Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
Сборник с подзаголовком «стихи и проза бесконечного февраля» — о том, как война вовсе ничего не упрощает, не делит на чёрное и белое, чужих и своих, как когда-то считалось, а единственная правда о любой войне — что она несёт смерти, разрушения и боль. Продолжаясь гораздо дольше, чем потом будет обозначено в учебнике истории: годы ожидания, годы разрушения, бесконечное время после. Эти жёсткие эмоциональные стихи — о том, как человека вдруг назначают убийцей. Как представление о войне, вскормленное культурой, резко расходится с реальностью. Как мёртвых начинают ценить больше, чем живых. И о том, что нет никаких «хороших русских» и «орков», есть люди, взятые за расходный материал истории или чужих амбиций. Микропроза Пуханова — и новые истории о уже знакомом читателям «одном мальчике», и цикл коротких заметок о центаврианцах, наблюдающих за Россией: максимально отстранённый, инопланетный взгляд существ, на поверку оказывающийся зеркалом, а не антиподом. Так весь сборник: и провокативность названия, и резкость интонаций — вовсе не попытка дистанцироваться или разделить мир на плохих/хороших, а потребность зафиксировать происходящее так, как это видит поэт.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 103
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
№ 9
Почти в конце столетья своего,
Когда нас на погибель провожали,
Нам пожелали «доброго всего»,
А злого ничего не пожелали.
И потому, найдя у жизни дно,
Не знали мы ни страха, ни печали:
Мы повстречали доброе одно,
А злого ничего не повстречали.
Навсегда началось в конце февраля.
Навсегда длится уже несколько месяцев.
Для навсегда это исчезаемо малый срок.
Кто-то родится через полвека
И ещё спустя примерно двадцать-двадцать пять лет
Из рассказов старших осознает,
Что навсегда длится уже семьдесят или более лет.
Он спросит: «Это навсегда?»
Ничего не бывает навсегда, мой юный и далёкий друг.
Даже Солнце не навсегда и Вселенная не навсегда.
Однажды навсегда закончится, как заканчивалось не одно и не два навсегда,
Даже я, обычный смертный, сподобился лицезреть
Разлетающееся на сотни осколков пятиконечное навсегда.
И любому покажется, будто и не было вовсе никакого навсегда,
А были лишь любовь, надежда и радость,
Мимолётные, призрачные и вечные одновременно.
И сегодня каждый из нас сердечно благодарит судьбу за прожитую жизнь,
Ставшую в памяти без тени сомнения счастливой
На фоне наступившего нового навсегда.
Будь проклята война.
Мы никогда так хорошо не жили.
Так счастливо. Ведь будущего нет.
Нас будущее обирало последний век
Во имя одного прекрасного себя.
Мы будущему дань платили.
Оно не наступило, не сбылось.
Мы б жили им, днём завтрашним, мечтами,
Когда бы не война.
Теперь мы живы мгновением одним
Здесь и сейчас, ведь завтра нет для нас.
Мы не узнали бы, что значит жить,
Когда бы не война.
Я помню тех, кто победил,
Кто тучей мрачною бродил
И комкал папиросу,
Не сгинул по доносу,
Контужен мала-мала,
В ком молодость хромала.
Похрустывали кости:
Нет радости без злости.
Курили, говорили:
«Зачем мы победили?»
Родимые родители,
Святые победители
В колонах Первомая.
Спасибо вам, отец и мать,
Я научился побеждать,
За вами наблюдая.
Мы, черти нерусские, веруем и трепещем в ожидании откровения сынов божьих.
Чёрт нерусский спел: «Перемен требуют наши сердца».
В страшных битвах погибли боги и люди.
Мы не помним, чьих богов мы были когда-то черти, не помним языков,
На которых наши боги обращались к нашим людям.
Теперь мы черти нерусские,
Не русского Бога мы черти.
Русский язык наш дом.
Нас не уничтожить, не уничтожив русский язык.
Русские черти — пьяные и косноязычные —
Пишут на заборе заклинания с грамматическими ошибками.
Кого-то нужно было нам жалеть для становленья личности.
К примеру, Тухачевского.
Красивый, молодой, герой войны,
Трагически погибший от рук товарищей коварных.
И так о Тухачевском сожалея,
Мы выросли приличными людьми.
А Тухачевский?
Бог с ним, с Тухачевским.
Забудут и тебя, ты, главное, не ссы.
Дети войны приносили мне один мандарин в больницу.
Дети войны иногда забывали меня покормить
Или забирали последнего из яслей.
Дети войны покупали картошку на неделю
И варили в мундире,
Тогда в доме была еда.
Дети войны не понимали, что ребёнку нужно много игрушек.
Дети войны молчали в долгой очереди к участковому врачу,
Приводя меня в поликлинику.
Дети войны полагали, что ребёнок всему научится сам,
Ведь они не ходили в школу во время войны.
Спасибо детям войны за любовь, какую смогли дать.
Детям войны было за сорок и под сорок.
Они остались детьми войны навсегда.
Когда нам было строить дом?
Сперва Германская,
Потом
Оте-чест-ве-нная.
В Ленграде
Варили постный суп с котом
И только Бога ради.
Потом холодная война —
Одна железная стена.
Кто крышу к ней пристроит —
Социализм построит!
Мы запили в восемьшестом,
Когда нам было строить дом?
А в девяносто первом,
Почти как в сорок первом,
Вокруг такое началось,
Что всё пятнадцать лет тряслось
И до сих пор трясётся.
Но кто-то да спасётся.
И он тогда построит дом.
Как ласточка, своим говном
Законопатит щели
И скажет: «Прилетели!»
Миры возмездия затребовали искупительную жертву:
Чистых сердцем, ни в чём не повинных людей.
Над невыполнимой задачей день и ночь трудились следственные комитеты,
Выявляя и доказывая полную невиновность и нравственную чистоту будущих жертв.
Но достаточное число собрать не смогли.
Начались подтасовки в делах.
За невиновных пришлось выдать жуликов и бандитов, мелких воришек, продажных женщин.
Но и этого оказалось недостаточно!
За невиновных пришлось выдавать убийц, отравителей, доносчиков, клятвопреступников.
Миры возмездия не обнаружили подмену, приняли жертву сдержанно и затворили врата, насытившись.
Никто не боролся за наши сердца.
Нас сразу назначили врагами и приговорили к позорной смерти.
Всё, что мы должны делать: вызывать ненависть.
Иного от нас не ждут и не примут.
Враг должен умереть.
Мы должны умереть, но не сразу.
Врагу надлежит быть коварным, сильным и жестоким,
Иначе он беззащитная жертва, а никакой не враг.
Однажды мы будем повержены в честном бою как враги.
Ведь победа невозможна без врага, без тебя и без меня.
Русский человек всегда готов к войне.
Приходит враг, а ничего не готово:
Дорог нет, склады разворованы, дома не отремонтированы.
«Война всё спишет», — говорит русский человек и бежит в военкомат
Подальше от сварливой жены, орущих детей и скучной работы.
Идёт на войну, он с детства готовился к войне, ждал войны,
Жаловался милой, что не родился в те года,
Когда чего-то там вода.
Я работаю в аду
За еду и за пизду.
По субботам у хасида
Мою окна за «спасибо».
Я родился в Катманду
В шестьдесят шестом году.
И с тех пор иду, иду.
Выпиваю стременную,
И бреду себе, пиздую
В горний мир своей мечты.
Вслед за мной пиздуй и ты.
Кто ты? Плотник? Пекарь? Учитель математики?
Радуешься жизни, простому ежедневному счастью.
Ты плотник? Ты пекарь? Ты учитель математики?
Нет. Ты убийца. Только ты не знаешь об этом.
Тебе придется стать убийцей, чтобы оставаться в живых хоть ненадолго.
А чтобы выжить на войне, придётся полюбить убийство.
Жаждать его всем сердцем, пить как вино войны.
Ну вот опять, как молодой,
Бегу я за трамваем.
Вина виной, война войной,
Живём, не умираем.
Позорный Брестский мир манит
Недостижимым раем.
Балýет скидками «Магнит»
И бегство за трамваем.
Древние люди доподлинно знали:
Бессмысленно защищаться, просить о пощаде,
Спасаться бегством, лжесвидетельствовать.
Нападай, всегда нападай,
Сбрось всё, что мешает тебе.
Даже щиты служили оружием атаки.
Если тебя ударили по щиту трижды,
Ты побеждён.
Каждый юноша, независимо от способностей и природных данных,
Мог стать солдатом великого Рима.
Держать строй, по свистку уступая место товарищу,
Перемещаясь организованно вглубь строя с ранением или невредимым.
В строю нужны все: и те, кто убивает, и те, кто неизбежно будет убит.
От тебя ничего не потребуется, кроме мужества держать строй.
Если прозвучала команда «держать строй!», дела плохи.
Если команда «держать строй» прозвучит трижды,
Битва проиграна.
Благословен рязанский смог.
Москва бульварами пылает.
Там девы юные гуляют.
У каждой бездна между ног.
Идёт жара по переулку.
Война закончится в свой срок.
Но эту пешую прогулку
Я повторил бы, если б смог.
Здесь собрались разные люди:
Хорошие и плохие, добрые и злые,
Правдивые и лжецы, щедрые и скупые,
Весёлые и мрачные, любящие и ненавидящие.
Их объединяет одно: все они убийцы.
Понимаешь, такое было время,
Выжили только убийцы.
Ночуя на вокзале,
Проездом из Гюмри,
Мы Господу сказали:
«Умри! Умри! Умри!»
Мы здесь сгорим, как хворост,
Не выдан дубликат.
Умри за нас ещё раз,
Тебе не привыкать.
Он матери крышу починит,
С колодца наносит воды.
В ларьке на заначенный чирик
Накупит нехитрой еды.
К столу соберутся соседи
Послушать, как бил он врагов.
Всё будет, он скоро приедет,
Недавно убили его.
Смерть неразборчива, небрезглива.
В солдатский котелок кладут черпак борща,
В борщ кладут черпак каши.
Смерть благодарная.
Неправда, что она предпочитает лучших.
Размеренно ширкает ложкой по стенкам котелка.
Ей нужны силы на марше.
Хорошие солдаты — ученики смерти.
Идут за ней по пятам, смотрят в рот,
Мечтают однажды победить.
Мир был обычный скучный плен:
Всё суета и тлен.
Но у меня был твёрдый член,
Надёжный крепкий член.
В краю придурков и мудил,
Где нет бессмертных тел,
Я с ним сквозь стены проходил
И мир на нём вертел.
Человек живёт, как скот,
А умрёт и станет милым,
Нужным и незаменимым,
Назовут им пароход.
Так и этот страшный год,
Пусть он был говном унылым,
Для кого-то станет милым,
Кто его переживёт.
Идёт чудесная зима
Двадцать второго года.
И для любви она весьма
И для ухода.
В ночи белеющий простор.
Как дальше жить, неясно.
Я не припомню лет уж сто
Такой зимы прекрасной.
Русский человек всегда готов к расстрелу.
Он не спрашивает: «За что?»
Он сам знает за что.
Неважно, что ставят в вину чужие безразличные ему люди.
Сгодится самый бредовый повод.
Правды он не откроет никому.
«Что-то вы долго», — ответит русский человек с порога и улыбнется.
Нет счастья, нет свободы,
Но если повезёт:
Любовь живёт три года,
А пулемётчик год.
В огне не ищут брода,
Умолкнет пулемёт.
Любовь ещё два года
На свете проживёт.
Со стройки и завода
На фронт спешит народ,
Чтоб месяцы, полгода,
А может, даже год.
Мне тоже раз дарили платье.
Я платье с брюками носил,
Под Ксению Некрасову косил.
Непросто выразить проклятье.
Пока сносил его насквозь,
Забыл, откуда что взялось
И кто кому открыл объятья.
Там и проклятие снялось.
К чёрту ручки и тетради,
Подчинись одной судьбе!
Здесь мальчишек учат дяди
Убивать не по злобé.
Дома ждут друзья и бляди.
Постелила мать кровать.
Здесь тебя научат дяди
Холоднокровно убивать.
Учат дяди терпеливо,
Учат, учат малышей
Убивать и жить счастливо,
Сохраняя мир в душе.
Я с детства не ем шоколада,
Уж больно похож на говно.
А может, оно и не надо?
А может, несладко оно?
А может, попробовать стоит
Говна на крови шоколад?
Несчастный я стоик-отстоик
Добру и свободе не рад.
Хорошо гулять по свету
С пистолетом у виска:
Разработаешь ракету,
Дом построишь из песка.
И врага побьёшь любого
С пулемётом за спиной,
И не вымолвишь ни слова,
Поджигая дом родной.
С пулемётом, с пистолетом
Совладает идиот,
И от Родины с приветом
Нас на подвиг призовёт.
Куда несут обоссанные розы,
Кому нужны вонючие цветы?
Шипы в говне, а лепестки в некрозе!
А вдруг, а вдруг — такие любишь ты?
Тебя ебёт по вторникам начальник,
Весь день в плену придурков и педрил,
Но смотришь вслед с улыбкою печальной:
«Мне и таких никто не подарил».
Несите, бляди, ваши розы мимо!
Пусть этот мир стоически жесток,
Поплачь, поплачь, всё в жизни поправимо,
Моей любви обосранный цветок.
Я человек в пачкающей одежде.
Подозрительный забытый предмет.
Нет, не военный, у меня обыкновенный.
Меня зовут Виталий, состою из гениталий.
Мне повезло, что мне не повезло.
Теперь я это понимаю.
Пусть неохотно принимаю,
Что на меня не покусилось зло.
Не выбрало в любимчики свои,
Не пестовало, не побаловало,
Чтобы за радости удачи и любви
Разбить с оттяжкою ебало.
Слепые — акустиками на подлодки.
Глухие — читать по губам противника,
Членораздельно разговаривать руками.
Безногие — диспетчеры, операторы.
Безрукие — в напарники к безногим.
Обречённые окончательным диагнозом —
Диверсанты, билет в один конец.
Было бы желание граждан послужить Отечеству
И монаршая воля на то.
— Нет, нет, — возражает смерть, —
Не приму жалкой жертвы.
Подайте пышущих жаром жизни красавцев!
Пусть изнуряют себя в упражнениях,
Соревнуются за право первыми пасть в мои объятья.
Не годен. Не годен. Не годен.
Хоть сам я с детства бестолков,
Встречал я многих мудаков —
Бедовых и удачных,
Но всё равно мудачных.
И юноши, и старики —
Они все были му-да-ки.
И не был я последним
И даже предпоследним.
Давай поселимся в Крыму
В степном дому обыкновенном.
Тебя я крепко обниму
В пустом пространстве предвоенном.
Там будет столько тишины
И безмятежного молчанья,
Что хватит на сто лет войны
Безумия и одичанья.
Среди зимы в пустой избе
Поставят памятник тебе
Из крашеного гипса,
В хозяйстве пригодится.
И только местный инвалид
Весь день за книжкою сидит,
Боится простудиться,
Нет памяти на лица.
И страшно, если он умрёт,
Кто тряпкой мокрою протрёт
Лицо твоё от пыли?
Спасибо, приютили.
Дверь жестяную подпереть,
Пальто носить и шапку впредь
Ты будешь благодарен.
Привет, товарищ Сталин!
Пустая вечность настаёт.
Зима. Закончился народ,
И некому бояться,
Ходить и простужаться.
Написал письмо в Общественную палату:
«Поэты согласны спасти мир, но требуют предоплату».
Ответ пришёл быстро, в течение тридцати дней:
«Деньги будут, но попоздней».
Оно и к лучшему:
Успеем подготовиться,
Написать хорошие стихи, состариться.
Пусть случится самое страшное из привычного,
Всё равно кто-нибудь останется.
Хорошо, что счастья нет.
Тяжело томиться счастьем.
Счастье застит белый свет,
Мнится Богом и причастьем.
А когда болит в груди,
Повторяю слишком часто:
Только счастье впереди!
Бедный друг, моё несчастье,
Ты меня не подводи.
Однажды папа с мамой
Без малого два дня
Не знали, что им делать,
И сделали меня.
Я умственно отсталый,
В груди моей броня.
Все убивать устали
Прекрасного меня.
Открытый и упрямый —
Врагов своих люблю.