Счастье рядом E-Book

Anne Freytag

• Herausgeber: Freedom
• Kategorie: Für Kinder und Jugendliche
• Serie: Трогательные романы Аннэ Фрейтаг
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 380

Beschreibung

Мне семнадцать. И я проживу совсем недолго. Раньше я думала, смерть – это легко. Но когда сталкиваешься с ней лицом к лицу, рядом с тобой не остается никого. Мы все находимся в своих собственных мирах, расположенных очень близко друг к другу. Изолированные в этой вынужденной близости. Среди всех этих лиц я вижу лишь одно. Наверное, было бы лучше, чтобы я никогда не знала Оскара. Так легче свыкнуться с мыслью, что не будет никакого «Мы». Может быть, мы встретимся снова на небесах. Может быть, у нас будет больше времени. Ведь истинная любовь порой длится вечность. И она может заменить целую жизнь.

Leseprobe

Аннэ Фрейтаг Счастье рядом

Эта история посвящена любви.

И Михаэлю – Оскару моей жизни.

Плей-лист

1. „Simple As This“ – Jake Bugg

2. „High Hopes“ – Kodaline

3. „Way Back When“ – Kodaline

4. „Real Love“ – Tom Odell

5. „A September Song“ – Simon Herron

6. „Fever To The Form“ – Nick Mulvey

7. „I Should Live In Salt“ – The National

8. „Pink Rabbits“ – The National

9. „As Good As Gone“ – Andy Burrows

10. „In Your Fur“ – Teleman

11. „Love Is To Die“ – Warpaint

12. „Fleur Blanche“ – Orsten

13. „Turning Page“ – Sleeping At Last

14. „Mad World“ – Gary Jules, Michael Andrews

15. „Patterns“ – Matthew & Me

16. „I Don’t Want To Go Home“ – Nick Mulvey

17. „The Trellis“ – Nick Mulvey

18. „Old One“ – Kids Of Adelaide

19. „Break The Silence“ – The Dig

20. „Wings“ – Birdy

21. „Sweet Disposition“ – The Temper Trap

22. „Blame It On Me“ – George Ezra

23. „The Thick And The Thin“ – Imaginary Future

24. „Hallelujah“ – Jeff Buckley“

25. „The Funeral“ – Band Of Horses

Пролог

Большие наушники мягко накрывают мои уши, поглощая все, что меня окружает. Они словно усилитель, нет, как микроскоп, в котором можно разглядеть мой внутренний мир. Я слышу лишь свой бешеный пульс и поверхностное дыхание, которые смешиваются со звуками музыки. Но это совсем не я. Это какое-то уставившееся на него создание, которое не может отвести глаз. То, у которого дрожат пальцы и колени. Мои руки до сих пор сжимают книгу, которую я читала пару секунд назад, когда еще была собой, а история увлекала меня. «Прекрати наконец пялиться на него. Давай же, Тесса, отведи взгляд». Но я не могу. Ни прекратить на него смотреть, ни думать о нем. Как будто мой разум кто-то отправил в нокдаун, а саму меня запер в чужом теле, которое совершает странные вещи и, надо сказать, делает это великолепно. Кончики пальцев немеют, руки становятся ледяными, меня тошнит, словно на «американских горках».

Вагон метро набит битком, никто не хочет выходить наружу, где свирепствует февраль и дует пронизывающий ветер. В вагоне теснятся люди в толстых куртках и шерстяных шарфах, с большими сумками и дипломатами, женщины с колясками и мужчины, спешащие на важные встречи. Большинство людей уткнулись в свои смартфоны и листают новостную ленту или слушают музыку. Так же как и я. Мы все находимся в своих собственных мирах, расположенных очень близко друг к другу. Изолированы в этой близости, которой на самом деле никому не хочется, но все ее молчаливо терпят. Мы переглядываемся, опускаем взгляд, позволяя ему блуждать. Я пытаюсь не смотреть, пытаюсь оторвать взгляд, но мои глаза не слушаются. В этом море лиц я вижу лишь его одного. Я тону в его взгляде, который заставляет напрячься каждую мышцу в моем теле. Его улыбка уносит меня за собой, словно поток воздуха, и все, что от меня остается, – приятная дрожь, пробегающая по спине и поднимающая даже самый маленький волосок на моей шее.

На мгновение закрываю глаза, но они тут же вспоминают о нем и принимаются искать его в толпе, в этой стене из окружающих меня тел. Окна запотели от духоты. Мои руки зудят, а поезд неудержимо мчится сквозь темноту. Воздух внутри спертый, почти как в тропиках. Как будто посреди джунглей большого города расположился влажный тропический лес. Я чувствую, как моя кожа покрывается испариной, а сердце стучит в висках. Внутри я вся дрожу. Голос Джейка Багга[1] сопровождает этот момент, и улыбка сама расплывается на моем лице. Наши взгляды будто общаются между собой, будто они были знакомы в прошлой жизни и узнали друг друга. Я продолжаю вслушиваться в слова песни и теряюсь в его глазах. В этой сияющей голубой бездне и в том, что за ней скрывается.

Но реальная жизнь продолжается. В ней раскатами грома раздается объявление моей остановки, нужно выходить, но внутренний мир замер. Я вижу лишь его. Тону в этом взгляде, которым он касается меня словно руками. Я обильно глотаю слюну, потому что во рту сухо как в пустыне, и дышу так, будто несусь куда-то, хотя на самом деле стою на месте. Во мне все бурлит подобно пузырькам минералки в бутылке. Секунды тянутся очень медленно. Все как в фильме. Здесь только мы и наше мгновение в мыльном пузыре, который вот-вот лопнет. Его глаза видят насквозь – меня и все вокруг.

Поезд замедляет ход, тащится к своей цели, и холодный свет неоновых ламп врывается в темноту. Я плетусь за другими пассажирами в толстых пуховиках и зимних пальто, чувствую их тепло и мечтаю, чтобы это тепло было его. Я спешно пробираюсь в направлении двери, но мои глаза застывают на нем. На его родинке на щеке, которую я замечаю, потому что он смотрит мне вслед, и на этой кривой улыбке, которую я чувствую всем нутром как урчание в животе. Мне нужно выходить, но я не могу. Мои ноги словно что-то сковало и глубоко внутри пытается меня задержать. Это что-то хочет проехать до конечной остановки и вернуться назад. Наконец плавным рывком поезд останавливается, и двери открываются. Он наклоняется чуть вперед и смотрит на меня. Адреналин течет по моим венам, а смесь из напряжения и страха вдруг заставляет мое сердце биться неравномерно. Внезапная боль возвращает меня к реальности.

Встреча! Мне необходимо попасть на эту встречу! Его взгляд сопровождает меня, пока я покидаю мечту. Ощущение нереальности. Я переставляю ноги словно в трансе. Они несут меня вопреки моей воле. Я выхожу, и меня обдает затхлым запахом метро. Толпы людей вываливаются на платформу и подобно ручью струятся мимо меня, но я не могу уйти, не посмотрев на него еще раз. И в ту секунду, когда двери с пронзительным писком начинают закрываться, я осознаю, что это была ошибка. Я ощущаю его повсюду. Но Джейк Багг продолжает петь как ни в чем не бывало, будто не было никаких ошибок, будто ничего на самом деле никогда не происходило. Пока мой взгляд ищет его в запотевших окнах, к горлу подкатывает ком, грудная клетка сжимается от отчаяния. Платформа пустеет. Дальше каждый идет своим путем. Но только не я. Я лишь стою и жду. И даже не знаю чего. Чуда? Того, что двери откроются и выйдет он?

Он этого не сделает. Это не фильм, а жизнь. И в этой жизни двери закрываются, а поезд покидает перрон. Я смотрю ему вслед. Такое чувство, будто в этот самый момент часть меня исчезла в темноте того туннеля.

Смерть

Я думала, умереть легко. Думала, это происходит быстро. Словно родиться, только наоборот. Но на самом деле я понятия не имею, как это. Недостаточно любых моих знаний. В школе не объясняют, как происходит смерть. Этому не научиться по книгам или фильмам. Когда речь заходит об этом, ты остаешься один. Мне семнадцать, и мои восемнадцать никогда не наступят. Я до сих пор жду, когда смогу понять это. Осознать в действительности, что это значит. Раньше я думала, что было бы хорошо узнать, сколько у тебя осталось времени, но тогда мне казалось, что это будут годы. У меня есть срок годности. Окей, допустим, он есть у каждого, но знать, что некоторые консервные банки в большой кладовке останутся тут дольше, чем ты, тяжело. На самом деле, я не знаю, что пропущу. Я слишком мало прожила. Очень короткую жизнь. И умру семнадцатилетней девственницей, образцовой ученицей без водительского удостоверения. Я никогда не перееду, у меня никогда не будет своей собственной квартиры. Я умру, ни разу не увидев обнаженного парня. Имею в виду не по телевизору или в интернете. А настоящего парня, с настоящей эрекцией, которая в идеале у него возникла из-за меня.

Я вытираюсь, кладу полотенце в сторону и собираю влажные волосы. В отражении еще слегка запотевшего зеркала я вижу молодую девушку, заточенную в теле тощей девчонки. Она таращится на меня своими большими зелеными глазами таким взглядом, словно она и я – это разные люди. Под моей белой кожей торчат кости. Таз и очень острые бедра, ключицы и ребра. Нет, от такого зрелища ни у одного парня не будет эрекции. И даже если у него будет плохое зрение? Нет, надеюсь, не в этом случае. Я всегда была худой, но сейчас просто бледная тень. Мой взгляд движется дальше по истощенному обнаженному телу и останавливается на маленькой груди. Рассматривать шрам – это какая-то странная мания. Что-то, что очень отталкивает и вызывает бесконечное отвращение, но в то же время то, от чего невозможно оторваться. Как будто мне необходимо чувствовать это омерзение. Как при виде аварии. Хочется отвернуться и забыть, но не получается.

Я нерешительно протягиваю пальцы и осторожно прикасаюсь к странно мягкой зарубцевавшейся коже. Ощущение под кончиками пальцев приводит меня в леденящий трепет. Мои глаза скользят по шраму, который делит мой торс на правую и левую часть. Который напоминает, как часто мне резали кожу. Мой отец сказал однажды, что от бабушки я унаследовала доброе сердце, но, к сожалению, это не так. Таймер тикающей бомбы замедленного действия, скрывающейся под бледной кожей, отсчитывает последние секунды.

В дверь рядом со мной стучат, и я, вздрогнув, тянусь за халатом. Быстро накинув на себя теплую махровую ткань, я прячу тело, а вместе с ним и шрам, и затем открываю дверь.

– Что случилось?

– Тесса, милая, все в порядке? – спрашивает меня мама. Я киваю в ответ. – Ты сегодня принимала лекарства?

– Какая тебе разница?

– Принимала или нет? – не унимается она.

– Это мои проблемы.

Моя мать смотрит на меня, ожидая ответа, смотрит таким взглядом, которому я не могу противостоять. В конце концов я недовольно закатываю глаза и отвечаю:

– Да, я приняла лекарства, довольна?

– Утром и в обед? – Я раздраженно киваю. – Хорошо, – говорит она и улыбается мне. – Через полтора часа к нам придут гости. Спустись, пожалуйста, вниз.

– Что за гости?

– Друг отца, с которым они вместе учились в университете.

– И как это, простите, связано со мной?

– Давай, дорогая, тебе будет полезно разок выйти в свет.

– Выйти в свет? Спуститься в гостиную – это вряд ли можно назвать выходом в свет, – дерзко отвечаю я.

– Это лишь начало. – Она права, я совсем перестала выходить куда-то. – Пожалуйста, Тесса.

– Зачем? Я скоро умру.

– Не говори так.

– Но это так.

– Милая, но сейчас ты еще жива.

– А может, я тренируюсь…

Ее взгляд меняется, и за разъяренной маской я вижу слезы.

– Ты спустишься вниз, поняла? Эта встреча очень важна для твоего отца. Карл был его лучшим другом, когда они учились на юридическом факультете, и потом они много лет не виделись. – Я до сих пор спрашиваю себя, почему должна присутствовать там, но ничего не говорю. – Кроме того, тебе не помешает поесть чего-нибудь существенного. – Это, безусловно, все кардинально изменит. Пара витаминов и клетчатка обязательно все решат. – Я весь день провела на кухне, готовя ужин.

– Уверена, что это не моя вина.

– Послушай, Тесса, не помогать мне – это одно, но думаю, что немногого от тебя требую, когда просто прошу спуститься вниз. – Я хочу возразить, но она лишь поднимает руки вверх и говорит: – Ты будешь есть с нами. Никаких пререканий. И, пожалуйста, надень для разнообразия что-нибудь красивое, я уже не могу смотреть на эти спортивные штаны.

Сказав эти слова, она поворачивается ко мне спиной и спускается вниз по лестнице.

Какое-то время я еще стою в дверном проеме, уставившись в пустоту, туда, где только что стояла мама. Я не могу двигаться, как будто мои мысли провели на мне удушающий прием. Впервые за последний месяц моя мать повысила голос. Вне зависимости от того, какие скандалы я ей закатываю, она улыбается. Но мне не хочется, чтобы она улыбалась. Мне нужно, чтобы меня оставили в покое, но она даже не догадывается почему. И понятия не имеет, почему я так неуважительно к ней отношусь. Она думает, все дело в моей смерти. Но это не так. По крайней мере, это не главная причина.

Я думаю о папке в гараже, и от ярости скручивает живот. Я веду себя так уже долго, но никто мне ничего не говорит. Мне кажется, когда умираешь, то имеешь право на последнее слово. Получаешь пожизненный абонемент на любое поведение. Наверное, люди просто боятся, что во время ссоры я резко умру и они не успеют извиниться. Они ни на что не обращают внимания, даже если это неправильно или оскорбительно. Они делают так, потому что знают, что это временно, и в глубине души радуются, что это произойдет с тобой, а не с ними. Единственный человек, кто ведет себя со мной так же, как и раньше, – это моя младшая сестра. И даже если она меня до смерти раздражает, я очень ценю ее, хотя никогда не признаюсь в этом. Все, за исключением Лариссы, очень стараются. Но их улыбка фальшива, а во взгляде читается лишь сочувствие.

Именно поэтому я вот уже три недели не общаюсь с Тиной и Алекс. И, если честно, мне кажется, эти двое даже рады. Они не хотят думать о смерти. И не хотят осознавать, как все скоротечно. Что каждое мгновение может нас убить. Проблема лишь в том, что только я постоянно ломаю себе этим голову. Размышляю обо всем, что еще только наступит. А может быть, и нет. Я больше не вписываюсь в их жизни. Не то что раньше. Раньше мы были как трехногий штатив. Мы были сплетены как коса. А сейчас, когда я умираю, мы снова стали тремя свободными прядями.

Я понимаю, что такой умирающий лебедь, как я, – настоящий убийца настроения, и, возможно, я тоже избегала бы общения с собой. Тем не менее, тяжело осознавать, что они скоро будут сдавать выпускные экзамены. Без меня. Вместе ездить за границу. Влюбляться. У Алекс не так давно появился новый парень. Но я узнала это не от нее, а из «Фейсбука». Как такое могло произойти?

Я вспоминаю про последнюю запись, опубликованную Тиной в «Фейсбуке», и слышу свое собственное пренебрежительное фырканье. Та Тина, которую я знала, никогда не написала бы что-то подобное. Эта же Тина была нетактична. И это был именно ее дурацкий пост. На фотографии был изображен раскрытый сборник упражнений для подготовки к экзаменам, цветные маркеры и неразборчивые пометки. Я сразу узнала ее почерк. Напоминание о том, что я никогда не закончу школу, конечно, причинило боль, но проблема заключалась не в этом. Именно подпись к фотографии была по-настоящему бестактной: «Черт, эта проклятая подготовка к экзаменам скоро убьет меня!»

Ты серьезно? Или я слишком чувствительная, или для нее совершенно нормально – писать что-то подобное. В конце концов, я не какая-то там малознакомая для нее личность, а ее лучшая подруга. Ну, по крайней мере, была. Ведь скоро меня не станет. Я захожу в свою комнату, и мой взгляд падает на вытянутые спортивные штаны на моей кровати: когда-то они были мне малы, а сейчас уныло висят на мне, как дряблая тряпочка. Да, я часто и с удовольствием их ношу. И пусть они плохо смотрятся на мне, но полностью меня устраивают. Я не вижу смысла в том, чтобы наряжаться и хорошо выглядеть лишь на тот случай, если вдруг у меня за ужином остановится сердце. Можно положить меня в гроб и кремировать и в более уютной одежде. Но, вопреки всему, я подхожу к шкафу и ищу что-нибудь подходящее, ведь что-то в глубине моей души не хочет разочаровывать маму, даже несмотря на то, что сама она меня разочаровала.

Я разглядываю многочисленные летние платья. Такое ощущение, что они из другой жизни, хотя большинство из них куплены только в прошлом году. Провожу рукой по ткани и вздыхаю. Они такие же мягкие, как я, очень милые и скучные.

Иногда мне хочется, чтобы я могла прожить больше дней. Как Ларисса. Она-то уж точно не умрет девственницей. Она всегда была живой, а я, по большому счету, только дышала. Я все время ждала идеального момента «глаза в глаза», но для меня все они были недостаточно идеальными. До той встречи в метро пять месяцев назад. Это был он, идеальный момент, по крайней мере, до того, как я вышла.

Контроль превыше всего

Я бы хотела иметь возможность подготовиться. Имею в виду к смерти. Как к экзамену в школе. Мне бы хотелось, чтобы существовал справочник или инструкция, в которых можно было бы все посмотреть. Ведь ко всему на свете есть руководство по эксплуатации. Как достойно уйти, если боишься смерти? Если ты так зол? На всех и прежде всего на себя самого? Умереть – это не то же самое, что родиться, только наоборот. Это совершенно обратное. А к понятию «жизнь» нет ничего обратного. Ты просто перестаешь существовать. Как раз это и заставляет бояться.

Если разобрать это детально, то понятия не имею, было ли легко родиться, я об этом ничего не помню. Возможно, это было ужасно. Как представлю: вокруг так тесно и темно, и вдруг все начинает сжиматься и проталкивать тебя по узкому каналу, а повсюду кровь и слизь. Нет, я рада, что больше ничего об этом не помню. Я просто была там когда-то, и все. И, может быть, именно поэтому думаю, что смерть происходит примерно так же. Что можно просто пропасть куда-то, даже не заметив этого. Но в моих мечтах у меня был серебряно-белый пушок на голове и глубокие морщины, которые рассказывали бы длинные истории моей жизни, наполненной совершенными мгновениями. Я думала, что однажды ночью я попаду в мир мертвых сразу из своей мягкой постели, когда мне будет сниться прекрасный сон, который поведет меня под руку как старый друг. Я думала, там, с хитрой улыбкой на губах, меня будет ждать муж, с которым я прожила большую часть своей жизни.

А вместо этого я изучаю информацию о донорстве и кремации. После того, как узнала диагноз, меня направляли в службу психологической помощи. Неоднократно. Я ходила туда в угоду родителям, но в угоду себе была вынуждена в скором времени прекратить визиты. На это было множество причин. Одна из них – наш наставник. Она действительно рекомендовала мне сопровождение умирающих[2]. Именно так она и сказала. Мне кажется, можно сформулировать это иначе, когда ты разговариваешь с человеком с пороком сердца. Хотя, может, я слишком придирчива. В конечном итоге я решила отказаться и от того, и от другого. Психологическая помощь на меня не действовала, а сопровождение мне и вовсе не нужно. Какую, скажите, пользу это принесет, когда самый ответственный шаг тебе нужно сделать самой?

Итак, я снова сделала то, что делала всегда: написала список дел и выполнила один пункт за другим. Я написала в автошколу, что мне не потребуются последующие занятия, отказалась от абонемента в городском бассейне Мюнхена. Из ноутбука я удалила все личные документы, которые ни в коем случае никто не должен найти. Мне стоит также попросить отца принести шредер из офиса, чтобы уничтожить свои дневники. У меня никогда не будет дочерей, которые смогли бы их прочитать. А кого еще заинтересуют наивные мысли и мечты подростка в период полового созревания? Может быть, это звучит ужасно, но вчера я заказала себе урну в интернете. Собственную урну. Раньше я растрачивала свою жизнь. А теперь организовываю собственную смерть.

Да, я помешана на контроле. И тут даже смерть не может ничего изменить. Мне не очень нравятся сюрпризы, потому что большинство из них – полный отстой. Я все время чего-то ждала, и, как сейчас выяснилось, слишком долго. Любви, жизни. Словно это карусель, на которой я хочу прокатиться, но стою у края и дрожу. Я ждала идеального момента, но все больше убеждаюсь, что упустила его. У меня были планы. Я все делала правильно и всегда отдавала все силы. Я «перепрыгнула» год обучения и, тем не менее, осталась отличницей, я играю на фортепиано и скрипке, числюсь куратором в детском клубе дополнительного образования и уже шесть месяцев хожу на плавание, потому что это полезно для здоровья. Из меня вырывается пренебрежительный звук. Это все какая-то шутка. Не могу поверить, что они все знали. Я никогда им этого не прощу, даже если это не так важно, потому что уже через пару недель ничто не будет иметь значения.

Я вытаскиваю из шкафа чистое белье и белое закрытое платье. Нет, я никогда не доставляла хлопот, не пила алкоголь, не принимала наркотики, не занималась сексом на заднем сиденье, не делала ничего такого. Я никогда не была на тусовках, никогда не употребляла даже легкие наркотики. Никогда не воровала. Никогда не ходила купаться голой с подругами, никогда не спала с парнем в одной кровати, даже с одетым. Я только представляла все это. И путешествовала я тоже только в мечтах. Вся моя жизнь состояла только из первых шагов, так как я думала, что у меня будет достаточно времени, чтобы сделать последующие. Я думала, что еще слишком юна для этого. Но Бог, очевидно, считает, что для смерти этого достаточно.

Не считая шрама, я безупречна. Кожа, словно молоко, никаких складок. Я как нетронутый лист бумаги, который тихонько уносит ветер. Если рассуждать об этом глубже, это что-то вроде расточительства. Завтра у меня начнутся «эти дни». Я уверена в этом, ведь мой цикл точен подобно швейцарским часам. Словно мое тело живет в заблуждении, что когда-то в нем появится ребенок. Регулярные боли раз в месяц напоминают мне о безупречной работе организма. Все органы продолжают исправно трудиться, ну, почти все. Только я хотела начать жить, как моя жизнь подходит к концу. Это абсурдно. Все, чего я боялась раньше, теперь становится смешным. Мой страх перед университетом, перед экзаменами, перед первым сексом, страх быть обиженной. Теперь мне хочется, чтобы меня кто-нибудь обидел, кто-то, кто не являлся бы моим родственником.

Внезапно все стало смешным. Тот страх, те плохие предчувствия. Я с удовольствием сделала бы себе тату, но не решалась, так как очень боялась ужасной боли. А я знаю, что такое боль. Осознав это, я громко хохочу. Застегиваю бюстгальтер и надеваю трусы. Да, я больше не боюсь игл. Сделать тату теперь не было бы проблемой. И наркозависимость тоже.

Я не хочу больше находиться в состоянии ярости и срывать злость в первую очередь на маме, но продолжаю это делать. По крайней мере, часть меня. Мне бы хотелось терпеливо ждать момента, когда мое сердце отберет у меня последние минуты, но не получается. Я вижу ту жизнь, которой у меня никогда не будет, она проносится перед глазами картинками, при виде которых становится еще больней, чем от всего того, что мне уже пришлось пережить, даже если в это сложно поверить. Эта разъяренная часть меня ненавидит мать. Я бы очень хотела, чтобы все было по-другому. Я ненавижу ее за молчание. И за ложь. Но в то же время не хочу умирать, пока все так. Должна ли я простить ее? Или лучше проявить безразличие, ведь в конце концов я все равно покину этот мир? Быстро надеваю платье и застегиваю молнию сбоку. И в ту секунду, когда льняная ткань наконец-то закрывает шрам, я могу спокойно вздохнуть.

Я как раз хочу открыть дверь и быстренько зайти в ванную, как внезапно кто-то резко распахивает ее, и я вздрагиваю от испуга. Все ясно, это моя дебильная сестра.

– Стучать не учили? – наезжаю я на нее.

– Зачем? Как будто в этой комнате хоть иногда происходит что-то такое, для чего нужна дверь.

Эти слова как пощечина. Может быть, потому, что они являются правдой. Как будто ей недостаточно того, что она уже пережила больше, чем я. Как будто ей недостаточно того, что у нее был секс. И парень. И тату.

– Давай, говори уже, что тебе тут надо, и проваливай.

– Мама сказала, я должна позвать тебя.

– И с каких пор ты делаешь все, что она скажет?

– Просто закрой рот и спустись вниз.

Я разглядываю ее. Обрезанный топ и короткая юбка.

– Ты ведь не собираешься идти так?

– Костюм Девы Марии на мне никто не оценит.

Я на мгновение окидываю себя взглядом и чувствую накатывающие на глаза слезы. Но чтобы Ларисса их не увидела, протискиваюсь в ванную и захлопываю за собой дверь. Какое-то время я стою там. Вдыхаю и выдыхаю.

Дева Мария. Ларисса попала в точку. Отбрасываю эти мысли и беру фен. Горячий воздух смешивается с вечерней духотой, проникающей через открытое окно. Когда я опускаю голову, чтобы посушить волосы, острая боль пронзает мою грудь, заставляя меня выронить фен. Я задыхаюсь, крепко держась за раковину, но каждый вздох словно тупой нож, который все глубже и глубже входит между ребер. Я чувствую адреналин и как катятся слезы. Они шепчут мне, что я еще жива. Все тело сводит судорогой. Каждую мышцу. Но прежде всего сердце. Хватаюсь за грудь, давлю на ребра и при этом молюсь, чтобы невыносимая боль отступила. Я не позволяю себе сделать вдох, не шевелюсь, лишь смотрю на свои голые ноги и на бирюзово-зеленый мозаичный пол, который был так необходим моей матери пару лет назад. Цвета расплываются, пока наконец слезы не скатываются с ресниц и не падают на пол. Спазм в моих мышцах внезапно прекращается, а сердце продолжает биться дальше, как будто ничего не произошло. Я неподвижно стою еще какое-то время, но заставляю себя тихонько вдохнуть, вдох – выдох, очень медленно, и затем трясущимися пальцами беру прорезиненную ручку гудящего фена.

Этого я всегда боюсь, когда думаю о смерти. Что будет больно. Страх перед болью. Лекарства усмиряют ее, что еще хуже. Врач считает, что это лишь усугубит ситуацию, так как не будет сигнала предупреждения. И если это произойдет, то станет для меня адом. Он сказал, что не хочет меня обманывать. Единственное, чем он может помочь, – сделать мою жизнь менее невыносимой. То есть пичкать меня таблетками. Когда и этого будет недостаточно, жизнь тихо попрощается со мной. Последний вздох не будет иметь никакого значения. Но я предполагаю, это лучше, чем боль. И, может быть, в небытие меня сопроводит какая-нибудь галлюцинация. Это так же здорово, как увидеть сон.

Горячий воздух поднимает мои волосы и обжигает лицо. Это странно. Мне всегда хотелось всего. Для моего взрослого «я». Сейчас я бы обрадовалась, будь у меня больше времени. Жизнь определяется не теми моментами, в которых ты дышишь, а наоборот – когда у тебя захватывает дыхание.

Эти слова никогда не имели для меня никакого значения, ровно до тех пор, пока я не увидела в этом море скучающих лиц его. Я никогда это не забуду. Ни его особый взгляд, ни то, как почувствовала, каково это – быть замеченной. Мне кажется, у каждого должен быть такой момент, за который он мог бы зацепиться, и для меня это именно та пара секунд. Мысли о нем помогли мне забыть о страхе. С того морозного февральского дня меня резали три раза. И каждый раз я думала о нем. Я закрывала глаза и видела его лицо. Эту родинку на щеке. Его пристальный взгляд и кривую улыбку. Я все время представляла эту улыбку и невольно улыбалась в ответ. Я витала в облаках и представляла себе мир, в котором просыпаюсь рядом с ним, загорелая, без единого шрама, чувствуя только соленый морской воздух и запах молочка для загара. Но вместо этого я лежала в палате, приходя в себя после наркоза, осознавая, что очередная операция добавит мне лишь несколько дней жизни. Но для того, кто одной ногой стоит в гробу, эти дни – бесценная валюта.

Я выключаю фен и делаю прямой пробор. Мои светлые волосы мягкими волнами опускаются на плечи. Словно тающая ваниль. Так всегда говорила Тина. Она считала, мои волосы слишком хороши, чтобы быть настоящими. Честно говоря, я не понимаю, чем ей не нравились свои. Может быть, они не были такими густыми, как мои, но зато на солнце блестели как черный шелк. Я убираю волосы со лба. Сейчас я могла бы ей их завещать.

Расчесываясь, я вспоминаю те многочисленные посиделки с Тиной и Алекс на крыше веранды моего дома, когда мы рассуждали о нашем будущем. Обо всех вещах, которые мы сделаем вместе. В прошлом году в это же время мы лепили из пластилина мужчин мечты. Я хорошо помню сияющую улыбку Тины, ее темно-карие глаза, кажущиеся в темноте вовсе черными, когда она, подобно эксперту, разглядывала моего красного пластилинового человечка. Голова слишком большая, ноги слишком короткие, а вот прическа получилась неплохо. Я зажмуриваюсь, как будто ничего этого на самом деле не происходило со мной. Как будто это история малознакомого мне человека.

Я крашу ресницы тушью, брызгаюсь духами и прячу свое умирающее «я» за слоем румян. И когда уже наношу блеск на губы, слышу голос матери.

Костюмированное представление

– Тесса, дорогая?

Я открываю дверь.

– Что? – кричу я вниз.

– Спустись, пожалуйста. Мне нужна твоя помощь.

Боже, это ведь не мои проклятые гости. Я еще раз смотрюсь в зеркало и выхожу из ванной.

– Те-е-есса-а-а?

– Да иду я, иду!

Я сдерживаю в себе все то, что мне действительно хотелось бы сказать, и, ругаясь про себя, спускаюсь вниз по лестнице, заставая маму в ее стихии. Все сверкает и блестит. В воздухе витает запах еды, от которого у меня текут слюнки. Наш дом будто готовится к государственному приему. Повсюду стоят свежесрезанные цветы, ни одна пылинка не выдержала уборочного штурма моей матери, а нарядно украшенная столовая с ее подсвечниками в дополнение к нашей огромной люстре напоминает мне британский костюмированный фильм.

Если честно, я не удивилась бы, возникни передо мной в тот момент Элизабет Беннет, хотя появлению мистера Дарси обрадовалась бы больше[3]. Впрочем, как всегда. Столовое серебро безукоризненно сверкает при свете свечей, бокалы для вина и шампанского блестят как отшлифованные бриллианты, а белоснежно накрахмаленные салфетки искусно уложены на дорогой сервиз. Фоном играет «Between Shades of Gray» Микаэля Гавина. Раньше я всегда играла ее для своей матери. Когда вся моя жизнь еще была впереди. По крайней мере, мне так казалось.

Мой взгляд проходится по длинному столу и многочисленным композициям из цветов, которые сияют на фоне белоснежной скатерти. За законченность стиля отвечают черно-белые узорчатые сидушки на дизайнерских стульях. Да, все безупречно. Точно как и моя мать. У нее однозначно слишком много времени. Я умираю, а она крахмалит салфетки. Признаться, все выглядит потрясающе, однако, если на ужине не появится мистер Дарси или отряд из программы «Прекрасное жилище» и профессиональный фотограф, все слишком преувеличено. Я стою в дверном проеме и наблюдаю, как мама ставит на стол маленькие солонку и перечницу. Она выглядит как шведская модель, позирующая для каталога, и я определенно ее дочь, что заставляет меня коротко вздохнуть. Точно такие же зелено-голубые глаза, длинные светлые волосы, вздернутый нос и полные губы. А в наших белых узких летних платьях мы выглядим так, будто наряд подбирали для домашней фотосессии.

Я всегда хотела быть как она. Она была для меня примером. Та, кого я тайком разглядывала. А теперь она просто человек, который меня больше всех разочаровал.

– Ах, Тесса, милая, это ты… Можешь приготовить свой фирменный карамельный соус для десерта?

– Ты для этого меня позвала? – холодно спрашиваю я. – Ради карамельного соуса?

– Ну да, я подумала… – она нерешительно смотрит на меня, будто опасается приступа ярости. – Ты и я, раньше мы с удовольствием готовили и пекли вместе.

Верно. Так и было. Старые добрые времена.

– Наверное, это была дурацкая идея, – в конце концов говорит она и вздыхает.

– У тебя есть все ингредиенты?

– Да, – отвечает она. – Я уже все приготовила.

Ее улыбка так близка мне и нежна, и я чувствую, как мой рот сам хочет улыбнуться в ответ.

– Конечно, я могу и сама его сделать, но у тебя карамельный соус получается лучше. – Этим она меня сразила, хотя я прекрасно знаю, почему она так говорит. – Когда-нибудь ты должна рассказать, в чем твой секрет.

– Может, мне стоит раскрыть его сейчас? На тот случай, если за ужином я вдруг умру и у нас больше не будет возможности поговорить об этом. – Она делает глубокий вдох, чтобы сказать что-то, но я лишь качаю головой. – Я беру ложку морской соли и наливаю в сливки кокосовое молоко. Но обязательно бери кремообразные.

Соус как раз готов, когда в кухню входит папа и обнимает маму сзади. Я наблюдаю за ними со стороны, и на душе становится грустно. Именно об этом я когда-то мечтала. Любящий и привлекательный муж, который так же смотрит на меня, его особенная улыбка, которую он дарит только мне. Мужчина, который знает, какая я на самом деле, но все равно любит меня. Или, может быть, именно за это.

– Привет, радость моя. – Он целует меня в щеку, и я чувствую его большую теплую руку на своей спине. – Ты прекрасно выглядишь.

– Спасибо, – шепчу я и смотрю на него снизу вверх. Я правда пыталась ненавидеть отца, но у меня не получается. Более того, он знает это, потому что мои родители рассказывают друг другу абсолютно все. По крайней мере, я так думаю. Но на самом деле не знаю. Я их никогда не спрашивала.

– Боже, пахнет великолепно, – говорит он и снова смотрит на мать. – Ты невероятна, знаешь об этом? – Она смущенно улыбается как девчонка. Этот прием всегда срабатывал у отца. – Что ты наколдовала на этот раз?

– На первое – легкий крапивный суп-пюре, основное блюдо – каре ягненка, к нему фасоль в беконе и картофель с розмарином. На всякий случай я сделала вегетарианскую лазанью, если вдруг кто-то не захочет мясо, и на десерт – сладкий яблочный пирог а-ля паризьен, с домашним ванильным кремом и фирменным карамельным соусом Тессы.

Как только она заканчивает голосом шеф-повара ресторана Мишлен представлять меню, в дверь звонят, и в тот же момент я как будто возвращаюсь в свою прежнюю жизнь. Я следую за родителями по коридору, наблюдая, как они смотрят друг на друга. Все как раньше, как в детстве, когда мой смертный приговор уже был вынесен, но я о нем еще не знала. Пока мама открывает дверь, вниз спускается Ларисса, немного раздраженная, как это обычно бывает, когда речь идет о подобных мероприятиях. Своим взглядом она разрушает прекрасное чувство в моей груди и возвращает к реальности. Туда, где я скоро умру, где моя мать обманывала меня всю жизнь.

Праздник живота

Карл Зальцман выглядит так, словно только что сошел с обложки бизнес-журнала. Теперь понятно, почему мама превратила гостиную в студию для домашней фотосессии. Его лицо одновременно хитрое и серьезное. Глядя на него, я могу себе представить, какими они с отцом были в университете. Как они веселились. Но в то же время я не хочу думать об этом, потому что никогда его больше не увижу. Я разглядываю его жену. С виду она легкая и хрупкая, и наверняка, встретив ее, у каждого мужчины просыпается инстинкт защитника. Я знаю, о чем говорю. Маленькие нежные женщины с большими глазами беззащитны. Во всяком случае, так это интерпретируют мужчины. Не то чтобы у меня большой опыт. Ладно, у меня его вообще нет, но не из-за отсутствия возможностей. Ну, по крайней мере, они были раньше, пока я не стала выглядеть так, как сейчас. Я думаю, у меня всегда был выборочный характер… Как бы там ни было, у меня нет сомнений, что Беттина Зальцман является именно такой женщиной. С глазами как у косули она наверняка легко избежит хладнокровного убийства.

И, хоть они появились достаточно эффектно, но выглядят мило. Как люди при деньгах, которые, стоит отметить, остались приземленными. Абсолютная противоположность новоиспеченным богачам. Пока все продолжают светски беседовать и обмениваться любезностями, я иду в столовую. Во-первых, потому что я хочу есть, а во-вторых, потому что чувствую себя не в своей тарелке. Раньше у меня не было проблем с легкомыслием, теперь же я его не выношу, хотя бы потому, что жизнь слишком коротка для пустой болтовни и фальшивой дружбы.

Я облокачиваюсь на подоконник и смотрю на улицу. Для этого времени суток небо слишком темное. Оно прячется под суровой зелено-серой пеленой, и угроза выпадения града висит в воздухе. Осталось недолго. Духота ждет подходящего момента, когда вот-вот разразится гроза. И не только она, я тоже жду ветра и проливного дождя. Затишье перед бурей, листья на деревьях не шевелятся, ничто не шелохнется. Словно весь мир и я в том числе стали частью ужасающей картины. Кусты в саду отбрасывают угрожающую тень на газон, медленно плывущие по небу облака отражаются в водной глади бассейна как в зеркале.

– Садитесь, я сейчас принесу закуски.

– Боже мой, Грета, это выглядит потрясающе, – слышу я трепетный голос Беттины Зальцман, когда она входит в столовую. – Карл, только посмотри на сервиз…

– Да, он действительно элегантный, – отвечает он.

– Он к тому же хранит в себе много воспоминаний, – говорит моя мать, наигранно вздыхая, а я только и жду историю о том, как ее отец и маленькие братья были вынуждены прятать этот красивый фарфор от нацистов, которые отобрали у них абсолютно все. Все.

Как только она хотела набрать воздуха, я поворачиваюсь и, показывая в сторону кухни, говорю:

– Пока ты рассказываешь, я могла бы принести закуски.

– Спасибо, дорогая, я могу сделать это сама, – отвечает она с улыбкой.

– Знаю, но если не сделаю этого, мне придется снова слушать эту историю про нацистов, и не уверена, что вынесу ее в очередной раз.

Я слышу бешеный стук сердца и чувствую ненависть, которая заставляет выплескивать наружу все, о чем я могу только подумать. Кто знает, может, я не раз думала об этом. В воздухе повисает тишина, и слышно лишь звучащую фоном пьесу для фортепиано. По выражению лиц все понятно.

Я чувствую себя Лариссой. Пару недель назад только она говорила что-то подобное, но сегодня я переняла эстафету, и по ее ошарашенному виду заметно, что она не была готова к такому. Обычно из нас двоих именно она остра на язык, та, за кем стоит последнее слово и у кого лучшие аргументы. Но сейчас она молчит, а я наслаждаюсь этим взглядом. Мне бы очень хотелось навсегда запомнить ее пустое выражение лица. Это будто прощальный подарок.

– Что это было? – шепчет мама, когда заходит на кухню.

– Что именно? – спрашиваю я.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. – Ее глаза сверкают от ярости.

– Я больше не могу слушать эту историю.

– Раньше ты со мной так не разговаривала, – говорит она тихим голосом, чтобы ее гости не услышали, что происходит на самом деле.

– Сейчас все не как раньше, – отвечаю я сухо и смотрю на нее. – Сейчас – это сейчас.

– Ах, вот оно что… Теперь так будет всегда?

– «Всегда» в моем случае продлится недолго, – шепчу я ей в ответ. – Скоро ты от этого избавишься.

Не дожидаясь ответа, я хватаю огромную кастрюлю с супом и оставляю маму одну в кухне.

Хоть и неохотно, но стоит признать, что суп великолепен. Ангелы в моих ушах поют подобно четырехголосому хору, а желудок довольно и расслабленно улегся под моим больным сердцем. Разговоры проходят мимо меня. Мой взгляд падает на нетронутые столовые приборы Лариссы и ее гневное выражение лица. Возможно, они снова поссорились с Бастианом. Мне кажется, они так часто ссорятся, потому что им доставляет удовольствие длительное примирение в конце. Я зачерпываю еще одну ложку супа, и его вкус затмевает пустые разговоры о работе господина Зальцмана и делах моего отца в бюро. Я не обращаю внимания на истории Беттины Зальцман про какие-то путешествия и только в конце понимаю, что и в семье Зальцман не все так гладко, как кажется. Но, если честно, меня это не интересует. В данный момент меня интересует только кремовый суп и его мягкий вкус, остающийся на языке.

Я поглощаю это творение под ноктюрн Шопена. Может быть, это мое воображение, но с тех пор, как стало известно, что я умру, еда стала еще вкуснее, а она и так всегда доставляла мне огромное удовольствие. Я настолько погрузилась в свой собственный мир, что не заметила, как мама встала и вышла в коридор.

Мои мысли тонут в этом наслаждении. Я макаю кусочек хлеба в суп, засовываю его в рот и вижу, как мама возвращается в столовую. Но вместо того, чтобы проглотить еду, я испуганно делаю вдох и вскакиваю, ударяясь о стол, отчего слышится звон посуды. Все взгляды в комнате направлены на меня, а ложка из моих рук падает с громким стуком на пол. Я пытаюсь покашлять, так как мои легкие напряжены и борются с куском хлеба, который я вдохнула. От нехватки кислорода комната плывет у меня перед глазами. Я не могу задохнуться сейчас. Не здесь и тем более не когда он смотрит на меня.

Он

Я продолжаю хватать ртом воздух, слезы катятся по лицу, а руки дрожат. От удушья щеки раскалились, и вместе с ними горит спина, по которой снова и снова стучат руки моего отца. Все стоят, смотрят на меня обеспокоенно и нервничают, но я вижу лишь его.

– Лучше? – спрашивает Карл Зальцман, и только тогда я замечаю его руку на своем плече. Я откашливаюсь и смущенно киваю. – Глоток воды? – господин Зальцман тянется за стаканом, но он его опережает.

– Вот, держи.

Его голос такой же, как и его взгляд, и мои ноги подкашиваются, когда я чувствую его запах. Стиральный порошок и немного дезодоранта. Ничего больше. Чистый и опрятный. Я хочу укутаться в этот аромат.

– Спасибо, – шепчу я, но не двигаюсь. Моим глазам нужно задействовать каждую клетку мозга, чтобы разглядеть его. Рукам ничего не досталось.

– Оскар, тут почти ничего нет, – говорит кто-то с упреком, забирает стакан и наливает воду.

– Возьми, Тесса.

Оскар. Рука снова подчиняется мне, берет стакан и несет его ко рту. Я чувствую, как холодная жидкость течет в горло. Я пью и смотрю на него сквозь стеклянный стакан. Это невозможно! Я, должно быть, сплю! Но это не сон. Он здесь. В эту секунду. Стоит напротив и смотрит на меня. Тем же взглядом, что и раньше. Те же искры, то же тепло. Он меня не забыл.

Я опустошаю стакан и ставлю его дрожащими руками на стол. Если бы мое сердце не билось так отчаянно, я бы подумала, что это галлюцинации. Но испарина, слезы и обмякшие коленки ощущаются слишком реалистично. Я так часто мечтала о нем, так часто думала. Об этом особенном взгляде. Тушь щиплет глаза, но я не перестаю тонуть в его взгляде. Эта голубая бездна ударяет мне кулаком в сердце.

– Пойдем, дорогая, садись, – я слышу голос отца и чувствую его дыхание.

– Наверное, она хочет сначала освежиться, дорогой, – говорит моя мать с улыбкой и берет меня за руку.

– Ты права, – отвечает он и поворачивается к Карлу и Беттине Зальцман. – Могу ли я предложить вам вина, чтобы оправиться от испуга?

– Ларисса, унеси, пожалуйста, тарелки из-под супа.

– Ты можешь помочь ей, Оскар, – говорит Беттина Зальцман, и одна только мысль о том, что моя сестра подойдет к нему ближе чем на метр, снова сводит судорогой все мои мышцы.

– Пойдем, милая, – говорит моя мать мягко и поворачивается к Беттине. – Мы скоро придем.

– Да, конечно.

Мои зелено-голубые глаза выделяются еще сильнее на фоне лопнувших сосудов. Щеки красные, а белое платье испачкано. Я смотрю на себя и качаю головой. Это я здорово исполнила. Меня навсегда запомнят той, которая подавилась кусочком хлеба. Той, которая, кашляя, забрызгала все супом. Той, что с испачканным лицом и красными глазами. Ну, по крайней мере, он меня точно не забудет. Делаю глубокий вдох и вытираю салфетками черные полосы с лица.

– Все в порядке? – спрашивает мама тихо. Я киваю. – Точно?

– У меня все хорошо.

Ее улыбка по-прежнему выглядит немного озабоченно, но она старается не показывать этого.

– Ты можешь не ждать меня, – говорю я. – Можешь спокойно идти.

– Тебе точно ничего не нужно?

– Нет, ничего не нужно. – Кроме Оскара.

Она кладет мне руку на плечо, а затем уходит. Я привожу лицо в порядок, снова крашу ресницы и собираю волосы в пучок. Румяна мне не нужны. Мой взгляд падает на резинку для волос на полу. Нагибаясь за ней, я вспоминаю, как менее чем два часа назад стояла на этом же месте и не могла дышать, потому что боль почти убила меня. Это было до прихода Оскара.

Так чего же я раздумываю? Мы совсем не знакомы, и, возможно, лучше было бы, чтобы все так и осталось. Точно, это было бы лучше. Но тут ничего не поделаешь: мое сердце колотится, когда я смотрю на него. Я чувствую себя живой с того момента, когда увидела его глаза. Знаю, нет никакого смысла нам быть вместе, и я знаю, что не будет никакого «мы», тем не менее в это мгновение я чуть не лопаюсь от счастья. И это все только потому, что он здесь. Пару метров подо мной.

Невольно вздыхаю. А что, если он и есть тот мужчина, которого я представляла в мечтах? Тогда я безнадежно влюблюсь в него, чтобы вскоре после этого умереть. А для него это будет еще тяжелее. Уставившись на себя в зеркало, раздумываю: а что, если он не такой классный, как я его себе представляла, и хочу ли я узнать это? Или лучше еще помечтать? Расстегиваю молнию и снимаю платье. Оно падает на пол, а я закрываю глаза, потому что не хочу видеть ни шрам, ни реальность. Хочу думать только о свежем запахе Оскара и о том, что я хочу в него укутаться. О том, что его кожа наверняка пахнет так же. От этих мыслей у меня пробегают мурашки по телу.

Я иду в свою комнату, достаю из шкафа тонкий черный свитер с джинсами и надеваю их. В темном небе сверкают молнии, из тяжелых облаков на землю обрушивается проливной дождь, и за яркими вспышками следуют раскаты грома. На улице бушует шторм, а в моей голове бушуют мысли. Я должна уйти с его пути. Должна сделать так, чтобы мы больше не увиделись. Просто вежливо попрощаться в конце вечера и поблагодарить вселенную за эту встречу. Но вечер еще не закончен. Впереди еще примерно его половина, чтобы насладиться глазами Оскара и зафиксировать его взгляд в голове, как тату на теле.

Чуть позже, когда я сажусь напротив него, его глаза улыбаются мне еще до того, как успевают улыбнуться губы.

– Тебе лучше? – шепчет он, и его запах струится мне навстречу. Я хочу ответить, но только киваю. – Точно?

– Боже, она всего лишь подавилась, – фыркает раздраженно Ларисса.

– Все могло закончиться намного хуже, – отвечает он, и его серьезный взгляд заставляет меня сглотнуть слюну.

– Но не закончилось.

– Может, и так, – говорит он уверенно. – Но она могла задохнуться. Это происходит намного быстрее, чем кажется.

– Итак, на чем мы остановились? – говорит Ларисса и кладет себе кусочек лазаньи на тарелку. – Если похоронить еще живого человека… – Она делает паузу. – Случайно, конечно.

– Конечно, – отвечает Оскар.

– От чего тогда он умрет? Задохнется? Или от жажды? Я имею в виду…

– Ларисса! – прерывает ее мать. В ее строгом взгляде читается упрек. – Что это за вопросы такие?

– Я недавно посмотрела сериал «Мост» и с тех пор задаюсь вопросом…

– Чушь, – шиплю я. – Ты спрашиваешь это только для того, чтобы подольше поговорить о моем недавнем недоразумении.

– Да кто говорит о тебе?

– Я думала…

– Тебе будет сложно в это поверить, Тесса, но речь сейчас идет, как ни странно, не о тебе, – говорит она, качая головой. – Или ты была заживо погребена?

– Нет, но…

– Нет, ты тупо подавилась куском хлеба.

– Она могла задохнуться, – говорит тихо Оскар и смотрит на Лариссу. – Я говорю это, чтобы ответить на твой вопрос.

– И как быстро это могло произойти?

– Знаешь, – шепчет он загадочно, – есть такая вещь, которая называется интернет. Может быть, там ты найдешь ответ.

Его взгляд находит меня, и от этой кривой улыбки по телу бегут мурашки. Ему нравится сидеть рядом с Лариссой, но он на моей стороне.