4,99 €
«Кое-что по секрету» – история о семейных тайнах, скандалах, любви и преданности. Секреты вскрываются один за другим, поэтому семье Мортимеров придется принять ряд непростых решений. Это лето навсегда изменит их жизнь. Семейная история, которая заставит вас смеяться, негодовать, сочувствовать героям. Фрэнки Карлайл едет в Йоркшир, чтобы познакомиться со своим биологическим отцом. Девушка и не подозревала, что выбрала для этого самый неудачный день – пятидесятилетний юбилей его свадьбы. Появление Фрэнки разделило жизнь дружной семьи Мортимеров на до и после. Но так ли все было идеально до ее появления? Оказывается, у всех есть свои скелеты в шкафу.
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 468
Lucy Diamond
Something to tell you
Copyright © 2018, Lucy Diamond
© Крупичева И., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
С любовью посвящается моей семье
Выкрашенную белой краской дверь украшали изящный медный ящик для писем и дверной молоток из того же металла. Стоя перед дверью, пытаясь набраться храбрости, Фрэнки Карлайл чувствовала сладкий аромат неярких бархатистых роз, карабкавшихся вверх по стене дома. Ее непокрытую голову согревало теплое летнее солнце. Бриз доносил до нее крики и смех с ближайших спортплощадок и негромкий шум кольцевой дороги вдалеке. «Давай же, – сказала себе Фрэнки. – Это тот самый момент. Именно о нем ты думала последние шесть месяцев. Ты собираешься постучать или нет?»
Этим утром она вышла из дома, преисполненная решимости, чувствуя, что готова. Всю дорогу по гудронированному позвоночнику страны, через центральные графства Англии в Йоркшир, Фрэнки так крепко сжимала руль, что пальцы у нее свело судорогой, стоило ей взяться за рычаг ручного тормоза. Крэйг предлагал ей ехать поездом – говорил, что так намного быстрее, и даже принялся искать в телефоне расписание, – но Фрэнки предпочла собственный автомобиль. Он пригодится, если вдруг придется уносить ноги.
Мили шоссе, заправочные станции и поток машин остались позади, и воспоминания о пути на север уже померкли в ее мыслях по сравнению с совершенно невообразимой ситуацией: она стоит тут, у двери его дома. А что, если он больше здесь не живет? Или, хуже того, не хочет ни о чем знать?
Что ж, был только один способ это выяснить.
В последний раз пригладив спутанные темные волосы, облизнув пересохшие от страха губы, Фрэнки нервно сглотнула и постучала в дверь. Один раз, другой. Звук оказался почти таким же громким, как стук ее сердца. На мгновение ее охватило острое желание развернуться и убежать, сесть в машину и уехать, отказавшись от смехотворной идеи. Но она тут же представила удивленное лицо Крэйга, если она вернется домой и скажет ему об этом – «Как, ты даже не дождалась, чтобы он открыл тебе дверь?» – и сумела совладать с нервами. Она сложила руки на груди и постаралась справиться с волнением. Сделала несколько глубоких вдохов. Эта встреча не должна была стать битвой, не должна была огорчить ее. Фрэнки будет милой, дружелюбной, спокойной. Если он, конечно, откроет дверь. Если он появится!
За спиной Фрэнки проехала машина, и на улице снова стало тихо. Из дома не доносилось ни звука, и она почувствовала, как страх ослабевает, уступая место разочарованию. Фрэнки снова постучала. Возможно, он на заднем дворе, копается в огороде. Или задремал в шезлонге на террасе, а недочитанная утренняя газета осталась лежать у него на коленях. Возможно, он оглох. Или умер.
– У вас все в порядке, милая? – услышала она голос и, обернувшись, увидела женщину, вышедшую из соседнего дома и деловито открывавшую маленькую голубую «Микру» на подъездной дорожке. На вид ей было за пятьдесят, и она оглядела Фрэнки с головы до ног пронзительным взглядом, как будто предчувствуя неприятности.
– Да, – ответила Фрэнки. – Я ищу Гарри Мортимера. – Ей было странно произносить его имя вслух после всех этих лет, говорить о нем как о реальном человеке, а не как о ком-то призрачном, загадочном. – Он все еще живет здесь?
– Гарри? Как же, живет. Хотя сегодня вы с ним разминулись. Несколько часов назад они отправились в сельскую ратушу. – Женщина рассматривала Фрэнки с почти нескрываемым интересом. – Я сама там буду. Ему что-то передать?
Ага, как же. Это будет самый неподобающий поступок на свете.
– Не стоит. Я… Сельская ратуша, вы сказали?
– Да, дорогая, это на Мейн-стрит, напротив «Ко-оп». – Большим пальцем она указала на дорогу. – Вон там, наверху, повернете налево. Дойдете за несколько минут. – Женщина замялась, положив руку на дверцу машины, как будто хотела спросить о чем-то еще.
– Спасибо, – быстро поблагодарила Фрэнки как раз в ту секунду, когда женщина хотела сказать что-то еще, по всей видимости, задать следующий вопрос. – Большое вам спасибо.
Значит, он все еще жив и сейчас в сельской ратуше. «Попался», – подумала она, отправляясь в путь, пока храбрость совсем не оставила ее.
– Прежде всего позвольте мне поприветствовать всех, кто пришел на наш праздник, – сказал Джон Мортимер. – Как приятно видеть столько друзей и членов семьи. Практически все приглашенные смогли сегодня присоединиться к нам, чтобы отпраздновать золотую свадьбу мамы и папы. Это такое счастье для них. Благодарю вас всех за то, что вы стали частью этого торжества и разделите с нами этот особенный день.
Ответом ему стали широкие улыбки, озарившие лица, многие из которых уже разрумянились благодаря бесплатному бару. В зале было четверо взрослых детей Мортимеров, их четыре внука, многочисленные кузены и кузины, друзья Гарри по боулинг-клубу и весь вязальный кружок Джини (восемнадцать самоуверенных женщин плюс один худощавый молодой человек, которого они все без конца опекали). Были здесь и малыши, сидевшие у взрослых на руках, и старые школьные друзья, и многие из тех, кого Джини научила музыке за последние четыре десятилетия (хотя многие из них едва ли смогли бы вспомнить хотя бы несколько нот), и несколько бывших коллег Гарри по школе. В гримерке за сценой крепкий мужчина, покрытый густым фальшивым загаром, раздевшись до пояса, приклеивал к груди волосы.
– Как гласит легенда, – продолжал Джон, – мама и папа познакомились на танцах в этом самом зале. Если верить маме, то папа пригласил ее на танец, поспорив с приятелями. – Он замолчал, пережидая, пока стихнет прокатившийся по залу смех. – Если же верить папе, то мама ответила согласием только потому, что все его друзья хихикали у него за спиной и она его пожалела. Так что это не был традиционный сценарий любви с первого взгляда.
Добродушный смех стал громче, а Гарри и Джини расхохотались, заговорщически прижавшись друг к другу.
– Кто бы мог подумать, – продолжал Джон, – что спустя более чем полвека после этого спора мама и папа будут собираться в свое второе свадебное путешествие, не говоря о том, что они отпразднуют пятьдесят лет супружеского блаженства? – Кто-то одобрительно свистнул, и Джон улыбнулся залу. Он уверенно выступал перед публикой. Годы чтения лекций в университете означали, что он умел работать с аудиторией, поддерживать интерес слушателей и вовремя делать акценты.
Солнце врывалось в окна и освещало Джона, словно специально направленный прожектор. Он пришел на праздник в костюме и галстуке, но теперь пиджак уже висел где-то на спинке стула, галстук оказался в кармане, рукава рубашки были закатаны, а верхняя пуговица сорочки расстегнута. Но он все равно отлично выглядел. Так считала его жена Робин, смотревшая на него с другого конца зала. Джону исполнилось сорок четыре, но он оставался в прекрасной форме: очаровательный и остроумный, высокий и красивый. Аудитория готова была есть у него с ладони. Чтобы в этом убедиться, достаточно было посмотреть на всех этих женщин, не сводивших с него глаз. Все любили Джона.
– Поэтому сегодня праздник дружбы, любви и радости, которую они приносят, – сказал Джон. – Пятьдесят фантастических лет брака, единства, что бы ни случилось. В этом браке были взлеты. Например, рождение их первого и лучшего ребенка, который стоит сейчас перед вами. – Он замолчал и насмешливо улыбнулся. – Правда, потом родились Пола, Дэйв и Стивен… Что ж, давайте скажем, что у мамы с папой были и непростые времена. Разочарования. – Джон усмехнулся, отмахиваясь от протестующих возгласов своих братьев и сестры. – Как бы там ни было, мама и папа были замечательными родителями, замечательными друзьями, замечательными членами общины, и нам всем они очень дороги. Поэтому прошу вас оказать мне честь, поднять бокалы и присоединиться к моему тосту. За Джини и Гарри.
– ЗА ДЖИНИ И ГАРРИ, – хором отозвались присутствующие еще до того, как Джон раскланялся и спустился со сцены. Один из его братьев тут же сделал вид, будто хочет его ударить, а другой обхватил за шею. Тем временем Пола, их сестра, жестами показывала своим сыновьям-подросткам, что видит, как они допивают вино из оставленных бокалов. (Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы мальчишек не вырвало до конца вечеринки.) Партнер Стивена Эдди незаметно изучал сайт eBay в своем телефоне (большое количество Мортимеров всегда заставляло его бездумно тратить деньги). Банни, подружка Дэйва, решила нанести на губы очередной слой помады хотя бы только для того, чтобы не дать себе съесть еще что-нибудь. Секрет номер 376 для сидящих на диете, подумала она и, стуча каблуками, пошла по паркетному полу.
Они умели устраивать хорошие праздники, эти Мортимеры. Дни рождения, Рождество, Хэллоуин – назовите любой праздник, и у них уже наготове плейлист для танцев и битком набиты буфеты, все они наряжены и ждут веселья. Иногда вечеринки были тематическими – Голливудский гламур, к примеру, или Запретные удовольствия, – и тогда члены семьи с самым развитым воображением выдумывали невероятные костюмы и парики, а украшения подбирались за несколько недель. Обязательно были танцы. Алкоголь. Торт. Воспоминания. И лишь изредка – ссоры.
Спустя два с половиной часа после начала сегодняшнего праздника атмосфера начала накаляться. Теплый воздух расслаблял, запреты забывались. Бочонок лучшего горького уже закончился, от нескольких галлонов домашнего пива, которые привез Гарри, почти ничего не осталось, на буфете засыхали несколько сэндвичей.
Столы сдвинули к стенам зала, на сцене выступал актер, пародирующий Тома Джонса, в брюках с плиссировкой и распахнутой на груди сорочке, толпа танцующих позабыла обо всем. Все были счастливы, все наслаждались праздником, и чувство глубокого удовлетворения охватило Робин, собиравшую в пакет для мусора измазанные майонезом бумажные тарелки и ставившую в стопки пустые блюда. Ее место было здесь – в этой семье, в этом племени. Она была единственным ребенком матери-одиночки, ее Рождество всегда было тихим, каникулы она проводила в одиночестве, потому что была слишком робкой, чтобы обзавестись друзьями. Поэтому Робин до сих пор иногда хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться в том, что она в самом деле теперь часть этого шумного, живущего стаей клана Мортимеров.
– WHY, WHY, WHYYYY, De-LI–LAH![1] – взревела толпа, а «Том» откинул голову назад, ожидая, пока допоет хор, и держа микрофон у пухлых розовых губ. При каждом его движении медальон прыгал по его волосатой груди. Губы Робин изогнулись от удивления, когда она увидела, как Дэйв по-братски обнял Джона и Стивена и все трое принялись покачиваться на месте. Стоявший неподалеку Эдди, уступая им дорогу, округлил от удивления глаза, и Робин не могла не ощутить, до чего они с ним похожи. По ее мнению, люди делились на два типа: тех, кто готов был присоединиться к чему угодно, будь то пение хором, горячие аплодисменты под утихающую музыку или крики «Он сзади тебя!» во время пантомимы; и тех, кто был слишком застенчив и неловок, чтобы по-настоящему дать себе волю. Она, к сожалению, всегда принадлежала к лагерю стеснительных людей, была человеком, который с готовностью будет убирать со стола, только бы ее не увлекли на танцпол. Братья Мортимер, само собой разумеется, принадлежали к противоположному лагерю.
И все же так приятно было видеть, что Джон расслабился после нескольких непростых недель на работе. Летний семестр всегда был для него стрессом – экзамены трудны не только для учащихся, – а в этом году студент его факультета покончил с собой в кампусе, и не обошлось без скандала со шпаргалками. Из-за этого Джон в последнее время плохо спал, стал рассеянным и замкнулся в себе. Он умел красноречиво выступать на вечеринках и читать прекрасные лекции по строительному делу студентам последнего курса, но не умел говорить о своих чувствах и погружался в мрачное молчание, если ситуация становилась особенно напряженной. Робин надеялась, что пока Джона не ожидают новые трудности.
Тем временем их одиннадцатилетний сын Сэм, высокий и неуклюжий, склонился над своим телефоном у стены, пока его старшие двоюродные братья где-то веселились со своими друзьями. «Иди и пообщайся с ними», – посоветовала ему мать, и он, буркнув «ага» и ссутулившись, отошел от нее. Сэм, казалось, состоявший из одних только локтей и длинных ног, судя по всему, рано столкнулся с подростковой застенчивостью и сразу опускал глаза в пол, стоило только кому-то с ним заговорить. А вот Дейзи, его девятилетняя сестра, в которой не было ни капли робости, стояла среди малышей возле стола с тортом и, бурно жестикулируя, вела какую-то игру с воздушными шарами. Робин догадывалась, что с минуты на минуту ее дочь обрушит на их головы новую информацию о насекомых – это было ее нынешнее увлечение, – которая могла быть совершенно неинтересна всем остальным. Хотя это ее обычно не останавливало.
– My, my, MYYYY, De-LI–LAH! – толпа снова поддержала двойника Тома Джонса. – Why, why, WHYYY, De-LI–LAH!
– «Почему» и есть главный вопрос, – сказала Пола, подходя к Робин с бокалом красного вина в руке. Робин иногда чувствовала себя несколько блеклой на фоне эффектной золовки с ее блестящими темными волосами, уложенными в каре с идеальной челкой, и великолепными бровями. Пола работала агентом по продаже недвижимости в центре города и всегда носила шелковые блузки, облегающие юбки и туфли на высоких каблуках, на которых Робин начала бы спотыкаться уже спустя пять минут. В этот день на Поле было темно-розовое платье с пышными оборками на талии и серебряная цепочка с подвеской в виде пера. – Почему, почему, почему мама и папа пригласили выступать этого прохвоста с оранжевым лицом? И почему он решил, что это хорошая идея – спеть песню о том, как мужчина убивает женщину, на праздновании золотой свадьбы? Не самый подходящий выбор, правда?
– Ты права, – рассмеялась Робин. – Милашкой его не назовешь.
– Хуже того, он вот-вот споет «Sex Bomb», они все начнут двигать тазом, и у одного из стариков точно начнутся проблемы со спиной. – Пола с комическим отчаянием закатила карие глаза к потолку.
– Я бы сказала, что самые высокие ставки на тетю Пен, – ответила Робин, и они обе хихикнули, глядя на ту, о ком шла речь. Тетя Пен положила одну пухлую руку на дрожащее декольте, а другую подняла вверх и подпевала. – Увидишь, она поставит кому-нибудь синяк под глазом с этими ее жестами.
Пола фыркнула, но тут ее глаза сузились: она увидела, как один из ее сыновей снимает на телефон танцующую двоюродную бабушку.
– Попался, – процедила она. – Ты смотри, маленькие мерзавцы собираются выложить это на YouTube… Эй! – крикнула Пола, торопясь к сыновьям. Ее волосы переливались в свете неоновых огней диско. – Только не это!
Робин смотрела ей вслед и улыбнулась, когда Пола схватила виновного за плечо, словно офицер полиции, производящий арест. Вернувшись к уборке, она было решила, что стоит все-таки доесть последнюю сосиску в тесте, а не обрекать ее на упокоение в глубинах мусорного мешка, когда заметила новую гостью на вечеринке, которая была ей незнакома. Эта женщина остановилась у входа и осторожно оглядывала зал. Было что-то настолько знакомое в ее лице сердечком, в широко расставленных глазах и курносом носе, что Робин замерла. Должно быть, она из друзей семьи, хотя… Робин давно знала Мортимеров и думала, что к этому времени познакомилась уже со всеми их друзьями и соседями.
Это ее воображение так разыгралось или женщина не туда попала? Вместо того чтобы устремиться вперед, сжимая в руке подарок и выискивая в зале Джини и Гарри, как все остальные гости, она оглядывалась так, будто никого не узнавала. Незваная гостья? Робин нахмурилась. Или ошиблась адресом?
Завязывая мешок с мусором, Робин с интересом наблюдала, как выражение лица незнакомки неожиданно изменилось, мышцы щек напряглись. Повернувшись, чтобы увидеть, что привлекло незнакомку, Робин поняла, что та смотрит на Гарри, занятого разговором с завсегдатаями боулинг-клуба. Он смеялся и выразительно жестикулировал, определенно рассказывая одну из своих любимых небылиц. Обернувшись, Робин увидела, как незнакомка быстро двинулась в его направлении, не сводя с него глаз.
По коже Робин побежали мурашки – предвестники несчастья. В детстве у нее был джек-рассел-терьер, который всегда застывал на месте и начинал лаять при приближении грозы, как будто чувствовал электрические разряды в воздухе. Она мысленно слышала его лай, предупреждавший, что ветер меняется.
Робин занервничала, наблюдая, как женщина идет через зал к Гарри. И тут она увидела, что лицо свекра застыло. Улыбка увяла. Он не отрываясь смотрел на женщину, вытаращив глаза так, словно увидел привидение. Гарри побледнел и, не закончив историю, вышел из круга друзей навстречу женщине. Они оба отошли к стене, а Джини смотрела на них, ничего не понимая. Робин не могла отвести от них взгляд, уверенная в том, что происходит нечто важное.
– Отлично! – воскликнул в этот момент «Том Джонс». – Все чувствуют себя сексуальными? Эта песня точно для вас! – Музыканты заиграли первые такты песни «Sex Bomb», вызвав радостные крики стайки тетушек, а члены вязального кружка Джини выстроились в линию, готовясь начать зажигательный танец.
– Что я тебе говорила? – со смехом спросила Пола, появляясь рядом с Робин и хватая ее за руку. – Идем, давай поразим толпу нашими движениями.
– Скорее поставим детей в неловкое положение, – ответила Робин, представляя ужас на лице сына, когда он увидит ее попытки потанцевать. Но она справилась с нежеланием, позволив золовке вывести ее на танцпол.
Через несколько минут, когда Робин снова посмотрела через зал, чтобы узнать, как там дела у Гарри и незнакомки, она увидела, что они ушли. Джини тоже не было. Возможно, это все ерунда, сказала себе Робин и выбросила ситуацию из головы.
Только это не было ерундой.
Дорога обратно в Лондон выдалась кошмарной. Где-то в Нортхантсе перевернулся грузовик, и проехать можно было только по одной узкой полосе. Ближе к дому, в пригороде Лондона, одна пробка сменяла другую. У Фрэнки щипало глаза, она как будто оцепенела, переключаясь с первой скорости на вторую и обратно в бесконечной очереди автомобилей.
Когда она еще только решила съездить в Йорк, она думала о том, чтобы провести там выходные: побродить вокруг Йоркского собора, прогуляться по Шемблз[2], представляя, как ее мама гуляла по тем же самым улицам, молодая и беззаботная. Фрэнки даже помечтала о том, чтобы в некоем розовом будущем вернуться сюда с Крэйгом и Фергюсом, чтобы познакомить их с Гарри в попытке соединить два ее мира в одной семейной диаграмме Венна[3]. Но теперь это казалось невозможным. Даже сама идея была смехотворной.
Фрэнки прокручивала в голове возможные сценарии. Она опоздала, и Гарри уже умер. Ему это все неинтересно, и он попросит ее уйти. Он будет отрицать знакомство с ее матерью и отводить взгляд. Но вариант, при котором она случайно попадет прямо на празднование его золотой свадьбы, никогда не приходил ей в голову.
У Фрэнки пересохло во рту, ладони вспотели, и она стояла у входа в зал, охваченная паникой, чувствуя, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой, как будто у нее разом отняли все силы. Крэйг с самого начала предлагал ей сперва написать письмо, представиться Гарри на расстоянии, чтобы дать ему возможность переварить ситуацию. Разумеется, Фрэнки понимала, что Крэйг прав. Но он зарабатывал на жизнь писательством, и написать письмо ему было легче легкого, а вот ей… нет. Она подумала, что будет проще постучать в дверь, поздороваться с Гарри и сразу начать разговор. По крайней мере, так будет понятнее, с каким человеком имеешь дело.
И вот где она оказалась: в битком набитом, душном зале сельской ратуши, где на сцене пел двойник Тома Джонса в обтягивающих брюках, где сверкали огни диско, танцевали подвыпившие люди, а поперек зала был натянут огромный золотой транспарант с надписью «ПОЗДРАВЛЯЕМ ГАРРИ И ДЖИНИ! 5 °CЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ!» Она ехала, чтобы найти отца, но умудрилась наткнуться на всю его семью. По множеству причин это было совершенно неподходящее место для начала разговора об отцах, дочерях и секретах, которым несколько десятков лет.
Но она же проделала весь этот путь, в смятении думала Фрэнки. И Крэйг составил рабочий график так, чтобы провести выходные с Фергюсом. Да и сама Фрэнки уже потратила достаточно на бензин и номер в бюджетном отеле, а для нее это были немалые деньги. Но какова альтернатива? Испортить праздник Гарри Мортимеру только потому, что ей не хотелось, чтобы деньги на поездку были потрачены впустую?
Разочарование придавило ее, пригвоздив к полу. Не то время, не то место. «Вот что получаешь, когда действуешь сгоряча, когда думаешь только о себе», – в отчаянии сказала себе Фрэнки. Но в ту минуту, когда она уже собралась уйти, оставив их праздновать, она заметила мужчину в толпе и мгновенно узнала его. Высокий, розовощекий, копна седых волос, смеющиеся карие глаза… Неужели это он? В самом деле он? Фрэнки импульсивно направилась через зал, не успев остановить саму себя, а потом он увидел ее, и его глаза широко распахнулись от удивления. Он двинулся ей навстречу.
– Я… Мы встречались? – спросил Гарри хриплым, почти дрожащим голосом. На его лице появилось затравленное выражение.
Фрэнки так долго представляла себе этот момент. И вот он наступил, и она чувствовала себя так, будто в голове бушевало электричество, в горле застрял ком, слишком яркий свет бил в глаза.
– Я… Нет, мы не встречались, – честно ответила она. Фрэнки не могла отвести глаза от его лица, видя такой же нос, как у нее, такую же линию нижней челюсти. Он стоял перед ней в бежевом льняном пиджаке и блестящих кожаных ботинках, держа в руке стакан с пивом, от него исходил слабый запах одеколона с ароматом лайма. Это был он, живой человек, отвечавший примерно за половину ее генов. Фрэнки с трудом сглотнула и заставила себя договорить: – Но, думаю, вы знали мою мать.
Гарри медленно кивнул, как будто уже догадался об этом.
– Кэти, – произнес он, и его губы на мгновение сжались, на лице отразилось сильное чувство. – У тебя ее глаза. Я всегда думал…
– Она умерла, – быстро прервала его Фрэнки, чтобы сказать сразу все. – Она умерла в прошлом году. – Ее руки беспомощно повисли вдоль тела. Ей было невыносимо думать о последних днях матери в хосписе, о похоронах и о пустыне, которой стало теперь ее сердце.
– Мне очень жаль.
Повисло напряженное молчание, а потом Гарри снова заговорил.
– Кэтрин Холлоуз, – сказал он едва слышно, как будто воспоминания в его голове становились ярче. – Она просто исчезла в конце того лета. С тех пор я ничего о ней не слышал. – Гарри внимательно посмотрел на Фрэнки, вглядываясь в ее черты. – А ты…
– А я была причиной ее исчезновения, – подтвердила Фрэнки. «Объяснила очевидное», как выразился бы Крэйг. – Послушайте, – продолжала она виноватым тоном, – я понимаю, что это не лучший день для нашей встречи, поэтому…
– Все в порядке, Гарри? – Неожиданно рядом с ним появилась женщина с серебристыми, коротко подстриженными волосами, одетая в платье цвета мяты. Жестом собственницы она положила руку на рукав его пиджака. Она быстро перевела взгляд с Фрэнки на Гарри. Воздух как будто потрескивал от подозрений.
– Поэтому это может подождать до другого раза, – быстро добавила Фрэнки, догадываясь, что это его жена, та самая Джини со сверкающего транспаранта. Вероятно, она была не в курсе того, на что был способен ее муж тридцать пять лет назад. – Не волнуйтесь об этом.
Гарри замялся.
– Я даже не знаю твоего имени, – негромко сказал он. Его глаза светились добротой и дружелюбием. – Ты мне скажешь, как тебя зовут?
– Гарри, они хотят, чтобы после этой песни мы разрезали торт, – вмешалась его жена и потянула мужа за руку. Лицо женщины напряглось и сильно порозовело, и она больше не смотрела на Фрэнки. «Неужели она догадалась?» – ахнула про себя Фрэнки.
Ей стало не по себе от чувства вины. В ее планы не входило стать причиной семейной ссоры.
– Меня зовут Фрэнки, – сообщила она, когда женщина уже тянула Гарри за собой.
Он обернулся через плечо.
– Фрэнки, – повторил он, и они снова посмотрели друг на друга. – Что ж, тогда в другой раз. Обещаю. – Жена твердой рукой повела его через зал, и на этом все закончилось.
Охваченная горячим стыдом за собственную импульсивность и неуклюжесть, Фрэнки вышла из ратуши и, опустив голову, торопливо вернулась к своей машине. Когда она застегивала ремень безопасности, руки у нее тряслись, и больше всего ей хотелось опустить голову на руль и заплакать. Только мысль о любопытной соседке, которая примется барабанить в стекло – «С вами все в порядке, милая?» – и задавать ненужные вопросы, заставила Фрэнки повернуть ключ в замке зажигания и уехать.
Оказавшись в безопасности своего гостиничного номера, она рухнула на кровать и лежала в оцепенении, ее голова кипела и кружилась от мыслей о том, что вот-вот произошло. Она встретилась с ним. Она с ним говорила. Он действительно существовал. Он посмотрел на нее и узнал глаза ее матери, они признали друг друга, общая кровь им подсказала. Кэти, снова и снова слышала она его дрогнувший голос.
Но потом она вспомнила напряженное выражение лица его жены, которая, услышав лишь одну фразу мужа, как будто пришла к обвинительному заключению и, возможно, даже узнала правду. Фрэнки поморщилась, вспомнив, как женщина по-хозяйски вцепилась в руку мужа, как отчаянно ей хотелось увести его.
– Что ж, простите меня, Джини, – на этот раз вслух произнесла Фрэнки, когда машины опять встали в пробке. – Я никого не хотела огорчать. Но я существую. Я живой человек. И нравится вам это или нет, частично в этом виноват ваш муж.
– И вот он все-таки сказал: «Нет, слишком поздно, между нами все кончено». И она была совершенно опустошена, умоляла его, просила передумать. Но он был так зол. В его глазах сверкала ненависть, и он оттолкнул ее, чтобы уйти из дома.
– Боже, – сказала Робин, чистившая горох за столом в кухне матери.
– А потом она потеряла равновесие, упала в коридоре и ударилась головой о радиатор. И вот она лежит там и не шевелится, а по его лицу понятно, что он думает: «Черт, неужели я убил ее? Что я наделал?» И это был конец. Поэтому мы не узнаем, жива она или умерла, до следующей недели! – Элисон чистила морковь, и ее глаза блестели от возбуждения. Она была горячей поклонницей сериала «Катастрофа» и ни разу не пропустила ни одной серии. «Я никак не смогу пойти, – говорила она, иногда с недоверчивым смешком в голосе, если ее куда-то приглашали вечером в субботу. – Идет мой любимый сериал!»
Робин не стала бы возражать, вот только у мамы такое обязательное к просмотру шоу находилось каждый вечер, и это означало, что в последнее время она никуда не выходила. И, разумеется, Элисон не желала смотреть ничего в записи. Это совсем не одно и то же! Она была участницей форума любителей телевидения в Интернете, где они все общались друг с другом онлайн во время программы, разбирая нити сюжета, обсуждая возможное развитие событий, чтобы еще с самого начала разобраться в «детективе». Недавно Элисон попросили стать одним из модераторов форума, поэтому она чувствовала себя обязанной следить за разворачивающейся дискуссией. «Это удерживает меня от шалостей», – обычно говорила мать, но Робин уже хотелось, чтобы та проказничала больше, а не меньше.
– Звучит очень драматично, – прокомментировала Робин рассказ Элисон, проводя ногтем большого пальца по стручку гороха и глядя на детей через открытую заднюю дверь. Сэм молча, не шевелясь, лежал в гамаке, а Дейзи сосредоточилась на том, чтобы построить в сарае препятствие на пути мокриц. День был облачным, изредка налетавший бриз приносил из сада аромат пышных белых гардений и лилий, вокруг которых кружились пчелы, напоминая, что на дворе середина лета. В этом доме из красного кирпича в Харрогите Робин провела вторую половину своего детства после большого переезда. Закрыв глаза, она легко представляла себя пятнадцатилетней, делавшей уроки за этим самым столом и рассеянно подпевавшей Радио 1, звучащему фоном.
Горошина выскользнула у нее из пальцев, упала на пол, и Робин нагнулась, чтобы поднять ее, в ту самую секунду, когда мать спросила:
– Значит, у Джона все в порядке, если не считать того, что его вызвали на эту таинственную семейную встречу? В чем там дело, кстати?
Хороший вопрос.
– Точно не знаю, – ответила Робин. Сначала позвонил Гарри. Он потребовал, чтобы Джон присоединился к остальным Мортимерам у них с Джини дома. Все должны были собраться на «военный совет». Робин ошеломила настойчивость в голосе свекра. Она надеялась, что все в порядке. – Вероятно, это как-то связано с вечеринкой, но я не понимаю, что может быть такого важного, – продолжала она. – Ведь Гарри и Джини сегодня днем отправляются в свое второе свадебное путешествие. Прости, – добавила она, посмотрев на мать, надеясь, что та не обиделась из-за отсутствия Джона. – Надеюсь, он к нам присоединится, если они быстро со всем разберутся. Иначе…
Элисон махнула рукой, показывая, что это разочарование она переживет.
– А как прошел праздник? Хорошо? – спросила она. Ее, конечно же, пригласили, но Робин пришлось, как всегда, извиниться за ее отсутствие. («С твоей мамой все в порядке? – с тревогой спросила Джини. – Она никогда не приходит на наши семейные сборища. Я не видела ее… должно быть, уже года два!»)
– Ну, – начала Робин, стараясь скрыть свое раздражение, охватившее ее при воспоминании о том, как неловко она себя чувствовала в тот момент, – ты бы и сама могла посмотреть, если бы не была так занята просмотром телепередач. Знаешь, – Робин замялась, пытаясь подобрать правильные слова, – я думаю, Джини немного обижена, что ты не пришла, мама.
– Обижена? Брось. У нее было так много гостей, что она бы про меня и не вспомнила. Вероятно, она была только рада, что одним ртом меньше, – ответила Элисон. В раздражении она чистила морковь быстрее обычного. – Я очень счастлива за них, счастлива, что они прожили вместе пятьдесят лет. Я за них рада, но я не понимаю, зачем мне было тащиться по автостраде до какой-то сельской ратуши, чтобы это сказать. Ради бокала теплого вина в компании множества людей, с которыми я даже незнакома? – Элисон повысила голос.
– Ладно, ладно, – примирительно сказала Робин. – Я только хотела…
– Это твой отец любил ходить по вечеринкам, а не я, – Элисон уже настроилась давать отпор. – И потом, у меня вчера утром была свадьба: начало в семь тридцать утра, я едва успела выпить чашку кофе и пробыла там почти до двух часов дня. После этого мне хотелось только вытянуть ноги и перевести дух. В этом ты мне точно не можешь отказать.
– Я тебя не критикую, – попыталась оправдаться Робин, хотя мысленно еще как критиковала мать. Она принялась вскрывать очередной стручок, и в кухне на минуту стало тихо. – Я такого за папой не припоминаю. Что он любил ходить по вечеринкам, – робко добавила она. Ее мать редко вспоминала Рича, отца Робин, который неожиданно умер от сердечного приступа, когда Робин было всего восемь лет. Она была младше, чем сейчас Дейзи. Вот только что отец был рядом, а на следующее утро Робин проснулась и увидела мать, оцепеневшую от горя, и бабушку, собиравшую чистые вещи Робин в сумку и заявлявшую, что внучка отправляется с ней в путешествие на несколько дней. Отцу было всего тридцать пять – такой молодой, – и много лет Робин не могла отделаться от мысли, что ее ждет такая же судьба. «С моим сердцем все в порядке?» – этот вопрос она всегда с тревогой задавала врачу, боясь, что история повторится.
– Ну, в ранней молодости он таким был, – расплывчато ответила Элисон. Ее глаза затуманились. – Но все же…
Робин хотелось расспросить мать. Она отчаянно жаждала больше информации об отце, которая смогла бы оживить ее собственные скудные воспоминания. Но она почувствовала, что мама хочет сменить тему, как всегда в тех случаях, когда разговор заходил о нем.
– Как у тебя самой дела? – поинтересовалась Робин. – Какие новости?
Элисон работала парикмахером, ездила от одной клиентки к другой на своей пастельно-голубой «Хонде Джаз», и ее умение слушать и сопереживать было таким же важным, как и владение ножницами и расческой. Просто поразительно, в чем только ей не признавались клиентки, пока она их стригла, не раз говорила сама Элисон. Возможно, пережитая ею самой трагедия научила ее слушать. Или все дело было в присущих ей доброте и нежелании критиковать. Какими бы ни были причины, но Элисон знала все, что можно было узнать. Когда случалась какая-нибудь история, Элисон разнюхивала ее первой. В другой жизни она могла бы стать журналистом, вела бы расследования, выискивая одну сочную новость за другой.
Робин продолжала чистить горох, пока ее мама рассказывала о ссоре между соседями из-за гигантского купрессоципариса Лейланда, бросавшего тень на весь сад; о планах Риты Дейли устроить вечеринку в «Мосте» в честь выхода на пенсию; о том, что очередной ребенок Джози Симпсон родился на куче чайных полотенец в кухне, а местный курьер, Анил Сингх, упал в обморок, когда заглянул в окно и увидел, из-за чего все эти крики.
– Представляешь, рухнул прямо перед входной дверью! – Элисон хихикнула, наслаждаясь историей. – Он еще и шутил над этим, дурачок!
Робин тоже рассмеялась, но вдруг ее пронзило внезапное воспоминание о том, как она бежала и прижималась к ногам отца, когда он приходил домой с работы, и золотое вечернее солнце освещало его, стоявшего в дверях. А потом его сильные руки поднимали ее высоко в воздух. «Папочка, мой папочка!» – кричала она тогда. «Робин, моя Робин!» – отвечал он ей со смехом.
В возрасте Робин – чуть за сорок – детские воспоминания становятся намного более смутными. Правда ли такое было или ее воображение рисовало сцены, которых никогда не было, чтобы облегчить ее тоску по отцу? Вскоре после его смерти они переехали из их старого дома в Вулвергемптоне в Йоркшир, но Робин все еще помнила моменты той жизни. К примеру, она помнила, как лежала на коричневом клокастом ковре в гостиной и как трудно было поставить на его неровной поверхности игрушечных человечков. Выпуклый стеклянный ромб на входной двери искажал лица. Робин помнила, как расплакалась, когда ее дед заглянул в это стекло, потому что его лицо выглядело ужасным. В камине лежал фальшивый уголь, и она удивлялась, как Санта-Клаус смог спуститься по трубе, потому что камин выглядел совсем не так, как в книжках.
Тем временем Элисон продолжала рассказ о неожиданных родах.
– Но все прошло хорошо. Родилась девочка, семь фунтов десять унций[4], – сказала она, резким движением смахивая морковные очистки в ведерко из-под маргарина, чтобы потом накормить ими соседских морских свинок. – Малышку назвали Талулой. Очень мило. – Элисон принялась резать чищеную морковь, быстро и аккуратно, и круглые влажные кусочки напоминали монеты.
– Та-дам! – раздался в этот момент торжествующий возглас с улицы. Они выглянули из кухни и увидели Дейзи с пыльными коленками и полоской грязи на щеке. Она с сияющей улыбкой стояла возле только что возведенного домика для мокриц. – Он им нравится! – воскликнула девочка. – Идите сюда, посмотрите!
Элисон немедленно вышла из дома и принялась громко радоваться сообразительности внучки, смеясь над тем, что бледно-серые мокрицы проявили невиданный интерес и теперь двигались по дорожкам из прутиков, сооруженных специально для них.
– Боже мой, и все это ты сделала сама? – воскликнула Элисон, и Робин улыбнулась, увидев, какой довольной выглядела Дейзи. Ее густые рыжие волосы падали ей на лицо, когда она сообщала бабушке новые факты.
– Бабушка, ты знала, что у мокриц скелет снаружи? Это называется экзоскелет. Мокрицы относятся к подотряду ракообразных из отряда равноногих, – объяснила Дейзи, немного запинаясь на длинных словах, – а еще…
– Они очень, очень скучные, – раздался из гамака голос ее брата. – Почти такие же скучные, как ты.
– Они не скучные! Бабушка, скажи ему!
Робин чистила горох, пока ее мать разбиралась с детьми. Несмотря на свои слова, отчасти она была рада, что Элисон не пошла на вечеринку, и не в последнюю очередь оттого, что Джон сильно напился. Робин с трудом дотащила его до такси. Этим утром лицо у него было бледное и помятое, как старый бумажный пакет, и он выглядел очень подавленным. Похмелье ли было причиной его молчания? Или он что-то обдумывал? Робин определенно нужно было улучить момент и поговорить с ним, докопаться до того, что у него на уме.
– Больше всего мне в моих детях нравится то, что они все такие разные, – однажды призналась ей Джини. – Джон – амбициозный. Пола – верная. Дэвид всегда всем доволен. Что же касается Стивена, он был ребенком-сюрпризом и с тех пор не перестает меня удивлять!
В тот момент Робин понравилось, что ее мужа назвали амбициозным. Но Джон был не только амбициозным, но и беспокойным, поняла Робин. Недовольство статусом-кво заставляет человека идти вперед, бесконечно пытаться достичь большего. Не лучше ли быть всегда довольным, как Дэвид? Просто наслаждаться тем, что у тебя есть?
– МАМА! Я же просила, подойди и посмотри на домик! – крикнула Дейзи, и Робин моргнула, отгоняя тревоги, а потом послушно вышла на солнце.
Все построили дома, подумала Робин, садясь на корточки, чтобы восхититься усилиями дочки. Настоящие, или воображаемые, или для мокриц, все так много трудились, чтобы создать и построить, сделать окна и двери, чтобы назвать место домом, как будто этого было достаточно, чтобы отгородиться от всего плохого. Мысли Робин вернулись к их собственному теплому, комфортному дому в тихом тупике, доме, где в шкафах стоял фарфор, а в ванной – зубные щетки, где диваны были продавлены прыгавшими на них детьми. Это была жизнь, которую они вместе с Джоном создавали для своей семьи, вещь за вещью, год за годом, воспоминание за воспоминанием. Она подумала о том, что муж стал в последнее время часто задерживаться по вечерам. Она надеялась, что их уютному маленькому миру не угрожает катастрофа. Ведь так?
Пола Брент умела всегда и во всем видеть хорошее. На работе она не моргнув глазом называла маленькую сырую дыру «выгодным вложением». Будучи матерью двух мальчиков-подростков, она научилась находить положительное там, где другие его не видели. Когда Полу вызвали в школу, потому что ее старший сын испортил стену граффити, она ответила: «По крайней мере, он знает, как пишется слово “вагина”». И, помоги ей бог, она семнадцать лет была замужем за Мэттом Брентом и все еще находила забавными письма, адресованные «Мистеру и миссис Брент». Но в этот день, в гостиной родительского дома, в той самой комнате, где она в детстве смотрела мультфильмы, лежа на диване, и где в дальнем углу каждый год ставили рождественскую елку, она понимала – все, что казалось ей простым и ясным, теперь разрушено. Оказалось, что в некоторых ситуациях увидеть что-нибудь хорошее попросту невозможно.
– Увы, я должен вам всем признаться, что в прошлом у меня был роман на стороне. – Таким гамбитом открыл игру ее отец, и эти слова вонзились в ее мозг, словно шрапнель. Поле пришлось вцепиться в подлокотник дивана, потому что ей показалось, что пол уходит у нее из-под ног, как на борту корабля, терпящего крушение. Подождите – что? Папа изменил маме? Папа, самый добрый мужчина в мире, так поступил с их доброй красивой мамой? Нет. Это невозможно.
Должно быть, это что-то вроде розыгрыша, сказала себе Пола, одна из его идиотских шуток. Потому что ее родители должны были в этот день отправиться на Мадейру, где их ждал второй медовый месяц, ради всего святого! Они так предвкушали неделю на острове, солнце и херес, и новые купальные костюмы уже лежали в чемодане. Отец так шутит, верно?
Но когда Пола повернулась к матери, чтобы получить подтверждение, по ее спине побежали мурашки. У Джини дрожали губы, как будто ей хотелось плакать. Глаза были красными, вокруг них залегли темные круги. Тело матери напряглось, она крепко обхватила себя руками за талию, как будто боясь рассыпаться на кусочки. Даже такая оптимистка, как Пола, должна была признать, что ничего хорошего это не обещало.
Ее братья казались такими же ошеломленными, как и она сама.
– В самом деле? – изумленно спросил Стивен, но их отец еще не договорил. Было кое-что еще. И это было еще хуже.
– И вчера я узнал… – Гарри посмотрел на свои руки, на мгновение сжал их на коленях и взорвал вторую гранату: – Что у меня есть дочь. Ваша сводная сестра.
– Какого чер… – Джон вскочил с места и, вытаращив глаза, повернулся к Джини, в отчаянии ожидая, что хотя бы один из родителей начнет говорить разумно. – Мама, это правда? Нет ведь?
Джини крепко сжала губы, и Пола почувствовала, как ее сердце разрывается при виде боли на лице матери.
– Это правда, – подтвердила Джини, ее подбородок задрожал.
– Ох, мама… – Пола обняла ее, будто пытаясь защитить от удара. Джини никогда не показывала свои чувства. Она много лет проработала учителем музыки и справлялась с плохим настроением или разочарованием, играя что-нибудь громкое, рвала струны, пока не чувствовала себя лучше. «Прелюдия до-диез минор» Рахманинова для раздражения средней степени. «Революционный этюд Шопена» в тех редких случаях, когда она сердилась по-настоящему. А теперь она была настолько опустошена, что едва ли смогла бы сыграть хотя бы одну ноту.
– Послушайте, мне очень жаль, поверьте, – продолжал Гарри, и выглядел он совершенно несчастным. – Простите меня. Но до вчерашнего дня я понятия не имел, что эта девушка – вернее, эта женщина – существует.
– И кто же она? – выпалила Пола, поворачиваясь к нему. – И почему она явилась сейчас? Именно на вашу золотую свадьбу?
– Она пришла на праздник, – прерывающимся голосом сказала Джини.
– На праздник? Ты что, пригласил ее, папа? – Даже в голосе Дэйва, самого мягкого и спокойного из всех детей Мортимеров, звучало недоверие.
– Нет! Судя по всему, она сначала приехала сюда, а Линн сказала ей, что мы в ратуше… – Гарри нервничал, вертелся на стуле, и ему явно хотелось оказаться подальше от всего этого. – Все произошло совершенно неожиданно. Думаю, ей было весьма не по себе…
Стивен фыркнул:
– Ну не настолько не по себе, если она все-таки появилась. На празднике в честь вашей золотой свадьбы. Боже!
Пола промолчала, приходя в себя после второй волны шока, накрывшей ее, когда она осознала реальность. Папа с другой женщиной. У папы другой ребенок. Семья Мортимер раньше всегда казалась ей нерушимой, такой крепкой, такой прочной. Ее родители всегда были для нее лучшей рекламой счастливого брака! Это как снова узнать, что Санта-Клауса не существует, только хуже, в миллион раз хуже.
– Время было неподходящее. Она понятия не имела… – говорил ее отец слабым, виноватым, таким непохожим на его привычный, жизнерадостный и уверенный голос.
Поле было плевать на неудачно выбранное время и на то, о чем думала та женщина. Сейчас она видела только мать, сломленную, несчастную. Пола была не в силах смотреть на отца, так она была ошарашена.
– Черт! – Джон покачал головой. Джини даже не сделала ему замечание, чтобы он не чертыхался, и это доказывало, насколько все плохо. – Она хочет денег или чего-то еще? Зачем она приехала?
– А что, если она лжет? – предположил Стивен, в его голосе звучало подозрение. Он был самым младшим из детей Мортимеров и теперь работал в адвокатской конторе рядом с Королевским театром. Все детство ему доставалось от старших детей, поэтому из него вышел замечательный адвокат для тех, с кем обошлись несправедливо.
– Не думаю, что она приехала из-за денег, – ответил Гарри. – По крайней мере, она об этом не упомянула. И она не лжет. Едва взглянув на нее, я понял, что она… что она моя. Прости меня, любимая, – добавил он, когда Джини обиженно шмыгнула носом и высморкалась. – Да и зачем ей лгать? Зачем кому-то такое придумывать? – Гарри вздохнул. – Все это было как гром среди ясного неба.
– И это говоришь ты? – резко сказала Пола. В ней бушевал гнев. До этого момента она никогда не могла сказать ничего плохого о своем отце. Всю жизнь он был ее героем, забирал ее из ночных клубов, когда последний автобус уже ушел; он вел ее к алтарю в день свадьбы, отвез в родильное отделение, когда у нее раньше времени начались роды, а Мэтт работал в окрестностях Лидса. Как единственная дочь, она всегда чувствовала себя такой особенной, такой любимой, сокровищем для своего отца. Но теперь, как оказалось, у нее была соперница. Неожиданно она оказалась вовсе не такой особенной, как ей представлялось.
– Но даже если ей действительно нужны деньги, – снова заговорил Гарри, неожиданно расхрабрившись, – то я ей их дам, если она меня об этом попросит. – Он обвел взглядом свою семью, готовый к их возражениям. – Потому что итог таков: я ее отец, и нам всем придется привыкнуть к этому факту. Я понимаю, вам это неприятно, но такова ситуация. Я уже попросил прощения у вашей матери, я попросил прощения у каждого из вас четверых. Не знаю, что еще вы хотите от меня услышать. – Он откашлялся. – Кстати, ее зовут Фрэнки. И это все, что я о ней знаю, если не считать того, что ей примерно тридцать четыре года.
Примерно тридцать четыре. Несколько секунд все молчали, и Пола догадалась, что все подсчитывают в уме. Стивену тридцать восемь. Неужели их отец действительно оказался настолько мелким человеком, что завел роман, пока его жена, как могла, справлялась с четырьмя детьми, старшему из которых не исполнилось еще и десяти? Самой Поле было в то время около семи. Семь лет, и все, что ее интересовало, – лошади и собаки, гимнастический клуб и печенье брауни. Она почувствовала во рту вкус желчи при мысли о том, что отец развлекался у них за спиной. Получал удовольствие на стороне, потом возвращался домой, чтобы вновь играть в хорошего папочку и читать им перед сном истории о приключениях. Отвратительно. Мерзко. Немыслимо!
– Ну, для всех нас это своего рода шок, – подал голос Дэйв, бывший миротворец, пока остальные в ужасе молчали. – Да и для тебя, папа, тоже, если ты понятия не имел об этой… об этой Фрэнки. – Он произнес это имя так, словно оно странно ощущалось у него на языке, словно он боялся, что при упоминании об этой женщине она вновь появится перед ними. – Но вы же все равно едете в отпуск, так? – продолжал Дэйв, обращаясь к родителям. – Возможно, вам нужно уехать от всего этого, побыть одним.
Что? И запрятать всю эту печальную историю под ковер, как будто ничего не было? Пола не верила своим ушам. Как это могло сработать? Если бы они с Мэттом оказались в подобной ситуации, отпуск был бы в ее мыслях на последнем месте. Она бы скорее испытывала желание сбросить его с ближайшего утеса.
Братья, судя по всему, были другого мнения.
– Да, надо ехать, – сказал Джон тоном, призывавшим взять себя в руки и сохранять спокойствие.
– Немного солнца, возможность поговорить… – ободряюще добавил Стивен.
Пола сжала руку матери, не желая оскорблять ее, присоединившись к братьям.
– И… что ты решил, папа? – спросила она, когда повисло напряженное молчание. – То есть я хочу спросить – мы с ней познакомимся, верно? – Задавая этот вопрос, она содрогнулась. Выросшая среди мальчишек, Пола всегда мечтала о сестре, чтобы делиться с ней секретами и строить заговоры, но не о такой сестре, которая свалилась им как снег на голову. – Она… местная? – добавила Пола, не до конца уверенная в том, какой именно ответ хочет услышать.
Гарри неловко пожал плечами.
– Все произошло так быстро, что мы едва успели сказать друг другу «привет». Боюсь, я понятия не имею, где она живет, – признался он.
Глаза Джини вдруг превратились в буравчики.
– Нам нужно было резать торт, – сказала она, и ее голос стал опасно тонким. Мама была не просто возмущена, с тревогой осознала Пола. Внутри у Джини все кипело от гнева и унижения.
– Но ты же взял у нее номер телефона, папа? – спросил Джон. – Какие-то другие контакты?
Гарри с сожалением покачал головой.
– Она ушла прежде, чем я успел спросить ее, – признался он. – Я даже не знаю ее фамилии. Нам остается только надеяться, что она со мной свяжется. Иначе… – Он развел руками. – Иначе мы можем никогда больше ее не увидеть.
– Вот и хорошо, потому что я не хочу, чтобы ты снова с ней встретился, – неожиданно сказала Джини, и все повернулись к ней. Мать немного выпрямилась, сидела почти царственно, и ее подбородок был яростно вскинут. – Ты слышишь меня? Я больше не хочу слышать даже ее имени в этом доме. Либо она, либо я, Гарри Мортимер. Ты понял? Она или я.
Фрэнки жила в Западном Лондоне в квартире на четвертом этаже, и лифт, как это часто случалось, когда она была особенно уставшей, опять не работал. К тому времени, когда Фрэнки поднялась по лестнице с сумкой, в которой лежало все необходимое для поездки на выходные, на лбу у нее выступил пот, тяжелые, липкие волосы жгли шею. Воздух был влажным, облака зловеще нависли над городом, и чувствовалось, что гроза на горизонте готовится к большому эффектному выходу.
– Привет! – крикнула она, с трудом войдя в квартиру и бросая сумку на пол у ног. До нее донесся взволнованный голос Фергюса, за ним отозвался Крэйг:
– Привет!
Он звонил накануне вечером, но ей не хотелось обсуждать по телефону неловкое воссоединение с отцом. Поэтому она переключила телефон на голосовую почту и отправила сообщение: «Валюсь с ног! Завтра тебе все расскажу».
– Мамуля! – завопил Фергюс, выбегая из гостиной и бросаясь к ней. Он обхватил руками ее ноги, прижался к ней. Фрэнки опустила руку, погладила его кудрявую голову, успокоенная его присутствием. Фергюсу было четыре года, и это было маленькое толстенькое существо, которое ужасно хотелось потискать, с копной черных кудрявых волос вокруг сияющего пухлощекого личика.
– Осторожно, ты меня уронишь! – со смехом воскликнула Фрэнки и едва не потеряла равновесие, наклонившись, чтобы обнять его. Ее дорогой маленький мальчик с шаловливым, воркующим смехом и ручонками, которые теперь крепко обнимали ее за шею, – вот кто был ей сейчас нужнее всех. – Я скучала по тебе, – сказала она ему, прижимаясь к нему носом.
– Сильно? Очень сильно?
– Очень, очень сильно. Так сильно, что даже и представить нельзя!
Явно довольный таким ответом, малыш поцеловал мать в щеку, вывернулся из ее рук и побежал обратно по коридору.
– Папочка! Это мамуля, – радостно сообщил он выходившему из комнаты Крэйгу.
– Добро пожаловать домой. – Крэйг вглядывался в лицо Фрэнки, пытаясь понять ее настроение. – Ты в порядке? Как все прошло?
Он поцеловал ее, и она прижалась к нему. Они были вместе три года. Крэйг был добрым, хорошим и надежным. Он был именно таким, каким следует быть любимому человеку.
– Я в порядке, – ответила Фрэнки. Это, по крайней мере, было правдой. Она была жива, дышала и не рассыпалась на части. Потом она вздохнула, потому что Крэйг ждал продолжения истории, а ей было больно ее рассказывать. – Все прошло не совсем так, как я надеялась, – в конце концов призналась она.
– Ох! – Крэйг погладил ее по волосам точно так же, как она гладила Фергюса.
– Мне кажется, я все испортила. Ты был прав, мне не следовало ехать туда без предупреждения. Оказалось, что я выбрала самое неудачное время. – В горле набух ком. Крэйг всегда был готов принять ее сторону, но трудно было признаться кому-то еще, что тебя отвергли. Что ты выставила себя дурой.
– Я собрал ПОЕЗДА, мамуля. Я собрал ПОЕЗДА! – К ним вернулся Фергюс, торжествующе схватил ее за руку, пытаясь потащить за собой в маленькую гостиную, которая в любой момент времени воспринималась на восемьдесят процентов как место сборки поездов.
– Круто! – воскликнула Фрэнки, позволяя сыну отвести ее в гостиную и продемонстрировать его последнее достижение. Фергюс обожал поезда. А еще динозавров, астронавтов, животных из зоопарка, мусоровозы, белок и водяные пистолеты. Но все же поезда возглавляли этот список.
– Потом мне все расскажешь, – сказал Крэйг, и Фрэнки кивнула. – Послушай… – Он замялся. И Фрэнки повернулась к нему. – Теперь, когда ты вернулась, ты не будешь возражать, если я возьмусь за работу, чтобы наверстать? Мне нужен час или около того. А потом я приготовлю нам что-нибудь поесть. Ты не против?
– Нет, все в порядке, – сказала Фрэнки, потому что она слишком устала, чтобы заниматься чем-то еще. И мысль о том, чтобы играть в поезда, строить мосты и станции, изображать ужас, когда Фергюс с энтузиазмом разыгрывает аварию, казалась по-настоящему успокаивающей. Что угодно, только бы отвлечься. И потом, так всегда и бывает, если в семье два самозанятых человека и один непоседливый ребенок. Час тут, двадцать минут там, чтобы все было сделано.
Крэйг был журналистом. Фрэнки прочитала о них с Фергюсом в колонке Крэйга «Папа дома» в воскресной газете еще до того, как познакомилась с ними. Крэйг начал вести беззаботную и невероятно трогательную колонку, чтобы подробно рассказать о взлетах и падениях в жизни одинокого отца и о тех испытаниях, которые выпадали на его долю. У Фергюса было не самое легкое начало жизни. Он родился с заячьей губой и первые несколько месяцев страдал от инфекции уха. У него были проблемы с кормлением, он практически не вылезал из больниц: то операция, то консультации. Понятно, что все это стало неожиданной и неприятной новостью для Крэйга и его тогдашней партнерши Джулии. У нее началась депрессия, она винила себя в проблемах Фергюса и не чувствовала связи с ребенком. Несмотря на все попытки Крэйга вести нормальную жизнь, Джулия сбежала, когда Фергюсу было всего шесть недель. Она оставила записку, что не справляется и поэтому уходит.
Крэйг остался один, недосыпающий, снедаемый тревогами о будущем сына. Он с трудом преодолел первые несколько месяцев: операция, неприятности, проблемы, но вместе с тем и радость. Сначала Крэйг описывал все это, чтобы справиться со своими сложными эмоциями. А потом предложил редактору идею еженедельной колонки, и тот его поддержал. По чистой случайности, Фрэнки, иллюстратору-фрилансеру, предложили оформлять его страницу, и так начались их отношения. Поначалу это были просто два человека, выполняющие свою работу – один писал текст, другая рисовала картинки. Но Фрэнки, как и миллионы других женщин по всей стране, быстро влюбилась в веселого, талантливого, замечательного Крэйга, так преданного своему сыну. Она с нетерпением ждала нового задания и подбадривала Крэйга, иллюстрируя каждую статью. Они встретились на рождественской вечеринке в газете и в пьяной искренности одновременно воскликнули: «Мне нравится твоя работа!» Потом они оказались в баре по соседству, где пили виски и рассказывали друг другу истории своей жизни. Спустя полгода Фрэнки переехала к Крэйгу, а когда Фергюс заговорил, он начал называть ее «мамуля», и они его не остановили. Учитывая все обстоятельства, это был счастливейший конец.
И ей этого достаточно, подумала Фрэнки, усаживаясь на ковер и слушая Фергюса, который принялся рассказывать ей о том, какую сложную дорогу построил, и выбирал, какой поезд она может взять (разумеется, самый плохой, со сломанными колесами). «Забудь о Гарри Мортимере и его изумленном лице, забудь о его жене с глазами-кинжалами, к чертям их всех», – с яростью сказала себе Фрэнки. Маленькой любящей семьи вполне достаточно. Это очень много.
А в Йоркшире все Мортимеры пытались справиться с шоком, который произвело признание Гарри. Стивен вез родителей в аэропорт. В машине стояла леденящая тишина, несмотря на его титанические усилия завязать разговор. Отец, сидевший рядом на пассажирском сиденье, казался ему незнакомцем. Как он мог так поступить с мамой?
Пола тем временем чистила картошку на ужин, и ее голова кружилась. У нее есть сестра. Эта мысль не оставляла ее. Сводная сестра, существовавшая все это время, сестра, о которой никто в семье не знал. Как сложилась ее жизнь? Может быть, она росла, ощущая непроходящее чувство обиды на отца? И как она выглядит? Пальцы Полы задрожали, и мокрая картофелина выскользнула у нее из руки и упала на пол. Оскар, ее длинношерстная такса, мгновенно бросился за добычей.
– Нет! – сурово сказала собаке Пола, но ее голос дрогнул. Она опустилась на колени на линолеум и внезапно расплакалась. Ну почему все так ужасно? Ей хотелось, чтобы ничего этого не было, чтобы отец ничего не говорил, чтобы жизнь снова стала такой, какой она была еще день назад. – Ох, Оскар! – прорыдала она, когда пес потерял интерес к картошке и ткнулся носом ей в руку, выражая свое собачье сочувствие. – Что мы будем делать?
На другом конце города Дэйв смотрел в пространство. Мыслями он явно был далеко и время от времени озадаченно проводил рукой по волосам.
– Не могу поверить, – бормотал он. – Я просто не могу в это поверить.
Банни знала, как выглядит человек, получивший травму. Она отвела его на диван, включила радио – успокаивающее бормотание комментатора крикетного матча на минимальной громкости – и принесла Дэйву пива.
– Не волнуйся, – продолжала она повторять своим самым спокойным голосом. – Все с этим справятся. Все само собой образуется.
Джон тоже пытался свыкнуться с ситуацией. Как только Робин и дети вернулись от его тещи, он кратко пересказал жене всю историю. Но когда она начала задавать вопросы, он замкнулся и сказал, что больше не хочет об этом говорить. Его телефон все время звонил, но Джон переключил звонки на голосовую почту. Расшифровать выражение его лица было невозможно. Казалось, в доме поселился раненый лев. Он рявкал на детей, ссорившихся друг с другом, рычал при любой попытке завести разговор о пустяках. Робин не удержалась от вздоха облегчения, когда муж наконец отправился на долгую пробежку.
Но, как только он ушел, Робин поняла, насколько она сама шокирована и расстроена этой драмой. Гарри и Джини были главным двигателем машины Мортимеров, они были крепкими и надежными, давали силы всем остальным. Теперь, когда их отношения испортились, как это скажется на всей остальной семье?
В аэропорту, попрощавшись со Стивеном и поблагодарив его за то, что он их довез – он был по-настоящему отличным парнем, – Джини покатила свой чемодан к стойке регистрации, не оглянувшись назад. В ее голове звучала драматическая музыка, зловещее крещендо нарастало, пока она принимала решение.
– К сожалению, мои планы изменились, – объявила Джини сотруднику за стойкой регистрации, показывая ему билет. – Мой муж не может со мной лететь.
Гарри ахнул.
– Я? Джини! – изумленно воскликнул он.
Сотрудник авиакомпании перевел взгляд с Джини на ее мужа.
– Гм…
– Да, так неудачно получилось, – продолжала Джини. – Сейчас он вернется домой и подумает о том, что он сделал. А я полечу в отпуск одна. – Гарри открыл было рот, но жена с неожиданной яростью добавила, тыча в него пальцем: – Не смей говорить ни слова. Ни единого слова.
Сотрудник за стойкой снова перевел взгляд с Джини на Гарри, на его лице читалось явное непонимание.
– Ладно, – сказал он после долгого молчания. – То есть я регистрирую на рейс только одного пассажира, так?
– Да, все верно, только вот этого. – Джини передала ему свой паспорт, потом повернулась к мужу. – Увидимся через неделю, – холодно сказала она. – Если я решу вернуться.
– Джини, – запротестовал Гарри. – Прошу тебя. Нам нужно поговорить. Это же наш второй медовый месяц!
Жена взглядом заставила его замолчать.
– Это больше не наш второй медовый месяц, – сказала она ему. – Теперь это мой отпуск. И если ты хочешь, чтобы я тебя когда-нибудь простила, то ты сейчас отправишься домой и позволишь мне успеть на рейс. Без тебя. Потому что ты мне не нужен.
Глаза регистратора стали круглыми. Он встревоженно посмотрел на Гарри, явно не зная, что сказать. Несколько секунд прошли в молчании.
– Гм… Могу я попросить вас поставить ваш чемодан на весы? – робко обратился он к Джини.
– Без проблем, – ответила она, и Гарри сделал шаг вперед, чтобы помочь ей. Она отмахнулась от него, как от надоедливой мухи. – Я сама справлюсь, спасибо. Пожалуйста, уходи. Увидимся через неделю.
Гарри и сотрудник авиакомпании переглянулись. Молодой человек боязливо пожал плечами, как будто говоря: «Не стоит с ней спорить, приятель». Гарри закусил губу, стараясь не думать о бассейне отеля с бирюзовой водой, которым они любовались в брошюре; о синих плавках, которые он купил специально для поездки; о новом триллере, который он собирался читать в самолете. Но Гарри умел признавать поражение. Он увидел решительный разворот плеч жены, этот ее взгляд, говоривший: «Только попробуй», – вспомнил, как она ткнула в него пальцем. Игра окончена, как сказали бы его внуки.
Он сглотнул.
– Ты уверена, что справишься одна? – спросил Гарри негромко, пока парень за стойкой отправлял чемодан Джини на ленту транспортера.
Джини фыркнула.