархате ночи, в городе таких ярких звезд не увидишь. К этим звездам мы уже никогда не вернемся. Нельзя дважды вступить в одни и те же звезды… Они одни знают, что на самом деле произошло со мною здесь. Непоправимое и чудесное. Но разве это так ужасно? Для того чтобы двигаться по дороге жизни, надо уметь прощаться. С детством. С невинностью. Для того чтобы взрослеть. Главное – решать самой, как тебе поступать, и с кем тебе быть. Главное, чтобы никто не вынуждал тебя делать то, чего тебе делать не хочется. И чтобы никто не мешал делать то, чего требуют твои душа и тело. Жизнь несправедлива и жестока, она отнимает у тебя самых дорогих людей, но она же дарит и счастливые минуты… Дарит любовь. Надо уметь быть благодарной…

Звезды желали мне счастья. Благословен будь этот лес! Благословен будь журчащий внизу ручей! Благословенны будьте и вы, ласковые звезды, свидетели моего падения и моего счастья. Свидетели великой любви, которая навек…

Возвращаясь к костру, издали услышала сердитый голос Кеши, он вроде как что-то выговаривал Василию. Сделав еще пару шагов, разобрала слова:

– Не нравится мне эта твоя история, Василий. Девчушка еще почти ребенок. Похоже, она по уши влюблена в тебя. Когда ты сказал, с тобой дама, я думал, это так…

– А что тебе не так? – раздраженно перебил его Василий.

Ветка треснула под моей ногой. Мужчины повернули головы. Кеша поднялся и церемонно поцеловал мне руку:

– Пора на покой. А вы, ребята, не забудьте загасить костер.

– Чем он недоволен? – тревожно спросила я.

– Да кто его знает, – раздраженно ответил любимый. – Что ты там делала без меня?

– Тебе все рассказать? – засмеялась я.

– Все!

Василий потерся трехдневной щетиной о мою щеку.

– Ты колючий, – запротестовала я, – у меня щека будет красная.

– Ну и пусть, тебя здесь все равно никто не видит…

– Звезды видят меня… Давай загасим костер и пойдем смотреть на звезды!

– Я загашу, – сказал Василий, – а ты иди к палатке, я сейчас приду.

Пароход запаздывал. Когда он причалил, солнце уже стояло в зените. Теперь мы шли по течению и путь занял вдвое меньше времени. Мимо нас проплывали берега с одинокими деревеньками, нежными березовыми рощицами и широкими цветущими лугами – мирные пейзажи, проникнутые красотой и покоем. Тишину нарушал лишь убаюкивающий гул мотора.

Я задремала на плече у любимого, он тоже закрыл глаза, откинувшись на спинку скамьи, дыхание у него было ровное. Мы дышали в одном ритме.

Прибыли в казанский порт уже в сумерки. За багажом со студии прислали машину. Распрощались и разъехались по домам. Любимый тоже торопился, а мне хотелось побыть с ним еще хотя бы немножко. Просто посидеть рядышком. Как глупо, что нам надо расставаться!

Василий довез меня в такси до дому, поцеловал в краешек губ.

– Я позвоню тебе, – сказал на прощанье.

Смотрела вслед таксомотору в надежде, что любимый обернется и махнет мне рукой.

Вскоре такси скрылось за поворотом.

Тетя прочтет по моему лицу... Меня тяготила необходимость лгать. Мучила совесть за преднамеренную ложь. Ложь лишает тебя свободы.

Минуло три дня. Василий не звонил. Внутренне я кричала от скорби. Неужели он забыл меня? Нет, в это я не могла поверить. Ужасные мысли одолевали, но я гнала их, даже не пытаясь облечь в слова. Нет, наверное, он просто очень занят, ведь он сказал, что над фильмом еще предстоит большая работа…

На четвертый день Василий появился у киоска и голосом постороннего попросил «Правду». Я окаменела. Он улыбался. Смотрел спокойно и ласково, словно ему было невдомек, как сильно он заставил меня страдать.

– Ах, ты хочешь правду, – сказала я обрадовано и горько, – я ненавижу тебя! Где ты пропадал, почему не позвонил до сих пор? Три дня! Три дня ты мне не звонил!

Голос у меня дрожал от слез.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал Василий с той же улыбкой, словно не слышал моих слов, и добавил серьезно, – я люблю тебя. Встретимся сегодня в пять.

– Я до шести работаю.

– Придумай что-нибудь.

Сделал легкое движение, посылая воздушный поцелуй, и сел в ожидавшее его такси.

Встретились мы в парке, который я теперь называла нашим. Любимый увлек меня в дальнюю аллею. Предварительно оглядевшись, нет ли поблизости прохожих, страстно поцеловал в губы. У меня перехватило дыхание. По телу разлилось волшебное тепло.

– Я хочу тебя, – бесстыдно прошептала я.

– Я тоже тебя хочу, девочка моя.

Темные его глаза посветлели. Я пила их золотистую медовую сладость.

– Я не могу без тебя жить!

– Я тоже тебя очень люблю.

Мы прошлись до конца аллеи, свернули к реке и направились к свободной скамье.

– Присядем, нам надо поговорить, – сказал любимый.

Что-то встревожило меня в его голосе.

Долго сидели молча.

– Милая, – начал любимый ласково, – нам надо подумать, где мы будем встречаться. Я так люблю тебя! Мне необходимо часто видеть тебя. Без тебя я не могу прожить и дня.

– Три дня ты прожил, – напомнила я ему обиду, но он снова словно не слышал моих слов.

– Нам надо решить…

– Милый, я тоже тоскую без тебя, я тоже хочу часто тебя видеть, мне тоже не хватает тебя, – говорила я, захлебываясь собственными словами, – мы будем так часто встречаться, как только ты захочешь. А почему мы не можем жить вместе?

Эти последние слова вырвались у меня непроизвольно, мне стало стыдно, подобные предложения должны исходить от мужчины. Но разве Василий не сказал, что хочет от меня ребенка, и разве это не было предложением руки и сердца?

Любимый медлил с ответом.

– Ты же знаешь, я живу у тети, – снова заговорила я. – К тому же брат собрался жениться, и мне придется уступить им с женой мою комнатку. Пока они не получат квартиру, я буду спать на диване с тетей. У нас трехкомнатная квартира, родители спят в большой комнате, братья во второй, а мне отдали самую маленькую, зато отдельную, а когда брат женится, дядя будет спать на его месте, а мне придется перебраться на диван к тете. Но это пока они не получат квартиру. Это ничего, потом все как-нибудь устроится, мы не одни такие, всем с жильем трудно. Милый, а почему мы не можем жить у тебя?

– В этом-то вся проблема, – после короткой паузы с трудом вымолвил Василий.

– В чем, в чем проблема?

– Я тоже живу не один.

Ах, как же я до сих пор не подумала, конечно же, он тоже живет с родителями! О себе Василий ничего не рассказывал. Встречались мы всего несколько раз, в обеденный перерыв или после работы, гуляли часок по парку, а потом он снова убегал на студию. Говорил, у него ненормированный рабочий день. Работа, конечно, важнее всего… Мы ни разу не ходили вместе ни в театр, ни в кино. У нас было слишком мало времени для разговоров. Тем не менее, знакомство наше он начал с планов на будущую нашу семейную жизнь. Вот только… К этому разговору он больше не возвращался. Я о нем ничегошеньки не знаю, в то время как он знает обо мне все. Ведь я, как водопад, все выбалтываю…

– Значит, ты живешь с родителями, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказала я.

– Нет, не с родителями, – ответил Василий.

У меня похолодело внутри. Ждала, что он скажет, но он молчал. Тогда я сказала:

– Ты женат…

Голос у меня сорвался.

– Нет, женат я никогда не был, – ответил Василий.

Из моей груди вырвался вздох облегчения, но обрадовалась я рано.

Понизив голос, он произнес, глядя в сторону:

– Я живу с женщиной… Уже пять лет.

Последняя кровинка отхлынула у меня от лица.

– Так как же ты, почему…, – в горле у меня застрял ком, то, о чем мне хотелось спросить, казалось постыдным. Тем не менее, я выдавила из себя: – Но ты хотел, чтобы у нас были дети…

– Я и сейчас этого хочу! Погоди, я тебе сейчас все объясню, все не так, как ты думаешь, все сложнее и проще. Дай мне все объяснить, тогда ты поймешь… – он поймал мою руку и силой усадил меня обратно на скамейку.

– Что, что я пойму? – переспросила я дрожащим от слез голосом. – Почему ты не сказал об этом раньше? Я люблю тебя. Я все равно была бы с тобой, но зачем обманывать? – кричала я шепотом

Слезы уже лились из моих глаз.

– Ну, смотри, девочка, у тебя вся блузка вымокла...

Василий утешал меня. Утешал так, как утешают детей. Словно речь шла о выроненном на песок леденце.

– У вас есть дети?

Земля уходила у меня из-под ног.

– Нет, детей у нас нет, – сказал Василий. – То есть, у нее две дочки, от первого брака, им сейчас десять и одиннадцать. Мы не любим друг друга, я никогда ее не любил, просто так получилось, я пожалел ее после развода, хотел утешить, а из утешения получилось вот что. Поэтому я и не сказал тебе… Живу я в ее квартире, и уйти мне в настоящий момент некуда…

– А ей ты сказал, что хочешь от меня ребенка? – спросила я.

– Нет, о тебе я ей пока ничего не сказал, всему свое время.

Силой высвободила я свою руку из его руки и быстро зашагала к автобусной остановке.

И снова плен

Василий у киоска не появлялся, но звонил часто. Я не подходила к телефону, просила тетю, сказать, что меня нет дома.