Под грушевым деревом E-Book

Марина Чуфистова

• Herausgeber: Инспирия
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Loft. Современный роман. В моменте
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 134

Beschreibung

Перед вами сборник малой прозы о русской деревне и жизни простых людей. Порой прихотливая судьба играет с героями в жестокие игры, как и в реальности, яркие минуты счастья перемежаются с горечью разочарования. Рассказы, написанные с любовью к деревенскому быту и вниманием к деталям, перенесут читателей в тот самый двор за деревянным забором, где пахнет сеном, а сквозь зеленые листья яблонь пробиваются золотые лучи солнца. «В сборнике Марины Чуфистовой много капелек солнца — иногда это и на самом деле просто капельки, капель, как весной с крыш, иногда это — солнечный вихрь, уносящий тебя в чужую жизнь, полную радости и неподдельного горя». — Александра Шалашова, писательница и поэтесса

Leseprobe

Марина Чуфистова Под грушевым деревом

© Чуфистова М., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Капельки солнца О сборнике Марины Чуфистовой «Под грушевым деревом»

«Капельки солнца» – так, кажется, называлась хрестоматия по чтению в вашем и моем первом классе, что там были за тексты? Уже не помню, но наверняка что-то тонкое, светлое и радостное, не может быть иначе.

В сборнике Марины Чуфистовой тоже много таких капелек – иногда это и на самом деле просто капелька, капель, как весной с крыш, иногда это – солнечный вихрь, уносящий тебя в чужую жизнь, полную радости и неподдельного горя. Часто это детское горе, юное горе, искреннее – кто сказал, что оно менее настоящее, чем горе взрослого?

Например, в рассказе «Записка» кара настигает того, кто впервые – неумело и страстно – выражает свою любовь, не умея ничего больше, кроме как написать корявую, глупую, грязную и замусоленную записку. Но получает за это только тумаки и пренебрежение, и от затрещины отца кровь стекает на песок. А что же девочка, спросите вы? А девочка станет смотреть на кровь, сама себя еще не понимая, не понимая, зачем рассказала, не совершила ли она какого-нибудь преступления, рассказав. Но, кажется, она вырастет и поймет. Уже поняла.

А сколько горя в рассказе «Кусочек солнца»!..

«При взгляде в ее прищуренные от яркого солнца серые глаза я понял, что не забуду их до конца своих дней». Так думает мальчик явно не из очень благополучной семьи, увидев дочку покупателя яхты, которую он должен с утра вымыть, тщательно отдраивая каждую досочку. И эта дочка протягивает ему деньги – и это в тот момент не просто деньги, но священное послание, означающее: вот она, жизнь, такая странная и непростая, но иногда, вот в таких простых проявлениях, на удивление важная, имеющая свой неповторимый смысл.

Наверное, во многом этот сборник – о поисках вот такого маленького смысла во всем. Например, шестнадцатилетний немой Миша из рассказа «Мишкина невеста», вынужденный каждый день торговать на рынке разбавленным молоком, находит свой смысл в фотографии девушки в журнале – и он идет за ней, за ее призраком, пока хватает сил, потому что только она и кажется настоящей в дремотно-призрачном мире трех скучающих сестер и разбавленного молока. Мишка будто бы сам движется вслепую в мутно-молочной жиже, а потом словно оживает, просыпается, едет с дальнобойщиками куда-то в Воронеж только потому, что видит фотографию той же девушки на стекле. И это снова – священное послание. «Миша потянулся к ручке, чуть скользнув по щеке Анастейши, улыбнулся и открыл дверь. Дорога стелилась гладкая». Может быть, он найдет настоящую жизнь, отыщет что-то прекрасное, ведь недаром – дорога. Иногда дорога все прощает, многое отпускает, если отпустить в нее себя.

Рассказ или маленькая повесть, организующая, финализирующая пространство текста, называется «Суженый». Там пожилая женщина, немного юродивая, немного ведьма, перед смертью просит свою молодую подругу не выходить замуж. Девушка, конечно же, нарушает этот запрет – и всю жизнь мучается: несчастливой беременностью, потом рукоприкладством мужа, потом частичным параличом, а затем полным выключением из жизни. Виновно ли во всем предсказание, нарушение запрета, как это обычно бывает в сказках? Но только, в отличие от сказок, здесь нет никакого просвета для героини: она умирает в хосписе. Впрочем, дожидается внуков, и такое ощущение, что на самом деле она прожила жизнь – да, такую тяжелую и полную разнообразных скорбей, но разве было бы лучше, если бы не прожила, спрятавшись от горькой судьбы? Если честно, то я думаю, что героиню ждала другая жизнь. И это история о том, что найденный смысл истлевает, оказывается прахом в ладони, когда ты посвящаешь себя кому-то, живешь ради кого-то, всецело и безоглядно.

Иногда и нет в этих рассказах никаких «капелек солнца», а есть только брызги соленых слез. И это не менее ценно. Ведь под грушевым деревом так хорошо плакать.

Писательница и поэтесса Александра Шалашова

Маркус

Однажды мой дед вышел за ворота и не вернулся.

Это был обычный осенний день, какие случаются каждый год в южных регионах. Еще не все желтые листья покинули деревья, и до первых заморозков – больше месяца. Утром дед работал за письменным столом. Вообще-то, никаких важных дел у него не было, он просто любил сидеть за своим столом. Аккуратно сложенные стопки бумаг, свежая газета «Труд», шариковые ручки, печать, треугольная и синяя, – дедушка председательствовал в уличном комитете, который занимался тем, что регулярно записывался на прием к мэру города, чтобы пожаловаться на отключение воды или света. Над столом висел овальный портрет Сталина. Утиное перо всегда лежало справа. Длинное, белое, с пожелтевшими от жира и старости бородками. Зачем оно, знал только дед. Перо не макали в чернила, в него не вставляли стержень от ручки. Оно просто лежало. Если долго смотреть на него, можно дорисовать крыло, а потом и тушку, красные лапки, шею, длинный тупой клюв и черные бусинки глаз. Перо некогда принадлежало Филиппу. Так звали нашего селезня.

Дед любил животных, но старался тщательно это скрывать утилитарностью. Драный кот Тишка ловко ловил крыс, за что ему позволялось есть с хозяйского стола. Маленькая кошка Машка грела суставы, пока дед смотрел хоккей по телевизору. Малыш, невыносимый кобелек, бегал по двору и сигнализировал, если что-то не в порядке. А не в порядке, по его мнению, было все и всегда. Белый петух Петя, который клевал всякого до крови и синяков, жил у нас, чтобы куры несли яйца. Но любимцами деда были корова Марта и бычок Маркус.

Марта родилась в марте и в марте двумя годами позже отелилась Маркусом. Бабушка настаивала на продаже бычка. Но дед убедил вырастить его на мясо. На самом деле он не хотел расставаться с пегим теленком, которого отпаивал теплым сладким молоком.

– Маштак пришел, – сказала бабушка, войдя в дом.

– Зачем? – дед поднял голову от газеты.

– Быка резать.

Дед долго смотрел на бабушку, она ждала.

– Птьфу на тебя, – сказала бабушка, и капелька слюны вылетела из ее рта.

Она вышла и хлопнула дверью. Несколько кусочков побелки осыпалось с потолка. Дед какое-то время сидел за столом и прислушивался к шуму во дворе. Маштак не ушел. Они что-то обсуждали с бабушкой. Дед на цыпочках подошел к окну, спрятался за шторой.

Маркус стоял привязанный за рога к стволу груши и что-то жевал. Марту увели на дальний двор, чтобы она не волновалась. Бабушка приготовила ведро, корыто и расстелила на земле большое брезентовое полотно.

– Му-у-э… му-у-э… – Звуки оборвались.

Маштак воткнул длинный нож в шею Маркуса и быстрыми рывками отделил голову. Колени Маркуса подкосились, он осел на землю. Маштак уложил голову на покрывало и снова взялся за нож. Словно потянув за молнию, он вспорол живот, и оттуда вывалились голубые кишки. Бабушка подставила корыто. Маштак продолжил ловко управляться своим ножом. Тишка пришел, хотя его не звали, и стал заглядывать в корыто. Бабушка, стоя коленями на покрывале, кухонным ножом отделяла красное мясо от массивных ног Маркуса и раскладывала по покрывалу. Малыш, не переставая, лаял в застывшие глаза Маркуса.

Дед стоял у окна. Маркус быстро расползался красными кучками на покрывале. Кошка Машка потерлась о ноги деда и подбежала к двери. Ей не терпелось присоединиться к стихийному пиру Тишки и Малыша. Дед выпустил предательницу и сел за стол. Открыл газету. Шахтеры шахты номер десять объявляют забастовку у памятника Чиху. Опять. Дед вздохнул. Достал из стола маленький нож и разрезал газету на аккуратные прямоугольники. Заточил карандаш. Осмотрел графитовое острие. Сдул серую пыль. Взглянул на Сталина и встал.

В спальне дед открыл платяной шкаф. В нем непременно висел мешок с табаком – от моли. Среди платьев и пальто дед отыскал коричневый костюм, протер тыльной стороной рубашки значок. Дед родился за два года до войны, поэтому героем ему не суждено было стать. Стал он шахтером, ударником социалистического труда.

У зеркала он попытался разгладить вертикальные складки на желтой рубашке. Бросил. Из нагрудного кармана достал гребень, прошелся им по седым волнистым волосам и сунул обратно. Вышел из дома.

Бабушка все еще стояла на коленях и делила большие куски Маркуса на маленькие. Живность облизывалась. Никто не обратил внимания на деда. Он посмотрел на однорогую завалившуюся набок голову Маркуса – Маштак отпилил один рог и забрал в качестве трофея – и не спеша двинулся к воротам. Маркус провожал мутным взглядом закатившихся глаз удаляющуюся фигуру деда.

* * *

Дед вернулся спустя два года. Он жил у какой-то Катерины на соседней улице. Бабушка, может, и горевала, но этого не показывала. Забота о полном дворе дедовых животных отнимала все ее время. А наша жизнь не особенно изменилась, разве что стала тише.

Записка

Вот он. Жирный, волосатый, занял мою любимую ветку. Пялится на меня. Сердце стучит, кажется – сломает ребра. Ладони липкие и скользкие. Еще движение – и я грохнусь с этого дерева. Лучше так, чем смотреть в восемь мерзких глаз и ждать, что он подойдет ближе.

«Рассвет. Скоро взойдет солнце. Наступил уже май. Цветут вишневые деревья», – доносятся звуки из радиоприемника в доме.

Дурацкий Чехов. Вообще-то, у нас полдень и уже июнь. Каникулы начались вчера. Я вызвалась помогать старикам только потому, что оставаться дома с больной матерью не хочется. Заходить каждые десять минут в темную тихую комнату и прислушиваться.

Солнце на нашей даче вовсю рассыпает свои жаркие лучи. Бабушка возится на грядках. Она повязала белую косынку, но пот из-под нее все равно струится по лицу. Бабушку, когда она входит в посадочный раж, ничем не проймешь, разве что давлением. Дед после копания твердой земли и плотного второго завтрака на железной кровати в прохладном домике слушает радио «Маяк». Будто и без того недостаточно скучно.

Нужно что-то предпринять. Я бью по ветке в надежде, что паук испугается и сбежит, но паутина лишь слабо дрожит и паук делает выпад, как безрассудный мушкетер бросается в заведомо проигрышную схватку. Он выглядит слишком решительным. Я чувствую, как по затылку пробегают мурашки, отпускаю руки и лечу на землю. Больно. Но лучше потерпеть отбитую пятую точку, чем всю ночь ворочаться в кровати, чувствуя на себе беготню восьми мохнатых лап.

Где-то недалеко от нашей дачи живет мой одноклассник. Володька. Его в прошлом году к нам перевели. Не хотелось бы встретиться. Он посматривал на меня весь год своим неумытым лицом, а вчера вручил вонючую записку. Его отец работает тут сторожем и важно расхаживает с ружьем за спиной. Можно подумать, завидев грабителей, он встанет на одно колено, прикроет левый глаз и выстрелит солью в то самое мягкое место. Говорили, у них дома даже телевизора нет. По мне, чего у них точно нет, так это стиральной машины. Мы никогда не видели Вовку в чистой одежде. В школу его водила мать, тоже неустроенная. Но ее почему-то жалко. Володьку нет.

Бабушка не заметила моего падения, поэтому лучше поскорее скрыться, чтобы она не придумала мне какое-нибудь дело. Черная вагонетка с водой похожа на оазис посреди потрескавшейся коричневой земли. Как мне хотелось поплескаться в прохладной воде! Но это строго запрещено. Будто завязи огурцов не завяжутся от того, что я немного посижу в воде для их полива. Интересно, пауки умеют плавать? Будь я смелее, проверила бы. Но одно воспоминание о паучьих глазках заставляет сжаться все внутренности.

А Володька боится пауков? Наверняка он может сожрать крестоносца. Как-то на школьном стадионе он поймал кузнечика, поджарил его зажигалкой и съел. Вечно эти неумытые такие кровожадные. И вечно они выбирают самую красивую девочку в классе, чтобы досаждать ей. И другие мальчишки отчего-то считают их крутыми.

Весь год меня выворачивало от одного его взгляда. И надо было ему вчера вручить мне эту противную записку. Я готова была опустить руки в раствор извести, которым бабушка выводит вшей у кур, лишь бы ничем не заразиться от этого клочка бумаги. Когда я пришла домой, слезы уже задушили меня, и ничего не оставалось, кроме как уткнуться в бабушкину грудь. Я бы с удовольствием рухнула на мамину, но мама еле дышала от очередной аллергии на все, что цветет и пахнет.

Бабушка, к счастью, тоже недолюбливала грязнуль. Она забрала записку. Думаю, спалила ее в костре с каким-нибудь заговором от нечистой силы – есть у нее пара книг.

– Доброго вам дня, – послышался бас.

– Здарова, – ответила бабушка, разгибаясь. – На пару слов…

Она медленно – как-то слишком – вытерла потное лицо платком и прошла к сетчатому забору. Я выглядывала из-за вагонетки. У нашей калитки остановился отец Володьки, косматый и страшный, с ружьем наперевес; рядом с ним Володька, чумазый своей обычной чумазостью, ни больше ни меньше.

– Ты знаешь, что твой сын сделал? – Бабушка уперлась кулаками в бока.

– Ах ты, падаль, что опять натворил? – Косматый резко сдернул с плеча ружье и угрожающе навис над Володькой.

– Ничего я не делал, – заикаясь, ответил побледневший Володька.

– Вот, полюбуйся, – бабушка достала из кармана сложенный листок и протянула косматому.

Отец Володьки как-то долго всматривался в записку, читал по слогам. Радио из дома затихло. Сквозь беленые стены я видела, как дедушка подкрался к окну: прислушивался. Бабушка так и стояла подбоченившись. Володька с ужасом смотрел на отца. И это не просто фигура речи. Его лицо вытянулось, как посмертная маска. Я видела такие по телевизору. Он даже не казался таким уж чумазым. Все его тело как-то уменьшилось, он зажмурился. Глухой треск.

Володька закрыл лицо руками, сквозь сжатые пальцы на рыжую пыль закапала кровь. Косматый отец уже повесил ружье за спину и зашагал дальше по улице, приветствуя дачников. Бабушка развернулась и вразвалку направилась к оставленным грядкам. Володька какое-то время стоял, вытирая окровавленные руки о футболку, а потом засеменил за отцом. Дед вернулся на кровать.

«Вы знаете, я сочувствую всей душой, – снова доносится из приемника. – Но надо иначе, иначе это сказать. – Вынимает платок, а вместе с ним падает на пол телеграмма…»

Я наконец выбираюсь из укрытия и подхожу к калитке, где еще минуту назад косматый нависал над Володькой. Рыжая пыль прибита уже высохшими каплями крови. Рядом, не шелохнувшись, валяется раскрытая записка. На ней корявыми буквами выведено: «Я люблю тебя».

Под грушевым деревом

Андрей шагал по грунтовой дороге к дому, где провел детство. Пыль под ногами поднималась рыжим облаком. Бабушку похоронили две недели назад, и комья сухой земли теснили деревянный крест. «Не одну лопату сломали могильщики», – подумал Андрей. На кресте одиноко висел рождественский венок, прошитый кислотно-оранжевыми лилиями. Андрей не смог прилететь на похороны, Лене стало хуже.

Дорога от кладбища была покрыта глубокими трещинами и покинутыми в поисках тени муравейниками. Андрей старался не наступать на них – вдруг муравьи решат вернуться. Он вспомнил, как его друг Колька топтал горки и смеялся над тем, как Андрей старательно возводил их вновь и молился, чтобы муравьи не погибли, шепча про себя «Всецарицу», как учила бабушка.

Горячий воздух дрожал и застревал в горле. Андрей сглатывал слюну. Со вчерашнего вечера он ничего не ел. Лену увезли в больницу, и через два дня ей предстояла операция. Солнце жгло голову Андрея, перед глазами плясали черные пятна.

У обочины он заметил шевеление. Тонкое розовое тельце извивалось в пыли. Оно явно оказалось здесь не по собственной воле.

Андрей склонился над червем. Наверно, кто-то выронил по пути на рыбалку. Андрей вспомнил, как однажды чуть не съел червяка на спор.

– Если не съешь, твоя мама умрет, – сказал Колька, держа в вытянутой руке жирного дождевого.

Маленький Андрей, зажмурившись, пережевывал склизкое мясо, борясь с позывом выплюнуть его, а заодно и бабушкин борщ. Червяк боролся за свою маленькую жизнь и всеми силами пытался остаться в горле Андрея. Андрей начал задыхаться, выплюнул червя и со слезами убежал домой. А мама умерла двумя годами позже. Что-то «по-женски» – так сказала бабушка.

Андрей склонился над розовым тельцем. Смог бы он сейчас проглотить червяка? Ради Лены.

Некогда зеленый палисадник, усеянный ландышами, со сладко пахнущим грушевым деревом сейчас напоминал выжженную ударом молнии поляну. Пчелы больше не слетятся на пухлые белые цветы и не ворвутся через форточку в дом, чтобы своим назойливым жужжанием разбудить маленького Андрюшу.

Андрей остановился перед деревянным домиком, в детстве он казался больше. Калитка держалась на одной петле в неполном ряду когда-то выкрашенных зеленой краской, а теперь облупившихся штакетин. Доски на крыльце вздулись от дождя, что пропускает прохудившийся навес. Железный петушок над крыльцом не двигался, обиженный бездействием.

Андрей вошел в дом. Тяжелый запах пошатнул его. Желудок дернулся, но Андрей удержал то немногое, что могло в нем быть. А когда-то тут пахло грушами. Бабушка запекала их, варила повидло и компот. Желудок снова скрутил спазм, Андрей вышел во двор. Он открыл колонку и напился прохладной воды, умылся и зачем-то полил из ладоней сгоревший на солнце куст бархатцев.

Андрей снова вошел в дом. Половицы выкрашенного бурой краской пола мерно скрипели под осторожными шагами Андрея. В комнате было чисто, бабушкино кресло продавлено, словно она только что встала с него. Старый будильник молчал. Андрей прошел на кухню – запах тут стоял невыносимый. Он заглянул в холодильник – банка соленых огурцов и кусочек сала в мутном целлофане. Желудок снова скрутило.