Tam, gde solnze sahodit sa more E-Book

Sophia Benedict

• Herausgeber: Books on Demand
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2017

Seitenzahl: 282

Beschreibung

Sophia Benedict - master uvlekatelnogo suzheta, ejo proisvedenia, budj to roman, rasskas ili povestj, podobno horoshemu detektivu ot nachala do konza derzhat chitatelja v naprjazhenii. Sudjby ejo gerojev ne pohozhi drug na druga, no jestj nechto, chto rodnit eti haraktery, a imenno - lubovj k svobode, tihioe muzhestvo, dushevnaja sila i nezhostj serdza.

Leseprobe

СО ДЕ РЖА НИ Е:

В моих жилах текут конфликты эпох

Бог считает женские слезы

Млечный путник

Там, где солнце заходит за море

До первой крови

Мост через Куру

В МОИХ ЖИЛАХ ТЕКУТ

КОНФЛИКТЫ ЭПОХ

Автобиографический очерк

Мы приходим из ночи вьюжной... Приходим мы из небытия для того, чтобы уйти в него снова... Теория реинкарнации малоутешительна, новое рождение стирает память о прошлых твоих жизнях, а, значит, стирает личность, не забывая при этом обременить тебя ответственностью за грехи твоих предыдущих существований. Согласитесь, безжалостная какая-то теория! Впрочем, и наш Бог не оставляет иллюзий: «За грехи твои накажу детей твоих до третьего и четвертого колена!» Мы несем в себе генетическую информацию, полученную в наследство от наших предков. Может, она и есть память и бремя наших прошлых жизней? Хотим мы того или нет, мы – плоть от плоти наших прародителей, кровь от их крови, ген от их гена, мы наследуем их нищету и их богатство, их счастье и их беды, и передаем это горькое наследство нашим детям.

Расскажу о моей жизни.

Наша семья не была бедна – по сравнению с теми, кто действительно был беден, – но обстановка в доме была спартанской. В то же время гостеприимство моих родителей не знало границ. Добры они были той специфической российской добротой, которая оборачивается лицом к чужим, а свои потерпят. Отец занимал важный пост, он заведовал всем транспортом района, а транспорт, как известно, это своего рода кровеносная система. Подчиненные обожали моего отца по той причине, что он закрывал глаза на их «левые» заработки. Был он, к тому же, хорош собой, представьте себе актера Мастроянни, так сказать, грузинского разлива. Доброта его во всех отношениях не знала границ, он не в силах был сказать даме «нет», что, как легко догадаться, нашу маму в восторг не приводило. Бурные сцены ревности стали неотъемлемой частью моего детства.

Отец был увлекающейся натурой. Как-то, наслушавшись охотничьих рассказов своих друзей, он тоже решил стать охотником. Неделю спустя в доме появились охотничье ружье, резиновые сапоги, а главное, в доме появился огненно-рыжий ирландский сеттер по имени Рена. У Рены была длинная шелковистая шерсть и ласковые медовые глаза!

Но вот, настало время отправиться на охоту! Лишь в этот момент нашего отца осенило – на охоте стреляют по живым мишеням! Наутро он «слег с температурой». Неделю спустя охотничьи принадлежности были раздарены, и только в нашей общей любимицей Реной отец не согласился бы расстаться ни за какие богатства мира. Счастье наше длилось, однако, недолго, собаку у нас похитили. Подозревали друзей-охотников, очень уж они переживали по тому поводу, что прекрасно натасканного охотничьего пса укладывают спать на подушки и кормят шоколадом.

Несмотря на то, что мой отец не способен был выстрелить по живой цели, смелость его граничила, пожалуй, с неразумностью малого ребенка, не способного осознать опасность. Именно она спасла нам однажды жизнь. Было мне тогда лет пять или шесть. Среди ночи раздался стук в дверь, одновременно кто-то настойчиво забарабанил в окно. Мама и бабушка до смерти перепугались, а отец, спросонья, не спросив, кто там, распахнул дверь. На пороге стояло четверо мужчин в подозрительно оттопыривающихся телогрейках. Хозяин сделал гостеприимный жест: «Заходите, хлопцы!»

Хлопцы опешили, такого радушия они не ожидали. Не таясь, вынули из-под телогреек обрезы, ни слова не сказав прошли на кухню, держа под наблюдением лаз на чердак – опасались засады.

«Хлопцы, горилки хотите?» – предложил хозяин. Так его воспитали грузинские обычаи: гость в дом – Бог в дом. Каждого, кто переступал порог нашего дома, отец наш принимал так, словно всю жизнь дожидался сего счастливого момента. Хлопцы на предложение не ответили. Заглянули в комнаты, удивленно оглядели спартанское убранство квартиры, переглянулись, после чего ушли, так и не вымолвив ни слова.1

На следующий день выяснилось, «хлопцы» ошиблись домом, в ту ночь собирались они «ликвидировать» семью нашего соседа, еврея, главного инженера шахтоуправления. К счастью, тот вместе семьей был в отъезде. «Хлопцы» разгромили и разграбили его дом. А нас спасло, собственно, гостеприимство нашего отца и его какая-то удивительная, почти детская доверчивость. Согласитесь, даже самому отъявленному бандиту нелегко выстрелить в человека, который радушно распахивает перед ним двери своего дома!

Эта история, не раз пересказываемая в нашей семье, сыграла свою роль в формировании моего характера. Одним из немногих родительских советов, которые я услышала из уст моего отца, был: нападающему, будь то человек или собака, никогда нельзя показать, что ты его боишься. Этот совет помогал мне выходить из опасных ситуаций.

Но вернемся к увлечениям моего отца. После охоты увлекся он «фотоохотой». И в этом случае он не учел одного важного обстоятельства, а именно: по характеру отец был достаточно инертен, нетерпелив, и к тому же, страдал болями в ногах. А что такое фотограф без терпения и здоровых ног? В результате приобретенная фототехника досталась мне. Фотография стала моим большим увлечением, превратившись со временем во вторую профессию.

Не без внутреннего содрогания вспоминаю тот день, когда мой отец получил в подарок золотую рыбку – в трехлитровой банке из-под соленых огурцов. Не прошло и пары месяцев, как в нашей квартире уже жили рыбы, а мы ютились между аквариумами, коих насчитывалось не менее двадцати пяти. С раннего утра начинались переливания, сутками гудели компрессоры, в мисках копошился живой корм (черви!). Гуппи и скалярии болели и умирали, что приводило моего отца в отчаяние, чтобы утешить себя, он покупал новых самцов и самок.

Чем кончилась эта история? Дайте вспомнить… Ах да, в тот день, когда всплыл кверху брюхом очередной меченосец, к нам нагрянул фининспектор. Каким образом стало ему известно о «рыбном хозяйстве» моего отца, по сей день остается загадкой, но было оно настолько велико, что здравым умом действительно трудно было понять, как это человек способен тратить огромные деньги, терпеть страшные лишения и неудобства, терроризировать собственную семью, и все это не от жажды наживы, а исключительно из любви, так сказать, к животным. А я была даже благодарна этому фининспектору – его визит заставил моего отца одуматься, и он раздарить свои аквариумы вместе с рыбами. А я дала себе слово, что отныне в моем доме рыбу можно будет видеть только на тарелке.

Самым стойким увлечением моего отца была музыка. Нет, никаким инструментом он не владел, он собирал магнитофонные записи и пластинки, в том числе «на ребрах» – если помните, так назвались самодельные пластинки на старых рентгеновских снимках. Послушать Пресли, Армстронга, Битлов, Вертинского, а заодно поиграть в карты, в домино или в нарды приходили молодые люди, по возрастному признаку их считали моими друзьями, но были они все друзьями моего отца. В Гудауте о существовании нашего, так сказать, «клуба» стало известно властям. Дело кончилось тем, что к нам нагрянула милиция. С обыском. Дело было серьезное, западная музыка в те времена считалась частью западной пропаганды, так что легко можно было угодить под «идеологическую» статью. Я была дома одна, а было мне неполных шестнадцать лет. Очевидно, на то и рассчитывали. Позвали соседей понятыми.... Чувство стыда испытывала долго после этого происшествия. Коллекцию магнитофонных записей и пластинок конфисковали, но дело огласки не получило. Почему? Ответ прост: музыкальная коллекция моего отца перекочевала к сыну начальника милиции.

Я поступила в Казанский в университет. Годом позже отец переехал в свой родной Тбилиси. Там он снова начал собирать записи и пластинки, и вскоре обзавелся новым «клубом». Когда я приехала к отцу после окончания университета… Квартира располагалась в центре города. Летом окна раскрыты настежь. Музыка гремела далеко за полночь, так что слышно было до ботанического сада. И вот что удивительно, никто из соседей ни разу не возмутился, не пожаловался. Таким соседям следовало бы воздвигать памятник, но у меня их долготерпение восторга не вызывало. Моего терпения хватило на полгода. Решила я уехать к друзьям Мурманск. Мне предстояла пересадка в Москве. Мурманск был тогда закрытым городом, и мне нужна была виза. Ее я получила пятнадцать лет спустя, но не в Мурманск, а совсем в другую сторону, но это уже другая история.

Расскажу о том, что было, когда ничего не было. То есть, когда меня еще не было на свете. Мои предки…

В тот год, когда я узнала, что капуста к моему появлению на свет не имеет никакого отношения, узнала я также, что в моих жилах течет, так сказать, голубая кровь. Моя тбилисская бабушка Евгения Александровна Сакварелидзе по материнской линии происходила из рода Тархан-Моурави, а это значит, в какой-то степени и я отношусь к потомком Георгия Саакадзе (1570-1629) – знаменитого полководца и политика времен грузинского царства Картли. Был он «…велеречив и проницателен, сведущ в своем деле, а также исполин по росту и весьма храбрый» (Давризеци Аракел. Книга историй). «Моурави воистину отважный, доблестный, телом слону подобный, редкий молодец и силой дэва обладающий…»(Наима Мустафа. Сведения о Грузии и Кавказе). Георгий Саакадзе, в свою очередь, был потомком Великого Джанзураба, одного из военачальников Царицы Тамар. Зафиксированная история нашего рода уходит к двенадцатому столетию. Один из моих предков по линии главенствующего дома, а именно, Луарсаб был женат на царевне Софье из рода Багратионов, а это означает, что в моих жилах течет также капля царской крови, а поскольку дом Багратионов издревле состоял в матримониальном родстве с домом Романовых, то и я имею какое-то отношение к царскому дому России.

Леонида Георгиевна Багратион-Мухранская (1914-2010) сочеталась браком с великим князем Владимиром Кирилловичем Романовым (1917-1992). 12 августа 1948 года состоялась гражданская регистрация, а на следующий день венчание в греческой церкви Св. Герасима в Лозанне. Итак, моя высокородная родственница стала женой символического главы Российского императорского дома. От этого брака 23 декабря 1953 года в Мадриде родилась дочь Мария Владимировна Романова. В 1989 году – за отсутствием наследников мужского пола – Мария Владимировна была провозглашена наследницей Российского престола. В 1992 году после смерти Владимира Кирилловича она издала «Манифест о принятии Главенства в Российском Императорском Доме», объявив наследником престола своего сына Георгия Михайловича, родившегося от ее брака с принцем Францем Вильгемом Прусским, в православии носившим имя – великий князь Михаил Павлович. Мария Владимировна и её бывший супруг являются также потомками прусского короля Фридриха Вильгельма III. Если принять во внимание, что члены королевских домов Европы так или иначе состояли друг с другом в более или менее отдаленном родстве, то и я тоже… Один из составителей нашей родословной докопался даже до династии Виндзоров, пусть даже родство наше с королевой Англии – двадцать пятая вода на киселе. Зато Бурбоны уже ближе. Царевич Давид Георгиевич Багратион-Мухранский, символически возглавивший грузинский царский Дом после кончины своего отца князя Георгия Ираклиевича Багратион-Мухранского (1944-2008), приходится сыном покойному князю Георгию от его первого брака с Доньей Марией де лас Мерседес де Зорноза и Понсе де Леон. То есть, бабушка Давида по отцовской линии – одна из сестер испанского короля Хуана-Карлоса. Вот видите, что наделала царевна Софья Багратиони, выйдя замуж за Луарсаба Тархан-Моурави!

Что же касается рода Сакварелидзе (мужская линия моей бабушки), то знатностью он не отличался, зато дал стране немало выдающихся деятелей науки и культуры. Среди них актер Вано Сакварелидзе, врач Давид Семенович Сакварелидзе… Энциклопедические словари упоминают еще об одном родственнике моей бабушки, Павле Михайловиче Сакварелидзе, 1885 года рождения, грузинском писателе, публицисте и революционере. С 1921 года был он редактором ряда журналов и нескольких ежедневных газет, написал семь романов о революции. Другой наш родственник, Сергей Викторович Сакварелидзе (1911 года рождения), был советским государственным и партийным деятелем, Героем социалистического труда. Вот такие противоречия в крови – от царей до революционеров!

Все это, конечно, интересно, но гораздо интереснее казались мне те романтические истории, которые рассказывала моя тбилисская бабушка, когда навестила нас на Украине. Самой романтичной из них была история ее знакомства с моим дедом, командиром 6-й горной батареи 51-го артиллерийского полка, кавалером двух Станиславов и Анны, графом Александром Казимировичем Чарковским! Дед получил изначальное образование сначала в 4-м Московском кадетском корпусе, а затем окончил военное Александровское училище – по 1-му разряду.

Познакомились они, как и полагается, на балу. Александру Казимировичу пришлось в тот вечер сбежать гауптвахты. Впрочем, для офицеров высшего состава гауптвахта носила скорее символический характер, серьезным наказанием такой побег грозить не мог. За что и как он попал на гауптвахту, это уже интересно. Сейчас вы убедитесь, какое огромное значение в человеческой жизни играет случай. Артиллерийская бригада, в которой служил дед, дислоцировалась под Сухуми. Если бы Александр Казимирович не загулял в ту ночь, если бы он не опоздал из увольнения, то его не отдали бы под суд, и не отправили в Тифлис на эту самую гауптвахту, где ему предстояло отбыть один месяц. А это значит, он не сбежал бы с гауптвахты, чтобы попасть на бал, и не познакомился с моей бабушкой, следовательно, и вы, мой читатель, не читали бы сейчас этих строк, потому как написать их было бы некому.

А бабушка моя участвовала в благотворительном базаре, вместе с другими девушками из благородных семейств собирая пожертвования в пользу сиротского приюта. Ей достался цветочный киоск. Почти сорокалетний Александр Казимирович был очарован юной Женечкой. Он долго наблюдал за девушкой, потом купил у нее букетик цветов и подарил очаровавшей его продавщице. Минуту спустя он снова вернулся.

«Как вас зовут, прекрасная незнакомка?» Женечка замялась в ответ: «Ольга!», она любила это имя.

Александр Казимирович был вдвое старше, а значит, умнее и опытнее, и он сразу понял, что девушка солгала, но разоблачать ее не стал, вместо этого произнес: «В таком случае меня зовут Олег».

Забегая вперед, в память об этом вечере сына они назвали Олегом, а дочь Ольгой.

«Позвольте пригласить вас на танец!» Александр Казимирович склонился перед дамой сердца в галантном поклоне.

«Я не могу покинуть киоск, – смутилась девушка, – на мне лежат обязанности…». «В таком случае…» Он купил весь цветочный киоск и подарил его Женечке, после чего они танцевали до утра.

Бабушка моя в юности была вполне миловидна, но худа, смугла, и характером слишком жива и взбалмошна, чтобы считаться красавицей в Грузии. Красавицей слыла ее младшая сестра Эло – белотелая, пышногрудая и медлительная, как лебедь. К слову, замуж она вышла за русского офицера Слинько, губернатора Бухары.

«Самаркандский исполнительный комитет состоял из представителей буржуазной адвокатуры, прежних царских чиновников. Самаркандский комитет сместил с должности военного губернатора, назначив на нее царского полковника Слинько, а его помощником — известного археолога В. Л. Вяткина. (Из «Истории народов Узбекистана с конца XV по начало XX века. Т.2. Ташкент, издательство «Фан» Академии наук республики Узбекистан, 1993)

«Со стороны белых был полковник генерального штаба Слинько (впоследствии принявший псевдоним Урусова), талантливый и энергичный человек, с ярко социалистической окраской. Эти две группы и два лица давно боролись тайно, пока, наконец, в открытой схватке не победил красный Ионов. Тогда Слинько должен был бежать в Закаспий, где ему вместе с более решительными закаспийцами и удалось сбросить красную власть.

«Прибыл из Самарканда полковник Слинько и стал начальником Штаба белых войск. Стали появляться генералы, которые раньше укрывались по домам до выяснения обстановки (Ласточкин, Крутень, Душкин, Юденич и др.). (Из труда Б.Н. Литвинова «Белый Туркестан»)

Сам бухарский эмир был поражен красотой жены царского наместника, и он преподнес ей украшение, какое мог подарить только бухарский эмир: изумрудное ожерелье, занесенное в книгу ценностей Империи. Но, как это часто случается со знаменитыми сокровищами – на них словно лежит какое-то проклятие, – счастья оно своей новой хозяйке не принесло. После революции 1917 года оно поставило семью на грань гибели. Чекистам необходимо было заполучить знаменитое ожерелье, и они пришли с обыском, но ожерелья не нашли. Бабушка Эло не любила об этом вспоминать. Однажды она все же призналась, что тайно подозревала в пропаже своего брата Соломона, тот был «истинным грузинским князем» – гулякой и игроком. Чекисты пообещали вернуться, пригрозив, если ожерелье не найдется… Времена были смутные, власть постоянно менялась, пока окончательно не пришли Советы. К этому времени об ожерелье забыли. ГенералСлинько (это звание он получил незадолго до смерти) погиб в Гражданскую. Позже Эло снова вышла замуж, прожила с новым мужем до конца дней, сохранив фамилию своего первого мужа.

Бабушку Эло помню располневшей, милой, улыбчивой и хлебосольной. Готовила она обычно сидя на стуле, у нее болели ноги. Мы вместе чистили фасоль, резали баклажаны и помидоры… Блюда благоухали восточными приправами.

Что же до бабушки Жени, то готовить она не умела и домашнее хозяйство ненавидела. Зато Господь одарил ее редкостной жизнерадостностью. Как жаль, что моему отцу от этого наследства ничего не досталось, все бабушкино жизнелюбие унаследовала его младшая сестра, красавица Ольга. Мой отец в детстве называл ее Лёкой, это детское имя осталось за нею на всю жизнь. Как, впрочем, и ее красота. С удивительной легкостью, одним своим любимым словечком «кебениматери!» отметала она от себя все, что могло испортить настроение. Произносила она его со свойственным ей одной редкостным шармом, моментально покорявшим даже чопорные грузинские сердца.

Сохранились семейные предания, похожие на сказки. Накануне свадьбы приснился моей бабушке вещий сон: приходит она в церковь, священник вручает ей сторублевую ассигнацию, в которую вправлены три бирюзы. Одна бирюза падает на пол. Бабушка толковала этот сон так: родилось у нее в первом браке трое детей, младшенькая, Муся, умерла в младенчестве. Это и была та самая выпавшая бирюза.

Щедрость моего деда покорила сердца бабушкиной родни, к этому времени окончательно прогулявшейся. В качестве свадебного подарка он выкупил закладные на дома родственников и преподнес их невесте. После венчания молодые уехали в Эшеры, где у деда было имение. Когда мы жили на черноморском побережье Кавказа, я не раз проезжала на электричке мимо этого дома, смотрела на раскидистые вязы, сквозь которые просвечивала часть портала с колоннами. Теперь располагался в усадьбе какой-то санаторий. Как часто хотелось выйти на станции, взглянуть на этот дом, но каждый раз что-то мешало это сделать, неизменно поднимавшееся в душе волнение заставляло откладывать сие действие на потом. Никогда нельзя ничего откладывать! Уехала я с Кавказа прежде, чем мне удалось выполнить мое намерение. А потом… Прокатилась по Абхазии новая война. Уцелел ли ты, наш старый дом? Это ничего, что ты давно уже не наш, главное, живи дальше! Мне очень важно, чтобы ты жил!

Удивительное чувство испытала я в Ново-Афонском монастыре, стоя перед купелью, в которой крестили моего отца.

«Саша говорил: никогда не покупай детям уродливых игрушек», – повторяла бабушка так, словно речь шла о духовном завещании ее возлюбленного супруга. Я любила историю белой овечки, которую она рассказывала. Овечку разыгрывали в ярмарочной лотерее. Мой, в ту пору четырехлетний отец потребовал немедленно ее купить, он уже тогда обожал животных. Дед готов был уплатить любую цену, чтобы исполнить просьбу любимого первенца, но хозяин отказался продать овечку, ее можно было только выиграть. Дед купил билет, но тот ничего не выиграл, тогда он выкупил все лотерейные билеты. Хозяина это не обрадовало, но делать было нечего. Это был последний подарок отца сыну. Через несколько дней Александр Казимирович ушел на Германскую защищать Россию, а оттуда на Гражданскую – тоже защищать свою Россию. В 1919-м в последний раз его видели в Крыму. Кто-то рассказывал, что дед успел на последний корабль, но тот подорвался на мине в нескольких милях от берега.

Евгения Александровна с двумя детьми, беременная третьим ребенком, вынуждена была оставить свой чудесный дом в Эшерах и отправиться к родным в Тбилиси. Все свои драгоценности она спрятала в пеленках грудной дочери Ольги. Младенец получился таким тяжелым, что две хрупкие женщины – моя бабушка и няня – едва могли его поднять. Мне не довелось увидеть этих легендарных драгоценностей, революция, Гражданская, вдовство, голод и потом новая война поглотили все... Бабушка ненавидела бедность, и она без сожаления расставалась с камнями и металлом, важнее был накрытый к обеду стол и простые радости жизни. Накопительство или, скажем так, бережливость, были чужды моей семье, и это как с отцовской, так и с материнской стороны.

Милая Анукела, была она пожизненной няней в семье моей бабушки. В 1888 году – сама еще почти девочка – приняла на руки мою бабушку, потом помогала ей растить ее детей, а когда моя тетка стала матерью, заботилась о ее трех сыновьях. По земле прокатились войны и революции, менялись правительства, и лишь Анукелына любовь оставались незыблемой. Дожила она до 99 лет. Сухонькая, маленькая, как ребенок, умирала на белоснежных простынях в доме моей красавицы-тетки, та нежно ухаживала за нею до последнего часа.

Помню Аннушку уже совсем старенькой, она часами перетирала посуду, полируя ее до версальского блеска, и бормотала своим тихим голосом какие-то бесконечные грузинские истории. К тому времени ее роль в семье свелась к одному лишь присутствию, но это было очень важно, чтобы она была, с ее уходом словно разрушилась связь времен, оборвалась и без того истончившаяся нить, связывавшая прошлое с настоящим.

Когда продать было больше нечего, бабушка устроилась на работу на парфюмерной фабрике. «Как я пропахла этим противным розовым маслом! – жаловалась она, и ее передергивало от одного лишь воспоминания. – Стою однажды в очереди за керосином, и надышаться не могу, таким чудесным кажется мне его запах. Бидон давно полон, а уходить не хочется. Постояла еще немного, но пора идти. Тут керосинщик как взмолится: «Генацвали, постой еще хотя бы пять минут, пра-а-шу, от тебя так хорошо цвэтами пахнет! Как надоел мне этот карасин!».

Десять лет спустя после гибели дедушки бабушка снова вышла замуж. Новый муж тоже души в ней не чаял. Константин Михайлович Обновленский, сын настоятеля прославленного собора в селе Букрино, выбрал профессию «лошадиного доктора». Как и Александр Казимирович Чарковский, дослужился до ранга полковника, правда, не в Белой, а уже в Красной Армии. Отец его, Михаил Обновленский был замечательной личностью. После революции отец Михаил пытался отстаивать права церкви, и даже вступил в публичный спор с Луначарским. На сайте Рязанской епархии читаем следующее:

«Храм в с. Букрино был построен в 1867 году. К 1890 году церковь изветшала, и встал вопрос о постройке нового кирпичного храма, в котором были заинтересованы все жители села. Инициатором и руководителем этого дела стал священник Михаил Обновленский, который изыскивал средства и желающих их предоставить. Он рассылал письма в уездный город Пронск, в Москву и Петроград к состоятельным гражданам с просьбой оказать материальную помощь на постройку храма в селе Букрино. Желающих оказать такую помощь выявилось много. Граждане Пронска и уезда, букряне, жившие в Москве и Петербурге, миллионер Михаил Фокин, стали высылать деньги на постройку храма. Жители села Букрино подвозили строительные и другие материалы к месту обжига кирпича и к месту строительства храма, помогали непосредственно в процессе самого строительства. Такого энтузиазма было достаточно, чтобы построить храм за 14 лет, с 1890 года по 1904 год.

В храме было три престола: в честь Святой Троицы, Архангела Михаила и Рождества Христова. На иконостасе были изображены 12 апостолов, Спаситель Иисус Христос, Пресвятая Богородица и многие святые. Хоры отделялись большими иконами: справа – Николай Чудотворец, слева – Серафим Саровский. При входе в храм были изображены: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой в виде голубя. Храм был пятиглавый, с колокольней. Большой колокол весил 208 пудов, другой – 61 пуд и пять небольших колоколов. Храм был обнесен оградой с тремя входами: с запада, юга и востока и обсажен липами и яблонями.

В 1934 году храм закрыли. После закрытия, он был превращён в зернохранилище и кладовую. Потом туда бросили мертвый скот, гноили там и рыбу, выловленную в пруду. Церковные книги свалили в подпол, колокола сбросили, колокольню сожгли, ограду растащили, деревья спилили. Иконостас продали, могилы сравняли с землей.

Первым священником нового храма был отец Михаил (Об-новленский), высокообразованный человек, владеющий французским, английским и немецким языками. Его любили. Он преподавал Закон Божий в школе, где организовал пятый класс и изучение французского языка, но в 1919 году этот предмет и 5-й класс оказались лишними. Отец Михаил Обновленский служил в храме, в домах, в полях, на кладбище. Исповедовал всех индивидуально, причащал больных на дому, венчал, соборовал, хоронил умерших, крестил новорожденных. В 1920 году отец Михаил умер, и его похоронили у стены храма, с северной стороны. У стены хоронили многих благотворителей, которые помогали деньгами на строительство храма.

У отца Михаила было два сына: Николай и Константин и дочь Нина Михайловна. Дочь стала учителем в селе, а перед коллективизацией уехала в Ленинград к дочери и работала в средней школе литератором, умерла в сентябре 1945 года, пережив блокаду Ленинграда. Сын Николай работал в Москве врачом-терапевтом. Приезжал в Букрино к сестре. К нему приходили люди как к врачу. Он безотказно и даром принимал всех. Второй сын, Константин, был ветеринарным врачом и жил в Тбилиси...».

Обнаружила я и другие тексты о семье Обновленских. Среди них выдержки из мемуаров Л.М. Яцкевич. Вот что пишет Любовь Михайловна:

«Сестер отца моего, Михаила Александровича я знала больше по фамилиям их мужей – Орлова, Боголюбова, Обновленская. Все они были духовного звания. Двоюродный брат Константин Об-новленский был женат на грузинке-вдове. Первый ее муж поляк… рано ушел из жизни, оставив жену с двумя детьми. Константин в ту пору служил в чине полковника по ветеринарной части. Был он как-то в театре, увидел в ложе красавицу-грузинку. Как навел на нее бинокль, так весь спектакль и не отводил. Кроме писаной красоты, она (звали ее Евгения) была княжной по происхождению из рода Тархан-Моурави. Ее первый муж, Слинько, погиб от красных, по-видимому, в Крыму». А вот тут Любовь Михайловна допустила непростительную, на мой взгляд, неточность, она перепутала Слинько с Чарковским.

Был ли Константин Михайлович сражен красотой моей бабушки? Что ж, красив тот, кто тебе люб, а вовсе не наоборот, не так ли?

Л.М. Яцкевич рассказывает историю овчарки Лаврентия Берия, ее я – в достаточно иронических красках – слышала от самого Константина Михайловича, ему довелось лечить этого пса, у него была ангина. Жил Берия тогда в Тбилиси, и прославиться еще не успел. В награду за излечение его любимца подарил он доктору свой старый велосипед. Дед посмеялся над подарком, а потом «забыл» его где-то на улице.

Роднила Константина Михайловича с его женой страстная любовь к животным. Жили они на Технической, во втором этаже. Застекленная галерея, идущая вдоль всей квартиры, выходила во двор, почти касаясь жестяной крыши портала. В этом месте был сделан небольшой лаз, через который… Каждое утро Константин Михайлович приносил из магазина свежие булочки, молоко и килограмма два мойвы или говяжьих потрохов. К его возвращению в густой листве старинного вяза, широко раскинувшегося над домом, уже поблескивали желтые и зеленые огоньки глаз, они внимательно следили за перемещениями в галерее. И вот… Гонг! Дедушка бьет ложкой по сковороде: «Кушать подано, господа!» И тут вопящий, рычащий, мяукающий смерч врывается в галерею. Голодное зверье, отталкивая и шипя друг на друга, растаскивает еду по углам. Минут черед десять смерч откатывается, оставляя за собой на полу рыбью чешую и грязные подтеки. Домашняя, сытая и ленивая кошка Даша, никогда не принимавшая участия в этом пиршестве «люмпенов», и лишь с отвращением взиравшая на их разборки с высоты своей этажерки, брезгливо отворачивается к стене. Дедушка брал две до краев наполненные железные миски и сносил их вниз двум рыжим дворнягам, благодарно лизавшим ему руки. Ну чем тебе не Франциск Ассизский!

Мой отец, как я уже упомянула, тоже обожал животных. Когда он был подростком, у него была ручная утка. Переваливаясь с ноги на ногу, она провожала его в школу, и потом ходила его встречать, каким-то ей одной доступным образом угадывая время окончания занятий.

Не знаю, можно ли сказать, что бабушка с дедушкой жили душа в душу? Они никогда не ссорились, но со стороны казалось, будто живут они просто рядом, не мешая друг другу. Распорядком в доме было полное отсутствие какого-либо общего распорядка – за исключением времени кормления бездомных животных. Дедушка проводил часы в своем любимом кресле-качалке за чтением или вышиванием. Вышивал он не гладью, как шведский король Густав V, а крестом. Сохранились подушки с его вышивками. В свое время, будучи оперирующим ветеринарным хирургом, дедушка таким образом тренировал ловкость пальцев.

Константин Михайлович был домосед, в душе которого жила неистребимая жажда путешествий. Удовлетворял он эту жажду коллекционированием открыток с видами городов. Я получила от него в подарок большой альбом. Кёльнский собор поразил мое воображение, страстно, до боли, захотелось увидеть его воочию. Исполниться этой мечте суждено было три десятка лет спустя. В жизни собор оказался еще более величественным, чем на той старой фотографии.

Бабушка, напротив, как была, так и осталась непоседой, ей нравилось ездить, ходить по магазинам, тратить деньги, болтать с подругами, целыми днями пропадала она неизвестно где. Казалось, у каждого из них своя жизнь, исчезни вдруг один из них, второй, пожалуй, этого не заметит. Но это только казалось. Бабушка никогда не болела, до старости оставалась такой же подвижной, как в юности, у нее почти не было седых волос. А, похоронив дедушку, заболела… Умерла она в годовщину дедушкиной смерти.

Похоронены они рядом. Не одно, два гранитных надгробия стоят на их могилах, словно защищая суверенитет каждого из них и по ту сторону бытия. Смерть разлучила их, и она свела их снова.

А где похоронен ты, мой родной дедушка, тот, чьи гены живут во мне? Есть ли у тебя могила, или черное от крови Черное море стало твоей могилой?

И где могила другого моего деда?

Любимой моей бабушкой была Софья Венедиктовна Федосеева, ей одной обязана я всем добрым, что есть во мне. Не могла она похвастать ни знатностью рода, ни драгоценностями, было ее богатство совсем иного рода, его невозможно ни отнять, ни потерять.

Маму ее, мою прабабушку Нину помню смутно, это одно из самых ранних моих воспоминаний. Будучи дочерью сельского священника, замуж вышла за баптиста. Родители не могли простить ей «греха отступничества». Мать в порыве гнева даже замахнулась на нее ножом, которым как раз чистила картошку. Потом все уладилось, смирились, свои ведь, родные, куда денешься…

Бабушка моя получила хорошее образование, играла на фортепьяно, пела, у нее был красивый голос. Замуж вышла за красавца и героя революции – Александра Масика.

Получается, в Гражданскую стояли мои деды, оба Александры, по разные стороны баррикад. Александр Масик был романтик, идеалист, мечтавший «землю в Гренаде крестьянам отдать». И был он храбр до безрассудства, за что и получил награду из рук самого Троцкого – именное серебряное оружие. А потом наступили мирные дни. Революция пьянила, в мирной жизни его идеализм таял – многое было не так, как мечталось, со многим не мог согласиться. Работал дед директором (или как тогда именовали эту должность, комендантом) сахарного завода. В 1937-м в застолье с близкими друзьями обронил, что Троцкий был хорошим оратором, ему ли было этого не знать! На следующий день деда арестовали. Бабушка в отчаянии собрала все, что было в доме ценного, в том числе злополучную «троцкистскую» саблю с серебряным эфесом, и отправилась в Москву, к самому Буденному. Дед и с ним был знаком лично. К Семену Михайловичу она не попала, тем не менее, вернулась домой с мужем, каким-то образом умудрившись «выменять» его на подношения. Был у моей бабушки этот удивительный дар.

По злой иронии судьбы после освобождения поставили моего деда заведовать маслобойней, которая до революции принадлежала его двоюродному деду. Тот был крепостным, ходил в отход, да оказался так сноровист и предприимчив, что заработал не только на выкуп, но и сумел приобрести мельницу, и позже и эту самую маслобойню. Сепаратор выписал из Германии. Доставили его без какой-то там важной детали, а дослать уже не было возможности – началась Первая мировая война. Местный кузнец-умелец смастерил замену, но самодельная деталь то и дело выходила из строя, ее нужно было то ли юстировать, то ли вовсе точить новую. Так и жили. До революции. А теперь первая же поломка стала роковой для моего деда: его обвинили в саботаже, тем более, что состоял он в родстве с бывшим хозяином маслобойни. Деда снова арестовали. Вскоре грянула Великая Отечественная, она унесла последнюю надежду.

Бабушка осталась одна с тремя детьми. Была она первоклассной стенографисткой, работала в горсовете. Как жену врага народа ее, конечно же, уволили с работы. А когда началась война, их эвакуировали в Семипалатинск. Бабушка называла его не иначе как Семипроклятинском – такие страшные беды постигли их там.

Портрет шестнадцатилетней маминой младшей сестры Леночки висел у меня в комнате. Красивое бледное лицо обрамляли черные длинными косы, ее волосам им, по словам бабушки, завидовали все подруги. Они-то и стали причиной ее гибели. Однажды вечером Леночка помыла голову и уже собралась лечь в постель, как прибежали подруги: срочный приказ – на полигон, учения! Дочь врага народа не посмела ослушаться, пришлось идти на мороз с непросохшими волосами. На следующий день Лена слегла, а через три дня ее не стало.

Незадолго до этого приснился бабушке вещий сон: налетел смерч (в Казахстане часто бывают ураганные смерчи) и унес Леночку.

Бабушка рассказывала, люди от голода ели траву, у них раздувались животы, умирали они прямо на улице. Трупы подолгу оставались лежать на обочинах, некому было хоронить мертвых. И это было не только в блокадном Ленинграде, так было по всей России. Бабушка учила детей терпеть голод, не есть, что попало. Если возможно было выжить, то только так.

Однажды я обронила за обедом: «Мам, не ешь так много хлеба, от него полнеют». Мама, положила кусок на стол и отвернулась. «Ты знаешь, сколько лет я мечтала лишь об одном – досыта наесться, не пирожных, черного хлеба!», сказала она сквозь слезы.

Спасал бабушкин талант к рукоделию и ее, так сказать, «коммерческие способности». Во время войны ив голодные послевоенные годы перелицовывала старые пальто, перекрашивала, переделывала, перевязывала все, что попадалось под руку. Какие чудесные кептарики вышивала она мне в детстве! Один из них каким-то чудом сохранился. Мастерила домашние тапочки из старых драповых пальто, украшала их вышивкой. А потом продавала свои поделки на базаре. Вот что удивительно, ей удавалось сходу продать то, с чем мама моя могла безрезультатно простоять неделю.

Мама моя, все понимая умом, в душе не могла простить матери того, что не уберегла она отца: у детей своя логика. Больше жизни любила она своего папу, героя Революции, она пронесла эту любовь до конца жизни.

С первого дня полюбила она своего австрийского зятя. Когда она узнала, что его отец воевал в России и был в плену, помолчала немного, и потом рассказала такую историю: «Жили мы уже в Харькове, после эвакуации. Ведут как-то по улице колонну пленных. Я смотрю на них с ненавистью. И вдруг одна женщина протягивает пленному немцу кусок хлеба. Меня захлестнул такой страшный гнев! Захотелось выбить у него из рук этот кусок, так сильно ненавидела я этих немцев за то, что они сделали с нашей страной, – помолчала и добавила, – а сейчас я думаю: ведь это мог быть Ванечкин папа». Ванечкой ласково, порусски, называли в моей семье моего австрийского мужа.

Ненависть давно ушла в пропитанную кровью землю…

А между тем, мой свекор не меньше моей мамы ненавидел тех, кто послал его воевать. Из плена – что меня сильно удивило, да что там удивило, потрясло – вынес он большую любовь к России. С этим феноменом, впрочем, мне не раз доводилось встречаться в Австрии и в Германии. Один немец, услышав, как мы с подругой разговариваем порусски, бросился нас обнимать: «Ой, вы русские! Я был в Сибири, в плену, у меня там была моя Маша!» К слову, Конрад Лоренц, тоже побывавший в плену, писал потом о своих добрых чувствах к русским. Есть ли это заслуга одних только русских, покоряющих сердца даже своих врагов? А может, это заслуга и тех, кто сумел отделить зерно от плевел, кто сумел найти в своей душе место великодушию, несмотря на беспощадные жизненные обстоятельства? Преклоняю главу перед людьми, способными бережно относиться к собственной жизни и к собственному прошлому. Плен – это тоже часть твоей жизни. Эти люди нашли в себе силы сохранить в своих воспоминаниях все то доброе, что им пришлось увидеть. И горечь, нашу общую горечь…